Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 73 страниц)

– В Сергиевом Посаде мертвяков до кучи. Вам лучше поторопиться, – и не сказав больше ни слова, продолжил свое движение, смешавшись с остальными. Семью пробрала дрожь. Валентин попытался разыскать ответившего маме человека, но тот будто растворился меж людьми. Тогда он и начал предлагать все, что мог, вплоть до мест, но напуганные люди не слушали. Странно, они могли бы воспользоваться предложением поехать до Москвы, а не тащиться, но они боялись не успеть.

Еще через час поток кончился. И только тогда, по предзакатному шоссе со стороны Большого кольца показались людские тени, еще далеко, в нескольких километрах. Но прежде, нежданно разогнав толпу, проехал крытый «ЗИЛ», Валентин бросился перед ним, замахав руками, еле смог остановить. Грузовик, подпрыгивая на кочках выбитого гусеницами асфальта, останавливался очень неохотно, но наконец, притормозил и замер окончательно. Водитель не стал ставить на ручник, просто давил на тормоз, дожидаясь, пока запыхавшийся от волнения Валентин подбежит к нему.

– Чего еще? – спросил водитель, оглядываясь по сторонам, одна рука лежала на руле, другая придерживала пистолет.

– Наша легковушка, – он еле говорил, тяжело дыша, сердце заходилось. – Мы застряли тут. Вы ведь можете дернуть, пара минут всего, трос у нас есть. Посмотрите, – водитель недоверчиво оглянулся, он ехал по крайней правой полосе, где меньше было колдобин, па потому мог видеть, не вылезая, застрявшую прямо посреди шоссе «семерку». Видимо, он ожидал подвоха, какой-то неприятности, и недоверчиво косился в сторону машины, затем снова взглянул на Валентина. Тот распахнул куртку, доказывая свои незапятнанные намерения и отсутствие оружия. Посмотрел на напарника, сидевшего рядом, и хрупкую девицу, буквально зажатую меж двумя здоровыми мужиками.

– У меня народ сзади, – хмуро ответил водитель. Но напарник взглянул со своей стороны назад и кивнул.

– Можем попробовать.

Некоторое время меж ними проходила перепалка, помогать или нет, пока Тихоновецкий не заметил, что за это время они уже успели бы вытащить машину раз пять. Водитель кивнул, выпрыгнул на шоссе, достал свой трос и подцепил к крюку. Огляделся и взяв конец троса в руку, дал знак напарнику, чтобы он сдал назад. Девица тоже выскочила наружу, но ненадолго, едва машина проехала десяток метров задним ходом, она немедля заскочила обратно.

– Идиоты, кроты слепые! – вскрикнула она, высунувшись из окна, – Куда вы прете? Там же мертвяки одни!

Водитель оглянулся, и под взволнованную перебранку, доносившуюся из фургона, бросился назад, оставив трос, к кабине. Ошеломленный, Валентин машинально сделал пару шагов следом, «ЗИЛ» взревел мотором и помчался по дороге, дребезжа по асфальту тросом. Валентин еще пробежал немного, хотел кричать вслед, но горло перехватило. А когда обернулся, и вовсе замер на месте, закоченев.

И только рука механически полезла в карман куртки, вынула камеру и направила в сторону уходящего на север шоссе.

Передние еще пытались бежать, еще спасались от надвигавшейся толпы, медленно, неумолимо двигавшейся к Москве. Кто-то еще успел заглянуть в машину Тихоновецкого, зачем-то выдрать магнитолу, но на обратном пути, из недр салона, его уже поджидал укус, удивительно насколько быстро он подействовал, минута, и вор пал на асфальт, еще одна и поднялся, продолжая движение, не разлучаясь с магнитолой и после смерти.

Не задумываясь, что он делает, Валентин бросился к машине, странно, перед ним расступились не только живые, но и мертвые. Возле машины ни отца, ни матери не было, не было и на обочине, он попытался звать, голос сел, и лишь хрип вырвался из горла. Он бросился к краю шоссе, к одному, к другому – никаких следов, ничего, словно никогда и не было, словно он выехал один, и один спешил добраться до Москвы, второй раз пытался добраться, и второй же раз никак не мог этого сделать. Безумным взором Валентин оглядел окрестности, никого, уже никого, только мертвые, повсюду со всех сторон, только они одни. Медленно подходили к застывшему у придорожной канавы человеку с бешеным взором и работающей камерой мобильного, окружали, тот не сопротивлялся, наконец, долгожданный, да почти долгожданный укус, мгновенная тишина чувств и мыслей и вроде не то боль, не то страх, что-то трепетное пронеслось в затухающем сознании, что-то знакомое отозвалось в нем.

А затем мертвец, прежде носивший имя Валентин Тихоновецкий, поднялся, все так же прочно сжимая в руке мобильный телефон, к счастью не пострадавший при падении, и продолжил путь на Москву. Камера работала без перерыва еще полтора часа, а затем, пискнув отключилась. Странно, но именно тогда рука мертвеца разжалась, он выпустил камеру, та упала на траву, снова нисколько не пострадав; постояв подле нее с минуту, мертвец повернулся к потоку, вошел в него и продолжил свое бесконечное движение, направляясь к заветной цели, к Москве, путь до которой еще живым штурмовал дважды в этом году, дважды безрезультатно, и лишь теперь отбросив сомнения и страхи, что не сможет до нее дойти.

99.

Едва прибыв, утром четырнадцатого числа, Денис Андреевич немедленно созвал совещание Совбеза. Оставив себе всего часа полтора времени на подготовку: по прибытии в Шереметьево с ним случился нервный кризис, как реакция на все последние валом накатившие события, и роковой каплей стало то, что Екатеринбург отказал ему в пролете над своей территорией. Пришлось добираться обходными путями, по территории, не контролируемой диспетчерами Сибирской республики и лично местным князьком Ахметовым, в результате какого-то переворота пришедшего к власти как раз во время кружения президентского самолета над Владивостоком.

Слухи о катастрофической поездке президента распространились со скоростью несусветной. И хотя все агентства молчали, по Москве и особенно окрестностям прошел неприятный слушок о новых взаимоотношениях между президентом и премьером, дескать, последний решил, что Марков поигрался в президента и хватит. Так что ничего удивительного в последовавших следующим вечером прорывов «пятого кольца» столицы и переходе ее немыслимых десятков тысяч беженцев не было. Все это странно напоминало приход иудеев в Палестину из вавилонского плена, как раз на земли, занятые к тому времени, амаликитянами. Так что оставалось только ждать резкого, не всплеска даже, квантового скачка преступности. Даже пятьдесят тысяч армии и милиции вряд ли могли что-то противопоставить скученной, злой и голодной людской массе.

Как раз перед заседанием, я неожиданно оказался в непривычной для себя роли принимающего. Ко мне нанесли визит двое: беглец с приморского корабля, бывший глава Администрации тамошнего президента и его друг и коллега, редактор «Новой газеты». Вернее так, секретаря у меня не было, посему оба били челом Балясину о соизволении принять их светлейшим Артемом Егоровичем Торопцом. Как сообщил мне Сергей, едва не натурально били челом, чем его изрядно повеселили, в последнее время у нас мало что веселого происходит. Я все пытался узнать, почему не к кому-то из полпредов, советников или руководителю Администрации пришли эти двое, а потопали именно к руководителю Управления пресс-службы и информации, но ответа так и не получил. Мой зам еще раз вспомнил лица просителей, и, не выдержав, расхохотался. Я вытурил Балясина и принял просителей.

Передо мной предстали высокий и худой старик, опирающийся на плечо плотного бородатого мужчины средних лет с цепким взглядом и повадками дрессированного хищника. Оба представились. Первым взял слово Устюжный, в двух словах он обрисовал ситуацию, в которой оказались оба «последних оппозиционера нынешней власти», как он эффектно обозначил просителей, и сделав паузу, перешел к делу.

– Мы обратились именно к вам, зная, что вы единственный из членов Администрации входите в Совет безопасности, и потому, безусловно, пользуетесь определенным влиянием на Дениса Андреевича…

– Насколько я помню, – немедля возразил я, – вы встречались с президентом в Иркутске, – кивок в ответ, – Полагаю, за время встречи вы сумели изложить ему свои требования.

– Ну что вы, Артем Егорович, какие требования у старого человека, только нижайшая просьба.

– Почему бы вам не обратиться к самому Денису Андреевичу, а не пользоваться услугами одного из его помощников.

– Мы понимаем, на каком вы счету у президента, поэтому посмели обеспокоить именно вас. Видите ли, дело не совсем обычное, и просто так с ним не подступишься. Посему мы не смеем беспокоить своим присутствием ни главу государства, ни кого-то из высших лиц, а можем только передать просьбу через вас, Артем Егорович, – Устюжный влил в уши столько патоки, что я с трудом его слышал.

– В чем же состоит челобитная оппозиции к президенту? – поинтересовался я, постаравшись вложить в слова побольше сарказма. Не помогло, Устюжный казался непрошибаем.

– В даровании некоторых вольностей. О, нет, я неверно выразился. Скорее, возможностей. Видите ли, мое нынешнее место жительства не определено вовсе, коллеги моего, Дмитрия Андреевича, вынужденного перебраться, увы, не по своей воле, но под давлением свыше, по произволу, в район Очакова, и вовсе плачевно, вы же должны знать, какие там нынче порядки, в местном народе, происходят, и как отражаются на делах…

– Так чего вам надобно, – заразившись, и я заговорил архаикой, – новое место жительства?

– Простите, вы упредили мою речь, сразу подведя ее к самой сути. Да, к сожалению, нам остается только снявши голову, плакать и молить о снисхождении, видите ли, Артем Егорович, «Новая газета» закрылась окончательно, по причине даже не только не финансирования ее Управлением делами, но именно из-за ненужной уже оппозиционности. Ныне оппозиционность кончилась, и кончилась она плохо, как вы знаете. Посему мы склоняем свои головы перед вами, – оба синхронно склонили головы, – и предаем себя в ваши руки, равно как и всех сторонников наших, вольных и невольных.

Он еще долго говорил на эту тему, главред «Новой» ему поддакивал и порой кивал головой, видимо, стараясь не встревать в витиеватую речь Устюжного. Выходило так, что оба сдавали и своих и свои позиции, ради возможности безопасного существования. Когда наконец, приморский оппозиционер выдохся, я спросил:

– И что мне прикажете делать с вашими сторонниками?

– Суд ваш, – уклончиво ответил Устюжный. – Мы подготовили списки, Дмитрий Андреевич, будьте добры.

– Сотрудники «Новой», в том числе внештатные, отмечены красным маркером, – заметил главред, подавая папку.

Списки, несколько десятков листов, возлегли на мой стол, после чего Устюжный еще долго распинался о бедственном положении, покамест я снова не прервал его и не заметил, что свою миссию он выполнил.

– Уверен ли я, что вы донесете мое слово до ушей Дениса Андреевича? – спросил он напоследок. Я заверил, что оба могут не сомневаться, и уже отправляться восвояси. Оба ожидали, видимо, что я немедля буду беспокоить президента, однако, ничего подобного не произошло, я выставил последних оппозиционеров, убрал списки и отправился на Совбез.

Президент поджидал всех у входа, молча тряс руку и автоматическим жестом провожал к столу. Лицо его было белым как полотно, а глаза почернели – сказывалась бессонная ночь в аэропорту Хабаровска. Он дождался последнего, Нефедова, и только после этого сел за стол. Пашков уже кусал губы, глядя на своего выдвиженца, будто предчувствуя неладное. Предчувствовать ему оставалось недолго, едва Денис Андреевич сел, как накопленное в нем немедля излилось на участников Совбеза:

– Господа, – тихо произнес президент, – Россию мы просрали. Все вместе, совокупно. Если хотите, я завершил начатое.

– Денис Андреевич, – начал было Пашков, но президент не дал ему и слова вставить.

– Все, что осталось – несколько городов на Европейской части. Слышали насчет Ахмедова? Такая ситуация повсеместно. Верны только Питер, Подмосковье, ну и что там еще осталось, Новгород, Псков, Воронеж… – он вздохнул. – Только города. Сейчас сообщили, из Украины надвигается десант беженцев, так что и это ненадолго. Все ненадолго.

Денис Андреевич разом выдохся и замолчал. Пашков и Нефедов заговорили разом, к ним присоединилась Жиркевич, несколько минут беспорядочных монологов, затем снова вступил президент.

– Да, визит ни к черту, ничего подобного со мной не было, наверное, и не будет. Подобного унижения, нет, не то слово…. Неважно, – он будто бы говорил сам с собой, погрузившись в собственные думы. Потом очнулся, ощутив повисшее тягостное молчание. – Да, я же говорил о принятом решении. Еще на обратном пути, в самолете. Ничего необычного, просто месть, банальная месть мятежникам, которые…, – его затрясло, но президент кое-как взял себя в руки. Молчание стало поистине зловещим. – Я говорил с Председателем КНР с борта самолета, по счастью спутниковая связь еще действует. Он уже знал о случившемся, поделился схожей ситуацией на юге страны. Я предложил ему устраивающей обе стороны выход. Снять пограничные войска на всем протяжении границы от Амура до бухты Золотой рог. Он немедля согласился. Так что, господа, можете попрощаться с Дальневосточной республикой.

Тишина давила, поистине мертвенная тишина. Я вжался в кресло, ожидая взрыва. Но его не последовало. Скрипнуло кресло, поднялся Грудень. Вздохнул и медленно произнес, словно читая по бумажке.

– Я уже высказывался по этому поводу. Не хотелось бы повторяться…. Денис Андреевич, то, что вы сделали, не позволяет мне долее находиться в этом зале, в этом звании и, возможно, в этом городе, то есть, в этой стране. Простите, но я вынужден уйти, – он медленно, неловко, начал отцеплять с лацкана орден «За заслуги перед отечеством» сперва один, потом второй, – все они были вручены президентом. А я еще подумал, почему министр обороны пришел при параде, значит, знал, уже знал, имел разговор, и решил ответить сейчас, публично.

– Валерий Григорьевич! – резко произнес Пашков, но остался не услышанным. Грудень резко склонил голову, как бы отдавая честь и развернувшись на каблуках, вышел из зала. Сам прикрыл за собой дверь. Ордена остались лежать, поблескивая в лучах солнца.

– Кто следующий? – произнес президент, оглядывая собравшихся. – Ну же, я жду.

Ответа не было. Собравшиеся переглядывались, потом кто-то, кажется, Эггер, произнес несколько слов в защиту Маркова, за ним с ответным словом выступила Жиркевич, потом Лаврентьев, Яковлев. Президент попытался улыбнуться, вышло жалко, он понял это и немедля стер улыбку с лица, выглядел он жутко, словно жизнь окончательно покинула его, и, наверное, только присутствие Нефедова, к которому он постоянно поворачивался, не давало Маркову окончательно перейти в мир теней. Кажется, больше всего он ожидал подобных слов от Владислава Георгиевича, и от меня, но я молчал, кусал губы, но молчал, как и Нефедов, стараясь не встречаться взглядом с Денисом Андреевичем, чувствуя себя поссорившимся любовником, разом преданным, отторгнутым и замененным целым набором других, пусть более значимых, но менее доверенных.

Тишину пустых славословий неожиданно нарушил Яковлев

– Денис Андреевич, простите, не уведомил вас раньше и тет-а-тет, так сказать, данные поступили как раз перед заседанием. Мы недосчитались мэра города. На него совершено нападение, когда тот возвращался из Владимира, вернее, так: он попал в аварию, а после чего…

– Почему сразу не было доложено? – неожиданно резко возвысил голос Пашков. И тут же смутившись собственной резкости, постарался ее замять: – Влип в историю, я правильно понял? Это ему не впервой. Кто на сей раз попал под его царственный гнев?

– По первым показаниям, не доезжая километров пяти до Балашихи, машине мэра не уступили дорогу две фуры, груженые сухим молоком. Водитель «мерседеса» градоначальника пострадал, ничего серьезного, но мэр вышел разобраться, почему не уступили дорогу, вы знаете, он любит во всем сам разобраться. После чего незамедлительно был убит.

В зале воцарилось молчание, казалось, от произнесенных слов повеяло могильным холодком. Первым снова встряхнулся Пашков.

– Народ-то посерьезнел, – холодно заметил он. – Как некстати груз «Хаммеров» задерживается в Северодвинске. Сейчас они бы совсем не помешали.

– Вы правы, Виктор Васильевич, – тут же заметил Яковлев. – Я предупреждал мэра насчет безопасности на дороге, насчет участившихся случаев, но он слушать не хотел. Дескать, москвичи его любят, даже после кризиса он застрахован от всяких несчастных случаев, опять же, опросы….

– Я вас понял. Кто виноват в аварии?

– Разумеется….

– Нет, не разумеется, а серьезно.

– Ну как сказать… если не для протокола, то… ну вы сами понимаете, водитель «мерседеса» нарушил скоростной режим… простите… я забыл, за рулем находился сам мэр, водителя он посадил рядом с собой, он не пострадал…. Гм, понимаете, все так некстати и неловко получилось.

– Это уже по вам видно, что неловко, – отрезал Пашков, меряя взглядом раскрасневшегося Яковлева. – Что мэр, убит или не совсем?

– К сожалению, не совсем. Вы понимаете, водители, их сейчас задержали, конечно, они как к посту подъехали, обо всем сообщили…

– Молодцы, – по слогам произнес Пашков. – Словом, водители сдались, а мэр придет в столицу своим ходом… Ладно, у нас теперь есть возможность не морочиться с мэрией больше, а все функции возложить на правительство, так сказать, России, простите, не буду выражаться какой именно, по словам президента, – премьер бросил колючий взгляд на Дениса Андреевича, но тот не среагировал. – И так функции правительств города и страны во многом дублируются…. Григорий Антонович, откуда шел последний завоз? – спросил Пашков у министра торговли. Мазовецкий посмотрел в своем блокноте, но ничего оттуда не выкопал, «по всей видимости, из самого Владимира», – все, что удалось выжать из министра.

– Я полагаю, это последний заход, – добавил он, пытаясь оправдаться. Нас снабжает одна только Белоруссия, а с востока уже никто. Денис Андреевич, мне кажется, уже на той неделе потребуется ваше решение на вскрытие государственных хранилищ.

– Во Владивостоке их уже вскрыли, – резко произнес президент, морщась, словно, от зубной боли, впрочем, одно упоминание этого города сколь угодно зарубцевавшуюся рану может разбередить. И снова замолчал.

– Видимо, придется высылать отряды в города Золотого кольца. Те, что уже отсутствуют на карте, – согласился Пашков. – В целом я Григория Антоновича поддерживаю. Кто еще «за»? Единогласно, – мнение президента, не участвовавшего в синхронном поднятии рук, он проигнорировал. Но и Денис Андреевич не обратил внимания на этот диссонанс. Смотрел куда-то вроде бы на двери зала, и в то же время внутрь себя, меня невольно вглядевшегося в его потемневшие глаза, снова пробрал холодок. Яковлев что-то хотел сказать, но премьер его удержал: – Нет, Юрий Семенович, только не ваши хлопцы.

– Но Виктор Васильевич, не вся же милиция…

– Не вся. Но лучшая почему-то занята тем, что охраняет своих от всех прочих. Азербайджанцы свою диаспору, армяне, свою и так далее. Город фактически поделен на сектора влияния – и это безбашенность вашего воинства, Юрий Семенович, ничьего иного. Это спасибо патриарху, низкий поклон, за его движение «Московская Русь». Я сомневался, Денис Андреевич не верил, а Кирилл увидел и создал защиту. Все препятствовали появлению православных дружин в столице, а сейчас мы на них только и можем опереться. Да, Юрий Семенович, – Пашков никак не мог успокоиться, – именно на них мы и держимся сейчас, когда мэра может шлепнуть первый же попавшийся человек с ружьем. То, что мы до сих пор здесь сидим, скажите спасибо Кириллу, его решениям и действиям. А то посносили бы нам головы под самый корешок и все на этом бы закончилось – и мы, и государство и народ. Вы мне еще говорили, вера не сдержит народ, вера не способна себя защитить, что вы теперь скажете, Юрий Семенович? Ведь Кремль патрулируют именно православные дружинники.

Он вздохнул глубоко и замолчал неожиданно, буквально на половине фразы. Хотел сказать еще что-то, но оборвал себя, посмотрел только на все так же молчавшего Дениса Андреевича и начал сам завершать заседание. Только тогда президент встрепенулся. Попросил Нефедова остаться, но вместо директора ФСБ к Маркову подошел премьер.

– Буквально на два слова, Денис Андреевич, – произнес он, когда двери закрывались. Я тоже, как и Всеволод Георгиевич, не спешил покинуть зал, но Пашков настоял, нам пришлось выйти; Нефедов резко зашагал прочь с этажа, я еще немного подождал у дверей. прошел в свой кабинет, некоторое время глядел на папку, принесенную «последними оппозиционерами», а затем отправил ее в измельчитель. Нарезанное из правозащитников и сочувствующих конфетти, высыпал в корзину для бумаг и долго сидел, пребывая в какой-то странной прострации. Все мысли улетучились, я словно находился где-то далеко-далеко. От здания Сената, от Кремля, от Москвы, наконец.

Вечер наступил, но вызова от президента так и не последовало. Я вернулся домой, позвонил маме, узнать, что и как, ничего нового, вот только обитатели Барвихи постепенно упаковываются и переезжают в забитую донельзя Москву, в Серебряный бор. Мы поговорили об этом переезде, однако, мама пожелала остаться в Барвихе до ноября хотя бы, апеллируя к частям ФСО и ФСБ, размещенным по периметру коттеджей высших должностных лиц. Я не стал спорить, пожелал спокойной ночи и улегся сам. Снова снилась Милена, как и почти каждую ночь после того дня, в этот раз встал с разбитой головой: снова обнимал и целовал ее худенькое, хрупкое тело, во сне казавшееся совершенно фарфоровым.

А наутро снова был в Кремле. Денис Андреевич не приезжал, оставшись сегодня в Горках-9, не то разнос премьера последовавший за заседанием Совбеза, не то накопившаяся после неудачной поездки усталость, а может, все вместе дали о себе знать. День прошел пусто и неприметно, я съездил в министерство информации: вчера накрылся последний спутник, и вещание оказалось под угрозой срыва. Вещало только Останкино, и только на столицу и окрестности. Вот тут мне и стало отчетливо понятно, что Россия действительно кончилась. Хотя жизнь теплилась еще в Калининграде, в Тюмени, в Пскове, Новгороде, Архангельске и Астрахани, да во многих областных и республиканских центрах, еще контролируемых федеральными войсками, но теперь глас свыше до них уже не доходил – не мог дойти. Уходя, я просто махнул рукой, так и не найдя слов.

И снова в кабинет. И домой, в сон, к Милене. И обратно. События проходили мимо меня, не цепляя. В пятницу Денис Андреевич окончательно перебрался в Кремль – один. Супруга так и осталась в Ново-Огареве. Снова нестыковки в личной жизни, по слухам к ней ездил уговаривать вернуться Нефедов. Бесполезно, она не приехала. Оставшись в надежно охраняемом замке совершенно одна, Пашков и супруга, по отдельности перебрались в Москву; исполняя еще и обязанности градоначальника, Виктор Васильевич дневал и ночевал в Белом доме или соседней с ним мэрии, бывшем здании-книжке СЭВ. Старый дом на Тверской, тринадцать, отдали беженцам из правительственных поселков, многие офисные строения в центре Москвы теперь стали убежищем высокопоставленных особ. Да и в нашем доме стало тесновато.

В самом Подмосковье дела обстояли из рук вон. Как только до армии дошло известие о смене руководства, фактически, она перестала существовать. Илларионов никогда не блистал авторитетом, сейчас же возникшая пауза, да еще и странность указа президента, делавшая бывшего начальника Генштаба всего лишь исполняющим обязанности, окончательно подкосила боевой дух, вернее, желание оставаться в давно разложившейся военной массе. Дезертировали батальонами. Мгновенно оказались сданы сразу с десяток городов Подмосковья. В субботу синхронно пали Иркутск, Тобольск и Тюмень, что автоматически означало уменьшение вдвое нефтяного потока в первопрестольную. Вечером того же дня собранный было Совбез так и не проводили: президент по-прежнему пребывал в Кремле, но так ни разу и не посетил рабочий кабинет, он даже не сделал заявления по поводу своей поездки во Владивосток, вместо него выступил руководитель Администрации. Чем только подогрел слухи о скорой смене Маркова Пашковым. Денис Андреевич ни на что не реагировал, запершись в личных покоях. Пару раз к нему пыталась пробиться депутация, сперва от Сената, потом от самой Администрации, чьего главу он так подставил, но все тщетно. Все это сильно напоминало последний год правления Ельцина, когда тот тоже пропадал неделями, не то больной, не то пьяный, а его так же точно пытался выгородить Волошин.

К вечеру того же дня вести стали поступать куда тревожнее. Во-первых, участились случаи прорыва границ «пятого кольца», беженцы из соседних областей шли десятками тысяч и остановить их не было возможности, а ведь следом двигались зомби, нагоняя и сливаясь с потоком. Авиация последние дни работала круглосуточно, но действия летчиков оставляли желать лучшего, сказывалось и нервное напряжение и усталость, только за последнюю неделю в небе над Москвой разбилась дюжина самолетов и десяток вертолетов. А вот после того, как вечером пятницы последние части дезертировали из Люберец и Щербинки, летать стало практически некому да и неоткуда. В самой Москве давно уже застроили все свободные пространства, разве что часть бывшего тушинского аэродрома да Девичье поле, еще оставались пригодными для базирования вертолетов. Всего их на вооружении у Москвы осталось на воскресенье, восемнадцатое, сто семь единиц. Плюс еще три десятка штурмовиков, взлетавших и садившихся на свой страх и риск едва не на головы беглецов на то или иное в ту минуту свободное шоссе и гробившиеся ежедневно. Впрочем, когда к Москве, окружая со всех сторон подошли толпы беженцев, за коими следовали орды мертвых, продолжавших свое бегство из ниоткуда в никуда, ни один самолет взлететь уже не смог.

Это началось в ночь на понедельник. Вертолетная разведка доложила о приближении большой массы людей с разных направлений, этого ждали, этого боялись, но поделать ничего не могли; впрочем, что можно поделать в такой ситуации? С воздуха не было понятно, живы они или уже нет, сперва посчитали живыми всех, потому бомбежек не проводилось, но когда толпы начали разделяться, обходя Москву, запирая в кольцо, стало очевидным, что происходит. Доложили президенту, снова никакой реакции, Денис Андреевич, не хотел, не мог или боялся принимать, сигнал был послан Пашкову. Тем временем, тот собирался лететь в Уренгой, на вертолете, куда двумя днями ранее отправился председатель правления «Газпрома» Миллер, премьер-министра еле уговорили отложить опасный полет. Причина беспокойства более чем серьезна: в субботу днем из Уренгоя пришли новости, шокирующие любого – Ямало-Ненецкий округ вдруг объявил себя государством-корпорацией Газпром. С Миллером договориться не удалось, в целях экономии запасов самостийное государство перестало наполнять газопроводы. Москва ныне не могла повлиять на решение новой структуры, и прежде весьма самостоятельной, а ныне решившей эту самостоятельность продемонстрировать официально и закрепить территориально. Наверное, государство Газпром оказалось последним в длинном списке стран, решивших создать собственную структуру власти. Впрочем, до нас известия из-за рубежа доходили с трудом, а то, что там творилось, мало чем отличалось от происходившего в России. Точнее, в том, что можно было так называть, в Московской Руси, так будет правильнее. Ведь недаром, слово «Россия» исчезло из лексикона ведущих новостных выпусков сразу по возвращении Маркова домой. «Официальная Москва», «Кремль», «президент и правительство»: синонимов оказалось очень много. Эвфемизмов, означающих только одно – крах.

Газ перестал поступать в Москву как раз в ночь на понедельник. Слухи опередили, как всегда, новости, оказавшись и точнее и куда мрачнее в прогнозах. Счастье, Мазовецкий оказался расторопнее, чем от него ожидали, и не допустил паники, хотя бы в магазинах, отдав приказ вскрыть резервы. Белоруссия, последний наш партнер, в лице батьки решительно порвала с нами, перестав посылать продовольствие Москве через разоренные города Смоленской области, странно, подумалось мне, неужели Лукашенко умудряется до сих пор держать все под контролем, или это иллюзия, такая же, какой всегда тешат себя государи, понимая подспудно, что их положение поистине безнадежно, но возлагая уже не на небо, оно всегда молчало, но на слабых человеков, свое тщеславие, свою последнюю надежду, свои давно битые карты. Странно, размышляя так, я вспомнил кадры кинохроники – Адольф Гитлер на свой день рождения, последний раз выбравшись из бункера, награждает отличившихся в боях с советскими войсками детей, самому старшему, на мой взгляд, вряд ли исполнилось пятнадцать. В свои пятьдесят семь, он уже выглядел развалиной, немощным стариком; трудно поверить, что всего шесть лет назад он практически без боев захватил почти всю Европу, а спустя еще три года дошел до Волги.

Пашков отложил полет в никуда, и вызвав Яковлева и Илларионова закрылся с ними в зале Совбеза, я как-то даже не удивился подобному, видимо, слухи о смене власти оказались не столь уж беспочвенными. Все же решил сам идти к Денису Андреевичу, но отчего-то не решился, поэтому позвонил ему в покои.

– Артем, рад вас слышать, – голос не принадлежал президенту, со мной говорил кто-то еще. Отогнав стойкую иллюзию, я сообщил Маркову о начавшемся Совбезе, заметив, что его там ждут, что было сущей неправдой. Денис Андреевич долго молчал, слишком долго, я хотел повторить свой вопрос, когда он, наконец, ответил:

– Что же, вы тоже там присутствуете? – и не обращая внимания на мои слова продолжил: – Хорошо, пускай начинают без меня.

– Но вы подойдете? – продолжал настаивать я, понимая бесполезность любых ухищрений. И снова пауза.

– Артем, не сейчас, позже. Я… расклеился что-то.

Связь оборвалась. Я опустил трубку, устало сел в кресло. Принялся перебирать бумаги. Неожиданный звонок премьера из зала Совбеза.

– Не мог дозвониться до Дениса андреевича, занято, хотел бы у вас узнать, он изволит пожаловать на Совет? – я ответил. – И что же он… в смысле, как он?

– Не могу сказать ничего определенного. У Дениса Андреевича сильный стресс от всего пережитого, – мне показалось, даже не показалось, я почувствовал запах спиртного, проникший по телефонным линиям вслед за голосом президента. Но не говорить же об этом Пашкову.

– Я вас понял, – со значением, точно покопавшись предварительно в моей голове, произнес премьер и оборвал связь. Поняв, что дальнейшее пребывание в Сенате бесполезно, я отправился домой.