Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 58 (всего у книги 73 страниц)

Он долго не засыпал, потом прошел в кухню, принял снотворное. И только тогда забылся дурным тяжким сном. Наутро встал разбитый и снова побрел по городу, сам не зная, куда и зачем. Прихватил только телефон, проверив заряд батареи, и место на карте памяти, оставшееся под запись видео. Шестьдесят четыре процента, можно не беспокоиться еще долго. Даже несмотря на то, что механически включил вчера диктофон и записал всю беседу со странником. Так и не стер. Мерзкая журналистская привычка, от которой не избавиться. Въелась, когда уже было поздно, когда его вышвырнули из Томска, когда он… наверное, себе в отместку.

Его снова вынесло на окраину города. К тому самому посту, от которого он бежал сюда, это его подсознание так заморочило, чтобы еще раз наступить на больную мозоль или действительно случайность? Тихоновецкий пригляделся к солдатам и удивленно присвистнул – зрение вчера его подвело. Этих людей, надевших форму, воинами можно было назвать весьма условно. И по возрасту, и по умениям. Валентин подошел ближе, приглядываясь.

Да, действительно, это были добровольцы, надевшие, кто впервые, кто в который уж раз армейскую форму цвета хаки и повязавшие на руку белые ленточки. Эти ленты на руках всегда удивляли Тихоновецкого, еще с времен чеченской кампании, когда он впервые увидел их на бойцах федеральных сил – повязанные как единственное отличие от таких же камуфляжных боевиков, смешное различие, если оно одно, а подчас так и было. Теперь же оно вдвойне нелепей: живого от мертвого всегда можно отличить, некоторых из новообращенных не сразу, но тем не менее, так зачем же ленточки, которые мертвец уж точно не снимет?

Он подошел, интересуясь, кто перед ним. Шестеро мужчин и одна женщина, завербованные в последние дни и выставленные в дозор, охранять границы города, отвечали охотно, без стеснения, все равно никаких секретов не знали, а если бы и знали, отчего не поделиться со своими, чай с противником не потолкуешь. Валентин сразу выяснил, что это клоны московских православных дружин, которые созданы с благословения самого патриарха, помните, он прилетал на вертолете к мэру, Валентин кивнул, хмурясь, он посчитал вначале подобные новости попыткой пропаганды. А выяснилось, что это взаправду. Ну просто как волшебник из детской песенки.

Вот патриарх и организовал подобные отряды, продолжал расписывать историю страж, вникнул в наше положение, а чем мы хуже столицы? Чай не лаптей щи хлебаем, в свое время были почти столицей, так что конечно, посетить нас Кирилл был просто обязан.

Один из стражей удостоился высокой чести благословления лично Кириллом, о чем имел соответствующий знак, бляху на груди, с крестом, такую выдавали потом в мэрии всем, кого благословил патриарх, видимо, в целях придания особого статуса как самим добровольцам, так и мероприятию. Всего было благословлено, со слов воина с бляхой, около тысячи человек, как раз через день, как мосты взорвали. Тихоновецкий кивнул, размышляя про себя, в городе много говорилось о создании добровольческих отрядов, особенно после того, как губернатор области удрал с краткосрочным визитом в Москву. В мэрии однако вопрос согласовать никак не могли, потому, наверное, в город неожиданно и почти инкогнито прилетел патриарх. Столь же быстро разобрался на месте, добровольцы, что прежде спасали жителей правого берега, и докучали мэру, разом оказались при деле. Неожиданно Валентин вспомнил человека с бляхой – это был тот самый владелец речного велосипеда, который пытался перевести Тихоновецкого на захваченный мертвецами берег Волги. Рассказав о том случае, он вызвал смех владельца, тот-то решил, газетчик прикидывается, ан вон как обернулось. Они разговорились.

Оказывается волею бляхи благословленный воин получил право набирать добровольцев сам, так что процесс этот, во многом стихийный, приобрел какую-то организованность. Отряды работали двенадцать через двенадцать, через день смена на ночной или дневной режим соответственно.

– И много мертвяков пришлось уже завалить? – поинтересовался Валентин, нотку ехидства расслышала только женщина, ответив, мол, придет еще время. Остальные, готовые похвастаться успехами, разом закрыли рты, когда она заговорила, чувствовалось, здесь она начальствует, и будь здоров как. Тихоновецкий пригляделся повнимательней к дородной женщине средних лет, уверенно сжимавшую старую винтовку Токарева.

– А как же армия? – тут же спросил он, вспоминая полковника, ругавшего местную дисциплину и гордящегося своими орлами, пришедшими навести здесь порядок. – Она вроде в Филине была.

– Была. Да вся вышла, – ответил владелец речного велосипеда.

– А куда вышла – теперь уж никто не знает, – добавила женщина, по тому как она взглянула на него, Тихоновецкий понял, то была жена.  – Да вы что, не слышали? По-моему уже все в городе знают, Ярославль охраняем только мы.

– Ну еще батальон внутренних войск, – добавил муж неохотно.

– Это мэра. Они на Андропова и Советской площади как раз засели. И на прилегающих улицах, весь квартал простреливают, – военный термин прозвучал из уст женщины на удивление весомо.

– Так что там единственно, где свободные места есть, – усмехнулся муж. – БТРами все перегородили, ни конному, ни пешему не прорваться.

Компания дружно засмеялась, довольная шуткой, Тихоновецкий, с упавшим сердцем, пошел прочь; на душе сделалось пакостно, словно он услышал какую-то редкую гадость. Вернувшись домой, первым делом сообщил, что Ярославль брошен на произвол судьбы, и где по ночам стреляют – так это добровольцы. Сколько их, трудно сказать, вряд ли больше двух тысяч, так что из города, пока есть машина надо выматываться.

– Куда, сынок, предлагаешь? – тихо спросила мама, после долгой паузы, она сидела на диване, пришибленная этой новостью, пыталась пережить, перечувствовать ее, но никак не получалось.

– В Москву, куда же?

– К твоему приятелю, Оперману?

Он не задумывался. Нет, к Оперману вряд ли, возможно, он в своей квартирке не один, хотя последние годы Леонид вел довольно монашеский образ жизни, но вторгаться без предупреждения…. Валентин вспомнил Волкова и позвонил уже ему.

– Доехали без проблем, дорога свободна. Насчет устроить, есть у меня соседнее местечко в общежитии, ну на большее не рассчитывай, тут плотность населения как в Гонконге, приходится выкручиваться. А что у вас? – Валентин рассказал в двух словах. – Самое время валить. Понимаешь, старик, тут только одна сложность есть. Через пятое кольцо прорваться. Если проник в мск, все, проблем нет, но надо прорваться. Тебе с родителями тяжеловато будет.

– Ну не брошу же я их.

– Да, конечно, но поспособствовать в пересечении МКАД не смогу. Я  в город и сам пробрался залпом, вместе с группой беженцев, мой пропуск аннулировали. Так что на птичьих правах, как все.

– Хочешь сказать, чтобы я тоже прорывался. И как?

– Не знаю. Прорыва случаются, когда у блокпоста много беженцев скапливается, тогда начинается перестрелка и… в нашем случае все прошло удачно, – быстро свернув фразу, закончил Волков. – Надеюсь, в твоем тоже. А вообще, из города сильно валят?

– Да нет, пока не прижало, не очень. Ну ты же знаешь наших людей.

– Удивляюсь, что спрашиваю, слушай, а у тебя родственники в мск есть? Нужны только родственники, знакомые уже не помогают, никаких гостевых виз тут не предусмотрено. Сам понимаешь, это такая большая мышеловка, где все хотят выжить, – от прямолинейного сравнения Валентина передернуло. Он поблагодарил однокашника и дал отбой.

– Ну как? – спросил отец.

– Пока рано.

– А я что говорила.

– Чтобы прорваться в Москву, нужна толпа беженцев и куча оружия. И стечение обстоятельств, – и все трое замолчали разом, не зная, о чем еще поговорить. Валентин сослался на усталость и пошел к себе в комнату, по прошествии недолгого времени его позвали ужинать.

Где-то на юге началась и быстро закончилась стрельба, вечерело, на нее уж не никто и внимания не обратил, тем более, далеко, где-то на юге. У Валентина мелькнула мысль, не навестить ли ему Яну, мелькнула, но тут же пропала. Наверное, не стоит постоянно ворошить прошлое. Хотя… может, ей понадобится помощь, ведь у нее нет машины. Если она примет от него помощь, хоть какую-то. В центре города бухнула пушка. Валентин заерзал на стуле, но решил пойти  к ней на следующий день.

За Которосль его не пустили. Микрорайон, где жила Яна, достался мертвым. Когда? – спросил он, да вот уж неделю как. Сжимаемся постепенно, ответил доброволец, здесь хоть присутствовали еще и внутренние войска, немного, примерно пятьдесят на пятьдесят с вольнонаемными, сторожили НПЗ и Московский проспект, ту часть, что уходила в сторону столицы, вырываясь за пределы города. Поселок, где была конечная остановка автобуса, находился в небольшом удалении от позиций, ну совсем чуть-чуть, пара сотен метров, почему же так…

Он перестал рвать душу, заправился на ближайшей стоянке, совсем рядом с нефтеперерабатывающим заводом отстояв получасовую очередь, бензин весь разливался восьмидесятый, но это как раз по его машине, пускай привередничают владельцы иномарок. И рванул на север, подсознательно отмечая про себя, как же много машин сейчас в городе – несмотря ни на что. Пусть бензин и стоит сотню литр, но это самый безопасный способ отличить своего от чужого. Особенно, если машина недорогая. Потому как сарафанное радио передавало, были случаи нападения, в том числе и добровольцев, на роскошные иномарки, особенно все еще оборудованные мигалками, по старой бессмысленной памяти. Именно потому, что память так и не сумевших бежать чинуш подводила, им от души напоминали о том, кто же стережет их покой сейчас. В лучшем случае они расплачивались предметом своего обожания. Про худшие, если кто-то кого-то узнавал, лучше не рассказывать.

Когда он прибыл к знакомому посту, на нем будто ничего не переменилось за ночь. Женщина, ее муж, владелец водного велосипеда, в свое время угнавшего машину из аттракциона жены, чтобы немного подзаработать извозом, и еще трое. Да трое, одного не хватало.

– Не пришел, – ответила женщина, хмурясь и сжимая винтовку. – Не знаю, домой я не звонила. Да и связь ни к черту.

– Вчера нападение было, – ответил за нее муж. – Еле отбились. Мертвяков двадцать навалилось, стреляли без продыху.

– Ладно брехать, – отрезала его жена. – От силы десяток, да у тебя ж тремор, ты свою берданку не удержишь. Ухлопали двоих, да вот этот голубчик, что не явился, утекал, паразит. Валентин, может, вы к нам присоединитесь, у нас кормят бесплатно и с собой дают.

Непонятно зачем, но он «обещал подумать». А на следующий день уже не нашел поста вовсе. Вернее, не смог пробраться до места его расположения, уже другие люди объяснили, мол ночью шел бой и сами понимаете, зомби чертовы очнулись от спячки и так и прут, никак не остановишь. А они вроде бы отошли, куда именно, трудно сказать, сейчас у нас неразбериха. Может, вы тоже присоединитесь, нам людей стало не хватать. Многие бегут из города, но вы, ведь патриот, не так ли?

Ответить ему было нечего. Валентин сжег бак, выискивая нужный блокпост, покуда случайно не наткнулся на него, на железнодорожном мосту через Которосль. Из команды осталось всего двое, муж и жена, жена по-прежнему руководила добровольцами, пускай другими всего двумя, по-прежнему пыталась отпускать шуточки. Но только белые губы выдавали волнение, таящееся под завесой суровой молчаливости.

– НПЗ и ТЭЦ-2 еле держатся, – наконец, заметил муж, не выдержал. – Если возьмут, всем кранты. Нечего будет подвозить оставшейся ТЭЦ-1. Туда  всю милицию послали и ребят, что помоложе. Но больно шибко прут. Больно шибко, – повторил он, потирая лоб. Жена шикнула на него, он только головой качнул.

– Да какие из ментов защитники, сами посудите, – неожиданно взвилась, не выдержав жена, – Мать родную продадут, так что мы уж сами как-нибудь, сами. Мы у них вроде заградотрядов будем. И пусть попробуют бежать. Пусть только попробуют, я ж в их буду по ногам стрелять, чтоб хоть немножко помучались.

Муж теперь уже шикнул на нее, они сцепились в едва слышной, шепотной сваре. Тихоновецкий оставил их, перебрался через мост, побродил по территории. Милиции не было видно, но добровольцы, а то и просто люди с оружием, появлялись повсюду; дважды у него спросили, к какому отряду он принадлежит, и почему произвольно меняет диспозицию – Валентин, поняв, что лучше не спорить и не прикидываться совсем уж гражданским, отвечал, с отряда номер такой-то, на железнодорожном мосту. Он попытался выяснить, как ситуация в центре, куда по-прежнему проезда не было из-за внутренних войск, отвечали неохотно и матерно, всякий раз добавляя, что если мэр попытается уйти, то дороги ему не будет.

– А вертолеты больше не летают, – заметил один из вооружившихся, – солярки уже нет. С бронетехникой решили не связываться, толку-то, все равно армия сбежала. Так что на танке мэр только выступать может, как Ельцин в свое время. Все в Москву шлют, заразы, – ругнулся он как-то беззлобно, понимая, что сейчас все мысли и его и всех ярославцев  прикованы в том числе к столице.

– А я туда ни ногой, что бы тут ни случилось, – отрезал его коллега.

– Ты хочешь сказать, «когда».

– Да по барабану.

– Город все равно падет.

– А ваша крысоловка, не падет, думаешь. Теперь, когда армия вышла из игры, надеяться можно на себя и на свой автомат.

– Знаешь, зря я тебя тогда из газовой плиты вытащил, – зло ответил его приятель. Тихоновецкий, осторожно снимавший весь разговор на мобильный, как это делал почти постоянно, во время своих путешествий по городу, вздрогнул и отошел на шаг, не желая мешать, но и продолжая снимать. – Ты бы хоть сейчас не мучался и других не изводил.

Они посмотрели друг на друга с неприкрытой яростью, бушевавшей в глазах, но затем резко замолчали и ушли. Тихоновецкий выключил камеру, и пошел к автомобилю. Пока он отсутствовал, у него слили бензин, и поперли дворники, так что пришлось тащить свою колымагу до ближайшей работающей заправки и закачивать восьмидесятый по новой. Домой Валентин прибыл только вечером. В голову пришла мысль попутно объехать посты ДПС, и отделения милиции, но и там и там его встречала пустота. Власть в городе фактически перешла в руки горожан, последний жест мэра, неожиданно прозревшего и понявшего, чего он стоит без собственного народа, и на что может рассчитывать, если не договорится полюбовно.

Тьма подкралась незаметно, а с нею и постреливание, постепенно превратившееся в канонаду, в тот фон, на котором привычно было засыпать последние дни.

Милиция продержалась на позициях два дня. За это время в город полностью прекратилась подача углеводородов по трубопроводам, ночные отключения света стали нормой. Обе еще работающие ТЭЦ потихоньку сокращали выработку энергии и тепла. Наконец, когда стало понятно, что нефтепровод опустел, и больше городу в ближайшее время не перепадет ни капли, правоохранители оставили свои посты. Впрочем, назад их не пустили, впервые за свою историю, части МВД оказались в роли штрафбатов, вынужденных защищать свою позицию, с одной стороны стиснутые врагом, с другой, заградотрядами.  В той роли, что прежде НКВД отводил как раз тем, кто стоял за спиной нынешних его потомков, не давая оставить территорию врагу, заставляя держаться до последнего.

Первой пала ТЭЦ-1, что на Полушкиной роще. Не то диверсия, не то еще что – но взрывы в одном из водогрейных котлов повредили корпуса и в итоге привели к цепной реакции – остановились сразу все мощности. Центр города оказался обесточен, восстанавливать самую старую в городе ТЭЦ в таких условиях было невозможно, два дня ушло на переброску мощностей с оставшихся электроцентралей. А затем уже милиция вынуждена была оставить ТЭЦ-2. Ее держали сколько смогли, но через сутки поредевшие отряды вынуждено отступили за Которосль, прикрывая только Московский проспект, по которому в сторону столицы катились и катились волны спасавшихся бегством. Пятнадцатого числа уже мэр попытался сам выбраться в Москву на своей бронетехнике, – ему удалось добраться только до моста через реку, там его встретил шквальный огонь добровольцев. Сражение продолжалось около пяти часов, после наступила тишина – мэр давно был убит. Воюющие стороны прекратили стрелять, только когда до добровольцев сумели докричаться и сообщить о ликвидации причины. Внутренним войскам позволили уйти в сторону Москвы, однако, часть осталась в помощь отрядам самообороны, что было воспринято без удивления или ненависти: как только градоначальника убили, делить оказалось нечего.

А в городе ситуация накалялась с каждым часом. Горячая вода больше не поступала в дома, электричеством снабжалась лишь половина города и то на срок в шесть часов. Бегство достигло критических масштабов, уходили уже и пешком, бросая все; в пригородах начались грабежи и мародерство, в Ярославле люди пока еще сдерживались, или их сдерживали добровольцы, трудно сказать. Хаос еще не наступил на горло цивилизации, потому уход из города не сопровождался погромами и стрельбой. Возможно, только пока. Многие спешили оставить город, понимая, что это «пока» скорее всего, не продлится долго. До тех пор, покуда не уйдут сами добровольцы, чьи посты редели с каждым днем. В спасение Ярославля, кажется, не верили даже те, кто оставался, оставался несмотря ни на что.

Вечером шестнадцатого, когда граница снова отступила, сжимая кольцо, уже по Республиканскому проезду и Магистральной, до самой железной дороги и далее по реке, Валентин не выдержал, снова заговорил об отступлении. Мама, прежде не в силах воспринимать даже самую мысль о бегстве, уж сколько бегали, то на правый берег, то снова сюда, а теперь вообще непонятно, куда, зажала было уши, но услышав, что бои за последнюю ТЭЦ могут прекратиться в любую минуту из-за элементарной нехватки людей, патронов, да всего, чего угодно, сложила руки на коленях, а потом заплакала. Так и не подняв ладоней к лицу, плакала, опустив голову, не скрываясь. Наконец, произнесла:

– Ты думаешь, это все? – Валентин кивнул. – Но ты уверен, что действительно все?

– От города остались одни лохмотья, – мрачно ответил отец. – Я сам был на набережной утром … там сплошное поле боя. Мертвецы оказывается, хорошо плавают. Они выбираются на берег и идут в центр. Он почти свободен, – и резко замолчал. Почему умолк, ответила мать.

– Мы там познакомились, – тихо произнесла она. – Вот ведь как. А ты… почему ты туда пошел? – он не ответил, мама поняла и так.

Отец подсел к ней, некоторое время они молчали. Наконец, мама подняла голову:

– Бензина нам хватит? – тускло, безо всякого выражения, спросила она, голосом своим разом напомнив Валентину встреченного странника. Вот только когда он проходил к себе в подъезд, палатки уже не было, странник поспешил удалиться, ведь теперь уходили даже пешком, презрев опасность, уходили, взяв только самое необходимое: еды на несколько дней и патронов на сколько хватит. Остальное перестало играть роль. Брали разве что теплую одежду, стараясь захватить побольше – понимали, что она-то будет ходовым товаром, на нее возможно сменять лишний батон хлеба или банку консервов. Только натуральные вещи – синтетика осталась в прошлой жизни. И загруженные, медленно уходили из города, уже не бросая последние взгляды на удаляющиеся кварталы. Выходили на шоссе и молча вливались в колонну, медленно двигавшуюся в неизвестность. Не пугающую, не радующую, просто неизвестность, через которую следовало пройти, о том, что ждет их в Москве, да хотя бы на подступах к ней, о знаменитом «пятом кольце» старались не думать. Старались не подпускать ни веру, ни надежду, ни тревогу, выбросить все из головы и идти, пока идется, пока есть силы, пока ночь окончательно не завладеет этим миром.

– До Москвы всего двести пятьдесят километров, у меня полный бак и еще две канистры. Хватит за глаза, – она вздохнула. Отец обнял ее, и долго сидел молча, ожидая ответа.

– Тогда надо собираться, – наконец, произнесла мама. – Завтра с утра в путь. Я подберу, что взять, а ты, Валь, разогрей что-нибудь на ужин.

– Брать надо побольше теплых вещей и консервов, неизвестно, как мы проберемся… – отец предостерегающе поднял руку, он осекся. – Я проверю машину, чтобы все, как по маслу, а потом разогрею.

И спустился в гараж.

Ужинать сели в восемь. Молча ели вчерашние макароны, Валентин хозяйским взглядом осматривал кухню, планируя, что еще можно запихать в «Жигули» из того, что не сложили в прихожей. Завтра наутро надо будет выносить во двор, по возможности, незаметно. А то мало ли как могла измениться обстановка за прошедшую ночь. В прихожей от собранного стало тесно, перед тем, как лечь спать, Валентин еще раз обозрел чемоданы, коробки и сумки. Может, что-то еще понадобится в пути? Наконец, приняв валерьянку, лег спать. Заснул под звуки стрельбы, доносящиеся с юга, от парка; наверное, если б ее не было, он начал бы переживать. А так…

Проснулись как по будильнику, все в один час. Выведя машину из гаража и припарковав у подъезда, Валентин, начал загружать ее собранными коробками и тюками. Пока не столкнулся со старшей по дому, бабой Нюрой. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, пока баба Нюра не произнесла сакраментальное:

– Уезжаете?

– Да, Анна Никитична, вот приспело, – ответила мама. – А вы когда?

Та замялась, не зная, как лучше сказать, затем произнесла спокойно:

– Сама-то я, вы знаете, не ходок. За мной должны прибыть.

Мама побледнела, стала упрашивать, Валентин с отцом в это время впихивали коробки в машину, загружали мешки, из багажника он выкинул все, кроме запаски, но сейчас он все равно не закрывался, пришлось связать замки веревочкой.

Мама стала уговаривать бабу Нюру ехать с ними, та махнула клюшкой и просто покачала головой, повторив, что «за ней придут, что ей, старой, вас беспокоить». Мама вздрогнула, поняв, что не переубедишь, что самой бабой Нюрой ее доля определена и расписана на те несколько дней или недель вперед, что она собирается оставаться в городе. А живой или не живой… как карта ляжет, баба Нюра не была богомолкой, напротив, верила только в земное, всю сознательную жизнь игнорируя небесное, начиная с комсомольской юности в Казахстане, где она, вывезенная из горящего Смоленска, из-под бомбежек и артобстрелов, сперва училась сама, а потом обучала других, поездила по всем тогдашним стройкам, потом устроилась на узловую здесь, в Ярославле. До самой пенсии меняла пропахшие смолой сосновые шпалы, ловко выдирая из старых костыли, а затем вытаскивая потрескавшуюся деревяшку и заменяя новой, забивая кувалдой эти громадные гвозди: в ее бригаде всегда работали только женщины, мужчины на дороге оказывались либо обходчиками, либо начальниками. Потом вышла на пенсию, смеясь, рассказывала маме, что никак не может нормально мыть и вытирать посуду, всегда что-то да разбивается в руках, привыкших к другому усилию…. Мужа у нее так и не случилось.

Мама еще прощалась, но даже прощаясь, надеялась уговорить, когда Валентин закрыл багажник, выложив запаску на переднее сиденье. Отец подошел к ним, трогательно поцеловал руку бабе Нюре, оба смутились, повисла неловкая пауза. Валентин вздрогнул и нажал на клаксон. Садясь в машину, мама расплакалась.

– Никогда не думала. Надо же так… попрощались, – бормотала она, устраиваясь на заднем сиденьи. Баба Нюра, дабы не мучить их больше, ушла в подъезд, как-то разом опустевший, а ведь всего несколько дней назад в нем спали беженцы, да не только в нем, на лестнице черного хода и то располагалась семья, а на чердаке и подавно. Сейчас дом пустовал, вместе с Тихоновецкими со двора уезжала последняя машина, побитая временем и дорогой «Нива». Резво вырулив на улицу, она быстро скрылась за поворотом, помчалась по улицам стремительно пустеющего города. Шум мотора затих в непривычной, давно позабытой тишине, словно, пришедшей из зимнего леса.

Валентин завел мотор и стремительно помчался со двора, вырулил на Московский проспект, поехал по глухому, непривычному Ярославлю с разбитыми глазницами окон, с распахнутыми настежь дверями магазинов, с мусором, что поднявшийся ветер возил по мертвенным улицам; радио, что он включил по привычке, еще работало, передавая одно сообщение: на привокзальной площади с полудня и до шести вечера состоится раздача продуктов для добровольцев и нуждающихся. Прослушав сообщение в третий раз, отец выразил надежду, что это не последний раз, что кроме складов на вокзале, добровольцы найдут еще и знаменитый государственный запас, недаром же столько времени они проводят в здании мэрии в поисках документов. Мама, не в силах слушать, сдавленно попросила отца замолчать.

Машина шла ходко, прямо по двойной сплошной, но уже возле моста через Которосль Валентин вынужден был  притормозить. Толпа беженцев, к десяти утра увеличившаяся до плотного потока, не давала пробиться. До самого моста и еще километр после него, они вынуждены были, плестись с пешеходной скоростью, беглецы заполонили всю дорогу и очень неохотно расходились, услышав за спиной нетерпеливый гудок, а то и вовсе не уступали дорогу. Отец попросил не тратить зря аккумуляторы, только людей раздражает. Им-то идти почти две недели, а на машине ехать часов пять, есть ведь разница. Валентин смирился, за следующий час они продвинулись только до Телегина. Но затем пошло легче, уже от Спицына толпа поредела, а затем трасса М-8 и вовсе внезапно обезлюдела, оставшиеся позади путники шли не спеша, первые не торопились вперед, поджидая основную группу, меряя свою скорость по самым неторопливым, да еще по тем, у кого оружие, лишь отдельные группки, человек по пять-семь, сами по себе, двигались в своем ритме: в подавляющем большинстве люди от тридцати до пятидесяти максимум, имеющие опыт не только быстро ходить, но и дежурить по сменам, и стрелять, не раздумывая.

У Ростова Великого они снова попали в толпу, это как машина времени, подумалось Валентину, люди, что подходили к древнему русскому городу, вышли из Ярославля еще вчера,  и за день отмахав сорок километров, теперь брели снова, не так бодро, но все же с определенной уверенностью в себе и своих силах. Ведь ничего не случилось ночью, мертвецы не терроризировали, как стало понятно из разговоров во входившей в Ростов толпе, может, статься, и до самой Москвы так будет, кто знает, всегда надо надеяться на лучшее.

Отец посоветовал ему ехать через город проулками, так быстрее будет, да и завистливых взглядов сумеют избегнуть.

ГЛОНАСС не работал, хорошо хоть карты в памяти сохранились,  пошуровав по ним, Валентин выбрал оптимальный маршрут. На деле оказавшийся не очень удачным – Ростов будто покинули много лет назад, некоторые здания попросту рухнули, возможно, тут шли бои, хотя воронок Валентин не увидел, а вот просевшего грунта и рек канализации, текущей по улицам было предостаточно. Оказалось, инфраструктура города столь хрупка, что в отсутствие человека не продержится и недели, начав выходить из строя и разрушать все вокруг. Почему-то Валентин вспомнил виды разрушенного Цхинвала, за прошедшие после войны три года в нем практически ничего не было восстановлено, кроме правительственных зданий, городка, сооруженного московским мэром, да помпезного спорткомплекса, носящего имя Риты Ноймайер.

– Валь, прекрати снимать, следи за дорогой! – окликнул его отец. Валентин обернулся, но убрал телефон. Он уже сам не заметил, как достал его и начал съемки разрушенного Ростова. Сказывались последние дни, когда он ездил по городу и снимал, снимал. Профессиональная привычка, переросшая в какую-то подсознательную необходимость, что-то вроде ритуала, раз ты снимаешь это бедствие, значит, с тобой все будет в порядке.

За Ростовым потянулись бесконечная пустота дороги и окрестных поселков. Снова ни души, в своей машине времени они въехали в то время, когда Валентину казалось, что город продержится еще хотя бы несколько недель; уговаривал он маму несмело и отказом был почти удовлетворен.

Отец предложил сменить его за рулем, Валентин отказался. Ростов остался далеко позади, следом прокатился и Переславль-Залесский, еще одна группа, еще один скачок в прошлое, они покинули Ярославскую область, оказавшись на время во Владимирской, а затем только выскочили к развилке шоссе, левая вела к Сергиеву Посаду, правая огибала его по касательной, Валентин, не раздумывая, свернул направо, огибая город.

По дороге они уже несколько раз видели мертвецов, мелкие группы, то с одной стороны дороги, то с другой. Странно, но на этом ответвлении народу совсем не было, наверное, все пошли через город, в поисках либо временного отдыха, либо припасов, может того и другого разом. Шоссе оказалось разбитым, вероятно по нему гнали в Москву бронетехнику. Это было не сразу заметным, а только по прошествии нескольких километров, но поворачивать на старую дорогу Валентин не стал. Отец еще раз предложил сменить его. Снова покачивание головой.

– Напротив Сергиева Посада все равно сделаем остановку, надо перекусить, и так с утра не ели, – заметил он, оглядываясь. Машина вздрогнула, въехав в колдобину, всех основательно тряхнуло.

– Что случилось? – спросил отец, Валентин пожал плечами, выбрался из «семерки», посмотрел под колесо. Чертыхнулся.

– Сели. Надо помощь ждать. – отец ничего не сказал, выбрался следом. Пристально осмотрел севший на брюхо автомобиль, покачал головой.

– Тут машиной бы потянуть, а то вряд ли кто станет возиться. Да чтоб стащить, человек пять понадобится. А кто захочет – до Москвы еще пилить и пилить. Это если мы пеших найдем. Но по-любому, мы в невыгодном положении, сын, сам понимаешь.

Это было еще мягко сказано. Два часа спустя они пообедали и еще столько же молча ждали, выбравшись на обочину, прихода толпы, или проезда хоть какой-то машины. Тусклое промозглое сентябрьское солнце уже начинало клониться к закату, когда они увидели толпу, не позади, а впереди себя. Странно, она шла не по шоссе, а сворачивала на М-8 со стороны Сергиева Посада. Отец, не задумываясь, пошел к ним, криками пытаясь привлечь к себе внимание.

Первыми шли небольшие группки в большинстве своем состоящих из плотных, коренастых мужчин или молодцев лет двадцати – двадцати пяти, однако, ни один из них не выразил желание останавливаться хотя бы на минуту, хоть для того, чтобы выразить озабоченность, и уж тогда пойти дальше. За ними, на некотором отдалении, следовал народ пожиже, начали встречаться и женщины, опять же, большею частью молодые и крепкие, некоторые, будто защищаясь, вцеплялись в мужей или любовников, просто парней, с которыми шли бок о бок, чтобы только не расслышать слов помощи. Мама пробовала давить на жалость, но это было бессмысленно – от владельцев автомобиля к пешеходам. Ее сменил отец, затем Валентин, предлагавший уже деньги или продукты, или вещи, или проезд, кому как. Прошел час, полтора, но никто не остановился. Поток сперва поплотнел, затем снова начал редеть, перед ними прошло несколько тысяч человек, но ни один не остановился. Впрочем, один все же обратил внимание на мать: лишь чуть сбавив шаг, заметил просто: