Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 61 страниц)

С Новым годом, светлая моя, дружка моя, – о, не во всем, _н_е_ всегда. Это мне больно. И не я в этом виноват…

Все жду миндаля, – мне помогает миндальное молоко. Нет миндаля! Разослал письма друзьям в ту зону – там есть.

Поцелуй маму и Сережу. Прими мой поцелуй в цветах, прими нежно, не как в прошлом году!

Я так был бы счастлив, если бы они тебя порадовали. Найдут ли то, чего я хотел – ландыши или белую _ж_и_в_у_ю_ сирень.

Жду приезда Фасиной «дубины». М. б. он возьмет книгу мою – тебе и духи.

Целую. Твой Ваня

Как нежно, как глубоко люблю тебя, моя радость… как _ж_д_у_ _т_е_б_я! Если бы я поправился, я поехал бы к тебе, детка!

Дни стали _п_р_и_б_ы_в_а_т_ь… Тепло у тебя? Для почек это так нужно! И – ванны, ванны. Ищу «Виши» для тебя. Ванёк

27

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

7. I. 43

25. XII

Мой дорогой, мой милый Ваня!

Так я полна сегодня тишины и мира, какой-то растроганности душевной, что хочу вот сейчас же поделиться всем этим и с тобой, хотя устала до крайности, глаза слипаются, – я спала всего 3–4 ч. сегодня, не больше. Ванюшечка, оставь мрак и увидь меня той, какою прежде видел. Нельзя, Ванюша, не поговорив точно обо всем лично, делать выводы, что будто я уж и другая стала. Я не люблю выражения о «ризах», дружок, – оно совсем ко мне не применимо. Все-таки ты не представляешь меня себе ясно. Если бы лично знал, то не сказал бы так. Ну, оставлю. Я только хочу сказать тебе, что всей душой хочу тебе света и тепла и ласки. Твои праздничные письма мне – не праздничные. И, – прости голубок, но это верно, – ты там сам себе противоречишь. Ты, прости, раздосадовался на меня за что-то и., не мог писать, а м. б. работа? Но не страх того, что я уже умерла, ибо не могу себе представить у тебя такой холодной, леденящей реакции на подобное «событие». Согласись! Если мне поверить целиком этим письмам, то следует прийти к печальнейшим выводам. А я этого не могу и не хочу!

А потому: дай ушко, я выдеру тебя за него и поцелую красную раковинку и шепну что-то нежное и ласковое. И… будет! Сегодня я причащалась… Вчера выехала из дома в 2 ч., а приехала лишь около 6 ч. вечера в Гаагу. Всенощная уже кончалась. Убого пели, т. к. регента взяли на работы в Днепропетровск. Но все же пели. Как я люблю это дивное«…днесь воспреемлет Вифлеем…» – «…днесь ангели младенца рожденного боголепно славословят…»¹⁷¹ приводило меня ребенка в умиление, и казалось, что «Христосик» миленький, чуть ли не товарищ по играм детским. Казался близким, родным, доступным и… _В_е_л_и_к_и_м_ _Б_о_г_о_м! Слушала, и сжималось сердце. Ночевать ушла к одной армяночке, звавшей меня давно. Болтушка… «кавалеры», флирт и т. п. темы. Томилась у нее. Устала. Отказалась от кофе, чтобы заснуть. Придя, однако, к ней, установила, что потеряла мою дивную серьгу (подарок мамы). По дороге от церкви до нее… Хоть плачь! Как они мне шли! Сегодня, как назло, одна дама (тоже причастница и тоже Ольга)¹⁷² говорит: «Тезка милая, хочу сказать, что Вы не только интересны, но – красавица (* Я не красива, но привожу ее слова как иллюстрацию к красивым серьгам и тому… что могут безделушки сделать!) (прости, что так пишу, но это буквально), носите эти чудесные серьги всегда и вуальку…» Увы, серег уже нет! Но это – искушение, не надо красоваться. Надо проще. И я принимаю с благодарностью урок. Ну, конечно, мы выбежали уж при первом свете искать, но… столько выпало снегу за ночь!.. Так надо, значит.

Хотела тебе писать с себя портрет в этих серьгах. Значит и это нельзя… Но все это не важно. Иванушка, горлинка, я не получила «Михайлов день». Неужели пропало? Ванюша, сейчас, как вернулась домой, – приносят твой цветок… Обнимаю тебя и цветы. Поцеловала их. Конечно, приняла в сердце, но браню тебя, растратчик! Прислали очень красивую азалийку, густо-розовую. Буду ее холить. У меня на них легкая рука. Свекор упрашивает взять и его, которые все гибнут, на «лечение». Получил ли ты мое?? Теперь открою: я просила А[нну] С[еменовну] взять для Е[лизаветы] С[еменовны] 20 марок для елочки тебе или хороших цветов. Она тогда, когда я истекала кровью, звонила маме и сказала, что ничего взять не может, но мы надеялись, что марки то хоть взяла. Когда мама, наконец, смогла от меня урваться в Гаагу за посылкой, то спросили и о деньгах. Не для того, что мне их надо, но чтобы знать, получишь ли ты елочку. Чтобы не терять времени, я 5-го же декабря писала Елизавете Семеновне, умоляя ее купить тебе от меня и то, и другое, а если мол, деньги не взяла А[нна] С[еменовна], то поскорее ответьте, чтобы я успела И. С. Ш. еще через магазин хоть послать. В магазине «Roussel» сказали, что о деньгах ничего им не известно, и я была счастлива, что, значит, взяла, мол!

От Елизаветы Семеновны никакого сообщения… Как вдруг дней через 10 письмо заказное от Руссель, а в нем 20 марок с сообщением, что M-me B[oudo] их не взяла. Я, конечно подумала, что, получив мое письмо, Е[лизавета] С[еменовна] спросила сестру, а та распорядилась мне вернуть деньги. Я горько была обижена… обеими. Ты поймешь?! Послала тотчас же тебе цветы через магазин, но там ни за что не ручались. Но вот вчера… пришел ко мне праздник: письмо (написанное 14-го XII!) от Елизаветы Семеновны^172а чудеса! – Пишет мило, что с удовольствием устроит все, как я прошу, и что, хотя сестра и не взяла денег, «но это не важно и не спешно с отдачей» и т. д… Я ей несказанно благодарна… М. б. у тебя благодаря этому будет праздник! М. б. и меня вспомнишь с улыбкой, т. к. это мое вечное желание – елочка тебе. Как бы я ее украсила! Она обещала фрукты м. б. достать, т. к. я просила «что-нибудь и под елочку положить, что достать можно». Я ей тотчас же напишу, от всего сердца. Искала уже вчера и ищу, и буду искать оказии отдать ей «забытое» ее сестрой. Был ли ты в церкви? Здоров ли? У тебя все нервы, Вань! Утиши себя! Ох, меня вчера Марианна¹⁷³ паприкой угощала. И такая досада, – полила этим соусом из пущей гостеприимности сугубо всю картошку и прочее. Ну, ковыряла вилкой: не могу обидеть, не могу и себе вредить. Кажется, прошло. Я никогда острого не ем и ни капли вина! Я знаю… Я очень берегусь. О. Дионисий^[48] был очень ласков, нежен, – церковь была с начала обедни пуста, тихо, мерцали свечи сквозь елки, лампадки, и я рада была, что никто не видел моих заплаканных глаз. Плакала легко и благостно… И пришел мир! Я думала о тебе… Но звезд не было.

[На полях: ] Где-то столкнулись 2 поезда. В пути разговорилась с какой-то девушкой, и та меня на трамвай в темноте отвела, с чисто юной восторженностью. Обожает музыку, Чайковского и вообще наших композиторов и ласку перенесла, видимо, и на меня.

Обнимаю тебя радостно и нежно, ласково, тепло, от всей души! Ответь мне! Не оставляй мое движение сердца без ответа!

Оля

Посылаю цветок твоей азалии. Она очень хороша!

28

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

Второй день Рождества Христова,

8 января 1943 1 ч. дня

Олюночка моя, свет жизни, цветенье моей души, благословляю тебя, радость моя! Такого _с_в_е_т_л_о_г_о, умиротворяющего, возносящего Праздника Рождества я не переживал, таким Праздником мира и благоволения, – несмотря ни на какие бури вселенские, – не жил годы, годы… – как это Рождество! И это ты, моя чудесная, даровала мне! О, какая ты удивительная!!! – какая несказанная… моя Олюнка. Как осветила, согрела, приласкала, утишила, утешила, зачаровала нежно. Ну, слушай, моя девочка, свет мой негасимый, целящий душу и все во мне. – Олёль моя… ведь, правда это, чу-до со мной сотворилось. Вот уже 4-й день – я здоров, я не верю, но это так. С первого дня Нового года, когда приехал инженер Пастак, товарищ по оружию в белой борьбе моего Сержика, и сказал: «вот привез… – хмуро так! – пустяков вам… морковь… сейчас натру, жмите и пейте… у Вас нехватка всех витаминов, Вы все едите вареным, так нельзя… и позвоню двоюродной сестре¹⁷⁴, она, кажется —! – хороший врач…» На следующий день утром она является… – и – «у Вас нет никакой язвы! бы-ла… да… но больны Вы гастритом, оголоданием, нервное предельное истощение… я вас вылечу в месяц! Вы – здоровы». И… – с 5-го кончилось все. Ни ощущений болей, ни отрыжки, ни тошноты… Мне сделали три вливания под кожу «серум глюкозе», она – радостно! – схватилась за твой «Бисма-Рекс» (если найдешь еще – удержи для меня!), режим пока, недели две – без мяса, – но больше свежего творога! – да, найди-ка! – молока, масла, сливок, – словом, у меня большой аппетит, я ем сытно, – яйца, и слышу, как силы вливаются. Велела «Гемостил» или – «Селюкрин», больше, и я бешено хочу писать! Я уже много написал. Олюночка, Бог дал мне отсрочку, я напишу «Пути», _з_н_а_ю!!! И все. Боже мой, какой чудный был вчерашний день! Рождество. Отправив тебе 6-го письмо, – говорил, что принесли чудный девственный белый твой цветок – любовь, я зашел к Елизавете Семеновне. Она – «Вот Ваша елка, от О. А.! Сюрприз». Я не поверил глазам, словам… Елка..! И – какая!!! Елизавета Семеновна нарочно ездила в «Лувр», чтобы найти, выбрать… и как же художественно убрала! Я такой – высокого искусства – елки не видел… такой _ч_и_с_т_ы_й_ серебристый нежный тон, во всем… тихий блеск, девственность, нити, звезды, самые конфеты в таких тонах… – она _п_е_л_а, твоя Елочка! – пела молитву! – Елизавета Семеновна хотела сама с сыном нести ее ко мне… Пого-да..! – темень, ливень, болото – улицы… – я не позволил. И мы с юношей пришли ко мне, нес он. Поставили на стол, – у меня было все убрано, стояла кутья, взвар… – а сколько лет не было этого! – но в этом году я _п_о_ч_е_м_у-т_о —? – захотел!! Цветы, – твои – вне сравнений, это ты сама, твоя душа впорхнула ко мне белыми крупными мотыльками в европейской зиме – грязи! – и принесла сердцу покой и свет. Я взмолился к тебе… я молился за тебя, я молил исцеления тебе, детка! – и, умиротворенный, зная, что теперь я буду вполне здоров, в полноте сил, пошел ко всенощной, в ливень, во тьме. Чудесно. Я слышал Рождество, «Слава в вышних Богу…»¹⁷⁵ – я молился за тебя. Олюнка моя… ка-ак молился!!! Вернулся, со свечками. Но на елочке были свечки, _в_с_е_ было в ней, на ней, – и – главное – _т_ы_ была в этой елке, ты была _в_с_я_ у меня. Такой тихий светлый восторг пел нежно в сердце! И я решил тут же… – завтра я сзываю друзей, и будет полная елка, и я скажу краткое слово о мире в моей душе, и я прочту им новый рассказ – «Рождество в Москве», (рассказ делового человека). Разослал экстренно приглашения. Моя старушка не приходила два дня, но я сам все сделал, сварил себе (по режиму)… был сыт, согрет, – это все ты, ты, мой Ангел! Такого Рождественского вечера давно не помню. Были Юля – а-катр^[49], Елизавета Семеновна – ан-труа^[50], инженер Пастак (брат его на юге, у дяди удар!) – докторша не могла, хоть и рвалась, очень важное у нее было прощание с друзьями! Меркуловы – а дэ^[51]… – других не мог за краткое время вызвать, человек 5–6 не явились, м. б. были уже отозваны? – человек десять. Серова почему-то не было. Я просил пропеть тропарь Рождественский. Пели все. Зажег лампадку. Угощала Юля чаем, конфетами, кутьей, взваром, лепешками, зажгли елку после молитвы. И я сказал, кратко, – почему Елка и от кого. Я _з_н_а_л, что сказать, и если бы ты слышала – поцеловала бы меня. Потом я прочитал несколько стихов Ивана Ивановича мужа Юли, – все были поражены, ка-кой это Поэт! Я сумел его подать. И я напишу статью в парижскую газету о его поэзии. Это – но-вое! Вклад!! «Певец стихий и ледяной пустыни»¹⁷⁶. Потом… – я прочел свой рассказ¹⁷⁷. Ну, я с тобой всегда откровенен… – слушатели были _в_з_я_т_ы… Я сам был ошеломлен, как я мог дать т_а_к..? Вдумываясь, понял: чутьем, настроением душевным я выразил, кажется, гибель жизни, после ее плавного течения в дореволюционный период, – она «сломалась», «рухнула»… – это в самом конце рассказа передалось резким снижением тона, как бы – срывом в провал… – ну, представь – даровитый солист дает на скрипке что-то такое… чудесно уносящее, баюкающее, – «полноту жизни» закономерной и страшно яркой, и _с_и_л_ь_н_о_й, и вдруг – ло-пнула струна! Мое «сниженье тона» тупые критики-читатели могут принять за технически-психологически-ошибочный «срыв»… – не поняв! «Рассказ-то не вы-держан!..» Вот… – и этот диссонанс – _в_с_е! Читатель этого никак не ожидает. Как мы – от революции… – и вдруг, по голове, по душе, – до оглушения, до удушения. «С нами Бог…»¹⁷⁸ – чудесное в Рождество. Теперь – нет, Бог _н_е_ с нами. С нами – тьма, дьявол. Он испепелил знамение Рождества в Москве – Храм Спасителя¹⁷⁹. Тогда, до… – звезды пели. Теперь… они поют… пустому месту, а душа наша – в страдании и тьме. У нас нет Рождества. Но – придет срок… Я не предаюсь и не предаю читателя отчаянию… Чтение произвело на всех потрясающее впечатление. В одиннадцать разошлись. А я остался с Господом, с твоей исцеляющей Елочкой – с тобой, Олечек! Так мне уютно… так легко. Весь день – и особенно вечер я так ярко чувствовал тебя! Как благодарю безмолвно, целую твои глаза, ручки, склоняюсь к твоим ножкам, моя деточка. Ты меня озарила, сделала радостным – легким… – так мне тихо, хорошо… – не могу определить – _к_а_к_ мне… Ты будешь здорова. Я скажу Кларе Абрамовне о твоей болезни. Если бы ты могла с ней видеться. Напиши ей… – а? – пока? Ее адрес – 17, rue Saint-Saens, Paris, 15-e Docteur Claire Krymm. Я совсем здоров! Вот – 4-й день. Мне сделали три подкожных вливания «серум глюкозе», по 250 куб. см – для питания. И я… стал быстро – за 3 дня! – набирать вес! Вижу, как толще стали ноги… – чудеса!

Олёлька моя, я так хочу увидеть тебя! Я приеду, если ты не сможешь. Мне надо подписать с инженером запродажу литературных прав – части их! – буду хлопотать, хочу тебя видеть, и мы все скажем друг другу и – главное! – о «Путях Небесных» – роман я на-пи-шу! Как пахнет елкой, – тобой, – о, святая душа! Да… этот «жасмин» Пиверовский, неужели пахнет – жасмином?! Ждет тебя «Душистый горошек» – это – ты, мой душистый горошек! Пакетик золотистой карамели на меду, книга, «я»… и еще достал для тебя пакетики настоящих, из Виши – Государственных минеральных вод – «пастилль-Виши» – с вкусом ситрон^[52], мяты и – хочешь, если любишь, – я – нет! – аниса?! При случае ты получишь. Я с удовольствием сосу одну – две, на ночь. Видишь, ты напрасно пеняла на Елизавету Семеновну. Сестра ее – та вся – «для себя», но все-таки она тебе кое-что доставила, при всей своей ленивой толщенности! (Она – 120 пудов весом!) – и мне, – лекарство, очень важное – «Бисма-Рекс»! А Елизавета Семеновна (в 1/2 фунта весу!) – в такую погоду, грязь, ливни, – моталась по Парижу, с Рустемом своим – сын, 19 лет! – очень милый, огромные глаза, _е_е… – Рустиком (как его зовут в семье, и я) И – все приложила, чтобы угодить мне – тебе, чтобы исполнить _т_в_о_е_ горячее желание. Ты понимаешь, _к_а_к_ _э_т_о – не _д_л_я_ _ж_е_н_щ_и_н_ы… а она все сделала. Олюша, конечно, она лишь самые чистые чувства, – приязни, дружбы – ко мне, м. б. несет в себе, – и только. Вчера она меня угостила булочкой, испеченной ее веской сестрой – та – объедала. Это – волшебство. Воздушная, чуть в ней масла, легкость, аромат… – самая лучшая «венская» булочка-румянка! Если бы моя старушка научилась! Но нужна высокая мука… и духовка… а у моей маленькой газовой печурки… нет. Я заказал в комиссионный магазин… оставить за мной, если будет. В Газовом обществе нет ничего теперь. А я так люблю булочки… ведь, я хочу отдать мясную карточку, взять на молоко, дополнительную – тогда мне дадут лишних в месяц 6 кило картофеля, 750 г сахара, столько же макарон и проч. мучного, и четверть литра молока в день. А возьмут – 600–700 г мяса за месяц и 120 г – сыру, который я не ем, – я держу режим: я ем только свежий творог, свежий сырок пти-сюис, – сливки. Тогда я могу из добавочного молока сделать в месяц 5–6 фунтов свежего творога! Прости за это «пищевое»… но – для меня теперь _в_с_е_ от этого зависит, – вся моя литературная работа, мой покой, моя радость тобою. Да, не так ничтожно и «низко», как болтали лицемеры – интеллигенты, – пища, «разговоры о пирогах». Я хочу об этом писать, и дам такие «блины»… такой «гимн»..! Увидишь. Ну, не насмотрюсь на тебя-елочку! Дышу ею, счастлив, как не помню – когда. И это ты сделала так со мною! А я – что я тебе послал?! Я уже обеспокоил Александру Александровну, прося выбрать цветы… боюсь, что не смог дать тебе радости Рождества. Но что-то мне говорит, что мое сердце тебе передалось, и бьется для тебя, в тебе! Чувствую, как ты слышишь меня… – ты покойна? Скажи, здоровье твое как? не утаивай, все скажи мне, я так тобой болел… – тебе странно, как я мог не писать тебе… но меня ударил ужас – тебя уже нет! Это обман, конечно… но я так поддался… «писать в пустоту… земную!»… И я написал маме. Предел отчаяния, итог моей разбитости от моей болезни. Теперь я у себя в руках. Я всякий суровый приказ врача выполню, лишь бы жить и писать. И тобой жить, тебя ждать. Не узнав тебя, не поглядев так глубоко и полно в твои глаза, я _н_е_ _м_о_г_у_ _у_й_т_и! Твой Ваня

Я подарил Елизавете Семеновне в Рождество – белые цветы, – сирень от меня ей на память за тебя – срезанные ветки, нарциссы и «вербы» – и это было ей доставлено в красивой – очень хорошей работы стеклянной вазе, в матовом рисунке и маленькой золотой арабеске. Она за хлопоты получила достойную награду. Очень ей приятно. Целую. Ваня

[На полях: ] Олёк – ты для меня – _в_с_ё! Ты послана мне Промыслом.

Дочего белоснежны твои рождественские «мотыльки» – цикламен, и как крупны! я их каждый вечер опрыскиваю и уношу в ванную комнату, – у меня хорошо топят, сухо.

Олюлька, в Рождество я надел твою синюю «крутую» фуфайку! Я был счастлив. Я не трону елочку до… до последней упавшей иголочки! Она – святая для меня!

Окончил «Именины»^[53] – буду писать! Бешено хочу писать! Я – будто мне 30 лет! Сегодня выйдут «Именины» – вторая часть.

9. I.43 3-ий день Рождества. Я встал в 7 утра и пел, пел, пел… под Елочкой! Я – _п_о_ю. И сейчас сяду переписывать для тебя «Михайлов день» – все оставлю.

Олюленька, ты своим сердцем все Рождество мне вернула, озарила!

Оль, сейчас 8 1/2 ч. утра (9-го января), я съел 1/2 большой тарелки молочной овсянки с маслом, 1 яйцо всмятку, 1 – крутое, 3 сухаря, 2 чашки кофе со сливками и сливочным маслом, желе яблочное – и уже думаю о завтраке!

29

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

17. I.43 г.

Ванюша миленький, вчера твоя открытка от 11-го¹⁸⁰. Ну, брось об «укоризнах». Я не хочу вспоминать о том провале, о том ужасном молчании твоем. Все хорошо теперь, все, дивно!!!! Это мне дорого стоило. Если бы ты тогда мою душу мог видеть!! Я поборола все свои решения одной только любовью к тебе, желанием беречь тебя, страхом напортить тебе в нездоровье. Но, довольно, довольно… Прошу тебя, однако, если можно, – не надо таких повторений. Это все от темного. Ванюша, как удивительно: в 1-ый или во 2-ой день Р. X. я тебе писала, или в прошлое воскресенье (?), что мне легко, особенно тихо, гармонично на душе. И спрашивала себя, не оттого ли, что ты снова ко мне светел?! Помнишь? И верно ведь! Как это дивно! Ничто не радует меня так сильно, как то, что ты был в свете Рождества, здоров что, что хочешь работать. Как это дивно! И ты был радостным у всенощной… и гости были… И так это славно, мило, так тепло. Я очень, очень рада! И я тебе писала, что и мне казалось, будто у меня гости, а никого не было… А это я у тебя была! Конечно! У _н_а_с_ с тобой были гости! Как это прекрасно, Вань! Досадно, что Анна Васильевна больна, что с ней? Опять ты замотаешься?! Береги себя, не воображай, что ты деревья можешь корчить!^[54] Будь осторожен с приходящим выздоровлением! Хорошо? Ваня, ну, а теперь расскажи о гостях. Все, все. Мне так хочется знать, будто и я была… И что ты про меня сказал? Расскажи же! Елизавете Семеновне я писала, но сегодня же еще напишу, ибо это я ей обязана, и только ей, тем, что ты был так радостен. И, Ванечек, не хвали елочку, как нечто моего вкуса, т. к. всю ее красоту создала ведь не я. Это она – твоя Елизавета Семеновна. Но я радуюсь, потому что через это ты был светел. Я хотела только, это мысль моя, но и труды, и вкус – это она. Так что не приписывай мне больше того, что я заслужила, т. е. – ничего не заслужила! Только обременила Елизавету Семеновну просьбой. Нет, твой цветок чудесный, – конечно, принес мне Праздник! Да если бы даже пучок крапивы был от тебя, я бы и то была счастлива! Между прочим, мне подарили на это Рождество в числе прочих вещей, – картинку-акварель: репей, цветы репея, только знаешь, такого колючего, – дивно!^[55] Извинялись, что _т_а_к_и_е_ цветы, но я в таком восторге. И у художницы, и у дарящей (не Фася!) – масса вкуса. Висит в моей комнате. Что может талант извлечь и из колючки! Но удивительней всего то, что однажды я, идя с почты (отправила тебе), мокрым таким сумеречным вечером, вся в думах о тебе, о солнце, вдруг увидала на дороге куст этих колючек. Не было уже ни одного цветка, ни одной зеленой травки (в прошлую зиму) и только этот куст стоял не померзшим. То был день не холодный, мокрый, весь в тумане. Туман пронизывал все, и с тополей над каналом капал в воду тяжелыми слезами. Ни души по дороге. Ни звука, только это шлепанье капель и мои шаги по асфальту. Встреча с кустом репейника… была именно встречей. И я нагнулась и сорвала его цветки. Они были мокры и свежи, эти ярко-лиловые нежные кисточки в сухой коричневой чашечке. Они дивно пахли медом и были очень красивы, оторванные от колючего, невидного такого куста. У меня тогда роились мысли… что-то будто напрашивалось (написать…), какие-то сравнения… Но так и осталось в тумане… Но я принесла их домой, более бережно, нежели несла бы розы летом… И вот, как ответ, эта картина… Кто-то еще, м. б. точно то же почувствовал, как и я и… воплотил. Так просто, так очаровательно… Ах, если бы я могла! У меня много мыслей. Мне тебя так недостает. Но я знаю, что ты очень занят. Я не могу тебя отвлекать. И лишь иногда, т. е. почти всегда, кажется, что я никогда, ничего не сделаю… Ты понимаешь, вся эта суетня меня съедает. Я хочу вставать рано, чтобы утром хоть работать. Я должна работать так, чтобы никто об этом не знал. Мне мешает иначе сознание, что они знают. Это м. б. глупо, но это так. Я должна быть совсем _о_д_н_а. М. б. взять мне «отпуск». Но мама измучается. А на прислугу нельзя оставить. Все теперь так сложно. Скоро опять молотьба: горох и овес, остатки, то, что на семена. Из всего Shalkwijk’a только у Арнольда комиссия признала их годными для семян, отвечающими всем требованиям государственной комиссии. Опять эта возня. Я не могу рано вставать: плохо сплю, часам к 3 ночи лишь засыпаю, тревожно и очень чутко. Утром разбита. Сердце меня беспокоит – опять нет воздуха… М. б. малокровие. Все делаю через силу, и нет желания куда-нибудь пойти или что-нибудь предпринять. Сережа зовет к себе, а мне прямо страшно подумать о поездке… Старею? Чудесный твой «Михайлов день»! Все у меня от него в восторге. Несколько раз прочла и маме и С. Ах, все хочу тебя спросить: где же муж твоей племянницы – поэт? Я думала, что отец Ивика – француз? Иначе, почему он Ives? Или она 2 раза замужем? Как жаль, что я не могу получить парижскую газету, – там столько твоего! Ах, если бы не было войны! Ванечек, я не смогу приехать к тебе: не дают виз, ни по каким причинам, личного свойства. Я отклонила возможность, тогда, через друга, а теперь никак нельзя. Не верю, чтобы и ты смог. Очень все трудно, да и беспокойно. Ну, надо терпеть! М. б. недолго будет так. М. б. и сможем еще повидаться. Я, для себя знаю, что, если бы я на что-нибудь была в искусстве способна, то от этой встречи все зависит. Я должна тебя увидеть. У меня так много вопросов, полу-вопросов, оттенков, о которых невозможно спрашивать письмами. Ты одним словом зажег бы во мне то, что сейчас тянет, не давая ни света, ни тепла… —

Ах, проглотила «Madame Bovary»¹⁸¹… Ужасно быстро прочла, хоть и на голландском… Но не жила. А «Войну и мир» оставила, не могла, вся душа изорвалась, я плакала вроде того, как над «Путями». Какая прелесть, как из сердца, как в каждом сердце должно быть есть, бывает такое… Ах, вот так же, как у тебя у Тоника… Я теперь ни одну твою вещь не могу читать, вот так же: оставляю, оттого что рвется душа. Я должна почти стонать от переполнения чувствами. Оттого, что я живу, живу всем этим, и все же… не могу жить, т. к. я – другое, в другом мире… И это мучительно… Не эти ли чувства будут владеть нашими душами и после смерти, когда вечный Свет будет манить нас, будет отвечать чему-то в нас, и все же, мы грешные не сможем вполне слиться в этом блаженстве со Светом, ибо мы темные. И м. б. оттого и есть так, что кому много дано, с того больше и спросится? Надо понимать, что чем больше у человека искры Божьей, тем сильней его тяга к Свету, и тем ужаснее разъединение с Ним из-за внешних пут, страстей ли, или чего другого, что мешает соединиться. Это думы мои вот в эту минуту, м. б. глупые, – они не продуманы, еще совсем «сырые». Прости, тогда, глупость! – Когда я читаю твое, то захлебываюсь в слезах. Ничего _т_о_ч_н_о_ не пойму. Но это дивно. И еще – я обожаю Родину. И все, что о ней, о Ней – так берет душу. – Мне не понравилась героиня Флобера. Написано прекрасно, мне очень нравится его стиль, хоть, опять-таки – это не оригинал еще. Но она… Нет, непонятна. Т. е. Флобер делает ее нам понятной, «события» развиваются очень последовательно, и психологически она очень выдержана. Но мне непонятно вообще: откуда такой тип женщины? Могут ли и у нас быть такие? Понимаешь, без любви даже к ребенку… Без единого укора совести… И ради чего? Нет, не ради любви, но ради колоссального эгоизма. В конце концов, это только эгоизм. Что должны были иметь в себе ее любовники? Ничего, кроме отвечающей ее вкусу внешности и уменья давать ей наслаждения. Я поняла бы все: и преступления даже, во имя любви, настоящей любви. А тут? Рудольф ли, Леон ли – все равно… Это чередование тоже очень характерно… Впервые в жизни – не почувствовала ни малейшей жалости к ней, уже загнанной жизнью. Читала и думала: «так тебе и надо»! Права я или нет? Ответь! Если бы она хоть кого-нибудь любила! Ведь это не любовь, когда она подыскивает обстановку для того, чтобы быть «счастливой», и даже ее любовник отвечает: «Но зачем же нам роскошь Парижа, – разве мы и здесь несчастливы?» Эта алчность к наслаждению, без всякого внутреннего содержания. У нее нет ничего, что освещает и освящает женщину в любви. И этот несчастный ребенок! Но я все же остаюсь под впечатлением книги. Хочу очень освежить французский и хочу много читать. Напиши же мне отзыв твой о Жорж-Санд! Ах, кончать надо, а еще так много надо сказать! Вань, мне не для желудка надо Виши. Или у тебя тоже почки? Почему ты их тоже принимаешь. Или это другое? Я пью Ersatz^[56] – Vichy.

[На полях: ] Думаю о Дариньке, о всем, что пережила она в эти дни.

Обнимаю тебя, солнышко родное. Оля

30

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

28. I.43 10–30 утра

Ольгуночка, ми-лая, что я сделал..! Я закончил «Именины»! Если бы прочитал тебе… – а тебе так, как ни-кому другому! – ты меня о-чень поцеловала бы!.. Ладно. Подождем. Сегодня хочу написать статью о стихах нового поэта – Ив. Новгород-Северского. А там – «Масленица в Москве»¹⁸². Юля была замужем за подлецом-французом mr. Gentilhomme (!?), скряга, весь мир – для него только. Долго рассказывать. Получилось путного – Yves, от матери это, а от отца что было – тетя Оля выкурила. 2-й брак (сперва, до совершившегося по закону (о, французские законы) развода) с этим Новгород-Северским, это фамилия литературная!¹⁸³ Мы с Олей были против. Я и не подозревал, что этот (запои и полу сумасшествие: 3 раза в сумасшедшем доме!) это талант! Долго рассказывать: случайность открыла мне глаза, (я пересилил себя и раскрыл его тонкую «книжонку»…) и – _н_а_ш_е_л! – Брось укоры. Знай, что я – Ваня, твой. Не пишу – весь в работе, вот. Но сегодня, отрываясь от запала, пишу, хочу с тобой. О елке, гостях – все написал. О тебе сказал… – самое чуткое сердце, которое отозвалось мне в горькую и жуткую минуту тоски смертной. Дар Божий. Та-лант. И вот эти цветы, эта елка. Мои мысли – устремлены к ней, я чувствую, что и ее ко мне – и сердца. Все. Словом, я был счастлив и светел. Да, ты была со мной. От того и читал я так, – _т_е_б_е_ читал! (Я напишу «Пути» – знаю!! Во имя твое. Теперь. То – во имя Её!)

О репейнике-татарнике! – все понимаю. Возьми «Хаджи-Мурат» Толстого¹⁸⁴ – с него и начинается: эта «встреча» Т[олстого] с татарником на прогулке подарила нам чудо – «Хаджи-Мурата»! Вот – и тебе. Разберись в сем. И – _п_и_ш_и. Ты – дурёха! Ты – готовая, все можешь. Так дивно дала «встречу» с этим шершавцем и – все, туман, шорох капель, – за-ме-чательно. А потому, что не думала, _к_а_к_ писать. Брось, забудь думать, «как выйдет», не смей «оглядываться» – в соляной столб обратишься¹⁸⁵. Это – закон. Понимаю, – трудно, это легко дается годами труда. Я тебе много рассказал бы – про _с_в_о_е. Забудь о форме! – Но, после, когда написано, вот… тут _д_р_у_г_а_я_ забота. А сначала – одно удовольствие – лететь душой, жить с тем, о чем пишешь. Форма – ва-жно! Но – _п_о_с_л_е. Надо говорить об этом. Нигде не найдешь – в теории словесности… – это дает личный опыт. Твой Ванька у себя учился. Для работы надо быть свободным, до-суг! Твоя бессонница меня тревожит – нервы надо приводить в порядок. У меня со сном неважно, но это потому, что – _г_о_р_-ю. – «Именины» – очень большой рассказ. Около 1600 строк. —

Поездка твоя в Париж, для совета со специалистами может быть разрешена, хлопотами того вашего друга семьи и на расстоянии! Добейся. На будущее рассчитывать, – а кто что знает?! Это меня ныне заботит, о-чень. О Бовари – долго надо. Ну да, страстная, жадная… – сказалось и чтение… Жорж Санд! Об этой… ну, на 3 с плюсом. Лучшее – ее деревенские романы¹⁸⁶. Об их _д_и_к_о_м_ романе с А. Мюссе – у ней в «Elle et lui»¹⁸⁷. У Мюссе – в «La Confession on d’un enfant du siècle»¹⁸⁸. Оба врали по-своему. Вся в страстности, Жорж Санд (это псевдоним) разнуздала все «женское» в себе и отсюда ее гимн свободной любви, что ж… по крайней мере искренно. Но влияние ее было преходящим, хотя и очень губительным. Прочти «Историю моей жизни»¹⁸⁹. Романы о «любви» (вернее – о страсти) – «Индиана», «Валентина», «Жак»¹⁹⁰… Интересны мне были ее письма к А. Мюссе. Она меняла «со-ложников», очень часто. У талантливых _б_р_а_л_а_ и сюжеты, и – [выражения]. Часто жила отраженным светом. Она далеко не мастер. Не умела (не могла!) _о_ч_и_щ_а_т_ь_ вещи свои от мусора. Я бы послал тебе «Histoire illustré de la littérature France» (E. Abry – C. Audig) édition Henri Didier, Paris, 4-b rue de la Sorbonne. 275-e mille!! 386 illustrations^[57], – но нельзя теперь не пропускают. И книга веская. Постарайся найти в Голландии. Или выпиши через Берлин. Тебе будет полезна очень. Это пособие для старшего класса лицея. Очень сжато и – исчерпывающе. Кажется без тенденций. Зато _в_с_е_ возьмешь и обновишь французский язык. Чи-тай, без словаря даже – вчитаешься! Через месяц все вберешь. Закажи Достать книжному комиссионному торговцу. Я недавно видел эту книгу, перелистал – главным образом интересовался иллюстрациями. В общем, это шари-вари^[58]… всякого жита по лопате. Я люблю монографическое изложение, углубленное изучение автора. Бовари по природе своей – гетера (грошовая), такие всегда являются жертвами общественного «темперамента». Конечно, что такой мог предложить – аптечный пузырек, клистирная трубка?! Ну, и больная фантазия, и – индульгенция от Ж. Санд, пожалуй. Все.