Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 61 страниц)

Не хочу вступать в дебаты с тобой по поводу твоих на этот счет предположений, но скажу только то, что все это написанное и не удивительно для меня и не ново. Уже в 46-ом году голландцы мне прямо заявляли, что сделали ошибку, поставя в войне карту на союз с Россией против Германии. Они прямо говорили, что Россия Западу более чужда, чем Германия.

20-го сентября 47-го года на свадьбе Кеса (брат А.), сидящий со мной один известный аристократ, по профессии судья, спросил меня: «Ну, а как с панславизмом?» – разговор был длинный. Он уверял меня, что спокон веков русские стремились к завоеванию всего мира, к «русифицированию» вселенной. На мои протесты он начал в качестве авторитета приводить Достоевского. А потом закончил: «Нет, мы должны бояться и остерегаться русских, их „духа“, их славянской души!» Я спросила: «Чем же плохи мы?» «Кто же говорит, что „плохи“, – заметил он, – оттого, что именно _н_е_ плохи, а пленительны, со всех их шармом, с их песнями, с их непосредственностью _м_о_л_о_д_о_г_о_ народа… они опасны нам, как песни русалки. Наш народ должен рано или поздно понять, что опасаться нам надо _н_е_ коммунизма, как такового, ибо он во всех странах свой есть, и против него есть в каждой стране свое противоядие, – нет. Опасны нам _р_у_с_с_к_и_е… Сейчас об этом не говорят, пока что нападая на коммунизм… победа на фронте соткала новый ореол русскому герою… Но это поймут когда-нибудь и отважатся, несмотря на ореол победителя, указать на истинную опасность».

Музыканты играли по просьбе молодушки русские песни, кто-то начали просить меня что-нибудь спеть. Я чуточку, под сурдинку подпевала, другие подхватили, и все голландцы вдруг проснулись. Фурор был колоссальный, все вопили, требовали еще и еще, дирижер подавал очаровательные вещицы из русского репертуара. Мой сосед победно улыбался, а когда я снова вернулась на свое место, сказал: «Вот Вам блестящее подтверждение моих слов! Убедитесь сами: никакой большевистской пропагандой Вы _т_а_к_у_ю_ публику не соблазните, а вот… славянской душой, песней… всем таким _н_е_в_и_н_н_ы_м_ с виду русские и покоряют мир! Поняли теперь мои мысли?»

С полгода тому разговор с моими «друзьями» в Утрехте.

«Америке необходимо для спасения мира в мире найти для России вождя, центр, вокруг которого бы можно было объединить русских сорвать власть. И нельзя считаться со средствами, – задача слишком серьезна!»

Он много кричал о том, что мир должен понять, какая угроза нависла над ним, и снова теми же словами, что и аристократ сыпал о панславизме и т. п. ерунде!

Наконец, я его спросила: «Почему же Европа не поддержала в свое время ни Колчака⁸⁹⁷, ни Врангеля?⁸⁹⁸»

Он выпучил глаза и, знаешь, что ответил?

…«Ольга, я думал, что ты умнее, кому же тогда было выгодно? _Т_о_г_д_а_ было приблизительно то, что теперь: Россия начинала расти и панславизм рано или поздно распространился бы повсюду. _Т_о_г_д_а_ для Европы спасением явилась ваша революция. Для того, чтобы внести равновесие в мире _т_е_п_е_р_ь_ необходима снова революция. Ты пойми, что советская власть уже установившееся правительство, чтобы его свергнуть, надо новую революцию! Надо всю Россию разделить на отдельные части и неустанно следить за тем, чтобы она не укреплялась!»

Он говорил очень много, не стесняясь, цинично-откровенно, я не могу теперь дословно передать всего, но за смысл и некоторые даже дословности отвечаю и даю _м_о_е_ _ч_е_с_т_н_о_е_ слово, что ничего не передергиваю.

К концу разговора я еще только спросила его и его жену, более мягкую, чем сам:

«Ну, отбросьте какое бы там ни было правление, отбросьте даже мысль о какой-то определенной стране, посудите объективно, – разве такой огромной стране нельзя желать хотя бы выхода в море?» – «Правительство тут ни при чем, пойми ты ради Бога, оно мне не мешает, а „объективно“ судить я не могу, т. к. знаю, что речь о России, России, которая нас голыми руками заберет. Пусть там все прекрасно, но я хочу оставаться голландцем, а не становиться русским! Сталин мне более приемлем, как реалист, рационалист, чем всех покоряющий Достоевский! И я тебе правду говорю, что для Европы будет куда хуже после смерти Сталина, если националистические настроения в России не изменятся и курс будет взят еще более в этом направлении». Эти слова точны! Вот ей-Богу!!

Ты пишешь: «Какая стать Голландии порочить прежнюю Россию?» Очень просто: наши здесь излизали Америку и Англию где только могли, готовятся вовсю к «западному блоку»⁸⁹⁹, надо и массы народные подготовить. Не так-то просто, все почти каким-либо путем столкнулись с русским за войну и _в_с_е_ поголовно из них в восторге от русских! Если пасторам (* в Голландии вся жизнь диктуется фактически церквями.) еще кое-как удавалось удерживать восторги своей паствы, запрещая «увлекаться коммунизмом», то остальная-то молодежь прямо заявляла: «чтобы о русских _н_е_ рассказывали пасторы, _м_ы_ сами их знаем и никому не поверим, когда их ругают!» Это приходилось слышать сплошь и рядом. Теперь печать не оспаривает хороших русских черт, не называет их «варварской^[273] бандой», «скотом» и т. д. Они делают тоньше:…«Гостеприимство? – есть, пожалуйста, но вы его не поняли, а вот, пожалуйте, что двести лет назад такая-то известность изволили сказать по этому поводу…»

Здешнее население надо подготовить им к враждебности в отношении России, именно к Народу, тому самому народу, которым все здесь восторгались после войны и убивать который не так бы легко было заставить. Это неслучайно, что трактуется о гостеприимстве и о храбрости, что дескать русские сами-то ни одной войны не выигрывали… Это нарочно, чтобы _о_р_е_о_л_ победителя сорвать, т. е. то самое, что еще так на памяти у всех было. В газетах часто делаются якобы невзначай пинки в бок России. Например, расписывают ужасные картинки выселения немецкого населения из областей, ушедших к Польше⁹⁰⁰, тут же мимоходом замечая, что… «все, мол, эти ужасы потому, что Россия с ее захватнической тенденцией позаботилась о таком наделе». Описывается что-либо, сеющее затруднения, и тотчас же как-нибудь Россию вклеят. А никто не говорит больше о том, как тех же поляков немцы гнали!!.. Сволочи!! Я-то знаю, – у нас знакомые видели и пережили! Но о сем позабыть надо, ибо немцев тоже использовать собираются против России.

Я не понимаю, чему ты удивился в газете… я же тебе еще в Париже про это говорила. Теперь только голландцы стали откровенней, и частные разговоры переползают в печать!

О «советских агентах» смешно и думать, – здесь никогда^[274] не примут ни на какой общественный пост того, кто не только Советам сочувствуют, а хотя бы только Америку робко критикуют! Это – факт! Слежка колоссальная, что не трудно в малюсенькой стране. Ты и представить себе не можешь, как тут «чистят»! Тем более такая газета, как наша («Algemeen Handelsblad») и никаких^[275] «агентов» не подпустит. В Голландии это абсолютно немыслимо. Да и к чему? Советское радио и не подумает обратить внимание на сей лай, – иначе всю программу только этим занять можно, – почти каждый день новое. А в Америке-то чай что делается! Нет, Ваня, это Запад сам по себе и сам для себя действует! Я тебе не все еще из разговоров пишу. Они же прямо, без обиняков говорят, что им надо! Это мы считаем неприличным и потому немыслимым так откровенно завидовать и потом гадить своему ближнему и возводить на него клевету и ложь, а у них – другое мерило! Пойми ты это! Вы все живете в эмиграции, а не в тех странах, на территории коих находитесь. Вы не знаете иностранцев, применяя к ним _с_в_о_и_ мерки. А у них _в_с_е_ другое! Но, да что об этом! Когда-нибудь увидишь! Цолликонский м. б. и знает, но для его фальшивок удобней делать вид, что «заблуждается». Он делает подлость, вводя многое множество добрых людей в соблазн! А таких, как ты он науськивает, прячась за них… Я, мол, тихо сижу, это Шмелев выражает свои мысли, а я паинька по всем швейцарским законам! Цолликонский со множеством людей в контакте, и ему-то многое раньше других открывается. Не может быть, чтобы не видел он американского обмана!! Не может этого быть! Но видимо ему – выгодней пока что не замечать! Я-то очень хорошо знаю, на какие компромиссы шел этот православный философ! Тогда я не удержалась и спросила его, как это он может… Они дали «мудрый» ответ… Т_е_п_е_р_ь_ я _в_с_е_ вижу! Не обманет! А сколько еще слепо за ним идут! Ну, да Бог с ними!

Помнишь, как я писала тебе о Гитлере? То же окажется и со всеми прочими и западными, и заокеанскими, – один черт!!!

Теперь все еще гаже даже оголяется, уж без дипломатических тонкостей, а прямо. Прошу тебя письмо никому не давать, а сам поверь, что из сердца, кровью тебе пишу. И о, если бы тебе открылось! Открылось бы омерзение всего того, что еще машет мантильей, прикрывая уже только на половину свое русофобское существо! У нас в Голландии, где никаких русских организаций нет, говорят откровенно, а в Париже эмигранты все еще уверяют себя самих и скоро м. б. начнут и иностранцев-то уверять, что те, последние, их только и желают спасти, привезя на золотом блюде в «освобожденную» от советов Россию! Да иностранцы-то хохочут над этим! Как хохотал и Гитлер. Но никого не переучишь, и ничему не поверят, не стукнувшись лбом.

Обнимаю тебя, мое солнышко. Оля

Ванюша, я очень волнуюсь о твоем здоровье. Сама эти дни неважно. С деткой ничего не выйдет⁹⁰¹. Да и лучше, быть может… Все так трудно. Пришлось бы мне одной и самой нести всю ответственность как материальную, так и моральную, а какой мой фикс?^[276] Но не в этом даже… У него есть наследственная болезнь. Я не решилась.

214

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

21. III.49

Мой дорогой Ванюшенька,

Не можешь ты себе представить, до чего грустно мне и одиноко без общения с тобой! Отчего молчишь ты? Пишу тебе и плачу. Горько мне… Забыл ты меня или совсем я стала тебе безразлична!? Откликнись же, голубчик! Как ты чувствуешь себя? Я ломаю голову и не могу придумать, что с тобой, а всякие ужасы так и лезут в мысли. Остаешься ты еще некоторое время в Женеве или уже собираешься в Париж? И как там все будет?

М. б. ты рассердился на меня за предпоследнее большое письмо?⁹⁰² Но я так болею тем, что происходит в мире и не могу видеть вещи иначе, чем они мне представляются. В какое несчастное мы живем время!

Если бы мы могли говорить, а не писать, то, уверена, – поняли бы друг друга.

Мне так тягостно и одиноко на душе, что ничего не могу делать. Не могу работать. Да и все последние недели не могла. И это тоже гнетет. И больно, что не с кем поделиться тем, что уже написала. Я спрашивала тебя о рассказе, но ты не ответил мне, хочешь ли его иметь. И вообще мне не с кем поделиться, – ты умолк и отошел от меня… Ах, Ваня, Ваня, почему это? Все это время я плохо себя чувствую, – последние дни жестокая мигрень. И сейчас голова как оловом налитая, а сердце ноет, как в тисках.

Завтра день смерти папы. Какой это всегда грустный и тягостный день. И как жестоко, что он (папа) нас так рано оставил. Как необходим он был мне. Я вся от него, – он понял бы меня наверное во многом. Сколько бы дать мог моей душе. Стегает дождь по стеклу и холодно, стекла отпотели… и мне холодно, хотя сижу у печки. Дрожу мелкой дрожью, и слезы мешают писать. Как мало радостного в жизни. И никому-то в общем живешь ненужной. Как есть – никому. Да, впрочем, это и не ново: «нет такого существа, который был бы незаменим в мире»^[277]. Это уж старая истина.

Но все же пока живешь и дышишь, ждешь какого-то тепла, участия… Какой-то фикции того, что ты кому-то дорога и нужна. Но, оставим и это…

Надо, видимо, прежде всего научиться сковать сердце свое железом, обручами его стянуть, чтобы не рвалось слишком много и не открывалось.

На мирской рынок любви и состраданья нельзя, видимо, слишком много выбрасывать из себя любви, а то «собьешь на нее цену» и получишь за свои алмазы – гроши. Жить скрытным эгоистом должно быть легче, хотя я этого не умею.

Прости меня за минор. Все это последнее не к тебе относится, а так, мысли только.

Мне очень тягостно и грустно. Я жду, что ты отзовешься, Ваня!

Обнимаю тебя.

О.

215

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

[24.III.1949]

Милая моя Оля, вернулся в Paris – 16-го III в изнеможении, после месяца повторившейся болезни. Без помощи доброй души, ходившей за мной, не смог бы выехать, _д_о_т_о_г_о_ ослаб. Для меня, слава Богу, _в_с_е_ было сделано, _у_л_о_ж_е_н_о, – вплоть до посадки в поезд. Здесь, по сей день, лежал (7 дней) влежку. Сегодня – 1-й день встал. В Женеве поговел. Сейчас мне трудно писать. Твое большое письмо было очень хорошо: о хозяйстве, о буре⁹⁰³… Хотел ответить, – не было сил. Все у меня очень сложно, дольше жить в Женеве – не было средств. За год я много работал и 4 месяца болел. Не отдыхал. И потому – болел. Плохо питался, по небрежности: и только благодаря уходу и заботам добрых людей – особенно Волошиной, – она _у_б_и_т_а_ безнадежным положением единственного сына (tuberculose, 42 года), и, в своем горе, ходила за мной, больным, и выходила, – я мог чуть оправиться и вернуться к себе. Всего не напишешь, что было со мной. И все же – я _н_е_ покладал рук. Понимаю твое отчаяние – лишиться церкви. В Женеве самое дорогое – храм и настоятель. Жаль было покидать. Мно-го чудесного испытал. Поездка была во многом мне полезна. Господь с тобой. Напишу – как только буду крепче. Твой В. Я не забыл тебя.

216

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

5. VII.49 Geneve

Милая Олюша, «Слово о Пушкине»⁹⁰⁴ прошло отлично, зал был полон донельзя. Приехал я сюда 28.VI к вечеру, жил в Hôtel Mirabeau со всеми удобствами. Конечно, замотался с приглашениями и, сколь мог убегал в обширный парк на берегу озера, где и передыхал от разговоров. Завтра с вечерним – 22–30 возвращаюсь в Париж. У-стал. Сегодня выслал иллюстрированную сказку «Любаву»⁹⁰⁵, – самой художницы не мог отыскать, где-то она на отдыхе, в магазине не нашел ничего ее, а ген. Дмитрий Иванович Ознобишин охотно уступил мне свой «авторский» экземпляр, как увидишь. Может быть что и порадует тебя. Здесь немыслимо отдыхать, надо куда-нибудь в глушь забиться, а то растратишься. Единственный отдых был – урвешь 1–1 1/2 [часа] – на озере, в одиночестве. А уехать одному, – несвычно, мало знаю страну, да ведь везде отельная жизнь. Напиши, когда думаешь быть в Париже. Там – пекло, а здесь все же с озера освежает и дня три дула «биза», (норд-ост?) Ну, м. б. до скорой встречи. От чтения в Bern’e – отказался. Иван Великолепный все, будто бы, болен, в Женеву не поехал и отписался мне⁹⁰⁶ – почему? – на Париж..? Будь здорова. В.

217

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

9. VII.49

Дорогой мой Ванюша, спасибо за открытку и чудную книгу, которую я тоже сегодня получила.

Я рада, что ты опять дома. И очень счастлива, что Пушкинский день прошел так хорошо! Что ты читал? Ты так скупо мне о себе пишешь.

У нас все это время было очень напряженно: дело в том, что Сережино начинание, о котором он никому даже и не говорил, подходило к своему завершению. Он за 15 месяцев окончил голландскую Высшую техническую школу в Дельфте⁹⁰⁷ по специальности водостроение – этой типичной голландской науке. Не слушал лекций и не посещал школы, только по книгам и одолженным диктатам^[278] он за эти 16 месяцев сделал то, что по словам профессоров не каждый голландец мог сделать. Позавчера был последний экзамен (ирригация Индии), а вчера он получил диплом со всей помпой, представ перед коллегией 25 профессоров, выслушав речь декана, обращенную к нему единолично. Сам он (измотанный до отказа) в визитке и полном параде держал тоже речь. Даже педели^[279] школы всякий раз увидя его, восторгались и удивлялись, как это он экстерном может учиться и сдавать зачеты без единого провала. Теперь он инженер-путеец берлинского Шарлоттенбурга⁹⁰⁸ и водный инженер Дельфта. Дельфт славится «просеиванием» учащихся. Нечего и говорить, какая у нас радость! А до этого мы за него перемучились. Сам он под конец совсем не верил, что пройдет из-за усталости. Его берлинское ученье только в маленькой части облегчило ему, т. к. Дельфт – особая специальность. Все эти годы С. ничего не зарабатывал и потому так безумно торопился, сократив 6 лет за 16 мес. Ему профессора пошли только в том навстречу, что зачли Шарлоттенбург для кандидатских экзаменов. Теперь он хочет заняться у нас легкой физической работой и уже сегодня обкашивает траву в саду и парке. А на рояле в столовой в трубочках лежат его оба диплома, – а сколько всего за ними! Сколько трудов, лишений, нервов! Ну, Слава Богу!!!! Когда поеду я на отдых – ничего точно не знаю. Девизы обещали в августе, но подтверждения я еще не получила. В нашем хозяйстве сейчас тоже «нерва» – из 30 кандидатов на пост садовника-управляющего надо выбрать лучшего. Все они являются, проводят целый день, их надо кормить и т. д. Кроме того, только что прошел сенокос: каждый день ужин для 4–6 рабочих. Заботы эти на моих плечах. Да у прислугиной матери еще родилась 9-ая девочка, и моя Вилли помогала 9 дней дома. На все разрывались тут я да мама.

Ягоды поспели, надо заделывать их в банки на целый год. И рвется душа к своей работе, а еще больше оттого, что никак не засядешь за эту работу. Я не пойму, как мне из этого выпутаться. Роман я начала все же⁹⁰⁹. Порой горячо, порой, беря себя в руки (и это плохо). Скоро начнется главное.

Ты обязательно должен просить сюда визу. На пути из Франции я возьму тебя с собой. Осень тут дивная, чаще лучше лета. Теперь у нас холодище. Дней через 10–15 твой костюм будет готов⁹¹⁰. К Сереже собирается товарищ из Парижа, некто Шитов⁹¹¹, ему-то я и хочу поручить передать тебе костюм. Сама не решусь везти новую мужскую вещь. Жаль, что ты не дал No конфекции⁹¹², – им не достает все же некоторых данных: например, – длина от шеи до талии и т. п. И это смерить может только специалист. Но обещали сделать. Это первоклассный салон. Ты все же возьми себя в руки и сходи в консульство! Здесь ты вполне отдохнешь в тишине и уходе. Работать можешь в моей хатке, – кстати, ее недавно сфотографировали для газеты, как одно из самых красивых мест в Woerden’e. Посылаю^912а. И м. б. тебя заманю?!

«Любава» мне не знакома в русском тексте.

Иллюстрации очень хороши по технике, – но мне мешает их схожесть с Билибиным. Я очень люблю Билибина, но именно его, особенность эту его письма. Когда же является еще подражание Билибину, то это уже другое, в смысле оценки оригинальности автора. Я понимаю, что для иллюстрации сказки соблазнительна манера Б[илибина], но все же не плагиат ли это в какой-то мере? Орнамент ее – местами копия Билибина. Или она считает, что это неотъемлемое русской сказки? «Баба-яга» слишком цветуща и красива. По-моему у Яги острый подбородок вперед, нос – крючком, седые космы, «костяная нога», а тут в лапотках дебелая баба. И избушка уж очень хорошо и крепко слажена, и нет таинственности вокруг, а скорее «уютное» местечко. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей… избушка там на курьих ножках стоит без окон и дверей…»⁹¹³ Этот неповторимый пролог дал навсегда и увековечил нам представление о «Бабе-Яге» и всем том, что ее окружает. И у меня лично никаких иных представлений нет и быть не может. Красивость этой «Любавы» – мешает моему представлению по Пушкину, и я даже не хочу смотреть. Но краски очень хороши! Интересны и технические приемы… орнаментика. Кое-чему в этой области можно и должно поучиться. И я тебя очень благодарю! Я же, при всей своей «взятости» Билибиным, напрягаю все силы к тому, чтобы не впасть в подражание ему. Этим летом я мало рисовала, – только с дюжину эскизов сорной травы: крапива, глухая крапива, кукушкин цвет, какие-то безымянные былинки. Мне советовали их выпустить серией для календаря как «Золушки природы». Целью было – показать незамечаемую и попираемую их красоту. Некоторые из них равны орхидеям. Только надо увидеть и показать другим. Мыслей и порывов у меня много – только времени нету. Роман мой горит раной в душе. Все чего-то другого хочется, – лучшего. Полней, звучней, ярче, так чтобы резало и заставляло «резаться» и казниться. Ну, кончаю. Будь здоров, ангел. Обнимаю. О.

218

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

13. VII.49 Париж

Дорогая моя Олечка, – дней 5, как вернулся из Женевы, где провел дней десять, с 22.VI. Последние дни там проводил, уединясь и отдыхая, в Parc du Lac, в этой «Perle»^[280] Женевы, где раньше не бывал. Сидел за столиком ресторана на высокой площадке, пил холодный «grape-fruit»^[281] – знаешь, напиток из желтых полу-апельсинов, и дышал раздольем озера Леман… Какие сосны, дубы, липы!.. и как чудесно играли белочки, рядом. Это место показала мне, лечившая меня зимой так заботливо, докторша Флорен, полушвейцарка-полурусская, свозила меня туда, урвав часа два от работы. Жил гостем у Д. И. Ознобишина, в Hôtel Mirabeau, и для меня подавали режимное, – чудную рыбу и вареную курочку, и все такое, доступное. Было оказано много внимания. Но вот что случилось. Я забыл в Париже свое «Слово о Пушкине»!.. – сунув в портфель совсем другое. Поздно было затребовать: через день – выступление. Ну, 1/2 дня 29-го июня набросал, как сумел, 1-ю ч. «Слова»… плюнул… – «а, сойдет, „предмет“-то в руках». 2-ю ч. – пробеседовал, и вышло интимно и захватно, а – главную часть – много стихотворений Пушкина – в памяти… Никогда еще такого не бывало. Можно судить, до чего рассеян. Конечно, многое опустил, очень, порой, важного, _м_о_е_г_о, продумал за ско-лько лет! От приглашения в Bern и Цюрих отказался, – устал, и надо – уж срочно! – написать большую статью о Достоевском для цюрихского издательства: ответственная работа, – хочу и попытаюсь сделать! – дать [изображение] Достоевского в моем истолковании… Редакция предоставила мне свободу выбрать размер статьи (к новому изданию по-немецки «Идиота»), после очень большого успеха моего «нахворт»^[282] о Чехове – через 3–4 мес. все издание Чехова было исчерпано! Критика (вся, более 60 журналов!) признала единодушно, что такого Чехова мы не знали, автор статьи совсем по-новому осветил его…

Ну, так вот: я Достоевского попытаюсь тоже «осветить» – для западных идиотов. А заодно и… Россию, ее _м_и_р, ее душу! ее… исключительность. Все сделано… в голове, – надо выложить, как наличность. Да надо и заработать. Так что я дней 12–14 прикую себя. «Кончил дело – гуляй смело». А меня еще тянет в Пиренеи, вспомнить Capbreton… отдохнуть. Волошина уже недели 3 у сына… на днях едет туда опять. Я… не знаю, когда смогу. Там чудесный сентябрь. И часть октября. Жизнь, пишут, недорогая, масса рыбы (знаю, прекрасной) и птицы (вдвое дешевле Парижа).

Довольно о себе. Успех Сережи меня вознес! Это и _н_а_ш_ успех, _р_у_с_с_к_и_й_ успех..! А это всегда возносит. Браво. Молодчина! Обнимаю. Поздравляю всю троицу, вкупе. Будет ему триумф! Сладкого отдыха! _З_н_а_ю, что такое – _э_т_о, очень хорошо знаю. Аттестат зрелости я взял в самую злую пору строгостей, – какое-то чудо случилось, я _д_р_у_г_и_м_ тогда занимался: любовью, юной. Тоже и с выпускными экзаменами в университете: диплом 1-й степени, при моем почти полном непосещении университета – а товар лицом показал, да еще при каком «оке» из Питера, председатель испытательной комиссии… заслуженный проф. Таганцев⁹¹⁴, действительный тайный советник – знаток-слава уголовного права! И он сам меня до-прашивал, а я еще с ним… поспорил, дав _с_в_о_ю_ теорию-формулу _к_р_а_ж_и! Ждали грома, а… – был шелест нежного ветерка: «а-тли-чно! А теперь, г-н _б_ы_в_ш_и_й_ студент, сейчас же берите лихача и… в Сокольники!., вы зелены, как ярь-медянка!» Так что – знаю, что одолел Сережа. Это, для экстернов, да еще за 16 мес. вместо 6 лет – да еще на чужом языке… – чу-до! Поцелуй его, и целуй все до… обморока и слез! Браво, Россия! «Шествуй, на славу нам!»⁹¹⁵ Это же ответ (да, да!) на помои и пакости подлой европейской печати (и не только – европейской). Это – и мой праздник.

Вода и «хижина тети Оли» – отличны, и заставляют думать о… что в воде. Есть ли там что-нибудь для рыбоуда?.. Мечтаю половить в Nive, около Байоны. Не разумею, когда смог бы очутиться в Woerden’e..? Если бы найти там – кусочки _р_о_д_н_о_г_о! в природе. Ну, до 25–28.VII проваландаюсь над изображением Достоевского. (Жизнь, творчество и русская литература, ее особливость). О, сколько хотелось бы сказать. Дам страниц 45–50, (Чехов – только 22 страницы). Да и сего мало!.. – но надо сказать многое и важное – в малом объеме! Значит, _ч_и-с_т_к_а! И заманно, и жутковато: за Россию буду говорить, и говорить – автори-тет-но, насыпая западным дуракам и подлецам. Швейцария – страна зело робкая, а посему надо _у_м_е_т_ь_ подать. Робкая (в смысле оглядки на некоего, сидящего в Bern’e⁹¹⁶). Иначе редакция издательства не рискнет. Значит, вдвойне трудно.

Вот ты и именинница, на-днях, – как и _п_о_б_е_д_и_т_е_л_ь? да?! Ну, сперва его: за ангела и за победу над… дьяволом!.. Ибо дьявол всячески старался напакостить, а мамина-то молитва и твоя (уверен!) – вознесли над погаными кознями и завистями. И-так: бо-олыпого плавания «болотному инженеру». Так, бывало, прозывали в России межевиков. Но тут – посерьезней: это для мира – уникумы! И спрос на таких из США… да и совсюду, где нет воды, и где ее слишком. Огромнейшая область! и – какое же сочетание: путейский и – водяной.

Значит: греби и с земли, и с воды, и даже – из-под-воды!

Светло и свято ликую. А ты все это состязание отменно изобразила! Быть бы тебе – и адвокатом, и прокурором!!! Что же до твоих больших 2-х последних писем⁹¹⁷ – о девушке, о конюшем, о тревожной ночи, о… – я все вижу. Эти письма сверх-отличны. Насыщены – и сами по себе, _с_в_о_и. И потому могут служить – для _в_с_е_х.

Жаль, что, при спешке, не мог достать еще книжку иллюстрированную Валей… До… (чертова фамилия, не вспомню). Надо от нее выписать, из Фрибурга. Да она куда-то укатила, – по словам генерала Ознобишина – «шалая бабенка». Да, конечно, влияние Билибина… но если бы ты _з_н_а_л_а_ все ее работы, – особенно _б_е_р_у_т_ краски! Необычные комбинации. По ее словам, она уже отплевывается от влияния Билибина. Недостатков масса… Баба-Яга – ты права – ни-ку-да! Это нянька ряженая, пужать ребят, а те не боятся. Ты права: ни духа – _т_а_й_н_ы, глуши, таинственности, что манит в сказке. Ее (художницу) надо обламывать. Жаль, я не видал ее: сказал бы правду, кстати, – она и ее семья – мои читатели.

М. б. не смогу написать тебе ко Дню ангела.

Целую, благословляю-крещу на подвиги. Не отступай. Ты можешь удивительно писать художественную прозу!..

Пишешь и в красках очень талантливо, но, думаю, словесное мастерство (без думы о нем) тебе очень близко и достижимо в совершенстве. Только… помни, главное: никогда не надо думать, что пишешь для печати: для себя, для внутреннего твоего преизбытка (и разрядки!) пишешь. И не загадывай никогда никакой темы: лишь чу-уть ощути в себе нечто – и не вдумывайся: само выльется, да так, что и не ожидаешь. Ве-рно говорю. Ну-дить себя сверх сил не надо, но и отлынивать – тоже не надо. Знаю, как в твоих условиях все сие трудно. Но надо уметь хотеть. Что Сережа и показал так блестяще.

Нежно целую мою дорогую ангела-именинницу. Да будут дни твои светлы и мудры, как твои глаза и сердце.

А я здорово-таки устал. Написал Ю[лии] А[лександровне] письмо: отныне не позволю перешагнуть порог ее сумасшедшему и вымогателю. За ним надо следить в-оба. Если она упустит его, и он заявится, не впущу, а будет шуметь – придется позвать полицию. Он систематически крадет у меня _в_с_е: книги, марки, серебро, чай (особенно!), требует денег на билет в St-Remy – все ложь! Взял привычку: как Ю[лия] А[лександровна] навестит меня, чтобы прибрать квартиру и уйдет, он, через 1/2 ч. заявляется. Говорю – «ушла»… «Ну, я устал, дайте, чаю… дайте при-па-сов (все у Юли есть, а чаю ему не дают, т. к. с чаю он бушует), дайте на билет, на хлеб…» Зна-ет, что я не выношу его присутствия, на этом играет: «все, мол, даст, только бы меня спровадить».

Я раза 3–4 давал, – но, поняв, считает меня за дурака, что он крадет _в_с_е, до дорогих мне вещей… я, наконец, на днях написал решительное письмо Ю[лии] А[лександровне] – «помни, вызову полицию… а с тобой, его всегда старающейся извинить… – порву окончательно всякие отношения». Буквально, _в_ы_ж_и_в_а_ю_т_ из Парижа. До того мешают работе, что прихожу в отчаяние. Верно чувствовала Оля: _н_е_ _в_ы_н_о_с_и_л_а_ его, – он – полусумасшедший вымогатель, шантажист. И как, когда он был сравнительно здоров, могли складываться у него хорошие стихи!?… Нет, он грязен, гадок, это чудовище…

Нет, развяжусь с ними, даже если придется бросить Париж. Кажется, и ее скоро возненавижу. Нельзя быть (делать себя!) такой слепой, прикрывая и извиняя животное. Все в доме были в панике, когда они без меня жили в моей квартире. В St-Remy – тоже. Раз его уже избили, и он по-приутих… Полиции он боится. Если его начнут _б_р_а_т_ь, он будет отбиваться, и его будут бить. Ю[лия] А[лександровна] очень ловка: она умеет как-то его высвобождать. Дождется, что он натворит непоправимое. А сколько он делал и добывал, злоупотребляя моим именем! Дознавал – выкрадывал адреса (я уехал в дек. 47 г. – в спешке и многое не убрал, – только твои письма упрятал сокровенно!) и писал всюду, выпрашивая, говоря, что я «их поставил своим отъездом в критическое положение!»

Теперь я ни-чего для них не сделаю. Все посылки, которые шли мне в мое отсутствие, получали они. И – деньги даже… Словом Ю[лия] А[лександровна] – сама, правда, мученица, – меня доездила с этим шантажистом. А сдать его в сумасшедший дом не решается!.. Но она должна, вынуждена по каким-то своим делам оставлять его одного на даче, а он… занимается бросаньем денег на билеты в Париж и обратно, да еще вымогает… Ну, думаю, после моего письма (сил не было терпеть!) она обидится, и на время оставит меня в покое. Мне не мила стала и моя квартира – и я, наконец, вырешу, что мне делать. Теперь я совсем один. Но это лучше: с голода не помру, допишу о Достоевском и – куда-то уеду. Мария Тарасовна Волошина мучается моим положением, но она сама – с разрывающимся сердцем: сын безнадежен.

Ну, прости, коснулся и болей… Будь здорова, дорогая. Твой верный Ваня

219

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

26. IX.49

Дорогой мой дорогулечка-дружочек, только сейчас смогла сесть за письмо⁹¹⁸. Как Вы себя чувствуете?⁹¹⁹ Все время думаю о Вас. Ради Бога черкните, или попросите кого-нибудь дать мне весточку о Вашем здоровье. Благодарю Вас за радость, которую Вы доставили мне своим согласием пробыть со мной в Esbly. Я так много получила от Вас духовной поддержки и нового подъема к работе. Ваши обе статьи живут в моей душе светом. Чудесно «Приволье»⁹²⁰. Я много думаю о Вашем творчестве. О, если бы, хоть чуточку иметь от Вашего… Но это дерзостно, и я не смею так говорить.