Текст книги "Волчьи ягоды (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 45 страниц)

Вот что она ненавидела больше всего – слабость. Полную невозможность дать отпор в случае угрозы. Да, её защищали все стороны раздираемого холодной войной Авельска. Да, по договору организации не имели права вымещать гнев на нейтралах. Да, да, да, Оля должна была быть в безопасности, однако вот её везли в самое пекло, туда, где уже завтра разразятся грозы, где неспособная сбежать девушка тут же станет – нет, не мишенью, даже для мишени слишком беспомощна, просто подвернётся на пути кому-нибудь. М-да, перспективы отстойные. И поделать тут что можно? Шанс на то, что её везут не в Третью лабораторию, мизерный, а Оля не тешила себя ложными надеждами. Оставалось верить, что её не поперёк коридора бросят, тем более, для чего-то же она понадобилась.

– Объясню мотивы, – кивнул Виас, точно угадав мысли. – Твой «Контроль влияния» весьма выгоден при операциях. Взаимодействие странностей не всегда проходит гладко, а с посредником вроде тебя это удобно и безопасно…

Это Оля помнила и сама. Да, способность у неё действительно полезная, особенно для чего-то организованного. NOTE, однако, не стало её принуждать участвовать, и в этом организация была справедливее Лектория. Плакал её нейтралитет горючими слезами.

– И, как ты уже могла догадаться, мы в курсе плана NOTE, поэтому готовимся. Не тревожься, из уважения к твоему авторитету мы не будем использовать тебя в операции. Твоя задача проще – наладить контакт одной странности с другими. Ты и сама поймёшь, о чём речь, когда мы прибудем на место.

Как из сна всплыли воспоминания об июне этого года. К ней тогда приезжал аж сам Верран, предложив поиграть с кем-то в Лектории. «Игрушка», которую он упоминал, – это и есть человек, к которому её сейчас везли? Оля усмехнулась. Действительно, Лектория упрям в достижении целей. Всё-таки забрали её силой.

Машина остановилась. Дальше шла череда никому не нужных действий, обязательных по регламенту. Ей сообщили о необходимости переодеться; Оля, сцепив зубы, заявила, что и сама справится. Принимать помощь в этом ей казалось отвратительным. Взгляды сопровождающих или даже Виаса её не смущали, но беспомощности и так слишком много, чтобы позволять себя касаться. Протянули какой-то балахон, Оля попросила резинку для волос, её вручили, тоже белую. Почему-то пленников здесь всегда переодевали. Наверно, это связано с охраняющей странностью – кажется, человек, контролировавший пленников, мог видеть всех людей в белом в пределе радиуса. Ха, неудивительно, что его в обитель лиф отправили. Здесь наверняка белых мишеней хоть отбавляй.

Белое прямое платье – «платье» в грубейшем округлении, просто широкая сорочка – сидело до колен. Оле перевязали глаза полоской чёрной ткани, но не стали сковывать руки: всё равно не могла сопротивляться. Оля сжалась, когда её подняли на руки. Её носил так папа, поднимал Михаил, бывали редчайшие случаи других – но прикосновения чужаков были ей противны, и она проглотила горечь, поднявшуюся из сердца. Терпи, девочка. Терпи. Ты сейчас не можешь ничего изменить. Но происходившее казалось мерзким, и Оля порадовалась, что глаза её закрыты – не хватало ещё, чтобы они поняли по взгляду, насколько она уязвлена. И ведь даже коляску не оставили. Угх.

Несли, несли, несли. Оля ничего не видела, держалась спокойно, хотя вся ситуация казалась ей хуже и хуже. Она нервно отсчитывала минуты, стараясь не сбиться. Сколько времени до операции? Её могут и не спасти. Скорее всего, не спасут. Оля не была ни оптимисткой, ни пессимисткой, и смотрела на мир трезво, прекрасно осознавая: когда начнутся боевые действия, до неё никому не будет дело. Возможно, её найдут, если не сожгут лабораторию целиком, но если нет – это её последний день. Оля не врала себе: ей было страшно. Но страх не отуплял её и не заставлял трястись; будь что будет. Может, она ещё на что-то способна. Только боялась, что доживёт без пользы.

– Удачи, – обронил голос Виаса где-то рядом. Повязка была небрежно сброшена прочь, Оля была небрежно сброшена на пол, за ней плотно закрылись двери; удар заставил охнуть – никакой заботы, жёсткий и холодный пол, ушиб на ключицах и плече. Оля проглотила стон, морщась, помотала головой, привыкая к яркому свету, часто моргая, и только тогда смогла чуть-чуть прийти в себя.

Всё болело и ныло. Неподвижные ноги лежали на полу и тянули вниз – давно нужно было их вообще отрезать, если они настолько бесполезны и лишь затрудняют жизнь. Оля поднялась на локтях, оглядываясь, и тут же столкнулась взглядом с другими глазами, глубокими и тёмно-зелёными, как диковинные изумруды.

На неё смотрел ребёнок… Нет, не так.

На неё смотрела лифа.

Оля застыла.

Это был мальчик лет одиннадцати-двенадцати, в белой футболке и шортах, с босыми ногами. На его бескровном заострённом, как у лисёнка, личике, ровном и нейтральном, как кукольное, не было никаких выражений. Высокий лоб, тёмно-рыжие брови, под ними сверкали, словно драгоценные камни, пронзительные тёмно-зелёные глаза. Немой, цепкий взор, ясный, но холодный. Широкий рот с тонкими светлыми губами, никакой улыбки или, наоборот, мрачности. Волосы у мальчика чуть вились, из-за чего выглядели неряшливо, и имели потрясающий яркий оттенок, настолько рыжий, что почти склонившийся к красному; они чёлкой прикрывали лоб и вовсе не были коротко подстрижены, как положено – передние пряди опускались чуть ниже ушей. Силуэт – нескладный, как у всех мальчишек его возраста. Ребёнок смотрел на новоприбывшую внимательно, но без радости или злости, и на мгновение это её серьёзно испугало.

По многочисленным рассказам она представляла лиф какими-то потерянными, сломанными, с болью и мраком во взглядах – но этот мальчик… Он был лифой. Несомненно, но разительно отличался от привычных образов. Он вовсе не был истощённым. И он не был забитым и загнанным. Он держался ровно, но без каких-либо эмоций, и его холодные изумрудные глаза пронизывали насквозь. Мальчик сидел на подушке, широкой, плоской, опираясь на стену. С разных сторон от него лежали вперемешку какие-то книги, и Оля, с трудом оторвавшись от разглядывания и пробежавшись глазами по корешкам, с удивлением обнаружила, что это справочники и учебники. Самые разные причём – она узнала энциклопедию по геологии и тут же – книгу по молекулярной биологии. Классики тут не было, зато полно учебного материала. К чему это?

Мальчик безмолвно смотрел на неё. Оля вновь взглянула на него, улавливая детали. На плече мальчика, помахивая пушистым хвостом, сидел нахальный рыжий бельчонок, неожиданный элемент жизни в окружении этого мира – стены, пол и вся мебель, заключавшаяся в подушке, низком столике на манер японских и низкой койке, были белыми. Только красноволосый мальчик с зелёными глазами и бельчонок казались броскими пятнами в этой чистейшей палитре.

Оля пока ничего не говорила. Вряд ли стоило начинать диалог с её положения, но чем его улучшить? Оля подтянулась и, медленно, но упорно, поползла на руках к стене. Мальчик наблюдал за ней с неусыпным вниманием, и её это смутило; вид человека, передвигающегося на руках и волочащего за собой безвольные ноги, вряд ли особо приятен. Тем не менее, у неё получилось прислониться к стене и кое-как вытянуться, усевшись. Босые ноги – костлявые до ужаса. Прикрыть их было нечем. Оля поморщилась и вновь повернулась к мальчику.

И – о чудо – он заговорил.

– Твои ноги не действуют?

Голос мальчика не был сиплым, хоть и отдавал хрипотцой: наверно, скоро ломаться будет. Оля слегка прищурилась.

– Да.

– Почему?

– У меня была травма позвоночника.

Странное начало для разговора. Мальчик кивнул, принимая к сведению. Бельчонок на его плече закопошился, но не упал. Оля, переведя дух, заговорила сама:

– Что ты знаешь о себе?

Он ничуть не изменился в лице.

– Код 2.4 «Сю», – сообщил мальчик равнодушно.

– «Сю» – это имя?

– Имя – часть речи, дающая название для человека, продукта, идеи или концепции… Тогда да. Предоставленной информации достаточно?

Оля склонила голову набок, разглядывая его пристально и непонимающе. Что-то было не так, и она даже понимала, что. Однако в словах было тяжелее, и она продолжила, аккуратно, внимательно:

– Расскажи о себе.

– Несанкционированный приказ. – Его тонкие брови нахмурились. – Меня не предупреждали о проверке.

Приказ? Всё же что-то прояснялось. Например, методика. Если первое поколение лиф растили в условиях постоянных испытаний, вытягивая из них способности за потенциалом, если их приучали к послушанию, но не сдерживали порывов человечности – потому что знакомые Оле лифы были человечны – то со вторыми, видимо, всё обстояло иначе. Перед ней был не мальчик. Это был не ребёнок. Это был солдат. Юный, нескладный, симпатичный парнишка с пустым взглядом и выучкой-дрессировкой. Он ждал точных инструкций, он был образован – вон сколько справочников.

Они кардинально поменяли подход. Ко всем ли новым лифам?

Однако дело крылось в том, что Оле не нужны были лифы, их поведение и способности её не волновали. Не сейчас, по крайней мере. Ей всё равно, кем был «Сю», если она видела – не совсем обычного, но – мальчишку ненамного её младше.

– Я не приказываю, – мягко произнесла она. – Я прошу.

– «Прошу»? – он не понял. Нахмурился сильнее. – Просьба – вежливое обращение. Я знаком с законами коммуникации.

– Да, просьба. Тебе только приказывают?

– Да.

– Вот, а я прошу. На просьбу ты можешь не отвечать, она сама по себе даёт выбор. Но обычно люди отвечают, если могут, потому что это хорошо.

– Хорошо, – повторил мальчик с кодом «Сю». – Как это?

Теперь Оля видела в нём кое-что помимо равнодушного понимания. Искорка во взгляде – то, что нужно было, потому что лишь оно могло ей сейчас дать сигнал продолжать. Оля улыбнулась, и мальчик отразил её улыбку, словно зеркало.

– Хорошо – это когда безопасно и не больно, когда у тебя всё в порядке, – проговорила девушка. – Хорошие люди не причиняют тебе вреда и не стремятся к этому. Они тебе помогают безвозмездно… не требуя что-то взамен.

– Ты хороший человек?

– Я? Не знаю. Я не желаю тебе зла и не хочу тебе навредить, как плохие люди. Так что да, наверно, для тебя я хорошая.

– А они – плохие. Я понял. – «Сю» чуть наклонил голову. Бельчонок, возмущённо запищав, вцепился коготками в ткань на плече, и мальчик снял его, бережно держа в ладонях. Ах, вот она, причина, по которой он ещё не растерял эмоции окончательно. Парнишка не был безнадёжен, потому что чувствовал что-то помимо того, к чему был приучен – он умел заботиться и беречь. Улыбка Оли стала теплее и шире.

– Расскажи о себе, пожалуйста, – попросила она снова.

«Сю» встал и подошёл, сел рядом, привалившись к стене. Было немного холодно, но Оля не зябла. Её закинули сюда, потому что хотели расширить возможности этой лифы, однако что ей до лиф? Её больше интересовал ребёнок, с которым она встретилась в белых стенах. Кто он такой? Что он из себя представляет? Поймав взгляд «Сю», она добавила:

– Сейчас мне интересно. Интерес и любопытство – это когда ты хочешь узнать что-то новое. Ты смотришь на меня с таким же выражением.

– Интерес и любопытство, – повторил «Сю». В глазах его было уже больше этого открытого чувства. Он шутливо прищурился, в точности копируя выражение Оли, уголки губ приподнялись. – Тогда заключим договор. Я рассказываю о себе, а ты рассказываешь о других…

– Чувствах.

– Да.

Белизна и страх отступили. Ситуация была всё ещё ужасна, Оля была всё ещё в огромной опасности, и вообще её ради другого сюда приволокли – но она не собиралась следовать чьим-то жестоким приказам, если её интересовало совсем другое. В данном случае – ребёнок, не понимавший простых интонаций и отличия в обращениях. Прежде всего она хочет поговорить с ним. И пусть Лекторий подавится своими планами.

– Тогда начнём с начала. Меня зовут Оля, а тебе, думаю, тоже нужно человеческое имя. Оно поможет сделать разговор проще.

– Человеческое имя? – Он смотрел снизу вверх зелёными глазами. – Ладно. Дай мне его.

– М-м… – Она немного растерялась, взглянула на него. Первая мысль слетела с губ: – Игорь? Как тебе?

– Ладно. – Красноволосый мальчик снова улыбнулся, видимо, поняв суть этого выражения. – Ладно, Оля. Рассказывай о чувствах. Мне интересно.

*

Таю слегка трясло. Слегка – потому что на большее волнение она не была способна. Прорывался через сомкнутые плотно тучи тревоги энтузиазм, в ней бурлила энергия, требовавшая выхода. Вокруг здания лаборатории был возведён щит – не важно, чья странность, потому что Борис даже не остановился. Внесённые в план коррективы не предполагали тихого захода; Лекторий был готов к обороне, значит, им не придётся скрываться, всё равно их уже собирались «радушно» принять на штыки.

Настя крепко обняла её, глаза – мрачные, голос – тихий и внушительный.

– Выбирайся и спеши, – сказала она.

Тая обняла её в ответ. Чтобы обхватить руками Антона, ей уже пришлось подняться на носочки. Ребята кивнули и последовали за Борисом, шаг в шаг, словно тренировались так уже давно; синхронность, слаженность – и пропасть молчания между ними, которую никто не тропился преодолевать. Тая смотрела им в спины, затем закрыла глаза и позволила странности прокрасться в неё, протянуться от вдоха до кончиков пальцев, наполнить изнутри – всё холодком между артериями, всё щелчками электрического тока. Стая будет её ждать. Если она к ним вернётся, как-то ей влетит от мальчишек…

Эй, ей ещё есть, ради чего жить. Это не только спасение лиф, но и на спасение она сложит голову. Всё в порядке. Она выбрала свой путь и отступать не намерена.

Лаборатория – здание в один наземный корпус и несколько подземных. Защитное поле над ним, невидимое, надёжное, но что оно воинам, чьи странности сильнее? Борис поднял голову: чёрный силуэт на фоне прозрачной преграды – Тая не успела и моргнуть, как щит дрогнул, разошёлся волнами, прорисовав каждую косую осечку на поверхности. Ещё удар – как таран в ворота; трещины по пустоте, трещины по самому воздуху, они разбежались во все стороны. Несколько десятков странных, сюда сегодня пришедших, против целой лаборатории – смогут ли? Но у них нет иного решения.

Удара третьего не понадобилось. Надломилась защита, протяжный треск разрушил тишину, и Борис – единственная фигура на фоне этой пустоты – первый шагнул в щель, расширяя её и доламывая остатки барьера. Шагнул Борис, а за ним – тени, тени, тени, те, кто ныне ставил всё на карту. Тая отступила, пропуская их, следуя своей очереди, и всё смотрела на небо, потому что почти ждала момента, когда грянет бой.

Борис резко вскинул руку, и не долетевший до них пылающий валун пеплом рассыпался прямо в воздухе.

И началась осада.

========== 5 / 7. Сокровище улиц ==========

– 24 ноября 2017

– Сейчас! – рявкнул Борис. Борис – в чёрном, с чёрными волосами, с ярчайшим взглядом. Борис, полный энергии и силы, полный мужества и решимости, тот, за кем куда угодно шагнёшь, хоть раз увидев это выражение в пылу битвы. Круценко, которого все уважали, превратился в Круценко, за которым все шли, потому что он умел вести людей, он сам был таким же воином – тем боевым предводителем, что не сидит в безопасности, пока гибнут другие, а шагает в первом ряду, рискуя тем же, подставляясь даже больше остальных. Борис, который вёл их в бой, действительно был хозяином территории.

Сердце сжимала ярость, дыхание вырывалось промежутками. Михаил смотрел на лабораторию, смотрел, как обычный человек; он был смертен, он не мог защититься странностью, но он предпочитал действие слабости, он переступал через мыслимые и немыслимые доводы логики, потому что эта война – то, во что он ввязался добровольно. Всё имело смысл, и участие – в первую очередь; эти дети, то, что с ними сделали, то, что сейчас внутри находилась Оля, а за неё и своих собратьев сражалась Настя, что NOTE – этот дьявольски расчётливый механизм – детали собирала не из простых металлов – Михаил бросился вперёд следом за Каспером. Навыков достаточно, манёврам обучен; он знал, чем рисковал, он даже помнил всё до мелочей, как в прошлый раз.

Михаил глядел вокруг, но уже не видел людей. Он видел воинов, бойцов, спасателей, он видел странности и потенциал, но не воспринимал их людьми. Так ли к ним относится Борис? Но Борис – другой человек, и Каринов не собирался его судить. Это было поле боя, они – пешки, и королём своим они избрали Бориса, чтобы он руководил передвижениями. Они не пожалеют.

Волна на волну, коса на косу, скрещенные клинки; нейтралы, сливаясь с сотрудниками, дистанционная связь с Белль через её странность; приказы Бориса, слышимые лишь сотрудниками NOTE, и считанные враги перед собой. Отступила на задний план мораль, отступила чёртова беспомощность, собственные возможности, характеристики перестали иметь значение. Михаил ринулся вперёд, потому что он за это и бился, у него был свой смысл, своя тактика, своя цель.

Михаил ненавидел проект. От начала до конца. Он уже обещал его разрушить – он исполнит своё обещание.

– Бейся, если знаешь, за что.

Вспышки странностей расчерчивали пространство – десятки, сотни залпов, самые разные мощность и сила, самые нелогичные повороты, импульсы и молнии, всё смешивалось в гремучесть, разносившуюся живым потоком среди отчаянных людей. NOTE – единый механизм, странности не вредили друг другу, даже будь их много в одном месте, но здесь всё обстояло иначе. Здесь были боевые единицы Лектория, направленные против них силы иной группировки, серьёзнее и больше; здесь были неуправляемые нейтралы, чьи странности существовали наравне с ними, потому и разрывали теперь воздух бесконтрольными провалами и взлётами. Любая локация, где уличных слишком много, сама превращалась в улицы – вся их жестокость, темнота и грязь, необузданный неисчислимый резерв энергии, струившейся через них всех, как единый мост, и в то же время дробившийся по степени силы. Нейтралы – даже с самыми лёгкими странностями – были дикими и мощными, сражаться что с ними, что против них одинаково опасно. Они могут всё погубить.

Но Лекторий украл Олю. Уличные, не способные любить кого-либо, её полюбить смогли – девушку, отдававшую всё им, старавшуюся ради них, выручавшую, связывавшую. Им нужен был человек, который отвечал бы на зов, даже если не мог спасти. Оля, ставшая этим звеном всеобщего объединения, хранилась нейтралами, как нечто драгоценное – вот оно что, она действительно стала для них сокровищем, они берегли её с любовью, той, на которую только хватало чувств бездушным улицам. Лекторий покусился на единственное светлое, что ещё оставалось, и нейтралы обрушились скопом, даже междоусобные передряги позабыв – сейчас весь смысл – это их связующий, а не их разборки.

Михаил хотел то ли кричать, то ли смеяться. В груди безудержно горело, и он выдыхал в такт бегу, и вновь и вновь – раскаты яростные над головой, вспышки и мерцания, потоки сил, удары и отражения, он тоже сражался, не за Олю, не за NOTE, не за лиф даже – за себя, но не из трусости, не из желания похвалиться или себя испытать, ведь он давно знал, кто и что он…

Ха-а-а, как всё, оказывается, просто. Если хочешь вызвать бурю – просто явись в открытое поле без зонта.

«Пошёл ты к чёрту, Лекторий. Правила этого мира пишем мы, – подумал Михаил, врываясь в лабораторию и тут же слыша звук наводимого ствола. – Так всегда было и всегда будет».

Задачей Йорека была не битва. Хоть он и умел сражаться, умел, как мало кто ещё умеет, он не причислялся к боевому отряду и вообще предпочитал напрямую в драки не лезть. Порой было не избежать передряг, особенно когда дело касалось необходимости посетить нейтралов, но обычно он сторонился стычек – прекрасно помнил, кто он сам такой. Однако теперь… теперь всё было ещё более странным.

Потому что он не сражался против нейтралов и не обходил их стороной. Он был с ними наравне. Так, как когда-то уже случалось. Йорек нырнул в пустоту, привычно растворяясь в каждом элементе, и, оглядываясь, видел ручейками стекавшиеся стайки беспризорников, давно забывших кодексы чести – они пришли сюда, отчего-то их было много, и некоторых он помнил, а некоторые помнили его. Почему нейтралы пришли? Они же не суются без повода! Но вот они были тут – люди с горящими глазами, голодными усмешками, готовыми впиться в тёплые артерии, ненавистью ко всему и себе, и Йорек – бывший такой же, он тоже был одним из их числа. Но он не врал, что мотивов их не мог уловить; здесь были самые разные группировки – почему они пришли? Что их сподвигло?!

– Йорек! – позвал с хриплым весельем кто-то.

– Йорек, – протянул другой.

– Йорек? – прошептал третий.

Они помнили его, а он помнил их. Разный сброд, отбросы общества, неформалы, гики и уроды, аморалы, бандиты и преступники, воры, дворовые хулиганы и бездомные. Вся грязь городских окраин, умноженная на разрушающие способности и отсутствие самоконтроля. Целый стаи с чёткими иерархиями и расстановкой приоритетов, на одну битву заключившие договор не нападать друг на друга. Насколько сильным должен быть толчок, вызвавший в них такую ярость? Что Лекторий сделал им всего за день, что они хлынули волной?

Юноша не наклонился, когда в него выстрелили, и не отшатнулся в сторону; прошла насквозь пуля, не оцарапав кожу, рёбра не задев; Йорек прыгнул вперёд, в кошачьем скачке выхватывая один из ножей – одного меткого удара в сухожилие достаточно, чтобы рука безвольно обвисла, второй удар пришёлся на горло. Хлынувшая кровь не запачкала Йорека, вновь ставшего прозрачным – он использовал странность сразу, быстро управляясь с её состоянием. Враг повалился на колени, свободной рукой пытаясь пережать рану; Йореку хватило толкнуть его в спину, чтобы тут же помчаться дальше. Один.

В современном обществе убийство – это плохо, да? Вот только Йорек себя к обществу не относил. Его приоритеты были иными, и убийство чем-то неправильным он не считал. Сейчас, по крайней мере. Он не стал бы убивать кого-то просто так, но ведь здесь идёт сражение, это – враги; Йорек не останавливался в раздумьях над ценностью их жизней. Он пришёл спасать, спасать через сражение – ладно, он будет бороться. Это не трудно, если семь лет не замирал в передышках между всплесками крови.

Почему пришли нейтралы?..

Они занимались защитой, защитой, грамотно выстроенной, отличной, надёжной. Йорек скользнул через все барьеры – странности тоже не были ему границами. Йорек, первый из всех, прорвался за линию обороны, призрачным обликом мелькнув в отражениях неба. Оно раскрывалось хлопковыми облаками, грозя первым за осень снегопадом, но кому что – а Йорек торопился внутрь. Первый этаж его сразу встретил огнестрелом; Йорек нырнул в первое же помещение, зорко оглядываясь.

Эта лаборатория тоже была белоснежной, всё до идеала выскобленное, словно все краски выпиты до основания. У него оставались драгоценные мгновения форы, и Йорек помчался, проскакивая стены, но не падая через пол. Замелькали помещения – кабинеты, кабинеты, кабинеты; переходы и коридоры, запутанные пути с одинаковыми дверьми; ни одного ребёнка, много взрослых. Кинжал испачкался в крови; Йорек стряхивал её на ходу: кровь была материальной, он не хотел тащить её под влияние своей странности. Ещё прыжок – здесь всё пусто. На уровень вниз – тут уже боевые странности.

– Ты, сволочь чёртова! – визг знакомый, словно вчера услышанный.

Йорек резко обернулся, мелькнув в белизне коридора неожиданно очерченным силуэтом; он так давно не слышал её, что забыл почти до ноты, почти до глупого смешка и этой звонкой хрипотцы вечно яростного торжества.

– Кали, – присвистнул он, щуря серо-металлические глаза. – Вот так встреча.

*

Мир для Оли всегда был чем-то чудесным. Каждая его мелочь, простая с виду, но глубокая в сути, раскрывающая свои тайны, если правильно смотреть и слушать, мириады загадок столь же понятных, сколь и свободных. Пусть путей для познания было не так много, Оля пользовалась любой возможностью. Она много гуляла когда-то, она постоянно приглядывалась к людям, а потом, после травмы, пристрастилась к чтению. Без людей рядом – которыми стали нейтралы – она бы не протянула долго, потому что без людей мир хоть и прекрасен, но довольно тих.

Однако с тех пор, как она ещё могла ходить, осталось тоже много ярких воспоминаний. Зимнее утро, когда едва проснулся, но уже нужно собираться в школу, и белая дорога, когда под ногами похрустывает выпавший ночью невинно-чистый снег. Потрескивание костра, вокруг которого собираются другие ребята из кружка, когда вокруг шумит лес – пикник, песни под гитару, настроение полной связи со всеми присутствующими, даже с теми, с кем не особо ладишь. Поигрывающие волны, разбивающиеся о причал, и вид с высокого моста на широкую реку, когда по берегам загораются огоньки, отражаясь на вечернем зеркале воды, и ласковый голос над ухом, зовущий тебя домой. Сам дом – семья, стены, в которых ты невольно расслабляешься, потому что здесь те, кто тебя любит, и ты их любишь, всё в порядке и всё хорошо.

Сухие переплёты книг. Заботливые руки друга, поддерживающие тебя, даже если ты не собираешься просить об этом открыто. Улыбка родного человека, искрящееся счастье в его глазах, когда ты благодаришь, зная, что не ради благодарности всё делается. Мелодия, льющаяся из стареньких потёртых колонок. Найденные на чердаке кассеты с записанными видео из детства матери, лицо которой ты уже не помнишь, но периодически встречаешь во снах. Осенний холодный ветер за окнами, но на тебе – плед, в руках – чай, напротив – тот, кто тебя слушает и слышит.

В этом мире всегда было много потрясающего и красочного. Оно скрывалось в каждом вздохе, в каждом оглядывании, каждом простом жесте. Как двигаются зрачки читающего. Как перебирают пальцы длинные волосы, оттягивая по пряди. Как смешно кривляются губы, когда смеётся человек. Как тревожно покачиваются ветви елей в шторм. Как белочки снуют в листве, щёлкая шишками и осыпая пыль вниз. Как постукивают колёса поезда, проносящего мимо чьи-то иные заботы и мечты. В каждом мгновении – целая жизнь. Каждая минута ценою в вечность.

Оля понимала всё это как никогда ясно. Должно быть, отсчитывалось её собственное время, и потому она успевала взглянуть на всё сразу, не деля на сиюминутные беспокойства, охватывавшие её в настоящем, но растаявшие в дымке прошлого. Оля вспоминала всё, что чувствовала и наблюдала, и рассказ её, поначалу простой, обретал оттенки, захватывал всё больше. Она расписывала то, что любила. Она рассказывала о близких. Она вспоминала строчки прочитанных историй. Она говорила о чувствах, обо всех, какие вспоминала, уделяя каждому внимание, даже если они были горькими. Смех над шуткой – боль в спине. Робость и нерешительность – спокойное принятие. Отчаяние и страх загнанного в ловушку – надежда и вера в тех, чьи помыслы всегда были благороднее. Оля рассказывала, и мальчик рядом слушал, не перебивая, затаив дыхание, и глаза его сияли, словно маленький мир – такой же разный и сложный, как тот, что описывала девушка.

Она прожила всего восемнадцать лет, но эти восемнадцать лет были замечательными.

Закончив, Оля сама поразилась стоявшей в камере полной тишине. Настолько полной, что даже звон в ушах отразился от белизны равнодушных стен; мгновение краткой остановки, когда всё замерло, потеряв её голос. Игорь молчал – много, больше десяти минут, если она правильно считала время, и неотрывно смотрел на неё. Бельчонок на его плече тоже замер, сверкая тёмными глазёнками. Оля улыбнулась, губы её дрожали. Выложить всё – так странно. Она и не знала, что столько всего в себе хранит. Надо же, как вовремя открылось.

Если её рассказ чем-то поможет Игорю, значит, она не исчезает напрасно.

– Мне, лифе, всегда говорили, что я не человек, – очень сухо от волнения, неловко, сбивчиво начал Игорь. Детский его голос нёс в себе выражение, которое Оля доселе не слышала, и она вздрогнула: столько неестественно взрослого было в интонации. – Ты рассказала о других лифах, первом поколении… Мы не такие. Мы все. Нас хорошо обучили всему, чему можно, и никогда не останавливали в знаниях. Ты говорила об интересе и о книгах, но мои книги интереса не вызывают. Ты говорила об историях людей, но в моих историях только законы и правила. Ты говорила о чувствах, но в нас никогда их не растили. Я не знаю, что это такое. Но если то, что я ощущаю сейчас – это потрясение, значит, они нам не чужды.

– Они никому не чужды. – Оля смотрела на него ласково, желая хоть так передать своё отношение. Возможно, «Сю» уловил это, потому что вновь повторил лёгкую улыбку, пойманную с её выражения и сохранённую в памяти. Девушка повторила: – Никому. Даже если вас не воспитывали как людей, суть всегда одна. Это естественная склонность. Ты человек, Игорь, и никому иное не позволяй утверждать.

– Я понимаю. – Мальчик улыбнулся опять. – Вернее, я понимаю не всё, но я хочу попробовать. Это звучит… интересно.

– Жизнь интересна. У тебя впереди ещё много более увлекательного.

– Хорошо. – Он посерьёзнел. – Информация о лифах нам дана сполна, потому что, как говорилось, мы уже не оружие. В предыдущих опытах детей со странностями пытались сделать целиком послушными сосудами для сил, однако опыт провалился из-за их очеловеченности и естественного стремления человеческой сущности к свободе. Нас растили иначе. Мы все получили подготовку и целиком управляем своими способностями, но мы никогда не контактировали между собой. Я знаю коды всех остальных, но я никогда их не встречал. И…

Он замолк, соображая. Оля не торопила его, понимая – для него она всё такая же чужая и непонятная, как руководители опытов. Это ведь они её сюда закинули. Но она хотя бы открыто доверилась мальчику, распахнув душу, и он это почувствовал, значит, она ему не враг, как и он ей. Игорь косо взглянул на неё, вздохнул и продолжил тише:

– У нас есть универсальный язык. Между собой мы общаемся с помощью сигналов… стучим или ещё как-то.

– Это запланировано? – вскинулась Оля.

– Нет. Нас всех научил один человек. – Игорь покачал головой. – Он пошёл против законов центра, как мы узнали позже, но так как шифр нельзя вычислить самим – он не использовал известные – а никто из лиф не сдался даже под усиленными пытками, наша речь осталась секретной. Странности взломать систему шифра не смогли. Мы всё ещё связываемся друг с другом, а они не могут просечь. Это смешно, полагаю.

– Понятно. Детей всего восемь?

– И да, и нет. – «Сю» нахмурился. Затем снял с плеча бельчонка и показал Оле; зверёк повёл хвостом. Игорь заговорил ещё тише, ещё серьёзнее: – Моя способность оказалась не такой действенной, как ожидалось. Хотя теоретически я могу брать контроль над сознанием и чувствами любых животных, с одним постоянно выходила накладка. Они не понимают. Поэтому и тебя притащили, видимо. Но… ещё когда шёл отбор, нас принуждали к испытаниям. Один ребёнок погиб. Его странность была в перемещении души на место чьей-то другой…