Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 48 (всего у книги 61 страниц)

Ольга, – не могу без тебя. Ты мне _д_л_я_ _д_у_ш_и_ нужна, – как радость, как живящий воздух. Твоя женственность согревает и придает сил. Хотел бы, чтобы ты _в_е_ч_н_ы_м_ _д_р_у_г_о_м_ оставалась во мне. Без тебя – я совсем бы – до крика! – осиротел.

Оля, Олюша– Ты страшно сложна, но такая, м. б. и особенно дорога. Напиши мне больше о себе, – как же ты дальше-то быть думаешь? В той же неопределенности «бездорожья» и «бесцелья».

Ску-чно мне, ничего не хочу смотреть, и нечего здесь смотреть. Мой умерший – увы! – мир – как же богат в сравнении со здешней мелочишкой и скаредством серой жизни. Да провались она, со всем своим порядком и _р_а_с_с_ч_е_т_ц_е_м! Тьфу. Странно: но не стану тебе писать о сем: это могу бы тихо в ушки твои шепнуть! Я _в_я_н_у… я хочу движения, а не беганья, по рельсикам, как _в_с_е_ здесь. Я _р_а_з_л_и_в_а_ хочу, стихии… О, если бы – многое _т_а_м_ – по-другому! Во Христе! В _ч_и_с_т_о_т_е! без насилий и крови!.. Я хочу пошептать тебе, девочка… чего бы я хотел!.. Если бы довелось мне высказать образно _э_т_о_ в «Путях Небесных»!

Оля, мне о многом хотелось бы говорить, и ты поняла бы!

Ну, пиши мне. Верю, что куда-то меня Господь пристроит, _к_а_к_ _н_а_д_о. И управит план жизни моей. Во-Имя Его!

Но здесь нет _ж_и_з_н_и, ни – _т_а_м, в бедной России, – ужас! но Жизнь _д_о_л_ж_н_а_ быть, достойная душевно-духовных сил человека.

Иначе – духовная смерть, здесь, как _т_а_м_ – сплошная смерть. В грязи, в крови, во лжи, в голоде, – в _у_ж_а_с_е.

Оля, прильни ко мне. Я жду тебя, зову, и не смею тебя _с_р_ы_в_а_т_ь, тревожить. М. б. лучше и не приезжать?.. Только – и для меня – лишняя боль расставания. Как обнимаю нежно, прелестная несравненная!

Твой Ваня

193

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

12. I.48

Мой дорогой, любимейший мой Ванюша!

Твоя открыточка⁸⁵² болью коснулась сердца моего. Тебе – нехорошо! А я так радовалась, что вздохнешь ты в удобной жизни… Но понимаю. Хорошо понимаю твои чувства. Швейцария – по духу (или бездушию) сходна с Голландией, – все так говорят. И недаром голландцы с особым удовольствием туда ездят. Не горы же одни их привлекают! Ты там увидишь сердцем сам, как нудна жизнь в подобных странах… А поживи бы ты еще исключительно в их среде, – и ты бы понял многое из моего. Передо мной туземцы, не стесняясь, выражают свои взгляды, считая меня… своею. Поэтому, как никогда, считаю я себя именно в такой среде, – русской. И горжусь. И тем более горжусь, чем больше они нами пренебрегают. Я-то _з_н_а_ю, что их чувства вовсе не вытекают из отношения к советскому правительству… Они не любят нас, как таковых. Это для меня вне всяких сомнений. Их интерес – по силе и возможности как можно больше нас ослабить и стереть, а вовсе не заботиться о благополучии русского народа. Мне лично отвратительно и противно всякое хождение с ними в ногу. Под «ними» разумею всю Европу и Новый Свет. И это мое – вне какой-либо политики. И всякое делание с ними сообща мне неприемлемо. Вот это – основное. Когда ты будешь в Америке, ты сам увидишь и поймешь! Там – шкурничество уже предельное, и все – утроба. В былое время, сам американец, – Кеннан мне это говорил, отплевываясь на все свое. И на носительницу души и сердца – женщину. Но он был слабый. Я сразу его узнала. Он сам не в силах был идти против ветра и для карьеры… многим пренебрег. Я не о себе здесь! Нет, – тогда, видя его «шатания», я отказалась от него. И было верно. Сейчас он уже в самом бурном водовороте. И бьюсь я об заклад, что все это ему (внутреннему ему) и чуждо, и противно. Но оправданий нет. Он – дипломат. И сам же выбрал этот путь! Да, ну, его! Вспомнила потому, что он еще из лучших был, и сам имел же мужество сознать все окаянство своей страны. Боюсь я за тебя, Ванюша. Не отговаривать тебя хочу, – но больно мне. Быть может у Обители – другое. Там м. б. будет русский мир. Так хочу от души тебе покоя и радостной заботы! Так тепло, нежно думаю о тебе! Радость моя, Ванюша! Куда же мне к тебе приехать? В Женеву ли, или на Boileau? Скажи же! Рада, что розы дали тебе радость. К сожалению я была связана условиями с Швейцарией, – не больше, чем на 19.00 гульденов. И не могла тебе приписки сделать, т. к. шло по телеграфу, чтобы вернее к Р. X.! Просила лучших, красных роз… Какие получил? Ванюша, ты не смущайся, бери хорошее от каждого момента! И в pension Mirabeau, конечно, есть же свои плюсы! Не думай о ген. Ознобишине – ему-то, верю, это в радость! Устрой свой мир, пиши… И отдыхай. Ведь это же так нужно! Сегодня я закончила свой «Натюрморт» – рассказ. Но кажется не прекращу менять и «чистить». И думается, что до окончательной точки еще далеко. Очень заряжена… хочу тотчас же взяться за другой рассказ: «Диана». И… мечтаю привезти их все к тебе… на суд. Сережа опять в Париже. Уехал на автомобиле… по большим делам. Если удастся, то… он – молодцом будет. Огромных размеров дело. Дай бы Бог! Была я на вечере Beatris, – чудесно она танцевала. А всю последнюю неделю мучилась я мигренью, даже лежать пришлось. И все время была во сне. Отчаянное состояние. Сегодня первый день, что я опять сама-собой. Давно так не бывало: будто не была на земле, а в каком-то мире сна. Потому и тебе давно не писала. Зато сегодня вся горю желанием работать. Сейчас же принимаюсь за машинку. И… очень манит меня мой следующий «цикл»… клинический. А все еще и с первым не управлюсь. Еще два образа-этюда просятся на сцену. Надо. Рисунки замолчали. Пока уснули. Я рада, т. к. могу всецело отдаться моим рассказам. Целую тебя, мое солнышко и обнимаю нежно. Оля

[На полях: ] Зачем тебе нужно знать где Woerden? Не напишу, т. к. предполагаю, что ты послать чего-то хочешь. Не надо, мой дружок! Я знаю, как ты ко мне!

Зачем ты обо мне так лестно отзывался? Мне неловко.

194

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

9. I.48

Светлая Ольгуна, ты необычайна, единственна! Целую сердце твое. Это Рождество стало для меня таким лучезарным – Тобою, моя радость! Розы твои – сама ты. Они девственно-свежи и сегодня, – на третий день Рождества. Вон они, _ж_и_в_ы_е, яркие, – в полной силе, между двойных рам. Они освещают меня, и вся комната – твой свет.

25 дек. (7 янв.), без 20 мин в 10 ч., когда я, выпив кофе, это petit déjeuner^[255], – с 2 теплыми булочками, медом, маслом, отличным молоком, собирался ехать в церковь (5 мин. от меня tramway^[256]), девушка принесла цветы – твой ранний поцелуй, – во – Имя Света Разума… и – Сердца. Сияли розы, и все кругом. Я сейчас же сказал – обрезать кончики и поставить в вазу. Хрустальная ваза как раз поместилась между рамами. В комнате очень тепло и сухо, и розы быстро истомились бы, если бы не это укрытие – влажность-свежесть. И вот они живут. И я живу ими – тобой. Я понес эту _ж_и_з_н_ь_ во мне – в церковь, весь праздничный и обновленный. И этот день Рождества был для меня весь наполнен счастьем, сознанием – что ты со мною. Голубка Оля, – нет слов у меня: они утонули в сердце, и я несу их чутко-нежно, – священно.

Эти рождественские цветы твои осветили, кажется, весь pension. И я не мог удержаться, чтобы не сказать на восхищение видевших: «это привет к Рождеству Христову – писателю от самой чуткой русской женщины!»

Мой друг генерал Ознобишин не мог скрыть своего восхищения. И я, в неудержимом чувстве, сказал: «если бы мой друг Olga была здесь, она покорила бы и закрыла всех своею неизъяснимой красотой сердца, ума и… всего, что в ней, в телесном и душевном образе!»

Я знал, что весь я сиял и был «в ударе» – весь этот День Рождества. После обедни обедал у настоятеля – человек 15 – и… был оживлен – пел соловьем! И… кажется, очаровал всех⁸⁵³. Да. В 5 ч. были с генералом на семейной елке у Ю. И. Лодыженского⁸⁵⁴, правой руки Dr. Theodor’a Auber’a, председателя Комитета международного по осведомлению мира – что такое большевизм⁸⁵⁵. И там я – пел. Была груда подарков, и я получил образ-репродукцию из коллекции кондаковского собрания.

В это воскресенье будет большая елка (для взрослых, в 3 ч. – для детей), где я буду минут на 20 читать из «Няни».

Ты как бы влила в меня силы. Вчера, после обеда-ужина в pension’e прошел слух, что черт унес-таки грязную душу всеубийцы – Сталина. Точно еще не знаю, сейчас 9 ч. утра, газет не видел еще.

Не могу оторваться от тебя. Никакого «вечера» делать не собираюсь, а писал тебе – чтобы завлечь тебя. Свидимся ли?

О, моя радость! моя голубка, моя сила и свет! Да будешь ты благословенна! Преклонившись, целую твои руки.

Твой Ваня

Сейчас еду по делам: в банк, получить по чеку (девизному, для путешествия, все еще не взял, не осуществил свое право на 150 швейцарских франков). Еще – получить tickuets d’alimentation^[257], и здесь они: на хлеб, сахар, масло, молоко. Отдал в починку твое стило и еще… _н_а_д_о. О, какая ты! И как я счастлив, что ты _е_с_и!

195

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

13. III.48 Суббота, 5 ч. вечера

Дорогая моя Олюша, уж не знаю, как и быть… как бы безвыходность. И в этом – _к_р_а_й_н_е_м! – случае к тебе прибегаю. И стеснительность некую чувствую, в праве ли я так делать… – _в_д_р_у_г_ пришло в голову! Выхода не вижу, но… и при этой «безвыходности» – смущен. Вот в чем дело. Цюрихские «связи», через Ивана Великого, через его американских друзей миссис и мистера Барейс, людей очень состоятельных, – оказались бессильными. Дело в том, что «гостевая», туристическая, виза ныне сведена к 3 мес. Могут _т_а_м, в Америке, продлить ее на столько же, вместо недавнего срока – 6 мес. плюс 6 мес., продления. И я решил хлопотать о постоянной визе. Ибо по истечению срока «гостевой» визы, – 3 мес. плюс еще 3 мес., – мне бесповоротно пришлось бы уезжать, в Канаду или в Мексику, на какой-то срок, и снова хлопотать о… туристической визе. Вот я и положился на Ивана Александровича и его друзей. Послал ему документы, «ручательства» – афидевиты^[258], и он просил Барейсов похлопотать. Мистер Конрад Барейс лично был у цюрихского генерального американского консула, от которого зависит выдача постоянной визы… «афидевиты» признаны исключительно надежными, «блестящими», – от Пушкинского фонда⁸⁵⁶, от Общества св. Владимира⁸⁵⁷ и от моего нью-йоркского издателя Дёттен⁸⁵⁸. Но… генеральный консул _н_и_ч_е_г_о_ тут не может. Мистер Барейс беседовал с ним «целый час»… – ничего не вышло: русская квота заполнена, закрыта на… полтора года. Я родился в Москве и потому ко мне могла быть применена только русская квота, хотя я и «нансеновец»… ныне, как я сказал, _з_а_к_р_ы_в_ш_а_я_с_я. Генеральный консул сказал, что «туристическую визу» мне должен выдать женевский консул. Но это меня не устраивает. Я написал в монастырь, епископу⁸⁵⁹, прося содействия. Но боюсь, что и тут ничего не выйдет. Остается мне – или вернуться в Париж, или – проситься в Канаду, куда едут Земмеринги. Да еще – поедут ли? Что я буду делать в неведомой Канаде? Мне важно, для моей работы, быть вблизи Обители. И вот, скрепя сердце, обращаюсь к тебе, голубка. М. б. это моя отчаянность?.. И я смущен, удобно ли это для тебя… – попробовать, если ты это сможешь, написать Дж. Кеннану? Он – ныне – очень, кажется, влиятельный и ценит русскую культуру… Дело в том, что представителей Церкви, – они же просвещению служат! – впускают помимо квоты, как и ученых, если перерыв их деятельности – ученой! – не больше двух лет. Писатели не имеют такой льготы… хотя – кто же больше, чем они, – если это подлинные писатели, – служит _к_у_л_ь_т_у_р_е?! М. б. _э_т_о_ поможет Дж. Кеннану в его хлопотах – если он, конечно, пойдет навстречу твоей просьбе, – о выдаче мне постоянной – или хотя бы длительной! – визы? При влиянии – _в_с_е_ возможно. Я же не окажусь для американцев – «нежелательным»? М. б., если ты признаешь возможность написать Дж. Кеннану, – адреса я его не знаю, – дело устроится? Поверит же тебе – твоему ручательству за мою благонадежность, Дж. Кеннан?! Ну, если это сверх твоих сил – тогда я не смею тебя просить… как-нибудь обойдусь и короткой визой, закрыв глаза на будущее… Возвращаться в Париж не хочу: я уверен, что пройдет месяц – другой, и мне все равно придется, уже с большим риском, оттуда уезжать: чувствую, что война неизбежна. Мне надо уезжать отсюда, и как можно скорей. Предчувствие такое во мне.

На днях, дней 6 тому, я писал тебе большое письмо⁸⁶⁰. Просил тебя приехать, если можешь. Справлялся сам в банке – гульдены – 65 швейцарских франков – за сотню. – Дня три тому – 66 фр. 68 сантимов. До конца марта все комнаты в Мирабо заняты, ныне автомобильная выставка, _в_с_е_ везде занято. Если приедешь, извести, чтобы я удержал для тебя комнату, заблаговременно и _н_а_ _т_о_ч_н_ы_й_ срок! надо тут заранее нанимать. С апреля Волошины бросают квартиру, т. к. мать сняла квартиру в горах, где будет жить с больным сыном, – санатория закрывается для ремонта. Так что тебе придется в отель, в удержанную по заказу комнату. _В_и_д_е_т_ь_с_я_ с тобой и проститься – мне душевно необходимо! Получу ли постоянную визу, нет ли… все равно двинусь, хоть с «гостевой» – на-ура. А там видно будет. М. б. к осени – в Россию. Так мне _в_и_д_и_т_с_я. Вот, голубка, моя докука к тебе. Другого пути не вижу, не знаю. M. б. – если захочешь ты, – _в_с_е_ удастся? а м. б. я ошибаюсь: м. б. _т_а_м_ – слишком формально все. Что Бог даст. Ты сумеешь написать, как надо. Прости, что _т_а_к_ прошу, о – _т_а_к_о_м. Не насилуй себя… Я все время отбрасывал эту мысль, но вот сейчас, – будто толчок мне! – вскочил с постели и пишу… _п_р_о_ш_у.

Как жду письма от тебя!.. Почему так забыла?.. Оля, _н_а_д_о_ нам проститься, приезжай… м. б. и не свидимся больше… Ну, как тебе Бог на душу положит. Если решишь написать в Америку, узнаешь хоть в Гааге адрес Дж. Кеннана, а то прямо пусти – на Вашингтон, что ли, авионом… – найдут.

Вот и сейчас колеблюсь – посылать ли это письмо. Спрашиваю сердце… – оно отвечает… – «да». М. б. и обманывает..?

Твой В.

Смущенный, все же шлю: как трудно мне просить для себя – тебя даже!

196

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

17. III.48

Дорогой мой Ванюша,

Прости, что давно не писала, – я предельно, до изнеможения измучена нервно. Всего и не описать. Возня с работником ужасная. Он и хам, и нахал, и жулик и__ подхалим, когда ему это нужно. Уперся и не уходит, а Арнольда таскают по разным комиссиям, где всюду друзья и кумовья работника. Здесь кошмарное засилье подобных типов. Рабочие ограждаются, с ними носятся, правительство перед ними пресмыкается, а они хамят. Все эти «полицейские» меры выселения не по нашим характерам. А при всем том надо жить с ними вместе самым тесным образом! Ну, довольно!

Ж. Кеннану я напишу, если ты думаешь, что это тебе поможет. Но одно горе: в Голландии его адрес не известен. М. б. мне еще можно было бы попробовать съездить в Rotterdam, там есть тоже консульское отделение, – но в ближайшие дни я вся в трепке и разгоне. Еще волокита с мамиными бумагами, – срочная, так что завтра с этим делом должна начать возиться. Был на дому сегодня чиновник, но не застав меня дома, назначил на завтра. Будь такой милый – спроси в женевском консульстве, не знают ли адрес Ж. Кеннана? В Швейцарии он скорее м. б. известен. И тогда пиши экспрессом мне. Я не жду слишком многого от Ж[оржа] К[еннана], т. к. в аналогичном случае в 1938 году, он ничего не смог сделать, ссылаясь на то, что в Америке даже для самого Президента закон не делает исключения. Попытаться можно, но я не льщу себя надеждой. Все это очень грустно с тобой выходит! Неужели тебе этого заранее не узнали приглашавшие тебя туда?! Неосмотрительно. У меня душа болит, как подумаю о всем этом.

О приезде к тебе думаю сердцем, но разумом не вижу пока что возможности. Все эти недели будут сверх-напряженны. Я уже с кошмаром просыпаюсь, не имея нервных сил выдерживать всю эту атмосферу. Но все же я делаю все шаги к тому, чтобы смочь поехать. Ищу деньги в Швейцарии, т. к. отсюда мне ничего не дадут провезти. Ты справлялся в банке о курсе, но это не столь важно: ведь в банке меняют только то, что я привезу по разрешению. Меня интересовало другое: можно ли продать частным образом деньги? Вспомни Париж и мою беготню. Или в Швейцарии банк меняет не по паспорту, а вольно? Это необходимо знать. Я пытаюсь войти в контакт с швейцарцами через газету, но не знаю, что выйдет. Тут иногда бывают заинтересованные лица.

Итак, мой милый, – всем сердцем стремлюсь, но не знаю, что выйдет. Жду очень скорого ответа с адресом Кеннана и тотчас напишу ему. А писать на-ура довольно рискованно. В Америке не разыскивают (* Но если и ты не узнаешь его адреса, то буду писать на Вашингтон, с указанием, что при Маршалле.)^860а. Сейчас ночь, я валюсь от усталости. Только бы пережить этот гнусный период! Обнимаю тебя. О.

197

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

24. III.48

Думаю, что права ты, милая моя Олюша: ответит Американец «на законном основании», ибо все «оксидантали»^[259] – законники сугубые, когда треба себя не беспокоить. Что же, это логично. И все же, если найдешь возможным, попытайся… есть зацепка и за закон: служители культа – духовенство, и ученые – вне квоты. М. б. можно пристегнуть сюда и писателей? Ку-льту-ре служат! Впрочем, не настаиваю, не смею. Вряд ли буду хлопотать о «гостевой» визе: пройдет 3 мес., и пришлось бы на… Ку-бу! т. е., для меня, оказаться дураком… в кубе! Адрес – найдут особу в Вашингтоне, не горошина в стогу сена! И еще раз: загадай на совесть… и как _о_т_в_е_т_и_т, так и поступи.

Нет у меня надежды… и, видимо, поворачивай лыжи на Париж. А там мне совсем плохо, нет ни молока, ни белых сухарей. Да… и горе там: Ивана Ивановича свезла Юля в психическую больницу… размолол его Париж, вы-вихнул. И, вообще, письма из Парижа, от всех, – сплошь «данс макабр». Смерти, смерти… Жду письма из Америки от епископов⁸⁶¹ и друга одного… да нет, не будет утешения.

Меняют здесь без всяких условий, давай только. Да вряд ли ты и приедешь, по письму слышу: вся ты в бытовых тяготах, и хладно, тревожно-смутно твое письмо. Будто ты _в_н_е_ меня. Что же, это тоже логично: ты меня _в_с_е_г_о_ узнала, дальше – лишь 2-ое издание…

Грустно мне, до горечи, что дни твои текут так бесплодно, в беличьем колесе. Доколе же, Господи?!..

Я здесь влачусь… жду у моря погоды, и весь размокроподился: живой мысли не ощущаю, и нет «волнения» охлажденного, для работы. Здесь, у русско-швейцарцев, полное безразличие к… _р_о_д_н_о_м_у. Ошвейцарились..? Влачатся, забыв об упованиях. Да и таких-то кот наплакал… – не о «ди-пи»^[260] говорю: этих и не видал, где-то в лагере… – да и есть ли они? Здесь жизнь сытно-покойная, только и заботы – «держать нейтрал». До поры все это…

Не чаю, что свидимся. Становь на мне крест. Тошно на белый свет глядеть.

26. III —

Продолжаю… – Узнал, как писать адресовать:

Сверху:

Private – (личное) —

Mr. George Kennan. State Department. Washington. Etats-Unis^[261]

Попытай сердце, – м. б. ответит – да? Тогда приведи хоть такие доводы: почему настоятельно прошу прочной визы: и трудные бытовые условия во Франции, – ни молока, ни хлеба..! – но, главное, _н_е_т_ спокойных условий для завершения литературной работы. Нужен, мол, православный монастырь, а в Европе его не найти. Соединенные Штаты Америки – единственное место – благоприятное. Но ты сумеешь сжато дать понять и мой ранг писателя, и _д_у_х_ моего творчества: о России, о ее духовной сущности, о русском народе. Ведь _в_с_е_ мое – о _н_а_ц_и_о_н_а_л_ь_н_о_м_ нашем. Ты знаешь это. Этим и объясняется, что мои книги вызывают интерес у мирового читателя, переведены на свыше 20 иностранных языков^[262] – более 50 книг. На английском языке – 4⁸⁶²: «Солнце мертвых», «Это было», «Неупиваемая», «История любовная». Содержание главных книг, более половины, – связано с эпохой большевизма, с его воплощением не только в русской жизни… – возьми – «На пеньках»! Дело идет о _с_у_д_ь_б_е (ах) человечества… – так и отмечала критика, и Редьярд Киплинг⁸⁶³, никогда не писавший писателям, – терпеть не мог, как сообщал мне мой переводчик-англичанин, – почувствовал желание написать мне по поводу «Это было», – а я и не посылал ему книги. Таким образом я мог бы явиться как бы «экспертом» в «русских делах» – для гг. иностранцев. Дж. Кеннан и состоит в Департаменте иностранных дел – «по русским делам». Да, хотел бы я _о_с_в_е_т_и_т_ь, – если бы меня запросили! – многое в сем вопросе, в чем до сей поры путаются и путают политики… – явился бы предстателем за Россию! Нашел бы данные: почему Россия _н_у_ж_н_а_ миру, и как! – _к_а_к!! – надо поступать – а ведь _и_м_ придется решать это! – с русским народом (это упрямая подмена России – бесами!). Нашел бы, _к_а_к_ надо, сознавая чутко свою ответственность. Разве это не довод для того, чтобы внимательно отнестись к моему домогательству о визе?.. Ты, если найдешь возможным, – для себя! – напишешь и все представишь, как можно верней и убедительней, ты _у_м_н_а_я. М. б. мы и послужим как-то – Ей! Но, повторяю, ради Бога, не вынуждай себя писать, если не лежит душа: я обойдусь, что-нибудь сам придумаю… попытаюсь…

10 и 11 апр. предположены мои выступления в Берне: I, – для небольшой группы, 15–20 человек, – просили, _о_ч_е_н_ь, прочитать «Куликово поле». Оно печатается в «Православной Руси», со 2-го No – сего года, кусочками. Будет печататься до мая. И. А. пишет мне, – это не часто от него: «Как _п_р_е_к_р_а_с_н_о_ Ваше „Куликово поле“ и как обидно, что оно идет кусками… и _в_с_е_ обрывается..!»⁸⁶⁴ 2-ое чтение одиннадцатого апреля – публичное, человек на полтораста. Здесь совсем мало русских! И эти полторы сотни – с приезжими из разных концов Швейцарии. Буду читать из «Няни», «Богомолья», «Лета Господня». Материально это даст сущий пустяк, конечно. Отказаться не хватило духу. Дважды приезжали. Много есть еще писать тебе, но… я загружен письмами, и задавлен душевно… делаю страшные усилия – написать. Болезнь моя – нестерпимый зуд – кажется, еще хуже. Мучаюсь. Говорят – «невралгия кожных нервов…» – если бы твой гомеопат дал средство! Этот недуг, вот 23 месяца, изводит меня… И почему-то я верю, что от тебя, через тебя! – придет исцеление!..

Целую тебя, голубка, жду – м. б. свидимся? – Твой В.

198

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

6. IV.48

Дорогой Ванюша,

Эти дни я писала Ж[оржу] К[еннану], – не знаю, дойдет ли до него это письмо без точного адреса, да и очень хорошее извинение это для неответа. Я и с этим считаюсь.

Советую тебе самому лично еще ему написать (George Frost Kennan), сославшись на мое письмо, но не давая понять, что тебе что-либо известно о наших бывших взаимоотношениях. Я и сама не «взывала» к его сердцу, обходя прежнее. Ты понимаешь, что это для меня невозможно. Я делала упор на твою значительность и величину, сказав, что в положительном смысле ты вполне «их». Сам ты эту статью можешь еще лучше развить.

Не дивись и не серчай, что письма мои смятенны; не удивительно, потому что живем, как таракан на жару. Все в эти недели должно решиться с квартирой. Я считаюсь с возможностью дело проиграть, т. к. комиссия по жилищному вопросу никакой инстанции не подчинена и, состоя из друзей нашего хама, подтасовывает карты. М. б. придется буквально брать с боя, занимая скорее мебелью и запирая двери. При таких условиях мне невозможно пока уехать из дома. Но я очень хочу и как только будет можно приеду. Как долго ты там пробудешь?

Напиши мне обязательно, почему Ивана Ивановича пришлось поместить в психиатрическую лечебницу? Что с ним случилось? Обязательно напиши, т. к. меня это очень интересует. Не любопытство. Надо бы осторожней с такими помещениями быть. Иной раз как раз там-то и калечат восприимчивые души!

Я до того задергана, что иной раз за себя боишься, – нервы сдают и чуть-чуть не истеричкой станешь. Каждый день новая пакость. До такой степени могут люди не иметь ни самолюбия, ни чести. А весна идет. Вчера, плюнув на все, до 4 ч. делала набросок с пруда и ивы^[263], покрывшейся «пушком», залитых розовым светом. Чудесная картина. Плохи у меня глаза. Много ли поработала, а сегодня боль. Как только поосвобожусь, поеду в Velp к гомеопату, спрошу о тебе. Но ты ведь ему не веришь, как и все, что от меня, критикуя. Как между прочим было с Гелелович? Я так от нее ничего и не слыхала. От сей светской и воспитанной дамы, шокированной рассказами о сельской простоте. Сей миллионерши, не считавшей за нужное послать в счет своего долга посылочку любимому писателю.

У нас серьезные предложения ехать в Южную Америку. Арнольду предлагают войти в голландскую компанию по разведыванию опытных полей там, для разведения семян. Хотят поручить своему голландцу. Там целое поселение. Я ничего еще не знаю, как решу.

В Северную Америку никогда бы не двинулась, – ее так же раскатают при случае войны, как и любое другое место. А в их миллионах можно задохнуться. Вся эта материальщина мне претит. Разве что в русской Обители ты не коснешься всей этой мерзости, а так… очень уж там все «маммонно». Пока кончаю. Бегу на почту и по делам. Обнимаю. О. Не забывай меня письмами! Мне сейчас очень трудно!

Открыла конверт, чтобы приписать главное: дай Жоржу сведения из паспорта, точно, так, как это запрашивают для визы.

[Приписка на конверте: ] Джорджу я сказала, что Вам известно о нашем знакомстве из моего замечания по поводу газетных статей последнего времени.

199

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

11. IV.48 Воскресенье

Дорогая моя Олюша, спасибо: по твоему совету, написал G. К., послал еще и английский экземпляр «Солнца мертвых». Ну, что Бог даст, а надежды на благоприятное мало у меня… Что _и_м_ русский писатель! А, м. б., и не прав я, не уповая. Нет, я далеко не _и_х, и ты это должна знать. Только в одном схожесть: в решительном отвержении коммунизма, как системы, организующей _ч_е_л_о_в_е_ч_е_с_к_у_ю_ жизнь. Там, где сплошь ложь, насилие, отрицание свободы, отрицание _д_у_х_а, – не может быть ничего доброго. Я совсем – не _и_х_ (американцев), если они притязают на Россию, сознательно заменяю коммунизм – Ею. Об этом дал понять и в письме, никак, конечно, не подчеркивая, что и адресат может _т_а_к_ ошибаться, – напротив…

Благодарю, милочка, за твою помощь: знаю, что нелегко тебе писать… – и с благоговением принимаю твое душевное усилие.

Ивана Ивановича разболтал Париж. За эти 12–15 лет он уже 4–5 раз был в больнице. А тут – _с_а_м_ просил, чтобы Юля его поместила. Им овладела навязчивая мысль, что он один _т_е_п_е_р_ь, с моим отъездом, является… «опорой семьи», – и бессилен. В St-Remy он жил в тиши, писал стихи… а тут – встречи с «приятелями», волнующие разговоры о современности… – ну, толкнули, конечно, выпить… а это для него – срыв: ему абсолютно _н_е_л_ь_з_я_ ни капли, и в St-Remy он мог еще устоять. Он, в сущности, _р_е_б_е_н_о_к, чудесная душа, – мягкий, чуткий. Мне так жаль его! 3 недели нет от Юли ни строчки, и я ничего не знаю. Она писала, что он буйствовал, и теперь, в больнице (убежище св. Анны, казенное) – бредит. Ночами плакал, _в_с_е_ сознавая, что _т_е_р_я_е_т_ себя. «Помогла» развитию его болезни и Юля: устроила его чтение публичное (читали артистки), было хорошо принято, но Ивана Ивановича ударило, что «Русская мысль» не отозвалась ни строчкой. А _н_е_ отозвалась потому, что Юля поступила неосмотрительно, дав объявление и в про-советскую газетку «Русские новости», где дали 2–3 строки в хронике о предстоящем «вечере». _Н_е_л_ь_з_я_ _т_а_к_ _н_е_ разбираться, при нашей обостренности положения, – стараться черпать из двух столь разных источников. Такая «обывательщина» _н_ы_н_е_ _о_с_о_б_е_н_н_о_ недопустима. В_С_Е_ это и послужило толчком. Конечно, и мой отъезд: у Ивана Ивановича могло создаться представление о сиротстве, хотя мой отъезд улучшал ихнее положение: отапливаемая квартира, посылки, продолжавшие поступать, – все в их распоряжении. Оба они меня искренно любят, и отъезд мой как бы лишал их душевной поддержки…

А я… я негодую на себя: надо было оставаться в Париже, терпеть и недостаток молока и хлеба, ну, продолжать выстрадывать. А что я здесь!? Работать не могу, en passant^[264], – всегда так. Эти почти 4 мес. – бесплодны! Никакого душевного уюта – одна растрата сил. Хотя бы обогатился – душевным опытом! Пу-сто-та. И сознание – конца. И дела литературные – запущены: до сего времени «Лето Господне» – не вышло, все еще – «в брошюровке»! Конечно, тут еще – на поездку-то! – толкнуло предчувствие _в_о_й_н_ы, – так казалось: вновь переживать бомбардировки, уныние – и возможность _п_е_р_е_в_о_р_о_т_а! Пусть бесы захватили бы власть на неделю только: гибель была бы неизбежна, вывоз в Москву, _с_у_д… – об этом все так и говорили. Словом, _с_г_у_с_т_и_л_о_с_ь_ _в_с_е_ – и толкнуло. И всем этим неустройством я раздавлен. И не прекращающийся мой недуг: вот уже 2 года неотступно, – сил моих нет. Хуже, хуже… – ну, как же тут работать! Не знаю, – и никто не знает, а я был у 7 врачей – в Париже и здесь – и никакой пользы. Здесь, известный окулист ничего не мог сказать. Дал драже «Becozime», на базе витаминов В1, В2, В6… – 100 драже, – принял уже 20 шт. – ровно ничего. Возможно, что у меня экзема, сухая… нервная, что ли?.. Последняя надежда, что м. б. твой гомеопат нащупает! Ве-рю. Напрасно говоришь, что я _в_с_е_ – от тебя – критикую. Я же знаю твое большое сердце. И – преклоняюсь. Да, эта Гелелович – пустота, и еще с претензиями. Ну, какая она – миллионерша! – едва живут. Это ее сестрица – да. Каюсь, уезжая, я и не простился даже.

Восхищаюсь твоею стойкостью: ты – подлинная, если в таком хаосе еще рвешься к творческой работе. Ох, ка-кой зуд! – глаз вырвал бы!! О, какая му-ка! И как я буду публично читать?!.. Милая, ты – подлинная, да, да!.. Дай Бог сил тебе. М. б. решишься ехать в Южную Америку – там окрепнешь. С испанцами наши хорошо уживаются, там нет этой бешеной погони за долларом, этой горячки… – и ты м. б. встретишь лучшие условия. Мне рассказывали, что одна русская, попавшая на Кубу, – те же «испанцы»… – совсем слабая художница-любителына, делала выставку картинок, и все расхватали! – а она только – как говорят, – «мазилка», «чуть-чуть». Она – в восторге от Кубы, т. к. должна была уехать, виза была лишь на 3 мес. Теперь выписывает из Америки мать, служащую в ONU^[265]. Подумай, голубка, – _в_о_й_н_а, конечно, будет: что ожидает?! Будет куда страшней – 1940–45. Олюша, не подвергни себя возможным страшным испытаниям! Пока есть возможность, решись и покинь страну, – что ты можешь потерять? _Н_о_в_о_е_ увидишь, ты молодая, сохрани и себя и свои возможности, решись! Боюсь за тебя. Пишу – и думаю: нет, не решится. А уехавшие – Д. П. – как рады, что _у_ш_л_и… – и новое крепит в них надежды. Ты воспрянешь духом, обновишься. Знаю, как это не легко ломать жизнь… – но это лишь так кажется: м. б. как раз в этой перемене – и есть созидание _н_о_в_о_й_ и лучшей жизни! Ско-лько у тебя явится свежих впечатлений, ско-лько _к_р_а_с_о_к! О, какие цветы увидишь ты!.. Решись, родная. А я… – что говорить обо мне… – стою у края… Но знай, до последнего вздоха – о тебе, молитва и благодарение.