Текст книги "Осада (СИ) "

Автор книги: Кирилл Берендеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 73 страниц)

– А, ты об этом. Я не верю.

– Ты Тетерева наслушалась.

– Нет, жизни насмотрелась. Никогда не верила, сейчас тем более. А если бы верила – мой бог был бы чудовищем. Вроде того Ктулху, которому жертвы по телику приносили. Видимо, он как раз и проснулся и поднял свои легионы, – и неожиданно, – А твой бог, разве не чудовище?

– Почему? – одними губами спросил Микешин. – Почему ты думаешь, что это Он?

– Я не думаю. Я спрашиваю. Ведь ты в Него веришь, значит, думаешь, он должен как-то отреагировать на случившееся. Или вообще устроить все это. Или ты считаешь восстание проделками сатаны?

– Скажу честно, я не сильно верю в дьявола. И вовсе не считаю, что это Его рук дело, – поспешил сказать Кондрат, пока Настя его не опередила с очередным кощунством. – Скорее всего, пока еще не объясненный наукой феномен, возможно, нечто подобное происходило и ранее, а может, на человеческой памяти, скажем, десяток тысяч лет назад, но только тогда все закончилось иначе, потому как племена были малочисленны и разрозненны, а в ту пору не хоронили как сейчас.

– Странно, как в твоей голове совмещается теория эволюции с книгой Бытия? Или в библии всему может найтись объяснение?

– Наверное, всему. Это такая книга, в которой…

– Я читала. Поэтому давай сменим тему. Я вижу тебе хочется, давай поговорим снова обо мне.

– Кажется, ты не понимаешь, чего мне хочется.

– Я чувствую, чего. – безапелляционно отрезала она. – Можешь поверить мне на слово. И потом я не договорила. Я рассказывала как приехала в Москву, провалила экзамены, возвращаться не хотела, и мне было сделано предложение, от которого я не стала, все прекрасно понимая, не стала отказываться. Почему? А просто мне это не то, что нравилось, мне это надо было. Да, представь, надо. Я уже давно подсела, с четырнадцати лет, понимаешь, какая штука, два года назад меня изнасиловали. Двое каких-то подонков лет восемнадцати, наглотавшихся таблеток. Вернее, они думали, что насиловали меня. И я поначалу так думала. А потом, когда они пошли по второму заходу, я не стала сопротивляться, они думали, что сломили меня, а мне… мне понравилось. Да, было больно, было страшно, но мне это понравилось, представь.

– Не могу, – признался он.

– Я кажусь тебе чудовищем? Ну да ладно, ты ж хотел спасать, так слушай. Мне понравилось, и я совратила одного парня, который за мной ухаживал, ну как можно ухаживать в четырнадцать лет, ах нет, тогда ему было всего тринадцать. Но он уже занимался онанизмом, я видела, можно сказать, я застукала и предложила, нет, настояла. Толку от него все равно не было, потому мы расстались. Потом я нашла себе другого, повзрослее, потом его брата, на три года старше, потом… тебе всех перечислять или хватит? Ладно, хватит, – вместо замершего Кондрата ответила Настя. – Потом я поехала в Москву. Без секса я обходилась месяца три, нет даже больше. У меня началась депрессия, я резко поправилась… слушай, можно винить, что угодно, но своим непоступлением в институт я обязана отсутствию партнера.

– И все?

– Да, а что? Я плохо занималась, голова была забита только этим, во сне приходили мысли самые мерзкие. Девчонки говорят, я кричала и материлась, со мной вообще невозможно было находиться ночью в одной комнате. Кто-то сказал, что у меня гормональное расстройство. Не хватает тестостерона. Тогда я пошла в соседнюю общагу. Следующий экзамен сдала на «хорошо», но это уже не спасло. Один из тех парней, узнав о моем непоступлении, вспомнил о некой тете Люсе, бандерше, ну, мамочке, чтоб тебе понятней, – пауза, Настя жестко усмехнулась. – Когда я вернулась, моя тетка, узнав о проблеме, решила заняться мной лично. Продавала у заправки, где работала. Сука была еще та, – неожиданно резко добавила она и снова замолчала. А помолчав добавила, снова резко сменив тему и тон: – Словом, я не Сонечка Мармеладова. А ты не Раскольников. Кажется, тебе такие аналогии на ум приходили.

Он посмотрел на Настю пристально, та будто читала его мысли, причем с необычайной легкостью. Медленно кивнул. Настя поднялась, огляделась по сторонам. Милиция потихоньку сворачивалась, наступало темное время суток, потому работники правоохранительных органов спешили укрыться на блокпостах.

– Ладно, защитник, пошли домой, – сказано было с легкостью и вполне беззлобно, Кондрат поневоле улыбнулся Насте, впрочем, в ответ ничего не получив. – Или ты может еще будешь?

– Нет, пошли, – он покачал головой, девушка заторопилась в СИЗО, где с порога же поспешила отдаться на растерзание Тетереву. А уже потом, удовлетворенная, смахивая мокрые пряди волос со лба, рассказывала про милицейские патрули и кордоны. Все готовились встречать беженцев с Орла, по слухам к Бутову подходила масса около ста тысяч не то человек, не то мертвецов. Ежеутрене в ту сторону улетали вертолеты, долго барражировали, нарезая круги, к концу недели они стали видными на горизонте, а потом возвращались на базу, их место занимали штурмовики, днем, после полудня, отправлявшиеся в ту же сторону. В пятницу и субботу поднявшиеся прямо с Варшавского шоссе и через полчаса-час, севшие туда же. Слухи рассказывали, что все аэродромы, кроме Люберец, уже пали, авиации попросту негде развернуться, посему приходилось прибегать к столь экстремальным способам ведения войны. Столь отчаянным способам.

Колонна добралась до окраин Бутова вечером в пятницу, всю ночь где-то неподалеку на шоссе шли бои, потом стрельба и разрывы бомб и ракет сместились одновременно на восток и запад, будто раздвоившись. Наутро слухи подтвердились. Зомби не стали трогать Бутово, вместо этого, обошли поселок стороной, продвигаясь в сторону Солнцева одни и к Косино другие, соединяясь с другими подходящими ордами мертвецов, затягивая вокруг Москвы глухую петлю.

Впрочем, обитателям Бутова стало не до подобных новостей. Вечером в поселок прибыли новые тысячи беженцев, утром вся эта масса, зашевелившись, колонной двинулась к блокпостам. Тетерев подал сигнал своим, лучшего времени для прорыва просто не придумаешь.

Кондрат всю ночь провалявшийся практически без сна, с усилием поднялся с пола. Голова болела, соображал он плохо. Ночью, во сне ему виделась Настя, то в самом неприглядном свете, то спасенная им. А еще он помнил, что молился за нее. Еще бы, ведь она больна, ну конечно, она не может ведать, что творит, ибо серьезно больна, она ведь нимфоманка, ну как же он сразу не додумался – и с этими мыслями провел ночь, в полубреду, в полусне, в полумолитве.

Микешина пришлось подгонять, он спохватился, побрел вслед за остальными, СИЗО стремительно очищалось, народ зашевелился и с самого раннего утра, стал собираться на прорыв.

Это понял и ОМОН и внутренние войска, скапливающиеся людские массы они пытались рассредоточить, или хотя бы не дать слиться ближе к «пятому кольцу» на шоссе в единую сметающую все на своем пути толпу, однако, силы слишком явно были неравны, ОМОН отступил, перегруппировываясь к блокпостам на слиянии Варшавского и Симферопольского шоссе, а так же к началу улицы Поляны, где так же находилась развязка с МКАД, уже не действующая, перегороженная, но все равно являвшаяся объектом для частых нападений. Туда же подтянулась и практически вся бронетехника с района, долженствующая вразумить самых ретивых из переселенцев. Часть осталась, пытаясь навести малейший порядок на прилегающих улицах. Волны людские прокатывались стороной, обходя, вроде бы и обращая внимание, но не веря, что действительно выстрелит. По крайней мере, те, кто прибыл из дальних мест, шел безоружными, прочие же, пробывшие здесь какой-то срок, или уже наслышанные о единственном способе продавить оборону, несли столько оружия, сколько могли взять и такое, каким умели пользоваться. Шли молча, изредка оборачивались по сторонам и давали друг другу, кого знали, ведомые лишь им одним знаки. Если их пытались задержать, либо останавливались, либо скрывались в толпе.

У Тетерева и компании так же обнаружилось порядком оружия, откуда оно взялось, Кондрат не имел ни малейшего понятия. Даже Настя и так вынула из сумочки и пихнула во внутренний карман джинсовой куртки «Вальтер». Видя, что один только Микешин идет без ничего, Тетерев оглянулся на Вано, тот понял командира без слов и протянул дьяку в изгнании небольшой, странного вида пистолет.

– ГШ-18, у местного парня на рынке выменял, – произнес тихо он. – Держи, все равно лучше для тебя не найти. Отдачи нет, – Микешин хотел было спросить, нет ли какой загвоздки в оружии, больно непривычен глазу казался пистолет, больно легким на вес был, ложился в ладонь так, что Кондрат невольно вздрогнул – из такого не захочешь, а выстрелишь. – Да не дрейфь, просто нажимай на крючок и все. И не направляй на людей. Только на ментов, – и он хохотнул собственной шутке. И как-то сразу замолк, подавленной общей тишиной.

Мимо них, уже по тротуару, все полотно Варшавского шоссе заполнилось людьми, проехал БМП, за ним еще один, все в сторону области. Видимо, пытались оценить обстановку. Невдалеке послышался рокот винтов, в небе показался вертолет.

– Быстро очухались, сволочи, – буркнул кто-то из толпы и снова замер в едином молчаливом порыве продвигаясь все ближе и ближе к заветной цели, уже различимой в утренней дымке, нависшей над многоярусной развязкой. Солнце быстро поднималось, холодное сентябрьское солнце, оно лишь мутно высвечивало сквозь волглую завесь тумана дорогу и окрестные здания, не разгоняло тени, а лишь сгущало их. День обещался ярким, на небе уже сейчас не найти ни одного облачка и уже не так холодно, как в начале пути. Настя расстегнулась, Тетерев прижал ее к себе, щурясь на вздымавшееся над лесопарком, за которым виднелись какие-то заброшенные заводские строения, унылое, белесоватое светило, прошептал что-то на ухо, она кивнула охотно. Внешне они были обычной парой, ничем не выделявшейся на фоне других, шедших поодаль и рядом, заурядными любовниками, коих вокруг тысячи и тысячи, сорванные с прежних мест обитания и выброшенные в дивный новый мир, до которого еще надо было прогрызть дорожку зубами и ногтями, заплатив, быть может, немалую цену за свой отчаянный поступок. Все они двигались почти нога в ногу в новый Вавилон, последний из Вавилонов, оставшихся на этой земле. Разве что Тетерев нервно покусывал губы и чаще других оглядывался на ледяной восход, на вздымавшееся упругое, белесое солнце, которому здесь, неподалеку уже заготовлена новая гекатомба.

Мимо проехал еще один БМП, следом за ним две машины десанта. Кажется, толпу хотели взять в клещи, впрочем, что толку, их слишком много шло на прорыв, слишком много. Через несколько минут до их слуха донеслась беспорядочная стрельба. Тетерев покачал головой, нервно дернулся и еще сильнее прижал Настю к себе. Та, совершенно размякнув, ничего не видела и не слышала, чувствовала только это грубое прикосновение, только руку, прижимавшую к груди и размеренно бьющееся сердце под спортивным костюмом.

Стрельба не утихала, но ответа все не было. Наверное, мертвые подошли вплотную к толпе, их просто пытались отогнать. Значит, уже не рассчитывали сдержать прорыв, принимали меры безопасности.

Заговорил пулемет БМП. Зарокотал, гул пронесся над головами и затих внезапно. Снова стрельба одиночными, очереди тут неуместны, и новая порция тишины. Они продолжали двигаться вперед, медленнее, чем раньше, вероятно, голова толпы уже остановилась перед надежно охраняемым заслоном на въезде в город.

– Гражданин начальник, – изумленно воскликнул Тетерев, пытаясь изобразить на лице приветственную улыбку. – И ты тут. Тоже решил в кольцо перебраться?

Мужчина порядком за сорок, одного с ним роста, но иной конституции, сухой и жилистый, шел неподалеку; услышав слова авторитета, усмехнулся в ответ, подошел поближе, увидев его, банда почтительно расступилась, вероятно, и им он был знаком не меньше. Тетерев представил мужчине Кондрата и Настю, посмотрев на девушку, тот качнул головой, и спросил, будто бы рядом никого и не было:

– А она твоя подружка или так?

– Или так, – тут же ответил Тетерев, странно усмехнувшись в ответ, Настя нервно дернулась, но смолчала, Кондрат посмотрел на нее искоса, сжал губы, поняв, что Тетерев не обещал ей продолжения истории в Москве. Оно и логично, банда пойдет в одну сторону, а подружка в унылые осенние ночи. Дьяк, невесть как прибившийся к ним, в третью. Затем Тетерев представил собеседника:

– А это последний честный мент, какого я знаю, и тот уже в отставке. Гражданин начальник Михалев.

– Далеко путь держишь? – спросил Михалев, оборачиваясь на банду, впрочем, те молчали и довольно странно смотрели на своего вожака. Тетерев помолчал, тоже глянул в ответ на подельников и, пожав плечами, заметил:

– Можно сказать, провожаю.

До развязки оставалось не больше километра, она уже выплыла из тумана, полуразрушенное трехэтажное сооружение, ощетинившееся тяжелым оружием бронетехники, загороженное бетонными плитами, блоками, стальными решетками, мешками с песком, земляным валом и рвом. Добротное сооружение, способное выдержать не одну атаку. И тем не менее, не один уже раз прорываемое толпой беженцев.

Настя резко обернулась. Прижалась, оттеснив Михалева, к Тетереву.

– Ты все же сдержись слово, сдержись, несмотря ни на что? – он не отвечал. – Зачем, объясни еще раз, тебе это все?

– Извини, – тихо ответил тот. – Но мне как раз всего этого и не надо. Я просто тебя провожу и…

– А там мне что делать, скажи? Без тебя.

– Не надо. Ты и сама знаешь, что делать. Попробуй выжить хотя бы.

– Но без тебя.

– Без меня. Это не так сложно, как ты думаешь.

– Ты издеваешься надо мной, – она уже кричала, не сдерживаясь, никого не стесняясь. Впрочем, на нее никто не обращал внимания. В толпе они были, словно в пустыне. – С самого начала издевался. Как встретил. Решил пригреть. А теперь…. Милый, – это было сказано с заглавной буквы, тихо, но так, что всякий услышавший, вздрогнул, не стал исключением и сам Тетерев. –  Милый, давай пойдем дальше. Не оставайся тут. Ну зачем тебе это все? Зачем?

Тетерев упорно молчал, продолжая двигаться, молчали и его дружки, Микешин и Михалев, немного отстранившийся, давший спокойно выплакаться последний раз Насте на груди своего сиюминутного любовника.

– Скажи, зачем ты из меня делаешь вестника смерти. Ведь я знаю, что с тобой будет, почему ты остаешься. Ведь завтра тут одни развалины и мертвые останутся. Ты знаешь, я знаю, ну почему ж не хочешь. От меня все уходят туда, все, родители, друзья, приятели, любовники, знакомые и незнакомые, все, с кем бы ни переспала, с кем бы ни перемолвилась словом, все уходят. И тот, что мне цветы подарил, и тот, что из Рязани вывез. Никого больше нет. Теперь ты… – голос становился все глуше и глуше, пока не оборвался. Настя замолчала, неожиданно резко отстранилась от Тетерева и пошла одна.

– Я провожу тебя до Москвы, посмотрю, чтоб ты благополучно пересекла границу. На этом все равно мое время закончится, уж извиняй, – он вздохнул и добавил: – Прости, мы ведь обо всем договаривались, еще вчера, позавчера. Ты согласилась, – Настя не ответила, Тетерев посмотрел на нее и замолчал сам. Так они добрались до развилки, по дороге стали попадаться брошенные блокпосты – все войска отошли к эстакадам, валам и рвам, бетонным глыбам, к своей крепости, из которой и поджидали пришлецов. До рубежа оставалось всего ничего, пара сотен метров. Тех метров, что еще предстояло пройти.

Толпа остановилась, глядя на ощерившиеся мелкокалиберными пушками и крупногабаритными пулеметами ворота в новый Вавилон. Задние еще напирали на передних, но первые уже встали, прикидывая, каковы окажутся их шансы на преодоление этой преграды, сколько человек поляжет, прежде, чем войска отойдут, решая, что свою задачу на сегодня выполнили. Где-то заклацали передергиваемые затворы автоматов. На мгновение их заглушил шум пролетевшего «Ми-28», вероятно, возвращавшегося с рейса, – под крыльями уже не осталось ракет, вероятно, и тридцатимиллиметровые гранатометы тоже были пусты, в любом случае, жуткая боевая машина двигавшаяся в столицу на крейсерской скорости, не сбавила оборотов, не снизилась, лишь чуть сменила траекторию движения – минута, и вертолет уже исчез, затерялся среди строений внутри «пятого кольца».

Тишина продолжалась недолго, едва вертолет исчез, как из толпы донеслось предупреждающее шипение, хлопок – и приведенный в действие гранатомет, судя по крикам, обжегший струей газов кого-то из неосторожных зрителей, неосмотрительно оказавшихся позади него, ударил в угол ближайший блокпост. Разрыв шарахнул по ушам, бетонная крошка полетела во все стороны, где-то, уже с противоположной стороны, застрочил пулемет, странно, сперва в воздух, словно, лишний раз предупреждая. Толпа бросилась к ближайшим развалинам, надеясь укрыться, впрочем, не вся толпа, кто-то на грузовике, попытался таранить стрелявший блокпост, в последний момент выпрыгнул, но неудачно, сам же попав под колеса тяжелой фуры, двигавшейся следом. Сгоревших автомобилей вокруг крепости находилось в избытке, скорее всего, всякий раз толпа прибегала к подобному средству воздействия, как самому проверенному и надежному.

Тетерев рванулся к полуразрушенному дому, что они только прошли, за ним находились пруды, именно туда они и направились, бегом, как можно скорее, вслед за остальными, он отчаянно пригибал Настю к земле, чтобы…

Взрыв потряс небо и землю. Немыслимое количество тротила подняло фуру, врезавшуюся в ежи, в нескольких метрах от блокпоста, а следом и все металлоконструкции, находившиеся подле, волна сдвинула, словно костяшки домино, плиты поста, часть, не выдержав, рухнула внутрь, шквальный огонь, ведшийся по машине, прекратился немедля. Огненный шар прокатился по округе, выжигая всех, кто не успел укрыться, не разбирая, своих и чужих. В тот миг замолчало все, на несколько мгновений воцарилась тишина.

А затем БТРы задергались, зафырчали. И начали медленно отходить, освобождая дорогу. Сегодня они действительно не собирались сдерживать толпу до последнего, не собирались сражаться со стотысячной массой людей. Предпочли просто обозначить сопротивление. И удостоверившись, что потери с обеих сторон имеются, вполне достаточные для обозначения прорыва, пропустили, выбросив белый флаг, покрытый кровавыми пятнами.

Все знали, что внутренним войскам был отдан приказ самого министра держать Москву от беженцев, сколько возможно, отходить только в крайнем случае. Словно в издевку над здравым смыслом, приказывающее всякий раз сражаться со своими, ради своих, совершеннейшая бессмыслица, и в то же время, апофеоз властного всеподавляющего командования, не только солдатами, всем оставшимся, да и прежде имевшимся миром. Апофеоз самой власти, забившейся в самый центр столицы, оградившейся дополнительными кордонами от простых смертных и смертных, уже принявших свою смерть, ее царствования, ее безумного, бесчеловечного, бессмысленного всесилия.

И все же приказ исполняли. Такие же вроде бы люди, как казалось на первый взгляд. Только давно уже мертвые, и совсем иначе, нежели зомби. Не снаружи, глубоко внутри, именно там начиналось их медленное гниение, их распад, поражавший сперва головной мозг, разрушавший его, и когда тот был окончательно разрушен, оставался лишь спинной, способный воспринимать команды, пусть самые безумные, и действовать по уставу, пускай он уже потерял всякий смысл, тупо сжимать автомат Калашникова и высчитывать свои и чужие потери, дабы потом, на поверке, отчитаться в исполнении, получить благодарность, повышение, отрапортовать и снова действовать строго по инструкции, ни на йоту не отходя от спущенного с самого верха постановления. Да и те, кто прорывались, тоже принимали эти условия, соглашались на гекатомбу, и высчитав необходимое количество павших, заживо сгоревших при взрыве фуры, увидев, как разъезжается тяжелая техника, перемалывая хрупкий асфальт точно сахарную пенку, возликовали, позабыв, позапамятовав напрочь об усопших, бросились вперед, не разбирая дороги, жаждая одного – пройти. Ведь жертвоприношение холодному московскому солнцу сделано, потери имеются, все согласно постановлению, значит, можно не бояться, можно считать себя уже частью нового Вавилона, жадно пожиравшего всякого, вошедшего в него.

Тетерев поднялся, поднял на ноги Настю. Они поспешили к открытой амбразуре, постоянно оглядываясь на пробегавших. Толпа с ликованием, криками, истошными воплями, напоминавшими те, что бывают на стадионе во время футбольного матча, рванулась вперед, вся многотысячная масса людей бросилась в открывшуюся дверь в столицу, не разбирая дороги. Им казалось, что жертв мало, а потому никто не обращал внимания на тех, кто оступился или растерялся, или упал – их затаптывали без чувств, без сомнений, видя и ощущая лишь одно, думая лишь об одном – как бы успеть, как бы прорваться, ведь ворота в любой момент могли закрыть, едва только толпа начнет редеть. Последним всегда не хватало времени, таков уж закон «пятого кольца», даже затоптанные вставали, живые или мертвые, непонятно уже, и шли следом, также пытаясь успеть.

– Все, пора, – тихо сказал он неожиданно останавливаясь, когда до блокпоста оставалось всего ничего. Настя стояла на месте, будто не слыша. – Пора, уходи, – повторил Тетерев чуть громче. Она не пошевелилась. Тогда он скомандовал своим: Вано взял ее под руки, и довольно грубо потащил к бурлящему потоку. – Только осторожнее, смотри, не споткнись. Береги ее, за проход головой отвечаешь.

– Ты боишься, потому что тебя на проходе засечь могут, ну скажи, там ведь твоя физия распечатана, да? – закричала Настя в отчаянии. Тетерев молчал, подав знак, еще раз попрощался, попытавшись поцеловать руку, она судорожно отдернулась. Тогда Тетерев кивнул Вано, как новому главарю их банды, тот кивнул, увлекая за собой Настю, она пыталась возражать, пыталась вырваться, кричала что-то, о любви и предательстве, но ее крикам лишь вторила обезумевшая от долгожданного счастья толпа, наконец, она поглотила и банду, и дьяка, старавшегося не отстать, буквально пожрала их, еще некоторое время Тетерев мог видеть высокорослую фигуру Вано, но затем пропал и он. И только через несколько минут из столицы донеслись два хлопка, совсем негромких на фоне громогласного безумия. Тетерев облегченно вздохнул и повернулся назад. Некоторое время постоял, сторонясь толпы, а затем отправился к полуразрушенному дому, крайнему, еще заселенному, вернее, заселенному до этого прорыва, сейчас в нем не оставалось ни души. Мимо текла толпа, крича и ликуя, бесчисленные тысячи проплывали перед его взором, он не видел и не замечал никого, отправляясь все дальше и дальше от столице, все глубже в Бутово.

Через некоторое время к нему присоединился Михалев.

– Проводил? – несколько удивившись явлению авторитета, спросил бывший оперативник. Тетерев кивнул. – А чего так?

– Ты меня знаешь. Предпочитаю напоследок остаться в одиночестве. А ты?

– Как видишь, мы с тобой схожи, – тот усмехнулся невесело, кажется, и так все ясно, без лишних слов. – Да тут мы не одни, кто предпочел. Как видишь, народу остается порядком. Знаешь, что это мне напоминает?

– Без понятия. Мне кажется, в каждом городе найдется хотя бы несколько человек, кто не уйдет. Неважно, почему, просто не уйдет. А тут его никто насильно упрашивать не будет, напротив, спасибо скажут.

– Я говорил про Мологу. Был такой городок на пути Беломорканала. Когда строили, оказался на месте будущего Московского моря, ну, Рыбинского водохранилища. Всех конечно выселили, это же тридцатые, но вот тремстам удалось остаться.

– Удалось? – невольно спросил Тетерев.

– Приковали себя цепями к домам, колодцам, и так и ушли под воду. Раз в несколько лет Молога поднимается из воды… как Китеж какой, – он хотел еще что-то сказать, но передумал и промолчал. Тетерев вздохнул.

– Вот это теперь наш Китеж. Полагаю, ждать недолго осталось.

– Ты торопишься.

– Честно? Хотелось бы побыстрее.

– Почему? –Тетерев вздохнул.

– Да как тебе сказать. Старею, наверное. Стал слова нужные находить.

– Ну, знаешь, в твои годы…

– Да-да, ты мешки с цементом таскал. Дай договорить. Я вот тоже пример приведу. Сидел на цепи пес, всю жизнь сидел.

– Это уже притча. Ладно, молчу.

– Хорошо ли, плохо, неважно. Просто сидел, раз посадили, исполнял обязанности, раз предложили, жил пусть не впроголодь, но и не на сытое брюхо. И так жил, покуда ему не сбили цепь и не сказали: ты свободен, иди куда хочешь. Он вышел за ограду, где провел всю жизнь, сел на скамейку, закурил и долго сидел, глядя на открывшийся горизонт. И так никуда и не пошел. Потому как обратно проситься гордость не позволяет, а идти куда-то уже сил нет и желания. Так он сидел и сидел, покуда мог, уже ничего не охранял, в кои-то веки ощутил  себя свободным от всего и всех, и все пытался понять, что же это значит. Сидел себе, курил, постигал свободу свою, от пищи отказывался. Покуда не сдох.

– Счастливый конец, – хмуро заметил Михалев. – Ты значит, так свою жизнь расписал. Странно, ничего не скажешь. Я думал…

– Знаешь, я тоже думал, что со мной хоть Вано останется, – неожиданно перебив, не менее неожиданно для себя вырвал из души частицу внутренней самости Тетерев. – Не могу я в Москву. Даже не потому, что в момент поймают, да что с того, поймают, ведь или шлепнут тут же или пошлют на баррикады.

– А тут какая-никакая свобода.

– Тут я сам могу выбрать свою смерть, – глухо ответил он. И перевел разговор: – Помнишь ту девчонку, что со мной была? Она все в толк не могла взять, что же это я ее бросаю. Верно подумала, будто я кого-то тут нашел. Или не хотела хозяина лишиться, да натурально хозяина… – он помолчал и затем прибавил: – Она ведь тоже несвободна. Тоже ищет, к кому бы пристроиться. От одного ушла, ко мне пришла.

– Все мы на поводке ходим, – неожиданно заявил Михалев. – Просто у одного он длиннее, у другого короче, у кого длиннее, тому сложно понять меру своей несвободы. Но несвободы в любом случае. Да ведь что значит быть абсолютно свободным? – без дома, без семьи, без друзей, – перекати-поле. Ты к этому так стремился? Впрочем, ты перекати-поле и есть.

– Я просто хотел умереть сам. Выбрать свою смерть.

– Ты думаешь переиграть бога?

– Я ничего не думаю. Я уже выбрал.

– Полагаю господь еще ничего не решил.

– А ты, оказывается, стал верующим. Чем ты занимался, после того, как из ментовки ушел?

– Собой. С сентября в пожизненном отпуске. А до того мебель собирал.

– Спасибо, не гробы.

– Ну кому они сейчас, – оба засмеялись невеселой шутке и двинулись в сторону Скобелевской, обратно к СИЗО. – А ты оттуда?

– Все ты про меня знаешь.

– Да нет, просто подумал, раз тут оказался, значит…

Мимо прогромыхали БМП, заглушив последние слова Михалева. Толпа спешила втиснуться во все еще отворенное окно, впрочем, на сей раз народу было столь много, что его не закрывали часов шесть. За это время оба успели добраться до СИЗО и расквартировавшись на новых местах, лицезреть последних уходящих в окно. В изоляторе стало пустынно, кажется, вовсе никого не осталось. Бросив вещи, оба снова вышли на улицу, разглядывая стихший анклав.

Бутово разом превратилось из перенаселенного подмосковного поселка, захлестываемого беженцами, в пустыню, словно по ней мор прошел. Ор и вопли утихли, на опустевшие здания навалилась ватная, тупая тишь. Дома стали черными, света не было нигде; действительно, на сей раз решили уйти все. Хотя верилось в это с трудом.

Тетерев огляделся по сторонам. Еще совсем недавно, несколько часов назад, Бутово кипело, точно позабытый на огне котелок. Кого тут только не было, из каких только мест, казалось, в этом поселке суждено собраться всем возможным личностям, самых разных наций и слоев разноликой цивилизации, спешащий на свой «Титаник». Палаточные городки, прежде занимавшие каждый свободный пятачок земли, исчезли, оставив после себя лишь зловоние да груды мусора. Дома опустели, распахнутые настежь двери и окна говорили о спешности бегства, и о том, что никто не придет назад.

Еще утром в поселок входили беженцы, пытались обустроиться, прекрасно понимая, что все это временно, в любом случае, что бы ни произошло. Еще утром они искали себе пристанище не зная, на какой срок задержатся тут, прежде чем попадут в свой долгожданный «Титаник». Они не спорили, не ссорились, большею частью лишь ожидая у блокпостов или пытаясь преодолеть «пятое кольцо» своими способами, подкопами или нахрапом, наездом. Они бродили по улицам, гадили в подворотнях, спорили и ругались в очередях за хлебом и водой; местные, казалось, уже привыкли к неизбежности их появления и смирились с их все возраставшим количеством, коему казалось, конца не будет. Но когда ворота открылись, оказались вскрыты, в нынешний, последний раз, уйти решили все. Местные и прежде уходили с беженцами, но всегда мало, а иногда и вовсе возвращались назад, словно еще надеялись на что-то. Сейчас же этим надеждам, всем надеждам разом, внезапно пришел конец. Были ли причиной слухи о волне зомби, движущейся с Орла или о бегстве армии, или о неудаче под Подольском, а может, все это в кошмарной своей совокупности, но вся человеческая масса, скопившаяся тут, внезапно пришла в движение, точно заранее подготовившись именно к этому дню. Остались единицы, те, кто хотел показать себя, те, кому некуда и незачем было уходить. Кому, не столь важно стало место своей гибели или кто действительно, как он, хотел выбрать место и время своей смерти.

И Тетерев в нетерпении, уже явственном, вглядывался в пустое шоссе, ожидая прибытия. Как ни странно, оно запаздывало. Сгустилась темень, на улицах ни зги, хоть глаза выколи. И непроницаемая тишь. Вдвоем они долго, до самой ночи, бродили по поселку, сжимая пока что бесполезное оружие. Наткнулись на санитаров, спешно бросавших найденные трупы в грузовик и увозившие куда-то в сторону города, на мародеров, решивших остаться, несмотря ни на что, благо, их никто не трогал. На милицию, прочесывающую в полной экипировке окраины Южного Бутова, непонятно, кого или что ищущую: не то мертвых, не то живых, не то тоже решившую прибрать остатки былой роскоши в свои загребущие ручки. Никто не обращал на Михалева и его бывшего подследственного никакого внимания, старались не обращать внимания на окружающих и они.

Уже собираясь обратно в СИЗО, они встретили одинокого мертвеца медленно вышедшего из дома, повертевшего головой по сторонам, он не приглядывался, а скорее прислушивался к своему внутреннему голосу, внезапно обретенному. И затем побредшего в сторону области, противу всех правил. Тетерев немедля вскинул пистолет, и столь же стремительно убрал его, будто тренировался. Михалев взглянул на него: