Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 61 страниц)

Ванёк, Ванёк, опять ты за подарки! Душистый горошек обожаю, но… зачем ты?.. Толен на тебя произвел лучшее впечатление⁴⁷⁹, чем ты ждал? Я же тебе уже о нем писала, что за зиму увидала его ближе (еженедельно ездил ко мне за провизией) и узнала с другой стороны. Фася недалекий, хоть и милый человек. Она его ничуть не понимает и всем, даже малознакомым сразу же представляет: «Мой муж очень добрый, всем помогает, но… знаете, у него ужасный нрав и т. п.». Этим летом он признался мне, что живет в вечной тревоге за Фасю, т. к. только он знает диагноз врача. У нее падучая, и она сама не должна этого знать. Только режим и покой могут ее спасти от частых припадков. Он боится панически, чтобы какой-нибудь профан-врач не бухнул ей об эпилепсии, т. к. очень хороший специалист от этого велел ее беречь. А Фася беззаботно утомляет себя ерундой и болтовней, стремясь вечно выискивать новых и новых врачей. Русские ее друзья бывают обычно долго и во всякое время и потому, естественно, вызывают раздражение мужа. Он, конечно, голландец, со всеми присущими им, и нам чуждыми, свойствами, но он любит ее очень, вечно озабочен ею, и, кроме того, он застенчив. Оттого и его неуклюжесть. К, нам, и ко мне в частности, он очень мило относиться стал с зимы, стараясь отблагодарить (сверх платы) всем, чем только мог.

Фася его совершенно не знает, и когда-то увлекалась пустеньким музыкантиком… Часто плакала, чувствуя себя под «гнетом» мужа. Он строго ей запрещает нарушать режим, для здоровья ее, а она видит в этом только его безграничный деспотизм.

Ванечек, твои советы мне удрать от сырости я понимаю, но это невозможно.

Все наше житие держится только беспрестанными заботами о хозяйстве меня и мамы. Никого мне не найти, чтобы заменить нас (ибо я не смею и думать взвалить все на маму), – прислуги избаловались легкой жизнью донельзя. В Голландии нет такого угла, где бы топили вдоволь. Электричество дают так мало, что один вечер с радиатором лишил бы нас всех света. Я все время думаю о хорошей прислуге, чтобы освободиться, но, увы, это только мечта пока. Ведь все сами: и стирка, и шитье, и чинка (!!), ужасная чинка одежи (!) все на мне. Когда сама не стирала, а брала девчонку, то все белье воняло мылом, и я его потом перестирывала. Кроме того, массу тратят всего. Что взять с наймита?

Зимой все будем сидеть у одного стола под одной лампой. Не мыслю себе возможным работать. О ферме писать мне кажется интересным и заманчивым. Начала бы тогда издалека: как мы вообще на нее попали. Промысел и чудо Божие было. И хотела бы чуточку дать общего здешнего быта, чуточку семьи и родовых фанаберии, о сусальных типчиках-«героях» в павлиньих перьях и т. д.

Потом у меня целая серия рассказов давно уже просятся наружу. Назвала бы «Натюрморт». О здешних «мертвецах». Наши жадно ждут всего «о загранице». Надо им знать правду. Выздороветь кое от чего и поучиться кое-чему тоже. Но когда, когда? Когда возьмусь за акварель тебе? Безумно сама хочу. «Для» Dr. Klinkenbergh’a давно один рассказ писать хотела, и тоже не могу собраться. Вернее, из его рассказов вычерпнула тему. У меня гостит моя золовка. Порой жалею ее, порой злюсь. Все они горя не видали, оттого и бесятся с жиру. Отчасти… Ее усталость я понимаю и за нее жалею, но есть и другое. Блажь. Они жили близ Arnhem’a и Apeldoorn’a. Возьми карту Голландии и ты увидишь, где Garderen, a если его не пометили, то смотри, приблизительно, м. б. стоит Stroe или Putten? Последний почти целиком сожгли немцы. Мы живем между Utrecht и Culemborg. Shalkwijk длинная деревня, вдоль канальчика и тянется на 4–5 километров… Ее, противоположный нам, конец упирается в реку, Leek, собственно продолжение того же Рейна. От Утрехта 12 километров на юго-восток должно быть, или больше на юг.

Нас залили рейнской водой. Осень в этом году не золотая. Листва скрючилась и падает какими-то серо-грязными обрывками на землю. Этого очаровательного золотого туманца над водой не было и нет. А я так любила в светлое сентябрьское утро сквозь осиянный розовым солнцем туманец видеть золотую сетку. Даже каштаны, всегда такие красивые, как-то очень затрапезно оголились.

Но представь: на полупогибшем моем жасмине, где появились в 2–3 местах несколько листочков, вдруг вылупились бутоны цветов! Как жизнь берет свои права! Как это трогательно и мило. Ах, как предвкушаю твои гимны всему в чудесных твоих «Путях Небесных»! Лучшей книги я не знаю.

Обнимаю тебя, мое любимое солнышко. Твоя Оля

[На полях: ] Умоляю тебя, Ванюша, не шли мне ничего из съестного и сахару не надо! У нас все есть!!!!

Если моя американская золовка пришлет мне фильмы^[161], то снимусь в русском костюме для тебя.

106

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

14. XI.45

Дорогая моя Олюша, прости: всего было – мешало написать тебе. Недели две болел, – режим нарушил, валялся. Но, главное, _с_н_о_в_а_ перерабатываю и переписываю «Пути». То, что у тебя, это лишь «черновое», я торопился слать тебе, боясь _в_с_е_г_о, – а теперь жму и влагаю, так что разбиты главы, добавляю, _я_с_н_е_е_ вижу – _ч_т_о_ надо. Глав выйдет не 27, а свыше 30. Теперь, отделано и переписано нерушимо свыше 100 стр. 2 недели чинилась машинка, было много корреспонденции, срочной. Когда _в_с_е_ будет закончено – 2-дя часть – пришлю тебе, но ты мне верни, т. к. у меня всего 2 экз. – из-за бумаги и – нетерпения. На днях ты должна получить посылку – без возражений! – нового состава – типа «Вашингтон», т. к. прежний состав изменен, – это очень часто теперь в обществе, которое посылает по заказу Швейцарии. Но там почти все стоящее.

Получил нововышедшую книжку из Швейцарии – «Ам Меер» – «На морском берегу», по издательским условиям – с купюрами, маловажными. Как-нибудь соберусь – вышлю. Моя переводчица парижская⁴⁸⁰ очень затянула работу с переводом, а ее ждут в Швейцарии – ознакомиться. Опять канитель с фильмованьем, – надоело мне все это, особенно когда я _в_е_с_ь_ в работе над «Путями». Это хорошо, т. к. я с этой – «правки» – какой уже! – с разбегу – в 3-ю часть! Такой характер: не могу отходить, иначе охлаждаюсь, и надо долго «включаться».

Страшно мешает – должен сам себе все готовить, для питания, – старушка – два раза в неделю всего. Это мое му-ка! Снова, на зиму, разделил квартиру, ючусь в половинке, чтобы согреться. Холод – яд мне. Тревожусь за тебя и – негодую – на тебя же! Смо-три… сырость все в тебе может сломать. Хоть на 3 холодных месяца уезжай в тепло. И начни писать. Мне надоело об одном и том же… Нет, все не так: совсем не надо начинать с «адама»… – о ферме: как «мы приехали» и прочее. Чушь! Тогда начинай уж с прабабушки… _Н_а_д_о_ – начать «в ходу»… ферма _ж_и_в_е_т… и дальше, кусочками, можно вписывать, что потребуется. Пример: _к_а_к_ начал я «Солнце мертвых»… Главное – живая жизнь «фермы»… а «ферма» – это как бы символ – для тебя, внутренней, – а уж плевать, как читатель __п_о_й_м_е_т. Понимающих – 1 процент, всегда! Ты не сознаешь еще, какой тебе про-стор! – в этой работе. Обо всем можешь говорить… вплоть до «тупиц и скряг жизни». _Т_ы_ – _л_ю_б_и, о чем пишешь, страдай вместе со всем. Когда втянешься – увидишь, как _л_ю_б_и_ш_ь_ и заставишь полюбить и со-страдать. Мелочей нет для жизни – все _о_д_и_н_а_к_о_в_о, до сгорающего в огне прутика! Ты «фермой» можешь дать _т_а_к_о_е_ опустошение _ч_е_л_о_в_е_к_а, и такое его – наполнение! Камень и – _с_е_р_д_ц_е! Я уже _в_с_е_ вижу… И если бы я хоть в одну десятую знал «технические», т. е. бытовые условия ваши, и не было бы у меня «Путей», я дал бы «ферму»! Не разбрасывайся. – Чудесно твое отношение к людям. В частности, хотя бы к этому свекру… Иначе бы ты не была _О_л_е_й. И плюй на все злыдни. Оставайся собой. И будет прекрасно. – Горе мое, боль… – снова испортилась машинка! Не вскакивает «язычок», через который протянута лента, не прыгает, не поднимает ее, и рычажок с буквой – бьет в пустое место! Что за досада! Насколько опять я выбит из колеи! Сейчас должен идти к переводчице, она [мне] носила чинить к своему мастеру! Это ужас для меня. Я заболею снова…

Спешу с письмом. Ивик завершил на днях Sorbonne, с отличием, – и – для меня нежданно! – уже «professeur» в Collège Jean Baptiste Say⁴⁸¹ – одном из лучших парижских коллежей, – читает математику, физику и химию. (3 дня в неделю только, пока «выгоняет» 7–8 тыс. фр. в месяц.) Вот, 2-ю неделю – учит в гимназии, (это редкость, сразу – в Париже! без всяких «связей»). И не может расстаться с университетом: теперь в свободные дни слушает «атомическую физику» и «теорию вероятностей» – его тянет _н_а_у_к_а, _ч_и_с_т_а_я, – хочет после в Америку, там много богатейших лабораторий, институтов… Это для меня – радость в пустоте дней. Ах, машинка!.. Ну, что мне делать? Ладно, никакому черту не удастся сбить меня с пути к «Путям Небесным». Лишь бы «живая машинка» не сломалась! Милая, не буду писать твоему доктору… подумал: за-чем, может принять за непрошеную навязчивость. К чему ему мое славословие? Он не нуждается в этом. И перо препоганое! Не твое: твое «мажет», надо править отдать, а это – ку-да ехать! А как я «въелся» в «Пути»! – Теперь – остынет…

Прости за сумбурное письмо, я раз-б-и-т!.. У меня (мой малый «обиход»!) погибли вышедшие финиковые пальмочки (грел их на радиаторе и поджег им корешки!) Но лимончик – хорош. Ну, теперь уйду весь в чтение до машинки. 3 день болей нет. Нет, теперь я весь буду в режиме. Но – самое мне необходимое… – _я_й_ц_о_ – не достать теперь… – _н_и_г_д_е. До Рождества. Целую. Твой Ваня

В комнате +15. А какой счет мне подадут за электричество! Жгу – прогорю – зато руки не гусятятся. Не ленись писать мне и – всем. Жду радостей – твоих акварелей. Давно жду.

Духи-то… хороши – как? И какая там «бутыль»! – чушь.

107

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

29. XI.45

Мой дорогой Ванюша, наконец-то я получила от тебя весточку. Я совершенно измоталась, ожидая ее и недоумевая, что с тобой случилось. Я хотела подождать еще 1–2 дня и написать кому-нибудь с просьбой сходить к тебе и узнать в чем дело. Я устала ждать. Измучилась. Ты злой, нехороший, – я понимаю, что ты ушел в работу, но хоть одно слово в открытке ты бы мог черкнуть. Я больше 5 недель ждала. Теперь волнуюсь за твое здоровье! Ванечек, берегись! Я не сержусь, хоть и ворчу. И слово «злой» – больше так, для ласки. Какая обида, что у тебя яичек нет и достать трудно. Я хотела с Толеном послать, но его жена сказала, что т. к. он аэропланом летит, то его багаж очень ограничен, да и боятся мужчины возиться с такими хрупкими предметами. Я уже с ним по этому поводу и раньше говорила, даже мое крашеное, пасхальное не хотел взять. Досадно. У меня есть еще десятка 2 яиц, от старых кур с лета, а новые еще не начинают, – поздние из-за воды. Обычно начинают нести молодки уже с октября. Но мы сами почти никогда не едим яиц (я их терпеть не могу), – я бы все их тебе с радостью послала!! Дают ли у вас яичную пудру? Здесь ее давали – очень вкусно можно ее в разных видах кушать. Прошу тебя очень, очень не высылать никаких посылок через Швейцарию. У нас «жить стало легче, жить стало веселей».

Серьезно: дают и сахар, и конфекты, и масло, и соли немного, и спички, мыло, рыбы немного, мяса чуточку и хлеб чудесный белый. Т. к. у нас урожая не было, то мы тоже по карточкам получаем. Хлеба достаточно. Скверно то, что коровы начнут телиться только с конца марта – значит всю зиму без молока. Все из-за воды. Они до половины лета глодали пастбище голодное за 7 верст от дома. Ни о каких их «свадьбах» нельзя было и думать. И то еще чудом одна в марте будет. Фруктов нет совсем, но это все пустяки. Из Америки мне золовка прислала витамины, – глотаю. У нас теперь все, все есть. Ничего не шли. Даже шоколад дали! Dr. Klinkenbergh говорил, что он в Швейцарии из 7 дней недели – 2 голодал. Очевидно как чужестранец. Ни единой конфетки не мог купить, только видел их в витринах. Кстати о нем: конечно, Ванюша, не тебе ему «похвалы» писать (тут дело не в том: «нужны ли ему твои хваления»). Не в похвалах дело, и я никогда так не понимала твое движение ему писать. Просто я считаю, что кусочки золота в современном мусоре должны как-то соединиться воедино. И ты, и И. А., и Klinkenbergh – вы золото, и мне радостно было бы (да и не обо мне тут даже речь), за общее благо, принципиально было бы чудесно, если бы такие люди духовно соединились бы в единый слиток. Я глупо пишу и не могу выразить того, что хочу сказать и думаю. Но ты поймешь. На днях было письмо от И. А. и вот слова о Klinkenbergh: «Клинкенберг превосходная личность с автономным стоянием, чистым сердцем и глубоким созерцанием. Не хотелось расставаться с ним. Это Вам его Бог послал». И это, конечно, все верно.

Я его давно не видела – он больше не ездит в Shalkwijk после смерти его друга – сестры милосердия. Он хорошо, сердечно и честно относится к нашему. Без зависти и злопыхания, как большинство.

Получил ли ты мою мазню акварелью? И что? Или настолько ничто, что и не пишешь? То дерево, что тебе послала, давно меня привлекало, и оно у меня включено в несколько тем. Не знаю, почему оно влекло меня… Не знала, а вот сегодня знаю: его срубили! Вот как нужно не терять момента даже и с деревом… может уйти. Странно… отложи я, так бы и не вышло ничего. Точно так же в 43 г. я с ума сходила по тополям старым и всюду их совала. Их тоже очень скоро после того срубили.

Эх, жизнь! Так вот и все в ней!

Я очень хочу писать, как никогда, но и как никогда загружена всяческим. Я очень трудоспособна все это время, очень, внутренне настороже, нервна, но так загружена. И все как-то тоже нужно. Хотела снять комнату в городе. Куда там. Все забито. Да и холодище. Теперь мы в погоне за топливом. Дров всюду ищем. Ваня, и сама бы бежала от сырости, но пойми, _н_е_к_у_д_а! Здесь нет квартир, ни Hotel’eй, т. к. масса разбито и масса занято канадцами⁴⁸². Знаю, что вредно тут жить. Ты даже и не представишь, как у нас сыро. В столовой обоев уже не видно почти – сплошь разные фигуры плесени. Электричество очень скудно. Я не могу рисковать перерасходом и быть отрезанной. У нас ведь скот во дворе – туда не мало идет энергии. Нельзя остаться без света. Фонарь (безопасный) за прошлую зиму так «износился», что его нельзя жечь, да и нечего. Нет карбита, его сожгли мы в доме в ту зиму. Мне жутко ждать зимы и думать о холодах… Гостит свекор – предобрый старичок. Ездим по докторам. Боюсь, что серьезно с ним. Кажется, грудная жаба. Мне искренне его жаль. Подумываю и сама показаться сердечному специалисту, – я неважно себя чувствую. Так хочу отдыха. В день похорон приятельницы Dr. Klinkenbergh’a я нарисовала одну безделку. Ее видел Dr. Klinkenbergh. Настаивает, чтобы работала, советует также отдать в журнал мои немецкие безделки, когда-то данные ему. И вообще, твердит: «работайте, работайте»! Когда и где? Ах, время, время!

Целую тебя. Твоя Оля

Посылаю одновременно письмо, отданное было девице Беатрисе⁴⁸³. Она не поехала и прислала его и мой подарочек тебе обратно.

Сожги его, т. к. Б[еатриса] больна «тифоидом».

108

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

15. XII.45 4 ч. дня

Дорогая моя, голубушка Олюша, – и виноват перед тобой, – когда еще получил твои чудесные этюды-акварели! – и – без вины виноват! Оля, родная, я так болел все эти недели, так был _б_е_с_п_о_м_о_щ_е_н_ и так – одинок!.. Надо знать _в_с_е, как я тяну дни… И никого не смею винить, – все так придавлены трудностями сей исказившейся и почти все и всех исказившей жизни. Надо еще радоваться и дивиться, что сохранились еще люди – ч_е_л_о_в_е_к_и… Ночами я сидел, корчась от болей, зажав рот, чтобы не… выть. Теперь, благодарение Господу, мне лучше, вот уже дня два боли оставили меня, я чувствую охоту есть, я много ем… т. е., для меня-то много, – я, вообще, умерен в пище, хоть и «кулинарю» в иных рассказах. Старушка заболела, и я один за все-провсе. И Меркулов заболел, и Юля – добрая душа – не может навещать чаще раза в неделю. В воскресенье, 9-го, только что зашел доктор, со мной вдруг стало плохо… он едва довел меня до постели. До обморока не дошло, но такое состояние, будто меня опрокинули, в голове и шее – что-то не то… слабость… и – получувствие. Он дал мне пилюльку «солюкамфр», – я давно не принимал, а мне надо ежедень… Сказал – «оголодание, так нельзя». Сам знаю, но когда были боли – я не мог питаться, а чай и сухарики с куском сахару. Ушел он, а я оправился, стал топить печку, выпил чаю… зашел он уже ночью, возвращаясь с бриджа, нашел меня хорошо, и просидел до 2. Без него я мог даже наскоро, на решетке, сделать [чуть] бефштекс, – есть страшно хотелось. Теперь ем… будто в порядке, – так что «хочу писать», – а это у меня «знак отпущения». Все было заброшено, как и я. О, если бы ты знала, _к_а_к_ я жил эти последние 2–3 года!.. И еще писал, и ско-лько!.. Знаешь, бывают дни, когда я хочу выть, выить… плакать неслышно – когда никаких болей нет, – _ж_а_л_е_т_ь_ себя. Оля, милая… не знают мои читатели, _к_а_к, в каких страданиях, в каких тяжких условиях жизни многое написано за эти последние годы. И знать им не надо. А эти дни я уже как бы оставил всякую надежду, что вернусь к работе. А сколько нужда грозила!.. ведь я же 5 лет ничего не мог заработать… а заграничные гонорары были закрыты… Не будь Юли – и… меня бы не было. А когда можно стало снестись с Швейцарией, меня _с_п_а_с_ дорогой друг Иван Александрович и – посылки, уже на мои деньги, – а то добился… А теперь все это минуло, вдруг меня вспомнили совсем чужие, шлют… а я раздаю, слава Богу, – куда же мне-то… я как курочка ем-то… Теперь на все есть и будет… – _м_о_е. И в самые острые дни не сожалел, что дважды отказался продать литературные права и дать на искажение «Чашу».

Ну… _в_с_е_г_о_ было. А ско-лько… се-рдце-то вынесло!., нервы. Один я знаю… Ну, довольно. Никому не писал больше месяца, даже по делам очень срочным…

Целую благодарно-нежно за твой подарочек – за акварельки. «Яблоня» – прекрасна, имеет свое «лицо». Молодец-Оля, дарование тебе дано, работай. И другие два этюда – очень недурны, мягки… «вымученности» не чувствую, вода отлична и _д_а_л_и_ – нежны… У тебя – _д_у_ш_а, ты мно – гое —!!! можешь создать. Но не бросай «слОва»… пи-ши! Почему-то мне чувствуется нечто «зимнее», чуть снежистое, где домик за каналом, против… топольков? Или – туманность это?.. Ну, целую ручку твою… и глаза твои. Молодец-Олёк! От сердца говорю… Вставлю в рамки, буду ждать… _ц_в_е_т_к_а.

У меня все же – маленькая радость: Ив мой – блестяще закончил университет… – с отличием, как бы магистр по физике и математике с химией, дорога открыта, к высокой науке – «на подлинного ученого», – уже «профессор» лучшего колледжа в Париже, – это же редкость, сразу, в столице, – и безо всяких «дэмаршей»!^[162] – отличием, занят три дня в неделю, отказывается от частных уроков, – масса просьб! – а недавно за партой сидел! – слушает в Сорбонне особые курсы… русской словесности и – теории вероятностей… – урывает у отдыха, а зарабатывает за 20 час. в неделю в колледже достаточно. Девочка – удивление!

Иван Александрович – истинный друг, большое сердце! Ско-лько он сделал для меня!., и все время заботится… понуждает и американцев – моих читателей, хочет найти в Америке издателя для русских изданий моего писания – здесь мертво-безнадежно, нет бумаги, ни-чего… даже электричество не дают в течение трех четвертей суток! Вот и живи…

Пришла ли тебе американская посылка, заказанная еще 17 октября! Я получил «датскую», по заказу цюрихских американцев-читателей… – ну, что я поделаю! Правда, масла у меня было мало… – а оно главное… яиц нет, но будут… вдруг открылся один русский читатель-шофер, – далеко от Парижа, уже два раза привозил по пятку… теперь куры бастуют. А яйца для меня – но лишь свежие, а лежалых я не могу… да они и бесполезны – _в_с_е. Меркулов, с глубоким бронхитом и больной ногой, все же приковылял и принес вчера жиго^[163]. Я сдерживаю слезы, когда думаю нежно об Иване Александровиче. Оля – он – единственный во всей эмиграции, _п_е_р_в_ы_й, _с_т_о_л_ь_к_о_ создавший в нашем национальном, исконном… Я долго думал и прихожу к заключению: он – воистину – гениален! _В_и_ж_у, какие итоги… по людям вижу, по _с_е_б_е_ вижу… как он _з_а_р_я_ж_а_е_т! Он даст… о, Господи, помоги, – «о религии!» как – _н_и_к_т_о_ до него. Выпускает давно созданное – о трех писателях – Бунин, Ремизов, и – твой верный. Он весь в отдаче себя. И как же счастлив, что ему помогает указанное мною средство⁴⁸⁴ – экстракт ясеневого листа. И головная боль ку-да лучше. До чего он нежен ко мне! Это Господь дал мне счастье узнать его. В письмах, он – исключителен. У меня огромное собрание всяких писем… – но его письма – не письма, а непринужденность, острота, точность, яркость, – и какое постижение искусства! _с_л_о_в_а!.. Он, он мне дал добрую половину веры в творчество мое… ведь я, – признаюсь тебе, – весь в сомнениях, всегда мне _м_а_л_о, всегда недостаточно – в _м_о_е_м.

Знаешь, мне срочно надо чуть ли не шести лицам писать… – тебе первой пишу, чуть избавившись от болей. И как же хо-чу работать! Но… Оля, уже на склоне дней… только бы закончить «Пути»… Не кори твоего Ванюшу, – ведь ему иногда, с болями, в холоду, приходится в очередях стоять за молоком, да полуфунтом подходящей рыбки… и жаться от холода и боли. Но теперь я и дров достал… и почти все есть… лекарств иных не найду… Ну, Господь с тобой. Оля, беги от сырости и холода… ты можешь найти средства… уезжай в Швейцарию, там в санатории или на частной квартире перебудь зиму… Иначе – можешь _п_о_г_у_б_и_т_ь_ себя. Сделай это! Против «кровоизлияний» – помни! – витамин К – в конопляном масле, конопле, в свиной печенке, в ее жире, в томатах. Он еще мало – до 38 г., был изучен. Достань отличное исследование: «Ле витамин»^[164], составители М-м Люси Рандуан и Анри Симонэ, изд. 39 г. Про-чти!

Спешу отправить, не выправляю описок. Обнимаю тебя, дорогая моя, всю-всю нежно _в_и_ж_у_ и благословляю.

Твой Ванюша

109

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

5/18 декабря 1945

Дорогая Олюшенька,

Вечером, часов в 6, когда был доктор, получил твое письмо, от 13.ХII⁴⁸⁵. После его ухода прочел. Сейчас, канун дня свят. Николая, истомленный, (не мог пойти в Церковь), отвечаю тебе, – ночь, 11 ч. 20 мин. Мне горько было читать. Как же ты быстра на заключения, как неправа! Пойми: я сильно болел, и не мог сидеть у стола, не мог и в постели читать… И – почти один. Да. Старушка не ходит: м. б. и больна, а м. б. и не может, в другом месте ей – выгодней. Я давал ей, как другие, 20 фр. час, но она по вторникам возится часов 6–8, а по пятницам – 4. И это – без кухни! без хождения за покупками. Мне ищут, но я туго привыкаю к людям, а интеллигентную «даму» брать не хочу, стесняюсь. Ну, ладно. Ты забыла, как года 3–4 тому не захотела смотреть на ландыши… а я как заботился послать! Послал и еще что-то, «маленькие гостинчики» тебе… – и ты весь _с_в_е_т_ Праздника омрачила себе b мне. Ты жалела после… и меня жалела. И вот, теперь опять не пожалела, не захотела сказать себе: «а, м. б. – _н_е_ _м_о_ж_е_т_ написать?..» А я мечтал, я выбирал по кипе проспектов из Швейцарии, _ч_т_о_ _л_у_ч_ш_е… что приятней, И остановился на посылке американской под No «Вашингтон». Не было сахару, (и я не мог найти) но там должен быть мед и апельсиновое варенье и шоколад. И вот, ты отвергла _в_с_е. Заказ был дан 17 окт.! Мне писали – придете через 5–6 недель. Пришло через 8. Нет, мне не посылай, (да еще в [посылках]!) я терпеть не могу молочной пудры, у меня вон, целый килограмм! Получил через Данию целую «колбасную лавку» – есть не могу, конечно, и сыр – и – это да! – отличное сливочное масло – целый килограмм… Получаю… достаточно. 5 дней нет болей, но сегодня сел на чай и сухарики. Юля – трогательная забота – разрывается: она живет за 35 верст от Парижа. Меня навещает, старается _в_с_е_м_ облегчить трудности бытия моего. Читаешь русско-парижские газеты? Их две, мало чем разнятся. _П_о_ю_т. Порой – _д_о_н_о_с_я_т. Там неприязнь злая к писателю⁴⁸⁶. В переломное время (острое!) полезла из всех щелей озлобленная мелкота, ни йоты не давшая (ни в чем!) и сразу – за подвыванье! Не стану писать, об этом можно (и нужно) не говорить даже. Дошло до того, (ползанье на брюхе) что даже, говорили, и _т_а_м_ _с_т_о_ш_н_и_л_о_… и, – говорил Ремизов, и многие⁴⁸⁷, – что «погрозились»: «не касаться… это – русский писатель!» М. б… – не знаю точно. Сводили счетцы за все: и за мою «российско-национальную» _л_и_н_и_ю_ во всем творчестве. Грызли ногти, что писатель не дал ни слова, ни буквы _п_р_о_т_и_в_ Родины. Он, творил Лик России, той, которую, как теперь видно эту _м_о_г_и_л_у! – хотели раздавить и – зарыть в «общей яме». У меня есть данные, _к_а_к_ бешено принимались (врагом) даже этюды из «Лета Господня». _Т_а_к_о_й_ России – им не надо. Скажу: Господь изволил мне – _б_ы_т_ь_ и – _п_е_т_ь. Тебе не видно рвов и волчьих ям. Я тоже их не _в_и_д_е_л, но я _з_н_а_л, что я не только «лишний» для планов оккупанта, но и……Было два острых положения… Оставим.

Так вот. И во всем _т_о_м_ _х_а_о_с_е_ и дьявольщине, когда нельзя было поручиться ни за один день или ночь, я продолжал «Пути», до 24-го авг.⁴⁸⁸, когда засвистели пули мимо окон. Пережито… довольно. М. б. мои длительные и повторные боли язвы – _и_т_о_г. И вот, к этому итогу от нЕлюди, от дьявольщины… – ты, невольно, невдумчиво, добавляешь… Я не корю тебя, я _п_о_н_и_м_а_ю: ты замучена. Уезжай! При чем – девизы?!⁴⁸⁹ Доехать – дадут по закону (у тебя медицинское свидетельство) – для лечения и восстановления сил. А там ты найдешь «девизы» сняв с пальца или ушка, или шейки… Candreia тебе пособит, (ты спасла еврейскую семью!) посажёный отец – тоже. (Они не общаются!) Господь с тобой. Я уже писал (15-го) – акварели прелестны. Ваня

[На полях: ] На самые важные – деловые – запросы – не мог отвечать строчкой! Ивану Александровичу не писал 5 недель, а получил от 29.XI.

Последнее слово: беги от холода и сырости, которые могут убить тебя. Что толку – свалишься? Чем облегчишь хозяйство? В Швейцарии продлят пребывание. Помни, Оля: что-то во мне, что велит так советовать, просить. Твоя воля.

110

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

21. ХII.45

Бесценный мой, родной, дорогой Ванюша!

Сегодня письмецо твое от 15-го дек., а вчера от 16-го было⁴⁹⁰. Только теперь знаю, что ты болел. Я вся в тревоге за тебя. Ванечка, что это было: сердце или желудок?

Я уже неделю тому назад сговорилась с Валентиной Дмитриевной Грондейс⁴⁹¹, чтобы она завезла тебе посылочку. Сегодня иду к ней. Условились так: я принесу ей все, что у меня имеется, а она скажет, что может взять. Она очень мила и тебе берет охотно. Рада этому случаю несказанно. Ваня, как ножом режет сердце мысль, что ты в трудностях [сущий] дарил мне такие безумные подарки… Не могу думать об этом. Зачем? Я знаю твое сердце… Какая дикая жизнь: писатель твоего масштаба стоит и дрогнет в молочной очереди! Господи, Господи!

Очень хочу во Францию. Все сделаю, чтобы приехать. Это теперь не утопично. С моей почкой могу поехать в Виши, тем более что германские курорты недосягаемы. Я походила бы за тобой, а ты бы только сам себя знал, и никаких очередей и печек. Милый мой Ванечка, не говори об «уходах», – ты знаешь, как это мне больно… Голубчик ты мой родимый! Сегодня в 3 часа еду во дворец Суздейк для передачи подарка принцессе Юлиане⁴⁹² и ее детям. Я писала тебе, что в день капитуляции Голландии⁴⁹³, май 1940 г., у меня остались 2 апельсина (еще из свободной страны). Я символически посадила зерна их со словами: коли вырастет, – все придет в норму и не погибнем. Выросло деревцо. Династия Голландии ведь «Ораны»⁴⁹⁴ или Оранье. Я написала целую историю, (кратко) от руки в альбом о всем том, что происходило вокруг этого деревца, иллюстрировав акварелями. Это была адская работа. Удалось хорошо. Вчера сняла на 20 гульденов копий с альбома. Деревцо «украшает» лучший цветочник. Сегодня иду, т. к. получила от секретарши уведомление, что подарок благосклонно будет принят. Ты осудишь? Это не подлизывание, а «ледокол»… мне это нужно. Мне нужно для косного окружения голландского пробить себе путь к занятию «картинками» и «писанием». Иначе – «блажь Ольги». Королевский дом – святыня для Бредиусов-старших. Если там одобрили, то святотатство не заниматься «талантом». Очень красиво вышло… Мне стыдно было рассказать об этом Dr. Klinkenbergh’y например, – боялась, что тоже за подлизывание сочтет. А он расстрогался, увидев все и сам, несмотря на занятость дикую свою везет меня в Суздейк. Я, говорит, счастлив помочь в этом деле. Он не ярый «дворопоклонник».

Все в восторге от акварелей. Я, зазнавшейся и на нас, русских, как на «дерьмо» (прости слово) смотрящей, молодежи, тоже рада заткнуть критиканский рот. Жаль, что ты не увидишь. В следующем письме все опишу подробно. Я изустала, – гость-свекор больной, и до этого все время народ, и хозяйство, и эта работа. Свекор 100 гульденов дал на издержки с деревцом и готов мне квартиру для занятий снять. Вот видишь? Оля не глупая. Целую, родной мой. Пиши, умоляю тебя. О посылочке я уже писала. Целую тебя за нее. Может мне кое-что из нее тебе послать?

[На полях: ] Я получаю из Америки от золовки тоже. Не шли мне ничего. Обнимаю тебя, солнышко. Твоя Оля

Рада, что И. А. так хорош к тебе. Он сильно постарел, судя по словам Doctor’a.

111

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

30. ХII.45

Мой родной Ванёчек, солнышко ласковое, голубочек мой милый, скоро и наше Рождество Христово. Хочу, чтобы ты встретил этот светлый день радостно, бодрым и здоровым. Поздравляю тебя, мой дорогой, с этим Праздником, молюсь с тобой и за тебя… Хочу в церковь, но наш настоятель (игумен) назначил обедню в 10 ч. утра и на мою просьбу начать в 11 (как всегда прежде и бывало) ответил, что это для гаагчан неудобно. А мы, встав в 5–30 утра, сможем, благодаря неудобному автобусному сообщению с Утрехтом, только к 11 ч. в лучшем случае поспеть. Меня зло взяло на какую-то косность, на это халатное отношение. Ведь мы больше 1 1/2 лет не были в церкви. Им неудобно, а кто спрашивал о том, удобно ли было мне днями возиться с посланными о. Дионисием за едой всю эту зиму? Мы через «не могу» все-таки делали все для них, я лично выматывалась окончательно, т. к. их приезжало (без предупреждения) почти всегда двое на 5–7 дней. А тут-то ведь его прямой долг позаботиться о иногородней пастве. Ибо так же как мы, и другие многие не будут в состоянии поспеть. Ну, довольно. Но нет радости ехать туда, устать до отказа, высунув язык прийти к м.б. запертым дверям церкви. Допустить только, что к поезду опоздаем из-за нашего автобуса. Домой притащимся только вечером… надо все готовить и т. д…. А там, видите ли, гаагские хозяйки заинтересованы пораньше отделаться от церкви, чтобы для себя день устроить подлинней. Я зла. Ты поймешь.