Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 73 страниц)

Я выключил монитор и откинулся на спинку кресла. Женщины уходили от меня одна за одной. Словно сама Милена следила, чтобы ее сон сбывался с исключительной точностью. Уходили, не задерживаясь, создавая пустое пространство, в котором, как в эпицентре урагана, я пребывал в полнейшем безмолвии. Я набрал номер Валерии, но линия по-прежнему отвечала однозначными пустыми гудками. Она не хотела вычеркивать меня из черного списка. И тогда я позвонил единственной, кому был всегда дорог и на кого мог рассчитывать, что бы ни случилось. Прежде я не звонил ей, вот уже сколько, несколько недель, месяц, наверное. Только она тревожилась за меня, она одна. Набрал со служебного номер телефона в Барвихе, после третьего гудка трубку сняли.

– Мама, – тихо произнес я, – можно я приеду к тебе сегодня?

63.

Кондрат собрался рано, еще не было и пяти. Впрочем, Сердюк и просил приехать пораньше, непредвиденные изменения в программе, он сам должен все понимать, придется менять и перекраивать на ходу. Он понимал. Вздохнул и положил трубку на базу. Повернулся к поджидавшему его Кольке. Обнял, хотел поцеловать, но Колька вывернулся.

– Телячьи нежности на возвращение, когда я соскучусь, – безапелляционно ответил тот. Уже стал ершистым, выставил свои колючки. Не терпится остаться одному.

– Будешь гулять, возвращайся не поздно.

– Уж точно пораньше тебя.

И наконец, смилостивился, согласился на поцелуй. Кондрат еще раз обнял его, перекрестил, и вышел, дождавшись, чтобы Колька закрыл за ним дверь. Только убедившись, что замок щелкнул, подошел к лифту и нажал кнопку вызова.

Кто только придумал назвать Южное Бутово Москвой? Это такой край земли, такая глушь, кажется, из другого города попасть в нужное место первопрестольной несравнимо проще. Ведь машины у него как не было, так и нет, в «гламурной церкви», средство передвижения у них с иереем одно, новенькая серебристая «семерка» БМВ, а если Кондрату самому было надобно попасть на требу, то он прекрасно добирался на своих двоих, благо, все жили по соседству, жены, мужья, любовники и любовницы, а так же сами высокопоставленные, знаменитые или просто очень богатые люди. На требах Кондрат исполнял разве что самые простые обязанности, да и в церкви, вершить судьбы людские просили прежде всего протоиерея отца Анисима, а уж потом, за голос да несравненную риторику, отца Савву. Впрочем, многие говорили, будто ритор он получше самого отца Саввы, а потому, когда ему в кои-то веки приходилось читать проповеди, народ собирался искушенный –молодицы одного с ним возраста да помладше. Впрочем, на уме у них явно было не душеспасение, наоборот. Молодой дьяк, с льняными волосами до плеч в модного кроя рясе – ну чем не завлекательный персонаж. Как подобное случилось – сказать спасибо следует отцу Савве, именно по его протекции, на выпускных экзаменах семинарии, его отпустили в помощь иерею, поостерегшись обычного для таких случаях жребия. Неудивительно, что новоиспеченный дьяк бродил, аки тень, за своим благодетелем.

Он ведь детдомовский, вот и узрел в отце-настоятеле не виденного прежде родителя. Как пытался узреть в прежних учителях семинарии. Как пытался еще раньше, в детском доме…. Всякий раз безуспешно. Он искал потерянной любви, но в том месте всякий искал ее. И находил разве что среди своих сверстников. В странных играх, пришедших к ним в пору созревания, коим и названия никто не придумывал. Просто игрались, и все.

Вот только, как вышло, для него это был не переходный период на пути к завершению поисков. Это само по себе сперва стало потребностью – прижаться к приятелю, прижав его к стенке, и коснуться интимного места, сжать, не больно, но достаточно, чтобы дать понять, дать почувствовать, получить в ответ. Возможно, он заигрался в них. Он пытался уйти – в семинарию, как это называлось «познать Бога», но только чувствовал, что это как раз Бог познает их – и снова становился тем же податливым и желанным, чего от него и добивались товарищи по игре. Он желал их желаний, их сбитого взволнованного, встревоженного дыхания на своей шее,  прижавшихся тел. В те годы он не видел в том греха, никто из игравшихся греха не видел, ибо они знали, предчувствовали: сейчас ты таков, а через пару лет позабудешь о прежних своих устремлениях.

Он заигрался. И когда остался в желаньях своих один, попытался поначалу вытравить их из себя. Стал смиренным, впрочем, ему было не привыкать. Стал покорным и внимательным. Пытался стать аскетом, но и это давалось ему лишь три долгих-предолгих года. Многие семинаристы стремительно выскакивали за семинаристок, благо тех на их курсе оказалось куда больше мальчиков, распределялись по церквам.

А он остался до конца учебы. Покуда его не нашел отец Савва. Покуда он не перебрался в причт «гламурного храма». И покуда ему не выпало благословение на нравоучительные беседы с детдомовцами, коих курировала церковь, готовя себе пополнение в недалеком будущем.

Одного из тринадцатилетних он выделил особо. Он тоже играли в знакомые игры, Кондрат заметил. И незаметно стал наставником Николая. С разрешения отца Саввы стал учить непосредственно его одного премудростям богословия, благо, Колька сопротивлялся не шибко сильно, сам почувствовав влечение к молодому дьяку с нежным лицом и вкрадчивыми речами. Сам обнажившись впервые пред ним. Отдав свое тело его тонким пальцам.

Подъехавший автобус устало фыркнул, обдав собравшихся на остановке обжигающим жаром раскаленного мотора. Кондрат очнулся от сладких воспоминаний, достал проездной, стал протискиваться в салон. Южное Бутово это так далеко не Москва, что Микешину понадобится часа два, дабы добраться до храма Ктулху. Сперва автобусом он доберется до легкого метро. Потом обычным, пересекши Третий Рим, он доберется до троллейбуса, который и привезет его к храму. Туда он прибудет в семь, как раз за два часа до начала представления, как и просил его Антон Сердюк. Микешин давно не был в тех местах, сейчас, когда он трясся в переполненном автобусе, с нетерпением ожидал конца бескрайней поездки, дабы увидеть, убедиться, все ли в порядке с удивительным храмом. Противоестественный для всякого воцерковленного человека, для служителя особенно, храм этот притягивал Кондрата подобно тому, как магнит собирает стальные опилки.

Вот и легкое метро. Микешин поднялся на станцию, возвышавшуюся над улицей метров на десять, и надежно прикрытую от взглядов ненадежными пластиковыми щитами – якобы поглотителями шума, ни в коей мере шум этот не поглощающие. Дождался подхода поезда, и всю дорогу, поверх щитов, разглядывал приближающуюся Москву. Когда короткий состав, в котором народу набилось как сельдей в бочку, подходил к конечной, Кондрат приподнялся на цыпочки, выискивая в просветах домов окружную дорогу. Он давно уже слышал, первый раз от покойной Лены Домбаевой, что Москву оцепят. Пока этого не случилось, пока проезд всякого встречного, поперечного в нее открыт, только на станциях лютует милиция, задерживая всех, у кого подозрительное лицо и не в порядке регистрация. Но после небольшой взятки отпускает. Сами ведь не местные, что другим жизнь осложнять.

Вот только по настойчивым требованиям мэра, который выделил и гастарбайтеров и технику в кратчайшие сроки, уже вовсю идут работы по созданию «пятого кольца», как ее уже прозвали острословы-москвичи. Полоса безопасности перед МКАД и развязками уже создана, пустое пространство шириной метров сто, под это дело снесено изрядное количество гаражей, ветхих строений, в том числе жилых, чьи жители переселены в экстренном порядке, уж так и быть, в первопрестольную. Мэр не остановился даже перед сносом двух огромных торговых центров, построенных впритирку к наружной стороне автодороги, хотя страшно даже представить, какие деньги на этом потерял – ведь это была собственность его супруги. Теперь на развязках спешно оборудуются посты ГАИ, а по всему периметру дороги возводится четырехметровая стена из рабицы и колючей проволоки. Вроде бы необходимость в сооружении этой преграды отпала, однако, несмотря на все заверения военных, она продолжает возводиться.

Микешин всматривался меж домов, и успел-таки увидеть блеснувшую колючку, выровненную контрольную полосу перед ней и строительную технику, продолжавшую укреплять подходы к Москве. Словно мэр не надеялся на военных, а решил защищаться самостоятельно. И неважно во сколько ему это встало – спокойный сон дороже. Хотя мэр и так живет за семью печатями, что ему переводить весь мегаполис на осадное положение?

Купол храма, возвышающийся над продуваемой всеми ветрами землей, оказался лишь слегка поврежден Константином, все выбоины и царапины давно отреставрировали, снаружи он, как и в момент открытия, выглядел на загляденье. Будто древность неведомых веков, только что извлеченная на поверхность трудами батальона архитекторов. Тот же величественный портик, украшенный поразительной красоты фризом, те же статуи неведомых существ живших, в незапамятные времена, когда боги были еще так молоды, та же таинственная подсветка возле каждой колонны, придававшая входу в храм еще большее величие. И конечно, безумной красоты отделка внутреннего убранства сооружения. Говорят, на него бухнули около сотни миллионов долларов, тех еще долларов, докризисных.

Войдя через главные двери, Кондрат невольно замер, оглядываясь. Неожиданно он услышал знакомый булькающий звук, не воспроизводимый ничем иным в этом мире. Вздрогнул и оглянулся, едва не столкнувшись с Сердюком.

Антон подошел к нему, тряхнул за руку, вокруг еще ходил обслуживающий персонал, переговариваясь по рации, где-то слышался стук молотка, нервные голоса доносились из коридоров. Храм спешно готовился к приему гостей.

– Программа у нас поменялась значительно, – сказал Антон, приступая сразу к делу, подсовывая распечатку. – Я бы с  удовольствием прикрыл эту шарашку, но народ требует зрелищ, и не только наш народ. Прошлую программу посмотрело, с учетом повторов, полмиллиарда человек, нынешнюю в прямом эфире будет зреть не меньше. Выходим на олимпийский уровень, – он хмыкнул. В этот момент звук повторился, Кондрат, подумавший было, что это не более чем слуховые галлюцинации, нервно сжал Сердюку руку. Тот посмотрел на Микешина недовольно. – Да, мы завезли зомби. Поймали тут, в лесу, и завезли. Все обращенные, так что для убедительности их пришлось немного гримировать. Они там, на входе, в клетке. Транквилизаторы их не берут, так что пришлось связывать…. – Микешина передернуло, но Антон не обратил на это малейшего внимания.

– Так что с программой? – выдавил Кондрат.

– Сам понимаешь, Домбаева бродит, неприкаянная, невесть где. Жалко девочку, вот так попала по глупости. Вместо нее теперь будет Ноймайер. А на смену Светлана Шульгина. Ты ее должен хорошо знать, она вела передачу «Третий Рим» на Третьем канале. Твоего отца Анисима туда приглашали.

– Разумеется, помню, – немного заторможенная, потерянная девица, дочка хозяина этого канала, неожиданно решила стать ведущей в главной передаче у папы. Хорошо, ей в помощь был придан молодой человек с языком без костей, так что Шульгина просто красовалась в кадре – на что имела полное право – ее аппетитные формы служили предметом для бурных дискуссий в сети. А о романе с Ритой Ноймайер, по-моему упоминала она сама. Или ему теперь во всем и во всех в этой среде видится греховная изнанка? А если так… почему она до сих пор ведет ту передачу? Вроде бы богословская, просветительская, для молодежи, да еще одобрена самим патриархом – неужто он не в курсе? Или цель оправдывает средства? И что ведущая церковной передачи может преспокойно сообщать подробности своих отношений с депутатом Госдумы, председателем комитета культуры безо всякого стеснения? Хотя о каком стеснении можно говорить в этой среде.

– Теперь нам придется выкручиваться. Лена бы хорошо сказала, язык у девочки подвешен, трещала без умолку, – Кондрат не понимал, Сердюк всерьез опечален гибелью Домбаевой или ему все равно. – А тут такая жестокая случайность. Обидно, просто обидно. Особенно теперь, когда Ноймайер будет вести представление. Она же хоть и депутат, но двух слов без бумажки связать не может. Гимнастка, что же ты хочешь. Да и Шульгина…. Ладно, ты хоть текст помнишь? – он кивнул, Антон, на ходу доставая мобильный, вышел в коридор.

Кондрат проглядел поправки, их было немного, запомнить несложно. Времени до начала представления без меры. Но одному было как-то неспокойно, он вышел в коридор, отыскал Сердюка. Вдвоем прошлись по «ответственным местам», как называл их сам Антон. Спустились в подвальные помещения, к колодцу, Кондрат долго изучал люк, пока Сердюк ссорился с рабочими. Позже они поднялись на верхние этажи, изучая расположение софитов. Затем вернулись в кабинет.

Через час прибыла Рита Ноймайер вместе с Маратом Бахметьевым. Хозяин придирчиво оглядывал прибывшее телевидение – человек тридцать съемочной группы, продажа прав прямой трансляции на семьдесят восемь стран мира. Осветители уже закончили монтаж дополнительных софитов. Техники спешно выставляли на отведенные места камеры, завершали проводку звукозаписывающей аппаратуры. Бахметьев прошелся по местам дислокации камер, затем так же спустился к люку колодца. Кондрат наблюдал за ним из окна кабинета Сердюка, не видного из зала.

Неожиданно дверь открылась, вошла депутат Госдумы, председатель комитета по культуре, Рита Ноймайер. Невысокая, темноволосая девица, не сказать, чтобы худощавая, стройная, сохранившая былую гибкость, преумноженную той томной, изысканной грацией, что далась ей многочасовыми тренировками. Она вошла в кабинет без стука, подошла к столу хозяина и, тут только заметив Кондрата, остановилась.

– Мой сценарий у тебя, жрец? – улыбнувшись спросила она, протягивая руку. Микешин поднялся и быстро пожал ладонь. Лицо Ноймайер отобразило мимолетное недовольство, у Кондрата разом вспотели руки. Так всегда с ним, когда он волнуется. Наверное, она уже знала, потому пожатие было столь кратким, он даже не успел как следует сжать ее ладонь. И почему-то подумал, что руку следовало бы поцеловать. – Не в курсе, куда Антон его запихал?

– Ах, да… сейчас, – Микешин подал ей папку с инициалами «Р.М.», Рита немедленно открыла ее и разочаровано закрыла.

– Этого мне за неделю не выучить. Вот чертова работенка, на самом деле. А завтра выступление на заседании.

– Сочувствую, – пробормотал Кондрат, собираясь снова углубиться в текст, и решая про себя, дадут ли ему на сей раз посох, или обойдется; но Рита была настроена на разговор.

– Слышал скандал, насчет кинотеатра «Фитиль»? Нет? Не в курсе? Надо же. А там подпольно крутили мультики для детей. Вот недавно даже премьеру устроили… как же его… «Приключения зайчика Шнуфеля». Что за дурацкое имя, еврейское, что ли, на самом деле, не понимаю.

– Вам, немцам, видней, – но Рита не заметила подколки. – А что такого, ведь для детей старались.

– Подпольно, – строго сказала Ноймайер. – Я, на самом деле, и то не хожу по казино, хотя они работают, и по ночным клубам и вообще. А тут дети. С таких деятелей, на самом деле, должен быть спрос по полной программе. Мы уже подготовили запрос президенту. Я завтра озвучу, – и спохватилась. – Мне надо переодеться. Куда Антон задевал мой наряд?

Она вызвонила Антона, тот примчался и отвел ее в соседний кабинет, где долго уговаривал, упрашивал, а затем ругался и пытался мириться. Микешин устал от этого ора, посмотрел вниз в последний раз – народ уже начал подтягиваться в храм, кажется, он узрел несколько знакомых по обложкам лиц, – а затем вышел в коридор, в поисках местечка поспокойнее. И тут же столкнулся с Шульгиной.

– Я Антона ищу, – медленно, словно пребывая в глубоком трансе, произнесла она. Хотя это и было ее привычной манерой вести диалог. – Где он? Только сейчас ругался. А теперь замолк. Я не соображу. Вроде не от себя, – Кондрат кивнул на соседнюю комнату, гардеробную, Шульгина пошла туда. – Рита, как я рада тебя видеть. У нас будет время…

– Нет, черт возьми, в прошлый раз чуть не запороли, в этот. Не будет у вас времени, надоело мне это все! – взвился Антон. – Учи сценарий, Света. Вот лист. Только умоляю, у тебя всего пять фраз, не забудь изменения.

– Я два года на телевидении, я профессионал, – донеслось до него.

– Ну да, профессионал. Ты только текст телесуфлера читаешь.

Микешин усмехнулся и спустился на нижний этаж, гости перестали собираться, двери по традиции заперли, начались танцы отвязных девственниц – рабынь великого Ктулху. Затем наступила очередь транс-шоу. Около десяти Рита Ноймайер была уже облачена подобающим образом, в черный балахон с белым кушаком на бедрах. Белый кушак, как объяснил Сердюк, означает право пройти в качестве жертвы вне очереди.

На какое-то время Антону удалось разлучить подруг, во что бы то ни стало вознамерившихся уединиться. Дабы предотвратить подобное, он поручил Ноймайер Микешину, а Шульгину отправил в свой кабинет заучивать изменения к тексту.

Уединение прошло в полном молчании. Рита просто сидела в кресле, разглядывая потолок и совершенно отключившись от происходящего, наверное, настраивалась на выступление. Закалка гимнастки, уметь отключаться в любом месте на любое время. Недаром на олимпиаде в Пекине, она принесла России две золотые награды. Плюс еще четыре первых места на мировом первенстве, и шесть на европейском.

А теперь звезда снимается в кино, в фильмах о себе, любимой, в фотосессиях для мужских журналов, проводит время на подиумах, где представляет коллекции дома своей подруги, Валерии Паупер. Да вот еще избрана депутатом Госдумы, от одной из партий власти, Кондрат уже не помнил, какой именно. Там таких много, спортсменов, представителей эстрады, деятелей шоу-бизнеса, чьих-то родственников и знакомых. И кто сказал, что кухарка не может управлять государством?

Рита зевнула и посмотрела на него. Кондрат, наконец, решился.

– Я давно хотел тебя спросить. По поводу Лены Домбаевой. Ведь вы вместе тогда поехали на сафари.

– Ну? – Рита напряглась. – Тебе-то зачем?

– Нет, ты ничего не подумай. Я просто, – он немного стушевался, – я узнать хотел, что у вас там произошло. В новостях говорили какую-то несуразицу, я ничего не понял толком.

– Несуразица и произошла. Вылезли под Звенигородом, красивые места. Пошли пострелять, ну, на самом деле, на природу вышли. Марат выдал всем по ружью. Сперва стреляли вообще по банкам, потом подошли мертвяки. Унюхали, верно. Стреляли уже по ним. Нет, сперва, Марат приказал всем сесть. Ну, в смысле, по машинам. Потом поехали: стреляли из окон, давили. Было весело, вообще-то, – но на лице снова ничего не отобразилось, это было похоже на неудачный дубляж: Ноймайер лишь открывала рот, а слова за нее произносил кто-то другой.

– А дальше? – Рита посмотрела на него пустым взглядом. Но продолжила после недолгой паузы.

– Дальше все погнались за горсткой мертвяков. Вообще-то далеко отбежали, так конкретно метров на двести, на самом деле. Ну, от машин. А лесок, березняк, мы как-то растерялись. В смысле, потеряли друг друга. А мертвяки… наверное, это была засада. Они сразу полезли со всех сторон, вообще. Все побежали к машинам. Потом посчитались. Не было Лены…. Кто попал в нее я на самом деле не знаю. Я… – и резко замолчала.

– То есть, ее убили?

– В нее попали, а потом не смогли найти. Решили уехать. Уже темнело. Долго искали, на самом деле.

– И все? – осторожно спросил он. Ноймайер кивнула.

– Я испугалась. Мне кажется, я ее видела. А попасть могла и Шеффер, и Голубчик, и вообще любой. Я сразу ее потеряла из виду. Хорошо больше никто не пострадал.

Она замолчала, молчал и Микешин. Спустя какое-то время прибыла Света, радостно сообщив, что выучила все, что требовалось. Ноймайер немедленно встрепенулась, подруги обнялись.

– Ты уйди минут на пятнадцать, – запунцовев, попросила Шульгина. – У нас дело.

Появившийся минутами позже в дверях Антон только чертыхнулся.

– Это становится традицией. Ваш внезапный секс меня так задолбал… знаешь, Свет, раз на то пошло, в следующий раз тебе придется трахаться с Даной Шеффер.

– Она замужем… но я попробую уговорить.

– Попробуй, – зло произнес Антон, вместе с Кондратом, отправился к себе в кабинет. Там его уже ждал Марат Бахметьев. В белой майке, обнажавшей щедро, до самого локтя витиевато татуированное плечо, похожее на персидский ковер, в черных кожаных штанах с большой стальной пряжкой с черепами, в остроносых лакированных ботинках так и сиявших при свете бра, владелец храма больше походил на заштатного стриптизера или известного футболиста на отдыхе. Он сидел в кресле Антона, задрав ноги на стол, и курил сигару, совершенно не идущую к его клоунскому наряду.

– Все готово? – спросил Марат, оглядывая Кондрата. – Чего ты его еще не одел? Время поджимает, без четверти одиннадцать.

– Три минуты, – заверил Сердюк, хватаясь за Микешина.

– Укладывайтесь за две и вниз, я не хочу подводить компании. Ты даже не представляешь, сколько они заплатили. Если что-то пойдет не так, я…

– Я в курсе, уже смазал вазелином, – Антон предпочел немедленно убраться в гардеробную. Пока Кондрат переодевался, Антон судорожно искал посох, потом выскочил в коридор, через минуту вернулся, сжимая драгоценный артефакт. – Марат, зараза, чуть себе не присвоил. С него станется шутки шутить. Ты готов? – Кондрат кивнул. – Пошли покажемся.

Они вернулись в кабинет – Марат не переменил позу, по-прежнему восседая за столом Антона. Критически осмотрев Кондрата, он раздавил сигару о край пепельницы и кивнул.

– Голос можно не показывать, я уже слышал в прошлый раз. Все, давайте, ловите девчонок и вперед. Да, скажи Хохлову зайти сюда, на пару слов. Мне текст концовки не нравится.

– Но он уже начал вводную, – Марат прислушался, в самом деле, диктор сообщил зрителям, о начале действа «обретения новой верховной жрицы нашего великого бога». Помост танцевавшие уже освободили, ведущий начал нагнетать, как и в прошлый раз, обстановку, рассказывая о трагической гибели Лены Домбаевой в таких чертах, что пробирало до костей.

– Вот черт, ну пусть потом, в паузе, подойдет. Я черкну несколько строк. А вы не стойте столбами, живо вниз. Девчонки уже построены, и кстати, где Ноймайер и Шульгина? Я ни на одной камере их не вижу.

Антон спохватился, бросился вниз. Рита уже закончила с внезапным сексом, они со Светой стояли внизу, как раз под камерой наблюдения и напоследок целовались так, словно разлучаются навек. Сердюк подхватил и их, вытащив как раз ко времени, когда ведущий объявил о начале церемонии. Пожелав ни пуха, ни пера, помчался назад. Вернулся и отдал посох жрецу. Кондрат постучал в двери. Возвестил о своем прибытии.

Далее пошло по накатанной. Обряд следовал один за одним, Рита хорошо выучила текст и шпарила как по писанному. Зал бесновался, требуя скорейшего принесения жертвы, камеры не успевали вращаться, запечатлевая ликование собравшихся. Света стояла в сторонке, и главное, пока не портила общей картины, тем временем, Кондрат занялся лебедкой. Пристегивая Ноймайер, Микешин оглядел храм. Отчего-то ему в голову пришла странная мысль, будто он участвует не то в гекатомбе в храме Нептуна, не то в амфитеатре приносит в жертву христианскую мученицу.

Он содрогнулся. Зал завел и его, Кондрат торопился опустить Риту в глубины колодца, он сам едва понимал, что делает. И, главное, почему именно мысль о христианской мученице пришла в голову, совершенно неясно, ну да, Рита крещеная, но не более того, здесь все крещеные, но не более. Пожалуй, даже он не более.

От последней мысли стало не по себе. У Кондрата подогнулись колени, он едва сумел справиться с пультом, нажать нужную кнопку. Под ликование вконец озверевшей толпы Ноймайер скрылась в колодце. Оттуда ответно донеслось эхо ее не то испуганного, не то восторженного голоса – визги, свист и вой не смогли перекрыть его. Храм Ктулху открывал самые черные стороны человеческой души, как-то разом выворачивая ее наизнанку у всех присутствующих, и тогда безумство становилось искренней радостью, а плохо скрываемая ненависть олицетворяла восторженное поклонение.

Он провел в храме две мессы. И все это время храм давил на него, поглощал его, засасывал в себя. Когда Ноймайер скрылась в зеве колодца, коснулась земли, и прошла к люку, он поднял голову и возопил о жадной страсти в кои-то веки проснувшегося бога к своей верховной жрице, о радости их слияния и о фонтане жизни, долженствовавшем завершить их краткий, но плодотворный союз. Внизу зарокотало, зашумело – то колодец стремительно наполнялся речной водой. Толпа заорала, глоток уже не хватало, скорее, засипела, и звук этот на пределе человеческих связок невольно заставил Кондрата содрогнуться всем телом и прижать к себе посох – или самому прижаться к посоху, а Светлане подбежать к нему, словно и она искала укрытия от людей, разом превратившихся в злейших своих противников, разом омертвевших в жутком храме, вывернувшим наизнанку их дырявые, рваные, никчемные души настолько, что их носители разом превратились в живых мертвецов.

А впрочем, его душа ничуть не лучше иных душ собравшихся. Или на ней не лежит непрощаемого греха? Или он забывшись, посчитал себя действительно избранным, вечным жрецом, которого не коснется, не коснулась участь собравшихся? Участь мертвого, позабывшего свою суть и тщетно прикидывавшегося, на потеху Всевышнему, живым.

Вместе с шумом воды, стремительно заполнявшей колодец, до его слуха донесся глухой стук, затем вскрик, а затем – он едва успел отбежать – фонтан воды извергся из колодца, щедро оросив всех собравшихся. И  в фонтане том, – «семя Ктулху», возопиял Кондрат, повторяя слова сценария, «долгожданное семя Ктулху оросило нас», – была выброшена из черного зева Рита Ноймайер. Обнаженная, она неловко ударилась о край колодца, и сползла лицом вниз на помост. Ее черный балахон плавал в центре враз успокоившейся воды.

Тишина обуяла храм, разом заткнув рты омертвевшим участникам действа и собравшимся всем, истинной смертью. Минута шла за минутой, растягиваясь в вечность, но Рита Ноймайер не шевелилась. Кондрат медленно, едва заставив себя, подошел к ней, склонился над бездвижным телом, чьи руки навек вцепились в холодный мрамор помоста, потрогал пульс. Повернул голову, к ужасу своему замечая сколь легко далась ему это действие. Мгновенно, он понял все и отступил.

И, все еще во власти храма, по-прежнему проникнутый насквозь его тяжкой, липкой атмосферой несдерживаемых желаний, он поднялся на ноги, стукнул посохом о край помоста и обернувшись к собравшимся, медленно, звучно, прокричал во весь голос:

– Жертва не принята!

Молчание было ему ответом. Все такое же, тревожное ничем не прерываемое молчание. Кондрат медленно подошел к краю помоста. Ступеней он не увидел, спрыгнул так. Первый шум донесся до него из-за плотно сомкнутых дверей. Какие-то хлопки. Он напряг слух и догадался.

За ненадобностью в подсобных помещениях убивали истинных живых мертвецов. Для представления в роли стражей Ктулху они оказались не надобны.

64.

Валентин все же нашел ее. Выждал момент, когда Яна вернулась домой и зашел следом. Он не был уверен, конечно, что огни именно ее квартиры видел вчерашним вечером, но решил рискнуть. Ошибся, но ненамного. Открывшая ему женщина средних лет в застиранном халате указала на противоположную дверь. Звонок не отзывался, верно, не работал, Тихоновецкий постучал. Долго ждал ответа, наконец, Яна открыла.

– Снова, – тихо сказала она. Валентин так и не понял, вопрос это или констатация факта. – Ну проходи, что ж теперь.

Он вошел, протиснулся в крохотную прихожую новой кособокой многоэтажки, которую волею судьбы, вернее, ее неблагосклонности, выбрала себе в место обитания его бывшая возлюбленная. Столь давно бывшая, что казалось, все их прежние отношения быльем поросли. Ан нет, достаточно было вчера ее увидеть, чтобы разом вспомнить все, прочувствовать, и ощутить тот самый горький осадок, что лег на сердце столько лет назад.

Ему помогло только снотворное. Оно действовало и сейчас, или Тихоновецкому лишь казалось что действовало. Голова была пустой, бессмысленной, и бесчувственной. А потому разговору ничего не мешало, даже сердце на ускорило стук, когда он присел напротив Яны на старый диван, который хорошо помнил, и задал первый вопрос.

– Как ты сейчас?

– Как видишь, – тихо ответила она. – Может, выпьешь?

Он покачал головой. Яна все равно достала из бара бутылку портвейна, самого дешевого, налила себе, Тихоновецкий не сводил с нее взгляда. Она проглотила содержимое рюмки одним махом, словно это была вода, и посмотрела на гостя. Взгляд постепенно начал мутнеть, расплываться.

– Ты одна? – она только кивнула. Отставила бутылку на край журнального столика. – А родственники?

– Никого. Константин приходил, всех забрал. Не хочу говорить на эту тему. Я… – и замолчала. И после паузы: – А ты как? Как твои?

– Нормально. Я теперь с ними живу.

– Как тогда. Помнишь, ты всегда ко мне прибегал, когда не мог своих из дому вытурить. Ну как было тебе отказать. Ты же мастер уламывать девушек. Небось и таким же и остался…. – он хотел перебить, но Яна не дала: – Да знаю я. Кто у тебя теперь?

– Никого, – и для убедительности покачал головой.

– Да брось, не поверю, чтобы ты…

– Серьезно, никого. После тебя… я два раза пытался. Но надолго не смог.

– Я помешала, – он кивнул. – Вот ведь бяка. Никак не выкидывается. Ну прости, Валька, видимо, здорово ты тогда втрескался.

Голос сорвался, сфальшивил, Яна замолчала.

– Это ты меня прости. Мне не следовало бы…

– Меня находить снова. Да, не стоило. Но раз нашел, что поделать.

– Я просто не мог не проведать тебя.

– Почему? Нет, не говори. Иначе я начну мучаться, что все так вышло. Еще больше, чем сейчас. Я только заглушила, а ты хочешь снова все расковырять. Знаешь, как это больно.

– Знаю. Мне тоже было непросто проститься с тобой. Ведь прощался-то навсегда, даже сейчас я не…

– А мне? – Яна успокоилась. Заговорила ровно, будто читала заранее заготовленный в памяти текст, не испытывая ничего. Валентин внимательно посмотрел в ее глаза, она не отводила взор. Пустая поверхность, под которой скрывалась бездна, лишь слегка затуманенная алкоголем. Опорожнила она всего ничего, а уже повело. Тихоновецкий невольно вздрогнул. – Мне ты думаешь просто сейчас жить. Хотя нет, что я говорю, жить. Смешно. Существовать. Избывать день один за одним. Видишь как оно вышло: сперва рассталась с Федором, знаешь, он очень любил меня… или мне казалось, что любил. Так сильно, что частенько бил. Просто так, ему думалось, иначе я не смогу остаться с ним. Он же ведь стерилен. А ребенок от тебя. Он все время думал, что я сохну по тебе в браке. А брак по расчету. А расчет все равно замыкается на тебя. Все тогда замыкалось на тебя. А он действительно меня очень сильно любил. Однажды чуть не раскроил голову, чуть не сел, мне с едва удалось убедить милицию, что я сама ударилась головой. Он плакал, первый раз я видела, как он плакал. Это страшно, когда так плачут. Наверное, я не смогла бы второй раз подобное вынести. Да и он не смог. Поэтому мы и расстались. Я уехала. Обратно.