Текст книги "Осада (СИ) "
Автор книги: Кирилл Берендеев
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 73 страниц)
– Да хрен его знает, что происходит, – честно признался тот всматриваясь в бинокль на другой берег. Удушливая завеса дыма постепенно редела, а стрельба становилась все слабее. – Можешь так и записать. Только не маши мобильником, у меня ребята нервные, могут запросто отобрать, а самого в реку сбросить.
– Кто проводит операцию?
– Да хрен… короче, пиши так. Операция проводится совместно с внутренними войсками с целью уничтожения сил живых мертвецов, внезапно проникших на территорию левого берега в количестве не знаю скольких тысяч. Тут их до черта, словом. Нас с Ростова перебросили, чтобы вашу дыру заткнуть. На том берегу были одни срочники, тебе неизвестно? – Валентин помотал головой. – Ну да, секретность, мать всех побед. Вот наш полк в полном составе и сорвали. Не знаю, кто теперь Ростов будет охранять. Видимо, с железной дороги бронепоездом, – он зло матюгнулся.
– Я сам с правого берега только перебрался, – заметил он.
– Мои соболезнования, – ответил полковник. – Я тоже только оттуда, дела дерьмовые. Люди бежать не хотят, думают пересидеть в своих халупах. Развернуться там негде, срочники убежали все, что ли, заразы мелкие, менты вообще сдурели. Кстати, какие-то удоды там коноплю выращивали, она как раз поспела. У меня нехорошее ощущение, что из-за нее весь сыр-бор.
Зазвонил мобильный, полковник спросил, какая часть расквартирована в Филине, услышав ответ, снова ругнулся, приказал «давить всю эту заразу гамузом». Далее Тихоновецкий узнал, что зомби много пришло еще в начале ночи, и за это время практически весь берег ими захвачен. Непонятно, с кем именно все это время воевали менты и срочники, поскольку трупов его подчиненные до сих пор не нашли. А вот конопли было в избытке, пожгли менты, удоды, вместе с домами.
– Хорошо, запах сюда не идет, – добавил полковник, снова выдав матерную тираду, – а то бы смаковали и тут. А ты куда собрался?
– У меня редакция на том берегу…
– Дурень, какая там, на хрен, редакция. Все, теперь безработный, –Полковник смотрел на Валентина, как на малое дите, которому все надо объяснять: – Если менты сейчас побегут, тут не до редакции будет. Вон они где БМП свои поставили, сами за себя боятся… Первый, вы на месте? Ну так включайте артиллерию, мать вашу, я музыки не слышу! Музыка должна звучать, как у Бетховена, ясно? Чтоб глухой почувствовал…. И связь работает ни к черту, зараза, вообще, никто не работает. Просрали армию, удоды, а потом удивляются, – он обернулся к Валентину. – Сейчас наши пойдут, тебе лучше вообще пулей домой и укрываться в подвале.
Тихоновецкий его не послушал, помчался к Которослю, надеясь, найти лодку и переправиться. Правда, грести он не умел, но полагал это делом нехитрым. Впрочем, с лодками возникла проблема – все они уже находились на той стороне и назад пока не спешили, владельцы почуяв выгоду, ждали клиентов. Туда же перебазировались даже водные велосипеды с детского парка на Которосле. Мимо него проплывал как раз один, верно, запоздавший. Водитель недоуменно посмотрел на Валентина, но тот взмахнул корочкой, и за полтинник тот согласился перевезти его на другой берег. В этом месте течение Волги было относительно слабым, но все же хотя оба жали на педали что было сил, оных хватило разве что на середину пути.
– Эх, до Таманского острова хорошо шло, – пожаловался извозчик. – Вот что, давай берись за доску и помогай. А то так до Астрахани догребем.
В самом деле, течение их сносило, они спустились уже мимо Нижнего острова, на той стороне виднелись причаленные навечно ржавые баржи. Сзади на велосипеде были укреплены доски, видно, чтобы груз складировать, пришлось их срочно отрезать и пускать в ход. С левого берега, со стрелки, уже уходили первые лодки, груженые под завязку жителями Паркова и Среднего. Что-то кричали, показывая назад. Владелец велосипеда резко встал на ноги, отчего шаткая конструкция едва не перевернулась.
– Все, борзописец, валим назад. Мертвяки уже на ЯРГРЭС. Слышишь?
Он не слышал, держа мобильник перед собой, Тихоновецкий навел объектив на паром, перевозивший людей к железнодорожным складам. На той стороне, у Нижнего, в воду медленно входили мертвые. Валентин вздрогнул, когда увидел их. Столько времени не попадались на глаза, и тут на вот. Извозчик, доселе трясший его за плечо, просто отвесил подзатыльник, только так достучавшись до Тихоновецкого.
– Крути педали, давай, чего снимать. Все равно газеты больше нет.
Велосипед начал медленно поворачиваться; Валентин оглянулся, попросил бинокль у извозчика – на косу, что меж Тверицами и Парково, спешно выбегали люди, не раздумывая, бросались в холодные воды Волги. Кто-то пытался тащить на себе какие-то узелки, но этой затее не суждено было продлиться дольше сотни метров. Многие из прыгнувших в воду, тонули на глазах бесстрастной камеры Валентина. Продолжавшего все так же механически, помимо воли снимать, крутя педали, медленно возвращаясь на правый берег, к железнодорожной пристани.
Через полчаса издалека, верно, от Филина, донеслось уханье пушек и стрекот тяжелых пулеметов. Как ни странно, сперва им отвечали, но вскоре умолкли. Грохот же не прекращался весь день, застыв где-то в районе Твериц и Маяковского. А уже под ночь, когда стрекотание пулеметов неожиданно смолкло, в ход вступили пушки БМП, стоявшие на Волжской. Они били прямой наводкой по противоположной набережной. В небе некоторое время барражировали пяток вертолетов, поливая свинцом улицы правого берега и посылая неуправляемые ракеты в неведомые цели. Несколько снарядов угодили и в его дом. Когда край осел и рухнул, подняв клубы бетонной пыли, Валентин ушел с переполненной зеваками набережной, встречавшими, кто рукоплесканиями, кто вскриками, каждый выстрел. Утром стало ясно, что берег полностью перешел под контроль зомби. Оба моста синхронно были взорваны, символизируя это поражение.
84.
Ближе к вечеру Дзюба приехал в телецентр, где выступил с программной речью – на этот раз заготовленной им самим, прямо в здании захваченной Администрации. Пока выводили губернатора и всю его камарилью, переправляя под домашний арест, он набрасывал конспект, лишь изредка отвлекаясь на звонки и большей частью односложно отвечая на поздравления. После митинга Лаврентий разом выдохся, словно у него сели батарейки. Была ли тому виной бессонная ночь или наконец-то изгнанный постоянный стресс, но на прямой эфир он приехал совершенно разбитый. Сил на радость не хватило, он едва улыбался в камеру и говорил большей частью по бумажке, разбирая свои каракули. Наверное, телезрителям, прильнувшим к экранам, могло подуматься, что он здорово под мухой.
Выговорившись, Дзюба отправился на пресс-конференцию, в том же здании, но двумя этажами выше. Журналисты уже собрались, но секретарь, заметив усталость героя дня, все же решил дать ему часок отдохнуть, объяснив временный простой деловой необходимостью. На самом деле Лаврентий как рухнул на диван, так и отключился. Через два часа, встрепанный, он отвечал на вопросы. Да, правительство формируется, завтра он назовет состав, как вы понимаете, сплошь знакомые люди, некоторые из которых еще не отысканы, поскольку в КПЗ. В запале Лаврентий дал приказ выпустить всех задержанных из изоляторов временного содержания за прошедшие дни. Касательно отношений с Россией, Японией и другими державами, все будет решаться в процессе. С господином Марковым он мог бы побеседовать – надо бы обменять наш ОМОН, отосланный за Можай, на арестованного губернатора и его челядь. Журналисты посмеялись, но Дзюба говорил совершенно серьезно. А что до Хабаровского края и всех прочих соседних областей, так мы открыты. Мы не разваливаем Россию, мы ее собираем заново. На что собравшиеся ответили овацией и стали расходиться.
Следующим днем с ним связался Тикусемо, напросился в гости. Выяснилось, он звонил еще вчера вечером, но Дзюба, отключив все телефоны, спал до полудня. Поздравил со случившимся, наговорил столько лестных слов в его адрес, что Лаврентий, хоть и был спросонок, почуял подвох. Да и Акио-сан не скрывал намерений.
– Теперь мы можем говорить с вами откровенно. У меня вчера были долгие переговоры на ваш счет с моим правительством, полагаю, на следующей неделе вы непременно встретитесь с самим премьер-министром. Он пожелал пригласить вас. Сразу предупрежу, помимо вопросов дружбы и партнерства, выделении транша и гуманитарной помощи, речь пойдет и о территориальном споре, который мы надеемся с вашей помощью разрешить.
Все японцы одинаковы, подумал Дзюба, вздохнув. Как только речь заходит о геополитике, сразу припоминают Северные территории. Впрочем, теперь они пустынны, ни одной живой души вообще на всей Курильской гряде. И дело не в этих проклятых зомби – просто стало невозможно жить – без электричества, без хлеба, вообще, без связи с Большой землей, которая разом забыла о старательно удерживаемых территориях, едва поднялись первые мертвецы. Многие бежали на Камчатку, многие на Сахалин и Большую землю. А вот теперь и Сахалин находится в том же положении: без света, канализации, воды, без всего. Недаром его глава сразу после пресс-конференции позвонил Дзюбе и попросил протекции над его областью. В другое время Лаврентий был бы счастлив такому предложению, особенно скорости, с которой Дальневосточная республика обрастала территориями, сейчас он только сухо согласился и сообщил, что поставит этот вопрос в завтрашнюю повестку дня.
– Я слушаю ваши претензии, – произнес Лаврентий. Тикусемо нервно потер ладони и произнес:
– В двух словах, наш кабинет министров договорился до следующих условий. Мы предлагаем вам безвозмездный транш в пятьдесят миллиардов иен, а так же гуманитарную помощь в объеме пяти миллиардов иен, отправляемую за наш счет и не оплачиваемую никоим образом. Взамен вы соглашаетесь на некоторые территориальные уступки. Не буду ходить вокруг, сообщу сразу, нас интересует Курильская гряда, а так же Южный Сахалин, точнее не сам он, а его морские запасы, вы понимаете, у нас очень сложная продовольственная ситуация, – Дзюба только открыл и закрыл рот, Тикусемо продолжил: – Конечно, все это предмет переговоров, условия предварительные, да вот еще что, на территории Южного Сахалина, пока еще не решено, где именно, будет размещена наша база. И все военные кладбища на южной части острова переходят в нашу собственность, простите, я хотел сказать, те из них, где захоронены наши воины с обеих войн.
– Какими могилами, вы в своем уме? Вообще, что вы говорите такое?
Тикусемо замолчал, потом неожиданно рассмеялся.
– Да, как-то диковато в наше-то время. Но это обязательное условие.
– Короче, территория вам все равно нужна. А не только рыба. Вы туда буракуминов высылать будете? Или корейцев?
– Простите, я не могу ответить на этот вопрос.
– Ну конечно. А я могу вам ответить прямо сейчас. И не только на этот. Выходит так: вы выкачиваете из Охотского моря рыбу, а затем продаете ее нам, взамен же намерены получить еще и сахалинский шельф с нефтью.
– Послушайте, Лаврентий Анатольевич, это не экспансия, это восстановление наших исконных территорий. Ведь ваше государство, вот именно ваше государство, тоже не прочь заполучить и все соседние области, как Сахалинскую, и вы будете говорить при этом о новом возрождении России. Мы, после поражения во Второй мировой, тоже только и делаем, что говорим о возрождении былой Японии, но согласитесь же, что наш народ столько вытерпел за прошедшие годы, что мог бы себе позволить.
– Наш народ вытерпел куда больше. И тоже хотел бы позволить много чего. Впрочем, извините, Акио-сан, но все вопросы о территориях мы будем обсуждать на встрече с премьер-министром. Полагаю, он прибудет к нам в город для переговоров, я приглашаю, если он не побоится пересечь пролив. Пусть прилетает и посмотрит, а то вдруг ему территории не понравятся.
Тикусемо задохнулся, но смолчал. И неожиданно произнес:
– Вы правы, я не вправе обсуждать с вами подобные вопросы. Это прерогатива главы государства.
– А Северные территории, – неожиданно добавил Дзюба, смотря собеседнику прямо в глаза, – вы получите. Это я могу обещать хоть сейчас. Предлагаемая вами компенсация как раз их и покроет. Можете так и передать господину премьер-министру.
Тикусемо долго молчал, наконец, молча подал руку: говорить больше не о чем. По прошествии часа после визита позвонил Устюжный, судя по тому, с чего начал разговор старик, Тикусемо заходил и к нему, сразу после визита к Дзюбе.
– Присоединяюсь к поздравлениям, вы в самом деле, человек удивительный, вот так просто взяли и свергли кремлевскую клику, сразу вспоминаешь ГКЧП, – почти скороговоркой произнес учитель. – Или скорее Февральскую революцию. Власть как сама собой растворилась. Но я не об этом. Вчера не мог вам позвонить, сильно переживал, давление, знаете ли.
– Я вас понимаю, – Устюжный два прошедших дня тактично выдерживал паузу, разглядывая противостояние сторон как бы со стороны. В самом деле, он почти ничем не рисковал, подумал Дзюба с некоторой даже досадой на предусмотрительность старика – гарантиями губернатора заручился, а за Лаврентием не заржавеет. При любом раскладе остается с джокером. – Все же жаль, что вы вчера не ответили, мы работали над составом правительства, право же, я даже не знаю, что теперь вам предложить, – если он ожидал реакции от Устюжного, то не добился оной: старик покряхтев для приличия, заметил:
– Лаврентий Анатольевич, да мне просто приятно, что вы обо мне вспомнили. В мои-то годы да власть иметь, нет, это уже не то. Пенсия, самая простая стариковская пенсия, вот мой удел. А если у вас не разобрали еще по крайности пост главы вашей Администрации, или управления делами, то мне и этого будет за глаза достаточно.
Дзюба хмыкнул, но согласился, пост руководителя Администрации был вакантен, хотя бы потому, что саму Администрацию Лаврентий подумывал упразднить. Но раз Устюжный хочет, почему бы и нет. Его советы и.о. президента новой республики еще ой как пригодятся. Пусть даже Администрация и будет состоять из одного человека.
Далее Глеб Львович поинтересовался Тикусемо, вот тут уже Лаврентий перестал сомневаться, что Акио-сан усердно дублирует все свои действия на обоих лидеров, молодого и старого, видимо, в правительстве Японии решили ставить сразу на двоих: ведь в прежнее время Устюжный был куда большим авторитетом, нежели отчаянный молодец Дзюба, от которого всего можно было ожидать. В том числе и передачи власти своему учителю, почему бы и нет. Пускай и неформально, как это произошло в восьмом в России: прежний хозяин сменил должность, став скромным премьер-министром, а на трон поставил престолоблюстителя, который всем нравится, но который всегда внимает своему наставнику и шага не сделает без указки, а по истечении четырех лет, уступит место без вопросов.
Дзюба предпочел сообщить все в точности, как было в разговоре: условия, его контраргументы, реакцию Тикусемо. Устюжный некоторое время молчал, потом произнес:
– Сам пришел, интересно. И показательно, видимо, хотел посмотреть реакцию. Мне-то он для проформы звонил, как я теперь понимаю.
– И передал те же условия, – Дзюба констатировал факт. Устюжному не оставалось ничего, как согласиться: – Значит, не доверяет новой власти.
– Да куда мне уж, я ведь… впрочем, японцы в каждом семидесятилетнем человеке видят молодого перспективного политика. Нация такая. А вспомните, любопытный факт: дедушка Ленин умер в пятьдесят четыре, а вот наш Пашков, вернее, уже не наш, в те же пятьдесят четыре еще действительно молодой и перспективный политик. Но я отвлекся – вообще, вы совершенно правы. Мир с Японией нам нужен, обмен на острова подойдет, а вот новые их пожелания это по большому счету прощупывание ваших слабостей. Если поддадитесь, начнете колебаться, они на вас насядут, и мгновенно сожрут. Будем сырьевым придатком и не выкарабкаемся никогда. Но и мир с Россией нам очень важен. Это наша общая родина. Да и… ну сами посудите, куда ж мы без нее.
– Сперва я хотел бы поговорить с японским премьером. А потом с Пашковым. Надо с требованиями разобраться.
– У Пашкова тоже будут требования. Матросская тишина по нам плачет. А вообще и с них можно что-то поиметь. Хотя бы безопасный коридор по Транссибу, да и помимо того. Япония и Россия останутся для нас важнейшими векторами развития, и в зависимости от того, как нам удастся меж ними лавировать, будет зависеть успех всего предприятия, – с улыбкой Дзюба понял, что Устюжный все еще не смеет называть новое образование Дальневосточной республикой, предпочитая любые эвфемизмы. Они поговорили еще немного о делах насущных, о заседании кабинета, на котором желательно присутствие Устюжного, тот немедля дал свое согласие, разговор подошел к концу, собеседники распрощались. Но совсем ненадолго.
Все последующие два дня были заполнены до отказа, но все хлопоты были приятными. Дзюба сформировав было кабинет, вынужден был его переформировывать заново: за эти сорок восемь часов к республике, уже безо всяких кавычек произносимой даже Устюжным, присоединились Хабаровский край, во главе которого встал протеже Дзюбы, Амурская и Охотская области, с прежними губернаторами, отчасти, ради такой возможности и переметнувшиеся к Лаврентию, а так же Чукотский автономный округ, давно потерявший своего кормильца-олигарха, а потому маявшийся без денег и власти. Последней вошла Якутия, ее президент долго кобенился, но как только речь зашла о северном завозе, тут же сдал позиции. В итоге осталась только Камчатка, пожелавшая сохранить верность Маркову, обеспечив свою независимость от посягательств флотом и армией, расквартированными на ее территории и считавшими себя обязанными подчиняться верховному главнокомандующему.
И все же, почти треть территории России покинула федерацию, и за три дня сформировала одно из крупнейших государств тихоокеанского региона. Скорость, с какой была создана Дальневосточная республика, поразила даже самих ее создателей. Устюжный уже намечал планы на ближайшее будущее – если не Камчатка, то Читинская область, Красноярский край, может, даже Бурятия, а там, чем черт не шутит. И пусть нас мало, всего-то шесть миллионов, но зато какие недра достались, если рачительно из использовать, это будет Клондайк, Эльдорадо.
Мысли испортила новость о визите Маркова. Президент не пожелал общаться в телефонном разговоре ни с и.о. президента, ни с кем бы то ни было из новой власти, некто из его Администрации просто уведомил Дзюбу, что к ним прибудет президент – и точка. Дзюба немедля перезвонил президенту, благо гербовый аппарат стоял в его кабинете.
«Потом в новостях сообщат, что разговор между президентом России и лидером повстанцев, или как там они меня называют, состоялся по инициативе самого Дзюбы», – подумалось ему, когда он ждал ответа секретаря, и наконец, соизволение Дениса Андреевича снять трубку.
Президент слушал молча. Затем сухо спросил о причине звонка.
– Вы собираетесь посетить Владивосток, – Марков подтвердил, – но мы не обговорили предварительные условия.
– Вы мне собираетесь ставить условия, Лаврентий Анатольевич? – снисходительно, словно заигравшегося ребенка, спросил президент.
– Это не совсем условия, просто договоренность, которую лучше уладить заранее, – Дзюба поперхнулся собственным подобострастием и начал заново: – Видите ли, Денис Андреевич, у меня находятся около трех тысяч бойцов внутренних войск, а так же весь аппарат бывшей Администрации Приморья во главе с губернатором. Я хотел бы обменять их на наши части внутренних войск и ОМОНа, вывезенные по вашему приказу две недели назад.
– Лаврентий Анатольевич, я не собираюсь обсуждать с вами никаких предварительных условий. Кроме пожалуй, одного: я подписал указ о введении на территории Приморья прямого президентского правления, как только я прибуду во Владивосток, мне бы хотелось получить немедленные подтверждения действенности моего указа.
– То есть, судьба солдат вас не интересует?
– Простите, а вы что же их, расстреливать собираетесь? Я полагаю, до моего визита можно и подождать. А там уже я рассмотрю условия ротации.
– Денис Андреевич, простите, я говорю сумбурно, дело даже не в самих солдатах. Просто ваши условия, как бы это сказать, кажутся мне несколько странными. Понимаете, мы вроде как стали самостоятельными.
– О чем вы это, Лаврентий Анатольевич?
– Я имею в виду Дальневосточную республику, включающую не только Приморье, но ряд других областей и краев.
– Лаврентий Анатольевич, прошу прощения за вопрос, а вы-то хоть за пределами Владивостока бывали, в путешествиях по вашим присоединившимся краям? Нет? Послушайте, вам не кажется, что все это есть плод вашего воображения, вас и ваших товарищей по несчастью, зачем-то свергших законную власть и пытающихся шантажировать уже нас? А я лично уверен в обратном. Я имел разговор сегодня утром с губернатором Камчатки, он уведомил меня, что ваш мятеж, не более, чем буря в стакане воды.
– Камчатка не входит в состав Дальневосточной…
– А что же входит? Лаврентий Анатольевич, одумайтесь, ведь по сути, вся ваша власть как у большевиков в семнадцатом, ограничивается стенами Владивостока. А то, что вам наговорили ваши товарищи из других регионов, так это исключительно головокружение от ваших же успехов. Я последний раз призываю вас одуматься и подготовиться к моему приезду. Немедленно освободить губернатора и всех удерживаемых вами государственных лиц и ждать меня у трапа самолета, вас и Устюжного. Я вам даю слово президента, что кроме потери имени и чести, вы более ничего не потеряете. А после сдачи города, можете спокойно отплывать в Японию, полагаю, вы именно на их деньги устроили балаган со стрельбой.
– Денис Андреевич…
– Вы меня понимаете, Лаврентий Анатольевич? – Дзюба вздохнул. Ну как тут объяснишь, без угроз и ультиматумов, простым человеческим языком, что у них все серьезно, что отделение от России уже свершившийся факт, что все изменилось за прошедшие дни, решительно все. Но нет, президент не хотел слышать подобного, принимая слова и.о. президента Дальневосточной республики за очередной демарш доставшей власть оппозиции, вечной оппозиции, которой никогда ничего не светит. Так всегда было, так вещали СМИ, никакие иные речения не допускались к эфиру. Кажется, Марков запамятовал, что бывает какая-то иная реальность, и так свято уверовал в нее, что перестал замечать разницу, более того, если что-то в жизни отличалось от телевизионной картинки, он, да и не один он, не верил глазам своим. А сейчас и ушам не верил.
– Вы беседовали с командующим Дальневосточного военного округа? – вопросом на вопрос ответил Дзюба.
– Я отстранил его от командования, назначив другого. Тот уже отчитался о проделанной работе: брожение в войсках, если и было, то пресечено в корне. Офицеры исполняют свои обязанности, младший состав на местах, борется с проникновением живых мертвецов в города и освобождает поселки. Как видите, я даже более осведомлен о вашей безвыходной ситуации, нежели вы сами.
Дзюба побагровел.
– Вы не желаете меня понимать, не желаете слушать никого, кроме ваших подхалимов, которые… простите, как фамилия нового командующего округом?
– Носов Алексей Павлович.
– Прекрасно. Я найду его и сегодня же вышлю вам спецрейсом. Может, тогда вы убедитесь в моей правоте, а не его бреднях. А после этого перезвоню и мы договоримся об условиях обмена солдат – ведь вы о них так и не вспомнили. И только потом…
– Прекратите паясничать, Дзюба!
– И не собираюсь. Более того, если вы попробуете прилететь, не согласовав со мной условия вашего прибытия, вам будет отказано в посадке. Может тогда до вас дойдет решительность наших намерений. И полнота нашей власти. Нашей, – с нажимом повторил он и, не прощаясь, с грохотом бросил трубку на рычаги. И долго сидел, дыша как после трех километров пробежки, глядя на старый дисковый аппарат с гербом России.
Наконец, вошла Надежда. Долго ждала, когда шеф обратит на нее внимание, наконец, коснулась его плеча. Дзюба шевельнулся, оглядел свою бывшую секретаршу, и медленно произнес:
– Полагаю, тебе пора стать первой леди. Что скажешь?
Она вспыхнула, смущенно потупилась и немедля кивнула.
85.
Осень потихоньку добралась и до этих краев, незаметно проникла на полуостров стылыми дождями и ветром с севера. Похолодало, градусов на пятнадцать, что после августовской жары казалось просто несусветной морозякой, подобную которой старожилы не могли или не хотели припоминать, а списывали все на приход российской армии. А то, что та же армия сейчас бежала со всего Северного Кавказа – это втолковать дедам не представлялось возможным. «На войне всякое бывает, – отвечали они, –вот тот Сталин до самой отходил Волги, но ведь потом поднял народ на победу и дошли наши до Берлина». А про брошенное в очередной раз на произвол судьбы население объяснять им не приходилось. Сами пережили. Как тут не вспомнить мать, что девчонкой во время оккупации клянчила у немцев картошку или добывала на сжатом поле пшеничные колоски для семьи. Как-то она рассказывала, что однажды, ее больную и голодную, отступавшие солдаты вермахта одарили невообразимым подарком, – пайкой, щедро разделенной пополам, нет, на две неравные половины, она плакала, неся бесценный дар домой, вернее, в подвал, дом сожгла авиация еще в сорок первом. Плакала, потому что и помыслить не могла о настоящем шоколаде и о той несусветной, немыслимой щедрости, что проявил безымянный немецкий солдат с седыми висками и поцарапанной винтовкой за спиной. Он знал несколько слов по-русски, и долго убеждал на обеих языках девочку двенадцати лет, что ничего ему в отдарок не полагается, что у него тоже семья, тоже дети двое, мальчик и девочка, в далекой Баварии, и что он давно не получал от них писем, и не знает как там сейчас, вроде не все спокойно, он даже хотел показать фото, но похлопав по карманам, в последний момент остановился и еще раз произнеся «кушай на здоровье», ушел, оставив ее одну посреди поля, вспаханного недавними налетами авиации. Март сорок четвертого, освобождение, запомнилось ей именно такими.
Потом она рассказывала о советских солдатах, делившихся с выжившими своими крохами из заплечных мешков, и странно, он, мальчишка, все просил уточнить, кто же давал больше, и почему в ее рассказе так мешаются отступавшие и наступающие. Ведь нельзя же немцев сравнивать с нашими. «Конечно, милый, – отвечала мама, – я и не сравниваю». Он спорил, что немцы всегда немцы, а наши на то и наши…. Впрочем, ее отца именно наши уволокли в Сибирь на вечное поселение по доносу кого-то из односельчан, в следующем марте, сорок пятого, когда советская власть окончательно утвердилась и насколько смогла, очистила леса и дороги от банд националистов и солдат СС и вермахта.
Трудно сказать, почему он вспомнил об этом сейчас. Может, причина тому, то, как пришел к нему майор и что рассказывал в его кабинете, пытаясь представить вроде все в лучшем свете, но делая сердцу только больнее, особенно после того, как он поспешил сам во всем разобраться, немедленно сорвался и отправился в район Евпатории, где и произошло несчастье. Пока летел на вертолете в район происшествия, все спрашивал, уточнял, выяснял…. Но когда увидел разбитый УАЗ, рухнувший с дороги, сразу все понял. Еще не спустившись в лощину.
Тела уже убрали, убрали и всё, что везли бойцы, возглавляемые капитаном Святославом Корнеевым. Спустившись, он долго осматривал изуродованный внедорожник цвета хаки, пытался отыскать все то, о чем ему говорил майор – зачем. Все и так слишком очевидно.
Но все равно искал. Ведь ему лгали, очевидно лгали в лицо, да, пытаясь приукрасить, не сколько ради себя, или ради него – ради их общего дела. И сейчас он смотрел на груду металла, откуда вытащили трупы молодых парней, уже обращенных или не смогших обратиться и вспоминал слова отчета: «В результате нападения бандформирования на военный патруль погибло два человека, тяжело ранено еще двое. Подкреплением удалось оттеснить в горы и рассеять боевиков». Давно привычные сводки – разве не такие он и должен получать. Жаль, на деле вышло иначе.
По всей видимости, компания была навеселе, возвращалась из Евпатории в расположение своих. Немного заполночь, дорога тяжелая, трудная. Может, они просто устали. Вернее, он, за рулем сидел его сын. Легкое белое вино, музыка, девушки, все это осталось в прошлом, дурманящем воображение. Он читал, местные жительницы охотно вступают в контакты с солдатами, тем охотнее, с офицерами: как это почти всегда случается на оккупированных территориях на протяжении последних тысяч лет. Он мог рассказать про свою двоюродную тетю… нет, ни к чему еще одна дурная аналогия. Но все так же мучительно просто – машину занесло, он пытался выправить, ударившись наискось о дерево, она сорвалась в лощину, как раз за метр до отбойников. И кувыркалась около двадцати метров вниз по причудливой траектории, пока удар в старый тополь не остановил ее окончательно. Водитель и пассажир, сидевший рядом с ним, погибли, оба пассажира отделались сравнительно счастливо – их выбросило по дороге. Добравшись до горного серпантина, они и позвали на помощь. Или просили обезопасить себя от новых мертвецов? Ему этого тоже не расскажут.
Он долго искал на измятом внедорожнике следы от пуль, конечно, безрезультатно. Нашел то, что не успели вычистить подоспевшие эксперты: осколки трехлитровой бутыли вина, доски от перевозимых ящиков так же с бутылками, очень не хотелось думать дурного о сыне, но мысли сами полезли в голову. Чтобы увериться, в этом или обратном, он навестил выживших в ближайшей больничке. Они взяли вину на себя. Святослав их просто подвозил, бойцов своего отделения, вытащивших со склада разгромленной винокурни остатки былой роскоши. Просто подвозил, он даже не знал…. Глупо было поверить. Мерзко выслушивать. Он поднялся, и сквозь зубы, пожелав скорейшего выздоровления, вышел из палаты.
Это был его сын, старший. Опора и надежда. Младший сейчас во Пскове гоняет мертвецов. Как хорошо, подумалось жестко, что и Михаил не попал в Крым, что Генштаб, Илларионов лично, не отпустил того в это… в это месиво, в непрекращающийся кошмар, где ломаются, и как быстро ломаются, самые стойкие. Самые надежные, к каковым Корнеев не без оснований относил и Святослава, капитана сорок второй гвардейской мотострелковой дивизии. Он всегда был примером для подражания, еще до войны снискал уважение товарищей и похвалы непосредственного начальства, о чем не без внутренней гордости рассказывал отцу во время их редких, слишком редких, встреч с глазу на глаз. И выслушивал скупые фразы одобрения, словно перед ним не родной сын, а просто капитан, один из множества, что служили в пятьдесят восьмой, заслуживший вызов к самому командующему. А ведь они так и общались друг с другом – через воинский этикет. Ведь он сознательно воспитывал сына именно воинской дисциплиной и прилежанием, именно уставом и его положениями. Словно, они и в самом деле были чужими, становились чужими всякий раз, когда Корнеев встречал Святослава в своем кабинете. Тот вытягивался во фрунт, докладывал, отец шел, навстречу, пожимал руку – кажется, единственная вольность, на которую они и были способны, это поговорить о домашних. Недолго, совсем недолго, несколько вопросов, несколько ответов. И снова навытяжку, Святослав выходит, дверь за ним закрывается, отрезая от отца. И когда сын не мог видеть, Корнеев провожал его взглядом до машины, стараясь не попадаться молодому капитану на глаза, считая это проявлением неуставных отношений, той фальши, что испортила бы будущую карьеру подающего надежды воина.