Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 73 страниц)

– Все в порядке, товарищ генерал, – майор, сидевший рядом с водителем, обернулся, яркий свет звезд высветил белоснежную улыбку на его темном лице. – Через час будем на месте, в безопасности.

Генерал устало кивнул в ответ. Что еще оставалось сделать? Майор прав. Правы все. Кроме него. Он поступил как мальчишка, как трус, пытаясь изображать из себя героя, разве не понимал, что этот человек пойдет на все, чтобы вытащить его из Симферополя и доставить на севастопольскую базу, надежно охраняемую последними оставшимися под начальством Корнеева людьми. А он рисковал жизнями ради пустой забавы, ради ничтожной попытки… ради нежелания продлить эту и так уже затянувшуюся агонию, каждый день отбиравшей все больше и больше жизней.

– Каковы ваши потери?

– Один обращенный и один раненый. Прошу прощения, два обращенных, младший лейтенант Орешников… – Корнеев склонил голову. Значит, двое ради его прихоти.

Или быть может, хорошо, что они спасли его. Что не вступили в бой… ведь, подоспей местные чуть раньше… если он слышал шаги именно местных…. Генерал устало обхватил голову руками, вжав пальцы в поседевшие виски. Зря он пытался выбрать, пытался выбраться. Как не давали, так и не дадут.  И любая его демонстрация, даже попытка, отныне будет подавляться в зародыше.

Он оглянулся, с мукой во взгляде, которую вряд ли поймут эти молодые ребята, с коими он вынужден разделить агонию. Ухода не получилось, машина двигалась вперед, подскакивая на ухабистой дороге, свет звезд позволял водителю не включать фары, вокруг простиралась лишь безоглядная степь, пустая и невыразительная, как пуста и невыразительна будет отныне и на последующие дни его жизнь. Под надежным присмотром. Под охраной тех, кто рисковал жизнями ради его спасения, кто потерял друзей ради его спасения. Корнеев вздохнул. Да, ради них, погибших за него, стоит продолжать жить. Столько дней, сколько на это отведут небеса. И мертвые, охватившие плотным кольцом Севастополь, последнюю обитель живых на полуострове Крым.

107.

Улица полнилась спешащими на север, к центру нового Вавилона, Увидев в окнах толпы беженцев, Настя подозвала его, некоторое время они молча смотрели, на этот раз каждый думал о своем, наконец, Борис решил спуститься. Останавливал всех подряд, спрашивал, откуда идут и почему так поспешно, ведь уже утро. Картина получалась мутная, разрозненная, кто-то говорил о вторгшихся ордах зомби, кто-то об отступлении войск на позиции вокруг Садового, кто-то о прибывших из ближайшего Подмосковья бандах; если сложить все это воедино, получалось что-то страшное. Зомби сминали палаточные городки, многажды увеличивая общую численность, бандиты, прибывшие с вольных хлебов, грабили, насиловали и будучи под кайфом, стреляли во всех подряд, армейцы активно примыкали ко вторгшимся. Бронетехника осталась на постах, ее только сожгли и разграбили, извлекши самое ценное – солярку. Москву неделю охватил топливный кризис, автомобили почти не ездили, разве что правительственных шишек и членов их семей, смешно, но они еще пытались мигать и крякать на переходившие пустынные улицы толпы. Или не разбирая дороги, сминали их, мчась к безопасности, в наглухо перекрытое Садовое. С первого октября бензин пропал вовсе, не осталось даже дизеля, именно в эту ночь подмосковные орды прорвали оборону столицы. Судя по количеству бежавших к заветным редутам Садового кольца в тщетной надежде спастись, назад пути не предвиделось. Если вчера еще по сарафанному радио проходила информация, что Третье кольцо удержат, то сегодня, по слухам, всех ментов как ветром сдуло уже и оттуда. Странно, что Борис услышал все это только сегодня, вчера он тоже встречался по дороге домой с беженцами, но ни ужаса в глазах, ни параноидального оглядывания поминутно через плечо не видел. Да, про Третье кольцо как про рубеж обороны говорилось давно, там действительно работали усиленные отряды внутренних войск и ОМОНа, но ни блокпостов, как первоначально планировалось, ни бронетехники Борис так и не приметил.

Последний вопрос Лисицына: как далеко отсюда зомби? – попросту проигнорировали, кто-то посмеялся над ним, кто-то покачал головой. Кто-то крикнул: «да он же местный!», толпа расхохоталась, довольная шуткой, не столько шуткой, сколько возможностью хоть ненадолго разрядить гнетущую обстановку медленного бегства в никуда, последней, изначально бесплодной попытки спасения. Он стоял, глядя на проходящих, и не видя их лиц, а они смеялись, натужно, измученно, но все равно продолжали смеяться. Наконец, он ушел, измученный увиденным и услышанным, в подъезде столкнувшись с Настей. Не могши не ответить, рассказал обо всем, вновь потрясаемый своими же фразами. И наступившей вослед  тишиной. Наконец, они обнялись, Настя прижалась к нему, так что дыхание перехватило:

– Это как в Бутове, – прошептала она, заплакав, – Один в один, как в Бутове. Ничего не меняется, как ни старайся. Никуда не убежишь, уж вроде бы бежала, бежала, а теперь…. Снова бежать, значит… куда? Скажи, милый, скажи, что теперь?

Он молчал. В голове зрели и рушились планы, один за одним. Неожиданно захотелось спросить Микешина, что делать, почему-то вспомнился спасатель, пришедший на помощь и предложивший обратиться к священнику. Точно сейчас настало то же такое время.

– Ты куда сейчас собралась? – все же разрушил он завесу молчания. Настя поначалу не смела признаться, что к подружкам на Ленинский, но утаить не решилась, памятуя о приближающихся мертвых. Рассказала о своей просьбе к Свете и Жанне, об их согласии. Попросила Бориса согласиться на переезд.

– Пожалуй, уже поздно, – медленно ответил он. – Народ ломит к Садовому, больше укрыться негде.

– Но в квартиру-то они не зайдут.

– Ты сама им откроешь. Рано или поздно. А они будут ждать, сколь угодно долго, – помертвев, она кивнула. Почему-то только сейчас поняв, что им предстоит. Она снова вцепилась в Лисицына, ища в нем единственную надежду и опору. А он все молчал, не глядя на нее. Наконец, встряхнулся.

– Нам придется уйти. Звони своим клиенткам, чтоб тоже собирались. Чем больше компания, тем больше вероятность прохода через кордон. Чистая статистика, – произнес он и замолчал.

Кондрат только молча кивнул, услышав рассказ Бориса. Покусал губы и огляделся по сторонам, прикидывая, что можно взять в этот последний путь. Прошедший месяц с ним не было много вещей, потому он искал только то, что может понадобиться в ближайшие дни. Спросил только, когда лучше выходить, Лисицын и сам не знал этого. Наверное, лучше пообедать, неловко заметил он, не идти на пустой желудок. Да и зомби, непонятно, с какой скоростью они движутся, куда, как, нет, конечно, нам придется уйти, еще до вечера, надо вещей побольше взять теплых, ночи стали холодными.

– Ты полагаешь, эту ночь нам придется провести на улице? – спросил Кондрат. Он кивнул, невольно поежившись, с ним это случится первый раз, а вот его попутчикам, его любимой, он теперь и в мыслях называл Настю так, не привыкать. – Можно, я возьму что-то из одежды Леонида, у меня с собой только то, что на мне.

Проглотив комок в горле, тот кивнул. Кондрат открыл шкаф, стал разбирать куртки, Борис отвернулся, вошел в кухню к Насте. Последний раз они слились на старом месте, торопливо, судорожно, словно исполняли свой долг. Борис излился, стиснул последний раз ее, она по привычке вскрикнула. Только тогда вошел Микешин, спросить, не против… нет, не против, резко ответил Борис, даже не пытаясь увидеть.

Пообедали они молча. Борис составил маршрут движения, с учетом увиденных толп и основного направления потока, так чтобы заскочить ненадолго к клиенткам на Ленинский, и снова в поток влиться; «математик ты мой милый, ты всегда будешь придерживаться распорядка?», послышалось в ответ. Он кивнул, заметив, что они с Кондратом подождут внизу, а Настя будет разговаривать, если что, он ей позвонит. Да и сама позвони сейчас, сообщи, чтоб собирались, вы, женщины собираетесь, конечно, за пять минут, только нам приходится их наступления по три часа ждать, – он пытался шутить, и Настя рассмеялась, но на душе все равно скребли кошки. Главное, прорваться сквозь оцепление на Садовом, вертелось в голове, а там черт не страшен. Он пытался заглушить эту мысль, утишить ее, но никак не получалось, вид бежавших в сторону центра людей царапал сознание куда сильнее, чем все доводы рассудка.

После обеда Насте неожиданно остро захотелось насладиться в последний раз, она уже и оправдание своей задержке придумала, уже и отрепетировала, оставалось только сказать. Но прежде позвонить Свете и Жанне и попросить о маленьком одолжении. Об этом наркотике, который немыслимо взять с собой, но к которому ее тянуло все сильнее.

Она позвонила Светлане. Но телефон молчал, не желая соединять, тут только Настя обратила внимание на полоску приема сигнала, замершую у самого нуля. Она попросила мобильник у Бориса, но и у того сеть не желала находиться. Возможно, какой-то сбой, и очень невовремя. Хотя операторы разные. Значит, сбой общий, в самой системе, пояснил он, либо что-то с нашей сотой, либо с ретранслятором, либо проблема куда глобальней и касается спутника, хотя нет, спутники у каждого оператора свои, значит…. Она не понимала сейчас его слов, но чувствовала нутром дурное. А Борис не мог успокоиться, все рассуждал, размышлял вслух, не в силах остановиться. И только когда с улицы донеслись крики: «мертвые, мертвые!», очнулся и взяв под управление маленький отряд, велел выступать как можно скорее.

Впрочем, собрались только через полчаса; все решали в последний момент, от чего еще можно отказаться, а что не забыть взять. Выйдя на улицу, Настя замерла: увиденное до боли, до жути напоминало все то, что она перестрадала еще в Бутове, кажется, неведомо когда, но и это неведомое имело дурное свойство возвращаться, напоминая о себе – те же нестройные колонны беженцев брели по проспекту в сторону Садового, повсюду на обочине стояли машины, брошенные владельцами уже навсегда.

К четырем они добрались до дома на Ленинском, Борис остановился внизу, подле полураскрытой двери, через которую безликие жильцы выволакивали вещи, и навьючившись, искали лакуну в пропыленной медленно волочившейся, казалось, не один день, людской колонне. Наконец, они ушли, Микешин, доселе проронивший едва ли пару фраз, неожиданно дернул Бориса за рукав, тот все выглядывал два окна, в одном из которых обещала появиться Настя.

– Знаешь, я давно хотел с тобой поговорить. Да все никак не складывалось, слов не мог подобрать.

– Подобрал? – несколько жестко произнес Борис, не желая отвлекаться.

– Да. Я по поводу твоих слов о молитвах. Знаешь, я много думал, а потом еще эта моя последняя треба… я говорю сумбурно, потому как у самого в голове сумятица. Не знаю, как выразить. Но когда мы собрались, все вместе, всемером, не считая меня, здоровые рослые мужчины, и дородные дамы, и стали молиться, и я вел их в этой молитве, я… понимаешь, меня как ужалило.

– Можно и попроще, – Борис наконец, увидел Настю и только теперь взглянул на собеседника.

– Я отравился твоим словами. Ты прав, крепкие здоровые люди, больше того, приехавшие на машине, на машине, вместо того, чтобы попробовать искать, ведь и место исчезновения знали, и примерное время, собрались в комнате и слушали меня и повторяли слова за мной. А после разошлись, будто завершив тяжкий труд. Да я получил мешок снеди, за свою требу, но…

– Поперек горла встала. В кои-то веки.

– Именно что. Вера это хорошо, это нормально. Это нужно. Но когда человек уповает только на промысел Божий, вверяя себя лишь Его власти, и ничего не предпринимая сам, он может быть обманут и жестоко.

– Бог таких не жалует.

– Да, что-то в таком духе. Но я про другое еще хотел сказать. Они веровали в мои слова, в мою силу, я сам поначалу веровал, ибо с меня сняли епитимью, вернули в лоно, а потом…. Я усомнился.

– Понял бессмысленность трудов.

– Ты снова прав. Нет, не бессмысленность, но я понял, что не могу достучаться до Бога. Я нежданно для себя потерял веру, вот так во время молитвы, представляешь? – страшней наказания и придумать немыслимо. Я посмотрел на окружавших меня другим взглядом, холодным и отстраненным. И при этом продолжал нашептывать слова, которые повторяли они за мной слово в слово, не сомневаясь, что лишь так смогут помочь ближнему своему. А я… я вел их в гибельный тупик, ибо враз потерял связь с небесами. Я оказался один. Понимаешь… вот среди людей, во время молитвы – и один. Я смотрел на молящихся и готов был рассмеяться им в лицо, ибо перестал понимать их. Понимать сам себя, вообще все происходящее. Весь ритуал показался мне кощунственно смешным, а молитва предстала лишь набором слов, затертых до пошлости. Дальше больше, само возвращение мое в Церковь предстало мне насмешкой над Ее сутью, а я сам, недостойнейшим ее представителем, тем не менее, заслужившим право вернуться. Нет. Просто получившим его, потому как в нас оказалась потребность, в нашем количестве, человеки стали терять веру в Господа нашего, а пастырей не хватало, а потому Кириллу потребовались все, неважно, в чем их грех и насколько раскаялись они. Одним махом он владыка вернул нас в лоно, повелев сеять зерна истины в огрубевших и очерствевших  и особенно отчаявшихся сердцах. Будто мы, я, заслуживали этого.

– Лоно церкви, – буркнул Борис. – Просто по Фрейду. У вас и так с ней аморальные отношения, в самом названии заложена не то ваша недоношенность, не то желание постоянного полового сношения.

– Я вернулся, разодранный на части, отравленный и опустошенный, – продолжал Кондрат, не слушая Бориса. – Будто передо мной открылись двери во что-то такое, куда мне никогда не следовало смотреть. Некая изнанка моей жизни, враз завладевшая сознанием. Понимаешь, я обезмолвел. Я еле договорил тогда молитву, нет, не нашел силы, проговорил на автопилоте, и ушел, забрав свою долю с их горя, воистину как стервятник. И теперь… не знаю… снова замолчал. Но если прежде я молчал, будучи изгнанником, то теперь… я ушел сам. От всего. Теперь я пуст, – он посмотрел на Бориса, в надежде, что тот скажет хоть слово, но Лисицын молчал. Кондрат даже не был уверен, слышал ли он его.

– Задерживается, – буркнул Лисицын, оглядываясь на проходившие толпы, Кондрат устало вздохнул. – Ладно, не кори себя. Когда-то это должно было случиться.

– Ты не знаешь меня, чтобы так говорить. Я… понимаешь, я все это рассказывал тебе именно потому, что ты не знаешь меня, не знаешь, почему я всю жизнь мучительно искал Бога, и пытался связать себя верой без остатка, и всякий раз оказывался отхлестан своей верой, ибо мои чувства неизбежно побеждали меня. И сколько я…

– Значит, надо начинать с другого конца. Если нет слов, то и не надо. Сам сказал, что тебе были отвратительны слова, – значит, слышал, успокоено подумал Кондрат, – так не продолжай свою вербальную войну. Есть другие способы выражения веры. Если бог есть то, во что я верю, то он все равно поймет тебя, что бы ты ни учудил, и как бы это ни выглядело со стороны.

– Насчет твоего бога… да, это очень интересная концепция, – затараторил Кондрат. – Я тоже много думал над ней. Вроде так просто и так сложно, и все в одном и разделение на ипостаси. Понимаешь, и Божье присутствие и частица Бога в каждом. И даже такая ересь, что Бог сотворил человека, а человек Бога – все можно уместить в нее. Надо только доработать канон и…

– Лучше без канона, – Настя снова появилась в окне, Борис помахал ей, послал воздушный поцелуй, немного смущаясь этого жеста, прежде он никогда подобного не делал. – Собралась, можем двигаться дальше.

Настя, отойдя от окна, снова повернулась к подругам. Обе сидели на диване, не глядя друг на друга, но куда-то в пустоту, разверзшуюся перед ними. Едва она пришла, Света сразу дала понять, что ни она, ни Жанна никуда не пойдут. Решимость ее да и сам голос, сорвавшийся почти в крик, покоробил обоих, Жанна нервно дернулась, но перебить не решилась, Настя молча смотрела на Светлану, не понимая причин задержки. Пыталась объяснить снова, говоря о беженцах, запрудивших Ленинский, о прорвавших «пятое кольцо» мертвяках, но та лишь качала головой.

– Куда вы собрались, объясните мне, долбанутой? Через Садовое прорываться? А смысл? Что, вас кто-то защитит, так это и я смогу сделать, у меня кое-что припасено, – что именно, она не сказала, – да и продуктов натаскала на неделю вперед. Вряд ли вы дольше продержитесь в вашей крепости, если она еще останется после штурма. А что потом?

Настя открыла и закрыла рот. Жанна неловко поежилась.

– Мы решили остаться, – тихо произнесла она вслед за подругой. Кажется, не разделяя Светиного рвения. – А тебе… наверное, лучше идти. Ведь говорят, кого-то будут спасать в убежищах.

– Что же они раньше не спасали никого, даже себя. Хотя теперь… – Света неожиданно замолчала на полуслове, не желая произносить слова, пришедшие внезапно на ум. – Теперь всякое возможно, –  почти беззвучно продолжила она. – И убежища, и чудесные спасения и…

Снова пауза. Жанна обняла ее, неловко поцеловала в щеку. Света безучастно смотрела на противоположную стену, туда, где днем ранее стоял вибратор, механический источник удовольствия, ныне убранный в коробку.

– Жаль, это не про нас, – наконец, продолжила она. – Не для простых смертных. Для избранных. Для тех, кто… а ладно. Для тех кто прорвется, тоже. Правда, их будет очень мало, если вообще сыщется, ну я надеюсь, что будет, и что ты окажешься среди них. Мы-то не окажемся точно.

– Но почему?

– Потому…. – Света помолчала и прибавила. – Я для себя уже все решила.

– И для нее? – услышав Настин вопрос, Жанна посмотрела на свою подругу, словно в первый раз. С какой-то смутной надеждою, как показалось гостье. Света помолчала.

– Да, для нас обоих. Мы останемся здесь и вместе. Раньше не получалось, так хоть сейчас может, получится. Ведь у нас, кроме нас самих уже никого не осталось. И когда мы станем вместе, остальное просто уйдет, хотя бы на время. Все эти недомолвки, пустые возражения, ни к чему не обязывающие слова, жесты, отказы, бесконечные отказы под любым предлогом. Нам больше никто не помешает, кроме нас самих, ведь так? И кроме мертвых, а они уж точно не станут препятствовать чувствам… – она замолчала и резко повернув к себе Жанну, впилась в ее губы, даже не поцелуем, будто укусила ее. Та в ответ не подняла рук. Словно из нее разом выпустили всякое желание и к сопротивлению, и к страсти. Настя пыталась возразить, но не услышала ответа, даже от Жанны, к которой неосознанно и обращалась. Та, видимо, окончательно сдалась перед подругой. Не имея возможности выбрать или не желая выбора, кто знает, Настя не имела возможности вызнать предысторию их взаимоотношений, а потому не понимала бессилия Жанны. И уже не смела возражать, тем более, после слов, что и соседи их по коридору, тоже пара, но куда как постарше и, так сказать, нормальная, не собираются никуда ехать. Это было для Жанны последней каплей, она подняла руки, будто плохо подчинявшиеся ей и медленно обняла подругу, та пылко заключила ее в объятия. Но почти немедля они разжались, Света вспомнила о гостье, стала собирать подарки. Жанна безвольно сидела на диване, не участвуя в процессе, а услышав слова Насти о ребенке, тотчас вышла в кухню.

– Значит, хочешь оставить? – та кивнула. – Логично. Не факт, что сработает, но могут и пожалеть и пропустить. Жаль, не так заметно.

– Свет, я не ради этого.

– Я понимаю, – та потерла ладонью лицо. – У меня в свое время так и не получилось. Не то, чтобы очень хотела, но решилась оставить, – губы сжались в усмешке, – правда родители поступили иначе. Короче, когда очнулась, была уже и без ребенка и… неважно. Зато проблем с мужиками не осталось. Вернее, с расставаниями. Хотя ребенок в данном случае, это иллюзия успеха. Повод не привязать к себе некогда любимого, а пустить под откос чужую жизнь. Отомстить, а потом выясняется, не только ему, но и себе. Ладно, тебе это все только предстоит. Твой поклонник вон уже истоптался под окном. Выгляни, помаши, – Настя так и сделала и вернулась к ней. – Ну вот он успокоился на какое-то время, продолжим. Ты действительно его любишь? – и не дождавшись ответа, – Да, какое это сейчас имеет значение. Главное, он хочет не только тебя, но и того, кто созревает внутри тебя. Если действительно хочет.

– Он мне говорил. Он согласился на все, я ему сказала, что иду только в комплекте, а он…

– Тоже надавила. Впрочем, теперь не так и важно. Держи, тут два спальника на гагачьем пуху, не то, что у тебя, и еще швейцарский нож, тоже пригодится. Вечный фонарь, спички… ты куришь? А он? – повезло. Но все равно, сигареты это такая вещь, которая всегда пригодится. По себе знаю.

– Ты курила? – она покачала головой.

– Я сидела. И больше не надо об этом. Вот блок «Мальборо». Вот еще упаковка ветровых спичек, мало ли что. Мне кажется, ты прорвешься в убежище, нет, мне действительно это кажется, а я редко ошибаюсь, – в этот момент в комнату вошла Жанна, обе обернулись – в руке она держала странную коробку, перевязанную красной ленточкой.

– Мой подарок, – глухо произнесла она. – Нет, погоди, потом вскроешь, когда действительно понадобится.

– А хоть что это? – Жанна молча подала инструкцию. Настя вздрогнула всем телом – та красиво упаковала тестер заболеваний, передающихся половым путем. – Ты думаешь, у меня…

– Да нет, не похоже. Но ведь в убежище всякое может быть… – каждый думал о своем, наболевшем, и каждый против воли изливал это на гостью. Нагруженная подарками сверх меры, Настя выбралась из квартиры, не скрывая слез. Жанна проводила ее до лифта, Настя все надеялась, что та что-то скажет, быть может, передумает, но она лишь улыбнулась на прощание. В закрывающиеся створки лифта.

Борис обнял ее и увел со двора, Настя сколько ни смотрела в окна, но больше никого не видела. Они вошли в толпу, движущуюся все медленней и медленней, пройдя всего метров триста, они остановились, как по команде. Видимо, народ впереди уперся в кордоны на Калужской площади, а ведь до них было около двух километров, и раз уж не пропускали, принялся ждать – не то вечера, и подхода мертвецов, чтобы набраться отчаянного мужества, либо большей людской плотности – и тогда навалившись лавой на пулеметы, они смогли бы преодолеть заслон. Вот только рисковать и бросаться первым никто не хотел.

Первые выстрелы прозвучали через полчаса, по толпе разнесся слух, что пока еще стреляют в воздух, но патроны экономят, ведь в Москву, по разным сказам, вошло не меньше двух десятков миллионов зомби, может и преувеличение, но вряд ли большое. Общей картины никто не мог знать.

Кондрат неожиданно предложил пробиваться вперед, пока толпа не такая плотная, хоть посмотреть, что происходит на Калужской, а там уже решать, что делать дальше, Борис согласился, до зданий Горной академии они шли более-менее спокойно, лавируя меж остановившихся людей, но за полкилометра до площади, им пришлось продираться сквозь разом уплотнившуюся толпу. Впрочем, люди, стоявшие в ней, отнеслись к этому совершенно безразлично, помимо этой троицы взад и вперед сновало много народу, от ближайших зданий уже доносился запах испражнений, видимо, стояли долго.

Снующими взад и вперед, как выяснилось вскоре, оказались добровольцы из «Московской Руси», собирающие свои разрозненные отряды в один кулак, получалось плохо, поскольку их звеньевые и прочие руководители, а так же самые шустрые и проворные, особенно из числа тех, кто жил меж Садовым и Третьим транспортным, уже давно ушли за кордон, присоединились к воинству Кирилла; теперь оставшимся приходилось самоорганизовываться, что получалось крайне плохо. Некоторые пошли молиться в церковь при больнице святителя Алексия, некоторые продолжали патрулировать улицы, иные отправились на поиски знакомых, а те, что поотчаянней, принялся занимать лучшие места у площади, забираясь на крыши домов или расположившись у громады памятника Ленину.

Именно с помощью добровольцев они смогли дойти до детской библиотеки, давно превращенной в лагерь беженцев и с черного входа зайти на четвертый этаж, пробраться к окнам, выходящим на Калужскую площадь. И сквозь пыльное разбитое стекло разглядывать ее всю, а так же Крымский вал, ныряющий в тоннель под памятник Ленину и выныривающий лишь затем, чтобы снова уйти под землю уже у Серпуховской площади, Житную улицу, идущую параллельно, но чуть дальше и выше вала, и Большую Якиманку, куда им и предстояло пробраться, минуя хорошо простреливаемую площадь, аккуратно разделенную рабицей по середине, так что Ленин остался на этой стороне, а вот зеленые насаждения уже далеко на той; возле самого памятника копошилось несколько человек, видимо, стреляли по ним. Рабица оказалась усеяна трупами, особенно в районе моста, не похоже, чтобы от недавних выстрелов, скорее, трупы старые, еще с тех ночи или может раньше. Ветер северный, вонь чувствуется даже здесь.

Позади рабицы, на пересечении улиц, среди кустов и меж зданий, находились спешно созданные из блоков, мешков с песком, или просто досок и щебня редуты, за которыми укрывалось изрядное количество народа, не только внутренние войска и армия, но и люди в штатском, с белыми повязками на рукаве, скорее всего, из «Московской Руси». Эту версию подтвердил и проведший их к разбитому окну, посмотрев в бинокль. Больше того, кажется, кого-то он узнал, потому как выматерившись, поспешно спустился вниз и уже оттуда, выйдя через главный вход, крикнул той стороне:

– Серега, не дури. Что ты там делаешь? Живо  дорогу дай.

Безвидный Серега отвечал все больше матом, иных слов почти не разобрать было. Его не то товарищ, не то родственник, однако понял все куда лучше, и потому заорал, чтоб дали дорогу, а то всем будет хуже. В ответ послышался выстрел и довольный голос рявкнул уже через мегафон, разнесясь по всем закоулкам:

– Ну что, старик, угомонился?

Разговаривавший с Серегой, поднялся снова на четвертый этаж с лицом, залитым кровью, от услуг санитарки немедля отказался, грубо послав ее куда подальше, сам перевязал царапину и вновь принялся смотреть в бинокль. Снова выматерился.

– Не один он там, паскуда. Вдвоем коцают.

– Снайперы? – догадался Борис, тот в ответ кивнул.

– И эту гниду я еще называл… – пострадавший не уточнил как называл, поскольку хватило его лишь на новые матюкания. Подозвав к себе какую-то бледную девицу в черных одеждах, попросил «достать заразу побыстрее, как умеешь» и спустился вниз. Девица подошла к соседнему окну, не спеша достала винтовку Драгунова, любовно укрытую мешковиной и принялась устраиваться. Попросила не мешать, иначе и их достанут, снайперов на той стороне… тут снова в ход пошла обсценная лексика. Троица спустилась.

Толпа тем временем, никак не поддаваясь усилиям добровольцев, пытавшихся отогнать ее с простреливаемого Ленинского по дворам, приблизилась к рабице вплотную, больше того, начала дергать ее, рабица, с плохо закрепленной «ежевикой» по верху, шаталась и готова уже была завалиться секциями, когда нервы у блокпоста на Большой Якиманке не выдержали. Очередь из крупнокалиберного пулемета не прекращалась около полуминуты, била примерно в один квадрат, и выкосила несколько десятков человек на сотне метров вдоль проспекта. Толпа в ужасе стала разбегаться. Люди давили друг друга, не разбирая, кто стоит на пути, ослепленные страхом люди стремясь укрыться как можно скорее, за зданиями библиотеки и входа в метро. На площади и проспекте осталось около сотни человек, далеко не все ушли в мир иной, но подобраться к живым не давали. Скорее всего, Серега, как решил раненый в голову, и снова начал кричать на ту сторону, но без особого результата.

В ответ раздались разрозненные винтовочные хлопки. Несколько человек бросились помогать вынести раненых, но пулеметная очередь, на сей раз действующая куда прицельно, скосила их, а заодно и тех, кто в помощи нуждался. Кроме одного младенца и старика, примерно через четверть часа подавшего голос. Крики услышали и там, и снова заработал пулемет. Старика задели, он замолчал, а вот младенец раскричался тем больше, что видимо еще живую мать, пулеметчик последней очередью добил. Пронзительные крики маленького стали еще невыносимей в наступившей после стрельбы тишине, они буквально разрывали воздух.

– Да что там нелюди сидят, что ли, – бурчали в здании библиотеки добровольцы, не решавшиеся снова лезть под пули. Какая-то женщина, из беженцев, выбежала на площадь, размахивая белой тряпкой, как флагом, выстрел скосил ее за двадцать шагов до младенца, следом выбежал кто-то еще, верно ее муж или брат, едва он добежал до тела, как рухнул с продырявленной головой. С этой стороны площади послышались автоматные очереди, кажется, больше для собственного успокоения.

– Следующий выходи, я как раз перезарядил, – донесся до них голос Сереги. Раненый скрежетнул зубами, но ничего не сказал. Когда еще одна женщина, так же не выдержавшая истошных криков, оказалась убита буквально в шаге от младенца, он не выдержал.

– Я вырву тебе сердце, ублюдок! – истошно крикнул он, с силой стукнув кулаком по мраморной облицовке и даже не заметил текущей по разбитым костяшкам крови. И закашлялся. Попросил у Кондрата сигарету, тот с видимым сожалением пожал плечами.

– Может мне пойти? – с некоторой надеждою спросил он в ответ. – Я дьяк, может быть это…

– Да ему сейчас …, дьяк ты или кто еще, лишь бы пострелять. Всю жизнь в тире призы собирал, и вот дорвался …, нет, я его не просто убью, я убью его с наслаждением, – и тут только заметил кровь, и с какой-то плохо скрываемой жаждою стал ее слизывать, а затем попросил пластырь и бинты.

Время шло, стало смеркаться, младенец охрип, надрываясь в истошном крике, однако все попытки добраться до него по-прежнему хладнокровно пресекались снайпером. Толпа, меж тем, снова стала собираться у зданий, теперь плохо видная с той стороны, она напирала и напирала все сильнее, первые не хотели, но были вынуждены сдвигаться вперед на метр-другой, ибо их подталкивали задние. Среди масс бегущих пронесся слух, что скоро здесь появятся прорвавшие границы зомби. Где-то вдали, примерно на площади Гагарина, разгорелась перестрелка, оказывается до тех уже пор разрослась толпа, через некоторое время стало понятна причина – внутренние войска, ушедшие с блокпостов «пятого кольца», прорывались к своим. Этой группе пройти не дали, правда, дорогой ценой, убитыми оказались не меньше трех десятков человек, не считая беженцев,  попавших под перекрестный огонь. Узнав о случившемся, раненый, наконец-то стало известно его имя, Тихон, пожал плечами и посочувствовал лишь своим товарищам, вроде как это они уничтожили группу «черных».