Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 61 страниц)

Господь с тобой. Я тебя _н_е_ жду.

Я написал тебе очень жестокое письмо, по поводу твоей «критики»… – и заменил этим. Зачем я буду строго судить тебя?!.. Ты _н_е_ _в_г_л_я_д_е_л_а_с_ь, не вдумалась.

Досылаю мою копию, с «добавлением» – новые «загромождающие _д_е_к_о_р_а_ц_и_и» и «болтовня».

Но разве в письме _в_с_е_ скажешь!

Надо _г_о_в_о_р_и_т_ь. А этого уже не придется.

Ну, хоть куцым ограничусь.

Ш.

[На полях: ] Итак: очевидно, «Куликово поле» до твоей души не дошло. Значит, я ошибся в твоем «потенциале»?

Луковицы – уже недели 2 – отправлены с оказией в Сен-Женевьев – к садовнику. Спасибо. Посадил себе – два крокуса. А. А. мне нечего отвечать: на чествования что скажешь?.. Теперь – будя. И прошу: не заикайся и ты, – в пу-стую! Придет час – само проявится, _в_с_е. Какая правда: вражье лепко, а Божье крепко.

178

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

28. III.47

Пишу тебе – ласковому моему дорогому, любимому моему Ванюше, пишу от самой глубинной моей, самой чистой сути души моей.

Оставь злость на меня, посмотри в сердце твое и мое, и ты увидишь, как ты был неправ, и почему смогла я, любящая тебя светло и верно, – так написать тебе вчера⁷⁹¹. Я не хочу касаться всего того, но скажу только, что ты меня предельно оскорбил, смешав с пакостью^[237].

И зачем ты делаешь это, – ведь не можешь же ты не знать меня!

Все устремление души моей – исканье лучшего и правдивого в этом мире. Не смешивай меня с непотребным!

Не перечитывай вчерашнее письмо мое, – оно все из боли невыносимой. _П_Р_А_В-Д-А у нас с тобой общая, та правда, что будет стоять в веках, и далеко после нас.

Во имя этой святой правды я протягиваю тебе свои руки. «Куликово поля» я никогда не «взрывала». И разве могло это быть!? Что ты!!

Я глупо, м. б., по-обывательски писала тебе о нем. Ведь оговорилась же тотчас же, что только потому и пишу так, что _т_в_о_й_ рассказ должен быть в каждой мелочи _с_о_в_е_р_ш_е_н_е_н, дабы никто не мог к нему подкопаться. Разве я умалила его??!

Ты _с_а_м_ накрутил и поверил твоему же.

Разве тебе не знакомо это, когда у близких, дорогих людей все особенно тщательно рассматриваешь: – нет ли погрешностей, дабы это любимое существо кто не посмел зацепить?

Поверь же мне, – прошу тебя – раз и навсегда, чтобы и себя не мучить, и меня не иссушать и не испепелять.

Чего ты о Ремизове накрутил-надумал! Ты сам такой жалостливый, – неужели ты не подумал о таком простом?

Но ты во всем всегда сперва предполагаешь скверное во мне!

Откуда это??

Мне _о_ч_е_н_ь_ больно! Но сквозь эту боль, еще больше чем она, горит во мне к тебе чувство нежности и желание сказать тебе: Ванечка, оставь больное! Грех, Ванюша, накликать на себя несчастность. И не искушай Господа!! Мне всегда не по себе от всех твоих «клянусь»… Не пребывай в злобе!

Не рисуй себе картин не существующих обо мне! И будет гораздо легче и благостней у тебя на душе.

Абсурдно ведь: ну, неужели ты всерьез поверил, что я могла бы Ремизову писать какое-то «браво»?

Почему ты мой религиозный вопрос ставишь в политическую плоскость!?

Оставим это, голубчик, нежный мой Ванёк! Милушка, душа родная… Ванечка, успокойся! И, хоть Господа попроси, чтобы Он – Всевидящий – показал тебе Олю, какая она есть на самом деле!

Как бы я хотела тебя согреть и успокоить… показать тебе свою душу! Мне очень горько, и это чувство горечи залило всю меня… но еще сильнее, должно быть, чем личная обида, – горит во мне другое чувство… это то самое святое, чистое, светлое, Искра Божия, которая не позволяет водвориться тьме.

Милый мой, хороший Ваня, будем же хранить эту искру! Ведь только ею и следует жить!!

Ты отлично знаешь, что для меня не было и нет писателя выше, лучше, гениальней тебя. К чему же это: «свинья не съест!»?

Оставим эти, ничего не стоящие фразы, но столько – очень стоящего – губящие!

Никогда и никто _т_а_к_ меня на заполнял до краев души всякими обидами, как ты, которому я отдала всю душу…

Оставь это!

Все в мире идет круговым порядком, и все возвращается на себя.

Ты не несчастлив в жизни, если так легко отсылаешь от себя верного твоего друга. А ты отталкиваешь его!

И где-то в какой-то _п_р_а_в_д_е_ это не может остаться без следа!

Когда бы ты мог увидеть всю ту неправду, которую ты за эти годы бросал мне, и ту невыносимую боль, вытекавшую из нее, – то ты, – справедливый и чуткий, – ты содрогнулся бы от того, что ты делал!

Я не несу на тебя зла. Мне только нестерпимо больно. И я прошу тебя: всмотрись в себя и в меня.

Увидь же, хоть на короткий миг Олино сердце и – _у_в_е_р_у_й!

Кончаю… Не хочу касаться ничего, что доставило боль.

Благословляю тебя любя. Нежно, благоговейно и прошу Господа снизослать на все бурное тишину!

Обнимаю тебя всем сердцем. Оля

Ванечка, родной мой – просветлись и будь благостный и тихий к Оле.

Мне невыразимо тяжело!

179

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

12. IV.47

Святая и Великая Суббота 3 ч. дня. Солнце, – тепло, – говорят: я лежу, очень слаб.

Сегодня ты приобщаешься, родная Олюша, – и я светло и радостно тебя поздравляю. Христос Воскресе!

Вот уже 10 дней я не выхожу, большую часть дня лежу. Так мне _п_л_о_х_о_ – давно не было, особенно в такие Святые Дни. Что же… – _н_а_д_о_ принимать все. Это – какое же маленькое если думать о тех, _т_а_м!.. А я все последнее время не могу (да и не хочу!) _з_а_б_ы_в_а_т_ь, заслонять собой, своим…

В_с_е_ у меня, – _в_о_ _м_н_е, – плохо. У-п-а-д-о-к. Причины?.. Не стоит их исчислять, что толку! Вот – _и_т_о_г, с ним и надо считаться, как с _с_у_щ_н_о_с_т_ь_ю. А у меня нет воли даже и «считаться». _Е_с_т_ь_ – и изживай, _д_о_ дна.

Валила меня и – с-в-а-л-и-л-а… – и выполненная (слава Богу!) работа. Но в ней-то моя единственная _р_а_д_о_с_т_ь. Это + = плюс в жизни. И – огромный. Значит, не _в_с_е_ уж _п_л_о_х_о.

Теперь… – частности.

Увы, я не смогу и в церкви быть… Я буду лежать один. Вот, сейчас, превозмогая себя, я хочу написать тебе, чтобы убрать некоторые «соринки». Главным образом, ради _д_р-у_г_и_х, чтобы не быть случайной – и неповинной – причиной загрязнения _и_х_ сущности. Об И. А… Мои «домыслы» об адресе Р[емизова] ты приписала ему! Это неверно. И я снимаю эту «соринку». Он всего только и писал мне:

«Не знаете ли, что это… О. А. просит у меня адрес Р[емизова]?.. Что за… странность?!»

Понятно: «что за странность?!» Р[емизов] живет в Париже, он – русский писатель. Другой русский писатель, _з_н_а_ю_щ_и_й_ Р[емизова], – в Париже, с ним всегда в переписке… а запрашивают адрес _ч_е_р_е_з_ иную страну, у лица, который с Ремизовым более года – и ты это зна-ла! – никакого общения не имеет?! Это я, я приводил, в недоумении, свои «домыслы» – вопросы (почти что – как бы _с_е_б_е_ (обращаясь к тебе)) ставил эти???… Пусть я согрешил этим, но тут – только я, а не И. А. Поставь себя на мое место…

Ясно.

О «вопросе», в связи со «старым политиком»⁷⁹², я не хочу _п_и_с_а_т_ь_ тебе: все это будут лишь «домыслы». Слишком много – и впустую! – было брошено сил на всякие домыслы! Довольно. Я отошел от сего. Безоглядно.

Я рад, что ты взялась за живопись. Очень рад. Работай. Чувствуется, что в тебе к живописи больше воли и внутренних побуждений, _т_я_г_и, чем к слову. И слушай себя. И не смущайся. _С_л_о_в_о_ не уйдет. По своей нервно-порывистой и напряженной структуре душевной, ты – пи-сатель! – _д_о_л_г_о_ будешь душевно гореть, и _с_л_о_в_о_ не уйдет от тебя: ты, очевидно, для него, недостаточно _н_а_п_о_л_н_е_н_а. – _С_л_о_в_о_м! – самый трудный, самый сложный _в_и_д_ Искусства! _С_л_о_в_о – требует от творящего _и_м_ – _в_с_е_г_о_ творца, _в_с_е_х_ его сил душевно-духовных! огромного, полновесного заряда и _н_а_п_о_л_н_е_н_и_я: переполнения. Говорю, конечно, о высоком искусстве _С_л_о_в_о_м, не о «техническом навыке»… _С_л_о_в_о_м_ могут поигрывать почти _в_с_е_… но _т_в_о_р_и_т_ь_ словом (ни «звука», ни краски!?!) сочетанием «слов» – _д_а_е_т_с_я_ очень-очень немногим. Забавляться словом (как в музыке «Чижиком») легко, как и _з_а_б_а_в_л_я_т_ь, _т_в_о_р_и_т_ь_ им… – _п_о_д_в_и_г_и_ вдохновение. Это – как и _В_е_р_а. Как _и_с_п_о_в_е_д_н_и_ч_е_с_т_в_о. Ты это аадеко_не вполне себе представляешь!.. Вот, пример, тобой _д_а_н_н_ы_й: о «Заветном образе» ты часто писала мне, как о твоем «заветном», тебя _о_б_с_т_о_я_щ_е_м_… И что же?! Оказалось (да, оказалось!) что ты даже с _э_т_и_м, тебя «обстоЯщим», – обошлась _т_а_к_ _л_е_г_к_о!.. Да, _л_е_г_к_о. Ты, отправив мне «отрывки», – оказалось, отправила _в_с_е! Только этим можно объяснить твою «тревогу», твой «крик», твою непостижимую настойчивость, вплоть до… почти – угроз мне!.. – Найти, вернуть, «н_е_м_е_д_л_е_н_н_о!» – «Что ты сделал (?!) с моей рукописью?!» – и проч. Ты мне готова была… грозить, клясть меня! (и – уверен, _к_л_я_л_а_ в сердце!) Что _э_т_о_ значит?!.. _Т_а_к_ _д_о_р_о_ж_и_т_ь_ _с_в_о_и_м_ творчеством… и… _т_а_к_ работать?! «Смаху», «начисто», – это – ответственное-то!.. – не оставить черновиков! (Ты так и писала: «у меня _н_е_т_ черновиков»). Ты даже не потрудилась оставить ко-пии! Нет, _т_а_к_ не работают – и _т_а_к_ не _д_о_р_о_ж_а_т! Все – очень _л_е_г_к_о. И при этой «легкости»-то – так проявлять _с_е_б_я_ в отношении ко мне! Хотеть моего заключения о работе, («о-чень» хотеть) – и _т_а_к_ _г_о_л_о, так _г_р_у – _б_о, так непозволительно резко и властно – _т_р_е_б_о_в_а_т_ь… в_о_з_в_р_а_т_а!.. Это – неприлично. Особенно, после _в_с_е_й_ нашей переписки в течение 8 лет! После – всего!

Кто я – в твоих глазах?!.. Чу-жак, даже еще меньше… – почти _в_р_а_г. Я не говорю о себе-писателе… – нет: только – как о твоем «корреспонденте», («друг») – ведь не жулик же я, не «совсем безразличный», «никакой»..? А я уверен, что ты навоображала – Бог знает что! Утаил? Скрыл? Потерял?.. м. б. «сознательно _п_о_т_е_р_я_л»? Чтобы сделать больно, «насмеяться»?.. Предполагаю лишь. Но если хоть частичка всего этого тебе приходила в мысли… – то _к_а_к_о_г_о_ же мнения ты обо мне?!.. Но это – личное. А мой вывод об отношении твоем к твоему творчеству таков: «очень _в_с_е_ легковесно». Нет, ты _н_е_ захвачена, ты – _н_е_с_е_р_ь_е_з_н_а. Ив этом я убедился за дни твоего бытия в Париже. _Т_а_к_ обходиться со мной… – то клясть, то грозить, то «преграждать», то обвинять, то – требовать… – _т_о_… – нежить, то приласкивать, то молить о просветлении, то взывать к чистоте, к братству, к дружбе, к тихости…; – то – обещать, заверять – и все это так, будто _н_и_ч_е_г_о_ _н_е_ _с_л_у_ч_и_л_о_с_ь!.. Нет, _т_а_к_ _л_е_г_к_о_ принимать _в_с_е… я не могу. Я не _в_е_т_е_р, который носит и аромат цветов, дыханье горных далей, и… пыл, и гарь, и дым и… _х_у_ж_е!.. Я не склад – _д_л_я_ _в_с_е_г_о, не свалка. Я не только просто «корреспондент»… – я еще и _л_и_ч_н_о_с_т_ь, и ты знаешь – кто и для чего, и _в_о_– Имя _ч_е_г_о_ я жил, живу… А вот, оказалось что я – для тебя – _ч_у_ж_а_к_ и почти _н_и_к_т_о. Безликий NN… – так, проходящий. Которого не замечают. Но _т_а_к_ даже с «проходящим» не обращаются… – особенно _п_о_с_л_е_ очень многого и очень _в_а_ж_н_о_г_о.

Не укоризнами сыпать в тебя хочу: _п_р_а_в_д_у_ сказать тебе хочу. Говорю это _с_е_г_о_д_н_я, в канун Светлого Христова Дня, – не _л_г_у. И ты прими эту правду, как _п_р_а_в_д_у_ мою, не как укоризну.

Если ты приедешь, если я еще буду жив, или буду в силах говорить с тобой и слушать тебя, я тебе _в_с_е_ скажу (что в силах сказать), и многого надо будет коснуться. Распутать – и распутаться. Для меня, по крайней мере. Искренно скажу: _т_е_п_е_р_ь_ во мне нет прежнего _н_е_п_р_е_о_б_о_р_и_м_о_г_о_ желания тебя увидеть, как было до твоего 1-го приезда. И это ты, ты… (я лишь из-за твоих «реплик» – тут повинен) _т_ы_ _в_с_е_ _д_е_л_а_л_а, (и до-делала!) чтобы _в_ы_ж_е_ч_ь_ из меня это «непреоборимое», повелительное желание-жажду _у_в_и_д_е_т_ь_ тебя!.. Ты меня под-секала, ты _с_а_м_а_ вынимала, выса-сывала себя из моей души. Т_а_к_ _я _в_и_ж_у_ себя, свое, – в отношении тебя, к тебе, тебя ко мне.

Ты знаешь, что я – не только «я», но и я, _д_а_в_ш_и_й_ _о_т_ сокровенного во мне – открыто, явно, реально, давший, созидавший, создавший – этого не закрыть.

И это тебе извечно.

И вот, при всем этом – _т_а_к..!

Какой же вывод?!..

Очень больной, – по крайней мере – для меня. Думаю (и хочу верить), что и – для тебя (в светлые минуты, хотя бы, когда ты опоминаешься).

Не для укора сказал тебе все это: для прояснения _в_с_е_г_о_ – в наших отношениях, в нашей _с_в_я_з_а_н_н_о_с_т_и_ душевной. Не смотря ни на что, эта «связанность» – _е_с_т_ь, да, чувствование ее – и во мне, и в тебе…

Прости же, прими эти мои _п_о_с_л_е_д_н_и_е_ признания. Я должен был высказаться. Не укором, а моей, – м. б. и _б_о_л_ь_н_о_й_ правдой. Мне больно писать это. Но и замолчать этого я не в силах. Я могу частично сгущать, обострить… но сущность – верна. Ты совестью твоей, твоею чуткостью (они взывают в тебе в лучшие твои миги) – _п_р_и_з_н_а_е_ш_ь_ это.

Дурного, темного – не питаю к тебе, говорю перед Богом, в Его Светлый День. Я хочу тебе _с_ч_а_с_т_ь_я_ (высокого), я хочу, чтобы ты _о_б_р_е_л_а_ _с_е_б_я.

Больше у меня нет сил. Я должен лечь.

Господь с тобой, дорогая Олюша, Оля моя… – мне очень больно было так говорить, но я не могу не сказать. И все, что я тебе говорил за эти 8 лет, я старался говорить, слушаясь сердца – правды, иногда, даже очень часто, – в огненности и страстности. Но это ты понимаешь – почему. Если бы ты была мне безразлична, «просто так»… – я бы ни-че-го не говорил тебе.

Твой – истинно! – Ваня

Вот, случайно пропущенная белая страница… – она пригодилась, для заключения.

Многого, затронутого тобой в последних письмах – нет сил касаться. В частности, твоего приезда. Твоя воля. Как – тоже твоя. Могу лишь заметить: остановиться в Bellevue… – опять утомительное снование, потеря сил, дерганье, потеря времени. Тихий отель – самое лучшее: _н_е_з_а_в_и_с_и_м_о_с_т_ь.

«У меня» – нет, не говорю даже, и ты понимаешь, почему: помимо _в_с_е_г_о… этот «проходной двор»!.. Это ужасно. _Т_о_г_д_а_ было ужасно, теперь – кошмар. Нет, и не касаюсь. Но останавливаться у К[сении] Л[ьвовны] – после того, как в течении месяцев не писали друг другу, – это же недопустимо, ты поймешь, вдумавшись. Да, я искренно скажу: для меня (да и для тебя!) _л_у_ч_ш_е_ нам не видеться больше. Просто, физически лучше: у меня не достанет _с_и_л_ душевных да и физических – «быть на струне». Лучше не встречаться. Больно, да… – правду говорю, но – _л_у_ч_ш_е. В.

Твои пасхальные цветы – прекрасны, _с_в_е_т_л_ы_ мне! Они – последние.

180

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

17. IV.47 вечер

А я так вот непреодолимо хочу тебя увидеть, мой родной Ванечка… Читаю твое горькое письмо и… что же мне остается? Как бы хотела походить за тобой. Нет, не для раздражений (всякого рода) стремится душа моя к тебе! Ласково и тихо хочу обвеять тебя заботой. Ты устал, друг мой. Ты предельно устал. Я боялась этого чтения. Помнишь, как долго ты страдал тогда тоже после чтения?! Ангел мой, Ванюша, золотко, тихий мой светик… Я не пойду вразрез с твоим желанием и не приеду, если ты этого не хочешь. Но как мне горько от того. Ах, как горько! Я тоже вся утомилась. И дохожу иногда до отчаяния. Так хочу покоя, досуга и… работы по сердцу. Тишины хочется. Да, Ксения Львовна не отвечает. Я думаю оттого, что влезла в «драму». Я страшилась бы суеты Парижа и всего того, что рвало мою душу. Ты никогда меня еще не видел такой, какая в самом деле. То ты представлял меня неизмеримо лучшей, то… Но не хочу этого касаться. Я мира и тишины хочу между нами. Только этого. Порой… теперь все чаще, думается, не уйти ли мне в монастырь. Но, увы, – их нет, – разве в Сербии только? Что даст мне жизнь в этом суетном миру, что дам я ей? М. б. ты прав, – и я поверхностна и ничтожна. Жизнь очень коротка. Я сильно отклонилась от того, что «единое на потребу»⁷⁹³. Я не дала, и не дам детей своей родине, – чужой стране и не могу, и не хочу давать. Процвести пустоцветом? А душа-то?! Мне больно сознавать свою непригодность. Никакого художника из меня не выйдет. И это не «под настроение», – это же мой постоянный «Leitmotiv»^[238]. Проследи. Я очень хочу подойти душой ребенка к Господу, чтобы без вопросов и «но» постигнуть самое Высшее. Надо очень много работать над собой. Мне, кажется, нет другого выхода, и я чаще и чаще думаю уйти из мира.

Я живу и рвусь в нем давно, ища покоя, давно – «инокиней» в том смысле примитивном, что обычно отличает монахинь. Для отречения от жизненных «радостей» у меня совершенно достаточно и зрелости, и силы. Ты будешь смеяться, а м. б. отбранишь меня даже. Но я всегда, с детства думала об этом. В дневнике масса об этом.

Вчера вечером, нежданно, и без усилий воли, – я видала Ее, ту, как в «Заветном образе». И до чего же ясно! Лик Ее менялся. Непостижимо: я видела переходы этих черт, – они на глазах переливались в иные формы, но всегда одинаковые по содержанию и всегда прекрасные. У меня часто бывает так, когда перед сном закрываю глаза. Вот сейчас хочу и не могу вызвать, а тогда… само, бездумно виделось. Только встать и запечатлеть. Но я знаю, что никогда не запечатлею ни пером, ни кистью. Никогда и нигде, ни на чьих полотнах я не видывала Ее такой. И если бы я стала писать рассказ, то все бы там переменила. Люси сказала мне: «Подумай, как бы бедна, несчастна была ты, не имея твоего дара…» А я не понимаю вот этого… И мучаюсь тем, что не понимаю ее слов, т. к. наоборот: я много страдаю от этого «дара». Не будь его, – не было бы и этих часто невыносимых мук, страдания и тоски по невоплощенному. Он мал, этот «дар», его не достает для выполнения тех образов, которые зовут и требуют. «Дар» как будто только для того, чтобы «показать» и дать «увидеть», «заманить» и… бросить в пучину отчаяния и бессилья. О, если бы быть тупицей, без крупиц этого «дара» – насколько они «счастливей»!

Что скажешь ты?

И для чего же жить? Что дам я при «расчете» с Господином?⁷⁹⁴ Я иногда в смятеньи от этого. Ах, как трудно все, Ваня!

Многое трудно. Не думай, что жизнь моя легка. Ты знаешь, – оказалось, что старушку-то ту употребляют оружием интриги⁷⁹⁵ против меня же!? Дико? Да, да… Вот и пожалей. Ее облапошили для того, чтобы через нее влезть в имение и прижимать меня в правах хозяйки. Вчера узнала и написала письмо нахалу-мальчишке (брату Арнольда), что называется «мордой об стол». Дико, дико… Слов не найду. Старушка… что же… выжила м. б. из ума. А все-таки противна она мне стала. Давно идут интриги. Но мы думали, что с нашим выездом просто само по себе все прикончится; – так нет же: у старушки, помимо моего хозяйства, обосноваться «гнездышком» желает. И все под флагом «мы так любим родовое гнездо, что жизни вне его не мыслим». Игра на чувствах брата и т. п. До хамства полного доходит, вплоть до распоряжений относительно того, какого вероисповедания должна быть моя девчонка, дабы старушку не коробило от католички. Я сильно «хлопнула дверью». Но на все это нужны нервы и нервы. Я должна бы их вышвырнуть из дома, но, Боже мой, – какой вопль об «оскорбленных чувствах к родовому дому»… А ведь никто и не бывал прежде там! Довольно о хамах.

Вот и пожалей. Поверь! Я расследую точно, как произошли события со старушкой. Сама ли она (как меня уверяют близнецы), или же те к ней привязались и поставили ее в дикое положение. Если сама, она, то значит сверхгадина. Тогда знаю как она стоит в моих глазах. Предстоит большой «бум». Но все это не важно. Я очень, очень взволнована тобой. Что мне сделать, чтобы снять гнетущее с тебя?! И эти болезни! Ванечка, Ванечка, как непосильно больно мне твое!

Иногда кажется мне, что не осилить следующего дня, – так я измотана, и так все в вечном трепете и думах о тебе.

Милый, родной Ванюша, побереги себя и пощади меня! Сил у меня больше нет тебя уверять в своем самом прекрасном к тебе. Ты ничему не веришь.

Все во мне болью звучит, во всех извивах души и сердца. И ты, и искусство, и мое устремление к Богу, и жажда покоя, и эти мешающиеся под ногами «булавки» жизни. И нет ответа, и как же я устала! Обнимаю тебя, радость моя, солнышко мое. Целую. Оля

[На полях: ] 20.IV Сегодня уже 20-ое, а письмо лежит. Писала его ночью с 17–18, и не смогла 18-го докончить. Вчера же – дикость «наша», – только до 12 ч. можно сдать на почте, – я зарвалась утренними делами, и вот лежит письмо до завтра! Это дикость: сдавать открытым у почтаря.

20. IV Плохо себя чувствую – хоть ложись. И сердце, и слабость, и вообще несказуемо – мне не можется.

Адрес мой после 1-го мая: «Batenstein». Woerden. Pays-Bas.

181

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

23. IV.47

Ванечка мой родимый, болезный ты мой!

Неизъяснимое беспокойство гнетет меня все это время. Все бросила, хоть и рвут меня на части – и мастера, и упаковщики, и перевозчики, и новые хозяева фермы, и просто разный люд в связи с переездом, вплоть до старьевщиков (ибо и они у дверей звонятся), – все бросила, пишу тебе, чтобы умолить тебя дать мне знать, как ты. Умоляю тебя – напиши же! Я страдаю от неизвестности. Я непрестанно думаю о тебе. Иногда доходит до того, что хочу все оставить, так вот среди разгрома и броситься в Париж, чтобы узнать, что же такое с тобой?! Мне очень тяжело. Я и физически себя чувствую нехорошо. От меня теребят все, все силы, и все ждут и того, и другого. Нас будет кишеть целая масса людей (в Woerden’e), в доме, и это все на моих плечах – урегулировать без обид и недоразумений. Четыре разных вероисповедания будут, и это при здешней конфессиональной накаленности! Надо ко всем найти подход. Но сколько надо на то силы. А я – вся в рассеянии, т. к. думаю только с тревогой о тебе. Я вся – нерв, болезненно-взволнованный твоим состоянием и неизвестностью. Ванечка, пожалей же Олю, – черкни, хоть словечко! Ах, как бы я улетела в Париж, не будь этого переселения! Мама еще заболела. Сильнейшая, видимо, простуда. Вся она расклеилась. Еле двигаться сегодня стала. Встала потому, что и от лежанья все болеть стало. Я умоляю ее беречься, а она не может стерпеть, что я на все разрываюсь. Завтра надо ехать в Woerden с прислугой, чтобы подготовить въезд. Боже мой, какой (!) въезд! В 2 1/2 комнатах надо ютиться. Запоздавшая весна требует рабочих рук на полях, а поэтому стоит и работа с моим «домиком», куда надо было провести электричество, и наши работники должны были копать землю для кабеля. Теперь все на полях. Всюду компликации^[239]: даже с кошками; не смейся, – в Woerden’e есть (мой же) кот, дикий, злой, а с нами едут старый наш «основоположник» (тот, который мне уши сосал) и молоденький, чудесный, его сынок, кошка и котеночек (тоже котишка). Бой будет, – выживет туземец наших пришельцев. И об этом надо думать. М. б. его надо кастрировать? Клока начинает клохтать, сажать надо на яйца, и это нам очень кстати, т. к. цыплята, которых мы должны получить в мае по «тикетке» из инкубатора, – куда лучше бы себя чувствовали, бегая за настоящей маткой, и нам хлопот меньше. Надо сажать, а где? В Shalkwijk’e пробудем 10 дней, а без себя в Woerden’e уморят. Поеду завтра и с курицей в мешке. Попытаюсь ее там посадить.

Пишу тебе всю эту мелкоту, зная, как ты все это любишь, м. б. и отвлечешься немножко. Живое, пусть даже кошки, – живут и требуют к себе внимания, и хочешь – не хочешь, а вот думай о них! А так мне все это трудно… Так ноет сердце по тебе, Ванёк. Ну, почему ты мне не пишешь? Родненький ты мой, неоцененный ты мой, дорогой, милый Ванечка! Обнимаю тебя очень нежно. Твоя Оля

После 1-го мая адрес: «Batenstein». Woerden.

182

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

25. IV.47 10 вечера Был вполне летний день

Теперь ты уже получила, родная моя Ольгуна, письмо, последнее 23-го⁷⁹⁶. Или получишь завтра. Это нашел только что, запирая дверь на ночь, – никто не придет! – глянул на случай за дверь, (не звонила консьержка в 5 ч., так положила) – ан – письмо, а впотьмах и не разберу – от кого. Твое! Спасибо, голубка. Предыдущее, от 18–20, было ласковое, и мне сразу полегчало. И это, – милое! Сегодня я впервые за эти 24 дня _п_р_о_с_т_у_д_ы, тяжелой, поел с охотой (я теперь почти бросил мясное) овощной суп, сметанный, – вот 1/2 ч. тому, а «неизвестное» письмо ждало на столе… И вот – _с_л_а_д_к_о_е_ мне. Целую твою ручку, – и она сладкая. И кашель, слава Богу, сильно убыл. Т°, конечно, нормальная, да я за эти дни один-единственный раз и мерил. Не люблю, что толку!

О тебе вот… Да, путы-петли, – и с одного вола сто шкур. Да тут, при всем горении, и лучинке душевной не зажечься. Го-рько. И – мне горько и… _о_б_и_д_н_о. А тебе..! Это какой-то дьявольский «Ноев ковчег», где, кажется, сто пар нечистых на одну тройку чистых (а кой-в-чем и «с крапинками»). И с чего, от-ку-да эти _ч_е_т_ы_р_е_ вероисповедания? 4-ое – пантеисто-буддисто-атеисты?.. Хо-рош букет. Это еще неважно; важно, что, очевидно, дрянцо-людишки. Это – похуже дикого-злого кота. Те, когда нажрались требушины, хоть успокаиваются. А _т_в_о_й_ род (соковчежники) «изгоняется только молитвою и постом»⁷⁹⁷. Спасением твоим (прерываемым, понятно) явится «домик», где ты создашь достойный твоей души, _в_о_з_д_у_х. И за это – слава Богу. Свали с себя «хозяйство» на чьи-то законные плечи. Отряси «прах». Хозяйство может быть и отдыхом, когда оно – _н_е_ рабство, не навяза.

Кошачий вопрос – дело кошачье, пусть издерутся… – и к чему такой зверинец?! Э-того не хватало. Того «сосуна», конечно, к ветеринару, – да верней бы – дать ему верного «кали кауст»^[240]. Цветы, какие, подумаешь… – цыплятам – берегись! А ведь это си-мвол вашего «ковчега». Отличный этюдик можно дать, – и с каким ю-мором! легко, остро. Я бы написал, урвал часок… – для взрослых _д_е_т_е_й: «Гитлера» надо _в_ы_к_л_а_с_т_ь, если не «за хвост да в воду». Вообще, кощонки – самое неблагодарное: мира других для них не существует: «только – Я». Кастрация, кажется, умеряет эту _с_а_м_о_с_т_ь, «аз»-ость.

Изволь написать Елизавете Семеновне (она вернулась, кто-то из родных приехал из Румынии – но, конечно, опять откатит в train-bleu^[241]), иначе она, просто, «забудет». Ты не забывай. И у тебя есть повод – законный ответ на ее благодарение за лекарство: ведь было же? и ты ей не отписала? Вот и отпиши. А то пропадет без пути, [бедным] лучше на это помочь, по-мни.

Твое предвидение оправдалось: до сей поры контракт на «Чашу» «Du Pavois» со мной еще не подписало: легкомысленная болтушка слишком самоуверенна. На днях я напишу сам директору издательства (я, ведь, для себя не люблю _д_в_и_г_а_т_ь_с_я). Но теперь мне это уже надоело. Тем более, что A. Mongault еще недавно твердила: «давно бы получили из Швейцарии 50 тыс. авансу». И я ей ультиматнул из-за этой поганки!.. Она ловко умела до-ни-мать: я для нее и ее жениха «Иверскую» просил, за их родственницу в Риме (ген. Ознобишина), и он был очень любезен: все для меня устроил (с переводом в Аргентину через UNKA, через своего colleg’y Александровского лицея – Мясоедова⁷⁹⁸). Я же и стал как бы «обязанным». Поймала меня на «словечке»: вырвалось у меня о генерале, вернувшемся из Рима, – «большие у него связи». И – пристала. А я стесняюсь отказывать, тем более что – беженцы из Югославии, а беженка – русская. Теперь хочет эта сорока себя с женой перекинуть в Аргентину – и поет, что одно Ваше письмо протоиерею (глубокому старцу) Изразцову⁷⁹⁹ («знает и чтит Вас!») – все откроет: диктатор Perron⁸⁰⁰ слушается прот. Изразцова «как _у_ч_и_т_е_л_я». Вот и вертись. А я… если я _м_о_г_у_ что, то _н_е_ _м_о_г_у_ отказывать… ну, совесть, что ли… И вот, теперь, (все эти недели) как мучительное видение мне – _ч_т_о_ – _т_а_м! Ну, если мои _г_л_а_з_а_ так даны, что я _в_с_е_ вижу!.. _с_л_ы_ш_у_ стоны… – и я томлюсь, Оля. Я _к_и_п_е_л_ все эти годы, с 17-го, – и лишь с «Богомолья» я затихал…

Ах, _ч_т_о_ за историю на днях рассказал мне кн. Трубецкой⁸⁰¹ – _п_р_а_в_д_у! – о случае в Москве… (связанном с преп. Серафимом)⁸⁰² – по рассказу (ее родственнице) одной коммунистки, русской, и не остервенелой, бывшей при антирелигиозном музее. Как глубокий старец, в лаптях, 3 года приходил с мешком и выкладывал на пол у «экспоната» – ворох еловых лап и сосновых сучьев «с батюшкиного леску»… Тряхнуло и коммунистку! Но что это за _с_в_е_т_! что за жемчужина!.. Я _д_о_л_ж_е_н_ о сем написать, сжато и крепко. Нет, далеко не изжит «нравственный запас»! Пешком, с-под Сарова… _И_с_к_а_л_ и нашел (!) батюшку.

_Ч_у_д_о_ _с_е_р_д_ц_а_ и – благодарения. Чудо – _в_е_р_н_о_с_т_и. Всего не упишу. Сам скажу. Вот, _ч_т_о_ дает силу жить и ждать. М. б. – _н_е_ _д_о_л_г_о.

Целую тебя, голубка, будь бережлива в растрате себя… _н_а_ _ч_т_о_. Когда у тебя есть _в_а_ж_н_е_й_ш_е_е – _ч_т_о_ и во-имя _ч_е_г_о, _к_о_г_о. Я думал и думаю о тебе. Я тебя жду, светлую, тихую. Преступное безумие – _в_с_е_ _н_а_ш_е (т_а_к_ данное!) развеять _з_л_о_м, поддаться _з_л_о_м_у. Нет, надо растить свет в нас. Мы волею Его – можем быть «детьми _с_в_е_т_а». А посему – и должны быть. Дай твои глазки. Ваня

[На полях: ] Крещу, Господь да укрепит тебя, и просветит.

Милая Олюша, _о_ч_е_н_ь_ прошу тебя: не изматывайся! Помни, что это «домашнее» – пыль жизни: _е_с_т_ь_ у тебя – высшее! Не для себя прошу: для тебя, для твоих _л_у_ч_ш_и_х_ возможностей и _с_в_е_т_а-счастья.

Ведь жалеть будешь… а силы могут сдать _в_д_р_у_г! вот и покажи волю. А меня пожалей – _п_о_с_л_е_ себя: главное – ты – ты.

183

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

12. VI.47

Неоцененный мой Ванюша,

Только сегодня твой привет мне – «новорожденной». Грустно было мне быть 9-го без твоей улыбки, хотя бы письменной. Знаю, что это забастовки ваши⁸⁰³ виной тому, но все же было так грустно, пусто, одиноко.

Твое письмо от 6-го⁸⁰⁴ не дало света. Мне больно за тебя. Конечно, это – _ш_п_а_н_а, травящая тебя⁸⁰⁵. Я могу себе представить этих «господ». Еще и до твоей жалобы на эти безобразия, я тревожилась, что они могут быть.

Ты поймешь теперь осторожного И. А. Он всегда был, есть и, наверное, будет таким. Всегда со «страховкой». Тебя всегда стараются втянуть всюду, где твоим именем хотят гарантировать успех.

А ты же выше всего этого. Неминуемо втягивают тебя в дрязги. Это больно и горько. Для того ли ты на земле? Оставь эту грызню на тех, кто большего ни создать, ни дать не могут.

От людей, по твоему же определению, – дружески к тебе настроенных, я слышала в Париже, как они говорили о твоих проявлениях себя в дни и годы оккупации: «Ну, зачем он в политику втягивать себя давал? Караимы, например, – затеяли служить благодарственный молебен и огласили, что и И. С. Ш. с ними… Он-то пришел, а те – в кусты…»