Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 73 страниц)

Оба посмеялись, затем Куприянов вернулся к теме.

– Суть такая. Числа восемнадцатого надо будет вылететь в Москву, затем оттуда в Ростов-на-Дону, а потом в Керчь, где сейчас располагается штаб пятьдесят восьмой. После все покажут и расскажут. Может, полюбуешься на плененных генералов вражеских войск.

– Да каких к черту, вражеских, все хохлы испокон веку у нас работают. Без них ни маршрутка не поедет, ни автобус. И продавать на ярмарках выходного дня некому станет.

– Белоруссия нам поможет. А если серьезно, хохлы в целом позитивно отнеслись к тому, что у них Крым отбирают. По крайней мере те, что к нам заработать ездят. Так что Хохляндию можно смело делить на две части. Те, кто за нас, и те кто против. Малороссию и Галичину. Первая как пить дать станет протекторатом Москвы, вторая – Варшавы. Это я тебе говорю, как матерый геополитик.

– Да уж, в твоих статьях об Украине только мата не хватает, – Куприянов усмехнулся. – Но ты обмолвился о сорока тысячах.

– Это аванс. За все платит «Единая Россия». За перелет, питание, обмундирование, связь и прочее. Это они так перед выборами нашего брата ублажают. Потому как поговаривают, президент выдвинется в лидеры «Справедливой России», вот они и готовятся сразу устранить конкурента.

– Это я слышал. Сорок тысяч, сумма неплохая. А сколько ж всего?

– Даже не представляю. Как инфляция пойдет. И учти, поскольку командировка предусматривает посещение зарубежной страны, все выплаты будут рассчитываться в долларах. Вероятно, и на руки их выдадут. Так что инфляции можно не бояться. И что хлеб сейчас уже стоит сорок рублей, а будет сто – тоже.

– Ты все-таки неисправимый пессимист. А нас только по развалинам возить будут? Или может…

– Никаких может. Только по развалинам. Оттуда будете писать красочные репортажи о сражениях. Потому как для партии главное, чтобы никто не пострадал, особенно ее имидж. Иначе зачем посылать такую группу необстрелянных журналистов освещать войну. Достаточно военных корреспондентов Первого канала, НТВ и «России».

– Это ты кого сейчас назвал необстрелянным. В меня стреляли и газом и резиновыми пулями и шумовыми гранатами кидались, забыл? А в день сколько я получать буду?

– Глазки загорелись? Как военный корреспондент – двести баксов. Экскурсия рассчитана на месяц. Кстати, у главреда тоже примерно так же глаза загорелись – такой шикарный материал в газету пойдет. Это когда я сказал, что отправим Тихоновецкого.

– Да ладно, брось заливать, – но Валентин все равно запунцовел. Уточнил некоторые подробности, которые его впечатлили еще больше. И едва дождавшись конца рабочего дня, помчался домой на всех парах.

По дороге наткнулся на небольшой антиукраинский митинг, проходивший у стен здания горсовета. За неимением посольства или представительства той или иной страны, которой бы хотелось публично выразить свое возмущение, все митинги проходили именно тут. Собралось довольно много, по нынешними временам, народа, около трех-четырех тысяч. Больше было только на митинге против Эстонии год назад, но тогда народ свозили из ближайших деревень, что называется, «до кучи», сейчас пришли сами. В пылу страсти первых дней войны, в кои-то веки столь удачно начавшейся для России, народ требовал от Украины немедленного признания независимости Крыма, от Крыма – немедленного вхождения в состав России, от России же – немедленного подавления всех очагов выступлений. Поскольку их было не так много, пятьдесят восьмой армии больше мешались зомби, основные требования некоторых лозунгов, должны были, по идее, относиться к ним.

Впрочем, собравшимся, было наплевать. Разгоряченный нежданно-негаданно обретенной свободой от долгого страха перед мертвецами, народ затребовал пленения президента Украины. Тихоновецкий вспомнил, что он начал составлять летопись новой жизни, и немедленно выхватив мобильный, начал снимать. Отовсюду доносилось: «Панночку под суд, Панночку!», Валентин едва успевал вертеть мобильником по сторонам. Впрочем, через полчаса к взволнованным массам вышел представитель горсовета, попросил разойтись по домам, не скапливаться, а то мало ли что. Милиция вся в работе, ей сейчас не до вас. Народ еще пошумел восторженно, но, привычный слушаться, подчинился властному слову. Тихоновецкий отправился домой с новой записью. Позвонив в редакцию, он начал набрасывать заметку в завтрашний номер.

Отец отнесся к его заявлению с пониманием, мама, конечно, разнервничалась. На сорок тысяч аванса она ответила, что ей не хотелось бы получить сына в качестве груза двести. Ну тут уж возмутился отец, потребовавший никогда больше не сметь даже думать подобное.

– Уж насколько я не доверяю этим парням из «Единой России», но ради своей рекламы гробить парней они не посмеют. Партия итак только на Пашкове держится, так что господ борзописцев они будут холить и лелеять. Главное, чтобы те писали правильно. Вот это, конечно, неприятно. И я так понимаю, ты только ради денег собрался, – Валентин кивнул.

– Пап, я понимаю, что ты думаешь, но двести баксов в день, даже если я ничего не напишу… ну когда еще получится так сработать.

– Я понял. Продаваться, так подороже. Ладно, шучу. А вообще, сын, решать, конечно, тебе. Ты уже взрослый, самостоятельный, скоро сам в президенты избираться сможешь. И веди себя осторожнее. Не в смысле перемещений. Я про твой длинный язык. Не забывай ни на минуту, что это война, и что церемонится с тобой не будут.

– Пап, на войне я уже был. Прям здесь. Я даже показывал вам.

– Да уж, показывал, – вздохнула мама. – Лучше б ты другую дорогу тогда выбрал. Вот отец твой двести вылетов в Анголе совершил и тоже без единой царапины. А пулю схлопотал, уже когда возвращался на родину.

– Да, было что вспомнить. Нас перебросили в Анголу в восемьдесят втором, в самую заварушку. На год, как военных специалистов. А получилось, что вместо этих деятелей из МПЛА мы должны были выкашивать беспрерывно вторгавшихся южноафриканцев. Их пилоты только вертолетами хорошо владели, и то, когда никто не стрелял. Так что все на нас легло, – отец даже прикрыл глаза, это время он вспоминал с удовольствием. – Словом, застряли мы там на три года. База находилась в двадцати километрах от Менонгве, самый юго-восток страны. Высота там примерно километр, так что жара не такая уж и страшная, как в прибрежных районах, но очень засушливо. Летишь на задание, а внизу бескрайнее поле и изредка стада коз, да кружки деревень. Вот между прочим, когда нас перебрасывали на юг, так равнина была настолько пустынной, что водитель просто ушел к нам в салон автобуса ужинать…. И кого там только не было, помимо местных племен. Кубинцы, им проще всего за местных сойти, вьетнамцы, и дезертиры-южноафриканцы, какие-то партизаны из Намибии, Замбии, даже из Ботсваны. Зато водку все горазды были хлестать…. Короче, вылетали мы рано утром, или ближе к вечеру, когда разведка нам цели сообщит. Мы с утречка утюжили цели вокруг Кахамы, ух там бои шли, а если задание ближе к вечеру поступало, то пограничные Квангар да Дирико…

Отец пустился в подробности военной операции под Квангаром, где  его «МиГ» дважды за неделю попадал в передрягу. И всякий раз он буквально чудом умудрялся дотянуть машину до аэродрома и, что удивительно, советские техники, умудрялись в кратчайшие сроки привести в работоспособное состояние, чтобы затем снова в бой.

– А то не платили боевых, если твоя машина не на ходу. Учти на будущее, коли не будешь писать, попадешь в ту же ситуацию. О чем узнаешь только по прибытии. Я вот три года вместо положенных одиннадцати месяцев там оттрубил, а денег дали… ну только квартиру купить в кооперативе. Да вот тебя завести, – усмехнулся он. Мама смутилась. Подобные разговоры ее всегда смущали. – И кстати, война это не только битва, это больше ожидание битвы, смертная скука, мутная, непрестанная тоска по отечеству и смутное желание чем-то себя занять. До Менонгве редко добирались симпатичные девицы, это жуткая глухомань даже по местным меркам. Когда в восемьдесят четвертом до базы добрался женский отряд МПЛА, понятно, что началось.

– Аркаш, – наконец-то сумела побороть смущение мама. – Ну прекрати ты это. Как маленький.

– Вот на эту глупость не попался я, тогда по уши влюбленный в твою маму, и еженедельно писавший письма…

– А до меня от цензора вашего полка доходило только «Здравствуй», «Все в порядке» и «До скорого свидания», – попыталась перевести разговор на более спокойную тему мама.

– …наш звеньевой, политрук, Самойленко, Осипян, Несвижский, нет, так долго перечислять. Короче, семеро слегли в местной больнице с сифилисом. Думаю, не надо объяснять, что такое в глухомани больница.

– Пап, ну кого ты предупреждаешь. Я же…

– Ты же еще совсем молодой, потому всему учить приходится. Когда тебе переправляют в столицу?

– Пока точно неизвестно. Числа восемнадцатого. Как война.

– Таким ходом, может и раньше. Но все равно, я думал не сегодня, завтра. Да и ты прискакал, просто конь-огонь. У нас был похожий случай…

Отец снова пустился в воспоминания, а Валентин принялся писать заметку. День окончился незаметно, начался и прошел следующий, весь в смутном волнении и ожидании неведомого. Градус волнения постепенно повышался, сперва вроде бы незаметно, но вот когда подошло вплотную восемнадцатое, Валентин был уже сам не свой. Правда, не из-за приближающейся поездки в военный Крым. Просто вечером того дня он встретил призрак.

Он сам сперва подумал, просто показалось. Проезжал мимо, вот и почудилось в лице одной девушки знакомые черты. Тихоновецкий остановил машину, наверное, не надо было этого делать. Он припарковался, вышел, запирая старую потрепанную «трешку» на сигнализацию, хотя кто на такую позарится. И тут столкнулся с той, которая…

– Ты? – он даже отшатнулся, не ожидав увидеть ее прямо перед собой. Медленно бредущая вместе с редкими прохожими девушка остановилась перед ним, долго смотрела в его лицо. А ему все чудилось, будто сейчас она раздвинет руки и пойдет на него, булькая что-то бессвязное, как это обычно и принято у давно умерших.

– Я, – ответила она, выдержав долгую, очень долгую паузу.

– Яна… я бы никогда не подумал. Как странно тебя здесь увидеть.

– Я тоже живу в этом городе, – ответила она, продолжая вглядываться. Что она выискивала в его лице, какие сходства или различия между прежним и нынешним Валентином, оставалось для Тихоновецкого загадкой. Он закашлялся и осторожно коснулся ее руки.

– Проверяешь, жива ли еще? – но лицо осталось бесстрастным. – Вроде жива, как видишь.

– Прости. Я думал, ты уехала. В Москву. Я ведь… мы столько лет не виделись…. Ты ушла, я… – он не знал, что сказать явившемуся из глубины его памяти призраку, как вести беседу с ним, о чем говорить. Может, просто оставить его, попрощавшись? Наверное, так будет лучше для них обоих.

Вот только Яна неожиданно сказала:

– Я уже три года здесь живу. Сейчас на Московском шоссе у Которосля, – самый край Ярославля. – Знаешь новые дома там. Страшные такие, их сразу после кризиса строили. Сляпали кое-как. Но мне хватает.

– А он? – все-таки вырвалось. Но лицо девушки оставалось бесстрастным. Каковое и должно быть у призрака.

– Он остался в Москве. Я вернулась.

– Одна? – почему он спрашивал? Он и сам не понимал своих расспросов. Вроде давно уже все кончилось, все позади. А он в эти минуты все теребит и теребит прошлое. И так понятно, что оно не вернется, так чего же он добивается этими расспросами?

– Сейчас одна, – ответила она тихо. – Дочку схоронила два года назад, слава богу, не поднялась. Мы ее Валентиной назвали, в честь тебя. Ты же должен помнить, я говорила, Федор не мог иметь детей.

– Ты не говорила, – едва шевеля языком, прошептал он.

– Что-то наследственное. Смешно, правда. Бесплодие по наследству.

– Да,.. смешно…

– Генетическая предрасположенность, это так называется, – сказала она. Тихоновецкий заприметил, что Яна больше не вглядывалась в его лицо. Кажется, увидела в нем все, что было необходимо. – Я наверное, отвлекаю тебя. У тебя тоже семья, дети…. Как твои родители поживают, все в порядке?

– Да, пережили, спасибо.

Она кивнула, еще раз слабо улыбнулась, и стала прощаться. И именно в этот момент он понял, что не может отпустить этот призрак. Может, потому, что сам призрак того не захотел. И хлестнув в лицо ушат ледяной воды из Леты, теперь собирается уходить, сознавая, дело сделано, Тихоновецкий не сможет вырвать ни одного услышанного слова из сердца.

Снова привязан к ней той мучительной болью, что и составляла так давно, а теперь кажется, столь недавно, их отношения.

– А твои? – спросил он, предчувствуя каждое услышанное затем слово.

– Я же говорила, я одна, – он смутился, потупил взор. А когда поднял глаза, не увидел Яны перед собой. Она уже влилась робкий ручеек прохожих, направлявшихся мимо автобусной остановки. Оставив машину, Тихоновецкий последовал за ней. Нагнал у столба с вывешенным на высоте метров трех расписанием движения маршрута, вот и все, что представляла собой остановка. Она стояла, глядя вдоль улицы, поджидая автобус и не оборачивалась, хотя прекрасно знала, чувствовала его рядом с собой.

Голова закружилась, Валентин схватился за столб, потряс головой, прогоняя круговерть мыслей.

– Яна… – тихо позвал он. Она не откликнулась. – Яна,… может быть, я… провожу тебя. Подвезу тебя.

– Не надо, – ответила девушка не оборачиваясь. – Прощай.

Он пробормотал что-то в ответ, и пошел к своей машине. Увидел приближающийся автобус, заметил, как Яна села в него. Не соображая, что творит, сел в машину и поехал следом.

Она вышла на последней остановке. Дальше автобус снова  пересекал Которосль, возвращаясь обратно в город. Из Валентин машины не вышел, думая, что Яна его не видит. Конечно, только успокаивал себя.

Войдя в подъезд, Яна обернулась. На мгновение их взгляды встретились. Валентин вздрогнул. Дверь тут же захлопнулась. Он постоял еще несколько минут, а затем, когда в одном из окон, наверное, ее, зажегся свет, поехал домой.

– Ты такой бледный, – сказала мама, едва увидела его, снимающего туфли в прихожей. – Словно призрака увидел.

Валентин медленно кивнул.

– Наверное. Да, забыл сказать, выезд перенесли на день. В Крыму все еще неспокойно.

Голова снова закружилась, несколько мгновений жизни было  вычеркнуло из памяти странным полуобморочным состоянием. Тихоновецкий очнулся и медленно сел на стул.

61.

Новость оказалась ложной. Просто ребенок решил устроиться поудобнее, перед тем как выйти окончательно. Но всех переполошил здорово. Татьяна тревожно вслушивалась в себя, проверяя, как там дитя, до самого вечера. Да и ночью спала тревожно. Частенько вставала и надолго уходила в туалет. Андрей Кузьмич предложил ей посмотреть телевизор, она отнекивалась, говоря, что устала, но потом решила посидеть. Тут как раз выяснилось, что антенна не работает. Проверять отложили на завтра.

Часа в два первый мертвец ткнулся в колючку на огороде, за ним последовал еще один. Андрей Кузьмич, чутко спавший, проснулся, как ему показалось, еще до того, как услышал противное дребезжание металла. Он специально не стал закреплять колючку полностью, оставив некоторые части болтаться, как раз для подобной сигнализации. Он спал одетым, как и всегда в последние дни, начиная числа с десятого, так что просто поднялся, – Татьяна как раз ушла в туалет, вот этот момент он пропустил, – поплескал колодезной водой из ведра в лицо и взяв ружье, вышел в огород.

Четверо мертвецов медленно двигались вдоль ограды, со стороны огорода соседей. Прибытие Иволгина они почуяли и приветствовали живого, как обычно, коротким шипением сведенного горла. Ружье снова заходило в руках, сердце заколотилось выстукивая тревожный ритм. Картинка в глазах поплыла, давление сказывалось, все же четвертую ночь поспать нормально не дают, ни ему, ни Татьяне. Он покопался в карманах, выдавил на ладонь таблетку валидола с глюкозой, проглотил. Когда-то, еще год назад, была такая певица, Глюкоза, Татьяне почему-то нравились ее задорные песенки. Вот и сейчас он, глядя на полупустой блистр, неожиданно вспомнил анекдот той поры: «В аптеке проводится акция. Каждому купившему десять упаковок валидола с глюкозой, диск певицы в подарок».

Мертвецы медленно брели вдоль забора, через каждые два метра останавливаясь и проверяя новый блок на прочность. И ведь точно знали, где и как проверять, отметил Андрей Кузьмич. Ни разу не остановились у столба, хотя с противоположной стороны его не видно, особенно в такую темень, кажется, тот, что толкался в забор, очень хорошо знал, как это делать. Андрей Кузьмич вгляделся, через узкую щель в заборе, в бывшего мужчину в широкополой соломенной шляпе, больших солнцезащитных очках и яркой гавайской рубашке и бермудах. В свете полной луны, находящейся сейчас в самом зените, обнаженные ноги его виделись синюшными, покрытыми гематомами. Видимо, умер несколько дней как. И здорово сопротивлялся перед своей смертью.

Несколько метров они прошли друг подле друга. Мертвец каждые два метра стукался об забор, остальные следовали за ним по пятам, внимательно наблюдая за каждым действием своего товарища. Неожиданно шляпа упала, доски хрустнули. Мертвец обернулся к Андрею Кузьмичу, и в тот миг, как он снова ударил в забор, Иволгин узнал его. Сын соседей, Игнат, рукастый заводной парень, недавно развелся, и вроде как еще в воскресенье уехал в Подольск к родителям. Собственно, он и помогал чинить «дяде Андрею», как шутливо величал Иволгина, чинить соседнюю секцию забора. Они еще собирались отреставрировать доски вот этой… так вот что искал он.

Иволгин вздрогнул всем телом. Теперь он не сомневался, что перед ним Игнат, старый знакомый, человек душевный, хотя и бабник и выпивоха. А та девица, что шла следом, кажется, Лера, нет, Оксана, последняя его пассия. И ее брат. В соседний дом часто наведывалась их компания, шумели, пели песни под магнитофон и гитару, попивали пивцо на природе. Кто же четвертый… он смотрел, но не узнавал. Слишком далеко стоял, как бы отдельно от них. Может, к лучшему, что не узнал. Может…

– Ах, ты, господи, – пробормотал Андрей Кузьмич. – Савелий Игоревич.

Да, это был отец Игната. В последний раз приезжал как раз после Константина. Проверить, все ли в порядке. Но ведь он уехал в Подольск. Он ведь точно уехал. Игнат ему сам говорил, что посадил отца на электричку. Это как раз перед тем, как у них разговор зашел о слегка подгнивших досках секции, Игнат тогда, улыбаясь во весь рот, обещал: «всенепременно дядя Андрей, я как сивка-бурка». И смеялся, заражая своим смехом Иволгина.

А теперь придется в него стрелять. Ничего не попишешь, придется. Пока он не разнес ту секцию, что сам отыскал и сам готовился сделать. Значит, они так хорошо все помнят. Он слышал, по телевизору, о мертвецах, умеющих пользоваться ключами, даже пытающихся завести машину, правда, всегда неудачно, не хватало реакции и памяти, но вот чтобы так… запомнить секцию забора, чтобы потом ударить в нужное место, ударить посильнее, вот как сейчас они с Ярославом вдвоем, ударить, чтобы взять его крепость.

Неужели больше в поселке не осталось никого? Или к последним обитателям приходят только те, кто их хорошо знает?

Как только Татьяна родит, они немедленно бегут в Рязань. Он сможет довезти их до города, наверняка сможет. Вот только… он уже полгода, как не возился с «копейкой». Ну как с ней не все в порядке. Андрей Кузьмич попытался отбросить не нужные сейчас мысли, но улыбка Игната никак не давала. Он не выдержал, в самом деле, сколько можно давать им ломать забор, и выстрелил.

Промах. Первый раз с такого расстояния, всего три метра, он промазал. Прицелился из другого ствола. Нет, как же мешает эта добродушная, непритязательная улыбка. Как же мешает. Будто нарочно.

Он выстрелил снова. На сей раз в Ярослава, никак не мог стрелять в соседа. Не промахнулся. Молодой человек немедленно упал, Игнат обернулся к тому, словно расстроившись. А может, и на самом деле, огорчился? Когда он сызнова повернулся к Андрею Кузьмичу, спешно перезаряжавшему ружье, улыбки на лице не было. Игнат снова врезался в забор, дерево треснуло, Иволгин загнал единственный патрон, больше не успел в ствол, взвел курок и прицелившись, медленно, очень медленно, потянул крючок на себя.

Он даже не услышал выстрела. Только отдача в плечо. Игнат дернулся и рухнул. В этот момент к начавшемуся углубляться пролому подошли еще четверо, в том числе отец Игната. А со стороны дорожки тоже стали ломиться. В забитую позавчера калитку. И, кажется, она зашаталась под ударами. Андрей Кузьмич спешно подбежал, сминая картофельные грядки. У калитки собралось не менее пяти мертвых. По счастью, незнакомых ему. И били они слаженно, уверенно, все впятером. Все пятеро, здоровые крепкие мужики, обращенные. Эти могли сломать.

Только бы хватило патронов. Только бы хватило. Он сунул руку в карман – наощупь примерно дюжина. Сегодняшняя ночь может и пройдет, дай бог, а вот если и назавтра им придется остаться….

Нет, лучше не думать. Иволгин снова перезарядил ружье и подошел к калитке. Дважды выстрелил, в щель между колючкой и дверью, два тела осели наземь. Он снова перезарядил, но в это время забор со стороны соседа хрустнул еще сильнее. Иволгин обернулся и невольно замер с переломленным ружьем.

Они подходили, с каждой минутой их становилось все больше.

– О, господи! – выдохнул он. У забора уже стояло четверо. Плюс еще те, кто медленно брел через огород со стороны дома, через поломанную калитку соседнего двора. Мертвые стекались, как мотыльки на свет, нет, как шакалы на добычу. Пускай добыча еще может за себя постоять, но не будет же она делать это вечно.

А до зари еще ох как далеко.

Снова перезарядка, новые выстрелы, теперь над забором, в головы подошедших. Он старался не спешить, старался стрелять расчетливо, ведь каждый патрон должен убить одного. Может, тогда они хоть немного успокоятся, увидев скорость своего истребления, и хоть ненадолго оставят его в покое. Переламывая ружье, он стал читать про себя «Отче наш». Это его успокаивало. И прежде, когда ходил вместе с Татьяной в церковь. Он не был особенно религиозен, да и Татьяна тоже, она просто любила бывать в старой церкви, слушать голос батюшки. А ему было интересно побеседовать с отцом Дмитрием. О бытие и о горнем, обо всем, батюшка был занятным собеседником. Его счастье, уехал из поселка. Как и все прихожане, все, кто ходил в церковь каждое воскресенье. Где о нем, а больше, о его супруге, так любили судачить местные кумушки. Многие из которых сейчас мертвыми бродят по поселку. А она еще жива. И будет жива, слышите, будет!

Последние слова он произнес вслух, прокричал. Мертвецы ответили ему нестройным шипом. И сызнова навалились, теперь уже одновременно, как на забор, так и на калитку. Новый дуплет, вот ведь, оба патрона попали в одну голову. Отца Игната. Слишком медленно падал, слишком быстро стрелял. Нет, так не годится.

Он сунул руку в карман. Всего шесть. Надо же, ему казалось, больше. Он перебрал еще раз, вытащил два, продул дымящиеся стволы, вложил патроны, прицелился, выстрелил, методично продырявливая головы, вынул гильзы, вложил новую пару, снова прицелился.

Калитка затрещала. Нет. Только не в этот раз. Он снова начал читать «Отче наш», но понял, что слова лишь  отвлекают от стрельбы. Да и какого хлеба насущного он просит от Всевышнего. Патроны, ему бы патронов, да побольше. Эх, купил бы он тогда коробок. Когда они ходили на вепрей охотиться. Но нет. Пожадничал, решил сэкономить. Патроны стоили дорого, да и денег было в обрез. Вот где и чем его жадность обернулась.

Последняя пара. Теперь к калитке. Два выстрела, почти одновременно. Два новых трупа. Все. Ружье можно бросать. Да, бросать.

Но он не бросил. Медленно отступил к дому. У него же есть резинострела. Убогонький «Вальтер», что он в сравнении с настоящим ружьем, однако, какое-никакое, а оружие. Да, кстати, где он, директорский подарок? Надо вспомнить и побыстрее, со сна мозги еле ворочаются.

Иволгин бросился в дом, стал шарить по ящикам стола. Нет, не тут. Где же, нет, не здесь, он подошел к шкафу, переворошил его содержимое. Но ведь… может, Лиза забрала поиграться? Да нет, что за бред он несет.

– Андрюш, что случилось? – на шум вышла Татьяна. Лицо совсем белое, как ночная сорочка.

– Ружье кончилось, – просто ответил он. – Не помнишь, где мой «Вальтер»? Его Лиза не брала?

– Ты с ума сошел, как она-то… – но присмотревшись к его лицу, замолчала. И подойдя к тумбочке, вынула коробку. – Тяжело?

– Да, очень много. Патронов не хватает. Утром надо забить все. Я с трудом удерживаю. А ты как? Поспать удалось? – он говорил, словно во сне. Потом встряхнулся. Посмотрел на жену, совершенно не помня, что из всей тирады произнес вслух, а что лишь про себя.

– Я… ничего. Ребенок успокоился. Андрюш, может, тебе помочь чем?

– Посмотри Лизу. Я сам. Мне еще «копейку» разбирать. Хорошо вспомнил, про машину, да, Таня, пожалуйста, не забудь, напомни мне завтра утром, когда я забор. Да и про забор напомни.

Голова закружилась. Он подошел к ведру, поплескал на лицо. Помогло мало, он просто окунул туда голову. И едва не поскользнулся на мокром полу. Закашлялся. Татьяна помогла ему разогнуться, постучала по спине.

– Все, порядок? – она старалась заглянуть ему в глаза, он старательно отводил взгляд.

– Скорей бы, – пробормотал он, но жена услышала.

– Роды? Да скорей бы. Может завтра. Вернее, сегодня. Он совсем шевелиться перестал, подготовился. Знаешь, мне кажется, это будет именно сегодня, – произнесла она, осторожно поглаживая живот. Андрей Кузьмич коротко кивнул и еще раз напомнив посмотреть Лизу, вышел с резинострелом во двор. Затем вернулся и еще раз попросил завтра сказать про «копейку» и про забор. Нет, про забор не надо, и так понятно.

– Продукты остались, а то я натаскаю? – вдруг произнес он.

Треск, подобный выстрелу, заставил их разом вздрогнуть.

– Пора, – тихо сказала она. Андрей Кузьмич коротко кивнул и вышел. Подбежал к забору, дважды едва не упав по дороге. Голова по-прежнему кружилась. Но по крайней мере, это не мешало ему целиться. Магазин «Вальтера» вмещал восемь патронов, все восемь были израсходованы за четверть часа. Затем наступила недолгая передышка. После которой подошли новые мертвецы, а Иволгин, задремавший было на грядке с картофелем, очнулся и пошуровав по карманам куртки, понял, что не взял коробочку к резинострелу. Пришлось спешно возвращаться, сон мешал безумно, он едва вспомнил, откуда Татьяна брала коробку.

Взяв дюжины две, он вернулся. И перезарядив, снова стрелял. Куда реже, чем прежде, мертвецы, потеряв десятка два своих товарищей, не спешили на охоту за ним. Большею частью выжидали. А когда взошло солнце и вовсе отошли. Андрей Кузьмич ждал, что они сгинут, растворятся в наступающем дне, как делали это прежде, в прошлый раз, когда он держал осаду у дверей дома. Но этого не случилось. Мертвецы отошли метров на шесть от забора и медленно бродили, утаптывая соседский урожай. Андрей Кузьмич долго ждал, потом забылся коротким сном, потом снова ждал. И только потом понял, что они никуда не уйдут. А при первой же возможности примутся снова штурмовать его жилище, нынешней же ночью.

Он вернулся, выпил две таблетки аспирина, и пососал валидол. Татьяна через силу готовила завтрак, яичницу с луком. Хлеб кончился еще вчера. Лиза встала, помогала, чем могла. Объяснил ситуацию в двух словах, так, чтобы не испугать «своих женщин». Татьяна молча кивнула, Лиза поинтересовалась:

– Ну так ты победил?

– Еще нет. Они ждут. Ты только пожалуйста, не ходи во двор сегодня играть. Будь дома с мамой Таней, договорились?

– Я их не боюсь, – ответила девочка на редкость отчаянно. – Я их уже видела и совсем не боюсь.

Совсем по-взрослому. Иволгин взял тарелку с половиной яичницы, вышел во двор, нет, мертвецы просто прогуливались, действуя на нервы. Просто выжидали удобного момента. Проглотив через силу завтрак, он пошел чинить забор. Возился долго, давление начало скакать. При каждом новом ударе лопатой искры из глаз сыпались. Наконец, он сдался и отошел к сеням; снова забылся. Кто-то попытался проверить его оборону, тыкаясь в забор, устало поднявшись, Андрей Кузьмич взял резинострел и прострелил малолетнему пацану голову. Постоял, глядя на наваленные трупы. Надо бы убрать да сжечь, но сил нет никаких. Да и потом, если он высунет нос из своего убежища, вся эта орава, а он насчитал уже дюжину мертвецов, карауливших его дом, немедля кинется на него.

После полудня, привлеченная запахом мертвечины, прибыла стая собак. Семь или восемь особей, довольно крупных. Стая долго не решалась пройти к забору, потом долго грызлась за лакомые куски. Видимо, уже знала вкус человечины и не больно боялась мертвецов. Привыкла. Ведь те не нападали на зверей. Зачем они ходячим трупам. И хотя звери сторонились мертвых, убитых они растаскивали с особым удовольствием. Мясо, довольно свежее, только сейчас тронутое гниением.

Немного очухавшись, Иволгин снова принялся за забор. Искры из глаз уже не летели, но голова налилась свинцом, почти не соображала. Трижды он попадал молотком себе по пальцам, но боль приходила с заметным опознанием.

– Как эстонец, небось, – попытался пошутить он. Услышав его речь, собаки недовольно забрехали. Подошли ближе и злобно лаяли через забор, один здоровенный кобель, помесь овчарки и мастиффа, наверное, – жуткая зверюга из породы собак Баскервилей в два метра ростом, встала на задние лапы и стала гулко брехать на него через забор. Попыталась перебраться, да колючка здорово, со смаком ободрала морду. Кобель завыл и отбежал подальше. Лаял уже с безопасного расстояния.

Хорошо, что лают. Отвлекают от сна. Андрей Кузьмич закончил со столбом и перешел к калитке. Тут тоже неплохо бы вкопать столб. Сил совсем не осталось. Но надо. Хоть через не могу, но надо.

Он подошел к остроконечному бревну, попытался его поднять. Молния прорезала мрак затуманившегося разума, он пришел в себя лежащим на дровах. Некоторое время изумленно оглядывался по сторонам, не понимая, что же случилось. Потом медленно поднялся. Огляделся.

Он возился до самого вечера, жутко устал. Снова присел отдохнуть, снова провалился, несмотря на нестройный собачий лай. Затем гавканье неожиданно прекратилось. Стая покинула соседский участок – мертвые снова подобрались к забору, проверяя его на прочность.

– Нет, уж сейчас-то не пройдете, – заверил их Андрей Кузьмич и отправился в дом. Наскоро перекусив, он поднялся и снова отправился на участок. Мертвые неспешно пробовали взломать забитую калитку – только вечерело, торопиться некуда. Иволгин присел на чурбак. Видимо, снова провалился, поскольку, когда поднял глаза, перед ним стояла Татьяна, пристально вглядываясь в его лицо.