Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 73 страниц)

– Но согласись, несмотря на место в тройке по уровню коррупции, на вывоз активов и пассивов из страны, на весь нигилизм новых радетелей отечества, нефтедоллары приносят и простым гражданам пускай немногое, но хоть что-то с барского стола.

– Я смотрю, ты все еще непоколебимо любишь Пашкова.

– Нет, просто мне он по-прежнему симпатичен. Несмотря на войну. Кстати, у нас, в Запорожье, народ издавна проникся к нему симпатией.

– Просто потому, что вы его плохо знаете.

– Вероятно, мы и Ельцина плохо знали, но он здесь нравился только коммунистам и моей маме. Я его на дух не переносил.

– Как у вас сейчас с мертвяками? – раз на то пошло, спросил он.

– Так себе, – вздохнул запорожец. – Армия у нас хуже только в Лихтенштейне, так что воюем, в основном, своими силами. Было две попытки очистить Запорожье от зомби, десятого и пятнадцатого, но результата хватало ровно на заявление мэра. А потом мертвяки появлялись опять. А у вас, я слышал, поспокойнее?

– Да, – Оперман вспомнил свои перебежки до работы или магазина и обратно  в первые дни после восстания  и невольно вздрогнул.

– А мы, вот, кажется, привыкли. Нас, казаков, ничем не запугаешь, – Виталий улыбнулся, но улыбка вышла невеселая. – Я к родным думаю переезжать. Потеснимся, но ведь мои старики не больно горазды с мертвыми сражаться. Жена уже перебралась, мы с ней поругались недавно, – признался он. – Вот сколько… дня четыре не созваниваемся. Наверное, даже хорошо, что ты так и не женился, – неожиданно прибавил он. – Куда меньше беспокойства.

Разговор потихоньку стал закругляться, наконец, Виталий задал традиционный вопрос «Что качаешь?». Оба они, как только появилась возможность подключения к быстрому Интернету, только тем и занимались, что выуживали старые и новые фильмы из сети.

– Сейчас впал в детство и выуживаю «Телефон полиции 110», сериал ГДР, помнишь, конечно.

– Конечно, помню. А я, как на грех, тяну чехословацкий сериал «Тридцать случаев майора Земана».

Разговор постепенно заканчивался. Наконец, Виталий попрощался и отключился. Оперман еще немного посидел перед монитором, потом позвонил Борису. Тот откликнулся с заметным запозданием.

– У нас сегодня заседание кафедры было. Решали, что делать первого сентября. Вроде бы набрали народ, а половина не приехала: кто-то по личным причинам, кто-то из-за дальности, иностранцы и вовсе отмелись сразу, а иных уж нет.

– А что ты хочешь, количество населения ныне стало таково, что мест в вузах больше, чем молодежи.

– Это пускай твой МИСИС говорит подобное. У нас еще конкурс был.

– Как новый выходной праздновать собираешься?

– Да ну его, – Борис плечами пожал. – Ерунда все это. Боюсь, мои студенты совсем из колеи выбьются. Какие-то дискотеки устраивают. А двадцать третьего первый экзамен для «хвостатых». Боюсь, приду только я.

Борис извинился за то, что не может долго говорить, дела, и тоже отключился. Оперман остался один. Он побродил немного по комнате, потом вышел на улицу, в магазин, подкупить пива. А затем отправился на работу. Несмотря на установившийся в городе относительный порядок, продажи техники никак не хотели расти, шеф, видя, что забитый доверху склад, не пустеет, рвал и метал. Звонил во Владивосток и продолжал тоже самое.

Его можно было понять. Дорога через Сибирь числа с тринадцатого-четырнадцатого оказалась заблокированной наглухо, с восемнадцатого встал уже и Транссиб, в основном, из-за постоянных нападений живых мертвецов, просачивающихся не только из Китая, но и Монголии и Казахстана. Впрочем, если учесть, что между странами входящими в Шанхайскую организацию сотрудничества, границы отмечали лишь таможенные посты, поток беженцев, а следом за ними и зомби, в Россию только возрастал. А вот теперь о том же говорил шефу подрядчик из Владивостока. Дорога перекрыта наглухо, в те города на Транссибе, что уже пережили и появление зомби и их очистку, вновь пожаловали живые мертвецы. Так что транспорта скоро не ждите. Шеф разъярился и бросил трубку мобильного на пол, размолотив ее на куски.

– А дорогое барахло из Европы попробуй реализуй, когда народ скупает только товары первой необходимости. Тут никакие распродажи не помогут, – зло произнес он, немного придя в себя. – Пока был «Самсунг» «Филипс» никому и даром не всучишь. Тем более сейчас. А европейцы только накручивают цены на провоз. Слышали, что во Владивостоке опять подняли пошлины на подержанные иномарки и технику? – народ покачал головами. – Со среды как раз. Чует мое сердце, это всем боком обернется.

Он не докончил говорить, ушел в кабинет. Беседовал с кем-то по городскому телефону оттуда, тоже ругался, но уже тише. Потом, ближе к вечеру, велел всем расходиться.

– До вторника. Праздновать будем. И слава богу, что из зарплаты не вычтут, – добавил он напоследок.

Оперман снова ушел последним, сторож закрыл за ним калитку и глухо звякнул замком. Вернувшись домой, Леонид сразу отправился на боковую, а утром прошелся по магазинам. Купил побольше пива. В праздник выходить он никуда не хотел, едва только услышал о решении правительства устроить выходной и веселье на всю катушку. Во-первых, давно уже чурался подобного рода увеселений, а во-вторых…. Как объяснить. Он и для себя не находил должных ответов. Напротив, было странное ощущение: с одной стороны, как ни старался скрыть от себя Леонид, но война в Крыму, задела его, задела сильнее, чем он предполагал. Он сопереживал, и вот тут начинаются странности. Он и болел за наших, но одновременно с этим  желал, понимая, что они все равно победят, желал больших потерь. Как в  футболе, когда сборная рвалась на чемпионат мира, он болел против нее, за любого противника, но всякий раз праздновал победу России и огорчался, когда она терпела поражение.

Нет, не как в футболе, здесь все было слишком реально и зримо. Все по-настоящему: каждая смерть, каждая потеря приходила не с полей олимпийских сражений, а с битв то незримой, то явной войны. А то и обеих кряду. Сообщали – наши несут потери от прорвавшихся в Кодорское ущелье зомби, несколько десятков человек личного состава, не считая извечного абхазского ополчения, погибло, в воздух поднята авиация, два самолета разбились в первый же день. Он и смеялся зло и печалился горько. И не мог объяснить такой вот разброд в мыслях, всю эту шизофрению.

А началась она ох как давно. С той самой поры, как на картах мира образовалась Россия. Вернее… нет, он лжет самому себе, позже. После того как парламент был расстрелян из танков, после начала войны в Чечне. Тогда, когда он окончательно похоронил  в себе свою родину. Ту, что всегда считал отечеством – Советский Союз. А ведь так же шизофренически странно все начиналось: весной девяносто первого, когда из магазинов пропало все, а цены, впервые за долгое время взлетели вверх, когда волнения в разных частях страны стали нормой, когда внутренние войска не успевали перебрасывать на новые мятежи, когда юмористы горько шутили о том как сердце воюет с печенью, намекая на битвы Ельцина и Горбачева за власть – именно в эту пору прошел референдум с единственным, поистине гамлетовским, вопросом: быть или не быть. Союзу Советских Социалистических республик. Восемьдесят процентов населения пришло к урнам в тот день, несмотря на препятствия некоторых республик, кажется, все той же Грузии и Прибалтики, и три четверти из них ответили «да» на незамысловатый вопрос референдума. А всего через полгода, в ноябре Советский Союз официально прекратил свое существование. Пятнадцать республик – пятнадцать сестер, отправились в самостоятельное плавание. Все больше и больше отдаляясь друг от друга. Поначалу незаметно, ведь и единой валютой для всех был рубль, и язык оставался общий, да и команда на олимпиаде девяносто второго оставалась единой, пусть и под флагом МОК. Но чем дальше, тем больше и больше проявлялось различий. Несмотря на митинги протеста, на призывы оппозиции, на свержение и убийства самих президентов – союз все больше походил на тень, терявшуюся во мраке наступающей ночи.

Вот тогда он и перестал и верить и надеяться и любить. В нем поселилось что-то желчное, злое, неприятное самому. Что-то, что не давало покоя презрением и нетерпимостью. Но не твердо сидело внутри, не желало выкорчевываться, и лишь выпускало пар накопившегося негодования.

Запорожцу повезло больше. Он, хотя и старше его на три года, но все же сумел жениться, как раз, когда Украина кричала, что москали все сало сожрали, и он был одним из кричавших. Быстро развелся, женился повторно. Сумел устроиться на хорошую работу, имел продвижение по службе, правда, после кризиса девяносто восьмого, потерял все, но не отчаялся, а встал на ноги сызнова. И еще раз, уже в восьмом. И теперь снова набрал обороты.

А Леонид – поработав в типографии до того же девяносто восьмого, после кризиса он переключился на мебель, потом стал наладчиком компьютерного «железа», а вот теперь устроился «ночным бухгалтером» на склад сети магазинов. Это не повышение, это плескание в луже. Бессмысленное барахтанье, хотя бы потому, что сам барахтающийся не видит ни выхода, ни нужды что-то менять.

В тот день Оперман напился.

69.

– И все же объясни мне, зачем ты стрелял? – в сотый раз спросил Важа, с трудом приходя в себя после длительной пробежки. Они схоронились в подвале одного из полуразрушенных домов городка, чтобы добраться до места, им предстояло проделать куда больший путь.

– Важа, перестань, – устало попросила Манана. Но Важа настаивал, Иван снова сказал, в который, уже раз, что этим пытался отвлечь охрану президента Чечни. Что, если бы не его выстрел, не суматоха, возможно, им не так просто удалось бы уйти. Или не удалось бы вообще. Бахва Куренного немедля поддержал, но Важа требовал пояснений.

– А если предположить, что ты изначально знал о прибытии президента и погнал нас долгой дорогой именно для этого? Чтоб свои дела поправить. Может, тебя специально подослали его убрать. У вас ведь его не любят.

Подобные версии Важа излагал уже давно. С того самого времени, как они, миновав перевал и переправившись через Ингури, добрались до территории Большой Грузии. Его не слушали, но Важа отчаянно, как все молодые, стоял на своем.

– Да, не любят. Что с того. Президент всегда может просто снять, – Бахва стал объяснять молодому подробности малоизвестной тому российской политики.

– А может, решили не снять, а вот так вот, прихлопнуть на приграничной полосе, и обвинить во всем нас, грузин. Ну чтобы опять, как в восьмом, начать. И еще что-то оттяпать. Они ведь и на Сванетию глаз положили, и не говори мне, Бахва, что это не так.

– Даже спорить не буду.

– Мне завидно, – произнес Иван, и от его голоса Важа неприятно поморщился. Никак не мог привыкнуть, сколь хорошо русский говорит на их языке. – Какие ты мне способности приписываешь. Просто диву даюсь. Это надо ж так все рассчитать. И вашу группу, и мертвецов и…

– А не сложно. Понятно, что одинокого мотострелка мы захватим в плен. Понятно, что нам дадут уйти. А ты вотрешься в доверие Бахве.

– Важа, ты считаешь меня идиотом? – на чистом русском спросил Бахва, даже не обернувшись. Наступило молчание. Вздохнув, командир добавил: – Все, кажется, улетели.

Они пробирались мимо развалин домов по центральной улице поселка. Бывшего поселка Мухашура, после налетов от него не осталось ни одного целого строения. Российская авиация вот уже четвертый день утюжила прилегающие к Ненскре и Ингури поселки с таким остервенением, что поначалу группе показалось, будто меж двумя странами и, в самом деле, началась полномасштабная война.

Все началось еще утром тринадцатого, как раз когда Бахва вывел своих к Квемо-Марги. Крохотное селение, прилепившееся к мелководной в это время года Ненскре. В иных местах лишь галька отмечала русло реки, сама же Ненскра шумела где-то под ними, тихо, неприметно. Только в самом центре русла тек ручеек, перепрыгнуть – и ты на другой стороне реки. Бахва так и сделал, и поскользнувшись на мокрых камнях, упал, отбив бок, жалея о собственной никчемной браваде. Остальные преодолели ручей куда спокойнее. Манана шла замыкающей, Иван любезно подал ей руку, она ответила. Брат недовольно взглянул на сестру, но ничего не сказал. Ей решать. Вчера она безропотно отдала русскому свою винтовку, и вот ныне, как продолжение. Как развитие темы.

Он покачал головой. Возможно, все это надумано. В самом деле, она прекрасно знает, что будет с русским, стоит им добраться до Кутаиси. Особенно сейчас, когда они выяснили, что происходит. Приемник, Бахва все же сумел зарядить его от крупного лимона, сорванного у самой реки, поработал четверть часа, но смог выдать им две музыкальные композиции и блок новостей. От которых всем четверым стало не по себе.

Теперь с русским возиться точно не будут. Выкачают все, что он знает, а он знает, Важа тут прав, много больше, чем пытается представить, и тут же отправят к праотцам.

Бахва вздохнул устало. Последнее время, как он нашел батарейки на разбитом складе канцтоваров, слишком часто слушал радио. Грузинское почти не ловилось, что обидно, а вот российское вещало в любом диапазоне, заглушая все остальные станции. Он снова взглянул на небо. Штурмовики улетели, пора двигаться дальше.

– Группа, – шепотом произнес Бахва, – давайте, за мной. Пока еще не стемнело, надо выбираться из поселка. Важа, ты  у нас самый глазастый, ищи не разбитую машину. Здесь где-то должна быть автостоянка.

Бомбили только днем, ночью власть переходила в руки мертвых. Российская авиация так и не научилась летать в темное время суток. Разве что беспилотные самолеты, шумно тарахтящие над головой, выискивающие не то живых, не то мертвых, некие, не ведомые группе цели, по которым днем наносились все новые удары. Поэтому у группы было немного времени на рассвете и закате, чтобы передвинуться еще дальше от границы, еще ближе к дому. Туда, где уж точно русские не дотянутся. Не посмеют. Хотя…

Вот это «хотя» преследовало Бахву всю дорогу до Мухашуры. В поселок они вошли семнадцатого, тот предстал им грудой развалин, высота которых едва превышала вдвое человеческий рост. Понятно, что русские стремились упредить всеми силами новый прорыв зомби, но уж больно сильно было упорство и решимость командования, приказывавшего изо дня в день крушить до фундамента поселки и дороги, превращая их в бесконечную зыбь из бетона, камней и арматуры.

Тринадцатого же Бахва вышел на связь с батоно Ираклием последний раз. Обстоятельно рассказал о своей деятельности, о пленнике, о поселке Сакен и о перевале Хида. О том, что, возможно, доберется до Кутаиси через пару дней, самое позднее. Тогда, еще до первой бомбежки, он и не думал, что русские будут столь усердно мстить мертвым за потревоженный покой. Тогда, утром тринадцатого, выходя на связь, он еще видел живых. И они, хотя и прятались, но тоже лишь от мертвых, завидев группу, жители поселка, кто знает, какой они были национальности, да это не так и важно, успели поприветствовать их взмахами руки. А уже через четверть часа началось светопреставление. Продолжавшееся с перерывами все четыре дня. Поневоле начнешь думать, что именно твой звонок вызвал весь этот кошмар, и что именно за твоей группой охотится почти авиация южных частей, не переброшенная в Крым, ведь она расширяла площадь бомбовых ударов как раз сообразно тому, как группа пыталась выбраться из-под обстрелов.

По окончании последней бомбежки Бахва связался с Кутаиси еще раз. Безрезультатно. Он повторил попытку сызнова, но ему все равно не ответили. И вот когда группа разбрелась по поселку в поисках транспортного средства, чтобы как можно скорее выбраться по еще не уничтоженной окончательно дороге на юг, из зоны бомбежки, ему в голову пришла простая, но удивительно ясная мысль. Странно, что за все это время, за полмесяца пребывания вдали от центра, она так ни разу не посетила его.

Столько времени прошло. Столько всего случилось за эти полмесяца. Кому теперь нужна его информация, его доклад, его пленник, наконец? В центре мягко поблагодарили, но это вовсе не означало, что они не успели переменить и мнение, и тактику. Столько событий наслоилось, накладывалось одно на другое каждый день. Теперь, когда в его распоряжении был работающий приемник, Бахва понимал, сколь нелепы, быть может, все его устремления, все действия, и сколь ненужны уже все наставления, что он получил когда-то. Какой смысл в организации повстанческого движения в Абхазии, когда парламент этого региона уже грозится России о выходе из состава, если та не поможет с уничтожением мертвых, не подвезет гуманитарной помощи, не выделит транш на пару миллиардов? Какой смысл устраивать акции против федеральных или абхазских войск в Кодори, если все это  и много лучше делают живые мертвецы? Какой смысл в сборе информации о передвижении войск, если войска эти маневрируют каждый день, проходя десятки километров в погоне за неуловимым, почти неуязвимым врагом, – и на черта теперь России Грузия, когда она и так борется на два фронта. Вернее, на три, прежде всего со своей армией. Нежданно прорвавшийся в эфир турецкое радио, разбавлявшее попсу новостями, сообщало на чистом русском о массовых побегах заключенных, о войне вооруженных сил с милицией, о дезертирстве из армии, достигшем, трех тысяч человек только с начала августа. А что будет в Крыму, который, как напоминали ядовито ведущие, согласно Кучук-Кайнарджийскому мирному договору и последующим соглашениям, в случае отторжения от России, может быть возвращен Турции, как правопреемнице Османской империи, ведь этот договор никто не аннулировал.

Бахва заметил, как далеко отошел от товарищей, и совсем не видит Ивана. Он окликнул Манану, та зашла в аптеку и довольно долго оттуда не возвращалась. Снова оглянулся, на этот раз в поисках Важи. И вздрогнул, услышав гул мотора. В наступившей тишине, которую не пытались прервать даже птицы, отчетливо доносился звук подъезжавшей машины. Манана торопливо вышла из аптеки, рассовывая по карманам бинты. Важа появился с другой стороны улицы, в проеме разбитого окна. Все трое синхронно подняли оружие.

В Мухашуре не было местных жителей. Или они спрятались слишком надежно, чтобы их могла заприметить даже диверсионная группа. Или находились под завалами, а, значит, на пути к верной смерти, ибо никому уже невозможно теперь помочь им. Ядовитая тишина распростерла свои смертные объятия над поселком, обволокла его, так что даже шепот воспринимался как крик о помощи. И вот теперь, после отлета российской авиации, первый звук прервал многочасовую тишь. Бахва рванулся к ближайшему завалу, Манана спешно вернулась в аптеку.

У поворота остановилась открытая машина, «Лендровер».

– Это я, не стреляйте! – донесся до Бахвы голос Ивана. Он опустил карабин. – Я вам нашел средство передвижения… Так себе, одно колесо спущено, но главное, бензин забыли слить. Очень спешили.

Важа подошел к машине последним. Сел позади Ивана, держа карабин на коленях. Он никак не мог понять, откуда русский выкопал этот внедорожник, ведь он сам обошел все окрестности, внимательно просмотрел и стоянку, на ней находилось шесть машин, разбитые в хлам, но никакого «Лендровера» и в помине не было. Откуда Куренной смог его выкопать? Загадка. Очередная, на которую у Важи не было ответа. Как будто нарочно, новое звено в цепи. Все той же, которую молодой диверсант конструирует с момента встречи с русоволосым богатырем. Теперь он был убежден прочно и безоговорочно, что та встреча была неслучайна, и что этот богатырь ведет их сам, с одной, ему только ведомой целью. Пока их движение совпадало, возможно, Ивану и в самом деле, надо было попасть в Кутаиси. Но что выйдет дальше? Важа терялся в догадках. Подозревал неладное, ощущение это не давало ему покоя, но выразить на словах свои переживания не мог и не решался. В основном из-за Мананы. Слишком неровно та дышала к пленнику, и не заметить этого невозможно.

«Лендровер» разогнался до сорока километров, и на этой скорости по ухабистой дороге сумел добраться до Джвари. Приграничная трасса была безлюдна, ни машин, ни пеших. Даже в селах, большею частью так же разнесенных в щебень авиацией, не было слышно ни малейшего шума, не видно ни единого движения. Мертвые ушли вместе с живыми. Или схоронились вместе с живыми. Или исчезли под ударами. Так же вместе с живыми. Манана, сидевшая на заднем сиденьи, позади брата, просматривала берег Ингури в поисках возможной живой души.

От Джвари дорога повертывала на юго-восток. Именно здесь, обойдя Дауч с другой стороны, и спустившись с перевала между горами Акиба и Охачкуе, группа изначально должна была выйти к реке. ГЭС принадлежала уже Грузии, и северный берег Джварского водохранилища контролировался грузинскими войсками и европейскими миротворцами. Манана не увидела ни тех, ни других. Впрочем, посты вынесены слишком далеко, возможно, она просто не увидела. Ей хотелось надеяться на это.

Не заезжая в Джвари, они увидели несколько мертвецов, так что рисковать не стали, свернули на бетонку в сторону Джгали, и далее сумели добраться до Мухури, прежде чем в баке внедорожника кончился бензин. Здесь русские уже не наносили удары, дорога была свободна, чиста, но жителей в поселке они по-прежнему не увидели. Видимо, как предположил Бахва, все бежали прочь от огня авиации.

– Или, еще раньше, от мертвых, – предположил Иван. Он все это время вел машину, под его управлением «Лендровер» шел ходко, не обращая внимание на лопнувшие шины, искря на камнях ободами, послушно уворачиваясь от воронок. Даже прошедший короткий дождик, уже когда они свернули к Джгали, не убавил уверенности Ивана ни в машине, ни в собственных навыках. Сидевший прямо за ним Важа послушно отнес их в тот же список. Манана, стоило им съехать с приграничной трассы, теперь искоса посматривала на Куренного, занятого дорогой, и эти взгляды  поминутно перехватывал Важа. И тревожно посматривал на Манану. Будь он повнимательнее, заметил бы, что Иван видит его беспокойные взоры в зеркало заднего вида.

На окраине Мухури остановились. Не разбитая бензоколонка, увы, пустая, выкачали досуха. Внедорожник докатился до центра поселка, не тронутого ударами с воздуха, но на большее бензина не хватило. Группа вылезла оглядеться. Прежняя уж очень знакомая тишь давила на уши. Важа зачем-то крикнул в пустоту, эхо пару раз ответило ему, пустое, глупое эхо, вызвавшее трепет надежды и тут же его похоронившее. Он растерянно огляделся и пошел к магазину за припасами.

Сельпо, наверное, единственный магазин в поселке, был обклеен объявлениями так, что стекол не было видно. Маленькие листочки бумаги трепыхались на ветру, когда Куренной подошел ближе, они что-то напомнили ему, он тщился вспомнить, где и когда он видел нечто подобное. Покуда не вчитался в торопливые буквы наспех написанного письма.

«Лала Гугава, двадцати одного года, с красивыми волосами, которые заплетены в косу до пояса, рост метр шестьдесят пять, одета в белую майку с иностранной надписью, серый дождевик и темно-синие джинсы. Кто видел,  пожалуйста, отпишите родным в Сенаки. Лала, если ты прочитаешь это объявление, пожалуйста, не задерживайся, отправляйся следом. Мы вероятно остановимся там по адресу…». Объявлений подобного рода на дверях, стеклах сельпо насчитывалось не меньше сотни. Должно быть, все они писались либо когда через город прокатилась волна мертвецов, либо позже, когда толпа беженцев из приграничных районов, обстреливаемых российской авиацией, пошла в панике на юго-восток, увлекая всех за собой.

Иван наконец, вспомнил, где видел эти записки. Документальный фильм о Сталинграде, снятый, кажется, немцами. На переправе через Волгу, на каждом столбе, на каждом ящике, доске, на полуразрушенных домах у реки, от самой земли до высоты метров двух виднелись схожие клочки бумаги. Когда немцы сжали кольцо вокруг города, вошли в него, только тогда Сталин отдал приказ эвакуировать жителей, прежде служивших живым щитом. Многие терялись в спешке эвакуации, семьи разъединялись, растворяясь на другом берегу. Оставались лишь эти бумажки. Последнее напоминание.

К Ивану подошел Бахва, Куренной, читая листки, даже не заметил, как тот вырос у него за спиной, и невольно вздрогнул.

– Что это? – спросил командир. Иван посторонился и зачем-то прибавил вполголоса:

– Как в Сталинграде.

Оба помолчали невольно. Затем Бахва неожиданно произнес:

– Брат моего деда там погиб. Он как раз эвакуацией занимался.

– А мой на подступах, в ноябре сорок второго. Арсений Лукич Куренной.

– Константин Георгиевич Шалимов. Может…, слышал? – в голосе прозвучала робкая надежда. Но Иван медленно покачал головой. Бахва снова вздохнул и оглянулся. Манана вышла из магазина, молча разведя руками. Важи видно не было – он побрел в поисках заправки на другой конец поселка. Через полчаса вернулся с пустыми руками. Многие дома в поселке были разграблены – или самими жителями, в спешке бравшими все, что могли взять, или мародерами немного позже.

Они постояли немного у сельпо. Солнце медленно закатывалось за отроги Эгрисского хребта, уходившие далеко на запад, к самому морю.

– Переночуем здесь, а завтра пойдем пешком, – коротко скомандовал Бахва. Никто не протестовал, они подыскали себе подвал понадежнее для отдыха. Перед отходом ко сну, Бахва еще раз попытался связаться с Кутаиси, но нет, результат был все тот же.

– Может, их тоже эвакуировали? – предположила сестра. Брат пожал плечами: все может быть.

– В любом случае, нам надо добраться до места и все выяснить.

С этим никто не спорил, группа улеглась спать. Наутро предстоял долгий путь. Иван предложил спуститься по отрогам к трассе Зугдиди – Кутаиси, но Бахва настоял двигаться вдоль хребта. Возможно, обстрелы еще продолжаются, рисковать больше он не хотел. А тут, в горах есть мизерный, но шанс найти спокойное, не оставленное жителями село. Мало ли откуда пришли мертвые, может, как раз с долин.

Четыре дня они двигались вдоль хребта, медленно спускаясь по отрогам, покуда не достигли Цхалтубо. Последние дни шли с трудом, Манана подвернула ногу, вывих оказался достаточно серьезным, лодыжка опухла, причиняя сильную боль. За все это время им не встретилось ни единой души, если не считать сумасшедшего старика, жившего в одном из пастушьих кошей. Он крикнул им что-то о торжестве справедливости и призвал остаться с ним и дождаться прихода этой справедливости. Бахва вежливо ответил отказом и продолжил путь. Старик кричал им вслед что-то, но ветер относил его слова в сторону гор.

Только в Цхалтубо им встретились и живые, и мертвые, и первых было больше, чем вторых. Иван подошел первым к первой же попавшейся им на пути группе мужчин, сидевших на корточках возле старого «командирского» УАЗа, попросил машину, просил подвести, но собравшиеся на него старались не реагировать. Будто и не было его вовсе. Иван покусал губы и пошел далее, Важа, как привязанный, следовал за ним. Бахва сам остановился у мужчин, спросил тоже самое. В ответ ему покачали головой, разговаривать не стали.

Городок замер, затаился. Пришествие в него незнакомцев вызвало цепную и всегда одинаковую реакцию у всех встречавшихся им на пути – отторжение. Бахва несколько раз пытался заговорить, покуда не помог одной старухе перетащить до дома канистру с водой. Та сперва недовольно, но все же приняла его помощь. А затем, заместо прощания, сказала:

– Все вы приходите, а зачем приходите, и сами не знаете. Все бежите, а куда, снова непонятно. Некуда бежать больше. Земля круглая и со всех сторон море. Куда ни поплыви, везде одно и то же. Если не все равно, где помирать, умирай там, где родина. Зачем еще бежать. Ну скажи, зачем?

– Нам в Кутаиси надо, калбатоно.

– Ты там родился?

– Нет. Но нам все равно очень туда надо. Моя сестра подвернула ногу, мы могли бы дойти, но боюсь, до темноты не успеем. Всего ничего осталось, – он не понимал, почему рассказывает все это старухе, закутанной во все черное, только седые пряди выбивались из-под платка.

– Десять километров, – уточнила старуха. Бахва кивнул. – Да, с сестрой тебе тяжело придется пешком-то. Мертвые, они как партизаны, сейчас еще прячутся, ждут, а придет их времечко…. И никуда вы от них не денетесь, ни в Кутаиси, ни в Тбилиси, ни на краю земли. Вон мужчины наши в горы ушли, в пещеры, – она махнула рукой в сторону кряжа. – Думают, там не то отсидеться можно, не то семью сберечь. А уж не сбережешь. Мне хорошо, я восьмой десяток разменяла, все видела. На войне дважды была. Дом мой в Сухуми разбомбили свои, сюда ушла, к сестре. Ее схоронила, так теперь… нет, теперь здесь моя родина, никуда отсюда не двинусь. Незачем. Да и некуда. Это пусть молодые бегут, пока могут. Жаль, что недолго осталось…. Жаль мне вас, молодых. Не повидали вы мира, не пожили, не любили, не грустили, не расставались. Ничего не поняли еще. Вкуса мира у вас еще на губах не побывало. Жаль мне вас, – повторила она, сокрушенно кивая в такт медленно истекающим с губ словам.

Бахва извинился. Неожиданно ему вспомнился Отари Георгиевич из Мели. После разговора с ним оставался в точности такой же осадок, как и сейчас. Он хотел было идти, но старуха задержала его, дернув за рукав.

– Хорониться, конечно, глупо. Я вам помогу. Мертвые сюда приходили, да быстро ушли. Я осталась, а вот племянника моего они с собой увели. От него во дворе старый «Москвич» стоит, если хотите, забирайте. Не знаю, почему прежде ее не отдавала. Старая стала. Жадная. Не дала тем, кто в ней так нуждался. Ведь до Кутаиси всего десять километров.

– Мертвые из Кутаиси шли? – она покачала головой. Бахва вздрогнул. Обернулся. Манана разговаривала с Иваном. О чем они могли шушукаться? Ему не хотелось думать. Иван и так тащил ее весь последний день, сестра старалась без него шагу не ступать. И отказалась от услуг Важи. А тот… хоть бы сделал вид, что все еще в команде. Нарочито ушел в себя, теперь не подступиться. Нодар бы нашел слова, а вот ему они не приходили в голову. Да, Нодар нашел бы… он вспомнил разговор с Иваном. Кажется, в семье Нодара тоже кто-то погиб на той войне, и кажется, в Белоруссии, в первый месяц. Да, верно, он рассказывал. Сказать Ивану, ведь он когда-то спрашивал? Наверное, у них бы нашлась тема для беседы о войне, для долгой беседы. Почему-то несмотря на погибших дедов, у Бахвы поговорить с Иваном не получилось. Он хотел, но…

– Ну что стоишь, проходи, – старуха открыла калитку, повела Бахву за собой. Прямо у ворот стоял побитый «Москвич-2141», прежде ярко-красный, ныне совершенно облезший. Старый, как горы вокруг. Хотя нет, горы молодые, по меркам вечности. И городок молодой, основан меньше ста лет назад. Просто выглядит старо. Здесь все выглядит старым, прожившим свое, или, скорее, пережившим. Перешедшим свой срок и почему-то оставшимся на срок следующий. Бахва влез в легковушку, огляделся. Тесновато, но грех жаловаться. Тем более, за руль все равно сядет Иван. Он посмотрел на приборную доску. Бак был полон.