Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 73 страниц)

Он еще раз всмотрелся в удаляющий перекресток. Нет, не поднимается. Неужели, он ошибся и сбил живого?

– Как раньше, – сказала она, осторожно коснувшись его плеча. Нефедов вздрогнул. – Что случилось?

– Нет, нет, ничего, – поспешил с ответом он.

– Ты так и прежде меня выручал, помнишь? Когда надо было пройти в темный коридор, а там крысы, я их до сих пор боюсь. После такого коридора, я разрешила себя поцеловать. В каком классе это было?

Он молча покачал головой. Мысли не уходили от старика. Хоть разворачивайся и езжай обратно. Нет, конечно, они уже приближались к Московскому шоссе. Дурацкая фантазия. Ведь сейчас он ворочает судьбами десятков тысяч подчиненных, а от их действий зависят судьбы еще сотен тысяч, миллионов. Но то статистика, сухой, ничего не значащий, набор цифирей. Он не видел и не знает этих людей. А вот старика в строгом костюме и при наградах – так всегда одеваются ветераны, в любую погоду, в любой день – вот его он видел.

– А ты быстро среагировал, – снова сказала она, будто нарочно бередила рану. – Как ты их отличаешь?

– Это на уровне подсознания. Если что-то не так в человеке, это заметно. Я чувствую, – он снова пытался объясниться перед собой, снова не слишком удачно.

– Я бы так не смогла.

– Слава богу, тебе и не надо. Знаешь, – они выехали на шоссе, машин прибавилось. – Мне сегодня странный сон приснился. Наверное, эти мертвецы уже ночью покоя не дают.

– Тебе всегда странные сны снились, – ответила она. – Я помню, ты рассказывал. И мне, и нам с Денисом…. Извини. Так о чем сон?

– Ничего, – не больно. Давно уже не больно. – Старый парад Победы, еще когда он проводился на Поклонной горе. Я, как в старые добрые времена, обеспечиваю прикрытие, совместно со службой охраны: сижу перед мониторами, слежу за обстановкой. Тогда, наверное, еще Ельцин был у власти. Камера скользит по ложе почетных гостей. Останавливается. И я вижу старенького, с клюшкой, Гитлера, сидящего в первом ряду. Приветствующего взмахами дрожащей руки проходящие мимо роты десантников, мотострелков, нахимовцев, суворовцев…. Потом в ложу прибежали девочки-мальчики, стали дарить цветы, одна из первоклашек одарила Адольфа букетом, тот, как полагается, подарил ей заготовленную шоколадку. Усадил рядом, стал что-то объяснять…. Не понимаю, к чему это.

– Старенький Гитлер… – Мария Александровна улыбнулась. – Нарочно не придумаешь. На парад какой же победы его пригласили? Не над самим же собой. Э, да ты во сне переписываешь историю!

– Ты будешь смеяться, но я об этом даже не думал, – немного отлегло. Случай не вспоминался более столь подробно и столь пугающе. Странная мысль пришла и ушла: почему он до сих пор не может привыкнуть, что ему разрешено на дороге все. Тем более, ему. Что виноват не он, а тот, кто имел неосторожность попасться ему под колеса, вот этот несчастный старик. Ведь если даже мелких чиновников пропускают, боясь встречи с их напыщенными кортежами…. Он же единственный, кто встал в общую очередь, тогда, на подъезде к Москве, не поехал по тротуару,  забитому пешеходами, хотя и опаздывал на Совбез. Не посмел. Что он себе хотел доказать? Что не променяет живых на мертвых?

– Знаешь, – медленно произнес Нефедов, поворачиваясь к ней в полкорпуса. – Мне кажется, ты права. Каждый из нас переписывает историю. Каждый на свой лад. Что из этого выйдет – посмотрим.

– Ты странный сегодня, – произнесла его спутница. И тут же: – Осторожно, машина!

Нефедов немедленно вывернул руль, их бросило в сторону. А затем обратно.

– Все в порядке. У меня все под контролем, – отдышавшись, произнес он. – Все под контролем, – повторил он, добиваясь, чтобы в голове прозвучала обычная уверенность облаченного властью человека.

43.

В понедельник, восьмого числа ровно в полдень президент обратился к обоим палатам Федерального собрания, к полномочным представителям и губернаторскому корпусу. Место было выбрано то же, что и во время ежегодных посланий: Георгиевский зал Большого кремлевского дворца, жутко помпезный, но и вместительный. Беломраморные стены с пилонами, украшенных бесчисленными изваяниями, люстры, от хрусталя которых слепит глаза, узорчатый паркет пола, натертый так, что в иных ботинках и не пройти. Сегодня здесь собрались все, кроме двух человек – губернатора Курска, попавшего под зомби сегодня утром по дороге в аэропорт, и президента Ингушетии, к которому вчера вечером летал премьер и устроил разнос за очередные теракты и митинги еще живой оппозиции с требованием изгнать зомби. Разнесенный немедленно сказался больным, премьер утром во время пресс-конференции пообещал сам навестить его и за день поставить на ноги, после чего состояние больного резко ухудшилось.

И еще одного человека не было в зале: директора ФСБ. Но Нефедов был еще фигурой, мало известной журналистам, а потому его отсутствие, не комментировалось. Про смерть Пахомова и назначение на его место Широкова, без уточнения причин, журналисты узнали еще вчера.

В своей часовой речи президент перечислил все этапы противостояния с ожившими мертвецами за истекшую неделю, наши успехи и провал их блицкрига. Цифр благоразумно касаться не стал, потому еще, что Генштаб выдавал сперва одни, потом, решившись брать откровенностью, совершенно другие. Потери вышли весьма значительные, посему президент лишь обозначил основные направления дальнейших действий, сообщил о своем намерении побывать в регионах, проконтролировав ход исполнения операции, поблагодарил войска за стойкость и мужество, депутатов за оперативность в принятии закона о ЧП, – его обнародовали уже в сегодняшней «Российской газете». И под конец пожелал всем удачи.

Депутаты обеих палат и губернаторы расходились недовольные выступлением. Для них президент не сказал ничего нового, его выступление было рассчитано, прежде всего, на те массы, которых принято называть расплывчато «россияне». Именно они, как указывали рейтинги, побросав дела, прилипли к экранам и слушали, не отрываясь, до самого финала. Общий рейтинг трансляции составил неслыханные девяносто шесть процентов. Об этом мне сообщил Балясин, когда я примчался за сводкой в отдел. Получил папку и огляделся – народу сегодня было немного. Сергей сунул мне данные, и повернулся работать.

– А Леночка? – тут же спросил я, заметив пустовавшее кресло. Балясин вздохнул, но сдержался. Я повторил вопрос. Он нахмурился.

– Не доехала. Совсем не доехала…. Все, мне работать пора. Извини, – и вытолкал меня за дверь. Я отправился к президенту. Денис Андреевич был в библиотеке, но поговорить не удалось, он беседовал с Пашковым. Я молча положил папку перед обоими, Пашков сверлил мою спину взглядом, покуда я не скрылся из поля его зрения.

Наконец, созвали Совбез. Нефедов, прибыл к самому началу заседания. Когда я вошел, он рассказывал об общих делах Денису Андреевичу. Президент в кои-то веки успокоился, вести с берегов Невы, откуда прибыл директор, пришли приятные. Я мог только догадываться, о чем шла речь, но и в мыслях не хотел распространяться на эту тему.

Заседание началось с минуты молчания по Андриану Николаевичу. Затем слово взял Широков. Я плохо знал этого человека, почти не встречался за два года работы и совсем – в прежней жизни. Точно знал только его чин – генерал-майор внутренних войск.

Первые же его слова меня покоробили.

– К сожалению, мне досталось министерство в ужасающем состоянии, – с места в карьер начал Леонид Никитич, – За время, прошедшее с начала операции, достаточно тесных связей с Генштабом выработать так и не удалось, хуже того, настроения в низовом составе натурально убийственные. Я признаю, не самая удачная идея, когда состыкуются две противоположности – милиция, набранная с национальных окраин, и армия, куда вгоняют силком, а подчас силком заставляют подписывать контракт еще на неопределенный срок, и все больше юношей из неблагополучных семей, наркоманов, бездомных и бывших заключенных или условно судимых. Все последние заражены вирусом национализма. Неудивительно, коли при соприкосновениях начинаются стычки. Кстати, вот передо мной пример из Ярославля. Контрактники расстреляли патрульно-постовую машину, узнав в находившихся в ней тех, кто отправлял их в воинскую часть. Отвели душу. При этом, мерзавцы до сих пор не задержаны и не преданы суду.

– Они уже живые мертвые, – тихо произнес Грудень. Я уже было отчаялся ждать, когда он, по обыкновению, прервет нападающего, но Валерий Григорьевич сегодня как в рот воды набрал. Да и вообще был сам на себя не похож, я это заметил, еще когда он выходил, бледный как собственная тень, из Георгиевского зала.

– Хорошо, – странным голосом произнес Широков. – Пару слов о действиях моих подчиненных. Денис Андреевич, я давно пытаюсь довести до вашего сведения необходимость немедля разграничить сферы действия армии и милицейских структур. И освободить уже часть оперативников для выполнения ими их профессиональных задач. Несмотря на введение ЧП, на всеобщее народное смятение, мы наблюдаем всплеск преступности, гасить который попросту некому. За всех отдувается одна прокуратура. В 02 ежедневно обращаются десятки тысяч граждан, но получают большею частью завуалированные отказы.

– Простите, Леонид Никитич, но сейчас обстановка несколько не та, чтобы мы могли бы свободно распоряжаться каждым, умеющим держать оружие человеком, – ответил президент. Пашков пока молчал. – Хотя с вами я согласен, но потерпите дня два, когда ситуация начнет нормализовываться.

– Извините, Денис Андреевич, не могу. Не я, преступность, не позволит расхолаживаться. Мы теряем и более-менее квалифицированных работников и нити управления в этой тонкой сфере. Мы не можем воевать на три фронта, еще и с бунтами в колониях, – Широков замолчал, а я неожиданно вспомнил, что у Леонида Никитича два образования. Второе филологическое – но вот зачем капитану внутренних войск поступать на литфак ЛГУ – этого я понять не мог.

– Плюс уборочная, – неожиданно вспомнил министр торговли, взял на себя смелость, видимо, поскольку соответствующее министерство на Совбезе представлено не было. – Сейчас должна быть страда в самом разгаре. А у нас, пусть и урожай небольшой в этом году, но ведь его собрать надо. А кем? – крестьяне попросту боятся выходить в поля.

– Будем опять войска подымать, как при Союзе? – спросил Грудень, оглядывая собравшихся. – Да вот беда, войска как-то заняты. А тут еще и война за Крым приспела, – нет, определенно, он сам на себя не похож.

Все молчали. Избегая даже взглянуть на Груденя. Сидя на самом краю, я разглядывал лица собравшихся. Только госпожа Паупер пристально смотрела на министра обороны.

– Хорошо, оперативников надо снимать с нарядов, – наконец, прервал завесу молчания президент. – Леонид Никитич, распорядитесь. Что до разграничения сфер воздействия, в этом вопросе еще надо хорошенько разобраться, чтобы принять взвешенное решение.

– Армия это прибежище бритоголовых. Вы сами прекрасно знаете.

– Леонид Никитич, не забывайтесь, – встрял уже и Пашков. – про Пахомова можете говорить, что заблагорассудится, но Валерия Григорьевича оставьте. Будто вы застрахованы от подобного, – Широков разом сдулся и только пробубнил что-то в ответ. На министра обороны по-прежнему никто не мог поднять глаз. – Вот именно, никто не застрахован. Зарубите себе там, где увидите и без зеркала. Все, проехали. Давайте к селу. Вы, Валерий Григорьевич, что предлагаете?

– Подождите, – очнулся Денис Андреевич, – а что наш министр сельского хозяйства, он на позавчерашнем заседании тоже молчал? Виктор Васильевич?

– Он сразу после Константина послан на Кубань. Проверять состояние.  Пока расширенного заседания не было.

– С Константина?

Пашков замялся.

– Вообще-то с Селигера. Заседал только узкий состав, поскольку предполагалось дать немедленный ответ новым вызовам. Искали решение – внедряли те, что были приняты на Совбезе, – я впервые видел, как Пашков отчитывается перед президентом. Нет, во второй раз, до этого он примерно так же говорил во время грузинской кампании восьмого года. – Никитенко в них участия не принимал. Мной был вызван из отпуска третьего числа, но в разговоре этой темы не затрагивали. А затем он уехал проверять урожай.

– Почему до сих пор от него никаких известий?

– Сегодня он должен вернуться в Ростов-на-Дону, полагаю, вся нужная информация у него появится. Кроме того, – Пашков обретал привычный язык и манеры общения, – Никитенко был только весной назначен… вами… полагаю, пока притирается в новом кресле. Вы же его взяли из министерства по налогам и сборам.

– Минуточку, – прервала Пашкова госпожа Паупер. – Вам может показаться странным, но на Кавказе проблемы сбора урожая как-то не существует. Спросите хоть Краснодарского, хоть Ставропольского губернаторов, без разницы, они ответят, почему.

И замолчала, выжидая закономерного вопроса. Грудень недовольно посмотрел на нее.

– Не надо, Юлия Марковна, – произнес он, – увлекаться подобными вещами. Я понимаю, что вы сейчас нам предложите. Там крестьяне вооружены до зубов еще с войны восьмого года, во время кризиса дешевле было купить обрез, чем семена. А некоторые еще с лихих девяностых так. Вы ведь хотели вооружить всех крестьян-одиночек? – она кивнула.

– И очень неудачное предложение, – заметил Широков. – Потом у них эти стволы не отберешь. А хуже того, они после посевной, начнут ими подторговывать. Знаете, мы с большим трудом тогда смогли изъять полтора миллиона стволов, что просочились через Абхазию и Осетию. Просочилось, конечно, поболее, но своими операциями мы статус-кво вернули, хотя бы в ценовом выражении. А то три тысячи рублей за «Вальтер» это перебор.

– Простите, а сейчас сколько он стоит? – полюбопытствовал Денис Андреевич. Пашков недовольно на него посмотрел и ответил сам:

– Столько же, только в евро.

– Совершенно верно, Виктор Васильевич, – кивнул Широков. – Если мы вбросим дополнительные единицы…

Грудень рассмеялся, однако выражение его лица практически не изменилось. Гипсовую маску просто разрезала улыбка. Я отвел взгляд, Валерий Григорьевич в эти минуты напоминал Гуинплена.

– Для таких дел у нас всегда есть резерв. Я имею в виду срочников. Мы сейчас их не задействуем. Только на Кавказе, где особо не разгуляешься без пятьдесят восьмой и по южной Сибири. Пограничников мы не можем отвлекать, наоборот, ситуация не та. Всего задействовано срочников около сорока тысяч. В основном, местных.

– Значит, свободными остаются как минимум семьдесят. Хорошо, задействуйте как можно скорее. До конца следующей недели управитесь? – в ответ Грудень только плечами пожал. – Тогда вернемся к первоочередной задаче. Леонид Никитич, я создам смешанную контрольную комиссию куда войдут поровну представители МВД и МО, для координации действий и недопущения случаев, подобных ярославским, с председательством вашего заместителя. Полагаю, Генштаб не будет противиться.

– Больше людей в управлении – меньше на выполнении, – то ли он сам изобрел поговорку, то ли порадовал присутствующих военной мудростью. – Мы и так отстаем от графика. Мертвецы не хуже нас понимают и свою и нашу задачи. И хотя их потери существенны, но пока…

Мне пришлось вмешаться.

– Бога ради, извините, Валерий Григорьевич. Цифры, выданные Генштабом, как последняя истина, либо занижены, либо взяты с потолка. Я говорю не о потерях живой силы, а о мертвецах.

– Уверяю вас, Артем, они точны.

– Тогда это никогда не кончится. По скоординированным данным от вас, ФСБ и МВД получается, что за последние семь дней вы уничтожили около двух миллионов живых мертвецов. Все вместе. Но за это же время, по вашим же данным, плюс экстраполяция на фактор молчания некоторых поселков, мы получаем то же число потерь среди живых. За ту же неделю.

После этих слов молчание было поистине гробовым. Президент и премьер оба согласованно смотрели на меня, я сжался в кресло; костюм, спешно перешитый в ателье «Бриони», стал чертовски велик.

– Операцию надо отменять, – произнес Грудень, очнувшийся первым. – Пятьдесят восьмая нам нужна. Если и дальше дела так пойдут, то либо народу оружие раздавать, либо…

– Нет, Владимир Григорьевич, операцию отменять мы не будем, – тут же отреагировал президент. Мягко, но решительно. – В сложившихся условиях, тем более не будем. Если не хотите понять, что это наш наилучший шанс, то я не могу объяснить вам иначе.

– Будто Исландии для вас мало.

– Исландия это, к сожалению, еще вопрос долгих переговоров и не только с их президентом. Кстати, он прибыл и ждет аудиенции в «Шератоне», – вместо президента ответил Лаврентьев. – Норвегия, Англия, как всегда, США, Ирландия и даже Дания послали туда свои корабли, примерно через трое суток они будут возле Рейкьявика. А у нас впереди еще переговоры с шотландскими коллегами и непростые.

– Я подписал указ о признании Шотландии, Игорь Лукич. Мы ждем одобрения палат и обмена послами. На завтра назначены переговоры с министром иностранных дел с символическим именем Джон Макдуф.

– Если Совбез озабочен положением русских в Исландии, следует поспешить. – поторопился влезть я.

– Не только русских, Артем… Егорович. Сегодня из Североморска выйдет наша эскадра. Крейсер «Петр Великий» и два больших противолодочных корабля: «Адмирал Левченко» и «Адмирал Харламов».

– Они прибудут туда только на следующей неделе. А мы даже не можем послать туда нашу тяжелую авиацию.

– Хорошо, примите предложение Генштаба о зачистке городов, – меня не слушали. Широков взглянул на президента. – Однодневная спецоперация в каждом в дневное время с десяти до семнадцати. При этом в городе будет постоянно действовать комендантский час. Вот когда мы найдем точку опоры, очистим хоть какие-то территории с высокой концентрацией населения, будет проще и в сельских регионах наводить порядок. Тогда уже можно будет говорить о разделении сил ВВ и армии

– С планами Генштаба я ознакомлен, не возражаю, – быстро произнес президент. Пашков кивнул следом. – Давайте пройдемся по продовольственному сектору. Сразу хочу указать правительству на резкое вздорожание продуктов первой необходимости.

Пашков начал отвечать, Денис Андреевич его перебил, попросив уточнить принимаемые меры. Видимо, мер пока предпринято не было, в итоге они вдвоем решили вызвать на ковер, в который уж раз, владельцев крупнейших торговых сетей. Споров ни по этому, ни по одному последующему пункту не возникало, заседание завершилось уже через полчаса. Президент ушел к себе вместе с Нефедовым, я поискал глазами госпожу Паупер, но нигде не нашел и решил спуститься вниз, подышать свежим воздухом.

Было еще только шесть часов, но термометр показывал уже лишь двадцать, с непривычки я начал мерзнуть. Хотел вернуться обратно, но тут увидел ее. Госпожа Паупер стояла в вестибюле, уткнувшись лицом в колонну, ее заметно трясло. Я подошел, осторожно коснулся плеча. Она обернулась. Лицо, искаженное гримасой, пламенело. Но глаза… эти глаза по-прежнему были сухи.

– Не смогла, – наконец, произнесла она, глядя в пустоту двора позади меня. – Так и не решилась. Была возможность, была, когда он поедет в аэропорт, просто сделать один звонок. И все. И Мила бы успокоилась.

– Не надо, Юлия Марковна. Не берите грех на душу.

– Ничего ты не понимаешь, – тихо сказала она. – Ничего. Это не грех, это правосудие. Все равно для таких его не существует. А иначе нельзя. Мила мне каждую ночь снится. Я устала, я ничем не могу ни ей, ни себе помочь. А тут еще и…

Она не выдержала и оттолкнув меня, вышла из здания Сената, села в поджидавшую ее машину. А затем так же стремительно вернулась.

– Ты с Валей виделся? Когда-нибудь в эти дни?

– Нет. Пока нет. Только перезванивались.

– Я тоже… как она?

– Ничего. Переживает, – это было небольшой натяжкой, конечно. Госпожа Паупер вздохнула устало.

– Я тоже. Прошу, Артем, не бросай ее. Никогда больше не бросай.

– Я и не….

– Вот и держи при себе. Не выпускай. Это самое важное. Потом ведь… потом не решишься… тем более, ты.

И быстро вернулась в машину. Спустя мгновение представительский «мерседес» отчалил от крыльца и развернувшись, покатил прочь.

44.

Когда-то надо выбираться наружу. Хотя бы потому, что еда в тайнике уже заканчивалась. Ничего, что стреляют, сюда-то они больше не суются. И это главное. Теперь это место принадлежит ему. Из всех живых – только ему.

Косой пролез в дыру в заборе. Огляделся. Нет, в округе никого нет. Можно выбираться спокойно. Деньги у него есть, сейчас поклянчит еще немного, а потом к торговкам на рынке. Ему многого не надо. Люди не любят, когда от тебя плохо пахнет, а потому связываются только те, кто признает в нем покупателя. Прежде всего, нелегальные мигранты, торгующие привезенной с собой снедью, тряпками, консервами, из Украины, Азербайджана, Армении, Грузии…. Говорят, там еще хуже. Раз едут, значит, действительно, правда.

Он выбрался на улицу, огляделся. Странно, прежде ему не приходили в голову такие меры безопасности. Но ведь в городе стреляют. Охотятся за мертвыми. А он… нога разболелась, он не может быстро ходить. В этих отрепьях он сродни неживому. От него пахнет землей и прелыми листьями. Те, кто приходил на кладбище – тогда, еще до урагана, они ведь не разбирали, кто здесь находится. Стреляли по всем. Даже по своим, таков был страх перед  умершими.

А у него нет этого страха. Сколько он уже здесь, больше недели, и за все это время его так ни разу не тронули. Пугали, да, шутили, да, если это можно назвать шутками. Он не понимал мертвых, да разве может живой их понять. Но ведь его так и не тронули.

Наверное, от этого он стал еще больше бояться живых. Отвык, просто отвык от них. Мертвые казались ему куда понятней и… ближе, что ли.

Возле продмага по Удмуртской улице, совсем недалеко, собирались мигранты, у них он всегда покупал что-то. Их часто гоняли, жители дома терпеть не могли этих сборищ. Но продавцы все равно собирались невдалеке от магазина с хмурым названием «Осень» и разложившись прямо на земле, продавали нехитрые свои припасы.

Косой заторопился к магазину. Тот был закрыт. Он вошел в подворотню, туда, где тоже собирались торговцы, но и там никого не встретил. Покружив недолго, свернул на улицу Холмогорова. Иногда рыночек перемещался сюда, во дворы у магазина курток. Но и куртки были закрыты, а продавцов-мигрантов как ветром сдуло. Сдуло и прохожих, в этот час, а часы на улице показывали почти полдень, а по Холмогорова шагал он один. Нет, вот вдали одинокая парочка спешит по своим делам. И заметив его, спешно сворачивает в дома, видно, чтобы не встречаться с бомжем.

Каждый дом на его пути содержал в себе магазинчик – дальше, по мере удаления от центра города, шли строительные и магазины запчастей. Но добраться до улицы 10 лет Октября….

– Стоять!

Он сделал еще два шага и только после этого остановился. Никак не решаясь обернуться. Отвык от живых. От их голосов. Не сразу понял, что от него требуют. Поэтому, обернувшись, вернулся, снова сделав два шага.

– Стоять, …, кому сказано! – перед ним словно из ниоткуда вырисовались двое солдат в форме пехотинцев. Оба срочники, это было понятно и по их молодости, и по новеньким кирзовым сапогам. Всем известно, контрактники носили берцы. Откуда знал он – трудно сказать. Наверное, памятка из прошлой жизни. Или когда-то поучал Чума, сейчас не вспомнить. Прошлое и совсем уже прошедшее слилось разом в одно, когда он увидел два автомата, направленные в его грудь.

– Дурак, – сказал один солдат другому, – в голову надо.

И автоматы немедля поднялись.

Косой медленно поднял руки, но тут же ужаснулся своему действию – ведь в точности так же всякий мертвец при виде живого поднимает руки. Надо было доказать, что он жив, и Косой опустил руки, и вспомнив, пробормотал, голос подвел, посему лишь отдельные звуки вырывались из горла:

– Я… это… парни… это…

Но парни поняли. Автоматы дрогнули, медленно опускаясь.

– Живой, что ли, ….? – спросил один. Косой кивнул.

– Живой, – повторил он, улыбаясь.

– А живой, чего ты шляешься, как …, где ни попадя. Живые сегодня дома сидят.

– Я… это, я ж не знал.

– Сегодня зачистка проводится, всем приказано с десяти до пяти сидеть по домам. Ты чего выперся? Хорошо сообразили. А то было бы как в тот раз с Семеновым.

Косой содрогнулся. Нет, они не пугали, просто констатировали факт.

– Я ж бездомный. Ребятки… я бы и дальше сидел, мне б пожрать чего, а? – заискивающе произнес он. – А то все магазины закрыты.

–  Куда тебе в магазины?

– А закрыты – так ведь и торговать нечем, – добавил другой солдат. – Второй день завоза нет. Чего ты хотел, старик?

Почему он сказал «старику», разве он стар? Нет, вроде бы ему… а сколько ему на самом деле? Трудно сказать, Косой хоть и видел себя в зеркале, неделю или больше назад, но понятие о возрасте не имел, а потому не задумывался. Бомж не имеет ни пола, ни возраста. Для всякого встречного, поперечного, он просто бомж – и точка. Значит, его надо обходить стороной, не пускать в транспорт, ну или по крайней мере, коли пристал, дать червонец на пропитание. На опохмел, судя по пропитой затасканной роже.

– Я ведь два дня не жравши, – добавил он, давя на жалость, как это полагается у бомжей и собак. И для тех и для других люди – едва ли не единственный источник питания. И тем и другим надо давить на жалость. У собак это получается лучше. Бомжам достучаться труднее, а потому чаще приходится довольствоваться содержимым помоек. Ведь собака еще и ответить может, и ей чаще всего ничего не будет. Если ответит бомж… он усмехнулся этой мысли.

Но вот солдатики приняли его усмешку за издевку. А потому просто отвернулись от него, ни слова не говоря, и пошли прочь. Бежать за ними и просить снова, он не стал. Похромал дальше на улицу Щорса, выискивая помойки поприличнее. Там, на пересечении с 10 лет Октября должна быть очень даже ничего, в ней раз попался костюм, с залитой чернилами подкладкой, и несколько книг. Он читать не мог, а вот Чума взял их с охоткой. Впрочем, то была классика, Чума в ней быстро разочаровался, он предпочитал свежие романы, их выбрасывали чаще: в самом деле, кому они нужны после прочтения? К тому же бумага лучше, плотнее, горит ярче.

Надоумленный солдатами, он по дворам, тихонько, но и в то же время, стараясь разговаривать сам с собой, чтоб ничего про него не подумали, отправился на перекресток к заветной помойке. По улице прогрохотал БМП и грузовик с солдатами. Косой высунулся им вслед, проводил взглядом. Да, сегодня людей, любых людей, лучше обходить десятой дорогой.

Потому, возвращаясь с припасами, выброшенными сердобольными торговцами, для таких, как он, то есть, чуть просроченными, и встретившись с группой мертвых, поприветствовал их как своих давних знакомых. И в ответ получил то же приветствие. На душе Косого немного полегчало.  Хоть ненадолго, на пару минут, он оказался среди своих. Жаль только, что их убьют солдаты, и ведь не предупредишь никак. Он хотел сказать это мертвым, но те продолжили свой путь. Может быть знали о мероприятии? Наверное, знали. Ведь они, в отличие от людей, с самого начала – общность. И какая общность, подумал он, ускоряя шаг, стараясь побыстрее укрыться на кладбище.

45.

Тихоновецкий так и не приехал, судя по тому, что творилось в храме Ктулху, не зря. Извинения от Валентина последовали, следующим же утром, Оперман только махнул рукой: бывает всякое. Особенно с журналистами. Хотя в историю, о которой рассказал Тихоновецкий, несмотря на все пережитое, все равно верилось с трудом. Да и не до нее было, у самого проблем выше крыши. На складе продукции, – что «серой», что «белой», никак не уменьшалось, магазины не желали брать, а поставщики не отправляли дальнобойщиков в столицу, после того как некоторые из отправленных шестого и седьмого числа сгинули в безвестности. Да и какая уж тут распродажа бытовой техники и электроники, когда с каждым днем переписываются ценники на продукты питания? Конечно, сперва мэр, а потом и сам премьер приказали держать цены, буквально за шкирку трясли владельцев сетевых магазинов, но те только пожимали плечами. И дело не в том, что народ сметал все, в воскресенье прилавки были уже пустыми, явственно напомнив Оперману последние месяцы Советского Союза. Не было завоза. Москва только проедала, ничего не производя, а потому кормить ее предполагалось всей России. Наверное, еще с времен Дмитрия Донского. Так что цены росли, а зарплаты падали. Урезали паек даже шефу, в пятницу, он, распуская всех по домам на выходные, буквально рвал на себе волосы. Впрочем, что он еще мог поделать?

В воскресенье Оперман позвонил Лисицыну, они давно не общались.

– Вот, собираю коллекцию, – Борис потряс перед камерой увесистой пачкой газет, тем самым отвечая на вопрос, что поделывает. – Все серьезные издания за прошедшие со дня прорыва блокады дни. Интересно, но даже кремлевская подстилка «Известия» позволила себе осторожную критику наших Машкова. Из дуумвирата больше досталось президенту, все равно он меньше весит и переизбираться не будет.

– Ты читаешь газеты? Я просто поражен.

– Приходится. Знаешь, порой самому интересно, чего они там пишут.

– Я смотрю у тебя даже «Новая газета» затесалась. Я думал, ее закрыли давным-давно.

– Я сам удивился. И тираж немаленький, видимо, кто-то читает. Хотя занятие это пренеприятное. Вот в пятничном выпуске она поливала грязью министерство внутренних дел за несвоевременную работу на кладбищах и составила вероятный список знаменитостей, которые сейчас мертвыми бродят по Москве. Там и Ельцин и Брежнев. А вот их любимого Солженицына как раз грохнули, об этом я читал в «Комсомолке».

– Слава богу, я газет не читаю. Еще профессор Преображенский говаривал о вреде подобного чтения….

– Да помню я Булгакова, помню. Знаешь, мне кажется удивительным, что еще газеты выходят. Ведь, ты сам говорил, завоза в Москву почти нет.

– Видимо, из всего завоза только бумага для типографий и Гознака, – они посмеялись. – Борис, а серьезно, зачем тебе газеты собирать? Я раньше так делал, в девяносто третьем, но тогда у меня хоть девушка была, как следствие, мысли о потомстве. Сейчас же ни у тебя, ни у меня подобных мыслей как-то не проявляется. Хотя ты на целых пять лет моложе меня.

Лисицын посмотрел в камеру, потом отвернулся. Оглядел свою комнатку, словно оценивая.

– Знаешь, дело не в девушках. В каком-то принципе. Ну вот что тебе, тоже вроде нестарому, мешает завести жену и детей? Явно ведь не лень и не охота к перемене мест.

– Если честно – устал я от них.

– Или взгляды?

– Что ты имеешь в виду? Ах, нет, совсем не это.

– А вот я скорее это. Я был знаком несколько лет назад с одной из этих, – Лисицын потряс «Новую газету», точно шкодливого щенка. – Нет, сначала я, конечно, не знал, кто она и откуда. Да и она, обо мне тоже. Но потом все ненароком выползло наружу, только у нее на квартире. Кстати, там присутствовали и родители, так что ор был в три глотки. Оказывается, папаше менты почки отбили во время одного из тогдашних «маршей несогласных». То ли сам такой дурак, то ли за дочкой присматривал.