Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 73 страниц)

– Полагаю мэр Хабаровска поступил разумно, воспрепятствовав проведению массового митинга, дабы избежать как возможных беспорядков, так и унижения вашего общего благоприобретенного статуса, – снова без запинки на хорошем русском глаголал представитель страны восходящего солнца, – Видите ли, Лаврентий Анатольевич, вам пока нечего бояться, я уже исхожу из опыта нашей новейшей истории. Тогда в равной степени много было столкновений на почве перемен, заготовленных для нас нашими для кого поработителями, для кого избавителями – именно этот вопрос стоял очень остро, гораздо острее, нежели для вас сейчас. Но наше правительство поступило весьма мудро, не давая разгуляться противостоянию, и подавляя наиболее активные попытки противодействия его курсу, разумеется, в рамках демократических процедур, именно так, как поступили вы, как поступил мэр Хабаровска, – говорить, что разгон демонстрации целиком и полностью инициатива мэра, Дзюба не стал. Тикусемо продолжил успокаивать, рассказал о беспорядках в Комсомольске-на-Амуре, оказывается, пока эти сведения до президента Дальневосточной республики не дошли, ночью там случились столкновения, были разгромлены дом культуры, несколько магазинов, сожжено два десятка машины. Сходная ситуация сложилась и в Николаевске-на-Амуре. Вам должны были рапортовать о подобном.

– Ну да, разумеется, – Дзюба недовольно подумал, когда же до него самого сведения будут доходить с той же скоростью, что до японских ушей. Вообще, откуда у Тикусемо такая разветвленная сеть в его вотчине, ведь японцам не позволялось никогда и никуда лезть на территории Дальнего Востока, шутка сказать, даже договор о мире Россия так и не подписала, продолжая, как и СССР, находится с Японией в состоянии войны. Ни территорий ни отдавала, даже намеков не было, не то, что Китаю. Да что территории, совместных предприятий на пальцах пересчитать. И все же японцы сорганизовали тут мощное подполье, и это при том, что особой любви к ним на Дальнем Востоке не наблюдалось, но с другой стороны, разве не покупалось владивостокцами все японское, разве не туда, а не в Китай, отправляли родители детей на обучение, а бизнесмены сотрудников на переквалификацию? Да и в последние годы все больше находилось желающих перебраться на острова. Или хотя бы получить паспорт, красную книжицу для безвизовых поездок или получения приличной пенсии.

Дзюба хмыкнул, вспомнив изречение какого-то позабытого римского, должно быть, мыслителя, висевшего над столом у Ткаченко: «Ubi bene ibi patria». Как ни пытались власти воспитать новое поколение россиян в любви к родине, а только для них воистину родиной становилась та страна, где им было хорошо. Несмотря на миллиардную программу по поддержке патриотических настроений, созданию подобий пионерских лагерей и усиленную накачку молодежи правильными мыслями и идеями. Вот только молодежь здесь смотрела совсем в другую сторону. Далеко от Москвы формировался иной мир, иные люди. Поэтому лишь тут оппозиция могла себе позволить многое, на что оказывались неспособны их московские или питерские коллеги, пытаясь обработать безразличный ко всему молодняк, впитавший как дух нигилизма, так и презрения к переменам, а потому выбравший самый простой и естественный путь – саморазрушения. Кажется, именно этот путь и почитался наиболее патриотическим. Мы гордимся Россией, но пальцем не пошевелим, чтобы хоть что-то для нее сделать, ведь за все отвечает партия и правительство. Интересно, что они делают теперь, когда партия и правительство сосредоточено в одном городе и управляет от силы еще несколькими соседними?

Тикусемо напомнил о себе, заявив еще раз о поддержке действий нового президента правительством и парламентом Японии, о чем он может официально доложить, и напомнил о протоколах, которые должен передать Дзюбе на рассмотрение сегодня же. Лаврентий хотел было пригласить Акио-сана к себе, но тот по старой привычке конспиратора предпочел встречу на нейтральной стороне, в гостинице. Они договорились встретиться в люксе «Версаля», которую новая власть держала специально для подобных встреч.

Едва он повесил трубку, телефон зазвонил снова – вот это как раз отчитывались его ставленники на местах из Комсомольска-на-Амуре, Магадана, и других городов. Дзюба слушал молча, коротко уточнял детали и переключался на следующего. У него неожиданно сложилось впечатление, что все доклады готовились в одном источнике, и источник этот был как раз японская разведка – столь малым было различие между словами Тикусемо и губернаторов и мэров городов.

Перед отъездом в «Версаль», он распорядился отправить в Якутск своего человека на пост губернатора, уже не президента, республика понижалась в статусе до области. И к нему отряд «товарищей в штатском».

Тикусемо его уже ждал в номере. Пожал руку, пригласил войти, будто он здесь являлся хозяином, а не гостем.

Отчасти, так и есть, с неохотой подумал Лаврентий. В последнее время особенно. Будто прогнав Москву, заместо нее получил Токио, и почти без передышки. Впрочем, они всегда ориентировались на восточного соседа, выделявшего деньги, поддерживающего морально, заступавшегося, помогавшего тем или иным способом. Они, что говорить, приспособились к его ненавязчивому присутствию, к его всегда вроде бы дельным советам. К тому, что у них есть надежный тыл. Да и то, разве сам Дзюба рассчитывал на собственных граждан, когда отказал в посадке самолету Маркова? Да и то сказать, его друг Ткаченко, министр внутренних дел, так и не перевез обратно свою семью. Возможно, сам сидит на чемоданах, на всякий случай. Не он один такой, те, кто не осмелились бежать в Москву, бежали или собирались бежать в Токио, туда, где их могли обеспечить защитой и уверенностью в завтрашнем дне. Чего не мог наверняка обещать Дзюба. И не уехавшие, но уже определившиеся, теперь сидели и ждали, глядя на происходящее с отстраненностью туриста, усидит, не усидит их президент. Развалится или не развалится их республика. И поскольку у Дзюбы не оставалось людей в запасе, он вынужден был прибегать к их услугам, прекрасно понимая, чего эти услуги стоят.

Акио-сан молча, без обычного своего красноречия, подал папку с проектом договора на двух языках. Дзюба пристально просмотрел его: на сей раз, даже удивился. Япония отказывалась от своих претензий на Южный Сахалин, видимо, силенок уже не хватало, оставляя за собой Курилы. В обмен Дальневосточная республика получала гуманитарную помощь, военное сотрудничество, безвозмездный транш и выклянченный министром иностранных дел проезд по внутреннему паспорту в страну восходящего солнца, и пребывание там на срок до тридцати дней. Чем-то похоже на пакт Молотова – Риббентропа. Вот только территории делились не чужие, а собственные. И бессилие обменивалась на наемническую силу.

Получив папку, Дзюба вернулся к себе, вызвал переводчика, тот долго сверял тексты, все сходилось в точности. Они провозились до позднего вечера, после Дзюба созвал узкий состав правительства. Решили не откладывать в долгий ящик.

Наутро Лаврентий позвонил японскому премьеру, сообщил, что намерен подписать все сегодня, услышал слова признательности, понятные и без перевода, они поговорили о демаркации границы в районе Камчатки, ведь это официально была территория России, требовалось содействие оставшегося у Дальневосточной республики флота, Лаврентий пошел и на это. Потом обсудили процесс поставки гуманитарной помощи.

А затем позвал своего Молотова, в роли Риббентропа выступил Тикусемо, в присутствии прессы все договоры были подписаны. Поскольку на каждом уже стоял автограф японского премьера, они вступили в силу немедленно, едва только пресс-папье коснулось последний раз бумаги, и президент Дальневосточной республики пожал руку представителю премьер-министра Японии. Под гром аплодисментов, и неожиданно зазвучавший гимн из мобильного телефона, слов которого еще никто не знал, да и то, что это именно песня, являющаяся одним из символов страны, поняли далеко не сразу. Лишь затем начали подниматься, сперва один, затем несколько, и только потом все остальные. Дзюбу поздравляли, он благодарил, кивал на Тикусемо, отвечал на вопросы, снова кивал в ту сторону, где должен находиться посланник, но Акио-сан уже незаметно убыл, оставляя все эти сомнительные лавры Лаврентию.

Наутро он получил обстановку на местах. Нет, волнений по поводу Маркова не случилось больше, ни в столице, ни в Хабаровске. Новости утвердили Лаврентия в силе, немного ударив в голову; получив порцию эндорфина, за продолжением вчерашней ночи он отправился к супруге. Надя снова приняла его с охотой и ответила столь же страстно, видимо и она нуждалась в разрядке.

Потом пришли, как и положено, с запозданием, новости не слишком приятные. Парламент Якутии только с третьей попытки уломал себя, назначив исполняющим обязанности губернатора человека Лаврентия. Дзюба попытался с ним связаться, чтобы хоть поздравить, но даже спутниковая связь не желала соединять абонентов.

Днем случилось очередное заседание кабинета, на сей раз в расширенном составе, все договаривались о должностях и делили портфели. Затем, в перерыве, позвонил Тикусемо, сообщил о подготовке транспортов с гуманитарной помощью, следующим вечером должны отплыть. Дзюба напомнил о транше, да деньги переведены на счета, можете пользоваться. Заседание, после столь приятных новостей, продолжилось с особой интенсивностью, вцепившись в миллионы, его коллеги и товарищи охотно делили шкуру пока еще не убитого медведя. Напоследок, когда деньги так быстро кончились, а столько всего еще осталось не реализовано, единогласно отправили часть флота демаркировать новую границу. Дзюба отправился к себе немного хмельной, позвонил японскому премьеру, пожелал ему долгого здоровья, сообщил, что все идет согласно договоренностям, наверняка, тот и так знал обо всем, но Лаврентию просто хотелось поговорить с человеком, пообещавшим и выдавшим ему золотые горы. Пусть и через переводчика.

Вечером настроение ему все-таки испортили. Сперва авиация была поднята по тревоге, министр обороны Крайнев доложил о напряженной ситуации вблизи китайской границы. Бомбардировщики трижды вылетали по тревоге, что-то бомбили, но выяснять подробности, высылая на место войска, министр пока не решался. А беспилотники давно уже бесхозным грузом валялись в ангарах, не могущие даже подняться – не хватало запчастей, чтобы поставить их на крыло, вообще, запчастей не хватало катастрофически; заводы, производящее оружие и транспорт находились в Израиле. За этот день армия и так успела потерять один истребитель и бомбардировщик – не разошлись в воздухе, несмотря на все усилия диспетчера. Плюс к тому брожения в частях близ Якутска, из Хабаровска туда срочно перебросили дополнительно батальон, взамен дезертировавших армейцев, так и не признавших нового назначенца. Отлавливать их не стали, и так забот выше крыши.

Вечером Лаврентий объявил о начале новой спецоперации в столице – прежняя, проведенная наспех, принесла мало результатов, требовалось повторно прошерстить город, в который зомби заплывали даже из Кореи. Которой уже давно не было.

Несмотря на указ о чрезвычайном положении, около шести на Светланской собрался народ. Несколько сотен человек, решительно не согласных с договором о мире с Японией, но более всего раздосадованные отдачей им вообще всех Курил и прав на рыболовство вблизи Сахалина. Через четверть часа их число возросло до двух тысяч, после чего митинг был разогнан, частично милицией, частично явившимися из ниоткуда мертвецами. Дзюба вызвал к себе Ткаченко.

– Да, обстановка хреновая, не мне тебе говорить, – тут же заметил он, опережая все вопросы. – Только что получил данные опросов на улицах столицы и Находки. Почти семьдесят процентов населения бесит то, что ты обменят территории на жратву, уж будем откровенны.

– Дай сюда! – рванул к себе папку президент. Пролистал данные. В других городах оказалось еще хуже. Он дошел до конца списка, нет, вопроса о доверии не ставилось. Видимо, пока. Впрочем, если даже в Анадыре акция протеста собрала около полутора тысяч человек и так же не обошлось без потасовок с милицией, что говорить о других регионах. Прочитав, Лаврентий посмотрен на Ткаченко. Тот молчал, глядя на портрет основателя Владивостока.

– Думаешь, если бы это сделал Марков, они бы проглотили? – спросил его Дзюба. Ткаченко пожал плечами.

– Сейчас это уже не так важно. Если бы ты сделал это в тайне.

– Я не намерен…

– Я тебе говорил. А ты поиграл в демократию, выставил себя на посмешище…. Знаешь, Лаврентий, всех я не удержу. Если начнется массовая заварушка, тебе придется уехать, хочешь ты того или нет.

– Ты с ума сошел?

– Я серьезно. Народ воспринимает тебя как своего, в этом вся загвоздка. Ты не ставленник свыше, ты все время ассоциировал себя с ними, постоянно поминал, что плоть от плоти и так далее. Вот и доигрался. – Дзюба молчал. – Извини, что я тебе все это говорю именно сейчас. Просто раньше ты не хотел этого слышать даже от своей супруги.

– Ты… я этого и сейчас слышать не хочу. У нас на границе зомби без счета. А ты народные волнения. Какие волнения, когда все это…

– Маркову бы это простили, – просто ответил Ткаченко. – Извини, Лаврентий, но ты спросил, я ответил.

Дзюба приказал ему убираться.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Утро встретило его двумя новостями: со стороны городов Онсоу и Лоцзыгоу, идет лава из нескольких миллионов мертвых, превентивные удары не наносятся, китайские пограничники по приказу или самовольно покинули посты, так что вся эта масса медленно, но неуклонно ползет к столице. Через двое суток как максимум будет на пороге. Чтобы кошмар не повторился Крайнев поднял все имеющиеся резервы, прервав намеченную зачистку, вывел почти все войска, порекомендовал Дзюбе попросту раздать оружие и молиться. В Хабаровске приграничные бои уже начались. Авиация уже без спроса влетала на территорию Китая и там пыталась уничтожить толпы, бредущие редко по дорогам, а все больше лесами, укрываясь, насколько возможно, от воздушных налетов, прекрасно сознавая сколь они губительны. В некоторых городах Хабаровского края, уже без ведома президента, была объявлена мобилизация.

Дзюба взбесился, приказал министру немедля прибыть к нему, Крайнев коротко и ясно объяснил президенту, что занят и прервал связь, все дальнейшие попытки переговоров ни к чему не привели.

В остальных, свободных от нашествия китайских зомби городах, продолжились митинги, милиции явно не хватало, к вечеру опьяненная свободой и безнаказанностью толпа начала громить магазины и жечь автомобили, все попытки ее обуздать оказались тщетны. Дзюба велел сторожевикам, отправившимся к Камчатке, развернуться и идти к Николаевску-на-Амуре, где беспорядки проявились особенно остро, и взять город на прицел. Из семи кораблей, только три выполнили его приказание, остальные продолжили движение на рандеву с японскими сторожевиками. Сказать, что Лаврентий был взбешен, значило ничего не сказать.

Но еще и испуган. Нежданно-негаданно почва ушла из-под ног, он оказался будто в подвешенном состоянии, беспомощно сучил ногами, грозил кому-то….

Прежде он никогда не попадал в подобные передряги. Да, ярый оппозиционер, да, противник Кремля, но ведь Лаврентий всегда пребывал в окружении своих. С ним всегда была толпа, всегда окружали те, кто готов горы свернуть, чтобы помочь, но остаться одному…. Нет, он никогда не был один. И Устюжный, не к ночи будет помянут, никогда не был один, тем более не был, ведь по сути, и с той и с другой стороны у него всегда находились сторонники и защитники, пусть и негласные. Этому он и учил своего протеже, всюду найдутся твои люди, надо только уметь их вычислить, в самой безвыходной ситуации, обнаружится человек, готовый поставить на тебя, а там, глядишь, и чаша весов пошатнется, это ведь очень важно. Но только если ты сумеешь преподать себя с нужной стороны.

Возле Администрации уже начала собираться толпа, десять утра, а им покоя нет, с досады подумал Лаврентий, выглянув в окно. Не одно, так другое, будто они не в курсе насчет движения зомби к границе. Ночью те пересекут Уссури и к завтрашнему вечеру, скорее, ночью, как заверил Крайнев, будут здесь. Снова в городе. Что значит, милиция брошена на окраины, на отлов прущей мертвечины, не до демонстрантов, те сразу почувствовали вольницу, еще бы. Он посмотрел вниз. Собравшиеся молчали, собираясь в кружок, пока их было немного, но толпа увеличивалась с каждой минутой, сперва десяток-другой, теперь уже сотня. А люди все прибывали.

Лаврентий вгляделся в прибывавших. Хорошо сорганизованы, это сразу понятно, кем-то четко поставлена цель, и как только зачинщики смогли собрать и объяснить всех этих, достучаться… через четверть часа их на площади оказалось больше тысячи. У каждого на голове белая повязка с надписью «буракумин», некоторые пришли с картами Дальнего Востока, где вся территория республики была покрыта иероглифами означавшими «владения японской империи». И ни лозунгов, ни воплей в мегафон… тишина, одна только тишина. Вот она пугала Дзюбу куда сильнее.

И кажется те, кто собирался внизу, это чувствовали. Неведомые организаторы знали: до сего момента их новому президенту еще ни разу не доводилось встречаться с толпой наедине. Еще ни разу он не был противопоставлен народной стихии, никогда доселе не оказывался в положении власть предержащего, вынужденного прикрываться внутренними войсками, прячущегося в своем кабинете, как загнанный зверь.

Дзюба отпрянул в панике от окна, его будто отбросило в дальний конец кабинета, он нервно вжался в стеллажи, тело била крупная дрожь, и съехал на пол, заткнув уши ладонями, стараясь не слышать как безмолвствует народ.

Сколько он так просидел, трудно сказать. Минуту, может десять, или час. Из плена иллюзий его вырвал телефонный звонок, кажется, принимавшийся звонить не первый раз. Он встряхнулся, медленно поднялся и сорвал трубку.

Ткаченко сообщил, что стянул к площади около тысячи человек – весь резерв, город остался без прикрытия. Но эту толпу, если только сейчас отдать приказ, он рассеет. Жаль, только, что назавтра она соберется вновь, а вот тогда разгонять, будет некому. Дзюба невольно вспомнил о латинском выражении Пакувия, да именно Пакувия, наконец-то имя выплыло из памяти, висевшим в кабинете Ткаченко. Еще бы, ему просто, он перевез семью на острова, наверняка, переводит свое движимое имущество туда же. Почему бы не похвастаться знанием мертвого языка, так некстати оказавшегося живее прочих. Ему действительно где хорошо, там и родина. Не получится здесь, по ту сторону пролива министру тоже найдут применение.

Даже его старый друг не верит в него. Даже Надя… нет, Надя верит, хоть и добилась всего, чего пожелала, и возвысилась, она ведь на Дзюбе держится, это не любовь, это серьезней, это обналичивание намерений; так что  если президент пошатнется, что ей, слабой женщине, прикажете делать, возвращаться? А потому пойдет до конца, как жена декабриста.

Дзюба вздохнул. Хоть бы притворилась, что любит его, ну сопереживает ему, разделяет его ощущения. Поняла, что он, как мальчишка, втрескался, и теперь…. Да ладно, пусть так. Пусть, как говорила вчера в запале, не дождалась другого, уехавшего с миссией в Москву, по его, кстати, поручению, пусть решила связать себя путами брака, пусть, все пусть. Она теперь никуда не денется. А потому будь добра. Исполняй свой долг, хоть супружеский, хоть государственный. Он засмеялся, захихикал истерично. Смешно, не может своей бывшей секретарше указать ее место. Не смеет. Не хватает сил.

Хихиканье закончилось, Дзюба оторвался от стола, снова подошел к окну. Толпа разрослась до тысяч пяти-семи, и все в белых повязках с иероглифами, все как один, изображают из себя угнетенных новой империей. Будто в насмешку плакаты, демонстрируемые ему, видимо, все в толпе знали, где нужное окно, написаны только на японском. «Верни нам свободу!», «Не хотим учить японский!».

Будто они не знают, что ни один буракумин за все время заварушки, с первого августа не соизволил бежать в Приморье, вообще в Россию. Здесь и так все буракумины, куда уж больше. Как были, Лаврентий снова посмотрел в окно, так и остаются.

Пискнул селектор. Он снова вздрогнул, на этот раз тише.

– Кажется, вас хотят видеть, Лаврентий Анатольевич, – произнес секретарь. – там, на площади.

Дзюба замер, рука застыла в сантиметре от кнопки. Один? Почему-то захотелось позвонить Наде, остро понадобилось увидеть ее, зарыться в нежные пряди каштановых волос, почувствовать запах ее кожи, обнять, прижать к сердцу, пусть даже и будет протестовать, хотя нет, сейчас точно не будет, все поймет, пойдет навстречу, ответит лаской, которой он от нее так ждет в эти минуты. Перед смертью не надышишься…. Лаврентий поднял голову. Толпа по-прежнему молчала.

– Сейчас выйду, – сказал он. – У них кто командует парадом?

– Пока не появлялся.

Дзюба спустился на первый этаж, постоял перед двойной дверью, выводящей на площадь… как на лобное место. Всегда с толпой и никогда против толпы. Всегда вел за собой и никогда не оставался наедине. А потому ни слов, ни жестов, ничего. Только бешено колотящееся сердце и страх в глазах, который так легко увидеть, почувствовать, вдохнуть, стоит ему выйти и встать за этим жалким оцеплением, несколько десятков человек перед зданием Администрации. Он вздохнул и выдохнул несколько раз, а затем, как в омут с головой вышел на площадь. Сделал первые несколько шагов почти наощупь, ничего не чувствуя, не видя, едва не столкнулся с оцеплением, и только после этого, как молчание оказалось разрушено, как толпа сделала вздох, невольный, но разрушивший тягостную паузу, давящую на него со всею силой, снесший гору, что навалилась на него во время немого противостояния, не давала дышать и вынуждала прижиматься к стеллажам в поисках бесславного убежища. Наверное, точно так же чувствовал себя военком, когда бессильный метался по кабинету, слыша мегафон Лаврентия, его саркастические речи на окруженной техникой площади, на которую вошла, возглавляемая Дзюбой, людская масса.

Он вышел на стилобат, взглянул вокруг себя, уже море людей, от края и до края. Сколько их здесь, тридцать, сорок, пятьдесят тысяч. И ведь не испугались придти, не посмели испугаться. Ну как же, сам говорил, сам. Лаврентий сглотнул комок, застрявший в горле и повернулся по сторонам. Кто-то из неведомо как просочившейся через окружение обслуги, подал ему мегафон и тотчас исчез, Дзюба обернулся, но человека уже не увидел, тот растворился в пустоте первого этажа здания. Замер, невидимый, в ожидании. Впрочем, он пережил одно падение администрации города, может пережить и другое; а может, на его счету это уже не первое, ведь здесь, во Владивостоке, что губернаторы, что мэры всегда менялись с удивительной быстротой, и единственное, в чем можно быть уверенным в столице Приморья, так именно в постоянной текучке властных кадров. Зато вот такие, тени, призраки Администрации, они вечны. Приспособились жить среди людей, незаметные, но и незаменимые, выполняя свои обязанности и никогда не появляясь на свету. Не то есть человек, не то образ его, а порой просто тень, та самая, которая звалась Христиан-Теодор при хозяине, а потом Теодор-Христиан уже без него, зеркальное отражение поступков, да что поступков, воли и мыслей повелителя, умеющая приспосабливаться к любой ситуации, умеющая извлекать выгоду из самых критических случаев, могущая уничтожить своего Христиана-Теодора, но остаться при этом Теодором-Христианом. Она переживет всех, как переживала и прежних правителей, сколько их не было на этой некогда пустынной земле. Переживет, наверное, и Дзюбу, представься ей такой случай. Ему неожиданно подумалось, ведь сколько тысяч лет люди обходили Приморье стороной, ни монголы, ни гунны, ни татары, ни китайцы, ни маньчжуры, никто не совался в эти глухие чуждые всему живому места. Но пришли русские, построили города, зажили в них, стали осваивать тайгу. И тени всколыхнулись, отделяясь от своих владельцев, обретая самостоятельную жизнь. Будто природа сама подготовила для них лучшее обиталище.

Он стряхнул с себя дурные мысли, разом полезшие в голову. Оглядел толпу и взвесив в руке микрофон, откинул его прочь.

– Напрасно вы пришли, – не повышая голоса обратился он к толпе. Всякий шорох в ней разом замер, установилась звенящая тишина. Но это была тишь уже иного рода. Хорошо знакомая Дзюбе. – Столица в опасности, завтра сюда прибудут орды живых мертвецов из Срединного Китая. Орды, – подчеркнул он. – И это не мои россказни, вы видели снимки. И все равно пришли, чтобы выразить свое «фэ». Постыдились бы тех, кто умрет, защищая ваши акции протеста, ведь вы кажется, намерены митинговать здесь всю неделю. Если так, я прикажу оцеплению уйти, должен же хоть кто-то защитить город пока не поздно.

Он развернулся и пошел обратно. Кто-то свистнул пронзительно ему вслед, кто-то крикнул, на них разом зашикали. Тишина стояла оглушительная, но это была другая тишина. Через минуту, когда толпа переварила слова своего президента, взорвавшаяся безудержным ревом.

Дзюба остановился у самых дверей. Теперь он видел перед собой совсем других людей, столь знакомых по прежним временам, слушающих его, внимающих ему, готовых выполнить всякое слово, сошедшее с уст.

– Владивосток вас ждет. Пока не стало слишком поздно, – спокойно сказал Лаврентий, махнув рукой в сторону военкома, тем временем, чувствуя, как сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Толпа заорала в ответ, разом поняв, что от нее требуется. Настроение разом переменилось, вся многотысячная масса двинулась от здания, срывая повязки и разбрасывая плакаты. Лаврентий дождался, пока площадь не опустеет окончательно, и только после этого вернулся к себе.

Звонил Тикусемо, сообщить, что корабли уже вышли, пока пять сухогрузов с самым необходимым, кажется, Акио-сан уже был в курсе случившегося сегодня митинга и его успешного рассасывания, но поздравлять Лаврентия не спешил, прекрасно понимая, что главное впереди. – В одном из сухогрузов крупнокалиберные пулеметы и двадцать миллионов патронов к ним, – добавил он как бы между прочим, обозначая главную тему. – Я слышал про зомби Китая, будет нелегко. Наш флот может пойти навстречу вашему.

–  Да нашего вполне хватит. Вот на берегу, другое дело…

Сказать больше оказалось нечего, они распрощались, Дзюба тут же перезвонил Крайневу. Новости не утешали. Мертвецы в некоторых местах легко смяли заставы, несмотря на отчаянное сопротивление, этой ночью они в четырнадцати местах перешли границу. Что до Хабаровска, он держится, но положение отчаянное. Туда стянуты все силы, хотя их явно недостаточно. Намек Дзюба понял, перезвонил японскому премьеру.

– К сожалению, в настоящий момент выделить значительные силы мы не в состоянии, ураган над Хоккайдо спутал все карты. А малые будут лишь каплей в море, только скорее обратятся, – философски заметил он. Лаврентий понял, что кроме этой философии ничего не получит, уповать оставалось только на своих.

День они простояли, а вот ночью Хабаровск пал. Дзюба не поверил телефонному звонку, поднявшему его с постели. Нет, это невозможно. Такого просто не должно было случиться. Увы, уверял его Крайнев, войска вынуждены оставить город, силы слишком неравны, и в настоящий момент эвакуируют жителей в другие населенные пункты, ниже по течению. Не подчинившиеся приказу ушли на юг.

– Что значит, не подчинившиеся? – немедля спросил Лаврентий, стряхивая с себя остатки сна.

– Во время ночного сражения несколько сотен военнослужащих предпочли дезертировать из города, в настоящий момент нам стало известно, что они, с группой беженцев, направляются во Владивосток. Вряд ли дойдут, дороги перекрыты мертвецами. Дезертиры ушли с оружием, так что всякое возможно.

– Да черт с дезертирами, что с городом?!

– Лаврентий Анатольевич, к сожалению, не черт. В настоящий момент мы недосчитались уже более полутора тысяч человек и это только на обороне Хабаровска. Боюсь, если армия продолжит распадаться такими темпами…

– Но они же за себя, за себя воюют! Что им вдруг понадобилось бежать, не понимаю. Ведь некуда уже.

– Мелкие группы беженцев пока зомби не трогают, – холодно ответил Крайнев. – Вы извините меня, Лаврентий Анатольевич, но я скажу, просто: когда на тебя прет такое количество противника, поневоле захочешь бежать на край света. Даже зная, что и там он тебя достанет. Но ведь это будет уже не сегодня, а завтра. А то и послезавтра.

– Вы напрасно их передо мной выгораживаете.

– Вообще-то трибунал в моих руках, мне их и расстреливать, – ледяным голосом ответил Крайнев и, извинившись, попрощался. Дзюба остался наедине с недовольно гудящей трубкой. Повернулся к Наде. Та не спала уже, косилась на него.

– Что сдали? –спросила жена, стряхивая с себя сонное оцепенение.

– Хабаровск.

– Ах ты, господи… – и резко замолчала. Дзюба напрасно пытался вытащить из нее ответ, она будто в рот воды набрала. От одного взгляда ему стало не по себе. Он поднялся и стал собираться. В кабинете первым же делом поднял досье Анисимовой Надежны Петровны. Куснул губы зло. Первый муж, с которым она прожила в гражданском браке четыре года, как раз из Хабаровска. Распрощалась в январе, через шесть месяцев Лаврентий взял ее на работу, да просто взял ее. Между ним и этим первым был еще какой-то Егор, дальнобойщик, чтобы Надя не тяготилась наличием этого ухажера, Дзюба сплавил его куда подальше, в Москву. Как оказалось, навсегда. Как оказалось, он вообще расправился со всеми ее прошлыми любовями, страстями и чувствами, с легкостью какой-то необычайной.

В полдень пришло сообщение: мэр Комсомольска-на-Амуре, обеспокоенный ситуацией, пытается связаться с Марковым, чтобы получить от него помощь в создавшейся ситуации. Его сменили немедля, разогнали созданные им структуры, и тотчас поставили выдвиженца из Владивостока, одного из  близких Дзюбе людей; хотя брожение, конечно, в городе никуда не делось, проявляло себя то поджогами машин, то погромом общественных зданий. И вот теперь… как же дешево близкий ему человек, его товарищ, отплатил за доверие, как быстро променял дружбу и уважение. Как подло…

Дзюба хотел напиться, но события покатились стремительно, опережая одно другое. Расслабляться просто некогда. Днем собрался Совбез, ничего путного так и не решили, Крайнева и Ткаченко все равно не было на местах – один находился где-то с отступающими войсками, наверное, уже у стен Комсомольска-на-Амуре, другой выстраивая редуты вокруг столицы. Людей, несмотря на приток добровольцев, не хватало катастрофически. Нет, Ткаченко сказал, что именно из-за притока добровольцев людей не хватает – пришлось выделить около тысячи человек из уже бесценного сержантского состава на обучение азам стрелковой подготовки, изучение команд, схем и сути боевых действий, всей тактики предстоящих сражений. К вечеру зомби дотекли до окраин Владивостока, добровольцы, те, кто решились придти днем на основы тактики, получили задание, были распределены в действующие отряды под командование и строжайший надзор и отправлены в район Зари и Второй речки. Вступить в бой им пришлось, едва только зашло солнце.