Текст книги "Волчьи ягоды (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

– Нейтралы пришли! – с сиявшим взором воскликнула Оля, когда Каринов отодвинулся от ребят. Что-то в девушке заметно изменилось, и это явно было связано с парнем, на руках которого она находилась. Михаил подметил всё это и улыбнулся ещё радостнее: кажется, неуверенно и робко, но Оля сбрасывала оковы тоски, как и Йорек. Они всё же дали друг другу шанс.

Мальчика по имени «Сиан» он передал под покровительство Таи и одной из версий Каспера – ребята уже обустроили мини-лагерь по всем стандартам и теперь принимали лиф и раненых. Новости Михаил получил тут же: «тени» были объявлены мятежниками, но Антон вступился за них и позволил уйти, ещё несколько объявлений… Йорек опустил Олю на раскладной стул, и к ней сразу подбежал красноволосый мальчишка в белой одежде, хватая девушку за руки и скороговоркой благодаря Йорека. Оля потрепала мальчишку по волосам и повторила благодарность. Её взгляд, обращённый к Йореку, выражал больше, чем стоило понимать Михаилу, так что Каринов отвернулся и поскорее постарался покинуть пункт, но —

– Постойте!

«Сиан» – светловолосый ребёнок с чисто-голубыми глазами – зацепился за его ремень и затормозил так, тревожно переминаясь с ноги на ногу. Михаил покорно прервал шаг, повернулся к мальчику и присел на корточки, чтобы их лица находились на одном уровне. «Сиан» глядел на него встревожено и с горечью, такой глубокой, что больно стало. Это выражение не было потерянным, как у лиф первого поколения – но оно тоже было чужим для столь юного возраста. Как будто за короткий срок в шесть лет дитя испытало на себе всю скорбь человечества, и Михаил с внезапным благоговейным страхом подумал, что это вполне может быть так. Никто не знает, как далеко идут способности лиф. Способности лиф, связанные с контролем, а не боем – тем более.

– Что такое? – спросил Каринов. «Сиан» мялся, не подбирая слов, и Михаил со вздохом положил руку ему на макушку, ласково взъерошив волосы. – Ну же, говори. Я слушаю тебя.

Мальчик повторил его улыбку, скопировав, словно идеальное зеркало, а затем заговорил. И Михаил действительно не мог не слушать.

========== 5 / 10. Алые призраки ==========

– 24 ноября 2017

Твоя душа горит.

Как далеко могли заглянуть глаза ребёнка, способного видеть души? В чём вообще суть его странности заключалась, если теперь слова засели в голове и не выветривались даже ураганами звуков, какофонией шума и криков, треском и изломами? Вокруг царил ужас, хаос, в котором система проявлялась едва заметно, и этого стоило бояться – бояться каждого шага, каждого вздоха, каждой ошибки в царящем бедствии. Однако кое-что было неправильным.

Или правильным, как посмотреть.

Настя была частью этой катастрофы. Она понимала это с каждой секундой всё отчётливее и должна была, наверно, тревожиться, но только больше сил ей придавала каждая мысль. Хаос, шум и тишь, разрывы в пространстве и логике, неподвластные осознанию странности, воевавшие за то, что дорого их людям – и Настя среди всего этого, безупречное оружие с грешной репутацией, прокажённая и отвергнутая, но самая сильная. Она была сильнее Бориса, хотя он подчинял материю. Сильнее Роана, хотя его нельзя было убить. Сильнее, на одном уровне с другими лифами – потому что всё вокруг принадлежало им, каждая пылинка проекта, каждый кусочек бумаги или металла, каждое восклицание и капля крови.

Это был проект – всё, что вокруг, и сами лифы, его дьявольские порождения. Это вовсе не был бой с кем-то. Это не был бой с самим собой. Это вообще не был бой, потому что это было предназначение, то, ради чего лифы родились, выросли и существовали, их суть, пламя и скорбь, их ненависть, любовь – потому что ненависть невозможна без любви – их горе и восторг от ощущения нужности. Эта битва вовсе не ужасала, не вызывала горечи и не призывала к доблести, нет. Эта битва говорила лифам: «Вы такие, какими должны быть». Эта битва кричала каждым сполохом и каждой смертью: «Всё правильно».

Да, всё было правильно, от начала и до конца. От начала – от самых истоков, от белых стен, белых коридоров, белых комнат, детей в белой одежде, робких прикосновений, тихих голосов, странностях ради друг друга, отражений воплей, ядов и инъекций, кодов и имён. До конца – до пяти оставшихся, что услышали зов, что пришли обратно, в место, которое называется родным, прикоснулись к самому своему исконному устою.

В правилах лиф не было закона «не трогать лаборатории» не потому что они не знали, где их найти или как их уничтожить, нет. Такому закону не было смысла существовать, потому что лаборатории – это не материальные строения под землёй и отдалённые от города. Лаборатории – всё, что осталось в их сердцах, их костях, их крови. Проект всегда останется в них, потому что они – суть проекта. Закон уничтожения не мог быть выполнен, потому что лифы никогда не говорили друг другу умереть. Они говорили друг другу жить. Раз за разом, вдох за выдохом, плач за стоном.

Как всё просто оказалось, и ведь для этого нужно было шагнуть дальше обозримого, поставить всё на кон! Настя ступала свободно и спокойно не потому что могла дать отпор или ускользнуть вовремя. Она была уверена и отважна, потому что разрушала материальный след проекта, чем и должна была заниматься.

Это было так глупо с самого начала. NOTE считала, что сама решила разрушить лабораторию, а Лекторий решил, что сам лабораторию создал. Однако обе стороны ошибались: кто бы ни породил проект, дальше он жил уже сам. Он сам выбрал стирание в 2008 году, в 2015 и теперь, в 2017. Это всё было его волей, это было волей его составляющих. Не Роан сказал, что они будут защищать лиф – это сказали когда-то сами лифы. Не Борис заявил, что они пойдут на операцию – это заявила Тая. Не Настя даже предложила себя как оружие – это сам проект предложил её. Как хитроумно устроен мир, что странностью может являться даже такая нематериальная вещь, как идея.

Настя не запоминала лица тех, с кем сражалась, да и незачем. Она не обратила внимания и тогда, когда обзавелась несколькими царапинами – так, пустяки, её лишь задело. Девушка легко скользнула в сумрак защиты рушившегося здания, нырнула в переплетение ходов; она шла без сопровождающего, но знала, как и куда сворачивать: с ней об этом говорили стены. Не сами, разумеется, даже для странностей такое не было естественным: Насте достаточно было слушать вибрации реальности вокруг, чтобы не сомневаться в выборе направления. Остановилась она тоже вовремя – хотя это ещё как посмотреть. Замерла, раскачиваясь на носочках и с мрачным удивлением взирая сверху вниз на распростёртого на полу парня.

Файр, ещё живой – но, судя по растекавшемуся от него озеру крови, ненадолго.

Он бился что было мочи, но в конечном итоге проиграл.

Теперь осознавать это было забавно и даже немного горько. Файр злился, сыпал проклятиями сквозь стиснутые зубы и попытался пнуть угол, но только сморщился, приложив ладонь к открытой ране на животе. Кровь текла обильным потоком и заливала его следы. Кровь – багровая, густая, липкая, просто отвратительно было ощущать её на себе, когда столько времени выпускал такую же из других.

Файр боялся в этом мире лишь двух элементов – бессмертного Роана и призраков. Первый был почти символом кошмаров, потому что Файр, побеждавший рано или поздно даже самых сильных соперников, этого бы никогда не одолел – причём не из-за его странности, гарантировавшей мгновенную регенерацию, нет. Роан был сильнее во всём остальном и, хотя не показывал это специально, чувствовался Файром в каждом взгляде. Улыбчивый, истинно светлый – Роан был куда страшнее всех людей этого мира, потому что не был человеком и потому что был светом, а свет порой становится ужаснее даже самой грязной темноты в своём откровенном благородстве и открытости.

А призраки приходили к Файру во снах, приведения всех, кого он когда-либо убивал. В бесформенных балахонах, облитые кровью, булькающие голосами, в которых сквозили ненависть и жажда мести, с белыми лицами и синими губами – они были все разными, но одинаковыми в своей непрекращавшейся череде. Духи жертв, имён которых Файр даже не запоминал, его грехи во всей своей красе, каждый – клеймом на душе, и без того вязкой и мерзкой. Файр ненавидел спать, потому торчал где только можно, лишь бы сокращать время отдыха, глотал энергетики и игнорировал остальное.

И, чёрт, было бы занятно, убей его Роан, но это сделал другой пацан из их прославленной NOTE – худой, бойкий и шустрый, со светлой макушкой и проколотыми ушами, который ещё на улицах был. Добивать не стал, бросив дело на полпути, а Файру теперь мучиться.

Вот и мучился. Он едва передвигался, пальцами царапая стены. Связь с центром отрубилась, коллег рядом не было, ровно как и врагов. Только Файр и длинный коридор, в котором полупогасли лампы и по стенам расползались трещины. Долго конструкция не протянет, нужно подняться выше, но ему бы успеть! Торопиться не получалось: кровь сразу начинала литься больше, а боль и без того невыносимо терзала.

Э как расплачиваются за свои поступки люди, да? Файр сжигал заживо, вспарывал животы, а теперь сам сгорал от адской боли и держался за вспоротый живот, уже и в голос стонал, делая каждый шаг, дыхание его хрипло разрывалось скулежом, как у побитой собаки. Одна из пешек Лектория, он никогда не задумывался над тем, что ощущали его жертвы. А теперь что? Он сам на их месте. Всё вернулось на круги своя. Вот и расплата. Долгая, злая и с удовольствием крошащая его по кусочкам. Файр был смертельно ранен, но всё никак не мог умереть, а призрачные шансы маячили на горизонте – он понимал, что не успеет выбраться, но упрямо пытался хоть что-нибудь сделать.

«Результаты не должны попасть в руки NOTE», как сказало руководство, и приказ был точный: если не получится остановить кражу лиф, так перебейте их. Файр попытался – и схлопотал вторую рану, от одного из «теней», защищавшего беловолосую девчонку в лабораторном халате, и тот тоже оставил недобитым. Дрянная привычка. Сдохнуть всяко приятнее, чем теперь кишки по коридору волочь.

Его со всех сторон окружали духи. Они наполняли воздух едкими смешками, язвительно сопровождали каждый его шаг бесконечными мерцаниями в крови, угрюмо шипели, почему он ещё жив. Его касались сотни рук, но не ласково, а жестоко – бередили раны, растягивали старые шрамы, сжимали горло, и Файр задыхался, хотя материально их не существовало, выл больше от страха, чем от боли, и понимал: они дождались своего часа, его жертвы и его трупы, которыми он душу себе выжиг. Час пришёл. Пора платить возмездие.

Ноги подкосились, он съехал вниз по стене, тут же штаны намокли в крови. Глухо завыл умирающим волком, вот только волки благороднее него, они хотя бы своих не грызут, а если грызут – то по делу, а не как он. Столько погубленных жизней – но даже сейчас ни толики раскаяния. Холодные мёртвые руки вскрывали на нём язвы, а Файр не мог им противиться в их законном праве ему отплатить. Он сипло дышал, мир вертелся перед глазами, а в коридоре всё ещё было пусто.

Потом из-за угла появилась девчонка.

Ах-ха. Судьба, о которой поэмы слагал Миднайт, вернулась новой шуткой: особа, из-за которой всё закрутилось, теперь пришла сама, остановилась в полуметре, глядя на него без испуга или ненависти, как раньше – с угрюмой насмешкой. Она знает, что он не без причины мучается. Ах, он же её дружка ранил. И подружку тоже. А она как сказала? «В следующий раз я не промахнусь» – эти слова вспыли в алеющем сознании ясной вспышкой. Она сказала это, лишив его слуха, пусть и временно.

Её звали Анастасия.

– Ты? – фыркнул Файр, сохраняя остатки злости в голосе, хоть что-то ещё существовавшее. Показаться сильным в этой ситуации он не мог, и девчонка отлично это понимала.

– Поплатился-таки, – заметила она холодно, вскинув брови. Хотя на мгновение в её взгляде вспыхнула ярость, она угасла мгновенно, сменившись чем-то более глубоким. Это была даже не ненависть. Презрение – полное и уничтожавшее в Файре остатки гордости. Он поморщился.

– Давай, радуйся.

– Я не радуюсь, – возразила девушка, – мне всё равно.

Он почему-то понял, что она говорит правду. Прорычал что-то через плотно сжатые зубы. Как ни грустно осознавать, это правда. Никому до него дела не было, и даже горем он не оставит отпечаток. Лишь его поступки, а не он сам. Человек делает всё, чтобы остаться в памяти других, но на самом деле остаются его поступки – он же живёт дальше, лишь если по-настоящему кому-то себя подарил, целиком и честно. Это ли не есть драгоценность? Файр осознал слишком поздно.

Она приблизилась – нечего бояться умирающего. Присела на корточки в полушаге, так, что могла бы дотянуться. И – призраки отступили. Перестали давить на глотку, разжали тиски вокруг шрамов, прекратили бултыхаться в горячей крови. У Файра дыхание перехватило – как это возможно? Почему? Он застыл, глядя в ярко-сиреневые глаза Анастасии, и вдруг вспомнил то, что считал уже давно незначительным…

– Смерть, Кровь и Феникс. – Он почти просмеялся, только смех его больше хрипел.

Он считал, что это означало неудачу в убийстве. Миднайт не стал тогда отрицать, потому что видел куда больше, чем мог рассказать подчинённому. А ещё Файр всё-таки вступил в отряд Гамлета, пхах. Всё предвидел шаман. Всё с самого начала.

Его карты значили не неудачу в убийстве. Его карты значили совсем иное.

– Однако Смерть – это и гибель, и ношение проклятия, и неудача. Кровь говорит о родстве, о связи некой и об убийстве. Феникс же рассказывает о новом шансе, о перерождении и о…

Жаль, что он тогда не договорил. Зато теперь всё становилось на свои места. Файр смотрел на Анастасию с глубинной усмешкой, в краях рта пузырилась кровь, а девушка ждала, замерев, и её сиреневые глаза отражали его залитый кровью силуэт таким, каким он был. Всего за несколько минут до финала Файр заметил, как они с ней похожи.

Если бы тогда он справился, может, жизнь сложилась бы иначе. У него были отец, мать, сестра, дядя, дед, бабушка. Большая семья. Сгорели все – кроме него.

– Убей меня, – пробормотал Файр. Говорить было трудно. Лёгкие уже заполнялись кровью, но дыхание всё ещё терзало горло: если он останется так, то будет умирать ещё долго. Анастасия тоже это понимала, и он видел биение мысли в её взгляде, живое и понятное, как ясный день. Файр сморщился. Страх больше не получалось сдерживать, и он выступал в уголках глаз искристыми слезами. – Прошу.

Девушка смотрела без сочувствия, и он отлично знал, что сам заслужил. Но если она – то никто. Файр всегда бахвалился и лгал, но как момент настал, он испугался смерти и того, что она несёт. Забвение и полная пустота.

– Ты не заслужил лёгкой гибели, – тихо проговорила Анастасия. Не сводя с него глаз, она потянулась к поясу и выхватила из ножен вытянутый кинжал. Взяла рукоять аккуратно, почти бережно. У неё были недлинные, но аккуратные и тонкие пальцы и обгрызенные ногти. Файр охватил её одним взглядом, дрожа от слёз. – Однако…

Да уж. Лифа и наёмник. Прекрасная из них получилась семья.

«Если ты знал, что смысл предсказания – смерть от рук кровного родственника, то почему не сказал, хмырь туманный?»

Настя перехватила кинжал удобнее, чуть склонила голову, не моргая. На ресницах её дрожали отблески ламп, а зрачки окрашивались кромешным мраком.

– Не бойся, – сказала она спокойно, – я не промахнусь.

– Прошу.

Он бы мог сказать «извини», но смысл? Это не облегчит груз на нём и не принесёт ей удовлетворения. Его грехи не искупить простыми словами, а вот смертью можно вполне. Файр наблюдал, как мелькнул на лезвии последний отсвет люминесцента, и успел ещё подумать, как занятно получилось, что разрозненные пути оказались едины с самого начала.

– Амулет пригодился. Ты действительно выделяешься среди других. – И бесшумное заливистое хихиканье. Призрак маленького ребёнка среди полуразрушенной лаборатории. Чёрные у корней и белые у концов прямые волосы. Улыбка и большие чёрно-белые глаза. – Миднайт не ошибся…

Анастасия смотрела сосредоточенно, но не грустно; ни эмоции не мелькнуло в её взоре, когда кинжал со свистом рассёк воздух, серебряной молнией разрезал пространство, а вместе с ним – и Файра – наверх, по артериям горла. Хлынула кровь, и всё свело до потери пульса, и Файр только успел уловить отголосок мысли.

«Если бы я мог всё заново…»

*

Эти двое были в самом дальнем отсеке – возможно, самые опасные образцы. Настя добралась туда первой из всех, преодолев препятствия и толком их не запомнив, только образ Файра отпечатался в сознании, словно вечная печать. Настя была готова ко всему, ступая под потолки лаборатории, но такого точно не ожидала – того, что спустя месяцы она столкнётся с тем, с кого начались сомнительные приключения в Авельске. Даже странно было обрывать эту связь. Ещё более странно – что она исполнила его просьбу.

Настя опустила глаза на свои ладони. Испачканные кровью, как и одежда, и лицо, и волосы, хотя она постаралась стереть её со щёк. Полуобсохшая и уже не горячая, но оставившая мёрзлой и гадкое ощущение на коже. Это кровь Файра. Умирая, он смотрел потерянно и с мольбой, но почему она всё-таки его убила? Откуда этот приступ слабости? Ей ведь вовсе не было его жаль.

Однако же не всё человек о себе может знать.

…Ей выскочили навстречу двое спасшихся – сами, вау, умные дети. Правда, с «детьми» Настя погорячилась: на вид старший из них был года на два её младше, не иначе. Оба мальчики, в одинаковых одеяниях лиф, и оба тяжело дышавшие от бега. Первый – повыше и постарше, с очень красивыми чертами лица, серыми глазами и светло-серыми волосами. Второй – пониже и помладше, с карими глазами и короткими чуть вьющимися волосами светлого оттенка. Они застыли одинаково, увидев Настю, но тут же отмерли, видимо, узнав её. Лифы лифам не вредят, и не важно, из какого поколения встретившиеся.

– Вы в порядке? – быстро спросила Настя.

– Да, – отозвался старший. Он разглядывал её с любопытством и без страха, в отличие от «брата». – Ты пришла за нами, сестра?

Вновь это обращение, как у «Сиана»… Должно быть, им так указали. Но Настя, по сути, не против. Лифы всегда были её стаей… Стаей. Точно. Вот оно что. Поперхнувшись пониманием, Настя кивнула головой и сделала шаг навстречу мальчикам, взяла за руку старшего. У него была сухая ладонь, светлые изящные пальцы. Прикосновение испачканной кровью Насти его не потревожило и не заставило вздрогнуть. Не брезгливый и не боязливый. Готовый ко всему, но не безучастный. Не человек – ни одного оттенка ни в глазах, ни в мимике – но способный им стать. Уловив мысль, старший взял младшего за руку; Настя развернулась и как можно быстрее, чтоб не терять аккуратность, повела их к выходу. Лифы должны быть спасены. Все до единой. Таково их желание – быть свободными.

Свобода… сейчас было странно думать об этом. Должно быть, сегодняшняя битва изменила больше, чем Настя предполагала, и это заставляло сердце трепетать, а пальцы – леденеть. Смысл был во всём. В каждом взгляде Антона, каждой улыбке Роана, каждом прикосновении Михаила, каждом вздохе Каспера, каждом смехе Люси, каждой усмешке Йорека, каждом – всём.

Это труднее. Это болезненнее. Авельск не примет подобие сущности, смесь оружия и человека, половинчатую и почти сошедшую с ума девчонку с двойственной душой. Авельск раз за разом отвергает её, но разве она сама лучше? Она не пытается быть принятой и не соглашается на принятие тех, кто того желает. Но такие люди есть. Она уже запомнила их имена, голоса и лица, их заботу и чувство защищённости, когда хватает только взгляда на них, чтобы понять – даже если это лично её война, она вправе поделиться ею с ними. Это больно. Это тяжело. Но это – имеет смысл.

– Сестра, у тебя вода по щеке бежит, – удивлённо сказал старший. Нахмурил тонкие серые брови. – Справочники утверждали, что подобное называется «слёзы» и проявляется как естественная человеческая реакция…

Он замолк, потому что Настя остановилась и обернулась. Здесь освещения было больше. Она отпустила его руку и встала ровнее, чтобы видеть мальчиков целиком.

– Запомните, – заговорила она, не торопясь и не медля, – что вы люди. Вы всегда были ими – и всегда будете. Но вы можете быть оружием, если пожелаете, потому что LIFA в вашей крови – это ваша суть и ваша связь с миром. Не сомневайтесь в этой связи.

Они слушали её внимательно, и Настя улыбнулась. Они повторят эту улыбку потом, как зеркала отражают солнце, и унесут её с собой, чтобы затем много раз демонстрировать, постепенно под себя подстраивая, окрашивая собственными чувствами, а не только её гордостью и радостью.

– Я дам вам человеческие имена, чтобы было проще, – вздохнула девушка, чуть задумавшись. – Например… – Она положила ладонь на плечо младшего. – Станислав. Хорошее имя. Можно сокращать как Слава или Стас.

– Первый вариант более уместен, – отозвался светловолосый мальчик. Вокруг его зрачков мерцали дужки – линзы.

Настя повернулась к старшему, положила ладони ему на плечи. Они даже сейчас были почти одного роста, и девушка улыбнулась украдкой – он будет красивым и статным парнем, когда немного подрастёт. Лифа смотрел на неё с ожиданием.

– Феликс, – наконец, решила она. И, следя чутью, что шептали ей стены лаборатории и все их накопленные ошибки, добавила с ноткой гордости: – Ты будешь лучшим из нас. Не забывай свою суть, Феликс.

– Спасибо, сестра.

– Меня зовут Настя. И вот, ещё кое-что…

Она вытянула из-под одежды бусы из мелких разноцветных камушков и накинула на шею Феликса, улыбка же дрогнула. Она знала, от чего себя отрезала. От тепла и уюта дружной семьи, от счастья, которое несомненно бы обрела, от принятия, в котором нуждалась. Вот только – вот только теперь Настя понимала, что есть вещи важнее принятия. Она ещё не могла оформить это в слова, не могла признать их самой себе, не могла даже представить, на что они похожи – но они были важнее.

NOTE не даст лифам покоя, но покой может дать Стая.

– На выходе не сворачивайте за криками. Вашего сознания коснётся Иосиф – он касается всех лиф – ответьте ему. Идите на его голос. Он позовёт Таю, тогда вы сможете уйти. Феликс, Слава, помните всё, что я сказала, это важно. – Она чуть наклонилась, по очереди целуя их в лоб – залитая кровью, со звеневшим энергией голосом, с сиявшими глазами. – Прощайте, братья. И удачи.

– Сестра, – отозвались они хором, стискивая её руки. Затем почти синхронно развернулись к лестнице, у которой остановились, и помчались наверх. Настя проводила их глазами, пока они не скрылись, и мысленно прошептала: «Всё в порядке» – потому что знала, что Иосиф – Стая всё-таки пришла за своим вожаком – услышит.

Она побежала дальше по коридору, туда, где кровью пахло больше всего.

Выбор сделан. Последствия неизбежны.

И больше всего на свете Настя хотела сейчас увидеть Антона.

*

Вот и всё.

Он задыхался, опустив клинок. Было бы странно, если б текла кровь вниз по лезвию, да – кровь впитывалась, поглощаемая странностью, тут же объединяясь с ней в соитии сущностей. Всё было правильно в этой гармонии: «Форма» забирала принадлежавшее ей по праву, а потому не было смысла морщиться при виде сливавшейся воедино багровой жидкости, некогда циркулировавшей в чьих-то жилах. Антон и не морщился. Он смотрел на свой клинок, расслабленно держа его: всё равно не упадёт. Он смотрел, и в глазах его была пустота, в мыслях раззевалась пропасть.

Вот и всё.

Его окружали звуки борьбы, но и они затихали последними сполохами. Победа маячила призраком почти материальным, и больше не было смысла бояться этим людям, таким обычным в своей общей эмоции. Мимо тенью пронёсся бледный силуэт, остановились трое напротив – их было двое, и Антон знал их: девушку с длинными русыми волосами и парня с белой шевелюрой. Иосиф глядел без выражений, но легчайшее прикосновение к обнажённым чувствам – узнал Антона, и Тая, взяв за руку брата из Стаи, поклонилась. Антон ответил кивком: даже если они не увидятся, долг уже искуплен.

Они сделали то, ради чего были созданы. Они разрушили проект. Всё правильно. Стая скоро вновь объединится, и в этот раз не будет распадаться. В Стае будут они все – и Настя.

Настя… ушла. Всё же ушла.

Дыхание встало посреди горла. Антон вздрогнул, испуганно касаясь шеи, но пульс бился, бился до жуткого медленно и одновременно быстро. В груди невыносимо болело, и он никак не мог понять, что ещё ему сделать, как ещё ему выразить, как вообще это выражается. Его никогда не учили чувствовать. Его не учили горевать. Он не умел любить и сожалеть – так думал, во всяком случае. Но почему же тогда теперь?..

– Значит, общество нас не примет?

Настя кладёт подбородок на переплетённые пальцы и смотрит, как ловко и ладно двигается Каспер за барной стойкой. Он уже наливает кофе, разбавляя его корицей, когда Антон говорит:

– Меня это не волнует.

Его действительно это никогда не беспокоило. Какое дело Антону до общества, до всех их игр, переплетений, сплетен, какое дело до чувств, вдребезги разбивающих сердца, улыбок, слёз и всего, что мир людской составляет? Его никогда не привлекало «быть человеком», ему хватало просто «быть», это Настя тревожилась и руки грызла. Общество – плевать. Антон не нуждался в людях, чтобы существовать. Не нуждался в тепле их присутствия, голосах, произносящих его имя, руках, которые бы его подхватили. Он всегда говорил себе: нет смысла. Он не такой, как они. Не лучше, но сильнее. На него не распространяются законы, присущие всем. Однако оказалось ведь не так, да? Антону ведь больно. Так больно, как не было и в смерть Саввы, хотя сейчас воспоминания о тех ощущениях уже отступили в туман. И эта боль не из-за отвергающей общины, не из-за того, что ему недодали, хотя недодали ему многое, и не из-за победы, не красящей состояние. Это даже не совсем из-за Насти. Это из-за него самого.

Антон никогда не просил никого о помощи. Он просто не умел – это казалось таким естественным, что он за восемнадцать лет ни разу не задумался, что нуждается в чём-то большем, чем в себе и своих силах. Он никогда не представлял, каково это – с кем-то себя делить, принимать чью-то поддержку, на кого-то взваливать часть забот. Даже одиночество его не трогало. Но сейчас Антон держал в руке лезвие из чистой крови, смотрел в оседающую пыль полуразрушенного строения и думал, что никогда уже не сможет об этом думать.

Ради чего он живёт? Смешно. Он жил, потому что это было заложено в его сути. Выжить любой ценой. Однако теперь он видел себя таким, каким на самом деле являлся – чудовище, оружие в теле ребёнка и ребёнок в теле оружия, запятнанная душа, дыра на месте сердца и полное отсутствие дальнейшего пути. Антон задыхался, но руки его не тряслись, в нём вообще ничто не тряслось, как над пропастью замирает маятник в последние мгновения.

Его долг исполнен. Проект LIFA уничтожен. Больше таких детей не будет. Больше ему нечего делать, так же, как другим – но если эти другие искали иные пути, то они могут идти, а он останется здесь. Это место упокоения, и Антон озирался – не глазами, чувствами – и наблюдал лишь пепелище и скорбь. Больше нечего делать. Он сделал то, что должен.

Зачем теперь что-то ещё делать?..

Настя ушла. Её больше не будет. Антон помотал головой, сбрасывая пелену перед глазами, не видя ничего и ничего не желая видеть. Он зяб, ломало болезненно кости, а на запястьях выступили мерцающие ярко-красные капли. В деталях всё просто. «Тени» тоже это место не покинут. Антон всегда был близок им по сути, должно быть, и сейчас ничем не отличался. Он закрыл глаза, слушая пустоту, звенящую, полную невыносимого воя: выл, казалось, сам воздух, стонали обломки, люди пели лебедиными трелями реквиемы по погубленным душам – Антон стоял молча, опустив голову.

«Не уходи». Он так ей этого и не сказал. Он даже не попрощался с ней.

Эхо лёгких шагов, торопливых, сбивчивых. На тёмном силуэте в косых отсветах дня – прожигающий взгляд. Неуверенно коснуться опущенных плеч, неловко провести пальцами по лопаткам, прижаться лбом, приникнуть ближе, обхватив руками за талию – руки худые, с косыми, не кровоточащими ранами на запястьях, но всё остальное в крови, рукава запачканы. Дыхание тёплое на спине, дрожащее, сухое.

– Всё в порядке, – проговорил голос тихий, трепещущий, как птичка в полусомкнутых ладонях. – Всё в порядке, Антон. Тебе не нужно больше себя разрушать. И других тоже. Не нужно больше.

Антон стоял неподвижно, боясь даже вдохнуть, и в рёбрах скрежетало, и лицо исказилось непроизвольно. Он сжал зубы, приподнял лицо, глаза щуря, болезненно дёрнулся уголок рта. Призрак среди руин, он ожидал приведений, потому что их было немало, он ожидал чего угодно, но не слишком ли жестоко эхо, посылая ему то, чего он не обретёт никогда?

– Нам не нужно это больше, потому что мы вместе. Ты не один, Антон. – Она всё ещё говорила, и голосу вторили промежутки молчания, каждый вдох – как новый нырок в бездну между его выдохами. – Нас двое, мы справимся. Я спасу тебя. Спасу. А ты спаси меня. Так ведь всё получится. Всё в порядке.

«Спаси меня». Он мало думал о себе, а в таком ключе – вообще никогда. Потому что он не думал, что нуждается в спасении? Потому что не представлял, что это возможно? Антон был лифой, лифой до мозга костей. Он был убийцей, оружием, монстром. Таких не спасают. Таких никто не может спасти.

Кроме другого монстра, да?

Его руки опустились поверх сомкнутых ладоней, и дрожь пробежала по позвоночнику – настоящие. Антон замер, сцепленные пальцы под его пальцами дрожали, дыхание всё ещё звучало прерывисто. Она бежала. Долго. Отчаянно. Она искала его.

– Ты не в Стае? – спросил он, голос повиновался плохо.

– Нет. Нет же. – Она всхлипнула. – Я просто не всё понимала, а теперь поняла. Нам не нужно рушить, Антон. Если мы вместе, мы можем выстоять. Это и есть спасение. Для него не нужно уходить, убивать или умирать. Всё от нас зависит.

Потому что разрушение их было направлено наружу. Всегда. Настя боялась близости, как огня, потому что всегда ранила к себе приближавшихся; она раз за разом отворачивалась от попыток ей помочь, опасаясь причинить боль. Антон причинял боль одним своим существованием, а потому и не думал иначе. Но если они вдвоём – это ведь не страшно, да? Потому что они будут разрушать себя, пытаться разрушать, по крайней мере, но никогда не смогут друг друга уничтожить – потому что они оба лифы, а лифы своих не могут ранить, это правило.

Всё будет в порядке.

– Не уходи, – прошептал Антон, едва себя самого слыша; в ушах стоял непрерывный гул.

– Я никогда не уйду. – Настя говорила ему в спину, но он отодвинулся, расцепляя её руки, развернулся к ней. Залитая кровью – чужой – измазанная, с горящим взглядом, сверкающими слезами на ресницах. Антон привлёк её к себе, так крепко и бережно, что девушка вновь всхлипнула, уткнулась ему в плечо, обняла. Она повторила: – Я не уйду. Я с тобой.