Текст книги "Крепость"

Автор книги: Лотар-Гюнтер Буххайм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 87 (всего у книги 111 страниц)

– Разрешаю! – отвечает командир сверху, и я забираюсь, быстро перебирая руками перекладины вертикальной алюминиевой лесенки.

В полутьме различаю отчетливые силуэты командира и оберштурмана, оба с биноклями пе-ред глазами, неподвижные, будто вырезанные из дерева.

Внезапный переход взгляда от труб и механизмов к взгляду вдаль, свободному от сжатого пространства, перехватает мое дыхание...

Скоро настанет день.

На востоке уже пролегла светлая дорожка – по шелковому, гладкому морю. Верчусь вокруг собственной оси и покачиваюсь при этом от мягкого, приятного воздуха который стараюсь буквально закачать в себя, словно желая взлететь ввысь. Вид неба и моря кажутся мне нереальными – как Fata Morgana.

Командир, полусогнувшись, поворачивается назад в башню и приказывает:

– Лево руля! Курс 90 градусов, малый ход!

Как долго еще продлится эта серая полутьма, пока не станет светло?

А что затем?

Не поймают ли они нас раньше с помощью своего радиолокатора?

Непроизвольно снова напрягаю слух и пытаюсь вслушаться в небо, пытаясь различить шум самолета сквозь наши собственные шумы. Но шипящий шорох и шум моря и тряска наших дизелей слишком сильны. Этак эти ублюдки нас точно должны услышать.

Словно услышав мои мысли, командир приказывает перейти на ход под электродвигателями. Рядом со мной проносится вдох облегчения. Мне это тоже нравится. На электродвигателях в надводном положении – а почему нет?

Теперь, вплотную у берега, мы можем больше не экономить наши запасы электротока...

Ловлю себя на том, что уже некоторое время неосознанно раскачиваюсь в коленях и это мне нравится. На минных тральщиках на мостике имеются специальные рыхлые скатки, чтобы защитить колени моряков при взрыве мины.

Охотно бы задал вопрос оберштурману, как долго еще мы будем нуждаться в его расчетах времени. Но лучше промолчу.

Надо сосредоточить все мое внимание на моих членах, чтобы они не трепыхались как сейчас. Дрожать от нетерпения на ходовом мостике – это никоим образом не произведет благоприятного впечатления.

– Есть цель! – кричит акустик. Вот же, я все же надумал! Сначала гидролокатор, теперь радио-локатор...

– Зенитный расчет на мостик! – приказывает командир.

Мгновенно раздается дикий грохот и сдавленная ругань. Что за цирк! Мне не удается посчи-тать темные фигуры, выбирающиеся из рубочного люка. По мне, там слишком много людей.

Ладно, чему быть – того не миновать! О погружении лодки, так или иначе, уже думать не приходится.

А что командир? Что нашло на него? Он стоит застывший, как аршин проглотил между спин вахтенных и ОПУ словно в странном танцевальном па.

Никаких сомнений: Он снова словно в ступоре – как боксер, которому уже засчитали поражение, но который вновь вышел на ринг.

От акустика поступают новые доклады: По-видимому, самолеты в плотном, висящем глубоком слое облаков кружат непосредственно над нами.

– Оёпересетематьвашузаногу! – бормочет маат старшина лодки. – Неужели этому мудаку придется разгрузиться от своих бомб?

Светает, и чем дальше, тем больше. Не то чтобы занялась настоящая заря, настоящий рас-свет – купол неба скорее подсветляется таким способом. Хорошая видимость для летчика, пасущегося у гавани!

Командир и оберштурман стоят в этом взломанном утреннем свете как памятник близнецам у переднего фальшборта мостика: Гете и Шиллер – вид сзади.

Нам следовало бы иметь на борту такие воздушные шары с фольговыми лентами, которые мы могли бы запускать в небо, чтобы запутать летчиков Томми.

Хотя сейчас они бы нам не помогли: Ветер слишком слаб.

А значит, ленты прилипли бы к лодке и еще больше привлекли бы к нам внимание противника. Кроме того, такие шары имели бы смысл только в том случае, если бы было совершенно темно. А сейчас летчики уже невооруженным глазом могут увидеть нас...

Значит, в нашем волшебном рукаве ничего нет! Мы можем только надеяться, что летчики Томми не устроили там наверху карусель из кружащихся над нами самолетов, а господа, возглавляющие Комитет по нашей встрече играют в покер...

Тут же поправляю себя: Чепуха! В это время? Кто будет играть в покер в такую рань?

Сейчас мне, пожалуй, надо бы вынести свой фотоаппарат: Уже достаточно светло для имеющейся у меня пленки.

Я уже стою на плитках пола центрального поста, и держу руки на верхней перекладине лесенки, когда сверху раздается голос командира:

– Самолет!

Вокруг меня начинается и тут же глохнет страшный шум: С носа и кормы подходят люди. Вынужден подождать, пока протискиваюсь в корму и раскладываю ремень своей фотокамеры.

– Огонь без команды по готовности! – звучит жесткий приказ командира сверху, когда я воз-вращаюсь в центральный пост. Едва сообразив, уже стою между двумя парнями в цепи и помогаю передавать наверх боеприпасы.

~

Раздается захлебывающийся лай 37-миллиметрового орудия и грохот спаренной двуствольной установки. Чертов шум! Я бы многое отдал за то, чтобы оказаться сейчас наверху. Но об этом и речи быть не может.

– Это «Москиты»! – раздается крик в краткой паузе выстрелов.

Москиты – многоцелевые бомбардировщики! Во множественном числе – сколько же это их? И тут слышу:

– Два «Москита»!

Снова, в быстрой последовательности, следуют приказы рулевым и в машинный отсек.

Из этой быстрой череды команд могу представить себе всю происходящую наверху картину: Очевидно, самолеты летят довольно низко и заходят с нашего носа. Ловкие парни: Таким образом, наш собственный мостик оказывается преградой для нашей зенитной пушки на линии огня. Но если «Москиты» пролетят над нами, то им придется показать свои животы! Вот тогда у нас будет шанс...

Снова раздается захлебывающийся лай 37-миллиметровой пушки. На этот раз, однако, отсутствует грохот спаренной установки. А затем сверху доносится неистовый рев. Неужели сбили самолет?

Теперь я должен быть на мостике!

Выскочив наверх, вижу лежащего в полный рост человека и кровь на досках настила. Другой сидит, скрючившись у поручней.

Унтер-офицер-санитар уже склонился над первым и слушает его.

– Жив! – докладывает он.

Узнаю, что произошло: Наши парни сбили один самолет. Томми вытянул самолет вверх и за-тем спрыгнул с парашютом. Теперь он в море. А его напарник? Что с ним?

– Другой сделал разворот и свалил, – слышу новость.

Парашют, напоминающий огромную белую медузу, лежит на воде в совершенной близи от лодки, слева по борту. Отдав пару команд, командир подводит лодку к вытянутой гигантской медузе. Номер 1 уже лежит на животе. Два моряка помогают ему затянуть парашют на верхнюю палубу. Затем они топчут его, чтобы исчезли два больших пузыря.

Быстро, как только могу, спускаюсь на верхнюю палубу и бегу вперед на нос лодки.

Чувствую, как мои легкие свистят. Пританцовывая, словно обкуренный шаман, оказываюсь на верхней палубе, стараясь сфотографировать, как из воды поднимают летчика Томми. А затем он сидит на решетках палубного настила полностью обессиленный и смотрит на меня скорбным взглядом Иисуса.

Парень дрожит как осиновый лист, хотя вода не может быть слишком холодной. Ему надо бы глоток водки, чтобы отойти от шока.

Командир обычно имеет бутылочку для «особых целей» в своем шкафчике.

Кофе тоже бы не помешал...

Забираюсь назад на мостик, где командир дает мне ключ от своего шкафчика, и я быстро исчезаю снова вниз в лодку. Еще на лесенке кричу кока. Но он уже и так стоит с кувшином в руке в ЦП. Кок сделал горячий напиток сразу, как только услышал, что человек в море.

Так, а теперь достать бутылку коньяка из шкафчика. При этом пистолет командира падает мне в руки. Вот черт, он даже не в кобуре! Но, по крайней мере, стоит на предохранителе.

Теперь надо чтобы кто-то помог мне, вытянуть все это наверх. С кувшином и бутылкой в руках я один не совладаю...

Оказавшись наверху, слышу, как командир приказывает:

– Раненых не спускать вниз!

Конечно – мы все равно больше не сможем нырнуть под воду.

Матрос с ранением бедра остается лежать, где лежит. Ему только подложили свернутую кожаную куртку под голову. Парню страшно повезло, что осколок не задел артерию. Но у него огромная, сильно кровоточащая рана.

Санитар, пожалуй, уже вколол ему болеутоляющее... Теперь он забинтовывает ему ногу. Парень еще может говорить. Обращаюсь к нему:

– Повезло – теперь поедешь домой рану залечивать – хотя и немножко неудачно...

Лицо человека кривится усмешкой.

Наверно парни на лодке настолько сильно уважают кровь, что никто и не думает выйти на палубу с переполненными ведрами-парашами.

То, что случилось с другим раненым, санитар еще, очевидно, не знает. Парень не истекает кровью, однако, не может стоять и сидит отстраненно. Тяжелая контузия, так это называется. Дьявол его знает, как его так ушибло.

С трудом верится, что больше ничего не случилось: В башне огромное количество попаданий. В дощатом настиле тоже.

«Москиты» несут на себе, по меньшей мере, по одной бомбе. Невероятное везение, что они не сбросили их.

Командир спускается из второго «зимнего сада» на верхнюю палубу и идет как на ходулях к лежащему перед башней летчику Томми, который время от времени громко стонет.

– Some Cognac? – обращается к нему командир. В руке у него бутылка коньяка. Отступаю два шага назад и фотографирую сцену, так как знаю, что это поможет этому парню.

– Теперь нас 101, – слышу голос какого-то моряка, говорящего с таким равнодушием, как будто его заданием было подсчитать присутствующих.

Летчику уже принесли несколько одеял. Он отказывается от коньяка. Но затем все же хватает бутылку, когда командир еще раз подает ее ему.

– Не, ну ты только погляди! – произносит моряк, вытягивавший с боцманом пилота из воды.

Летчик молод. Стрижка «ежиком». Это придает ему какой-то озорной вид.

Выпив, он рассказывает, скосив взгляд вниз, что он и его товарищ не могли знать, что за огневую мощь мы имели. Это звучит как извинение за то, что он вынужден теперь сидеть у нас на палубе, на своей мокрой заднице.

Боцман подходит ближе и делает такой вид, как будто это он собственноручно сбил летчика, а не только выловил его из воды. Он просит меня сделать ему «одну фотку с Томми».

Тут летчик с обидой бросает:

– I am not British – I am Canadian!

– Вы поняли? – Обращаюсь к Номеру 1. – Это никакой не Томми...

– Канадец? – удивляется Номер 1, открыв рот.

– Ну да. Они, кстати, тоже участвуют в войне против нас. Вы этого не знали что-ли?

Если бы летчик заявил, что прилетел с Луны, то это не вызвало бы такого удивления у Но-мера 1 как то, что он из Канады.

Командир сразу оттаивает:

– Придти в порт с живой добычей, это редкость... Парашют доставим, конечно, тоже!

Мне следовало бы это предвидеть: Во всех обстоятельствах жизни – командир – это человек, осознающий свой долг.

Морская вода стала мутной. Нет ни одного поблескивающего барашка, а лишь неподвижная, вязкая масса: цвета умбры, с небольшой примесью охры – как разбавленная навозная жижа.

Меня беспокоят невысокие широкие облака, которые закрылись почти в кольцо, будто нарочно.

Командир снова нервничает – как всегда. Его лицо беспрерывно движется, словно сжатое не-видимыми руками, и вновь вылепленное, словно неумелыми руками.

Где-то около минуты он вращается вокруг собственной оси. При этом осматривает линию горизонта, не забывая и о небе. Затем опускает бинокль, и некоторое время как гончая устремляет лицо вверх, словно нюхая воздух. Внезапно он резко говорит, будто бы про себя:

– Ничего другого не придумать, как только немедленно рвануть отсюда прочь!

И затем добавляет:

– Не можем же мы ждать, пока нас поймают на лассо.

Тут же раздаются команды машинному отделению и рулевым. Значит, будем следовать дальше к побережью на электродвигателях. Решаю быстро спуститься вниз: Отснятую пленку упаковать для безопасности, а новую зарядить в фотоаппарат. Размышляю: Заправить универсальную фотопленку или 21 DIN? Думаю, что 21 DIN вполне удовлетворит меня. В то время пока колдую над фотоаппаратом, слышу за спиной, как один мореман обращается к серебрянопогоннику:

– Они вернутся!

Голос звучит злорадно.

– И тогда Вы сможете принять яд. Парни Вашего уровня всегда поступают таким образом!

– Как далеко мы еще от берега? – уныло спрашивает серебрянопогонник.

– Еще достаточно!

– А почему же мы тогда не ныряем?

– Сейчас со смеха лопну!

Серебрянопогонник, кажется, не понимает, что происходит: Обернувшись, вижу перекошен-ное лицо: Из округлого открытого, словно у карпа, вытащенного на берег рта, раздается прерывистое дыхание.

– Что, страх Божий объял? Смотри в штаны не наделай, – произносит моряк – «и поносом не усрись!» добавляю тихо.

Едва перебираюсь через переборку, как слышу новые команды дизелистам и тут же ощущаю запуск дизелей и затем быстрое ускорение хода. Значит, теперь будем идти полным ходом! Давно бы так... В следующий миг слышу шум голосов сверху, звучащий скорее как приглушенное ликование: Командир только что заметил маяк.

– Это может быть только маяком Ile d’Oleron или Ile de Re, – раздается голос оберштурмана, уже склонившегося над картой.

– Наверно вот здесь! – говорит оберштурман мне и слегка тычет иглой циркуля в карту на своем столике.

Первый пеленг по береговым ориентирам! И, по-видимому, мы спешим туда. Оберштурман на какой-то миг словно освещается изнутри. Хочу похлопать его по плечу, но он уже снова занят своим циркулем: У него просто нет времени для проявления радости. Слышу, как он тихо ворчит себе под нос, проклиная северное течение, и затем отчетливо восклицает:

–... Прекрасно, прекрасно!

Но я уже снова забираюсь по лесенке. Наверху кидаю быстрый взгляд без бинокля через фальшборт в направлении, куда направля-ет свой бинокль командир, и только тогда, когда не нахожу ничего интересного, приставляю свой бинокль к глазам: Ни хрена не видно! Беспредельный горизонт и мы одни как перст...

Оберштурман вылезает следом за мной.

– А теперь еще у нас также и низкий уровень воды!

Его голос звучит с обидой.

– Здесь нам следовало бы шлюзоваться!

Все же этот оберштурман странный малый: Сначала он поступает так, как если бы мы, если бы только не это северное течение, уже давно вошли бы во вход гавани и оказались в Бункере La Pallice, а теперь он сердится, очевидно, из-за того, что не он был тем, кто обнаружил первый береговой знак. Если бы только не было так мелко! Если бы мы погрузились, и еще несколько миль смогли бы пройти под водой! Ведь если сей-час налетят сразу 3 – 4 самолета, то спокойной ночи, малыши!

Наши артиллерийские расчеты уже снова на своих местах и то и дело поворачивают спаренные установки на поворотных лафетах, но теперь нас спасти может лишь воля Божья!

Командир втягивает носом воздух, вертя им то в одну, то в другую сторону – так, словно может учуять самолеты на подлете.

И в это время поступает доклад впередсмотрящего по левому борту высоким, словно истерическим голосом:

– Берег на 300 градусов!

– Прекрасно! – только и отвечает командир. Затем приставляет бинокль к глазам и смотрит в заявленном направлении.

Так сильно как я теперь ни один моряк еще не желал себе, чтобы берег приближался как можно быстрее. Мы должны в темпе укрыться за мол, но лодка, кажется, стоит на месте, вместо того, чтобы оставить за собой это долбанное предполье побережья.

Ну и тягомотина! Проклятье, как тянется время!

Расстояние до берега и не думает уменьшаться. При этом носовая волна взметается высоко, как бывает только на самом полном ходу.

Не хочется думать о том, что братки могли бы теперь нас здесь прищелкнуть как муху.

Чтобы успокоиться, думаю: Эйнштейн! – с неприкрытым задом на раскаленной плите. Эх! Если бы время действительно могло удлиняться, как он говорил: «Время относительно»...

Здесь мы имеем похожий случай: Минуты, которые растягиваются, превращаясь в часы...

В бинокль, вплотную к линии горизонта, вижу ряд синеватых жемчужин. Они, кажется, парят в воздухе. Мне требуется некоторое время, чтобы различить, что эти жемчужины – деревья: Длинная аллея на плоской равнине. Теперь я нахожу также еще и шириной в миллиметр желтую сверкающую полосу, о которой наблюдение доложило как о береге. Я бы не назвал это «берегом»...

Различаю второй ряд жемчужин. Первый ряд сдвигается влево, второй вправо: Мы постепенно оказываемся в охвате этих изящных синеватых жемчужин.

Теперь мы уже ясно видим впереди полосу желтого песка.

Полоска утолщается, и теперь, несколько напрягая зрение, могу даже различить на этой поло-се ряд тонких игл. Никаких сомнений: Портовые краны. Скоро уже могу отчетливо различить их горизонтальные, мощные, решетчатые стрелы.

Там же вижу и маленькие суденышки. Они не движутся – наверно стоят на внешнем рейде, на якоре.

Песчаный берег со стороны бакборта приближается все ближе. Его отчетливо видно по пят-нам травы на дюнах. Впереди я могу уже видеть молы, но вход не могу обнаружить. Наконец нахожу на заднем плане стоящие напротив друг друга два фонаря слева и справа от входа в порт – но все еще не вижу прохода. А теперь еще взгляду мешает насосный пароход.

Краны быстро становятся больше. Они смотрятся как скелеты жирафов. Возможно, мы при-швартуемся вплотную к этим кранам.

Находимся ли мы, наконец, под защитой зениток?

Вокруг La Pallice должны же стоять зенитные батареи?!

Сердце стучит высоко, кажется уже в самом горле. Только бы теперь не было воздушного на-лета! Еще бы пару минут оставались глаза Томми зашоренными!

Один из кранов развернул свою стрелу непосредственно на нас, так что выглядит, будто бы у него ее совсем нет. Различаю серо-освещенные ряды пакгаузов, черепичные крыши которых образовывают треугольники. Ворота пакгаузов – большие, темные отверстия. И тут же появля-ется вход! Два светомаяка в воде, на которые я до сих пор не обращал внимания, уже совер-шенно близко от нашего борта.

Много красного свинцового сурика и красно-коричневого цвета. Я так напрягаю взгляд, как будто впервые увидел вход в порт: Тусклый паром с целой батареей автомобильных шин вместо кранцев проходит мимо, вплотную к нам.

По правому борту проходим верфь. Ее слипы полого уходят во входной бассейн шлюза.

Теперь все идет быстро: Зеленый треугольник вспыхивает справа, красный квадрат слева на обоих молах. Желто окрашенные баржи, затем старые калоши – буровые суда? Паромы? Затем хаос кранов, которые, кажется, переплелись друг с другом, резервуары нефтехранилища, зенитные батареи за мешками песка...

И вот мы входим во входной бассейн шлюза: Мы без сомнения находимся в гавани La Pallice.

Господи, ну и теснота же здесь! Когда я первый раз попал в La Pallice, то совсем не заметил такую тесноту шлюза. Я едва помню этот вид. Здесь многое изменилось.

Справа впереди массивное бетонное сооружение – что-то новое, определенно. Бункер для подлодок? Едва ли. Для такого Бункера это корыто не достаточно большое.

Командир произносит:

– Шлюз, защищённый собственным бетонным бункером, – как будто услышав мой вопрос, – Да только, к сожалению, не готов...

Остатки разрушенного воздушными налетами эсминца проходят по бакборту. Эти эсминцы всего лишь жестяные банки. То, что осталось от военного корабля, напоминает огромную, измятую консервную банку. Решаюсь оглянуться: Теперь аванпорт появляется как кольцо, разорванное лишь узким отверстием: Настоящая пиратская гавань. Наконец, вижу прямо по курсу Бункеры, угрожающе раскрывшие свои широкие пасти, с темными отверстиями, напоминающими входы в пещеру, один вплотную с другим, и над ними широкая полоса серого бетона: Конечно, здесь тоже потолок толщиной в добрых семь метров… Тишина, окружающая нас производит странное, гнетущее чувство. Мы тянемся по солоноватой воде, в этой торжественной тишине, на небольших оборотах двигателя, напоминая корабль-призрак. Где-то начинает долбить одна зенитка. Тут же вступают в разговор и другие, но уже далеко в стороне. Растудытьтвоюналево! Неужели воздушный налет...? Но также внезапно, как и начавшись, стрельба смолкает.

ЧАСТЬ V

La Pallice

По правому борту простирается погрузочный пирс. Вроде там стоят машины скорой помощи?

Неужели мы должны будем сначала там пришвартоваться, вместо того, чтобы немедленно на-правиться в Бункер-укрытие?

– Совсем охуели! – пыхтит стоящий рядом со мной маат-старшина лодки, не опуская свой бинокль.

– Ну и долбоебы! – эхом вторит другой.

– Да они просто издеваются над нами! Ведь они же должны были увидеть нас еще с сигнально-го поста! – возмущается теперь даже командир.

Ну и как нам пройти?

Мы просто не можем пройти в Бункер, словно автомобиль в гараж. Между аванпортом и Бункером шлюз запирает нам единственный проход.

– Здесь, наверное, еще лежат лодки в своих боксах! – задумчиво произносит оберштурман.

– Наверняка эти парни установили и не убрали противоторпедные сети, – доносится голос командира мгновением позже, – и еще боновые заграждения!

В самом деле, я тоже вижу теперь в бинокль сетевое заграждение перед шлюзом. Его никак не обойти. В темноте, идя straight ahead, мы могли бы легко врезаться в них.

Нас что, не хотят впускать в Бункер?

Для этого может иметься только одно объяснение: Они здесь все еще не поняли, что мы движемся к ним.

На крыше Бункера уже отчетливо различаю зенитные орудия, а затем еще несколько на крыше склада. Наверно 37-миллиметровки. Более крупные калибры будут стоять дальше.

Лодка стопорит ход.

Командир уселся высоко, на ОПУ подлодки, и, прильнув к окулярам бинокля, осматривает, верхняя часть туловища странно изогнута, окружающую нас местность. Слышу, как он бормочет при этом:

– Ни одной падлы не видно... Чудесная организация всего мероприятия – надо сказать.

Опять держу бинокль перед глазами и также осматриваю панораму: Еще никогда в жизни я не видел такую пустую гавань. Бункер производит впечатление совершенно покинутого и мертвого строения. Нигде в глубине темных пещер не признака жизни. Насчитываю 12 входов. В Saint-Nazaire Бункер тоже имеет 12 боксов. В каждом место для трех лодок или, если боксы служат в качестве сухих доков, то для двух подлодок. Этот Бункер, очевидно, такой же.

Ясный перец: Шлюз между аванпортом и внутренним бассейном, у которого лежат Бункеры, закрыт. А потому, мы будем должны сначала подойти к пристани, которая является одновременно молом...

С огромной осторожностью приближаемся к пристани! Буквально по сантиметру... Командир не решается теперь рисковать резким маневром. Сейчас это вовсе ни к чему.

Опять быстро осматриваю панораму: Гладкое как стекло море за нами, стекольный свет, игра теней между бетонными кубами, филигрань портовых кранов – нигде ни следа войны.

На пристани – никого, кто приветствовал бы нас хотя бы взмахом руки. Только несколько людей компании Тодта и еще несколько в полувоенной, полугражданской форме с тупыми рожами.

Поделом нам!

В конце концов, мы же не возвращаемся из длительного и успешного боевого похода. Почему мы должны были заинтересовать своим переходом из Бреста в La Pallice – как командира Флотилии, так и его штаб? В каком говне мы по самые уши, это никого не интересует в этом соединении. Здесь ценят только успехи. А мы не можем предъявить боевых успехов!

Там даже нет швартовщиков: никого, кто мог бы принять наши швартовные канаты.

– Не понимаю! – снова доносится бормотание командира. Голос звучит одновременно и удивленно и зло.

Боцман, по крайней мере, умеет подбодрить. Он кричит какому-то рабочему с фордека:

– Эй ты, Дед Мороз хренов, хватай конец!

Рабочий, пожилой человек в грязном комбинезоне, стоит с придурковатым видом и не ловит веревку. В то время как боцман вытягивает швартов из воды и, будто лассо, сильно размахивает им, один из моряков резко ругает старика:

– Засранец тупой! Тебя что, не учили концы ловить?!

– Лови снова! – подбадривает боцман рабочего, и на этот раз дело ладится: Старик ловит линь, выдвигает им наш швартов и закрепляет его на кнехте.

– Merci, mon ami! – восклицает боцман и затем с торжествующей улыбкой обращается к мостику:

– Ну, кто бы сомневался!

Командир таким скрипучим голосом отдает свои команды, что кажется он обижен на весь свет. Он ворчит, обратившись к пристани, где уже собрались с полдюжины рабочих:

– Привязывайте линь аккуратно!

– И не пялься на нас как придурок! – ругается боцман.

На пристани один рабочий постукивает себя, когда командир не может увидеть его, по лбу. – Вот я сейчас только выберусь, – грозит ему боцман, – Я тебе точно задницу надеру!

Затем добавляет еще:

– И основательно – до самой шеи!

Слава Богу! мелькает мысль. Удалось!

И мы вновь связаны с твердой землей. Воистину это весомая причина для ликования и криков Аллилуйя! Но никто не кричит. Здесь воняет слишком тошнотворно.

Трудно все это понять!

Но ведь мы же доложили о себе. И то, что мы задержались, этому тоже есть объяснение!

Наконец установили сходни. Боцман проверяет их устойчивость. Теперь вниз с лодки и прочь отсюда – вот было бы правильное решение! Если бы только это удалось!

Уже при первых шагах по верхней палубе меня прошибает пот. Неправильно оделся. Неправильно, во всяком случае, из-за царящей здесь на юге жары.

Командир забирается на фальшборт мостика. Увидев меня с фотокамерой в руках, он выпрямляется повыше, и даже напяливает свою измятую фуражку косо на голову, когда она и без того там косо сидела.

Никаких сомнений: Я должен его сфотографировать. Он забирается так высоко, что сидит уже одной половиной задницы на воздушной фурме, и направляет свой взгляд мимо меня в мнимую даль.

Приходится, чтобы построить выигрышный кадр стать на сходню. При этом устроиться так, чтобы не свалиться в воду или поскользнуться на левой цистерне погружения: У меня ноги словно ватные!

Командир, на своем странном месте, теперь выпячивает еще также и грудь: Словно всадник на лошади.

Из-за яркого солнца приходится применять затемняющие бленды. Даю нелепый знак рукой командиру, и при этом думаю: Что же это за внезапная перемена с этим человеком? Едва мы спрыгнули с острия иглы, как он уже хочет быть запечатленным в героической позе победителя на картине!

И это при том, что мы все еще не под крышей укрытия! Дьявол его знает, что еще здесь может произойти. Шлюз, защищённый собственным бетонным бункером, и мы здесь как на тарелке.

Будто заказали, но не съели.

Как-то сразу все происходящее напоминает мне некий фильм: Ворота шлюза, Бункеры-укрытия подлодок с установленными на крышах зенитками и огромные, выписанные белой краской слова: «КОЛЕСА ДОЛЖНЫ КРУТИТЬСЯ ДЛЯ ПОБЕДЫ!», защищённый собственным бетонным бункером шлюз, оснащенный башенкой Дома смотрителя шлюза...

Ничто не производит такой вид, словно имеет свое третье измерение.

Все – обман.

Тени как нарисованные: Они не могут соответствовать никакой действительности. Только летчик, сидящий у нас на верхней палубе, он не обманывает. Он реален для меня, реально то, как он судорожно поджимает свои босые ноги, и вопреки утреннему теплу дрожит на еще влажных решетках настила.

Лучше всего было бы спуститься на пирс и разлечься на серых тесовых камнях пристани, чтобы ощутить всем телом твердую землю под собой – да, вот это был бы кайф! Лежать вытянувшись, словно выплюнутый морем камень-голыш и балдеть какое-то время, чтобы суметь совершенно отчетливо понять то чудо, что мы и в самом деле, прибыли в La Pallice. Ускользну-ли от Томми – и теперь можем действовать по своему усмотрению.

Трое или четверо наших моряков стоят как истуканы на верхней палубе, рты открыты. Говоря по правде, мы все должны были бы свалиться на пристань, опуститься на колени и целовать серый бетон...

Странно: Мы уже вроде прибыли – а на самом деле еще нет!

Надо бы сфотографировать эту измученную переходом подлодку еще раз в ее полной длине, можно также и с командиром – но не в этой его тщеславной позе господина, а между людьми, начинающими сейчас хозяйничать на верхней палубе, и с сидящим здесь, беспомощным летчиком.

Но где же опять командир? На мостике он больше не появляется. Внизу в лодке его тоже не может быть... И в эту минуту вижу его голову над выпуклостью огромного многотонного якоря, который черт его знает по какой причине лежит на пристани Бункера, и понимаю: Он сошел по второй сходне, которая вынесена с фордека. Хочет ли он просто размять ноги? Или ли он в таком беспокойстве, что больше не выдерживает свое нахождение на подлодке? Что с ним происходит? Сколько еще признаков своей нервозности он хочет нам продемонстрировать?

Когда я уже сделал несколько снимков, командир разом стоит рядом со мной.

– Должен быстро позвонить – ведь как ни суди, нам нужны санитарные машины! – произносит он взволнованно. – Где-то же должен быть телефон! Там впереди, у смотрителя шлюза, в любом случае. Вы пойдете со мной?

Доклад о прибытии по телефону?!

Ну и ну! Это что-то новенькое. Такого мы еще не имели. Я быстро киваю и хочу тут же от-правиться в путь, но командир говорит:

– Сначала я должен отлить!

Я замечаю, что меня тоже уже давно мучит стремление помочиться. От сильного волнения я просто начисто об этом забыл. До бетонной стены всего пара шагов, но ноги буквально подгибаются под моим телом. С горем пополам открываю ширинку, и струя бьет из моего писюна: Толстая дуга мочи, шафраново-желтая, с силой бьет по бетонным плитам... Освободился! А теперь на пристань, на солнцепек, через крановые пути и кабеля на бетонной стене и между странными деревянными каркасами, а затем мимо огромных гребных винтов, к светомаякам и всяческим другим трудноопределяемым механизмам. Гранит и бетон. Никаких колебаний. Все неподвижно и твердо. Еще пара дней, и я буду уже так передвигаться, как будто для меня больше нет ничего необычного в твердой земле. Заме-чаю, как жизнь снова возвращается в мое тело.

– И все же, я не понимаю! – бормочет командир. – Никакой помощи! Я еще никогда не испытал нечто подобное – такого...

–... пофигистского отношения, – помогаю ему.

– Точно! – соглашается командир так серьезно, как будто я сказал что-то очень важное для него. – Точно так!

Мои ноги опять охватывает дрожь. Но не простая, а болезненная, и поясница тоже болит. Сказать точнее: Вся спина болит – от задницы до шеи.

Ну что тут скажешь!

Наконец, командир-то не жалуется, а старается двигаться проворно, и делает это не странно спотыкающимся способом как моряк, который только что сошел на берег, а словно и не был только что на борту.

– Кто теперь является здесь шефом флотилии? – спрашиваю командира.

– Рупп, – отвечает тот помолчав. – Рупп с Рыцарским крестом.

– По-видимому, слишком занятой господин.

– Судя по всему, так.

– Но все же, кто-то же должен был сообщить о нас?

– Должен был бы! – уточняет командир.

– Наконец, нас можно было наблюдать достаточно долго в море, на подходе к порту...