Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 66 (всего у книги 73 страниц)

Они уселись друг напротив друга, Света в кресло, Настя на краешек дивана. Жанна, подруга, сейчас придет, объяснила хозяйка, пристально разглядывая гостью, глаза у нее заблестели, выдавая тщательно скрываемое вожделение, можем послушать музыку и выпить.

От рюмки мартини у нее пошла кругом голова, нет, она пила напитки куда крепче, но атмосфера комнаты действовала особенным образом. Через минуту под ее гипнотические чары подпала и хозяйка, попросившая, чуть дрогнувшим голосом, снять все лишнее. Настя поднялась и принялась раздеваться, нет медленнее, попросила Света, поерзав в кресле, пытаясь найти точку опоры, вцепилась в подлокотники, но не смогла просидеть так долго, поднялась и неверным шагом подошла и впилась в губы гостьи долгим жадным поцелуем. И тут же отошла, услышав, как в двери поворачивается ключ. Столь же жадный поцелуй был обращен и Жанне, та вытерпела его, не ответив. Увидев обнаженную Настю, Жанна улыбнулась едва заметно.

– Не буду вам мешать, – произнесла она чуть дрогнувшим голосом. Но Света не слушая отговорок, втащила ее и посадила себе на колени. Обняла, запустив руки под тонкую маечку, сняла бюстгальтер и принялась целовать шею. Жанна не сопротивлялась, но и не потворствовала, сидела, пристально глядя на гостью.

– Поиграй с собой, – прошептала Света, кажется, зная способ завести свою подругу. – Хотя нет, постой. Я знаю лучше.

И поднялась. Через минуту вытащила с лоджии коробку из которой извлекла поблескивающий металлом механизм, довольно странной конструкции, некое подобие разобранного на части отбойного молотка, на ударник которого был насажен мягкий силиконовый фаллос.

– Поди к ней, – негромко сказала она. Но Жанна отказалась, столь решительно покачав головой, что конский хвост, в который были забраны волосы, мигом растрепался. Света не замедлила этим воспользоваться, какое-то время подруги оставались заняты собой. Жанна снова оторвалась от подруги и отошла к окну, собирая волосы под резинку, Света подтащила вибратор к стене и подвела к нему Настю. Включила в розетку, аппарат загудел, дисплей засветился. Что-то щелкнуло, ударник поднялся вертикально, вечно жаждущий страсти механический имитатор мужского уда был готов к работе.

Жанна произнесла несколько неразборчивых слов и стремительно покинула комнату. Света даже не оглянулась, она настраивала прибор.

– Это ненадолго. Сейчас вернется. А ты… я вижу, тебе всегда не хватает. Сейчас увидим, сколько ты выдержишь у него. Эта штука понадежнее любого мужика будет.

Из коридора Жанна всхлипнула и заплакала, Света тут же разогнулась и велев не дергаться, стоять вертикально и не мешать, он сам все знает, немедля пошла в кухню. Силиконовый уд аккуратно подобрался к отверстию, вошел в него и замер, точно в раздумье.  А затем начал работу.

Поистине он оказался и ловчее и понятливее любого из ее мужчин. Этот механический любовник умел доставлять удовольствие, неведомым образом он чувствовал настроение партнерши, словно одного погружения оказалось достаточным для этого, и принялся за дело, то спеша, то задерживаясь, вновь ускоряясь и замедляясь именно в те моменты, когда Настя ждала этого; поначалу она готова была управлять им, но чуткая автоматика всякий раз предугадывала ее пожелания и все растягивая и растягивая удовольствие, будто зная, сколь долго можно ей терпеть, и как еще повысить градус наслаждения, но не довести до оргазма, пока еще не довести. И лишь по прошествии четверти часа, когда Настя уже ни не видела и не слышала ничего и никого, полностью провалившись в свои ощущения, механический уд позволил, именно позволил, ей кончить. И подождав чуть, поняв, что продолжение возможно и желательно, медленно разгоняясь, принялся за дело, снова и снова, неутомимый, неукротимый, тонко чувствующий и всегда готовый услужить; когда через полчаса Настя закричала во весь голос, забрызгав струей аппарат, из кухни вышли обе подруги, Жанна подошла к Насте, обняла сотрясающееся тело, накинула полотенце, прижала к себе.

– Я больше не могу, – со слезами на глазах произнесла почти по складам гостья. – Это удивительно… это… – слова кончились, она едва не разрыдалась от переполнявшего сердце счастья.

– Если хочешь, можешь воспользоваться им еще раз, – тут же заметила Светлана. Настя в ответ закивала головой. Сейчас ей было все равно, вместе или порознь, но аппарат дарил наслаждение, прежде никогда ей не переживаемое, во что бы то ни стало, она хотела повторить подобное.

– Действительно, от мужиков такого не дождешься, – едва стихла внутренняя дрожь, произнесла она. Света засмеялась, Жанна побледнела.

– Да забудь ты уже о нем, – резко сказала она подруге, Жанна не ответила. – Просто ее мужа хватил удар на одной оргии, куда ее не пригласили… да какая разница, что рассказываю, тебе ж самой надо от этого избавиться. Он перехватил виагры и… понятно, одним словом.

– Меня туда пригласили, – неожиданно глухо произнесла Жанна. – Я даже пришла туда, его искала, понятно. А потом…

– Ты мне не рассказывала.

– Ты только сейчас и попросила. Я тоже получила от всех понемногу. Меня тоже, как и ее, распирало от счастья. А потом пришлось резать по живому. Ну что непонятного, аборт, я же не могла оставить ребенка невесть от кого. Да еще когда все деньги пошли на долги этого… этого… – но она сдержалась. – Я не могла поступить иначе, – добавила Жанна глухо.

– У меня тоже будет ребенок, – вставила свое слово Настя, сама не понимая, для чего это говорит. – И тоже не знаю от кого.

– Ну это понятно.

– Не мешай ей, Свет.

– Но я хочу его оставить. Хотя… да, ребенка в любом случае оставлю. Что бы там ни случилось.

– А что уже может случиться? Хуже только, когда зомби войдут в город. Но куда от этого…

– Света!

– Ну хорошо, будут сидеть сиднем, ожидая невесть чего. Жень, мы живем одним днем, мы же договорились…

– Я не… – и замолчала. – Да, ты права, конечно, права.

И замолчала. Настя посмотрела на Жанну, неожиданно порывисто  прижалась к ней.

– Наверное, что-нибудь да будет. Ну не все же обратятся.

– Не все, да, но…

– Мы решили не говорить на эту тему, – безапелляционно заметила Светлана, подходя к Насте. Она хотела коснуться ее разгоряченного тела, но отчего-то удержалась и лишь смотрела на девушку.

– Да конечно, просто я подумала….

– Что? – она подошла ближе и осторожно коснулась подушечками пальцев распухших чувственных губ, Настя вздрогнула.

– Я о другом. Я ведь тоже потеряла. Сразу всех. И сестру и как оказалось еще одну сестру, и родителей. И не знаю, почему осталась жива. Ехала в одной машине, больше того, была за рулем. Водить я не умею…. Я не знаю, почему выжила, как…. И выжила ли вообще.

– Мы все здесь мертвые, – ровным голосом ответила Светлана. – И каждый по-своему.

– Да. Я не могла больше оплакивать. Сил не хватало.

– Я понимаю. Я тоже месяц безо всех. Только вот с ней. Обучаю искусству послежизни, –  уголки губ дернулись и опустились.

– Я пошла во все тяжкие. Я и раньше… но теперь сознательно. Это был мой выбор. Моя стезя. Мой крест, вот только никто не мог понять, почему. Чтобы не думать, чтобы мозг был занят другим, чтобы чувства омертвели и воспринимали лишь это. Потому что иначе либо с ума, либо это. Другого не осталось. Ничего не осталось.

Она заплакала, в кои-то веки почувствовав облегчение. Крепко прижалась к Жанне да так и замерла. Сколько времени прошло, прежде чем она освободилась. И от ее объятий, и от всего остального, что держало ее, вместе с ними. Как-то разом почувствовав себя другим человеком. Или окончательно осознав свою особость, ту, что ныне составляла самую суть ее естества. Сердечно попрощалась и с одной, и с другой, и едва не ушла в одном полотенце, мертвые сраму не имут, все же пошутила Света. И одеваясь перед открытой дверью, спросила насчет следующего дня. А затем, почти сразу, задала вопрос, мучавший ее все время знакомства.

– Почему мы сошлись? – переспросила Света. – Да все очень просто. Во-первых, мы подруги еще с институтских пор. А во-вторых, дом Жанны просто перестал существовать. И в материальном и в фигуральном смысле.

– Все случилось месяца полтора назад. Я переехала к Свете и… не знаю, почему она меня уговорила. Я раньше ничего подобного не пробовала. И не хотела пробовать.

– Перед смертью не надышишься, – холодно сказала Светлана. И совершенно другим голосом добавила: – Особенно тобой.

– Но я…

– Я уже не могу без тебя, милая, – хрипло произнесла она и тут же остановилась. – Прости. Ты все никак не привыкнешь. Я тоже не могла привыкнуть, мы спим в одной постели, ты дышишь мне в шею и будто ничего не замечаешь.

– Я замечаю, но… тебе проще, ты с детства такая, а я… я и сейчас не могу… просто так.

– Чтобы уломать окончательно мне пришлось воспользоваться твоими услугами, – заметила Светлана. – Только тогда она раскрепостилась и смогла меня принять в себя.

– Ты говоришь, как… как мужик.

– Я говорю как есть. И заметь, красавица, – это уже к Насте, – никто из нас не лесбиянки. Просто мы научились обходиться самими собой.

Кажется, она хотела пошутить, не вышло, на прощание они поцеловались, все трое, когда Настя уходила, ей показалось, Жанна уже была в настроении и согласилась ответить на поцелуй.

До квартиры Опермана она долетела как на крыльях. И все ждала, когда же придет послезавтра, чтобы звонить и напрашиваться. Слов подошедшего Бориса так и не расслышала. Только что вспомнила о полученных купонах МЧС и выдала их Кондрату, тот вернул Лисицыну, как главному добытчику. Они постояли друг перед другом, наконец, Борис не выдержал, отошел. Кондрат включил телевизор, но послушав минуту окликнул.

– Опять вторжение. Упоминают вскользь, значит, дело серьезное. Хорошо хоть мы далеко, – и тут же смолк. Диктор, в темном, почти черном траурном костюме, рассказывал о доблестных солдатах внутренних войск и армии, грудью вставшей на защиту столицы; только их стараниями ситуация локализована. Помянул премьера, который разруливает очередное обострение, намеченное на эти часы экстренное заседание Совета безопасности, вот странно, по кадрам из Кремля, как раз Пашкова там и не хватало.  Напоследок диктор напомнил, чтобы не выключали стационарное радио, все важные известия, особенно на случай событий экстраординарных, будут передаваться именно через него.

В квартире такового не нашлось, Борис вспомнил, что Оперман давно избавился от своего трехпрограммника, когда сообщил об этом Микешину, тот хмыкнул:

– Ничего удивительного, я сделал тоже, едва въехал в свою квартиру…. Да я смотрю, стационарного телефона у него тоже нет.

– Леонид говорил мне, что и телевизор у него подключен тем же поставщиком, что и Интернет, – Микешин кивнул, уголки губ означили полуулыбку.

– Современный человек. Ничего из прошлого.

– Вообще-то он весьма старомоден в привычках, – возразил Борис.

– Но только не в техническом плане.

Лисицын не стал спорить. На ночь он снова остался с Настей. Перед тем, как устроиться, наконец, позволил себе рассказать все, что накипело на душе. Рассказал без утайки, что почувствовал к ней и вначале и в тот момент, когда она пригласила его в постель, отбросив одеяло небрежным движением, и когда проснулся, сжимая по-прежнему ее в объятьях, и о том, что это значит для него, будто заново родиться, будто воскреснуть из мертвых.

– Прости. Я не хотела, – нежданно произнесла она. Борис не понял, – Я не хотела тебя пробуждать. Ты не должен был. Видишь же, что творится.

– Все равно, – как-то слишком легко ответил он. – Я надеюсь на лучшее. Прорыв ликвидировали. Не думаю, что мертвяки…

– Ты всегда такой? – почему-то посерьезнев спросила она. Он кивнул. – Скажи…нет, не знаю, как лучше спросить. Лучше потом, – но Борис начал настаивать, и Настя волей-неволей задала свой вопрос: – Я вправду так важна для тебя? – он кивнул. – Нет, ответь я хочу услышать.

– Да, очень важна.

– Спасибо, – она прижалась к нему и спросила совсем тихо: – А ты будешь меня отпускать?

– Как сегодня? – на лицо набежала тень.

– Сегодня меня ни один мужик не трахал. Ни один живой человек. Я получила деньги за… скорее за демонстрацию и за то, что поговорила с девушками… Кондрат их видел, – повисла пауза, столь нелюбимая Настей, она потеребила Бориса: – Так ты отпустишь меня? – Он кивнул, но спохватившись, немедля ответил согласием. – И всегда будешь отпускать меня? Даже если я… ну ты понимаешь…

– Я бы не хотел, чтобы ты так работала. Я постараюсь, – он пытался и не мог найти нужных слов. – Ты мне очень нужна, милая, очень. Я не знаю, что без тебя делал бы.

– Нашел другую.

– Нет. Я пытался найти. Не смог. Сколько времени пытался и все равно бесполезно.

– Значит, плохо пытался.

– Нет, я… ты не понимаешь.

– Скажи честно, – неожиданно сильно обвив, скорее, захватив его шею, прошептала она, – я тебе только для этого нужна? – он попытался отстраниться, но Настя настаивала. – Ну скажи мне. Давай, я все приму, чтобы не было потом.

– Ты мне нужна вообще.

– Потому что у тебя долго секса не было, да?

– Потому что я тебя встретил. Я серьезно, я не знаю, как мне тебе это объяснить, когда ты все время противишься, и не слушаешь. Я не могу без тебя, я… понимаешь, ты мне нужна очень. Любая. Я все равно тебя приму.

– Только не надо унижаться, я терпеть этого не могу.

– Не буду. Но ты мне нужна, Я прошу тебя остаться со мной. Я тебя никуда не отпущу, я постараюсь, я попробую…

– Все вы, мужики, говорите одно и тоже… – она заплакала, и едва Борис снова начал возражать, накрепко закрыла ему рот поцелуем, он задохнулся от нежданного порыва. А затем столь же внезапно отпустив, оттолкнув его от себя, Настя поднялась на локтях, пристально вглядываясь в его глаза. – Ты действительно так и сделаешь?

– Да.

– Не оставишь. Даже несмотря на то, что узнал от Кондрата?

– Ты о ребенке? Все равно.

– И тебе неважно, что он…

– Милая, мне важна только ты.

– И ты хочешь его оставить? – Борис чуть замедлился с ответом, Настя продолжила незамедлительно свое наступление: – Понимаешь, я хочу его оставить. Я без него не полагаюсь, только в комплекте.

– Я беру этот комплект. Не глядя.

– Нет, ну ты все же посмотри на меня. Посмотри, – и она спешно скинула маечку, стянула трусики, оставшись пред ним как есть. Невольно он протянул руки, коснувшись ее грудей. – И как я тебе? Скажи, только честно. Я максималистка, я не могу по-другому. Ну же, я жду.

– Солнце мое, ты бесподобна, неужели ты думаешь, иначе, я не могу оторваться от тебя, я… я просто не могу без тебя, ты… ты очень красивая.

Она прижалась к нему, судорожно вцепившись, нашептывая в ухо слова признания, извинения, нежности и страсти, все перемешанное в один поток. А когда он иссяк, отдалась ему, порывистая, страстная, вскрикнула, механически, но пусть уж так, когда он излился в нее, и усталая, довольная происшедшим, всем случившимся за этот удивительный день, немедля заснула. Ей снился автомат, доставляющей ей наслаждение, снился столь натурально, столь отчетливо, что она кончила; проснувшись, подумала, быть может, это был Борис. И ласково, словно кошечка, потерлась щекой о грудь.  Он не сразу проснулся, а проснувшись, и увидав ее, немедля просиял и обнял. И она заговорила ему слова нежности, слова страсти, неумело, неловко собирая их в предложения. Когда она делала это последний раз – уже и не вспомнить, в другой жизни. Если та, другая жизнь вообще была.

До вечера они так и просидели вместе, словно влюбленные школьники. А вечером новостные каналы нехотя передали сообщение суточной давности – в ходе вчерашнего объезда территорий, еще до прорыва, ныне успешно ликвидированного, погиб премьер-министр Виктор Васильевич Пашков. Завтрашний день президент объявил днем траура, заочно, в этот день на экране телевизора он вообще не появлялся, впрочем, в последнее время увидеть Маркова в «ящике» стало задачей проблематичной. Скрывался он весьма умело, что сразу после возвращения из Владивостока, что сейчас, о его действиях ведущие вещали механически, исходя из простой необходимости говорить положенное неофициальным регламентом время.

Смерть Пашкова произвела действие очень сильное и чрезвычайно тягостное. Все трое долго сидели молча перед телевизором, по которому вместо сериала стали показывать скрипичный концерт Рахманинова.

Наконец, Кондрат выключил телевизор. Еще какое-то время троица сидела молча перед потухшим жидкокристаллическим экраном, наконец, Микешин вспомнил про талоны МЧС и внезапно спохватился – смерть ведь могут истолковать именно таким образом, как он сейчас. А в нем взыграло благоприобретенное в СИЗО: с получением поспеши, пока не обставили другие. И других скоро будет очень много.

Лисицын поспешил выйти, но и выходя, еще долго целовался у лифта, стоя в кабине и даже нажимая кнопку. Никак не мог отойти. И лишь когда двери сомкнулись, улыбка стерлась на его лице. Выходя на улицу, он сжал губы в тонкую бескровную полоску. На окна не посмотрел, не осмелился, хотя знал, что Настя смотрит ему вслед. Мысли невольно вернулись к ней, но вернулись совсем иные, тщательно подавляемые все время, покуда они пребывали вместе. Подсознательно он понимал, что прекраснодушествовал, строя планы, да уже говоря о чем-то совместном, больше того, он не был уверен даже, что любит ее. Что ему надо от нее женская ласка и возможность удовлетворения, о коих он позабыл несколько лет назад. Собственно с времени расставания с девицей, обожавшей Касьянова, надо же, даже имя выскочило из головы, у него никого не появилось. Разве что заместилось – страстным увлечением Третьим рейхом; что, без сомнения отдалило его от представительниц противоположного пола еще дальше. Сознательно ли он пошел на подобное или сработало подсознание, не все ли равно: но история Германии тридцатых-сороковых невольно отпугивала людей, и если раньше он держал свое увлечение и свои пристрастия в тайне, то после едва не афишировал их.

Об этой привязанности Насте он и не думал говорить. Хватало того, как она относится к нему, и того, как он выжимает из себя давно позабытые слова, поневоле умиляясь ее столь же тяжким потугам. О ребенке он и вовсе не задумывался, привыкши жить одним днем еще в докризисные времена, он никогда не задумывался настолько вперед, тем более, сейчас, когда задумываться о будущем просто глупо.

Двор встретил его гробовым молчанием, видимо, уже все знали о смерти неформального лидера огрызка былой империи, которую он некогда и возглавлял. Известие это поразило обитателей что палаточных городков, что жителей дома до глубины души, он проходил мимо замерших людей, медленно начинавших собираться в группы, но даже не для того, чтобы обсудить, – лишь побыть в обществе друг друга. Казалось, мир с уходом Пашкова перевернулся, и теперь уж точно никогда не будет прежним. Казалось, с ним ушла надежда, которую он столь старательно поддерживал на протяжении всего своего пребывания во власти. Казалось, всегда казалось, что только он являлся олицетворением благоприятных перемен, возрождения страны, ее неизбежного спасения и нового расцвета, даже когда города рушились и люди бежали прочь, когда армии отступали и рассыпалась, когда территории терялись одна за другой. Все равно, по инерции ли, в силу особых качеств Пашкова ли, но люди верили ему, упорно продолжали верить, несмотря ни на что. И только теперь, с его смертью, им, наконец, открылась бездна, в которую они старались все это время не смотреть. И теперь они пытались понять, что им делать дальше, как выживать, поистине, с уходом царя из головы, теперь им предстояло сделать это в одиночку. Людям, рожденным что в СССР, что в России, на протяжении долгих веков казалось, что все их дела – сколь бы значительны или невзрачны они ни были, есть результат воли одного человека, пусть имя его и менялось на протяжении столетий, но только род занятий оставался неизменным. Большинство верило и продолжало верить в царя, как бы он ни назывался, с иной мыслью выжить всегда оказывалось трудновато; слепая же вера спасала. Но теперь, лишенные спасительной веры, люди начинали потихоньку вспоминать условные рефлексы, любовно выпестованные в народах этой территории прошедшим тысячелетием и заключавшемся в простой поговорке: на бога надейся, а сам не плошай. Когда Борис выходил из магазина, постаравшись набрать как можно больше провизии, внутри уже образовывалась очередь из желающих немедля опустошить запасы на черный день, ибо он, наконец-то настал.

Все время, пока его не было, Настя стояла у окна, сперва она ждала, что уходя, Борис обернется, но этого не случилось, наверное, и к лучшему. Она пока не решила, как сказать ему о своем желании совместить время с ним, теперь казавшимся надежным и достойным человеком, достойным того, чтобы довериться и выстраивать жизнь, какое-то ее подобие с ним и дальше, с тем агрегатом в квартире на Ленинском, что так манил ее, до внутренней дрожи, до перехватывания дыхания. О печальном известии она немедля запамятовала и просто стояла у окна, дожидаясь прихода Бориса. Увидев его с сумками, она махнула рукой. Ей показалось, он улыбнулся в ответ.

– Ты на нем решила остановиться? – спросил Микешин, не выдержав.

– Ревнуешь? А может я и тебя с собой возьму. – Кондрат дернул плечами вместо ответа. – Ты человек хороший, жаль только…

– Бесполезный, – хмуро ответил он.

– Ну не сердись, – она поцеловала его в щеку. – Может мы договоримся и вместе будем жить. Твое мироощущение это не смутит?

Микешин не знал, что ответить, Настя то казалась ему загадочной и недоступной, то простой и настолько предсказуемой, что иной раз он ловил себя на мысли, мог отвечать за нее. А вроде знакомы-то меньше месяца. Хотя с Борисом она и вовсе знается всего ничего. Его почему-то задевало, что это не те чувства, на которые он хотел бы рассчитывать, а скорее, тонкий расчет на недалекое будущее – на все грядущее, что у них осталось. И от этого ему становилось немного не по себе. Странно, вроде бы и отчасти зависть, что вовсе незнакомый человек сумел завладеть тем, чего он добивался все это время – душой девушки. И еще то, что душа эта, которую он так старательно вымаливал, все равно окрашивается черным.

Кондрат дернул щекой и отвернулся. Господь будто играл с ними тремя в какую-то неведомую никому, кроме Него, игру.

Борис пришел, и парочка снова занялась собой, позабыв о прежних сомнениях, противоречиях и тревогах, оба столь быстро накрутили себя, что  и сами с готовностью верили обещаниям, жаждая немедленного их исполнения. Трудно сказать, сколь долго продолжалось бы их почти истерическое единение в готовности отдать себя другому, если бы не мобильный Лисицына. На него пришло сообщение о получении видео от неизвестного лица, бояться вирусов было как-то глупо, Борис не раздумывая распаковал ролик.

Запись длилась около трех минут. На ней оказалась запечатленной смерть Пашкова, от первых минут до последних, до самого расстрела. На грохоте очередей запись и оборвалась.

Настя смотрела в экран мобильного через плечо Бориса. Склонившись к ушу, шепнула:

– Ты думаешь, это правда?

– Даже не знаю, качество картинки вполне приемлемое, а вот то, что мы видели… Кондрат ты бы посмотрел.

– Я уже получил такой ролик еще утром.

– И молчал?

– Я не поверил. Даже не знаю, верить ли сейчас. Это безумие какое-то.

– А что сейчас не безумие? – неожиданно спросила Настя. – Может быть, мы? Да, мы безумны, раз ведем себя как нормальные в ненормальной жизни, – она пристально посмотрела на Микешина, но тот не ответил. Отвечать оказалось нечего.

К ночи скорбящие о погибшем царе и утерянном с ним порядке, начали ломиться в магазины, забрались на склады, и кажется, получили достойный отпор, не то от продавцов, не то от доброхотов, оказавшихся там первыми. Перестрелки, начавшись около одиннадцати, преследовали слух часов до пяти утра, стрельба давно уж вошла в привычный рацион шумового меню города, но вот ответный огонь еще не стал привычен, и потому все трое некоторое время вслушивались, пытаясь забыться, к ночной стрельбе. Утром встали разбитые, шальная пуля нашла лазейку, просквозив стекло и застряв в воздуховоде. Кондрат, видевший всю ночь сновидения религиозно-мистической тематики, счел это дурным предзнаменованием. Борис проследил траекторию, обнаружив, что стреляли как раз из лагеря беженцев. Из бывшего лагеря, кроме нескольких окончательных трупов, за которыми никто не спешил приезжать, да груды мусора, на месте двух десятков палаток не осталось ничего. Табор внезапно снялся с места и ушел в ночь.

Кондрат немедля включил телевизор, но тот не работал. Пощелкав кнопками, он обернулся к Борису и снова подошел к окну. Тот едва смог оттащить его от небезопасного занятия.

– Лучше не высовываться, – произнес Лисицын, задергивая шторы: комната немедля погрузилась в полумрак. – Я пойду к соседям, узнаю, что к чему, а вы сидите тут. – И захлопнул дверь прямо перед носом у Насти.

Соседи, точнее соседка, знакомая Леонида, Аня, оказалась дома, она так же была напугана стрельбой, но еще больше отсутствием мужа, звонившего два часа назад – часы показывали полдень – но так и не добравшегося до дома с Нахимовского проспекта. Муж все еще умудрялся работать – на складе одного из магазинов, куда устроился как раз перед восстанием, чтобы переждать время за пустячной работой на недолгий летний период. Как оказалось, она стала истинным спасением для молодой семьи. Аня переносила все происшедшее очень тяжело, сидела на антидепрессантах, да и Даша, дочка десяти лет, уже пила снотворное, тем более, прошедшей ночью. Сейчас она сонная, смотрела работавший телевизор, какие-то мультики. Это означало лишь одно – поставщик связи Леонида перестал существовать.

Борис поинтересовался ситуацией в городе, Аня только плечами пожала, она давно не следила за тем, что передавали в новостях, даже известие о смерти Пашкова услышала от мужа. Это повергло ее в ступор. А сегодня, еще не очухавшись окончательно, она совершила маленькую глупость, – Даша сильно беспокоилась насчет «стрелявших дядей», она побежала посмотреть на улицу, что да как. Прибежала еще в большем шоке, увидев расстрелянную стену собственного дома, прибежала домой, села и вцепилась в дочь, стараясь загородить ее от этих «дядей», да так и просидела все это время вместе с ней перед телевизором, покуда не позвонил Борис, только держала в руке мобильник и раз в десять минут названивала мужу, телефон которого оказывался всякий раз недоступен.

– Да иди смотри в мою комнату, – сказала она, спохватившись и запахивая халат, под которым Борис, как ни старался отвести взгляд, увидел груди и… кажется, уже совсем лишнее; Леонид рассказывал, что в женской половине их семьи было принято обходиться дома без одежды, Борис никак не мог вспомнить, почему столь интимная подробность всплыла в их обычно безличном разговоре. Тогда он только усмехнулся этому факту, ныне мог удостовериться. Хотя и не задумываться над ним, двенадцатичасовые новости уже начались.

О беспорядках не было сказано ни слова, ведущий старательно делал упор на успешное преодоления последствий позавчерашнего наплыва мертвецов, который вроде бы уже был дважды преодолен до этого, из чего Борис сделал два вывода: во-первых, в город прорвалось очень много зомби, армия не может пока справиться, а во-вторых, правительство еще не знает, что делать с вчерашними погромами. Видимо, был не один и не два, раз сюда даже не прибыли войска, и до сих пор не появилась труповозка.

– Слава богу, Паш, ну наконец-то, – выдохнула хозяйка, – я вся на нервах. Ты где? Где? А когда появишься? Но почему? Ты знаешь, что в нас стреляли? И в тебя? Паша, ты не ранен? Нет, правда, у нас все в порядке, Дашенька только переживала, я вся на иголках, ну как обычно, ну когда ты будешь. Милый, это не обещание, сам знаешь…. Ну что, узнал что новое? – Это она уже к Борису. Лисицын покачал головой, и пошел к себе, Аня проводила его до двери, халатик снова предательски распахнулся по дороге, но оба не обратили на это ни малейшего внимания.

Вернувшись, он поделился своими подозрениями. Слушали молча.

– Надо переехать к моим клиенткам, – неожиданно предложила Настя и тут же прикусила язычок вспомнив о механическом уде.

– Будем ездить, нас точно недосчитаются, – немедля возразил Борис. – Лучше переждать, пока народ либо не перебесится, либо армия не сделает свое дело.

– А если не сделает? – Но ей никто не ответил. Настя смотрела на мужчин. Потом порывисто прижалась к Борису, спрашивая, у кого он был и что видел, вызывая в себе настойчивые позывы ревности. Это отвлекло обоих от насущных проблем вплоть до следующего утра. Ночью снова была слышна стрельба, но куда глуше и дальше от дома. И вроде бы по мертвым. Ее уже не различали, все трое  погрузились в долгожданный сон без сновидений. Утром Борис еще раз заскочил к Ане, на сей раз встретившись и с Павлом, долго извинялся за вторжение, но его не слушали, молча пустили к телевизору, тем более, муж сам пожелал узнать, что происходит в городе и мире. И снова о погромах не было произнесено ни единого слова. Разве что проскочило известие о сражении, случившемся между поклонниками культа Ктулху и внутренними войсками, бой длился девятнадцать часов, после чего здание так называемого храма было захвачено. О жертвах с обеих сторон не сообщалось, впрочем, о жертвах не сообщалось уже довольно давно, довольно было и того, что сообщали об инцидентах.

Тем же утром приехала труповозка и забрала тела, санитары ругались на чем свет стоит, оказалось, они работают по двум районам без перерыва больше суток, хоть бы совесть поимели и сами все сделали.

Забрав трупы, грузовик умчался по пустынным улицам, движение становилось все слабее, бензин перешел в разряд дефицитных товаров ко всем прочим. Борис закусил губу и пошел домой, на входе неожиданно столкнувшись с Настей. Оба не ожидали подобного, а потому шарахнулись друг от друга и некоторое время стояли молча.

– Ты далеко? Сейчас же небезопасно, – спросил Борис и подойдя попытался обнять ее, Настя отстранилась было, но тут же прижалась сама.

– Я.. .по делам. Прости, пожалуйста, я к тем девушкам, помнишь, мы договаривались с тобой.

– Априори понятно.

– Прости, что такое «априори»?

– По определению, – она поцеловала его, но не в губы, как обычно, а за ухом. И снова прижалась.

– Ты такой знающий. Я по сравнению с тобой…. Не понимаю, что ты во мне нашел. Кроме секса, конечно, – он хотел объяснить, но пока подбирал нужные слова, Настя уже успела высвободиться из его объятий и послав воздушный поцелуй, побежала.

– Не скучай, милый мой математик, – донеслось ему вслед. Невольно Борис улыбнулся и вошел в дом.