Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 73 страниц)

Оперман встретил его на пороге.

– Сколько с меня? – тут же спросил он, глядя на пакет. Борис стал отнекиваться, но Леонид настаивал, хорошо, подумал Лисицын, с неохотой отдавая деньги, он не в курсе взятки, данной терапевту. – А это что, детское питание? Ну ты, брат… тебе только скажи.

– Тебе будет полезно. Вот минералка, – он извлек пятилитровую бутыль «Нарзана». – Тебе пить надо больше. Как ты вообще сейчас-то?

– Да вроде полегче. Голова хоть не кружится и вроде не болит. Слушай, что бы я без тебя делал…

– Да ладно, свои люди, сочтемся. Гурова твоя придет не раньше пяти, я на всякий случай буду на подхвате, если надо будет в аптеку, – Оперман снова слабо улыбнулся, улыбкой уставшего от надоедливой болезни человека, и проводив гостя в кухню, стал загружать холодильник припасами.

– Чай будешь? Сейчас разогрею, у меня только сухарики, сам понимаешь…

– Да я на твои сухари не претендую. Обойдусь и вареньем как-нибудь.

– Ладно, обойдись, – Оперман достал из холодильника конфитюр. – Как там Москва, чем дышит. Я уже пять дней из дому не выхожу. Сперва выходные, не надо вроде, а потом вот это.

– Дышит, мало не покажется. Слушай, а начальство твое что, – Оперман помрачнел, отвел глаза.

– Да кончилось мое начальство. Закрыли склад. Шефа перевели в магазин, распродавать, что не распродано, а остальные вон. Хорошо, хоть денег немного дали. Пятьдесят тысяч. Особо не разбежишься, но все же.

– Наверное, у тебя еще и от этого. Стресс, такая штука, – они еще какое-то время обсуждали болезнь Леонида, потом тот снова вспомнил о Москве. Борис, не очень хотел отвечать на вопрос – по столице он ездить боялся, страшась нарваться на милицию со своим «волчьим билетом». Тем паче, нюх у ментов был тот еще, беженцев, особенно тех, у кого могли разжиться тысчонкой, они тормозили немедля, выхватывая цепко из толпы и проверяя документы или попросту обыскивая. Публично обыскиваемые жались к стенке, пытались спрятать лица от безразличной толпы, мерно обтекавший их, пытались немедленно прекратить обыск взяткой, хотя раз начав, менты унижали человека довольно долго, методично распаковывая мешки и пакеты, раскладывая нехитрый скарб прямо в проходе, отчего некоторые из москвичей, понаехавших ранее, могли от души поглумиться, наступив на что-то съестное или хрупкое, что могло с хрустом сломаться, испортиться, придти в негодность. Толпа разом останавливалась, поглазеть на непредвиденное удовольствие от чужого унижения, словно этим пыталась избыть собственное, милиция, понимая потеху невзыскательной публики, не спешила ее разгонять.

– Зато вот вчера сообщили, мы окончательно и бесповоротно победили Украину еще и в газовой войне, – вывернулся Борис от расспросов Опермана. – «Газпром» перекрыл все магистрали, до окончательного расчета за поставленные кубометры золотом, пшеницей или салом.  А у них и так голод начинается и… – он вспомнил Слюсаренко. – Кстати, как там твой хохол поживает, не в курсе?

– Даже не представляю. Я звонил ему на домашний, на мобильный, но международная связь, кажется, накрылась, – Оперман помолчал, а потом заметил нехотя: – Вот так всегда, смеемся над созданными для нас свыше врагами, а потом обнаруживаем в них своих близких.  Я анекдот вспомнил по этому поводу, – неожиданно продолжил он: – Идет заседание Киотской группы. Выступает российский ученый:

«Из-за глобального потепления за прошедшие пять лет отопительный период у нас сократился на две недели».

«А у нас за пять лет на два месяца», – перебивает украинец.

«Это как же так»?

«Скажите спасибо вашему «Газпрому».

Смеяться не хотелось, но оба выжали из себя улыбку. Обстановку разрядил звонок в дверь – пришла терапевт. Звонко цокая каблуками по паркету, прошла в комнату. Следом проник запах духов, тяжелый, едкий, Лисицыну почему-то показалось, что парфюм просрочен. Гурова быстро достала из сумочки бланки рецептов, в глубине металлом сверкнул пистолет. Присела с Леонидом.

– Давненько мы с вами не виделись,  с весны, кажется.

– Да, вроде так, – неловко пробормотал он.

– И не заходите. Приходится мне, хотя и не положено. Так, какие у вас сейчас требования, – шутки шутками, но за ними стояло желание быстро разделаться с больным, чтобы спешить к следующему, Борис приметил, что в адресной книжке, из которой она вытащила бланки, помимо Опермана значилось еще два зачеркнутых адреса и полдюжины незачеркнутых.

– С кровью выделения были? Тошнота, рвота? – Оперман покачал головой. – Вот и славно. Фталазол больше не принимайте ни под каким предлогом, он совсем от другого… Сейчас выпишу, что потребуется, но если вдруг выделения будут с кровью, или температура подскочит, немедленно звоните, я вам другое дам. Пока вот это, – она села за стол, быстро начеркала что-то ведомое только другим врачам да фармацевтам в аптеке, исписала два рецепта и бумажку, инструкцию по применению. Потом скороговоркой объяснила, названий Борис не запомнил, понял только, когда и сколько надобно употребить одного и другого препарата. Оперман видимо, тоже, он пристально смотрел на терапевта, прищурившись и беспокойно потирал щеку, так он делал всегда, когда нервничал.

Гурова поднялась, стремительно протянула рецепты Леониду и попрощавшись, вышла в коридор.

– До сих пор не запомню, как у вас тут замок открывается, – произнесла она. Оперман поднялся, но Борис предусмотрительно опередил его. Подошел к врачу, выпуская, вышел следом.

– Это серьезно? – спросил он.

– Полагаю, нет. Шлаки из вашего приятеля уже вышли, так что теперь таблетки, легкое питание, творожки, кашки, и прочее, никакого мяса, картошки, сырой пищи. Через несколько дней все пройдет, – и не дожидаясь следующего вопроса, вошла в раскрывшийся лифт, быстро нажала кнопку, и улыбнулась Борису на прощание. Лисицын вернулся в квартиру, Оперман тем временем, разбирал листки, пытаясь прочесть:

– Ты хоть что-то запомнил, из того, что она настрочила? – Лисицын покачал головой. – Это немыслимо, и говорит как из пулемета, и пишет будто в разведке работает.

– Давай, я сейчас схожу в аптеку.

– Только не вздумай из своих. И потом, надо же узнать, где дешевле.

– Что дешевле? Вот именно. Ладно, раскрывай кубышку, я побежал.

В аптеке молоденькая девушка, ни секунды не раздумывая, выдала ему пухлую коробку и блистр с крохотными капсулами и разъяснила – эти, маленькие, два раза в день, большие – три. Поблагодарив, он вернулся к Оперману. Тот открыл не сразу, приложив ухо к двери, Лисицын услышал работающий телевизор.

– Извини, опять прихватило, – и пошел в кухню, пить таблетки.

– Слушай, а чего ты вдруг новости смотришь? – спросил Борис, присаживаясь перед телевизором. Передавали постоянную рубрику «плохие новости из-за рубежа», как ее следовало называть. На сей раз речь шла о дефолте по внешним и внутренним долгам, объявленным правительством США. Доллар с сегодняшнего дня обесценивался на семьдесят процентов.

– Про распродажу доллара слышал? – крикнул он в кухню. – Нужно брать, пока совсем не подешевел.

– Он и так падал последние два года непрерывно. Зачем, у меня все сбережения в рублях и водке. Если рубль рухнет следом, то уж водка-то останется неизменной при любых правительствах и курсах. А у тебя какая заначка?

– Да какая у преподавателя заначка, смешно. Есть сотня евро, это с гранта, но и только. А так несколько монет Рейха, но боюсь, вряд ли им найдется применение, хотя они и коллекционные…

Он замолчал. Диктор вещал, как хорошо, что наше правительство заранее подготовилось и еще в самом начале августа вывело все свои активы с рынков США. После долгой осанны, диктор переключился на оценки текущего положения заокеанской страны нашими видными политиками, все как один, торчавшими в Москве, потом, в качестве контраргумента, показал стихийное сборище оппозиции у посольства США. Это была форменная комедия: человек десять, вооруженные плакатами с английскими надписями и звездно-полосатыми флагами, скандировали нестройно: «Мы вам поможем!», – прямо перед ошарашенными охранниками посольства.

– Наши либералы с дуба окончательно рухнули, – заметил Борис, когда Оперман вошел. – Нет, ты только глянь на убогих.

– Да, странно. Если учесть, что финансирование убогих идет прямо с Уолл-стрит, чего ж они тогда ждут. Что им чемодан долларов выдадут? Да что с ними делать-то теперь?

– Да нет, я ж говорил, они идейные, скорее сами снабжать будут своих небожителей, им главное верное слово услышать. В смысле, что они за правое дело борются с прогнившей хунтой Машкова, и что только на них вся надежда и опора. Ну да не мне тебе это объяснять.

– Знаешь, если их и увидят там, смеху будет столько же.

– Ну зато прослезившись, поймут, не зря они воспитали это поколение. Раз они звезды и полосы так ценят, как на родине не ценили со времен гражданской. Со всеми вытекающими.

– Зря ты это сказал, – Оперман резко поднялся и скрылся в туалете. Диктор, меж тем, обстоятельно рассказывал об успехах китайской армии в борьбе с американским флотом и тайваньскими сепаратистами.

– Что говорить, им сейчас несладко.

– А вот интересно, кому сейчас сладко, – Оперман появился в дверях. – Вроде перехотелось, – буркнул он, садясь за стол.

– Жаль, Интернет накрылся, можно поспрашивать у народа. Ты бы своим знакомым позвонил в разные страны, я бы своим. Слушай, у тебя ж был кто-то из Австралии? Там-то вроде чего делить? Сплошная земля и…

– У них водяные бунты и истребление понаехавших китайцев: в этом году в Австралии дождя так и не выпало…. А вообще, если задуматься, где еще жить хорошо? Про Африку и Америку мы знаем и тоже только плохое, может на островах Тихого океана?

– Оттуда все бежали давно. Когда жрать стало нечего. На туристах ведь живут. Вот если только Папуа – Новая Гвинея, они как жили в джунглях, так и до сих пор там пребывают.

– Новая Зеландия, – продолжал Оперман.

– На той неделе было землетрясение. Ну и этнические беспорядки.

– Сейшельские острова, Мадагаскар.

– Да ты что, там же гражданская война еще с девятого. А может с седьмого, не помню. А на Сейшельские острова… не помню. А там же марксисты восстали опять.

Оба помолчали. Оперман смотрел в кружку с остывающим чаем.

– Слушай, ты так подкован в этом вопросе, как будто специально готовился к нему.

– На самом деле, так и есть, – помолчав ответил Борис. – Я смотрел карту мира. Где есть местечко поспокойней. Еще когда все только начиналось, и сеть работала. Искал. Не знаю зачем, но искал. Ведь, в самом деле, не уезжать же туда собирался. Так только, позавидовать. Где могла наша цивилизация выжить, сохраниться, выкрутиться. Так и не нашел.

– Ну теперь разве что бушменам Африки завидовать.. Они всю жизнь без нашей цивилизации жили, и может, еще проживут. Тихие, спокойные, миролюбивые люди.

– Это ты фильм «Наверное, боги сошли с ума» вспомнил, – Леонид кивнул. – Зомби миролюбивых не пощадят и подавно, надо быть всегда во всеоружии и готовым незамедлительно отразить удар. Уж если кто и остался бы, то самый зубастый. А вот как раз зубастые меж собой и перегрызлись, как динозавры перед смертью.

– А остров Пасхи? – помолчав, спросил Оперман. Лисицын не ответил, и это его молчание говорило яснее долгой речи. Некоторое время они сидели молча, глядя в окно, покуда окончательно не стало смеркаться.

Борис, встрепенувшись, стал раскланиваться. Оперман уговаривал его посидеть еще чуть, но тот не согласился, уже стемнело, а ему еще по неспокойной Москве пробираться. Борис неожиданно вспомнил о предстоящем вызове к ректору, хорошего ничего ждать не приходилось, посему он поспешил к себе в общежитие, надеясь успеть до восьми, времени обхода. Не успел, имел стычку с вахтой, еще раз напомнившей Лисицыну, что тому пора бы и честь знать. Он все же продрался к себе, идти на этаж пришлось по лестнице, меж разбросанных в беспорядке тюков и баулов, беженцев уже вовсю заселяли в корпус, шум и гам был невыносимый, он добрался до своей квартирки и надежно заперся.

А утром, едва Борис успел позавтракать, ему позвонили – прибыл комендант, неожиданно заявил Лисицыну о просроченной регистрации и вчерашнем приказе ректора прошерстить общежитие и выгнать всех, кто еще тут укрывается от отъезда.

– Ничего более бредового  я не слышал, у меня как раз сегодня вечером встреча с ректором, уж сперва я поговорю с ним, а потом и устраивайте погромы, – не оробев перед рослым детиной с хорошо вооруженным сопровождением, заявил Борис. Но квартиру взяли штурмом, начали собирать вещи, некоторые, особенно взбесившие коменданта, понятно, какие, выкинули в окно, ему было предложено собраться в полчаса и выметаться до января. Когда коробки были собраны, вернее, в них просто покидали первые попавшиеся вещи, заклеили скотчем и выкинули в коридор, – после этого один из сопровождения коменданта, пользуясь тем, что тот отправился к следующему понаехавшему, предложил компромиссный вариант, а именно место в студенческом общежитии, всего кровать, но не на улицу же. И недорого, сговориться сможем.

Борис попросил позвонить, студент с Калашниковым наперевес дал согласие; но только недолго, могут и засечь.

– Ты как там? – спросил Борис у Опермана, едва тот поднял трубку.

– Да так же. Пока не особо подействовало. Разве что температура тридцать семь сейчас. А ты?

– По этому поводу я тебе и звоню. Понимаешь, даже не знаю, как сказать. Просто… помнишь, я тебе рассказывал о приказе насчет выселения? Слушай, я понимаю, что не вовремя и вообще, но…

– Да не проблема, дружище. Конечно, заезжай. Жаль, встретить не могу, а то бы. Короче, ты понял, собирай, что сможешь утащить и ко мне. Только, – он неожиданно замялся.

– Я понял. Нет, этого уже нет. Выбросили.

– Я рад тебя снова увидеть, – тут же весьма бодро ответствовал Оперман. Борис улыбнулся, хотя улыбка едва тронула уголки губ.

– Будет кому за тобой ухаживать.

– Ну не без задней же мысли, – оба засмеялись, Борис положил трубку и пошел к выходу.

96.

Дзюба закончил разговор и повесил трубку. Посмотрел на Устюжного, старик, слышавший все, от первого до последнего слова, кивнул в знак одобрения.

– Нахальством, сыт не будешь, но иногда поднажать приходится, – заметил он. – Тем более, коли сосед такой попался. Ведь ни слова о сроках. Да и вы, Лаврентий Анатольевич, не больно заикались, а надо было бы.

– Я и сам задним числом понимаю, что надо, но  и вы войдите в мое положение, Глеб Львович, – старик усмехнулся, кивнул головой.

– Охотно войду. Ладно, господин президент, остывайте от беседы, я покамест по своим делам прошвырнуться должен, – и вышел из кабинета.

Дзюба снова поглядел на аппарат правительственной связи. Прежде он имел относительное удовольствие, беседовать с премьер-министром Японии, не этим, предыдущим, но только с позиции полузадушенного оппозиционера, за котором постоянно ходят «товарищи» и которого лишь по блажи Машкова не берут в оборот. Нынче же ситуация кардинально переменилась, и всего за каких-то несколько дней. Настолько, что Дзюба сам не мог поверить в случившееся, просыпаясь, готов был щипать себя, не в силах иным способом доказать собственную значимость. Все было в диковинку, все в новинку, все заставляло трепетать сердце, – как он при всем этом умудрялся еще сдерживать не только себя, но и таких же, шалевших от привалившего счастья единомышленников, назначенных им на разные высокие посты, просто уму непостижимо. Те хоть вечерами имели возможность выплеснуть накопившееся за день всяческими способами – от банальной попойки хорошей компанией, эдак часов до четырех утра, до вызова на дом, уже новый дом, отхваченный у губернаторской шушеры, девчонок по вызову. Если наутро у кого-то плохо варили мозги, так это пока ничего, правительство только формировалось, только приступало к своим обязанностям, обвыкнуться самое главное, посему Дзюба просил только об одном – чтобы особо не светились и побыстрее завязывали. С ним охотно соглашались, уверяли, божились, но пока урезонить оказывалось делом трудноватым.  Тем более просил, пора просыпаться.

Марков нанес ответный удар, группа «Альфа» спецназа ФСБ за день захватила мятежные Астрахань и Элисту, Дзюба отчего-то вспомнил времена Ивана Грозного. Теперь в руках у президента были как минимум два ставленника, готовых тому в ножки кланяться да пятки лизать, ничего удивительного, что ключевой в его собственном альянсе якутский президент тотчас заколебался: пока от Лаврентия он, кроме обещаний, не получил. Заволновалась и Камчатка, губернатор стягивал подконтрольные ему войска поближе к столице. По непроверенным данным вблизи северных островов Курильской гряды уже были замечены японские сторожевики во всеоружии. А так же патрульные корабли независимой Аляски, прощупывающие территории, могущие еще несколько раз поменять своих хозяев. Президент этой самопровозглашенной страны связывался с Лаврентием, пока вопрос о присоединении Аляски звучал скорее шуточно, но Дзюба нежданно предложил помощь – отбиваться от нападок янки и возможно, вернуть захваченную теми столицу Джуно – сами понимаете, когда раздышимся. И тот, противу обыкновения, обещал крепко подумать и сообщить в самое ближайшее время. Все зависело от переговоров с Москвой и Токио. И от их действий. Молота и наковальни, изготовившихся биться за гвоздь, попавший меж ними, лакомый кусок земли, которую господь, по своему черному юмору, наделил природными богатствами чрезмерно

На время наступила томительная, тягучая пауза, прерванная вот этим звонком японского премьера. Беседу Дзюба провел на одном дыхании, и почти без посреднических усилий переводчика. Немного зная японский, он почти интуитивно угадывал едва ли не каждое последующее слово, сказанное главой государства. Его охватил кураж, еще бы, впервые в жизни он говорил с главой одной из ведущих держав Тихоокеанского региона, на равных, по крайней мере, ни в чем пытался не уступить господину премьер-министру. Отвечал он достаточно убедительно, по крайней мере, на свой взгляд, чтобы под конец разговора вернуться к программе «территории в обмен на продовольствие», как сам изволил пошутить, к недовольному подергиванию губ Устюжного. Глеб Львович был приглашен заранее, едва стало известно о предстоящем звонке и сидя в уголке кабинета президента, выслушивал весь разговор, переводчика и Дзюбу, усевшихся за переговорный столик под только что повешенным портретом Муравьева-Амурского, основателя Владивостока. В целом остался доволен, однако, Дзюбе показалось, что Устюжному важно было услышать из его уст еще что-то, помимо точных сроков заключения договоров. Ведь пауза, взятая всеми сторонами противостояния не могла длиться долго. Лишь несколько дней, а затем, он это чувствовал, должна наступить развязка. А потому, пока у него были эти несколько дней, Устюжный напомнил: пора закрепить достигнутые результаты.

В Находке и Владивостоке, а так же Хабаровске и Комсомольске-на-Амуре, и еще ряде крупных городов Дальневосточной республики началась зачистка от орд зомби, все нити командования были переданы в руке Крайнева. В столице, также по приказу президента, милиция вскрыла государственные запасы продовольствия, частью припрятанные под резиденцией президента на острове Русский, частью возле самой Находки – всем этим командовал только что вернувшийся и вставший во главе МВД Ткаченко; Дзюба дал понять, что это крайняя мера, более направленная на стабилизацию обстановки в городе, но шум поднялся, внимание всех заинтересованных сторон было привлечено, а именно этого и добивался президент.

Крайнев добился даже большего – на следующий день его войска торжественно обновили пограничные столбы на реке Уссури и Амур. Командующий, конечно, заявил, что это всего лишь десант, что ситуация по-прежнему далека от идеала, но событие произвело впечатление куда большее, нежели оба на то рассчитывали. И тому и другому позвонил лично президент оставшейся России Марков. Сперва командующему, затем Дзюбе.

Разговор был короток, этим и запомнился дословно. Сперва позвонил некто Торопец, помощник президента,  довольно нахально заявил о времени звонка, попросил быть на месте. Вернее, потребовал. Денис Андреевич не может сейчас с вами связаться, подождите два часа. Без «пожалуйста». После чего, хоть попрощавшись, повесил трубку. Через два часа позвонил секретарь Маркова, сообщил: «С вами сейчас будет говорить президент Российской федерации». До чего тупая торжественность, подумал Лаврентий, выслушивая все эти приготовления к главному звонку. И все же сердечко екнуло. К нему в эту минуту зашла Надежда, он поспешил отправить ее обратно, сказал, будет говорить с президентом. Первая леди, по-прежнему исполняющая обязанности секретарши, не проронив ни слова, вышла, осторожно закрыв за собой дверь – и она и ее муж на несколько секунд позабыли свои роли: Дзюба поднялся из кресла и встал под портретом Муравьева-Амурского. Потом спохватился и сел. Ведь это же первый звонок Маркова, перед этим Лаврентий сам звонил президенту России и просил обменять ОМОН Владивостока на внутренние войска, завезенные с Кавказа и губернаторскую камарилью. Сейчас это уже казалось смешным. И его напор и его пафос и все сказанные им слова. Правда, в тот раз он упивался победой, он вообще был невообразимо свободен и потому хладнокровен, он даже посмеивался про себя над Денисом Андреевичем, над непониманием Кремля сложившейся ситуации. Но это было тогда, сейчас он промокнул рукавом рубашки лоб и буквально заставил себя сесть и немного расслабиться. Трудно сказать, помогло ли, едва Марков поздоровался, Дзюба снова подскочил и снова сел. Действительно, не то что раньше.

– Доброе утро, Денис Андреевич, – учтя разницу во времени, произнес он в ответ на «добрый день» президента. И сразу будто камень с души свалился. – Вы кажется очень хотели со мной говорить.

– Совершенно верно, Лаврентий Анатольевич. Признаюсь честно, – Марков, кажется, действительно решил играть в открытую, – своими действиями вы произвели впечатления как на меня, так и на Виктора Васильевича. Он лично пожелал встретиться с вами, да я отговорил. Вы как-никак провозгласили себя президентом Дальневосточной республики, я прав?

– Исполняющим обязанности президента. Выборы пройдут позднее.

– Да, конечно, выборы пройдут позднее, – в словах Маркова послышалась усмешка. – Поэтому я посчитал необходимым лично известить вас о своем визите, намеченном на послезавтра, тринадцатое число.

– Вы дали мне всего десять дней, чтобы…

– Совершено верно, десять дней, вы не Наполеон, чтобы иметь сто, – Марков перестал играть в демократа и нажал сильнее, – оказалось, вам достаточно и десяти, чтобы развалить Россию.

– Простите, Денис Андреевич, вы заблуждаетесь, если считаете одного меня виновником случившегося.

– Ах, да, вы вовремя вспомнили о старике Устюжном.

– Я говорил о ваших назначенцах. О губернаторе Приморья, сидящем под арестом, о хабаровском губернаторе, которого от суда Линча спасло только чудо. О некоторых других, не буду называть имен, впрочем, одного вы получили спецрейсом. Остальных не получите, я передумал, их ждет суд. Здесь. И вы можете выслать адвокатов из России.

– То есть вы уже не Россия, я правильно понимаю.

– Не совсем. По мнению здешнего населения, не Россия как раз вы.

Недолгая пауза, Марков спешно искал слова для ответа.

– Мы посмотрим, кто будет смеяться последним. Сроки моего визита не откладываются, не переносятся. Я надеюсь, тринадцатого, в час дня, вы посмеете выйти на дорожку, чтобы встретить меня, как полагается.

– Извините, Денис Андреевич, но я не выйду на дорожку. И не встречу, как полагается. Ваши ультиматумы ничего не дадут. Я сообщал, что не имею возможности встретить вас должным образом, пока не будет закончено формирование правительства. К моему прискорбию, у нас слишком много неотложных дел, мне пришлось…

– Я слышал о ваших успехах. Да, забыл сказать, со мной будет генеральный прокурор. Все ваши новации вы потом поведаете ему лично. И бросьте строить из себя величину, вы просто поменяли хозяина, Лаврентий Анатольевич, но это не значит, что прежний не укажет вам на место.

Дзюба вздохнул глубоко, выдохнул. И произнес, чеканя каждое слово:

– Денис Андреевич, я отказываю вам в визите. Более того, с этого момента вы являетесь персоной нон грата на территории Дальневосточной республики. Прошу меня извинить, но никаких переговоров лично с вами я более вести не намерен. Только через посредников, – последняя лазейка, которую Марков немедля растоптал.

– Дзюба, я прилечу тринадцатого в тринадцать. Что бы вы ни придумывали, но я это сделаю. И раз вы так, то и я так: приготовьтесь к тому, что переговоры вы будете вести со Следственным комитетом. – в трубке послышались короткие гудки. Дзюба произнес тактично «до свидания» повесил трубку и потянулся за валидолом. Не нашел, вызвонил Наде. Зайдя, она немедля бросилась к нему.

– Господи, да что случилось? На тебе лица нет.

– С президентом поговорил. Вредное занятие, – попытался через силу пошутить Дзюба, Надя сорвала ему галстук-регат, обычные он завязывать так и не научился, и влила в рот валокордин. – Позвони Глебу Львовичу, нам надо с ним поговорить.

Через полчаса он понял, что напрасно так быстро поднял главу своей так и не созданной Администрации. Устюжный рвал и метал, едва услышал об отмене визита.

– Мальчишка, ненормальный, полоумный мальчишка, вы соображаете, что вы наделали? Вы втравили всех нас в войну с Кремлем, в которой мы заведомо понесем такие потери, о которых даже представить себе не можете. Стоит только Маркову сойти с трапа, и ему тут же кинутся целовать ноги, вы что наш народ не знаете? Вы что своих сотрудников не знаете? Вы вообще ничего не понимаете, что ли? Тем более, генпрокурор. Это чистое безумие, не надо было доводить Кремль до греха…. Вам еще повезло, что он не взял с собой Нефедова или кого-то еще из своей своры. Действительно, помрачение нашло. Это же президент.

– Вы повторяетесь, Глеб Львович. Я знаю, с кем говорил, и кому отказал.

– А вы не смейте со мной разговаривать в таком тоне, мальчишка. Заварили эту кашу, а мне расхлебывай.

– Почему вам? Полагаю, я сам сумею освободиться от нападок Кремля.

– Бросившись в объятья японцев. Эти сумоисты быстро раздавят вас в своих тисках. Ведь вы даже не соизволили узнать о начале переговоров, о времени поставок, ничего не согласовали во время разговора с премьером, все боялись петуха дать. А тут наш герой вдруг проснулся. Маркову отказал.

– Глеб Львович, я настроен достаточно серьезно и не собираюсь выслушивать ваши оскорбления. Они совершенно неуместны.

– Уместны, еще как уместны. За вас только все переделывать надо. – Устюжный, так и не присевший за все время разговора, подбежал к двери так, будто Дзюба был готов погнаться за ним. – Мне придется самому лететь в Москву и все улаживать. Как главе вашей, господин и.о. президента, Администрации. Быть посредником, если хотите.

– К черту посредничество, Глеб Львович, если Марков столь уперт, то это не значит, что мы должны потакать его упертости. Вы сами говорили…

– Да когда это было. Я никогда бы не позволил себе так общаться с президентом России. За ним половина страны, за ним простые граждане, которые, кстати, верят ему больше, чем вам. За ним армия, а вы… что вы пытаетесь сделать? От нас и так уже бегут, чартеры на Иркутск забиты.

– Глеб Львович, мне кажется, вы просто боитесь.

– Мальчишка. Я вас спасаю, – и Устюжный выскочил в приемную, попытавшись бухнуть дверью, но сил не хватило, и Дзюба долго слышал шлепанье туфель старика по лестнице, лифты в здании все никак не могли запустить. Дзюба прошелся по кабинету, потом рухнул в кресло. Сил совершенно не осталось.

– Бред какой-то, – пробормотал он, потом выругался вслед давно ушедшему Устюжному и ткнул кнопку селектора. – Надя, зайди на минутку.

Она отключила линию, а затем принялась за своего супруга: успокаивала, утешала, приводила в чувство – прошло не менее получаса, прежде чем президент Дальневосточной республики пришел в себя, обычного, и оказался в состоянии переварить случившееся.

– Он либо дурак, либо что-то задумал. Скорее всего, в ножки Маркову бухнуться. Надеется, что этим спасет. Ладно, завтра заседание правительства, поставлю вопрос…. Надя, а почему ты без кольца? – спросил он неожиданно.

Она смутилась, запунцовела.

– Слишком дорогое, не знаю, что на тебя нашло. Это же платина, да еще с рубином.

– Надя, живем один раз, что ты в самом деле.

– Не могу привыкнуть, прости, – она потупилась. Совсем как тогда, когда он предложил стать ей первой леди. Она еще спросила, действительно ли он любит ее, Лаврентий, не ответив прямо, начал уверять в благих намерениях, в новом положении и обстоятельствах, что им обоим это надо, что удачный повод и все в таком духе. Самому под конец стало тошно себя слушать, а все равно говорил и говорил. На следующий день он позвонил в загс, разумеется, его браку дали зеленый свет, оба скромно одетые, она в светлом платье, он в черном костюме с золотой заколкой для галстука, прибыли через черный ход. Свидетелем Надежды стала ее подруга, Лаврентия, институтский приятель, напарник по борьбе, не очень кстати напяливший галстук с гербом Владивостока, как вечное напоминание политику о его делах, ждущих уже за порогом. Свадьба была тихой и неприметной, Дзюбу куда больше удивили ожидающие своей очереди пары, в холле, до той поры он не сомневался, что подобные учреждения работают только потому, что их еще не закрыли за ненадобностью. Но жизнь во Владивостоке, несмотря ни на что, текла своим чередом, на этот день, как объяснила ему пожилая регистраторша, провозгласившая минуту назад их союз и давшая расписаться всем четверым в гроссбухе, запланировано еще шесть свадеб.

Он, растерянный, вышел на улицу, как и вошел, через черный ход, с изумлением увидел: Надежда вся светилась, он не отошедший еще от восторженных толп, приветствующих его с БТРа, от толп вообще, ликующих или протестующих, спросил, ужели так рада подарку.

–Я о тех, кто очереди своей дожидается. Ведь жизнь продолжается, понимаешь, я так рада. Жизнь продолжается, несмотря ни на что.

Он почему-то понял это как намек на свою деятельность, отчего больше не произнес ни слова. От мысли о верховенстве власти в России стало не по себе – уж такая страна, ничего не поделаешь, два непоротых поколения надо сменить, чтоб все иным стало, и то вряд ли, – сам Лаврентий не мог избавиться, чувствуя себя главой государства как бы не всерьез, а Маркова, сколь бы далек и смешон он ни был в занимаемой чуть ли не против своей воли должности, настоящим, а не сделанным наспех вершителем. Пускай его дергает за ниточки Пашков, пусть он от себя слова не скажет, все равно. Как Москва априори столица, так и Марков законно избранный глава всего государства, от Камчатки до Калининграда. И никакая Дальневосточная республика будет не в противовес, коли он выйдет из самолета и обратится к гражданам лично.