Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 70 (всего у книги 73 страниц)

И лишь по прошествии часа медленно повел свои четыреста пятьдесят лошадей небесной колесницы обратно, на стоянку в конюшню небожителей. Столь медленно, что редкий транспорт, что частный, что государственный, шарахался от моей машины с федеральными номерами, оснащенной мигалкой и спецпропуском, позволяющим ехать, как угодно на любой дороге, выходить как удобно из любой ситуации, но тем не менее, соблюдавшей положенное ограничение в шестьдесят километров в час. Стекла «Фольксвагена» оставались по-прежнему опущенными, всякий водитель мог заглянуть в тонированное нутро и увидеть владельца, но никто не смел глядеть в мою сторону.

Так, несуразно медленно я вкатился в надежно укрепленный бастион Кремля. Узнал, что президент начал заседание Совбеза, а внутрь просочились журналисты, вроде бы кто-то их приглашал, но кто именно, сейчас сказать сложно. И уже появились вопросы относительно неучастия Пашкова, отвечать на которые пришлось уже мне, внезапно представшему пред взором журналистов, – узнав во мне помощника президента, вхожего в Совбез, немедля засыпали вопросами. Приходилось юлить и изворачиваться, вспоминая все те же приобретенные в годы работы в газете умения. В итоге, обе стороны расстались к обоюдному удовлетворению. А меня пригласили в зал заседаний Совета безопасности.

Странно было видеть горстку людей, ютящихся в дальнем конце зала за бесконечным столом. Я вошел, поздоровался сразу со всеми, присел за свободный стул. Кресло по правую руку Дениса Андреевича пустовало и эта пустота сильно действовала на нервы, но никто не осмеливался опуститься на место премьер-министра, тем более сидящий рядом с ним Яковлев, бросавший косые взгляды на дорогую обивку и ерзающий на стуле, словно школьник, желающий под любым предлогом сбежать с занятий. Я медленно присел, президент повернулся ко мне, долго молчал, наконец, произнес:

– Артем Егорович, вы сегодня побывали… – горло перехватило, он прокашлялся, – вас отправили определить степень народного… настроения среди москвичей и гостей столицы. Мы вас внимательно слушаем.

Может, он выгораживал таким образом, мое значительное опоздание на Совет? Тогда почему не было звонка… хотя да, ни отсюда не позвонишь, ни сюда, зал намертво закрыт системой шумоподавления, единственная связь проходила через локальную сеть Администрации, теперь же мониторы даже не включались, поблескивая тускло черным, обозначая отрезанность собравшихся от мира, окончательную и бесповоротную. Совет безопасности превращался в балаган, никакой информации извне, никакой связи с внешним миром. И лишь съежившаяся, приникшая к столу дюжина бывших властителей дум, потерявшая своего лидера и боящаяся завтрашнего дня, очень боящаяся, страх этот я почувствовал кожей, едва вошел в зал. И страх этот исходил всего лишь от пустого кресла, в котором некогда сидел человек, коего я искренне считал своим недоброжелателем, с кем соперничал, кого проклинал, желал всяких несчастий на его голову.

Теперь его нет, и страх накрыл с головой и меня. Я никогда не считал Пашкова выдающимся человеком, да, удачливый, успешный, много знающий и умеющий, прущий напролом, потому как плохо видел обходные пути, но коли находил их, умел расставить сети и ждать. Очень редко и под давлением немыслимого количества обстоятельств идущий на попятную, перекинув ответственность на плечи кого-то из окружения и немедля отправив того в отставку. Да, этим он усердно ковал себе ореол непогрешимого лидера, способного на все, справляющегося со всем, пусть даже приходится приезжать в глухую деревеньку и лично чихвостить губернатора, проведшего газопровод мимо нее или нувориша, оставившего моногород без работы. Пускай в последние годы ему не верили, его рейтинг проседал, больше того, когда Денис Андреевич сообщил невзначай какой-то зарубежной газете, что еще посмотрит насчет второго срока, казалось, Пашков окончательно отошел в прошлое.

А теперь его нет, и зашаталось само мироздание. Все, чем я жил и во что верил, разом потеряло поддержку, смысл, надежду, потеряло все. Виктор Васильевич оказался тем стержнем, что проходил через каждого из нас, что не давал рассыпаться команде, пускай и собранной, где против воли, где в обход.  Все мы держались только на одном человеке. А теперь его не стало. И с ним на опустевшее кресло вошел страх – не просто страх за будущее, но какой-то трансцендентный страх, страх внезапного освобождения из-за чужой спины, где все мы, как выяснялось, пребывали в тихом уединении, в своей мышиной грызне. В тени великана, нет, не великана, но тогда сколь же мелкими мы оказывались в сравнении с обычными человеками. Сколь ничтожными, кажется, одно неосторожное движение, и большевик Кустодиева придет навестить нас, и не найдет в огромной зале.

– Денис Андреевич, – не выдержал я. – Прикажите вырубить генераторы помех. В городе происходит черт знает что, а мы как в изоляции. Не будут же американцы нас подслушивать, мы вообще не знаем, есть они, или нет.

Президент кивнул, пискнул селектор, через пару минут пришел техник и начал вручную отключать приборы. Надо же, поймал я себя на мысли, и он гораздо выше всех нас, съежившихся.

Едва он вышел, телефоны у всех присутствующих ожили, засыпав сообщениями. Мне пришло сразу шесть штук, распаковывал я их уже стоя, искоса поглядывая на тексты.

– Народ уже в курсе смерти Виктора Васильевича, наши старания отсрочить известия вряд ли что дадут. Мобильный есть у каждого. А судя по толпе, она была еще до приезда кортежа премьер-министра, судя по всему, наслаждалась Борисом Николаевичем, так что визит Пашкова явился хоть и неожиданностью, но все равно попал в объективы. Из отобранных мобильников мне выслали пару записей из которых явствует, что их владельцы уже озаботились во-первых монтажом, а во-вторых рассылкой материала. Мы имеем дело со стремительно расползающимися слухами, остановить которые не в силах.

– А что до настроений? – тут же спросил Денис Андреевич, нервически вздрогнув. Я куснул губу, вспомнив почему-то толпу у кладбища в Ярославле, с которой хотел начать свой крестовый поход. Мертвые опередили, они всегда опережали живых, ибо никогда не спешили, в отличие от нас, и никогда не меняли цели.

– Пока шок. Молчат. Но хуже, что «пятое кольцо» прорвано на нескольких основополагающих направлениях и в этой сумятице удалось прорваться в город не только мертвецам, но и бандам из дикого Подмосковья, – чего я так его называю, по примеру жителей соседствующих с кольцом спальных районов. Все страна уже давно превратилась в дикое поле, и если Москву можно назвать последним оплотом цивилизации, то только потому, что тут еще остался избранный президент.

– Насчет банд, как это произошло? – президент спрашивал не меня, но готовый ответ уже имелся в записке.

– В районе Косино внутренние войска просто бежали, не выдержав давления, влились в охрану Садового кольца. В настоящий момент, как мне сообщают, многие стремятся попасть именно сюда, поскольку в продолжении московской жизни не видят цели, а здесь, по уверениям, могут дать билет на ковчег.

– Простите, Артем?

– По слухам, Денис Андреевич, всех жителей внутри Садового эвакуируют в некий подземный город, слухи разнятся, но то, что всех высокопоставленных лиц, а так же их приближенных спасут, никак не способствует удержанию осадного положения. Оборона расшатывается сама собой. Да и мы не опровергли эти заявления.

– Но это же бред, – не выдержал Яковлев.

– Я знаю. У нас у самих ничего не готово.

– Да все бред. Насколько мне стало известно, прорывы на МКАД успешно заделываются, мертвые уничтожаются, а что до живых… мне такая информация не поступала.

– У меня источник не в генералитете МВД, – кажется, я случаем взял на себя роль Пашкова. Яковлев и в самом деле зыркнул в сторону пустого кресла и только после этого посмотрел на меня.

– Ваш так называемый подземный город уже давно заброшен, – встал на сторону Яковлева Илларионов. – запасы продовольствия из него выкачали за две недели, а только потом спохватились. Вообще, на территории Москвы нет подходящих убежищ, если не считать старого, в районе метро «Белорусская». Но его глубины не хватает для защиты от мертвецов.

– А что дает? – поинтересовался Нефедов. Илларионов нервно потер руки и некоторое время молчал.

– Ничего. Ни одно хранилище из системы госрезерва, ни один бункер из тех, что сохранились еще с времен холодной войны, не предназначен в принципе для убережения даже нескольких тысяч человек.

– Нам прикажете ждать, когда мертвые сами сократят это  число до нужного? Ведь даже штат аппаратов правительства и президента это все еще несколько тысяч человек, а с нами захотят спустится в недра еще и наши защитники, и вы не сможете им отказать, потому как окажетесь вместо них.

– Я это прекрасно представляю, но иной стратегии, нежели глухая оборона до последнего, предложить не могу, – оба долго смотрели друг на друга, но затем медленно сели на места. Мой мобильник снова пискнул, возвещая о пришедшем сообщении, я зачитал его. Бои возле станции Выхино продолжались.

И снова глухое молчание. Которое прервал Эггер, напомнив, продовольствия, несмотря на все предпринятые меры, хватало максимум на месяц, а если учесть панику и вечную неразбериху с талонами, то скорее всего, и меньше. Ему вторил и Мазовецкий, согласившись, что нынешняя система распределения настолько несовершенна, что вызывает не просто нарекания, но уже и бунты, с трудом подавляемые добровольцами. Это пока они еще готовы подавлять, пока они сами на хорошем пайке, да и то, постоянно перебираются через Садовое.

Мобильник снова пискнул.

– Кирилл просит у вас встречи, Денис Андреевич, желательно сегодня. Ему стало известно о смерти Виктора Васильевича, он хочет безотлагательно это обсудить, – президент поморщился, в этот момент мой телефон зазвонил, забыл перевести в режим недоступности.

Звонил как раз патриарх, поинтересовавшись моим здоровьем и равно удаленно делами земными, попросил сообщить президенту о желании встретиться как можно скорее.

– Разумеется, владыка, Денис Андреевич уже в курсе вашего пожелания, как только закончится Совет безопасности, он свяжется с вами сам. Да, мы решили отключить генераторы, дабы держать руку на пульсе событий…. Большое спасибо за молитвы. Ну и за ваших добровольцев, конечно. Я понимаю, что большинство уже бежит внутрь Садового… но ведь они же волей-неволей будут нас и вас охранять.

Патриарх высказал благопожелание окоротить мне язык и отключился. Снова немного молчания, потом Илларионов высказался за отключение сотовой связи, как он выразился, «в интересах национальной безопасности», предложив перейти на коротковолновую связь, при помощи мобильных раций, да, сложно, но этим мы предотвратим дальнейшее распространение нежелательных слухов, фото и видео. Предложение поддержал даже Нефедов, чего я от него не ожидал, однако, вот странно, после предложения дйствпий не оказалось никаких. Вопрос повис в воздухе. Как и все мы. Даже эвакуация президента и высшего руководства власти обсуждалась на том заседании раз, но уже вовсе как знак отчаяния, и договориться ни до чего люди, съежившиеся за слишком великим для них столом, так и не смогли. Решили только сообщить о смерти премьера завтрашним вечером и оставаться здесь, дожидаясь развязки.

Это заняло большую часть ночи, сообщения приходили странные. Яковлеву и Илларионову все больше оптимистические, мне и Нефедову, напротив, весьма мрачные. Последний хотел уже было ехать на место, разбираться, когда стало известно о прорвавшихся в район Вешняки. Его удержали. Все устали, каждому хотелось вырваться из собственной западни, но все старательно пытались сохранить достоинство на будущее, хотя бы на то время, когда войска все же опрокинут и сомнут ворвавшихся в столицу зомби и вернутся на прежние позиции.

Это случилось только к утру, около четырех часов. Дольше всех и кровопролитнее бои шли в Выхине, отчасти там и решалась судьба последнего бастиона, патриарх позвонил, сообщая, что выделит до полутора тысяч добровольцев со своим благословением, возможно, это и помогло залатать брешь и зализать раны.

До следующей крупной стычки, поскольку добровольцы ушли обратно, в пределы Садового. Куда вскоре стали ломиться жители спальных районов и беженцы из палаточных городов вблизи «пятого кольца» до смерти напуганные угрозой. В некоторых случаях стычки перерастали в стрельбу на поражение, Денис Андреевич бледнел, выслушивая новости, кусал губы, не представляя, что лучше предпринять. И все собравшиеся, съежившиеся, продолжали сидеть и ждать.

Очнулись, лишь когда стало окончательно ясно, что ситуация переломлена, и нашествия, по крайней мере, в ближайшее время не будет. Президент послал Яковлева изучить ситуацию на местах, меня откомандировал узнать потери и настроения, всех разогнал по делам, а сам остался с Нефедовым наедине.

Мое путешествие оказалось самым кратким, уже по выезду за пределы Садового, на Ленинградском проспекте, машину стали закидывать чем придется, я решительно развернулся и поспешил вернуться под защиту войск, ибо здесь не пахло даже патрулями. Народ еще не узнал о смерти Пашкова, но вести о прорыве, успешно ликвидированном, заставляли его нервничать и хвататься за оружие, тем более, что об этом, как об успешной операции с самого утра начали твердить все оставшиеся каналы.

Когда я вернулся, узнал о встрече патриарха с президентом, Кирилл потребовал себе новый канал, взамен утерянного дециметрового, а так же обращения к нации сразу после слов президента. Встреча началась через час после моего отъезда и к моменту, когда меня закидывали камнями и стреляли по шинам, уже закончилась. Свое он получил сполна, что неудивительно, Кирилл обладал почти гипнотическим даром убеждения, да и ночные заслуги его миссионеров из «Московской Руси» не могли не сыграть свою роль.

Немедля по прибытии, я был принят президентом, очень хотелось попенять Денису Андреевичу на столь легкую сдачу позиций, но одного взгляда на президента хватило, чтоб прикусить язык. И начать свой рассказ без промедлений.

– Я бы поостерегся давать информацию о смерти Виктора Васильевича именно сейчас, – добавил я напоследок, к словам о бензиновом кризисе и бесконечных стычках за продовольствие, о дезертирстве с постов на «пятом кольце» и попытках прорваться в красную зону. Как выяснилось, поздно, Денис Андреевич уже подготовил речь. Слава богу, не совместную с патриархом, чего я больше всего опасался: Кирилл уже начал метить себя на место Пашкова, оттирая всех прочих на задний план, так что нынешняя его «пятиминутка ненависти» протяженностью часа два как минимум, должна стать коронной в этом вопросе. И предназначалась не столько мирянам, сколько жителям Садового.

Как остановить рвущегося к власти попа, я не представлял, все мои попытки повлиять на Дениса Андреевича мягко пресекались своими же. Вечером в новостях появились сообщения о вчерашней смерти премьера, а затем выступление патриарха. Надо отдать должное людям с Первого канала, на время выступления выключившего вещание на город, а вместо этого вставившего концерты Рахманинова.

Что произошло после официального извещения, можно было узнать, просто высунувшись в окно. Город охватила паника, заработали мародеры, десятки магазинов стали их легкой добычей в первые же часы после выступления. Утром начались мятежи, подавлять их пришлось всеми силами, снимая части с охраны «пятого кольца», счастье, на нас никто пока не пытался напасть, видимо, та сторона тоже переводила дух и зализывала раны – я говорю о живых. Через день беспорядки пошли на убыль, а к тридцатому числу и вовсе прекратились. Какая-то фаталистическая апатия охватила всех, как проживающих, так и управляющих и стерегущих. Все ждали неизбежного, никто не мог предугадать точной даты, но в том, что это дата означит собой черту, вряд ли кто сомневался. И казалось бы странно было ничего не предпринимать в подобной ситуации, никак не реагировать на надвигающуюся угрозу. Странно…, но в то же время, почти естественно. Я сам чувствовал себя вынутой из воды рыбой, приходя ежеутрене к президенту, точно на молитву, выдавал Денису Андреевичу сводку на сегодня, а когда вспоминал о самом важном – о предполагаемом переселении верхушки в бункер под Жуковским или в убежище в Медвежьих озерах, разговор тихо угасал, как бы сам собой.

Но тридцатого Медвежьи озера пали, не то по неосторожности, не то… трудно назвать причину сейчас, связь внезапно прервалась, в самый разгар боя, кому достался этот бункер – живым или мертвым, ответить не мог никто. Оставался последний путь, вот тут кстати проснувшийся Илларионов, коему формально и принадлежал бункер, доложил президенту о мерах по спасению оставшихся в живых. Не больше полутора тысяч человек, поскольку на базе осталось лишь два вертолета «Ми-26» и не так много горючего, если запустить каруселью, хватит как раз на десять, максимум на двенадцать полетов, это следовало учитывать. Министр обороны предложил Денису Андреевичу перебираться немедля, чтоб не думалось, а они уже потом, президент оборвал его на этом «чтоб не думалось», высказав в адрес Александра Васильевича несколько нелестных слов.

– Мы небольшими сроками довольствоваться не можем, – подвел черту Илларионов. – К сожалению, исследования лабораторий Владислава Георгиевича закрыто за отсутствием персонала. Так что, будем исходить из года… – он вздохнул и развел руками. Разговор завершился. Я тоже вышел, снова навалилась апатия, я ушел в кабинет.

Новый месяц ознаменовал собой начало конца. Очень скорого, мы все этого ждали, все боялись, но, когда началось, не посмели поверить. Все, кроме Нефедова, едва узнавшего о ночных прорывах, приказавшего заблокировать сотовую связь немедля. Это последнее, что он сумел сделать, все прочее было уже не в его власти. Мертвые прорвали оборону «пятого кольца» практически на всех основных магистралях, войска, не ожидавшие как столь решительного натиска, так и внезапного отключения связи, как ни прискорбно, но раций выдать им так и не успели, дрогнули, добровольцы пытались их сдержать, мне стало известно о нескольких крупных сражениях, разыгравшихся в Бибиреве, Медведкове и Тушине, но унять вырвавшийся на свободу страх не удалось: поздним утром мертвые почти беспрепятственно вошли в город. В запасе у нас оставался лишь заградительный кордон по всему периметру Садового и сутки, может, несколько на бегство в никуда.

Днем начались первые стычки на Садовом в районе Трубной и Олимпийского проспекта, затем на Таганке, и у Пречистенки. Народ пока просто подходил к укреплениям, Нефедов, кусая губы, предположил, что сдерживать его можно до появления зомби, потом начнется месиво и по личной инициативе велел замуровать метро. В некоторых местах пришлось взрывать, площадь Трех вокзалов просто ушла под землю, образовав чудовищную дыру, медленно заполнявшуюся водой из прежде замурованных подземных рек и ручьев.

Весь этот день Денис Андреевич бродил по зданию как заторможенный, мало на кого обращая внимания, губы беспрестанно шевелились, но слов не было слышно. Да и вряд ли они срывались с губ: все, что можно, уже говорилось и не раз. Теперь оставалось только время на принятие решений, но Денис Андреевич спотыкался именно на этом шаге. Когда я остановил его уже в Большом кремлевском дворце, где он стоял на входе в пустой Георгиевский зал, безучастно разглядывая ряды кресел, то услышал все же проникшее вовне имя: Виктор Васильевич. Кажется, президент мысленно разговаривал с Пашковым. Я не решился побеспокоить президента и прошел стороной. Как делали и все прочие.

Вечером разгорелись бои, особенно ожесточенные на Серпуховской и Калужской площадях; президент по-прежнему безмолвствовал. Уже Илларионов преодолев обыкновенную свою  робость, сам обратился к главе государства с предложением немедленной эвакуации, но достучаться не смог, как не смог несколькими часами позднее и Нефедов в личной беседе, состоявшейся в президентской библиотеке Сената. Вынырнув оттуда, Владислав Георгиевич обратился уже ко мне, сообщил, что утряс базу, вертолет они вышлют по первому же требованию, а затем запустят карусель.

– Пока еще можно не волноваться, – заметил он, – люди вряд ли смогут что-то в эту ночь. Следующая станет испытанием.

– Вы так легко говорите, – ответил я, избегая смотреть в глаза.

– Не так и легко, Торопец. Это все наносное. Я констатирую факт. Пока же надо поднимать всех, кто находится в зоне опасности, странно, но невозможно ни до кого дозвониться в том районе, связь с Замоскворечьем утеряна, бригаду послали, да без раций, надо отвезти и успокоить людей, – я понял, на что он намекает, и согласился выехать. На бронированном президентском «мерседесе», «все равно Денису Андреевичу эта колымага уже не понадобится». Нефедов сказал так о своем друге детства, словно о давно уже мертвом, я содрогнулся и пошел исполнять приказание.

По дороге, уже на входе в гараж, встретился Яковлева, отчаянно кричавшего в рацию, стоять на месте до последнего. Мог бы не стараться, бойцы и без его воплей прекрасно понимали, что случится, попадись они в руки добровольцев и просто вооруженного люда, презрительно именуемого «чумазыми», а потому старались как могли. В некоторых местах добровольцы уже оказались обращены в бегство, но вот на Серпуховской площади, да и по всему кольцу в районе Замоскворечья, дела обстояли не лучшим образом –накал битвы усиливался час от часу.

Обо всем этом я узнал лично, когда выскочил на бронированной махине из Спасских ворот и помчался по Васильевскому спуску в сторону замоскворецких улочек. Тяжелая машина шла с трудом, перескочив мост, по которому бродили неприкаянные зомби, перескочил на другую сторону Москвы, оказавшись в лабиринте темных переулков. У ближайшего здания горел прожектор, освещавший работу нескольких мужчин в синих робах, со светоотражающей надписью МГТС, я остановился, узнать, как идут дела, выяснилось, крысы пожрали кабель, через пару часов все починим. Выдав рации, которые они восприняли скорее, как игрушки, я двинулся дальше. Почему-то потянуло к глухим хлопкам взрывов и постукиванию автоматных очередей, с этого расстояния сливавшихся в далекое рокотание шумливых волн, бьющихся среди скал.

Я проехал квартал, мимо моей машины проскочила группа солдат в хаки, перегруппировалась и так же бегом, но уже старательно вжимаясь в стены, продолжила движение. Следом за ними бежало еще около дюжины – по всей видимости, добровольцев, одетых во что ни попадя, но с обязательной белой повязкой на левом рукаве. Хлопки выстрелов послышались ближе, куда ближе, я поспешил переехать в район безопасней, свернул с Ордынки в сторону Якиманки, заехал в тупик, развернулся, обратно, новая попытка, возле меня уже начался бой, добровольцы стреляли куда-то в сторону станции метро «Полянка», мимо которой я проезжал, в ответ раздавались очереди, обе стороны были так заняты противостоянием, что проезжавший и довольно медленно лимузин не вызвал у них ни малейшего желания шмальнуть по нему из РПГ. Словно я стал внезапно невидимым для конфликтующих сторон.

В сущности, я и был для них привидением. Персонажем телевизора. Чем-то бесплотным, неосязаемым, о ком лишь говорят с экранов, столь же часто, как о снежном человеке, но кто никогда не появляется перед обычными людьми. Я был властью, а власть давно уже отделилась от своих чумазых граждан, построив стену еще задолго до моего появления. Построив намертво, в голове каждого индивида, так, чтобы тот передавал ее своим наследникам, возводила на уровне подсознания, безусловного рефлекса. И добилась безусловной победы – пути властвующей элиты и тех, кем она вроде как управляла, разошлись раз и навсегда. Народ и власть стали независимы друг от друга, каждый жил своей жизнью, думал свои думы, надеялся на свершение своих мечтаний, и не имел никакого касательства к происходящему на противоположной от него стороне голубого экрана. Ныне они пересекались лишь дважды в год, во время выборов без выбора, когда кто-то по старинке еще исполнял свой так называемый гражданский долг, голосуя за тех, кого ему определил в кандидаты местный управленец, однако, голосование это настолько не влияло на итоговый результат, что непонятно становилось, кому такая процедура вообще нужна – ну разве что Совету Европы, членом которого состояла Россия, как-то механически, по привычке, и потому обязана была следовать неким утвержденным ритуалам, на осуществление которых самодовольные европейцы, и так возведшие вокруг нас свою нерушимую берлинско-китайскую стену, хоть и поглядывали свысока, но никогда им не перечили, удовлетворяясь самим камланием.

Ну что ж, они не хотели нас, мы не хотели их, только избранные могли пересечь стену и оказаться в сытой Европе, приблизиться к ее образу жизни, попытаться постичь ее блага и свободы, – хотя для путешествующего это не представляло интереса, разве что ресторации, игорные залы, гарантированно здоровые шлюхи, легальные наркотики и, по крайности, памятники культуры, но это уже самый крайний случай, ибо простым смертным, коих еще интересовали европейские ценности, путь в саму Европу давно уж преграждала визовая стена. Власть она везде власть, и потому так легко преодолевали все таможенные рогатки те, кого в европейских княжествах обвиняли во всех смертных грехах, и с таким трудом – их жертвы, о которых столь страстно писали передовицы лучшие журналисты ведущих не пойми куда изданий. И дело не только в деньгах, просто рыбак рыбака видит издалека. Эту пословицу ни одна власть, пока она еще есть, и где бы, какой бы она ни была, отменить не в состоянии.

А посему народ в Москве сражался за место под солнцем с другим народом, каким-то неведомым образом отличая своих и чужих, а мимо проезжавший лимузин с флажком казался призрачным далеком, невесть каким ветром занесенным в места боевых столкновений. Люди бились не за власть и не против власти, они искали спасения, и только когда власть неожиданно оказывалась на этом пути…

Машину тряхнуло, очередь забарабанила по капоту. Я рванулся с места и помчался дворами прочь от места сражения. Захотелось побывать на войне, полюбопытствовать, как настоящему мужчине, проявить себя, пусть даже перед самим собой и только – вот и побывал, разом получил по полной программе, чего никак не рассчитывал. И пусть трескотня автоматов, да даже граната из подствольника для этой машины хоть бы хны, но страх мгновенно подмял под себя. «Мерседес» влетел в металлический столбик, снес его и еще пару за ним, я с трудом вывернул тяжелую машину на улицу, оказался на встречной, впрочем, даже тут машины встречались редко, даже военная техника и та встала на вечный прикол у последнего бастиона, рванул руль обратно; автомобиль, виляя из стороны в сторону, точно пьяный, метнулся прочь от стрельбы, от шума, от гама. Или навстречу другой стычке? Я потерялся в улочках Замоскворечья, потерял дорогу назад, ночь и страх дезориентировали меня.

Какая ирония, ведь все последние дни я только и делал, что тренировался в фехтовании саблей, даже не просто, чтобы занять себя, но представляя на месте спарринг-партнера живых мертвецов, отчаянно нападал и уворачивался от ударов, пытаясь войной занять место той безбрежной пустоты, что не отпускала меня ни на шаг. Не случайно на предложение Нефедова проехаться в Замоскворечье, немедля ответил согласием, верно, он догадывался о моих переживаниях, дал возможность спустить пар, поглядеть на войну с безопасного расстояния и в безопасной машине, немного угомониться, утишить себя; вряд ли он предполагал, что я заберусь в такую даль, вряд ли я представлял, насколько может растянуться сражение с прорвавшими оборону отрядами.

Объятый страхом, я проскочил какие-то дворы и вылетел на слияние улиц, там прямо из-под колес метнулась какая-то грязная, оборванная девица, наверняка, беженка. Я едва успел затормозить, под колесом что-то бухнуло, машину повело, мне показалось, в «мерседес» бросили ручную гранату. Я зачем-то выскочил из машины, крикнул девушке:

– С ума сошла? Тут бои идут, а ты… что ты вообще здесь делаешь? –Она молчала, окончательно потерявшись, сжавшись и пытаясь прикрыться руками, не то от моего крика, не то от яркого света галогеновых фар, направленных прямо на нее. Было в ее фигурке что-то такое, заставившее меня одним прыжком подбежать к ней и ухватить за руку. Или ничего не было… какая разница. Просто она оказалась в том месте и в то время, когда я оказался в состоянии сделать для нее единственное возможное – увезти подальше. Схватив девушку за руку, я резко обернулся. Нет, просто вскрытый канализационный люк зияет абсолютной чернотой. Вероятно, ей и открытый, оттуда она и выбралась и теперь, возможно, поджидает других, затаившихся, ждущих только знака. В темноте у домов, ближайших к ней, кто-то зашевелился, фигуры, различимые в истошно ярком свете фар, медленно приближались. Свои? Чужие? – да кто угодно; в любом случае…

– Чего ждешь, открытый люк, прорыв, – крикнул я, обращаясь скорее не к той, которую потащил силой к пассажирскому сиденью «мерседеса», но к тем, что приближались. Кажется, все же свои, несколько бойцов «Московской Руси» с белыми повязками на руках, подбежали к люку, две лимонки упали вниз, я спешно захлопнул дверь, но и тут грохот заставил нас обоих содрогнуться. Девушка вздрогнула всем телом, испуганно посмотрела на меня, всхлипнула. Все, кто находился внутри колодца превратились в ошметки колотым чугуном, составлявшим обшивку брошенных вниз гранат. Чудовищный радиус поражения лимонки не оставил им и малейшего шанса.

Мимо нас пробежало еще несколько бойцов спецназа. Мимолетный взгляд на машину, я указал им на открытый колодец, возле которого уже толпились добровольцы и выжал педаль газа.

– Ты убил моего друга, – наконец, сказала она, когда между развилкой и «Мерседесом» оказалась улица.

– Что? – я повернулся, чуть притормозил.

– Ты убил его. Наехал прямо на голову. Зачем? Ведь он тоже был безоружен.

Я молчал, не зная, что ответить. Впереди блеснул обводной канал, в ночной тиши представляясь жирной полосой гудрона, пролегшей меж гранитных набережных.

– Прости. Я не знал. Я не видел его… – и выжал из себя беспомощное, – Мне тоже стало страшно.

Она не отвечала. Смотрела, отвернувшись на гудрон реки.

– Он хотел вывести меня оттуда. Спасти, – после долгой паузы, когда мы уже пересекли Москву и оказавшись на другой стороне, углубились в веер расходящихся от Кремля улиц. – Куда мы едем? – наконец, поинтересовалась она, с явной неохотой, точно продолжая необязательный разговор, просто, чтобы не молчать.