Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 73 страниц)

Ветер пригибал к земле, неся болотный запах и ветки, при попадании жалившие, точно осы. Ширван немедленно задохнулся, пробираться к машине пришлось на четвереньках. Над головой пролетела доска, шарахнувшаяся в купол и разбившаяся на куски. Приподняв голову, он осмотрелся – вокруг ни одного огня, лютая полночь. Слышно было как оборванные провода на проходящей рядом улице со змеиным шипом устраивают безумные пляски возле поломанных, погнутых железобетонных столбов.

Вечность понадобилась, чтобы добраться до въезда на подземную парковку. Мимо них просвистели куски металлической крыши прилетевшие невесть откуда и улетевшие в далекие дали. Наконец, преодолев за четверть часа метров тридцать, и оказавшись внизу, они смогли разогнуться и отдышаться. За ними последовали и другие, торопливо разбегаясь по машинам. Милена так же пошла к своему «порше», Ширван остановил ее.

– Подождем немного, не вечно же урагану длиться. К тому же внизу могут оказаться мертвецы. Охраны ведь нет.

Подумав она кивнула. И следующие минуты они, прижавшись к стене, пропускали машины отчаянных смельчаков или трусов, решившихся покинуть проклятое место как можно скорее.

Через полчаса Константин начинал выдыхаться: все больше машин спешило покинуть стоянку. А может, в том виноваты мертвые, начавшие подниматься навстречу живым. Посмотрев вниз, Ширван покачал головой.

– Свою тачку заберешь завтра. Уходить придется на моей, – он кивнул в сторону стоявшей «мазды».

Когда Ширван открыл дверь машины, тусклый свет парковки стал намного ярче. Он резко оглянулся – к ним подходили несколько человек, вполне живых, в масках, каждый держал в руке «Стечкин». Ширван мгновенно все понял – швырнув внутрь Милену, он резко бросился в сторону. Две или три короткие очереди, он упал. Нападавшие подбежали. Еще один живой мертвец не нужен был никому. «Беги!» – прохрипел горец, прежде чем пули раскроили ему череп. И Милена поспешила выполнить последнюю его просьбу. Выжав педаль газа до отказа, она сразу со второй передачи рванула «мазду» к выезду. Вслед ей донеслась короткая очередь, фары и заднее стекло спортивной машины разлетелись. Инстинктивно она пригнулась, едва не пропустив поворот, бампер взвизгнул об отбойник, искры посыпались во все стороны. Третья передача. Казалось, пандус сужается с каждым кругом. Четвертая. Она снова потеряла на миг управление, снова сноп искр и скрежет металла. Пятая – подобно ракете «мазда» выскочила из чрева стоянки и понеслась к улице Нижние Мневники. Свернула налево, на полной скорости, далеко за сто, помчалась по пустым московским улицам. Выскочив на проспект Маршала Жукова, снова свернула, на этот раз в сторону центра. И лишь потому, что дальнейший путь ей преградили упавшие тополя.

Милена не сразу сообразила, что мчится по встречной, пустая темная дорога, вокруг темные горы нависающих домов. Изредка под колеса попадают ветви да какие-то доски. Она выехала на разделительную полосу и помчалась по ней, здесь оказалось куда меньше препятствий. На Хорошевском шоссе ей пришлось сбавить скорость – поваленные деревья перегородили путь. У пересечении с Третьим транспортным кольцом стояла машина ДПС. Заметив мчащуюся на безумной скорости черную машину, патруль посигналил, потребовав немедленно остановиться. Милена обернулась, в этот момент она проскочила кольцо и повернув в последнее мгновение, с маху стукнулась об отбойник, и еще раз, отрикошетив, о противоположный. Проскочив мост, «мазда», потерявшая управление шарахнулась в ограждение и замерла окончательно.

Сработали подушки безопасности, прижав Милену к сиденью. Спустя минуту подъехала машина ДПС. Оглушенная ударом, Милена с трудом выбралась из изувеченной машины, голова гудела, изображение плыло, словно, она перебрала перед поездкой. Расставив руки для равновесия, она сделала несколько нерешительных шагов вперед, по направлению к остановившейся машине. Ей пришло в голову, что милиция сможет ее защитить от убийц Ширвана. Она хотела крикнуть им об этом, но горло сдавило, с уст Милены сорвались лишь невнятные звуки.

Милиционеры торопливо выскочившие из машины, немедленно бросились назад. Что-то кричали ей, оглушенная, она не понимала ни слова. И только когда в грудь вонзилась первая очередь она упала на колени и пытаясь закрыться, стала складывать руки перед лицом. Последнее, что она услышала: новый треск «Калашникова» и чей-то дикий крик. Черная ночь превратилась в беспросветную мглу.

36.

Будни посерели, слипшись меж собой в горячую манную кашу. Отец Дмитрий почти не выходил из дому, после того, как вторжением было осквернена его самое надежное убежище в этом мире, он попросту не знал, куда себя девать. Тишь и покой дома смущали и тревожили его, он никак не мог придти в себя. Все чего-то жал, неведомых пока, новых дурных вестей. В лечебнице, куда отвезли отца Дмитрия сразу после трагического происшествия в церкви, врач, недолго думая, вколола лошадиную дозу транквилизатора, приказав милиционерам немедля доставить батюшку домой. Так что остаток дня он провел, погруженный с макушкой в собственные кошмары. И лишь под вечер, очнувшись от дурмана, все пытался рассказать что-то супруге, выискать какую-то привидевшуюся ему в темноте беспамятства особую связь меж всеми событиями, с методичной регулярностью обрушивавшихся на него.

Лицо ее и так обыкновенно бледное, ныне обратилось в гипсовый слепок. Она не шевелилась, и только по едва вздымающейся и опадающей груди можно было понять, что она жива. Что слушает со всем вниманием его историю, и пытается поверить ей – ведь иного не остается. У всякого мирянина есть отдушина – духовник, просто батюшка в церкви, в любое время готовый выслушать тяжелейшие слова исповеди, а единственным человеком, с кем мог поделиться бедами сам батюшка, не имея духовника из старших по чину или возрасту священнослужителей, это его супруга. Ей он, единственной, мог поверить многое. А вот она выслушанное и выстраданное – лишь Ему одному.

– А я… – продолжил он, – до сих пор, будто во сне. Брожу как в царстве теней. И только вижу картинки прошедшего перед собой. Только тебя они не застилают. Ты моя последняя надежда, – и тут же, другим голосом. – Прости, что я тебе все это наговорил, мне следовало…

– Бог простит, – привычно ответила супруга. Отец Дмитрий невольно дернулся. И тут же спохватился.

– Нет, ничего. Но странная мысль не дает мне покоя… – и снова замолчал. Он хотел заговорить о Божьем наущении, но оборвал себя. Излишняя вера в Божье вмешательство в дела мирские никогда не приветствовалась Церковью. Вот только….

Маринка сказала ему вчера, что, зная Бога, не верит в дьявола. Кажется теперь, и он готов был подписаться под каждым ее вчерашним словом.

– Если это не эпидемия и не земной катаклизм, могущий быть объясненным через науку – то, что тогда?

Она молчала долго, очень долго. Пристально смотрела на мужа, и отцу Дмитрию виделось в этом взгляде странное, если не сказать больше. Словно Глаша впервые в жизни увидела и услышала его такого, каков он на самом деле. Впервые прошедшего испытание. И провалившегося с треском.

– Давай подождем пока и послушаем, что скажет наука, – наконец, произнесла она.

– Да-да, – подхватил отец Дмитрий. – Ведь пока мы не можем сказать, с чем именно к Нему обращаться. – И снова встретился с тем же внимательным, испытующим взглядом, покуда не зазвонил телефон. Его просили на причащение, матушка немедля возмутилась, напомнив супругу, что у него постельный режим до завтрашнего утра. На что отец Дмитрий ответил цитатой из Писания, настолько затасканной, что самому стало неприятно, и стал собираться. Одевался долго, за это время матушка успела позвонить в отделение, те, недолго думая, выделили в сопровождающие Аскера Магомедова. Лейтенант так и ходил за ним все время, покуда батюшка совершал требы – в основном крещение, реже причащение и ни разу – венчание. Видимо, поселковый люд уже не нуждался в последнем, только в первых двух и много против обычного.

Причащение проходило по новому, страшному канону. После исповедования, отец Дмитрий, видя, что умирающий не может протянуть более, сразу начинал читать канон на исход души. И родственники умирающего, присутствующие при чтении катехизиса, в меру умения своего старающиеся помогать причастнику словом, мало обращали внимания на милиционера в форме, скромно сидевшего в углу комнаты, дожидающегося своего часа. Если час наступал скорее, нежели того бы хотелось, батюшка приказывал всем удалиться. Аскер поднимался с места, стрелял умирающему в лоб, и снова опускался на стул, а батюшка завершал молитвы – теперь уже по усопшему окончательно. Пока он занимался этим, Аскер звонил в крематорий. После чего оба уходили – и странным было тогда ощущение тяжести Святых Даров, носимых батюшкой на груди.

На улице они большею частью молчали – Магомедов пристально вглядывался в редких прохожих, иногда останавливая словом шедшего к ним, неважно, был ли то смертельно пьяный или согбенный старик, он довольно бесцеремонно приказывал посторониться. В случае молчания, шел вперед, разбираться. Иногда за сим следовал выстрел. Отец Дмитрий привычно уже вздрагивал.

– Обращенный, – обычно говорил лейтенант, – таких трудно стало отличить.

И шел далее, вынимая телефон и докладывая.

Поселок к четвертому числу будто бы вымер. Впрочем, так оно и вышло. Более двух третей его населения уже покинуло пределы места прописки, большая часть не значилась в списках живых. Магазины пустели, товары никто не рисковал завозить. Почта не доставлялась, закрылась и библиотека и поликлиника – позабыв о клятве Гиппократа, из поселка сбежал весь медперсонал. Начались перебои с электричеством, отключился телефон – это уже деяния рук мародеров, не то местных, не то бродящих из поселка к поселку групп, ищущих, чем еще можно поживиться в заброшенных домах, в покинутых деревнях.

Жители бежали, но не только и не обязательно из поселка. Бежали в себя. Кто-то кончал жизнь самоубийством, не видя в ее продолжении ни малейшего смысла, кто-то написался ежедневно вусмерть, дабы хоть так отогнать мысли о бродящих и днем и ночью перед домом восставших мертвецах. Иные от затворничества и перенапряжения, и конечно, водки, сходили с ума, иногда их забирала скорая, бегавших с каким-то оружием, чаще лопатой или топором по улицам, и грозящимся всем встречным смертью. Подростки уже сплачивались в стаи, и бродя минимум по дюжине человек, вооруженные ножами и кастетами, к вечеру так же напивались пивом и горланили тюремные песни. Милиция их не трогала, подростки чувствовали это и наглели с каждым днем. Впрочем, нельзя не признать за ними определенной пользы – такие банды по ночам охотнее милиции и внутренних войск вступали в неравные схватки с зомби. После дневных и вечерних приключений, ночная охота была для них верхом геройства.

Священника они пока не трогали. Возможно, потому, что рядом с ним всегда был милиционер. Эта шпана знала Магомедова и побаивалась его. Скорее всего, именно поэтому Аскера и приставили к отцу Дмитрию. Ведь своих умения Аскер не раз показывал батюшке, особенно ярко в четверг, ближе к вечеру, когда они завершали свой привычный обход и возвращались домой. Тогда на них напало четверо живых мертвецов. И Аскер, не успевший выхватить оружие, все равно справился с ними. И лишь затем методично достреливал поверженных. Заставляя отца Дмитрия вздрагивать при каждом выстреле.

Хотя к последним он уже привык и стерпелся. Стреляли в поселке постоянно, начиная с вторника, когда прибывшие сотрудники ФСБ впервые начали выявлять живых мертвецов – и когда погибла Маринка. Мертвецы не думали сдавать позиции. Война была равной – и в этом состояла кошмарная ее сущность. Ведь мертвые порождали новых мертвых, обращая в свою веру живых, и конца-края тому не виделось.

И еще все ждали прихода Константина. Казалось, и мертвые тоже ожидали. По-своему – в ночь перед его появлением они исчезли с улиц, будто и не было их никогда. Шпана почувствовала некое облегчение и выкатилась во дворы да закоулки, гуляли до позднего вечера, мало обращая внимания на комендантский час. Территория поселка за три дня боев оказалась просто огромной в сравнении с тем, что была прежде – настолько уменьшилось число жителей. Многие из тех, кто решил остаться, меняли место проживания – поближе к милиции и расквартированной роте внутренних войск. В пятницу обещали подкрепление солдатами. Настроение повысилось, потому и шпана гуляла, а народ тихонько праздновал будущее освобождение, сидя по углам, стараясь не высовываться на крики, вопли, истошные визги, ругань и неизменную пальбу, – звуки, ставшие своеобразным атрибутом ночи.

Официально о вводе роты регулярной армии в поселок ничего не сообщалось, по телевизору сообщили лишь «об армейской операции по освобождению крупных городов и поселков от нашествия живых мертвецов, которая раз и навсегда положит конец случившемуся». Слово катастрофа ни разу не было помянуто, ведущие новостных каналов щадили народ, не делали далеко идущих выводов и не считали потери. Отец Дмитрий попытался посчитать, сколько выходило по его данным, долго сидел с телефоном в своей комнате, а когда вышел в кухню, одним видом своим напугал до полусмерти матушку – лицо его было черным, а руки мелко тряслись. Впрочем, супруге он ничего не сказал, несмотря на все ее просьбы. «Многие знания, многие скорби», – ответил он только и сел ужинать.

После ужина стали готовиться к Константину. Пришел помогать и Магомедов – у него было ночное дежурство в церкви. Странно все же, как они сошлись за последние дни, казалось, они знакомы целую вечность.

– Мародеров много у нас развелось, не дай бог, полезут еще и туда, – сказал он. – Церковь ведь на честном слове держится, только сторож, и все.

– Мне казалось, вы мусульманин, – наконец, произнес он. Магомедов покачал головой. – А почему так, вы же из Азербайджана?

– Я из советской семьи, – улыбнулся Аскер. – У нас не принято было, сами помните. Другое дело, новые власти воспитывали общество в традициях ислама, как ваши в традициях православия.

– Основополагающая религия, – словно пытаясь извиняться, ответил отец Дмитрий. – Да и последнее время много народу уверовало и хотело бы сохранить эту уверенность, переросшую в веру, в себе. Для того мы и служим, чтобы вера в Отца нашего небесного не прерывалась и не…

– Осторожнее, пальцы! Я знаю, отец Дмитрий, я здесь уже четыре года живу, два учился, два служу. И понимаете, как бы вам объяснить… уверовал. Я давно вас просить хотел.

– О чем же? – отец Дмитрий едва сам не произнес за Аскера слова.

– Я… понимаете, я креститься хотел, – Магомедов улыбнулся несмело. – Не то место такое, не то люди. Словом, я пока тут служу…

– И место, и люди… – сердце священника заколотилось в восторге. – Обряд крещения не зависит от места. А у меня все с собой. Вот закончим, и сразу окрещу.

Магомедов хотел что-то сказать, пошутить вроде, но не решился. Отец Дмитрий вернулся в дом, попросил у матушки приготовить чистое полотенце, фелонь и воды. Она несколько секунд недоуменно смотрела на супруга, потом спросила тихонько: «Для кого?», в ответ батюшка показал на дверь. Глафира изумленно распахнула глаза, но тут же, видя сколь сильна радость в супруге, проглотила вопросы и принялась готовить все необходимое к обряду крещения. «По полному обряду крестить буду», – добавил отец Дмитрий, волнуясь не меньше матушки. Обычно он пропускал многое в обряде, не только потому, что делалось все в спешке, а потому что понимал, для них крещение не столько таинство вхождение в лоно Церкви, сколько попытка укрепиться в потерянной уверенности: в себе, в окружающем мире, внезапным образом дико исказившимся, попытка воспринять другими глазами случившееся. Иметь наставника и учителя, который, не дрогнув, поведет их за собой, а они последуют безропотно, уверенные, что путь сей единственно правилен.

У него задрожали руки, когда, войдя в дом, увидел на столе купель, кувшин, полотенце, заготовленные матушкой. Супруга вышла, дабы оставить отца Дмитрия и оглашаемого наедине. Батюшка позвал завозившегося в дверях Аскера, неожиданно вспомнив, как крестил несколько дней назад десятка два человек из внутренних войск, только что прибывших для выполнения операции. Одно на всех полотенце, вода из-под крана, тесная комнатка, в которой оглашаемые находились скопом, целовальный крест, передаваемый от одного к другому. Отец Дмитрий свел до минимума чин оглашения. Слова не так важны, как суть их: он заставлял повторять за собой «Богородице Дево радуйся» и на ходу учил слагать персты – многие крестились в противоположную сторону, видимо, по голливудским фильмам, хотя нет, часть прибыла с западной Украины. Батюшка старательно показывал как слагать персты, как и когда подносить ко лбу и плечам. Все крещение тогда заняло около получаса, и то командир был недоволен затяжкой – бойцам пора было отправляться на битву. Для кого-то первую и последнюю.

Аскер разулся, снял пропотевшую рубашку, склонил голову. Испытание верой свелось к трем вопросам и ответам, Магомедов ходил след в след за отцом Дмитрием и выучил все молитвы и каноны, полагающиеся знать оглашаемому. А может, готовился к испытанию куда раньше? Он не стал спрашивать этого. Наложил на непослушные смоляные вихры ладонь и полузакрыв глаза, принялся читать нараспев, сам наслаждаясь каждым моментом крещения. Аскер улыбался, вдыхая полной грудью душный воздух разогретой послеполуденным солнцем горницы. Он не спешил, как не спешил и отец Дмитрий, читая обряд запрещения и изгнания злых духов, отречения от Сатаны, исповедания верности Христу, – тут Аскер чуть сбился, но батюшка вовремя подсказал нужные слова, – и наконец, исповедание Символа веры, после чего отец Дмитрий торжественно возгласил: «Благословен Бог, всем человеком хотяй спастися, и в познание истины приити, ныне и присно, и во веки веков, аминь!». И лишь за сими испытаниями, обычно пропускаемыми, батюшка приступил к самому обряду крещения, позвал жестом к купели, зажег три свечи вкруг, и возглашая, стал освещать воду, елей и миро, а затем помазал Аскера и заготовленную воду для крещения. И повернув на восток помазанного, стал погружать его голову в купель, троекратно, а затем подал чистую белую рубашку сорок второго размера и возложил нательный крест, глаголя: «Аще кто хощет по Мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой и по Мне грядет». И по окончании, не выдержал и обнял обращенного. И еще долго говорил с ним о разном, покуда не пришло времени идти сторожить растревоженный храм. Только тогда отпустил его батюшка, сияющий от счастья. И только тогда вошла его супруга, кою с большою охотою он обнял и так же долго, до самого вечера, говорил с ней. А она не смела напомнить об ужине, радовалась, что впервые за последние дни муж ее выглядел поистине счастливым.

Они так и не вспомнили про ужин, легли и уснули сном праведных. И не слышали, как пришел Константин, бушевал над крышей, сорвал конек, свистел посвистом в трубе и ломал вековые дерева, будто солому. И только  около четырех, за полтора часа до рассвета, их разбудил мобильный батюшки, наигрывавший песню «Если кто-то кое-где у нас порой…». Так отец Дмитрий отметил телефон Аскера.

– Непредвиденная ситуация, батюшка, – торопливо произнес Аскер полушепотом, словно боялся кого-то не то разбудить, не то спугнуть. – Вы не могли бы подъехать поскорее? Я буду встречать вас у церкви.

– Конечно, сын мой, – все же приятно называть его так, – а что именно произошло? Мне что-то с собой взять?

– Нет, оружие у меня есть, – сердце отца Дмитрия упало. – Дело в другом. Не по телефону. Но Макаров, конечно, возьмите.

Он торопливо собрался, велел матушке оставаться в постели, но та, конечно, его не послушалась, поднялась, сказав, что приготовит что-нибудь к его возвращению. На бегу набросив рясу, батюшка выбежал в ночь в домашних тапочках.

До церкви он добрался минут за десять, все в гору, к концу пути совершенно выбился из сил. Магомедов стоял у разрушенного крыльца, дверь притвора поменяли, но сделали это наспех, так что меж косяком и кладкой оставались дыры, в которые Аскер изредка и поглядывал, подсвечивая себе карманным фонариком. По этому фонарику батюшка и ориентировался, спеша на встречу. После прохождения Константина улицы заполнились железом, сорванным с крыш, упавшими деревьями и битым стеклом. Дождя почти не было, дорога подсохла и снова выбелилась. Тишина стояла удивительная, только сейчас отец Дмитрий понял, что не слышит обычной канонады. Он поспешил подняться на холм, и, едва дыша от усталости, предстал перед Аскером.

Магомедов молча указал ему на щель меж косяком и кладкой, посветил фонарем. Отдышавшись, отец Дмитрий взглянул внутрь и замер.

– Я понял сразу, что это не воры. Но в церковь никто не мог забраться. Только те, кто там пребывали до сих пор. Именно поэтому я вызвал вас, отец мой, – добавил он обращение после секундной паузы.

Две фигуры молча бродили вдоль стен наоса, словно туристы, тайком забравшиеся в храм. Когда отец Дмитрий подошел и воззрился в щель, они, точно почувствовав присутствие именно священника, замерли. И медленно обернулись. А затем неторопливо, еле переставляя ноги, выпутываясь из савана, вошли в притвор.

– О, Господь Всемогущий! – не выдержав, произнес батюшка, не в силах оторваться от невиданного, непостижимого зрелища. В алтаре, пред престолом, стояли две раки с мощами святых великомучеников священника Глеба и дьяка Панкрата.  Эти двое служителя были убиты еще в двадцать втором, когда большевики начали свои гонения на Церковь, руша и закрывая храмы, сжигая иконы, а золото алтарей и серебро окладов превращая в бруски, дабы продать их на Запад, пытаясь прокормиться сим варварским способом. Убиты за то лишь, что не отдали храм на разграбление, подняли народ на противление комиссарам, и держались два дня в храме. Храм тогда подожгли – словно орды Батыя внове пришли на Русь – и священники, бывшие неотлучно в церкви, погибли страшной смертью, задохнувшись. Позже тела их на удивление ничуть не обожженные, нашли под рухнувшей кладкой. Захоронили в Донском монастыре. А когда в сорок первом, церковь открыли сызнова, то торжественно перенесли останки отцов Глеба и Панкрата обратно в храм. В народе они давно уже почитались святыми, потому их тела заключили в гробницы и положили пред престолом. Тогда же обнаружился и чудесный дар мощей – исцелять немощных и расслабленных. В девяностом святых великомучеников канонизировали.

А сейчас они восстали из наглухо запечатанных рак и стояли по другую сторону двери, молча ожидая, открытия храма. Как и прочие, они протягивали руки, шарили по двери, жаждая прикоснуться к пришедшим к церкви. Жаждая принести их в жертву.

– Да разве ж это мыслимо! – внове воскликнул отец Дмитрий. Восставшие святые зашевелились за дверью, скрипуче заклокотали, зацарапали ногтями по неструганым доскам. Оба живых невольно отшатнулись от двери, невольно перекрестились.

– Немыслимо, – бормотал священник, – просто немыслимо.

– Я потому и позвал вас, отец мой, – тихо сказал Аскер, – нельзя, чтобы они вышли. Но и… я не смогу выстрелить в них.

– Выстрелить?! – воскликнул он и тут же добавил куда тише. – Да, выстрелить…. Все верно. Выстрелить, – и поколебавшись недолго, продолжил: – Значит, такова воля. Отпирай дверь. Я сам это сделаю.

– Достаньте пистолет, – напомнил Аскер. Батюшка спешно вытащил Макаров, наспех засунутый в подрясник. Руки тряслись, тело продирал мороз. – Все равно придется вызвать милицию. Тела ведь надо сжечь потом.

– Потом, – бессмысленно повторил отец Дмитрий, никак не совладея с Макаровым. Аскер бережно вынул пистолет из рук батюшки и снял с предохранителя. Но обратно не отдал. – Сжечь потом. Они же… исцеляли. Я сам тому свидетель. Они же… а теперь… вот так…

– Позвольте, – Аскер властно отодвинул батюшку, но отец Дмитрий все же вырвал у него из рук пистолет и приказал отпирать церковь.  Аскер сперва позвонил в милицию, услышал короткое «сейчас будем» и после этого снял замок и открыл дверь.

Отец Дмитрий так и остался стоять против святых отцов с вытянутым пистолетом. Стоял, не шевелясь, целясь, но не в силах даже помыслить спустить курок. Стоял, покуда святые жадно не оскалились и не пошли на него. Но и тогда он лишь дернул рукой, отойдя на шаг. Двинуть указательным пальцем, оказалось для него непосильным трудом. Из церкви вышли по старшинству, иерей отец Глеб двинулся к отцу Дмитрию, дьяк Панкрат, сделав два шага следом, неожиданно повернулся к Аскеру.

Рука отца Глеба легла на плечо батюшки, пистолет уперся в иссохшее лицо, подобное лицу мумии. Батюшка содрогнулся всем телом, шлепанец соскользнул с ноги, он оступился и только так смог вырваться из захвата. Но святой не отставал, Аскер, с криком, бросился на помощь отцу Дмитрию – стрелять он так же не смел. Приказал немедленно отходить. И тут же получил укус в спину. Отец Глеб жадно набросился на новообращенного, вцепившись в него мертвой хваткой.

Аскер содрогнулся, упал на колени, резко повернулся, пытаясь сбросить священника. Но никак не удавалось, подошедший дьяк наклонился над ними, жаждая своей доли. Отец Дмитрий вскрикнул, что было силы, выставил Макаров и, зажмурившись, выстрелил. Открыв глаза, увидел, что пуля, если и попала в кого, то не причинила вреда. Но напомнила восставшим святым о существовании еще одного живого. Дьяк отделился от Аскера и устремился к батюшке, не дойдя всего шага, поскользнулся, упал. Тут только Аскер догадался выстрелить через плечо в лицо вцепившегося в горло святого. Объятия немедленно разжались, они оба рухнули наземь.

Панкрат наступал неумолимо. Отец Дмитрий снова поднял Макаров, весивший не восемьсот десять граммов, а не менее пуда. Дрожащими руками, пытаясь сотворить молитву о защите от святых, сам не понимая, к кому обращается в эти минуты, нацелился в лицо, в иссохшую маску Панкрата. Но выстрелить не успел. Его опередил Аскер, сваливший подсечкой дьяка и размозживший череп четырьмя выстрелами. Лицо Магомедова было бело, казалось, отец Глеб высосал из него всю кровь. Батюшка вздрогнул, и неожиданно повалился на колени перед ним, моля о прощении. Аскер, тяжело дыша, молчал.

– Не ранены, отец мой? – наконец, спросил он. Батюшку передернуло о этого обращения, в это мгновение показавшегося кощунственным.

Внизу остановился милицейский «уазик». Оттуда выскочили Бужор и Нестеров, оба вооруженные Калашниковыми. Увидев их, Аскер немедленно побежал навстречу, что-то крича. Наконец, когда голос вернулся к нему, батюшка услышал:

– Стреляйте, стреляйте! – восклицал Аскер, раскинув руки, слетая с холма. Его товарищи сперва не понимали, о чем идет речь, наконец, увидели кровь на шее лейтенанта. Бужор первым поднял автомат. И давил на крючок до тех пор, покуда рожок не опустел. Тело Аскера покатилось им под ноги.

Отец Дмитрий поднялся с колен и медленно вошел в храм. Подошел к алтарю, снова вглядываясь в лик Спаса. Долго готовился к молитве, но слов не было. Вернее, были слова, но совсем не те.

А затем, когда они выкипели и перешли в действие, батюшка поднял Макаров, выбросил его перед собой и четко выстрелил дважды в лик. Обе пули вошли в лоб, расколов икону надвое. Засим последовал удар кулаком, выбивший икону из алтаря.

Пистолет выпал из его рук.

– Ты убит, – прошептал, разом лишившись последних сил, отец Дмитрий. – Ты наконец-то умер, Господи. По настоящему умер.

И медленно вышел из храма, навстречу подбежавшим милиционерам.

37.

Когда я прибыл, утро еще не наступило. Восток побелел, предвещая скорую зарю. По Москве будто Мамай прошел: останки разбитых вдрызг палаток перемежались с сорванными щитами и ветвями, остро пахнущими соком. А то и вырванными с корнем деревьями. Невдалеке валялся строительный кран, накрывший две машины. Спасатели как раз занимались его уборкой – кран намертво перегородил Хорошевское шоссе. В новостях рассказывали, неподалеку прошел смерч – начавшись в Серебряном бору, он перемахнул Нижние Мневники и добрался до Звенигородского шоссе. Северо-восток столицы покрыла полоса развалин.

Возле изувеченной «мазды» стоял «Майбах» Юлии Марковны. Сама госпожа Паупер сидела на асфальте, возле носилок. Лицо Милены кто-то милосердно закрыл белым вафельным полотенцем. Она держала в руке руку дочери и что-то шептала. Я медленно подошел мимо застывшей кареты «скорой помощи», стал рядом.

– Дочка моя, ну что же ты так. Оставила свою мамку. Не надо было, не хорошо это. Не надо.

Она почувствовала мое присутствие и резко обернулась. Лицо госпожи Паупер оставалось по-прежнему бесстрастным, а глаза сухими.

– Вот видишь как. Ее напугали, она и побежала. Мне сказали, в этом храме какого-то подонка пристрелили, что Мила с ним делала… лучше не думать.

– Милиция сказала, что погони не было. Только одна «мазда»….

– Много ты понимаешь. Разве нужна погоня, чтобы убить? Разве обязательно стрелять, чтобы свести счеты? Они ведь… Мила всегда боялась стрельбы. Всегда искала от нее защиты. У тебя искала. И у других тоже. Особенно теперь.

В этот момент наступившую было тишину разрубило тарахтенье далекой автоматной очереди. Я вздрогнул.

– Ты и сам дергаешься. А пора привыкать, войсковая операция, слышал ведь. Это надолго, – она снова наклонилась к дочери, и словно на минутку забыв обо мне, сказала ей: – Ну вот, теперь ты не слышишь никаких выстрелов, ничего не надо больше бояться. Ты просто… убита. Просто… – и замолчала на полуслове, покачнувшись. Врач, стоявший у кареты «скорой» дернулся было помочь, но остановился.

– Вам лучше поехать, – тихо произнес я.

– Не волнуйся, дочка. Мамка за тебя отомстит. Обещаю. Жилы порву, но достану того, кто тебя убил. Мертвой стану ходить, а все равно достану. Поверь мне, ведь это я говорю. Ты меня знаешь.

Она говорила негромко, но все равно, от ее слов веяло таким могильным холодом, таким отчаянием, что меня, невольно вслушивавшегося в каждое слово, продрал мороз. Я подошел и заставил Юлию Марковну подняться. К «майбаху» я не пустил, повел к своему «Фаэтону». Она не противилась.

Ко мне подошел ожидавший конца прощания врач «скорой».

– Можно увозить? – спросил он. Я покачал головой. Самому хотелось побыть с Миленой наедине. Если получится. Прибыла машина медэкспертизы, с нею еще две милицейских «ауди» с каким-то местным начальством и неприметный серый внедорожник «лексус», судя по номерам, ФСБ. Пока все дружно пошли смотреть на раскуроченную «мазду». Ребята в черных костюмах от «Боско ди Чильеджи» немедленно залезли внутрь, выдрали подушки безопасности, стали копаться в салоне.