Текст книги "Волчьи ягоды (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

Бессмертие… можно расценивать как дар. Многие расценивают. Роан не из них. Но и проклятием он свою странность не считал. Он так плотно сросся со своей особенностью, что перестал придавать ей значение. А вот смерть стала для него недостижимой мечтой – единственной мечтой, подпущенной близко. Он хранил её, даже наблюдая за потоками крови, тут же прерывавшихся регенерацией, когда разорванные руки принимали прежний вид, сшиваясь жилами, словно нитками, и растворяясь в невидимых швах. Он берёг её, даже когда только что отрубленная нога прирастала на глазах, словно ничего и не было. Он, даже в петле болтаясь, вспоминал, что должен верить. Хоть во что-то. Но верить не мог – только мечтал.

Люди в белых костюмах и с масками, закрывавшими нижние части лица. Какой-то молодой ассистент – Роан почувствовал, что молодой, у него глаз намётан – дрожал. Резать живого человека, ещё бы. Волнуется, боится.

– Не парься, зайчонок, – весело заявил бессмертный, – мне это как щекотка.

Тот вздрогнул и отвёл взгляд.

Ну, так-то не щекотка. Не совсем. То, что Роан не мог умереть, не значило, что он не мог умирать. Он умирал много раз, и это было даже больно. Отказ от гибели не вёл за собой отказ от ощущений; очень даже всё чувствовалось, и Роан, если честно, был этому рад. Хоть какое-то чувство. Хоть что-то. Он цеплялся за боль, но с годами привыкал к ней, и вот теперь окончательно привык. Никакая физическая боль не могла его потревожить. Ну, неприятно. Ну, проблемно. Но вообще не мешает. Можно сказать, неплохая встряска.

– Я могу петь? – поинтересовался Роан у руководителя опыта. Понять просто: у него на рукаве желтела повязка. Хотя вот Роан полагал, что Лекторию больше идёт тёмно-фиолетовый. В противовес глубокому синему оттенку NOTE.

– Попробуй, – отозвался безразлично руководитель, насаживая на какой-то прибор заострённое лезвие, но откладывая получившееся оружие в сторону. Он одёрнул высокие белые перчатки. – Начнём с яда, пожалуй. Описывай ощущения, бессмертный.

Что бы им спеть, хах?..

Люди в белых костюмах и серые стены. Роан направил взгляд на лампу, так, чтобы потерять ориентацию в пространстве. Ему предстояло потерпеть. Что ж, такова цена… цена, которую платить будет он. Через неделю встретимся, ребята. Извините уж, что так мало говорю.

В вену воткнулось дрожавшими руками жало шприца. По жилам тут же растеклась живая, хлёсткая боль.

Роан запел.

*

– 13 октября 2017

В студии почти никого не было. Малый зал пустовал – помещение равнодушного оттенка, с протянутыми рядами зеркал вдоль стен, скользким ламинатом и музыкальным центром в углу. Звуки, ударяясь о стекло, возвращались и гуляли свободным эхом, превращая незатейливые мелодии в подобие шедевров. Здесь не было окон, а потолок был расчерчен симметрично, как по сетке, лампами с приятным, но тоже равнодушным светом. Одна дверь – в маленький коридорчик, коридорчик внутри общего коридора спортивного центра, точно картина в картине; этот коридорчик выводил либо в набитую шкафчиками и совершенно неудобную раздевалку, либо в тот самый Большой Коридор. Большой Коридор жил своей жизнью и на младшего брата внимания не обращал: звукоизоляция была гордостью здешних стен, никто никому не мешал.

Здесь проходили те редкие репетиции, когда их не снимали на видео. Занимавшиеся в группе девушки кривлялись в зеркала, шустрые малолетки, чьи уроки изредка проводились здесь, баловались, крича друг другу из углов. Тренеры не любили это место: отсутствие окон их напрягало. В принципе, сюда старались и не заглядывать, так что теперь, когда воцарился сонный час – перерыв между занятиями секций – здесь было целиком пусто. Ни души. То, что нужно, если хочешь расслабиться и подумать.

Пришедшая на два часа раньше тренировки девушка была тут пока единственной посетительницей. Короткие джинсовые шорты, свободный и объёмный, наполовину прикрывавший их белый свитер, к низу его цвет перетекал в бледно-розовый. Незаплетённые густые локоны пронзительно-нефритовыми волнами падали ниже лопаток, немного раскосые ярко-жёлтые глаза смотрели лукаво и весело, не слишком прекрасные, но явно привлекательные черты лица, хорошая фигура… Она нравилась себе. Правда, нравилась. Это та внешность, которую она подбирала тщательно, придирчиво перебирая каждую деталь. Это был результат её стараний, за который она заплатила правдой.

Люси была метаморфом и могла применять любой облик, но… но свой потеряла. Впрочем, не так это и важно, верно? Всё равно нынешний образ её полностью устраивал. Девушка убрала плеер в задний карман шорт, покрутила ногами в новых белых кроссовках и показала себе язык. Она была в студии одна, и некому было одёрнуть её за дурачество. Змеиные проводки наушников ярко-розовым вились, путаясь с не лежавшими спокойно волосами. Малиновую чёлку всё-таки пришлось закрепить, хотя творческий бардак на голове Люси тоже любила.

Она собиралась репетировать. Люси занималась многими видами танцев; в этом году ей полюбились современные корейские, те, которые не имеют смысла без команды; команда пряталась по домам, готовясь к тренировке, но Люси уже была здесь.

Разминка. Вытягиваться, наклоняться, вертеть всеми частями тела. Музыкальный центр глох, не имея возможности отражать эхо. Музыка в наушниках заглушала собственные шаги, так Люси казалась себе почти невесомой. Вес она, кстати, тоже контролировала, как и мышечную массу – но куда приятнее было всего добиваться самой. Хоть чего-то.

Раз, два, три, четыре. Чёрт бы тебя побрал, старикашка, ни с кем не посоветовался. Пять, шесть, семь, восемь. Почему нельзя было хотя бы?..

В отражении она поймала настойчивый соколиный взгляд; он делался пронзительнее, отбиваясь зеркалами. Остановилась. Прошёл припев. Люси выдернула шнуры из ушей, не поморщившись и не обернувшись. Вентиляция в студии работала исправно, и ей ещё не было жарко. Взгляд был направлен на неё, и он был таким же – она могла тоже делать такое выражение, просто у неё не было на то причин. У него, должно быть, их множество. Просто он их не раскрывает.

– Если окажется, что ты мне чип поставил – кофе отравлю, – пригрозила она громко. Вообще-то страх был не в яде, а в покушении на любимый напиток.

Парень в зеркале хмыкнул. У него были чуть взъерошенные чёрные волосы, частично перевязанные в хвостик, и вообще привлекательная наружность – девчонки на такую клевали. Они многих деталей просто не знали. Зато знала Люси. Как и то, что ему сейчас очень непросто. Он был в куртке, под ней клетками вырисовывалась рубашка с расстёгнутыми верхними пуговицами, а уже там белела футболка. Одевается всегда обычно, а куртку всё равно не застёгивает. Дурная привычка.

– Так что? Чип? – спросила она. Любопытно же, ну.

– Не-а, просто я хорошо знаю твоё расписание. И то, где ты гасишь тревоги.

«Гасишь тревоги», хорошее выражение. Почти что книжное. Люси демонстративно фыркнула, усаживаясь на пол, но по-прежнему глядя в отражение. Так было интереснее. Зеркала имеют странное свойство искажать видимость, и вот каждый день она наблюдает за братом, а сейчас видит его совсем иным. Свет рикошетом ложился непривычным ракурсом. Брат выглядел очень напряжённым, как будто вернулось старое время… то, которое лучше не вспоминать. Люси вздрогнула и оглянулась, сбрасывая наваждение.

– Знаешь, что ты сейчас напомнил? – недовольно спросила она, не требуя ответа. – Каким был раньше. Ну, до всего. До четырнадцатого года. И до двенадцатого, кажется.

– Почему? – Каспер действительно хотел это знать.

– Взгляд такой же. Блин, Кир, почему ты вечно берёшь на себя больше, чем можешь?!

Он выглядел удивлённым. Не тем, что она обратилась к нему по родному имени – они оба предпочитали клички – а скорее бившей не в бровь, а в глаз правдой. Это напоминало что-то из «тех времён». Всё, что сейчас происходило, тащило за собой напоминания. Люси опустила веки, чтобы вообще не видеть, и погрузилась в сквозившие по ресницам блики, спасаясь от горестных сравнений. Не в её характере было поддаваться плохим впечатлениям. И плохим размышлениям – тоже.

– Это вовсе не «больше», – сказал он. – Это «недостаточно».

– Ума у тебя недостаточно, братец!

– Жестоко. – Кончики губ его приподнялись: зоркая Люси с идеальным зрением это разглядела. Поморщилась. Помахала рукой, предлагая пройтись. Он, вроде, не в уличной обуви. Бахилы поверх кроссовок. Каспер – смесь человека почти взрослого с подростком, и стиль его одежды колеблется от официальной формы до таких уличных шмоток.

Он всё-таки подошёл. Уселся на блестящий пол, согнув колени. Люси уставилась на него, но не разозлила этим; Каспер терпел, пока она пристально разглядывала его, пока не сказала:

– Сколько ты спал?

– Что?

– Часов. Сколько часов ты спал? А, нет, поняла. Хотя бы сколько минут?

– Так заметно? Хм. – Парень подпёр подбородок рукой. Под его глазами не залегали круги, но Люси всё-таки с ним выросла, кто-кто, а она распознает усталость, спрятанную за вечной манерой казаться сильнее, чем есть на самом деле. – Ну, я почти уверен, что минимум сорок…

– Ври больше. Двадцать?

– Я не считал.

– Кас, беречь себя надо!

– Зачем? – сухо усмехнулся брат. Действительно сухо. Недовольно. Он не был зол на Люси, не раздражался на её ругань и возмущение, и его плохое настроение угрожало совсем другой особе. – Если он себя не бережёт, то почему должен я?

Люси не понимала своего брата. Никогда не могла угадать, что за бурю он в себе хранил. По Касперу вообще ничего сказать было нельзя, и он не подпускал к своему миру близко никого – в том числе её. Даже если она хотела помочь. Даже если могла. Он не умел принимать поддержку, наверно, в том большинство проблем.

– Пошли прогуляемся, – вздохнула она.

– А твои девочки?

– И без меня справятся.

Особо переодеваться не хотелось, да и иммунитет человека, управлявшего собственным организмом, был куда крепче возможного. Пока Каспер ждал, Люси сменила кроссовки на сапожки, тоже в бахилах – в центре была суровая гардеробщица. Уже внизу накинула куртку, представив из себя зрелище вряд ли нормальное: девушка в верхней одежде, но с голыми ногами. Да и всё равно. Взяла Каспера под руку, вышагивая по мёрзлому асфальту, ёжившемуся трещинами.

– Когда приходят девочки, я меняюсь, – призналась она. – Не хочу, чтобы меня узнавали все, кому не лень. Я зелёная только когда работаю. А так просто блондинка. Чтобы выделяться. Мой-то цвет естественный, а они все крашеные.

Спортивный центр стоял где-то между восточной рекой и окраиной города, посреди правого куска Авельска. Не очень удобное расположение, зато крупные торговые центры рядом, тут же – много людей. Развлекательная часть города раскидывала здесь сети витрин и местечек для посиделок. Правда, осенью всё это смотрелось довольно уныло, откашливая машинными выхлопами мелкую ржавую листву и смешиваясь утренним туманом с неоновым свечением вывесок.

– Я полгорода облазал, – сказал Каспер, в ровном тоне мелькнула точёным остриём грусть. – Всё, что принадлежит нам, и зашёл к нейтралам.

Она дёрнула его за рукав.

– Ты что, совсем? – почти выкрикнула. – Серьёзно! Ты что?

– Не рассказывай только про безрассудство, – поморщился брат. – И сам знаю. Но я не могу сидеть. Ты представляешь, что они там делают?

Представляет. Люси опустила глаза, следя за мельканием носков обуви – чёрные сапожки, чёрно-белые кроссовки. Они шли в такт. Они привыкли так ходить, потому что от команд всегда требовали слаженность. Каспер, Люси и Йорек, образовывавшие здесь цельную группу, быстро выработали собственный ритм. Роан посмеивался и говорил, что им стоит станцевать как-нибудь вместе – поставят Люси как девушку в центр, а парни будут по краям. Роан… любил проводить с ними время. Люси знала, по каким причинам и какая из них была главной.

– Он справится, – вздохнула она. Но это брат понимал и сам. Это все понимали. Роан – тот, кто может справиться со всем. Но Каспер-то не такой же.

– На нём будут испытывать оружие, – жёстко, не замечая – или не желая замечать – выражение лица сестры, сказал парень. – Оружие, яды. Будут пытаться убить. Семь дней без перерыва. А если мы не поймём, где его держат, то ещё дольше…

– Они не убьют его.

– Они будут пытаться. И пытать.

– Каспер, они не убьют его. Он вернётся. Опять будет шуметь. И шутить. И стараться с собой покончить. Всё будет в порядке.

Ах, хотелось бы ей самой быть в этом уверенной. Но она верила в Роана. В Роана и в то, что он никогда бы не пошёл куда-то без определённой цели. Если так бессмертный пытается защитить лиф, перевести огонь на себя, привлечь кару Лектория – это его право. Если бы под ударом врагов был Каспер, Люси поступила бы так же, плевать, смертная или нет. Это всё понятно. Как и то, что глодало Каспера изнутри, разрывая его и без того нестойкие основы самоконтроля.

– Я хотел предупредить, – покачал головой брат, – что ночевать дома не буду. Буду искать.

– Эй…

– Погоди ты. Понимаю, рискованно, но я просто не могу так сидеть.

– Мы ищем. Мы все ищем!

– Знаю. – Он улыбнулся. Устало. Взъерошил её и без того беспорядочную причёску. – Если что-то случится, позвони версии из южной столицы. Из верхней я уже уехал, всё равно здесь события важнее.

– И перед Борисом выгородить? – фыркнула она, намекая на шутку, но веселья не прозвучало. Она волновалась. Цеплялась за его плечо и спешно пыталась придумать что-то, что переубедило бы упрямого братца.

– Прости, Люси, – он всё ещё улыбался. – Сплошные неприятности, да?

– Тяжело смириться.

С тем, что он никогда не принимал помощь, хотя так в ней нуждался. С тем, что Каспер готов был рискнуть головой – всеми головами всех своих тел – чтобы вытащить из западни Роана. С тем, что Люси оставалось действовать своими методами, и в этих методах она не была свободна.

– Если умрёшь… – начала она, собираясь чем-то пригрозить, но замолчала на полуслове. Да и что говорить? Если она сейчас скажет: «Пожалуйста, не уходи», она только причинит ему боль, а не изменит его решение. Бесполезно. Как же она бесполезна.

Каспер наклонился и поцеловал её в макушку. Холодный ветер обдувал город. Нагонялись тучи.

*

С чавканьем лезвие проходит по плоти, вспарывая красную мышцу, лопая связанные волокна, затапливая их в мерзкой багровой жиже с тяжёлым металлическим запахом. Сталь с хрустом рассекает кость, прорезает ровно пополам. Вниз, вниз. Снова мышца. Серебро лезвия испачкано в крови, но безжалостно прорывается дальше. Вновь и вновь, вновь и вновь. Лезвие застревает, не в силах перерезать последнюю жилку – ту, что соединяет конечность с туловищем. Гарант того, что никто не разделит их окончательно…

Роан смотрит, повернув голову. Он не кричит и не плачет. Боль для него – пустота; он принимает панические сигналы тела равнодушно. Когда становится невмоготу – говорит, поёт или читает ещё не забытые стихи. Когда лезвие с хлюпаньем выходит из его правого плеча, он только вздрагивает. Рану открытую бешено жжёт. Начинается регенерация.

Жилки – как нитки. Прозрачные паутинки нервов, тончайших сосудов сплетения. Сначала тянутся друг к другу, образуя сети. Восполняется вещество кости, желтовато мутнея. Поверх на глазах дорастает плоть, затем подёргивается гладкими слоями оболочек, наконец восстанавливается кожа, проступая защитой оголённого мяса. Сейчас восстановление замедленное, и всё можно разглядеть подробно.

Экспериментаторы снимают всё на камеру и ждут, пока порез затянется полностью. Руководитель подаёт знак. Лезвие опускается опять.

*

– 15 октября 2017

– Смотрю, вы ещё не загнулись.

У серой Коробки был серый потолок. Он мельтешил белыми лампами и холодил воздух люминесцентом, но дышалось всё равно жарко. По помещению растекался мрачный спектр, похрустывавший, как старые фотографии. Тело нещадно кололо и жгло – зарастали переломы ста восьми костей.

– Сними кандалы, – сказал Роан сухо и шершаво; во рту разверзлась пустыня. – И воды.

Щёлканье пульта. Растянулись зажимы на руках и ногах. Двигаться всё равно не получалось, но свобода приятно бодрила. Роан слабо подтянулся, запрокинул голову, свесив её с края лабораторного стола. Всё виделось перевёрнутым. Перевёрнутый Верран, рядом перевёрнутая тележка с графином и стаканами. Вода. Роан вздохнул.

– А я всё ждал, когда ты вспомнишь о моей очереди, – заметил бессмертный. Срослись руки. Одновременная регенерация стольких ранений, ещё и после череды непрекращавшихся пыток, делала его вялым, плохо шевелившимся и неловким.

– Мы взяли все ткани на анализ. Скоро Ваше бессмертие будет в наших руках.

Верран подошёл. Роан лежал на столе, с переломанными ногами и позвоночником, в белых шортах и майке – так, чтобы плечи и колени были открыты. Выглядел он почти нормально и не соответствовал – во всяком случае, внешне – пережитому. Мужчина, правивший половиной Лектория, держал в руке графин. Перевёрнутый мужчина и перевёрнутый графин. Наклонил. Роан пил почти из его рук, не стесняясь положения, он жадно глотал холодную чистую воду. Напившись, отвернулся. Верран помог ему сесть и отступил.

– Мои ребята молчат? – почти мурлычущей интонацией поинтересовался бессмертный, хотя смысла в вопросе не было. Они оба знали: запрет Роана неприступен. Против его договора с Лекторием никто не пойдёт.

– Будут ещё удушающие газы, – сообщил Верран.

– Не могу дождаться, – хмыкнул Роан, щёлкнув коленом. Ноги почти срослись, и он мог двигаться, только не хотел. Коробка сжималась вокруг равнодушной полугаммой. – Может, ещё распятие устроите? Буду представлять себя святым.

– Вы верите в Бога?

– Сколько мне лет, как считаешь? – Молчание. – А, я не говорю обычно. Около двух тысяч. За такой срок успеваешь многое постичь. В том числе веру. Но я никому и ничему не препятствую. Так что насчёт мученической смерти?

– А Вы готовы умереть?

– Каждую минуту. – Роан слегка улыбался: его извечное выражение. И не поймёшь, когда он шутит, а когда серьёзен. Бросил любопытный взгляд на Веррана. – А тебя вот погубит Лекторий. Тоже повесят на кресте с проколотым нутром.

– Предсказываете? – взгляд его ужесточился.

– Не, так, размышляю. Мне нравится размышлять. Это заставляет чувствовать себя живым.

– А Вы что, мёртвый?

Верран не давал себе отчёта в том, почему ещё слушал эти элегии бессмертного. Роан не дурманил голову – ну, специально – и не увиливал, отвечал прямо, и всё-таки постоянно за его словами что-то крылось. Это завораживало. Разговоры с этим человеком в окровавленной одежде действительно завораживали.

– Живее всех живых. – Роан похлопал себя по колену, деланно поморщился и хрустнул лодыжкой, вправляя вывих. – Так что за ностальгия по беседам? Я не думал, что ты решишь к этому вернуться. Много воды утекло всё-таки.

Верран был раздражён – его постоянное настроение, видимо. Впрочем, Роан говорил без напряжения. Плюс его особенности крылся в том, что никакие угрозы не прокатывали. Угрозы, направленные непосредственно на него, во всяком случае. Бессмертный предпочитал разглядывать собеседника, а не серые стены Коробки – ему тут не нравилось.

– Меня могут повесить как предателя за то, что я отдал Вам копию информации, – мрачно сообщил Верран.

– Ну, тайны бессмертия тоже не дешёвка, – пожал плечами Роан. – Кстати, найдёте что-нибудь, мне тоже скажите. Интересно же, что за странность!

– За две тысячи лет не узнали?

Роан хмыкнул.

– Как видишь, я ещё жив, значит, нет. – Он вздохнул и махнул рукой. Идеально здоровой, целой, красивой юношеской рукой. – Жаль тебя, Верран. Но лиф жаль больше.

– Меня Вы спасти тогда даже не попытались, – зло, даже обиженно бросил мужчина.

– Да. Понимаешь ли, утопающего можно спасти, если он сам того хочет, а иначе никак. – Роан с той же мягкой улыбкой закрыл глаза. – Иди, дитя. Я не умею ненавидеть и тебя не ненавижу тоже. За все свои ошибки ты заплатишь сам.

Коробка сжималась вокруг, невидимая, но существовавшая. Она его не отпускала. Но навсегда сдержать не могла. Эх, ещё бы время хоть как-нибудь узнать…

========== 4 / 6. Диссонанс ==========

– 16 октября 2017

В детском доме было негласное правило: драки за границы не выходили. Воспитатели, несомненно, знали о регулярных стычках детей, но игнорировать факт было проще, чем что-то с ним делать. Постоянные побои, постоянные избиения, то кто-то тебя, то ты кого-то… Антону не особо повезло с приютом. Зато здесь он мог приучаться к людям, которых остерегался с периода улиц, привыкать к обществу и перенимать его законы. Антону это не нравилось, но приходилось.

Ребята из дома называли его нелюдимым, молчаливым, замкнутым. Репетиторы боролись за каждый шаг. Антон учился быстро, но неохотно и без желания – и так понятно, что ему не пригодится. Зачем? Он не собирался прожить долго. Он не знал, ради чего существовал, и какая-то учёба не могла подарить ему ощущение целостности. С Настей всё это ушло. С ней и кровью Саввы, отмытой с грязных ладоней. Три года на улицах были плохими, но тогда он хотя бы ощущал, что приносило пользу – все смотрели на него, и про другую девочку никто не вспоминал. Она была в безопасности благодаря ему, и это давало ему стимул жить дальше.

Потому, оказавшись среди людей, закрывая уши руками, не слушая их небрежный экранный шум, он много думал. Он молчал и отгораживался сотнями ворот, настолько плотно опутанных шипами, что сперва он сам никого не подпускал, потом к нему уже и не подходили. Опасались. Враг, бьющий шумно и с криками, заведомо менее страшен, чем враг, бьющий молча и сосредоточенно. Антон внушал окружавшим неприязнь, а те, кто ещё мог стать ему товарищами, были отгорожены этими шипами. Антон, впрочем, к ним и не тянулся. Его не интересовало ни общество, ни в какой-либо мере общение. Он вставал каждое утро, потому что блондин с пёстрыми глазами и согревающей улыбкой сказал, что позаботится о нём, когда настанет срок. Он засыпал каждый вечер, потому что где-то в мире, возможно, далёкая и потерянная, существовала Настя, и воспоминания о ней никогда не давали Антону спать спокойно – но и позволяли спать одновременно. Жизнь текла одинаково и беспросветно. Антон жил, но жизни не ощущал.

Вряд ли потом что-то изменилось. Он был с Роаном всего ничего, а потом появилась Настя. Точно оживший призрак, она смотрела на него – удивлённо – она его не узнавала. Она была другой. Изменившейся. Изменённой. И ему подумалось, что всё, что он делал, было напрасным – потому что для неё, робкой девочки с перчатками на руках, это ничего не значило.

И несмотря на это он продолжал её оберегать. Точно в уплату собственного долга. Точно цена того побега. Точно жертва во имя Саввы, убитого ради неё. Антон раз за разом подставлялся, потому что знал: Настя нуждалась в защите, защитить же он только мог. Всё снова. Как месяцы после расставания с ней. Годы детского дома – пустые, лишённые ясности, обеспечившие его разве что знаниями о реальности вокруг – улетели в ту же бренную пропасть. У Антона был мир, который он ненавидел, и девочка, которую он должен был защищать. Любой ценой. Любой.

Из пустоты в пустоту – длинный путь по осколкам, и скоро не осталось места на коже, которое не было расчерчено едким стеклом.

«Подумай над тем, ради чего сражаешься». То, что ему никак не удавалось. Можно было ответить: ради Насти, ради Саввы, ради прошлого. Нельзя было ответить честно. Потому что как таковой цели никогда не существовало, только ответственность, долг и глубокое понимание того, что шипы его крепости не могли сдерживать внутренние ураганы. Антон закрывался ото всех, но и с собой ничего не способен был поделать. Пустота, осколки, истекавшие кровавыми потоками, и гиблое алое небо, мелькавшее в промежутках между домами – вся его гиблая и безразличная реальность, а другой он не знал. И как искать эту другую – не знал тоже.

Он сидел на крыше. Собирались дожди, и покатые черепицы не были удобными, и всё-таки он забрался так высоко и устроился, с высоты взирая на двор частного дома и окружавший его лес. Ровные дорожки. Скат рядом со ступеньками – для инвалидной коляски. Светлый автомобиль, припаркованный рядом, и другой, поменьше и постарее. Было холодно, то и дело накрапывала неприятная морось, но Антон не был привередлив к погоде: когда ты одет и не голоден, любой климат считается допустимым. Он сидел долго, даже когда замёрзли ноги.

– Антон? – позвали его со стороны. По первым звукам голоса – Настя. Он оглянулся: скорее для сигнала ей, чем для того, чтобы удостовериться. Девушка вскарабкалась и уселась рядом. Принесённая Йореком одежда была разной, наспех сваленной в сумку, но там нашлось место джинсам и паре свободных рубашек, одна из которых теперь бледнела ровными клетками под расстёгнутым пальто. Настя выглядела ещё хуже, чем в сентябре, когда он уходил: ещё бледнее, ещё больше теней в зрачках. Она словно проверяла себя на выдержку и при этом проигрывала.

Он похлопал по черепицам рядом, и она проворно устроилась, скрестив ноги. Развитая за полгода уличного существования ловкость мелькала в ней отголосками, но не исчезала. Настя какое-то время молчала, и он тоже молчал. Над ними разворачивалось серебристо-белое небо, точно поседевшее. Как и волосы Антона.

Эти светлые пряди… Он не запомнил, когда они обесцветились. Но как-то услышал, как экспериментаторы об этом говорили, и подслушал. Перегрузка и сильное давление, как физическое, так и психологическое – и вот он частично седой. Хотя Антона это не напрягало.

– Я хочу попросить прощения, – проговорила Настя. Он смотрел на неё, а вот она взгляд отводила. Заставила себя собраться и всё же глаза подняла. – За всё. С начала и до конца.

Её слова звучали твёрдо, но… но что-то в них было не то. Не то, что должно быть. Антон голову наклонил набок, внимательно вслушиваясь не столько в голос, сколько в мельчайшие штрихи образа. Впервые за много недель – полное спокойствие. Полный контроль. Не переменчивый, а именно полный, но его основание – что с ним? Это не такое же, какое разрывало Антона в моменты исступления. Это не полное слияние со своей способностью, как у Роана, и даже не свободное управление ей, как у Таи или Михаила. Это – что?

– Ты извиняешься, – сказал Антон задумчиво, – но таишься.

– Хах. Порой я забываю, как хорошо ты меня знаешь.

– Это не так. Я тебя знаю едва ли.

Без тоски. С приятием. Настя развернулась, устроившись так, чтобы смотреть на него прямо.

– В этот раз ты без меня не уйдёшь, – неожиданно жёстко для только что схлынувшей растерянности заявила она.

Антон встретил её взгляд, и они так замерли. Болезнь её ломала. Болезнь под названием «бесконтрольность», та, что Антону незнакома, потому что он-то со своей способностью всегда ладил. Знал, что это равноценный обмен: он отдаёт жизнь, она отдаёт контроль. Настя же… сражалась против себя.

– Как ты поняла? – не стал он отрицать.

– Потому что я тоже это решила. – Девушка опустила ресницы. Сероватая осень ложилась тенями. Она заговорила дальше: – Я знаю, что я неправильная. И что это меня убивает. Несложно догадаться. Но прямо сейчас странность подчинится. Я справлюсь, правда. Но даже если бы не могла, всё равно не уйдёшь без меня.

Ясно.

Что ж, Антон мог возразить. Мог оставить её. Мог хотя бы раз отказаться от её влияния. Но он только кивнул и повторил вслух согласие. Настя взглянула на него с благодарностью.

Ради чего сражаешься…

– Если это не сможем сделать мы, то никто другой не сможет! – в её словах звучала уверенность, которую она сама едва ли ощущала, и всё-таки убедительность присутствовала. Не такая, чтобы обмануть взрослого человека, привыкшего иметь дело с людьми, так что Антон просто наблюдал.

Светлый взгляд перешёл на него.

– Ты тоже идёшь? – спросил Михаил.

– Да.

– Ладно.

Ребята синхронно изобразили такое выражение лица, что Каринов не мог не улыбнуться.

– Не ждали, что так быстро соглашусь? – Он убрал руки в карманы джинсов, разглядывая вытянувшихся в струнку воспитанников бессмертного. Одна из них долгое время являлась частью его души. Второй достаточно настрадался в прошлом, чтобы теперь иметь все права на счастливую безопасность. Но они вновь и вновь рисковали, а в этот раз – осознанно и намеренно. Михаил позволил улыбке сохраниться на лице и заговорил опять: – Когда мне было двадцать три, я тоже был склонен к решительным действиям. Думается, с тех пор что-то осталось неизменным. Однако моя задача в другом, и помочь я вам не могу. Вы всё ещё хотите идти на свой страх и риск?

– Роан на свой страх и риск пошёл, – отозвался Антон, чуть щуря винного цвета глаза.

– Действительно. Сейчас Йорек на территории Лектория… вы уверены, что стоит искать без него?

– Нас двое, – Антон показал сначала на себя, потом на Настю, – и мы вместе. Мы лифы. Улицы нас не тронут.

– Что у них за отношение? Как к своим?

– Скорее как к прокажённым. Неприкасаемым.

Риск, риск велик и огромен, он может их поглотить. Михаил смотрел прежде всего на Настю. Она-то это переживёт? Он не мог потерять её снова. Не мог. Михаил не стал её семьёй, но она всё же была безумно ему дорога. Мужчина выдохнул и сделал шаг к ним. Похлопал по плечу Антона и невесомо поцеловал Настю в макушку; она на краткое мгновение обняла его.

– Спасибо, – сказала девушка совсем тихо. – Это очень важно.

– Знаю. Я сам поступил бы так же. Будьте осторожны.

И всё-таки он тревожился, провожая их глазами. Вздохнул, постоял ещё немного на свежем воздухе и направился в дом. Катя и Оля приглядят за Таей, а у него тоже полно работы. Что он, напрасно на дипломата учился, если теперь не сможет всеми связями воспользоваться?

В этот район города она никогда не заходила. Летом ей было не до исследования улиц, а после Охоты, смелой чертой разделившей жизнь на «лживую» и «странную», ей просто говорили не приближаться к некоторым местам. Даже если тогда толкового объяснения деления на территории она ещё не получила, совет усвоила и подчинилась: лучше так, чем напрасно прыгать на колья.

Вдоль реки здесь шли красивые дома, продолжались фасадами, растекались улицами, но чем глубже – тем они больше блеска теряли. Углы архитектурного искусства превращались в повороты и косые росчерки. Светлые и тёмные тона домов смешивались в серость. Привлекательная осень центра ветрами сворачивалась и превращалась в нечто бесформенное, тоскливое и протяжное. Лебединая песнь города догорала в полуденной заре. Людей было так же, как и везде – до тех пор, пока Настя не поняла, как именно на них смотреть.

Это были нормальные. Они с Антоном были странными. Неожиданно прорезалась колкая грань, стеклянный купол – и девушка замерла, одним вдохом окинув тысячи связей, нитей, следов. Воздух наполнялся отпечатками. Нормальные люди таяли в них как нечто незначительное, связанное с домами, такое же лишнее, но не мешавшее – а вместо них выступали другие дороги, пути, закоулки. Авельск двоился в глазах, но не двоился в сознании; Авельск вовсе не был городом в привычном понимании.