Текст книги "Волчьи ягоды (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 45 страниц)

Но они всё же ошиблись. Они ограничивали своё оружие, как могли, но упустили деталь самую главную. Всего одна капля человечности. Всего одна. Когда кто-то из учёных, заметив выражение одного ребёнка, улыбнулся. Затем – так, для себя, чтобы не путаться в кодах, человеческие имена. Разрешение выжившим контактировать. Тонкие стены, за которыми слышны голоса соседей. Всего понемножку, всё – и от одной капли разлился океан.

Лифы могли бы быть совершенными. Они бы выросли под присмотром Лектория, даже не помышляя о чём-то постороннем, потому что их попросту не учили. Это были бы идеальные пушки, замедленные бомбы. В них даже этого диссонанса не было бы, потому что они ни в чём бы не сомневались и не знали бы ценностей. Так было бы проще для Лектория, проще для лиф и опаснее для остальных врагов. Дети лабораторий были бы бездушны – и даже не пытались бы быть людьми.

Однако главная ошибка проекта была совершена. Первая улыбка. Первое имя. Первое «мы не одиноки, пока мы вместе». Дети, которых оставили в вакууме и не дали навыков, пробовали всё сами. Дрожащими пальцами коснуться лица другого ребёнка. Спросить имя и запомнить. Назвать своё. Увидевшись в следующий раз, узнать. Изменилось ли за это время что-нибудь? У меня да. А у тебя? Тоже? А что? Всё понемногу. Дозированные, стерильные чувства существ, не умевших чувствовать. Понемногу, по чуть-чуть они учили этому друг друга. Тот эффект, который не учитывали раньше их жестокие надзиратели: люди способны к самовоспитанию, а любое влияние социальной среды побуждает к этому.

Они не могли стать людьми, ведь их не учили. Но они мешали в себе черты оружия и детей, боялись, ненавидели и проявляли интерес, они постепенно что-то меняли в себе и друг в друге. Тотальная ошибка проекта – это не то, что они сломали лучший свой эксперимент. Это не то, что они позволили NOTE о себе узнать. Это не то, что они упустили момент, когда Тимур и Вера вырвались из-под контроля. Тотальная ошибка проекта – это то, что они позволили своим порождениям на мгновение ощутить себя людьми. А затем мгновение растянулось в вечность.

Настя сидела в темноте, отрезая себя от посторонних звуков, контролировала громкость вдохов-выдохов и думала. Тимур и Вера унесли меньшее, но они оставались частями друг друга. Антон, пусть едва выбравшийся с улиц, пусть в бездне холодной прозябавший годы, даже он проявлял больше, чем позволено клинкам или автоматам. Тая – почти целиком человек, хотя в лаборатории была дольше первого поколения освобождённых. Тая позволила себе считаться человеком, даже признавая, что её первоначальный исток – это ледяная властность воли, это ясность и чёткость приказов, это воздействие на решения.

Лифы – смесь убийства с оживлением. Смесь смерти с жизнью. Смесь исконной человечности с холодом металла их лезвий. Одушевлённое, взрастившее в себе душу оружие.

Так забавно думать о себе в таком ключе.

Настя потянулась и достала бусы. Мелкие камушки царапнули ладонь; в темноте их было не различить. Она такая слабая. Она не может решить даже между всего двумя вариантами.

Первый – это свобода. Полная. Это люди, рядом с которыми ей не придётся задумываться о своей сущности. Они никогда не намекнут ей, не вспомнят её прошлое, им просто не будет дела до того, что было до них. Они будут молчать и принимать её естественно. Стая, столь любимая её подругой. С ними она будет счастлива.

А второй… Почему она вообще оглядывалась на него? Знала ведь, что не было тайны: лиф не примет сторона странных в Авельске. Её могут принимать Роан, Каспер, Люси и Йорек, Михаил, но дальше-то что? Настя смотрела в мрак и ощущала себя давно потерянным ребёнком. Она знала, какое решение принесёт ей больше счастья. Так в чём дело?

В Антоне?

Открылась дверь, пролив широкую полосу тёплого света на ковёр, и Настя оглянулась, развернувшись на стуле. Со спины освящённый, там стоял Роан – она узнала по очертаниям, лица не было видно из-за тени. Голос его звучал бодро.

– Не хочешь прогуляться?

Не спросил, почему она сидела в темноте. Приятно, что не лезут к таким деталям. Настя не нашла причины отказывать, так что кивнула; Роан кивнул в ответ и вышел, закрывая дверь за собой. Хм, сейчас прогуляться? Настя потянулась за телефоном, включила; взглянула на время, игнорируя уведомления о сообщениях в групповом чате класса. Ну, не так уж поздно. Да даже если бы было поздно, она бы пошла.

Девушка быстро оделась, под футболку накинув бусы: Тая просила не оставлять их, в любой момент могло что-нибудь произойти. Учитывая особенности мира странных, следовало ожидать всякого.

Они вышли втроём: она, Антон и Роан. Наставник сверкал энтузиазмом, на вопросы воспитанницы не отвечал, отговариваясь, что скоро увидит. Антон, поймав её растерянный взгляд, пожал плечами: его не волновало, куда его ведут, если ведёт Роан, тот, кому он доверял. Антон очень верный. И отдаётся этой верности целиком. Настя опустила глаза, стыдясь самой себя.

Она была к нему жестока. Не так, как жестоки улицы, выживавшие со своих тропинок несчастных, и не так, как детдом, поглощающий в свою пустоту и холодность. Жестокость Насти крылась в том, что она сама осознанно избегала. Она не кричала на Антона, старалась не донимать его, не говорила с ним о том, что ощущала, но он всё равно её чувствовал. Чувствовал целиком, так, как никто другой не мог; все её изъяны, шрамы, посыпанные блёстками, метания и страхи, горечь и тоску, которым она не давала выхода, но давала существование. Он знал её порочной, пустой и сломанной. От него не скрывалось даже то, что пряталось от неё самой, от Роана, Михаила и прочих; он знал это и всё равно…

«Слишком неправильно. И то, что я чувствую – тоже». Так она сказала Тае, так она и думала, но смотрела на Антона – и ей становилось больно. Больно за то, на что она его постоянно обрекала. Спасти её тогда, семь лет назад, было его самостоятельным выбором, но теперь за него всё выбирала она.

И не только. Если бы Антон сказал ей, она не смогла бы не принять. Но он молчал. Молчал, потому что Настя сама отодвигалась, отводила глаза, потому что она знала: понимать свои чувства она не хочет. Не сейчас, когда всё и так катится в пропасть. Не сейчас, когда каждую эмоцию она вытягивает из себя силой. Чувства сильнее её просто добьют. И Антон молчал, молчал ради неё, даже если для него самого это растягивалось в пытку.

Всё-таки он хороший человек.

А вот она – плохой.

Ах, опять «человек»…

Их обтекал поздний вечер. Дорога, по которой бессмертный их вёл, Насте знакома не была.

Они удалились от ярко освещённых аллей в переулки, узкие, с оградами и домами по сторонам – та часть города, что была красиво оформлена. Где-то поблизости прошелестели дороги и скоро затихли вдали – они отодвигались всё дальше от центра района. Исторический и вдохновляющий своими архитектурными фасадами, здесь он переходил в довольно обычный городской вид, ещё не скатившийся до уровня российской серой глубинки, но уже не дышавший вдохновением, как близ реки. Фонари встречались через раз, и трое шли от огня к огню, как стайка мотыльков, легкокрылых и бесшумных, тихих призрачных духов засыпавшего Авельска.

Они шли в такт. Решительные шаги – это Антон. Его тень длиннее. Рядом тенью скользила Настя; она легче, изящнее, она привыкла к своему беззвучию, даже ступала осторожно. Роан слушал их, видел их и вёл, пересекая переулки, огибая опасные места, в которых они могли остановиться. Сегодняшняя ночь была особенной. Не потому что он хотел им что-то рассказать и не потому что вдруг потащил их на улицу к полуночи, а потому что считал её таковой – и они считали так тоже. Не события делали особенным время. Не только события.

Здание Свечки выросло перед ними, словно из-под земли. Неосвещённое, тёмное, в состоянии ремонта. Свечка – это двадцать этажей, возвышавшихся странно и нелепо среди района с ровными уровнями домов; окна по всем сторонам, широкие и высокие, а по форме – соответствие прозвищу: свеча, сверху вообще круглая. Здесь планировали расположить офисы, а потом дизайнеры поняли, что выглядит такое здание вдали от центра по крайней мере нелепо, и вот закрыли на ремонт. Ремонт растянулся, пока что его не двигали. Зато какая точка обзора!

Настя, запрокинув голову, рассматривала здание, Антон озирался по сторонам. Погружённый в полумрак парк с там и тут поблёскивавшими круглыми белыми фонариками при должной фантазии можно было представить как чудесный лес с блуждающими огнями. Роан таким не баловался. Реальность он любил больше снов, потому что реальность – то, чему он принадлежал.

– Лифт не работает, – сообщил бессмертный, – но вы молодые, без проблем подниметесь.

– А зачем? – спросила Настя. С любопытством и без укора. Она ещё чувствовала себя виноватой, славное дитя.

– Не пожалеете, – хмыкнул Роан. – Я тут подожду.

Он вручил им фонарики, заранее взятые из дома, и наблюдал, как они скрылись во мраке, поглощённые безмолвным зданием, словно втянутые в его беспросветную дрёму. Он ждал – одинокий силуэт в слабо освещённой ночи. Затем развернулся лицом к парку, с наслаждением вдыхая терпкий воздух дотлевавшей осени.

– Я вас давно почувствовал, – промурлыкал он. – Выходите. Полагаю, вы не за детишками, но мне всё же интересно.

Два силуэта. Один пониже и в полушубке, от него звучит позвякиванием и шепчущими заклинаниями. Второй повыше и в куртке, от него пахнет гарью и ненавистью.

Миднайт и Файр.

*

Внутри никого не было. Молчали лестничные пролёты, чистые и незаплёванные, покрывшиеся пылью от неиспользованности и осыпавшейся побелкой со стен. Ступени отражали шаги, они были такой высоты, чтобы подниматься было удобно, и двое подростков преодолевали этаж за этажом. Антон оглядывался на Настю, но она шла спокойно, с сомкнутыми губами и отстранённым выражением лица. Ей не было трудно. Должно быть, странность давила прежде всего на психику.

Они почти не говорили на эту тему, но она неизменно вставала между ними. Настя боялась себя. Боялась, ненавидела то, что с ней сделали, и презирала то, чем была. Она выдавливала улыбку, говоря, что всё в порядке, и отворачивалась, чтобы никто не видел её подавленного взгляда. Она обнимала себя руками и говорила, что не мёрзнет, хотя её била дрожь. Она так отчаянно не подпускала к себе никого, будто верила, что одно её присутствие уже ранит. Тех, кто к ней пытался приблизиться, она ранить как раз не хотела. Отказывалась и делала вид, что просто нелюдимая. Не причиняй им боли.

Антон был не таким. Его не тревожило, сколько и чего он причиняет окружающим. Если они ещё рядом, значит, достаточно сильные, чтобы выдержать. Если они захотят, сами уйдут. Ему было всё равно; он закрывался от излишнего вмешательства, обрастая шипами, к нему переставали приглядываться. Здесь же была Настя, которой не нужно было вторгаться в его мир, чтобы его понимать. Она знала всё заведомо, с самого начала. С первого раза, когда он сказал, чтобы она плакала там, в белой комнате, потому что слёзы тогда могли помочь ей вырваться из-под ощущения кары. Маленькая девочка с голосом, разбивавшим стены. Сейчас она выросла, но голос остался.

Антон вырос тоже, но у него как ничего не было, так и нет. Он всегда знал, что отличался от других лиф. Он вышел повреждённым. Не так, как неконтролируемая сила Марии, и не так, как Иосиф ослеп, испытав перегрузку. Антон физически не пострадал. Он и теперь в хорошей форме, силён и вынослив. Его здоровье не было подорвано. Было уничтожено его сердце. То, что образно сердцем называется, все чувства, в нём растущие дивным чудесным садом. Антон – дефект. И для монстров, какими были лифы, и для людей, которым эмоции свойственны.

И что он тогда такое?

Его не особо волновал этот аспект. Ни раньше, ни теперь. Его суть не мешала ему сражаться. Сражаться он мог и умел. Что ещё нужно?

Они поднимались выше и выше. Скоро перед ними открылась крыша.

*

Файр сплюнул под ноги. Миднайт смотрел прямо и с лёгкой полуулыбкой, но больше напоминал сумасшедшего, чем обычного человека. Сейчас постороннему зрителю была бы понятна разница между шаманом и бессмертным: первый не мог до конца скрыть наигранность, тогда как второй улыбался естественно и искренне, таким и являясь. Роан глядел на гостей с любопытством. Вот он какой, гадатель, предсказывающий дату смерти… Ещё совсем мальчик. Почти ровесник Касперу, хотя совсем тощий и невысокий, выглядит младше.

Рядом с ним, видимо, его охранник. Лицо весьма знакомое, хах. Настенька его ненавидит. Роан перевёл смеющийся светлый взгляд на Файра, и тот исказился от злости, но не посмел ничего предпринять. Хм. Как цепной. Неужели и его буйный нрав Лекторий сковал своими тяжелейшими цепями?

– Тебе стоило пойти к NOTE, когда пробудилась странность, – вздохнул бессмертный. – Мы бы дали тебе не только свободу, но и счастье.

– Как же! – тут же ощерился Файр. – Вы-то ваще не в курсе, как странность появилась!

– Один из моего предыдущего набора, – задумчиво проговорил Роан, – по собственному намерению взорвал свой дом вместе с родителями. Жизнь измеряется не прошлым, а настоящим, которое приведёт к будущему. Ты нашёл бы своё место, не оплачивая поиски чужой кровью…

– Заткнись, чудовище!!

Роан с укором покачал головой. Перевёл взгляд на Миднайта.

– А ты, верится, то особенное дитя, видящее человеческую смерть?

На обращение «дитя» шаман отреагировал благосклонно. Вот как, ему игра в себя привычна, раз, расценивая как детей остальных, некое создание он ставит выше. Всё-таки Роана это немного огорчило: Миднайт считал его бессмертным необычным существом, значит, не видел истины. Правда для Миднайта тоже была придуманной, красивой и удобной для театральных представлений на пустых трибунах. Довольно печально: глубинно видеть игру там, где остальные покупались на таинственную дымку.

Смерть… У Роана были свои к ней счёты. Двадцать веков уже накапливались. Но он промолчал, вспоминая шаткие и хрупкие весы, на которые сейчас возлагались тонны океанов.

– Сроки лиф сокращены, – протянул Миднайт. Его маска слетела, раскрылась обманная загадочность, и он покорно не пытался её вернуть. Роан всё равно стянул бы фальшь, слушая лишь то в его словах, что несло в себе правду. Зачем играть перед человеком, который всё равно увидит настоящую суть?

– Влияние прошлого.

– Не на всех. – Миднайт чуть прищурился. Мимо пронёсся запоздалый автомобиль, облив их светом фар; зрачки шамана сузились, словно кошачьи. – Ваши – оба.

– Да, я предполагал.

И всё равно стало грустно.

– Я хочу встретиться с ними обоими. Потом. Перед последним рассветом Авельска, когда теней ещё будет больше, чем солнца. Тогда, когда час настанет, передайте им мою просьбу. Пожалуйста. – Он склонил голову в знаке покорности.

– Хорошо, – кивнул Роан.

– Раньше срока мы не увидимся. В документах, которые ваш воспитанник забрал из руин, у некоторых лиф стоят пометки без обозначений. Это те, кому осталось недолго.

– Насколько недолго?

– По-разному. Кто-то проживёт ещё десять лет. Кому-то не хватит и пяти.

Миднайт усмехнулся. Файр смотрел то на него, то на Роана, явно не находясь в курсе событий. Роан, тем не менее, прекрасно шамана понимал. Вновь кивнул и поблагодарил. Миднайт поклонился – всёрьёз поклонился.

– Пусть небеса будут к вам милостивы.

Развернулся и направился прочь. Файр бросил острый взгляд на Свечку.

– Я бы убил её, – с досадой цыкнул он.

– Она не так слаба, – улыбнулся Роан, за его вкрадчивой мягкостью крылась сталь. – Ты не прикоснёшься к ней, тем более сейчас. Иди, ребёнок. Остуди свой пыл. Эта девочка тебе не по пламени, она может выйти из него, даже не готовя с собой воду.

Файр хотел рявкнуть что-то в ответ, но прищурился и быстро скрылся следом за шаманом. Роан проводил их глазами. Да уж, в Лектории счастливых детей не бывает.

«Перед последним рассветом Авельска»… Как же далеко могут глаза Миднайта заглянуть?

*

Настя ахнула, замерла, сделала несколько шагов вперёд, остановившись у самой грани, где обрывалось всё в черневшую пропасть. Перед ними расстилались вереницы огоньков – белых, оранжевых, голубых – сотни домов с квадратиками непогасших окон, ярко мерцавшие пёстрыми змейками проспекты и трассы, вьющиеся через районы ленты фар, россыпи искр – это фонари. Отсюда Авельск, раскинувшийся как на ладони, напоминал сокровищницу, полную светящихся самоцветов. Он простирался вдоль рек – тёмных каналов с яркими берегами; дома, разные по высоте, сглаживавшиеся в своей неровности к краям районов, где всё было однотипным, но по центрам и ближе к воде – высокие, подпиравшие изящно оформленными крышами ночное небо. Всё – под покровом холодной, но атласно-бережной ночи, беззвёздной, зато с круглой золотистой луной, стыдливо прикрывавшейся дымкой облаков.

Антон стоял, не приближаясь, и смотрел на Настю. На силуэт девушки, чьи отраставшие, но ещё короткие волосы трепал ветер вместе с полами куртки, смотревшей на город, повернувшись к нему лицом. И неожиданно он заметил это – то, чего не было, но что лишь зримо. Сеть. Высокая, до самых звёзд сеть между ними – между Авельском, живым, полным огней, и девочкой в белом лабораторном платьице…

– Красиво, – выдохнула Настя, и звук этот разбил воображение, Антон мотнул головой, стряхивая наваждение. Настя повернулась к нему. В темноте неосвещённой крыши её лица не было видно. – Иди сюда!

Он подошёл. Встал рядом. Авельск в его представлении не был красив, но в глазах Насти он отражался, будучи прекрасным. Этого хватало. Антон смотрел на неё, через неё ловя всё то, чего не мог коснуться сам, и она спокойно это передавала. Антона не грело солнце, но он мог согреться, собирая отражения его лучей.

– Я кое-что хотела рассказать, – произнесла Настя. Теперь она смотрела на город, полуприкрыв глаза, и на губах её застыла холодная, слабая улыбка. – Это не так просто, хах. Можешь меня выслушать?

– Конечно. – Он внимательно наблюдал за изменениями в её лице, но сейчас оно больше походило на стеклянную пустую маску.

– Тая дала мне это. – Она потянулась к расстёгнутой куртке, пальцы нырнули за ворот футболки и вытащили… какие-то бусы. Похожи на детские. Настя сняла их через голову и переложила в ладони Антона, не убирая собственных рук. Они немного дрожали. Настя смотрела на Антона, но словно сквозь него. – Это для её Стаи. Знак, что всё в порядке. Она сказала, что я могу пойти к ней, к Стае. Ребята там меня примут.

А. Вот оно что.

Антону вовсе не больно – нечему болеть. Просто ему вдруг кажется, что под ногами разверзлась пропасть и утягивает его в свою чарующую ледяную бездну.

– Если я на это решусь, пойдёшь ли ты со мной? – Голос пуст, нет ни мольбы, ни решительности.

Зачем ты говоришь таким тоном, какой я не могу услышать?

– Там мне есть место. Но во всём этом мире, – Настя кивком указала на сиявший в ночной завораживающей картинности Авельск, – его не найдётся. А в Стае оно уже есть. Антон, ты пойдёшь со мной?

Она не могла его оставить, да? Но он и не мог что-либо ответить. «Ты уже решила, значит», – как-то глухо пронеслось между ударами горечи в сердце. Том, что не способно было чувствовать, но отзывалось, как будто живое. Антон взял бусы и накинул ей на шею, опустил, задев кончиками пальцев ключицы. Настя смотрела на него – прямо и с болью. Он знал, что его лицо хранило равнодушие. Она не найдёт в нём ответа, который её обрадует. Настя опустила руки и опустила глаза.

Она исчезнет. Вновь.

– Пора возвращаться, – сказал Антон и тут же возненавидел собственные слова. Настя вздрогнула, как от удара, но покорно кивнула и нетвёрдой походкой направилась дальше от края.

Антон в последний раз взглянул на мерцавший, подобно райской мечте, Авельск. Такой завораживающий, стоять и любоваться вечно. Но – такой презрительный и мрачный. Антон видел его худшую сторону, но ненавидеть город не мог. Наверно, потому что сам он был таким же.

И есть ли смысл тогда на что-то надеяться?

========== 5 / 4. Затупившийся меч ==========

– 21 ноября 2017

Победа требует жертв.

Настя вертела в пальцах стирательную резинку. Приплюснутый кружочек, как раздавленный мяч. Синий центр и белые потёртые края, облезающие материалом. Настя подбросила ластик на ладони, вздохнула – он трижды прокрутился, но упасть она ему не дала. Не долетев до ладони, он подпрыгнул ещё раз, и ещё, и ещё, как брошенный на воду камушек в игре. Отправляемые голосом вибрации не давали резинке упасть.

Глупо говорить, что странность – это только то, что она делает. Много нюансов. Такой безобидный фокус не вытягивал сил, но учил контролю на малом уровне; Роан посоветовал пробовать такое понемножку, чтобы приучать себя к смене интонаций. «Не всегда пробивать стены криками», как он выразился.

– Контроль зависит только от тебя. Куда важнее крупных атак – использование в малом деле. Какие-то детали, незначительные действия. Отточишь их до идеала и можешь браться за что-то значительнее. Так, по нарастающей, и учишься владеть странностью. Даже если тебя уже готовили к использованию на полную катушку, постарайся уделять немного времени в день на такие маленькие трюки. Однажды это очень тебе поможет.

Что было особенно приятно: Роан никогда не называл их с Антоном лифами. Ни разу. Даже на собрании он говорил о них как о детях, относился же соответствующе. Хороший человек. Настя со вздохом легла щекой на стол, положив ластик напротив глаз, и стала выдыхать по ноте. На высоких он подскакивал выше. Значит, есть разница.

Если бы у неё было время как следует этим заняться – но у неё времени было в обрез.

Если лифы – это оружие, то Настя – это ржавый, затупившийся меч с потрескавшимся лезвием.

Однако… ржавчину можно отскрести. Клинок можно заточить. Он будет играть в руках, как живой; в правильных руках, умелых, кому можно доверить опаснейшее живое оружие. Настя – сосуд для силы, гибкий, одушевлённый сосуд, она удобна в обращении, потому что, в отличие от неразумных железяк, обладает мышлением, может самостоятельно передвигаться и выполнять приказы. Будь она опустошённее, как и задумывалось организаторами проекта, она была бы идеальна для использования в операциях. Меч, который будет резать сам, когда ему прикажешь. Тонкая катана. А трещины можно залить новым металлом, и лезвие будет крепче…

В умелых руках она будет опасна. Как и гласило её предназначение.

Хм…

Оружие, которому нужен владелец, чтобы быть полезным…

Настя думала о NOTE. О странных людях, протянувших ей руки, сказавших, что они могут разделить с ней её боль и печаль. Летом, когда она только приехала, ей не рассказывали об её собственном прошлом, чтобы не ранить. Михаил сказал, что желал ей спокойной, человеческой жизни. Когда странность начала выходить из-под контроля, её забрал Роан, взял к себе, чтобы присматривать и не дать сойти с ума. В Авельске было опасно, и он наверняка знал, что рано или поздно Настя столкнётся с правдой. Но сейчас она и не пыталась лезть в его мотивы. Того, что он ей дарил, было достаточно, чтобы доверять. Не важно, что им двигало. Куда важнее: даже зная о её сути, эти люди старались принять её. Они такие славные.

А она теперь собиралась их бросить.

Она не может исчезнуть, так и не выразив благодарность. Но даже так – они все вместе скоро будут сражаться. Оставались считанные дни до вторжения в Третью лабораторию проекта LIFA. Туда, где ждали ещё восемь доломанных недолюдей, отточенных клинков. С ними такой ошибки Лекторий уже не допустил бы, и они наверняка целиком бесчеловечны. Лекторию не будет в тягость натравить их на их же освободителей. Но атака детей Настю не пугала; её вообще не пугало грядущее.

Так странно. Она думала, что будет бояться приближения операции, потому что теоретически девушка шестнадцати лет должна бояться кровопролитных сражений людей со сверхспособностями. Но вот было вторжение в штаб Лектория, когда её спасли «тени», перерезав столько врагов, было вызволение Роана – да, там не убивали, но крови было достаточно, Настя тоже не отделалась. Из всего этого она не помнила, чтобы что-либо откровенно её ужасало. Она не испугалась даже тогда, когда Вильгельму переломило хребет, мигом превратив его глаза в пустые стекляшки – ей тогда просто стало плохо. Но страх… Это, должно быть, какая-то атрофированная у неё эмоция. Страха было слишком много, когда они с Антоном и Саввой бродили по улицам. Наверно, с тех пор на сердце стояло табу.

Операции Настя не боялась. Её тревожили мысли, что кто-нибудь из хороших людей мог погибнуть, но не настолько, чтобы она не спала или не ела. Не спала и не ела она по другой причине: её мутило от пищи, а ночами приходили настолько живые и отвратительные кошмары. Что она предпочитала сжигать себя бодрствованием, лишь бы не смыкать веки и не погружаться в эти ужасы вновь. Ах, вот оно. То, чего она боялась. Себя. По сравнению с этим страхом остальные ничего не стоили.

Этих людей она скоро оставит. Им оставалось вместе последнее сражение. Настя быстро оделась, щёлкнула ключами, закрывая квартиру. Антон днём работал – он сказал, что не хочет продолжать учёбу, и Роан не настаивал. А сам бессмертный был у Оли Цветаевой. Настя, недавно вернувшаяся из школы, была предоставлена самой себе, припоминая при этом просьбу Роана быть предельно осторожной. Однако это уже что-то. Было приятно, что её оставили одну, не боясь, как обычно. А то куда бы ни пошли – сопровождение…

Впрочем, как будто она сейчас к Лекторию бы переметнулась, ага.

У неё ушло полчаса, чтобы добраться до штаба, и то на автобусе. Отделение NOTE в Авельске красовалось фасадами и смотрело на неё мрачно. Настя сглотнула, разглядывая его.

Её здесь не любили. На самом деле она заранее знала, каково будет отношение к одному её существованию у людей, которые когда-то наблюдали свержение её «прародителей», и не была удивлена, но всё же неприятно. Они смотрели на неё, как на диковинного зверя, загнанного в слабое тело девчонки-подростка. Настя же не ощущала себя такой. Она знала, что суть её далека от человеческой и тем более от той, какая положена по возрасту, но называть себя монстром она бы уже не стала. Испытав себя в бою, она стала смотреть на собственные тело и суть немного иначе. Она – вместилище для силы; вместе всё в ней должно гармонировать, сливаясь в мощное оружие, и не её вина, что оружие оказалось бракованным. Дефект, как говорилось. Антон – потому что силы в нём больше, чем он способен выдержать. Настя – потому что её сознание как человека и её сознание как странности существуют раздельно, хотя должны быть едины.

В отделении её презирали и откровенно не принимали, но она и не просила. Ёжилась, было неловко и неприятно среди них находиться, но тут же приходили навыки почти что прошлой жизни. Приёмные родители Насти – семья Кариновых – была родом высокого положения, и девочку всегда приучали держаться на людях. «Будь замкнутой, но не выдавай эмоций, держи маску, держи спину ровно» – и так до бесконечности. Поэтому подчёркнуто пренебрежительное отношение к себе она переносила достойно. «Просто не давай их яду впитаться в тебя, вот и всё», – сказал ей Михаил. Дядя сам рос в семье Кариновых, естественно, он знал, что Настя выдержит.

Однако приходить сюда в одиночку… М-да. Оставалось надеяться, что всё пройдёт гладко.

За стойкой сидела девушка с наушниками на голове. При взгляде на Настю она тут же подскочила, щёки её заалели, но губы побледнели. Настя остановилась напротив, неловко улыбнувшись – веди себя вежливо, если хочешь добиться своего.

– Здравствуйте, могу я поговорить с Борисом Круценко? – спросила она предельно аккуратно.

– Ты ведь лифа, да? – Взгляд девушки метался. – Извини…

– Тебе нельзя здесь находиться!

На это восклицание Настя оглянулась: на лестнице стоял другой человек, молодой ещё парень, тоже тут работавший, с рыжими волосами и веснушками. К нему подбежал пацан помладше, глядя на Настю чуть ли не с ужасом. Со стороны входа тут же появился мужчина в полицейской форме, остановился в нерешительности. Они не подходили, и Настя вздрогнула, поняв: они просто её боялись. Боялись, как боятся неизвестного, опасного хищника, пусть даже находящегося в клетке. Девушка нахмурилась, оглянулась на Белль, ту, что теперь уже стояла напротив.

– Я не причиню вам вреда, – очень мягко, спокойно проговорила Настя, опуская руки, вытягивая пальцы. Голос звучал ровно и негромко, так, чтобы они не ощущали опасности. – Я всего лишь хочу встретиться с Борисом. Я ненадолго.

– Тебе лучше уйти, – покачал головой человек в форме.

– Извини, – пискнула Белль, – но…

– Я не причиню вам вреда, – повторила Настя. Дёрнулся уголок рта. Она проглотила сухость. – Я ваш союзник.

На неё смотрели – нет, на неё взирали – глаза злые, испуганные. Они давили тяжестью океанских глубин, они холодным мраком затмевали робкие лучи. Вот оно что. Хах. Эти люди её не считали за человека. Эти люди считали её за то, что неизменно представляет угрозу. Они не пускали угрозу в свой дом, к своему лидеру, потому что она была непредсказуема, безумна. Какой же они её видят?!

– Уходи, пожалуйста, – сказал парень на лестнице. У него была боевая странность, и Настя уже видела дымок, поднимавшийся от его ладоней.

Настя содрогнулась; изнутри всё словно льдом покрылось. Если она сейчас отступит – она сдастся и навсегда проиграет. Если она шагнёт вперёд – она перережет последнюю возможность поладить с этими людьми. Оставаться на месте? Но они так и не поймут, а она не может вечным столбом показывать, что не за злом пришла. Она подконтрольна. Она оружие, но оружие, не бьющее кого попало. Она союзник им, а не враг! Она лифа, создание Лектория, искусственная странность, но она не враг!

Настя приоткрыла рот, собираясь сказать уже хоть что-нибудь…

– Что тут происходит?

Прямо из стены за стойкой выступил парень. Золотистая макушка, тёмные волосы на висках, проколотые уши. Серо-металлические глаза с насмешливым выражением лёгкого прищура. Узкие зрачки. Кроссовки, чёрные джинсы, куртка. Настя обернулась к нему затравленно, ожидая всего, чего угодно, но Йорек смотрел не на неё, он смотрел на собравшихся, взгляд его был нечитаем, но он, кажется, всё понял правильно. Недовольно сощурился.

– Привет, Насть, – сказал он будничным тоном. – Если ты к Михаилу, то его нет.

– Нет, – ей плохо удавалось поддерживать спокойный тон. – Я к Борису. Хотела обсудить… кое-что.

– Он в кабинете. – Юноша кивнул, слегка усмехнувшись. – Пойдём, покажу, где.

– Йорек… – начал было парень на лестнице, но был прерван.

– Вы уже переходите все границы! – рявкнул тот. Он подошёл к Насте, взял её за руку и потянул к лестнице. Они поднялись до стоявших там, и Йорек, в глаза глядя сотруднику, обронил: – Это уже перебор. Эти дети – наши друзья. Их нельзя притеснять.