Текст книги "Волчьи ягоды (СИ)"

Автор книги: Кейси Лис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 45 страниц)

Кто-то вместо этого падает лишь глубже в бесконечную пропасть равнодушных океанов.

Между ними – протяжённая стена, не видеть, не коснуться, но звуки проницаемы, голос звучит приглушённо, но различимо, и день за днём в маленькой камере не затихает разговор. Они говорят о многом, они фантазируют, если возможно такое в злых стенах, они даже мечтают, между собой деля реалии. Их мир жесток, их существование безнадёжно, но они говорят друг с другом – и тогда всё становится совсем простым.

– Чего ты хочешь больше всего? – спрашивает она, отражается эхом её вопрос в каморке, где время застывает до следующей партии пыток.

– Тебя увидеть, – звенит ответ лёгким смешком, вызывая улыбку обоюдную, тёплую. – А ты?

– Я тоже. – Она смеётся, и эти стеклянные мгновения окрашиваются теми слабыми красками радости, что доступны изрезанным детям. – Когда-нибудь это обязательно случится, Тая!

Она зажимает рот, она уши зажимает, у неё на теле узоры мелких трещин прорисовываются. Она распадается, разлетается мириадами лепестков, звёзд пронзительных; ловит их руками, забывая, что они скованы. Держится, цепляется, каплями крови след оставляет в стылом вакууме. Хруст. Трещины изломанные. Проблески на границах бездны.

Простёртые улицы залиты лучами. Свобода не колется, разъедает пустоту, зажигая воздух, зажигая красками, она не видела подобного, она подобного не ощущала. Её тянут руки сбитые, её тянут из пыли и хаоса. Потом кровь вновь алеет, всё меняется, всё ломается.

Она не сможет этого вынести.

Не сможет!

Чертоги валятся руинами. Столбами поднимаются смерчи. В её ладонях бьётся сердце, чернота ослепительная стекает между пальцев, по запястьям кровоточащим льётся беспрерывными чернильными реками. Её сердце разорвано. Её прошлое белеет опытами, шприцами, проводами, сияет равнодушно-жестокими отсеками, попытками, проверками. Проверьте все характеристики, проверьте состав крови, проверьте действие. Режьте, лейте, привязывайте и волны посылайте на неокрепшее сознание полудетское – делайте всё, чтобы кричала, заставьте её кричать, заставьте её ненавидеть свои крики, свой голос, принудите её собственную боль принимать как жизнь, ярости придайте её силам, разрушьте её изнутри её же способностью.

Убейте в лифе человечность.

Чёртовы сволочи.

Она их ненавидела бы, но боль сейчас так сильна, что на элементарные мысли не хватает сил. Её прошлое на самом деле было ужасным. Но – это прошлое её. Кое в чём была ошибка с начала саморазрушения; она не успевает это понять, когда захлестывают волны горячие, холодные, дрожь нагоняющие. Всё смешалось, всё перекрасило, всё друг друга искажает.

Всё стало только хуже.

Она, может быть, кричит, просто едва ощущает что-либо в волне неконтролируемого хаоса. Когда же удается восстановить зрение, отогнать осколки – безнадёжно лезущие, вызывающие вспышки яростной памяти – перед глазами круги разбегаются. То и дело картинки выскакивают, наполненные ощущениями картинки – она понимает, что окружена прохладой, дождём заливается с раскинутых туч грозовых.

– Мы такие же, как ты. – Роан всё ещё не делал попытки к ней шагнуть, но Настя отступила опять. – Это может проявляться по-разному… но это не болезнь. И не проклятие.

Это воспоминание даёт ей сил рывком отогнать туман видений, и она приходит в себя – относительно шаткая гармония позволяет ей в мгновение вспомнить, что и как происходит.

– Настя! – зовёт её Антон, и в его взгляде – непроницаемом раньше – теперь полыхает искреннее страдание. Он к ней торопится, бежит, но её болью накрывает, она отшатывается дико, отскакивая, скользя кедами по лужам, руки скрещивает, заслоняясь, жмурясь отчаянно.

– Не подходи! – кричит она истошно, и вопль её похож на лебединый крик заключительный, росчерк белой молнии на холсте грозовом; разбивается небо, сверкает настоящий разряд, и двор освещается вспышкой. Настя зажимает уши ладонями, разрываемая на куски сворой беспорядочных иллюзий, а голос давит её изнутри, шрамами вскрывается кровавыми. Волна отбрасывает Антона назад, потоком мощи ударяя по окружающей реальности; тот на ногах удерживается, только в позе защитной стоит, смотрит на неё обеспокоенно, без злости.

Её сила принадлежит ей, как и все её чувства, как и все её воспоминания. Дмитрий чуть не влетает в стену дома, но действие крика прекращается совсем близко. Зонт разорван изнутри, и грязными лоскутками свисает с каркаса ткань, обнажая металлические прутья. Он валяется под дождем.

Настя замолкла, побелевшими зрачками, потемневшей радужкой смотря с потерянным ужасом на людей. Дмитрий морщился. Антон напряженно на неё смотрел, и мука в его взгляде заставляла её вспоминать всё – от самых начал, от истока времён. Из груди вместе с силой рвались рыдания, и ей приходилось сдерживать голос, толчками захватывающий каждую ноту её звучания. Ей хотелось закричать на него, хотелось что-либо возразить, спросить, высказать, но она только лицом искажалась, кривилась, блестя слезами, взглядом чернея.

– Я хочу помочь, – молил Антон почти трогательно. Ему было больно. Она заставляла его чувствовать боль столь долгое время… Отвратительно. Непоправимо. Вспышки воспоминаний пучками материй, колоритом неисчислимым мельтешили, мешая думать, мешая дышать. За её глазами раздвигалась бездна.

– Не подходи, – рыдала она, закрываясь, отступая за шагом шаг. – Не приближайся! Я не хочу… не хочу больше…

– Настя…

– Уходи!

Новая волна отбросила его дальше, но парень только скулы упрямо сжал, делая ещё шаг вперёд. Настя отскочила, не глядя назад, не боясь во что-либо врезаться: её волны вибрациями расходились по воздуху, показывая ей каждую деталь физического мира вокруг. Она чувствовала мир так, как могла бы всегда, отпусти она узды правления. Атака вызывает сопротивление, сопротивление вызывается защитой, и она столько времени сбегала от своей странности, что и не думала, каково это – её принимать.

– Ты!.. – Ей не хватало слов, ей не хватало кислорода. Разномастные, цветастые, ранящие воспоминания звенящими осколками стучали по исцарапанному непрерывными всполохами разуму. Ей казалось, что она вот-вот сойдёт с ума. Настя мяла на груди ткань, силясь дотронуться до сердца, унять его бешеный ритм, и с хрипом, а не с песней вырывался каждый звук её нескончаемой борьбы. – Ты был там…

– Настя, послушай!..

– Нет! Отойди! Я не хочу… я больше не причиню вреда… Уходи, Антон! Не дай мне вновь обречь тебя на такое!

У него было искажено лицо. Настя никогда не чувствовала его настолько родным, никогда не желала так кого-то коснуться, так кого-то услышать, но она больше не могла. Её из крайности в крайность перебрасывало. Она вот-вот не выдержит. Настя отступила, потом ещё, потом ещё, рыдая, подавляя крики.

– Ты тоже лифа! – Ребра её с треском рушились, так казалось, во всяком случае. – Как я, как Тая, ты спас меня тогда, ты!..

– Стой же!

– Не приближайся! – Ей хватило одного вдоха, чтобы завершить, ловя его взгляд, ловя каждую чёрточку его (столь знакомого) лица. – Я ухожу. Не следуй. Не ищи.

Он остановился, и больше она выносить не могла. Вспышки разрастались. Прогрохотало небо, поверх дождя накраивая разрез электричества. Настя с прокусанной до крови губой, с маской ужаса метнулась прочь, и теперь её не мог бы догнать никто – никто, кроме собственного горя, кроме собственного безумия.

Она сбилась со спешки во дворах незнакомых, чужих, подвернула ногу, рухнула на мокрый асфальт, боком встретив его шершавую жесткость. Завыла тоненько, разнося лёгкие волны звуковые в малом вокруг себя радиусе; сжалась калачиком на холодной земле, как когда-то уже случалось, как когда-то она уже лежала – тогда с ней были ещё двое. Один из них мёртв. Второго из них она сейчас от себя отрезала.

Настя плакала бесслёзно, дрожащие запястья держа у до серости бледного лица, пока с них тонкими струйками стекала рубиновая жидкая материя, и дождь обтекал её со всех сторон, мелкими капельками отскакивая от глади зеркальных озёр.

*

В назначенный день он приехал вовремя. Погасла панель, замолкла музыка из динамиков, замолчал двигатель. Щёлкнул вытаскиваемый ключ, звякнул отстёгиваемый ремень безопасности. Автомобиль почти упирался светлым носом в идеально подстриженный куст; ведшая к штабу аллейка красовалась мокрой зеленью, цветы на газонах были прибиты к почве жестокими дождями, но умудрялись цвести чуть робко, розовея и белея ласковыми лепестками. Дизайнер явно старался, выкладывая цветы так, чтобы создавать волнистый узор, но труды пошли насмарку из-за ливней; Авельск не был добр даже к проявлениям своей красоты.

Смягчившийся дождь ласково накрапывал. За тучами проблесками золотилось высокое солнце, окрашивая в серебро туманную серость грозы; его сил не хватало, чтобы разогнать непогоду. Закрылась дверь машины и тут же хлопнул зонт, распрямляя блестящие спицы, укрывая светлую голову водителя своим нейтральным узором. Прохладный воздух обволок человека, прокладывая путь к штабу.

Авельску было около трёх веков, и центр его сохранил архитектуру соответствующего времени. Красивые фасады, искусные украшения, налепки, чудесный стиль; высокие потолки внутри, высокие окна, кое-где крохотные балкончики. Даже гулять здесь было приятно, и человек бы с удовольствием прошёлся по улицам, любуясь домами, если бы не спешил на встречу.

За аллейкой красовался не менее искусным фасадом Авельский штаб организации по делам странных – организации NOTE, сердцу потаённого мира необычных людей. Сотни сотрудников, десятки опорных пунктов; разноцветная сеть с переплетениями связей, многочисленные уловки, секреты, постоянные утайки. NOTE говорила о своем альтруизме, о желании помочь странным – так и было, по сути, если рассматривать дело со стороны тех же Роана, Бориса, Каспера; на деле же слишком многое граничило с пропастью. Им нужно было балансировать, чтобы удержаться от краха, но как тут себя сохранишь, если так и не получилось даже элементарные вещи предречь? NOTE не имели права позволить Лекторию существовать. NOTE не имели права позволить саму идею проекта LIFA. Но всё это произошло, и виноваты были они.

NOTE старается всех уберечь, но это плохо получается.

Михаил вступил сюда не для того, чтобы спасать души, не для того, чтобы разграничивать миры, чтобы связывать странных между собой и помогать им выстоять. Нет. Ему не был свойственен такой альтруистический энтузиазм, на котором чёрт знает сколько времени полыхал Роан, и он не собирался беречь человечество от потрясений, чем занимался Борис. Михаил был дипломатом, потому что именно в этом чувствовал своё предназначение – всё, что ему требовалось, это работа с людьми и хотя бы слабое утешение, что он старается как может, что он способен загладить ошибки NOTE перед другими сборищами странных. Он мог поставить ситуацию так, чтобы сбавить риск, хоть кровавую плату NOTE заплатить не был готов; они ошибались, но он пытался выразить это иначе.

Михаил был первым, кто заподозрил неладное за Лекторием, и первым, кто рискнул бросить всё ради охоты на их проект по созданию армии. Опять же, не из желания помочь людям. Он просто не мог выносить мысли, что эти упрямцы из верхушки NOTE на всё закрывают глаза.

Тогда ему поверил лишь Борис, всё и стало известно. NOTE не протянет долго с такими приоритетами. Им надо или вычищать состав, проталкивая вперёд горящих верой в себя и в картонные идеалы ребят типа тех же Короля или Каспера, или целиком разрушаться, чтобы молодняк, искренне стремящийся к желанному раю, смог построить что-то новое. Михаил любил NOTE, но ненавидел её проржавевшие устои. Если они хотят на самом деле сохранить мир, им придётся действовать быстро и решительно.

Если ещё не поздно. Не похоже, что Лекторий будет ждать, пока проведутся реформы. Они уже приступили к делу, и никто не знает, чем обернётся следующий шаг.

Дело Михаила – дипломатия. Он здесь, чтобы войну хоть как-то предотвратить; он сказал так Оле, он признался в этом Борису, когда тот рассказал о ситуации в Авельске через переписку. Всё, что от Михаила требуется – убедительно говорить и показывать убедительные фрагменты при помощи своей странности, а остальным займутся другие люди. Ему лишь бы отодвинуть тяжёлый рок. Ему просто нужно время на действие.

Было бы ещё это самое время…

В штабе его встретили уже у ресепшна. Михаила поджидал не кто иной, как сам Роан, беззаботно болтая с дежурным за стойкой; светловолосый парень с пёстрыми глазами, в слегка футболке и джинсах. Он всегда казался одинаковым, даже если менял вещи – наверно, понимая это, Роан не заморачивался над стилем, а новую одежду закупал тогда, когда приходила в негодность старая. Например, когда её разрывали пули.

– Здравствуй, – улыбнулся Роан Михаилу, крепко пожимая его протянутую ладонь. Они не были близко знакомы, но в прошлом их свёл занятный инцидент; бессмертный по-дружески хлопнул Михаила по плечу, но голос понизил так, что сотрудник за стойкой не услышал бы: – Это срочная тревога, но я надеюсь, что она не выйдет за пределы штаба. Есть кое-какие мысли насчёт детишек, но мне нужно обговорить это с тобой.

– Насчёт Насти? – уточнил Михаил, превращаясь в слух. Даже сейчас эта девочка оставалась его приоритетом.

– Да. И не только – детишки нынче разные. Потом поговорим, это не срочно. – Роан хмыкнул задумчиво. – Мне не нравится сегодняшний дождь. Есть вероятность, что она вовсе не дома.

– Что? Почему вы так решили?

Роан покачал головой, взглядом стреляя в сторону ресепшиониста. Михаил кивнул: не тут им разговаривать, не у самой богатой на сплетни позиции. Бессмертный со вздохом предложил ему пройти, в конце концов, к месту собрания, и Михаил последовал за ним, по дороге расстёгивая пальто – в гардероб сдавать было бесполезно, он не задержится надолго. Во всяком случае, он на то надеялся.

Они поднялись на второй этаж по широкой лестнице, мало кого встретив. Авельск раньше не считался важной стратегической точкой, потому ли про него умудрились забыть, довести до такого-то состояния? Теперь тоже было не так много людей. Михаил перед поездкой постарался запомнить основной ударный отряд, остальных же опустил, так что не мог здороваться с немногочисленными встречными, как то делал Роан. Роан, казалось, знал всех. Возможно, так и было.

В коридорах стояла рабочая тишина.

– Что вы имели ввиду под словами о девочке? – спросил Михаил; называть по имени лифу, которую чуть не поймали их прямые враги, было опасно даже тут.

Роан не выглядел радостным, он вообще никаким не выглядел сначала. Михаил всегда сиял, умел держать лицо, но даже он не был способен так прятать все эмоции и тревоги. Бессмертный не позволял увидеть свои чувства, если того не желал, а сейчас вдруг выказал беспокойство, и этот акт доверия Михаила удивил.

– Боюсь, за малышкой сейчас будет след вестись, далёкий-далёкий след, – протянул Роан. – Мне позвонил Дмитрий. Она всё вернула.

Михаил вцепился в поручень, остановившись на половине шага. Бессмертный тоже замер, мрачно глядя на него с верхней ступени – единственное положение, в котором двадцатилетний юноша был выше.

– Сейчас ты ничем не можешь ей помочь, – сказал Роан, будто не представляя, как задевает собеседника. – Я – могу. Но не сделаю. Есть битвы, которые нужно вести в одиночку. Битва с собой и со своими ошибками – одна из таких.

– Она может сойти с ума.

– Может. Вполне вероятно, что на самом деле её личность как девочки-странной сотрётся, уступив девочке-лифе. В этом мире и его запутанной логике нет невозможного, само существование странностей это доказывает. – Роан вздохнул. – Мы не знаем, что случится, и всё, что мы можем, – сейчас защитить её отсюда способом, доступным лишь нам.

– Я сделаю всё. – Михаил смотрел на него прямо. – У вас уже есть план?

– Не столько план, сколько просьба. – Бессмертный склонил голову. – Когда всё закрутится, не ищи Настю. Именно сейчас нужно разделить желания с долгом. Ты больше ей поможешь, если применишь все силы на уравновешивание в переговорах с Лекторием, если Борис решит их провести.

– А вы будете её искать?

– Посмотрим. – Он был непроницаем. – Ничего обещать не буду. Нам нужно только верить в неё и в её стойкость, а потому прими и иди с честью, сотрудник NOTE. Остаётся лишь действие.

Михаил кивнул. Что бы всё это ни значило, даже если окажется, что… нет. Сейчас нужно прежде всего сконцентрироваться на своей работе, чтобы предотвратить худший поворот событий; Насте он может помочь только так. Если у них всё получится, может, хватит времени, чтобы отыскать её и уберечь – хотя бы от самой себя. Михаил будет действовать, как всегда и поступал.

Михаил – работник NOTE, и он не собирается стоять в стороне.

========== 2 / 5. Решение беречь ==========

– 13 июля 2017

Малый зал заседаний был рассчитан на небольшой круг людей. Двенадцать кремовых стульев с мягкими спинками, на которые можно комфортно облокачиваться; стены цвета красного дерева, электронная доска и проектор, перед каждым местом за вытянутым прямоугольным столом – чистый стакан с водой. Когда Михаил вошёл, первым взглядом он окинул как раз стаканы, тускло отражавшие свет мягкой люстры: два пустовали, один был наполовину полон.

На собравшихся Михаил обратил внимание лишь следующим взором, подмечая для себя их роли. Во главе стола, не присаживаясь на роскошное сидение, а только облокотившись на его спинку, стоял Борис – такой же собранный, как всегда. Он был в костюме, но поверх рубашки вместо пиджака красовалось строгое пальто, расстёгнутое, из-под него чернел галстук. Из-под рукава поглядывали дорогие наручные часы. Борис сухо кивнул Михаилу, одним взглядом выдавая, что встреча эта не дружеская, как раз таки деловая, и на приветствие старого приятеля времени нет. Михаил и не думал обижаться: Борис оставался собой в любой ситуации.

Кроме друга он углядел другие лица. Он читал о них в бумагах, прежде чем отправляться в Авельск, но вживую видел впервые. Однако были и старые знакомые. Девушка с копной ярко-зелёных волос, безумно сочетавшихся с малиновой чёлкой, болтала о чём-то с молодым брюнетом в татуировках; Люси и Каспер, первая – из разведгруппы, второй – из Десятки. Отношения у них, вроде, крепкие: брат с сестрой. Роан, просвистев какой-то мотивчик, мигом устроился рядом с Каспером и что-то ему быстро сказал, но до посторонних его слова не донеслись; Каспер кивнул, ничем не выдав ни удивления, ни встревоженности. Что бы он ни узнал, это оставалось загадкой для остальных.

Через стул от Люси, положив голову на скрещенные руки, сидел паренёк с золотистой макушкой. Могло показаться, что он спал, но Михаил сразу уловил цепкий стальной взгляд юноши; Йорек окинул его глазами и ослабил внимание, приняв за своего. Что ж, неплохо. С ним ещё придётся работать.

Кроме них в комнате находились ещё пятеро, и Михаил поимённо мог бы их назвать, но не стал. Его внимание было приковано именно к этим ребятам – трое, составляющие разведгруппу, были куда полезнее чуть ли не всего отделения. В Авельске NOTE задыхалась при давлении Лектория, но с ними ещё можно было что-то делать. Михаил устроился на стуле в конце стола, и место Бориса было ровно напротив.

– Надеюсь, я не опоздал? – поздоровался Михаил со всеми, лучась улыбкой. Он знал, как нужно быть любезным. NOTE научила его многому, и лицемерие входило в список изучаемых дисциплин. Взгляды, встретившие его и Роана, теперь обратились к Каринову целиком, точно прямые лучи прожекторов.

– Не опоздал, – отозвался Борис. Он махнул рукой на кресла. – Присаживайтесь, коллеги. Предстоит важный разговор. Для тех, кто присутствует первый раз, представлю собравшихся…

Следующие имена Михаил отложил в памяти до востребования: это были явно не те люди, с которыми ему предстояло работать. На выражение о себе Роан помахал рукой; он выглядел ровесником Йореку, самому молодому на встрече, но его внешний вид никого не обманывал. Внимание возвратилось к Борису. Тот не стал прокашливаться, как сделал бы другой руководитель, не стал разливаться бессмысленным вступлением, а собранно начал с главного:

– По собранным данным можно смело заявить, что Лекторий открыл охоту на выживших лиф. – Уже эти слова заставили собравшихся зашептаться, но их прервало постукивание по столу. Покорная толпа повернулась к своему лидеру, и Борис продолжил: – Согласно поступившему приказу управления NOTE, мы должны изолировать погоню от жителей города с первой категорией, то есть от нормальных. Нам нужно оцепить территорию и не позволить Лекторию затронуть население. По плану оцеплять мы будет так…

На доске высветилась карта Авельска. Пунктирные разноцветные линии, стратегически важные точки. Да, неплохой план; никто из горожан не пострадает, если всё будет слаженно. Об Авельском отделении Михаил был невысокого мнения, но надеялся, что такая простая схема сработает. Однако кое-что упорно Каринову не нравилось, и это «кое-что» очень остро соприкасалось с невмешательством NOTE в охоту. Борис расписывал стратегию коротко, но ёмко, рассказал все пункты, сопоставил все положения – всё ложилось на схему идеально. Однако «но». Не было сказано ни слова про самих лиф – и это Михаила как раз тревожило.

– Операция начинается через час. – Борис щёлкнул пультом. Экран погас. Лидер операции повернулся к собравшимся, окидывая их пристальным ярким взглядом. – Всем отдельно рекомендую повторить тактику. Я буду руководить этой операцией, поэтому лишняя паника ни к чему. Обдумайте ещё раз. На этом собрание закончено.

Задвигались стулья. Остальные присутствовавшие, вполголоса переговариваясь, потянулись к выходу. Но Михаил был остановлен цепким захватом выше предплечья. Люси, покачав головой да глазами сверкнув, отпустила его. Каринов послушно затормозил, сделав вид, что просто замешкался; за последним вышедшим он прикрыл дверь.

Борис поправлял галстук. Йорек равнодушно разглядывал малый зал, положив голову на руки, так и не изменив позы. Люси вернулась ярким росчерком неестественных красок к столу. Каспер откинулся на спинку стула, о чем-то тихо разговаривая с Роаном; тот стоя опирался на стол, на его лице красовалась привычная улыбка. Он всегда легко держался. Михаил вопросительно взглянул на Бориса.

– Ты же не думал, что мы бросим лиф на растерзание, правда? – фыркнул Роан вместо того. Он указал на Каспера, Бориса, потом на себя. – Здесь аж трое из Десятки собрались. Естественно, не для какого-то оцепления, с этим и рядовые из штаба справятся.

– Эти рядовые умудрились упустить само то, что Лекторий открыл охоту, – бросил недовольный Каспер.

Для этих рядовых слово «лифа» ничего не значит. Лифы им представляются смутными образами каких-то лабораторных крыс, и мало кто вспоминает, что по сути это такие же человеческие дети. Странные не любят лиф. Лифы – их клеймо и вечная скорбь. NOTE подарила лифам всё, кроме принятия, и многим это дорогого стоит; они и сейчас преследуются, их не везде могут понять или хотя бы выслушать. Они считают лиф крысами, забывая, что это люди. Да, не самые полноценные, не самые человечные, но люди ведь. Дети. Подростки.

Но для NOTE их жизни сейчас значения не имеют. Особенно если они так выгодно отвлекут Лекторий, нацеленный на их поимку.

– Организация может пожертвовать лифами, чтобы загнать Лекторий? – Михаил, нахмурившись, скрестил руки на груди. – И что вы хотите сделать?

– Не допустить этого, конечно, – отозвался Роан. Он лукаво прищурился. – Не тревожься. Я взял на себя ответственность за этих детей и не допущу, чтобы им причинили вред.

– Действуй, как посчитаешь нужным. – Борис устало потёр переносицу. – План запомнил?

– Да-да. Отгораживай их, пока можешь. – Бессмертный вновь повернулся к Михаилу: – А к тебе отдельная просьба. Я беру в отряд нескольких человек, Борис ведёт стратегию ограждения, а тебе придётся разговаривать непосредственно с Лекторием. Надеюсь, ты не против, потому что запасного варианта у нас нет.

Напрямую признаётся.

– Если это поможет детям, – кивнул Михаил. Нет нужды объясняться: все в курсе, как он связан с одной определённой лифой. – Что я должен сказать?

– Всего ничего. Раз ты мастер слова, то тебе и нужно беседовать с ними. Мы прикроем тебя, но придётся выйти прямиком к ним. – Это объяснял уже Каспер. – Я пойду с тобой.

– Эй, мы же договаривались! – вскинул брови Роан. – Ты не будешь выступать щитом, мы так решили.

– Специально – не буду. В крайнем случае помогу отыскать пути отступления. Ничего, не в первый раз.

Михаил выразил согласие. С Каспером ему не приходилось работать, как и со всеми из Десятки за исключением Бориса; будет интересный опыт, если они выживут. Это «если» всегда стояло между жизнью и смертью, пересекало надежды и доставляло неприятности; работая в городе, в котором вот-вот разразится масштабная заварушка, приходится готовиться ко всему.

Во всяком случае, лиф они не бросят. Михаил со вздохом позволил себе улыбнуться. Что ж, эту стычку они обязаны пережить желательно полным составом; предстоит ещё очень многое, многое предостерегает. Многое требует пристального внимания. Но Михаил хотя бы попробует – ему тоже есть, за что беспокоиться в этом гнилом городе под слабым управлением гнилой организации.

И у этого чего-то есть имя.

«Надеюсь, с ней всё в порядке…»

*

– По-твоему, это шутки? – Парень с короткими чёрными волосами трёт устало переносицу. Он не спит уже третий день и чувствует себя наверняка убитым, но всё равно держится на ногах и, заглатывая кофе, усердно корпит над неотложными делами.

– Кем бы ни были эти дети, они всё ещё на улицах! Если их не убьют нейтралы, то голод, холод и отсутствие приспособленности точно! – заявляет Михаил, злясь, хмурясь. – Я всё понимаю, но…

– Я не могу распределять людей по всему городу, чтобы их отлавливать! Хотел бы, но не могу, пойми! – Друг его на самом деле выглядит сильно уставшим. Он ко всякому привык, но сейчас почти на грани. – Миш, я знаю, как важно для тебя это дело, но вспомни и о NOTE. В Авельске она ужасно слаба. Даже если я проведу чистку рядов, мы можем не успеть.

Михаил закрывает глаза. Он знает, что это так, что бесполезно спорить, что он только больнее товарищу сделает. Хлопает по плечу его и говорит тихо, честно:

– И на том спасибо, Борис. Ты всё делаешь правильно.

С его места открывался неплохой вид. Прошёл ливень, и где-то сидеть небезопасно для брюк, зато стоять можно было сколько угодно: этот балкон выходил из гостевой комнаты, а она пустовала, пока остальные готовились к проведению операции. Михаилу требовался свежий воздух, но даже здесь он ощущал лишь духоту. С балкона второго этажа штаба раскидывалась лишь малая часть города, несколько невзрачных домов, но положение было удобным: эти дома выстроились в занятной композиции, было что рассматривать. Тут бы самое время покурить, но Михаил здоровьем не рисковал.

Он взглянул на наручные часы. Тело пронизывала прохлада, характерная для часа после дождя, но он упрямо не запахивался в пальто; нужно было остудить хорошенько голову, прежде чем лезть в пекло. Михаил вообще-то всегда избегал прямых опасностей, памятуя о своей небоевой категории, но…

– Эй, малышка! Почему ты одна?

На него поднимаются запавшие глаза с радужкой пронзительно-фиолетовой, как будто неоном высвеченные. В зрачках апатия и бесконечная усталость, но тут же вспыхивают испуг и ярость – две настолько слившиеся воедино эмоции, что неотличимы становятся.

– Ты меня слышишь? Понимаешь?

Девочка, маленькая. Лет семь, может, и меньше. В замызганной рубахе, поверх которой намотаны какие-то грязные тряпки; на них же запекшаяся кровь, грязь, следы неудачных ночевок, сажи, копоти. Измождённое – слишком измождённое – для столь раннего возраста личико, осунувшееся, с тонкими, но острыми чертами, будто тяжёлое существование каждую линию шлифовало. Короткие грязные волосы свалялись, в них застряли частички листьев, которые не удалось до конца выцарапать. Девочка – совсем маленькая, а такая разбитая.

Она вскакивает, пятится, и Михаил успевает только за трубу, в стену вбитую, ухватиться: порыв энергии чуть с ног его не сбрасывает. Девочка замолкает, пылают её глаза – потерянное выражение загнанного зверя, затравленное чувство лишённого света детеныша, который даже ходить научился, лишь убегая. Девочка глядит с ужасом, с отчаянной решимостью, и она готова постоять за себя.

Михаил поднимает руки.

Он не знал никого из лиф, по сути. Да, его к проекту привязывали личные мотивы, но тогда он и подумать не мог, что всё завертится, закружится да его под себя подомнёт. Обстоятельства были сильнее. У Михаила на руках оказался неприкаянный ребенок, не умевший смеяться, знавший только насилие над собой и своей странностью, улицы да кровь. Маленькое, израненное дитя. Её привёл мальчик постарше, такой же забитый, отчаявшийся, несломимо-решительный. Он отдал её, потому что желал ей лучшей жизни, но сам не остался; Михаил до сих пор не понимал, почему его тогда отпустили.

Михаил потянул руку в карман, достал телефон. Время на наручных часах отсчитывало минуты до начала операции. На заставке телефона, поверх стандартных обоев, мигало сообщение от жены. Катя спрашивала, успеет ли он к ужину. Катя – лучик света; Михаил не знал толком, как называется то, что в ней нашёл, но именно в этом он долгое время нуждался.

Он ответил, но мобильный не убрал, покачивая на ладони. Воспоминания заполняли голову, точно густая тёплая вода. События прошлого не отпускали никого даже теперь, хотя, казалось бы, всё налажено – лифы частично спасены, за ними никто не должен был охотиться. У них изначально, кроме номеров, были имена, к ним прибавлялись метки и оставшиеся шрамы – но в целом лифы почти стали людьми. Почти. Все понимали: полноценными членами общества они уже не будут.

– Не бойся меня, – он улыбается, – я тебе вреда не причиню.

Девочка смотрит на него из-под полуопущенных ресниц. Когда она не использует странность, её глаза не так светятся, и видеть более оформленное выражение в них проще, чем опустошённую яростную попытку защититься. Этот мир жесток. Девочка сама всё понимает.

Михаил присаживается на корточки. Она у него уже две недели, но не приближается упрямо. То зовёт друга, с которым провела последние месяцы, то просто молчит часами. Её занимают даже самые простые вещи: птицы за окном, картинки в телевизоре, рыбки в аквариуме. Она может наблюдать за такими мелочами до бесконечности с неутолимым интересом, при этом лицо её пусто, взгляд спокоен. Иногда она решается чего-то нового коснуться, но действует осторожно, кончиками пальцев; как потрогает – проведёт ладошкой, пощупает как следует, понажимает, если там есть кнопки. От звуков чужеродных шарахается, при первом сигнале прячется быстро, словно с помещением сливается; еду ест всю, тем не менее, не оставляет ни крошки. Молчит, даже когда ей временами становится плохо. И – безостановочно смотрит в окно.