Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 61 страниц)

Плодовый сад, кстати, еще стоит, но думают, что пропадет к весне. Розы стояли гораздо короче под водой и не так глубоко, как сад. Там доходило до 2-х метров. Но это все ничего по сравнению с тем, что немцы с людьми сделали. Этого нельзя забыть.

20. VIII.45 Но этого и не рассказать, все новые открытия. Весь народ целиком сгнил, когда дети по 8–9 лет, жаждая крови, аплодируют отцам при убивании младенцев. А это факты. Жить жутко стало. После атомной бомбы мне прямо страшно. Пожалуй, люди сами себя взорвать готовы. Не к концу ли все идет? И не чувствуешь, как-то истинно-христианского духа нигде. А ведь запад-то думает, что они, культурные люди, слишком высоки для «таких примитивных» истин, что дает им Евангелие. Выдумывают свои религии и… угождают в сумасшедший дом. Сейчас взволнована очень, только что изложила своей золовке всю правду, т. к. терпение у нас лопнуло. Не здоровым же людям в угоду ей делаться психопатами. Я устала. Пишу даже гадко.

Ванечек, очень бы хотела тебе написать обстоятельное письмо, но так меня истрепали тут. Завтра (сегодня уже 20-ое) едем, кажется. Погода тоже скверная, дождь и ветер. Надеюсь, что удастся устроиться с автомобилем Толенов, которые тоже уезжают.

Фася опять больна. Вот за эти дни 3 припадка. Я чувствую себя физически хорошо, но вся эта «каша» надоела.

Выдрать бы надо было, кого следует, а не носиться с ними. Между прочим я ошиблась о «вредном» влиянии, т. к. вчера убедилась, что та дама, куда моя золовка пропадает дни и ночи, оставляя дом и мужа на произвол судьбы, той тоже уже надоела. Вчера я туда ходила и массу всего узнала. А ее муж, с отчаяния, что его жена меня там застанет (ибо она, вернувшись из города, тотчас туда хотела ехать), брякнул ей, что я там. А мы хотели секретно, т. к. ее только хитростью еще можно спасти. Я задержалась слишком долго. Иду к дому, а они оба навстречу. Я сказала, что заснула в лесу и потому запоздала к обеду, а Юрий мне прямо: «но ты же у m-me N. была». Я отрицала, т. к. мы с той условились для сохранения авторитета и доверия не делать для ее сознания «комплота»^[142], иначе ее не увезти. A Elisabeth пошла сама к даме. Придя домой, она стала провоцировать меня на сознание, что я была, но к счастью я все же отрицала. Эти «допросы» были несколько раз на разные манеры, наконец, она мне созналась, что и ее приятельница тоже отрицает, но все же ей подозрительно. Я объяснила это тем, что ее муж не расслышал, когда я на ходу и в ветре ему крикнула, что иду в лес, в сторону m-me N. Мне это стоило много напряжения, т. к. от этого многое зависело бы, и Elisabeth уже мужу сказала, что ей это вмешательство претит. Ну, прости, что занимаю всем этим.

Хотелось бы взять «Пути Небесные» и уйти из этой карамазовщины. Ванюша, что же ты мне ничего не скажешь, как дальше развернулась жизнь Дариньки и что будет? Я не спрашивала нарочно, ожидая, что сам скажешь. Горю узнать. Напиши. Твои письма я уже вынула из сейфа, – они совершенно сохранны. Как я рада, что Иван Александрович о тебе заботился. И как же досадно, что его боли вернулись. М. б. ты и прав, что ревматического свойства. Как поживает Dr. Серов, Меркулов, Елизавета Семеновна и т. д. Ты ничего не написал. За эти сумасшедшие дни я все же еще одну картинку нарисовала. Но вереск плохо цветет в этом году. Обнимаю тебя, мой хороший. Пиши же мне о «Путях Небесных». Ты знаешь, как я их люблю и как они мне близки. Твоя Оля

[На полях: ] 23.VIII Только сегодня удосужилась достать конверт и марку уже дома, т. к. у золовки был полный сумасшедший дом. Целую. Оля

96

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

25. VIII.45

Дорогая Олюша, друг мой далекий, незримый… все жду твоего письма, ответов на мои вопросы, – как живешь, здоровье, чем занята, как душа принимает «вселенское»?.. Все ли письма дошли? Вот, мои: на Смирнова, 12 июня – письмо и открытка; 26, июня – письмо; 10, июля – ко Дню ангела⁴³³; 27, июля французская открытка когда лежал, от сердечной слабости; и – 2–3 авг. – письмо. От тебя: 12, июня, из Антверпена; разумею числа получения, – открытое, 23, июня; 26, июня – письмо; 31, июля письмо и 14, августа немецкая открытка⁴³⁴. Я понимаю, как ты задавлена и разбитым хозяйством, и недомоганиями, – итог _в_с_е_г_о! – м. б. и оглушена свершающимся. Может быть все же найдешь силы ответить мне. Удалось ли спасти мои книги – твои! – письма… Как будто письма целы, писала ты… По себе знаю, как трудно овладеть собой, – столько испытаний сверх сил человеческих! У нас не было затопления, но остальное – _в_с_е_ было, много и лишений… да в моем-то полном одиночестве! Не смею роптать: был под незримым, но чуемым Покровом, да и добрые люди не совсем забывали… порой – отягощали даже. Зимой долго болел, тяжелым бронхитом, безвыходно 3 мес. – вот это было трудно. Обо всем нет воли и сил писать. Бывали миги – и полосы – безысходности… Нашел себя в работе над «Путями Небесными», и дивлюсь, как мог закончить хотя бы 2-ю книгу! Отброшу все газеты – а читал и заграничные, – тогда только, разве, смогу отдаться работе над 3-ьей. «Внутренняя» работа, конечно, продолжалась, но столько _в_с_е_г_о_ ранило ее!.. Видишь… потому ранило, что смотришь на _в_с_е_ не с временной точки, а в _о_б_щ_е_м_ и как бы – в надземном _п_л_а_н_е. Ведь никогда в нашей жизни не раскрывалась так _в_и_д_и_м_о_ Книга Судеб⁴³⁵. По крайней мере, – для меня… И то, что _в_и_ж_у – лишь укрепляет основное моей последней работы – «Путей Небесных». До… осязаемости. И последнее «явление» – «атомное» – потрясает и подавляет, и… возносит! (но не «открытие», а – другое!) Как-будто, вот «на глазах» произошло… _в_т_о_р_и_ч_н_о_е… «грехопадение»! От века Хаос был скован, и были даны условия – _б_ы_т_ь. Ныне… Но о сем надо бы писать томы, говорить днями-ночами, чтобы _в_с_е_ сказать. Завоевание науки? Да. Но и… невольный – или _в_о_л_ь_н_ы_й? – срыв… в неизвестное. Газетчики, конечно, пустомелят, они духовно-бездарны… и городят груды несуразностей. Дело не в «использовании» беспредельных сил «для жизни»… надо хоть немного понимать в последнем слове науки, чтобы не болтать чуши. Конечно, ни-когда на раскованном Хаосе ни поедешь, ни для обихода его не приспособишь. Даны для сего иные силы, и будут найдены еще и еще, но не «хаотические». Силы Хаоса годны лишь для разрушения и утоления темного в человеке, и тут ничего нет похожего на утоление «духовной жажды». Назначение, от века, – раскрывание духовных атомов в человеке и освобождение творческих сил их. Указание-намек дан: «если имеешь веру с зерно горчичное…»⁴³⁶ и т. д. Вот. И возможность сего подтверждена: «будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен есть»⁴³⁷. О темных, «скованных» силах люди высоко-духовные знали давно-давно, куда раньше всех «атомистов». Много сего найдешь в Евангелии и творениях св. отец. Наш Феофан-Затворник, (человек глубоко образованный и большого ума)⁴³⁸ больше чуть ли не столетия тому, писал: «в одном когте беса такая безмерная сила, что, если бы было ему дозволено, он одним чирканьем когтя мог бы испепелить весь мир»⁴³⁹. Но ему это _н_е_ дозволено. Не дано сего и людям науки, если их планы выходят за предел Науки – Наука – милость Всевышнего человеку! – и за пределы душевной выносливости _ч_е_л_о_в_е_к_а – и во вред _Ж_и_з_н_и! Такие опыты могут, конечно, сделать много вреда, – вот что _в_н_е_ _ж_и_з_н_и-то производятся, – но, конечно, земные «прометеи» планеты не погубят до назначенного ей в удел. Ведь элементы, доступные для современных прометеев, даны в ограниченном количестве и пространстве, и могут, вследствие своей крайней неустойчивости, освобождать лишь ча-стич-ки скованного Хаоса и вредить жизни лишь частично. И, кажется, сами прометеи станут жертвами своей неосмотрительности скорей, чем «похитят с неба _о_г_о_н_ь». И все же, это – для меня-то – «попытка вторичного _г_р_е_х_о_п_а_д_е_н_и_я – искушения» – морально тяжка, особенно в связи со всеми ужасами войны и, особенно, в связи с тем, что открылось нашим глазам и сердцам в бесовских деяниях насильников в захваченных ими странах, – во Франции, Голландии… – неохватный душою бесовский в человеке инстинкт разрушения, злобы и истязаний. Что особенно горестно, – не улавливаешь в органах печати даже попыток посмотреть на _в_с_е_ – с нравственной высоты, от _о_б_щ_е_г_о, от «основ Бытия». Все – блуждание по мелководью, оглядыванье со своей крыши, а не с _в_ы_с_о_т_ы… Растерянность, запуганность, – оскудение?.. Ведь в бытии-то нашем не только политика-экономика, этим хлебом не будет _ж_и_в_ _ч_е_л_о_в_е_к! И вот, _ж_и_з_н_и – то и не вижу, а так, – мельканье. Причина – одна из нескольких – духовная бездарность – это как бы органический порок XX века! – и отсутствие посему… _в_о_о_б_р_а_ж_е_н_и_я. При возможностях ныне покрывать в полете все горизонты, стали мелки-близки и горизонты Мысли и тонких чувствований. Это плата человечества – расплата? – за гипертрофию прикладных наук, техники всяческой и, вообще, «мяса» в человеке. Что ж, логично и справедливо: «сама себя раба бьет… коли _н_е_ _ч_и_с_т_о_ жнет». Но оставим это, – это не для письма.

Увы, «коли сюис» пока не разрешены для Голландии, писали мне из Цюриха, а я так мечтал – хоть маленьким чем тебя обласкать. «Душистый горошек» все ждет, сколько лет – тебя овеять.

Ответь мне на все вопросы, что писал раньше тебе. Где же ты жила во время наводнения? Как питаешься, чего не хватает? Как «отходят» растения, деревья? Не могла же речная вода, – а в Схалквейке ведь затопили речной? – так повредить. Ну, картошка погнила, ясно, но малина должна оправиться, как и яблонный сад. Напиши мне, как идет твой день, какая твоя работа-забота, и целы ли многие твои знакомые и приятели-цы?.. Меня все интересует, что тебя затрагивает. Главное – здоровье твое как, и осушают ли – техника это успешно может – дом. Тем более, что лето было сухое. Лето… ушло, и не видал!

Ты так скупа на письма! Или – _р_а_с_п_а_д_ душевный и тебя коснулся, и уже не парИт душа? Нет, ты не из таких. Что же… истомлена? Да, конечно. Да_ _с_о_х_р_а_н_и_т_ тебя Господь, ты Его Волю исполняешь, – и Пречистая. Крещу тебя, родная моя. Ваня

97

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

5/6.IX.45

Твое письмо, дорогая Олюша, – 18 авг., с припиской от 23, – опечалило меня, за тебя. Я не знаю людей, о ком ты пишешь, и их «семейная история», так тебя захватившая «трагичностью», для меня невнятна, особенно в наши дни общечеловеческой трагичности, м. б. даже и безысходности. Большинство жизненных явлений меряется мерою относительною, и, конечно, после _в_с_е_г_о, нами испытанного, нами познанного, частный случай семейного недоразумения, м. б. и трагичный для самих виновников его, для дальнего, как я, меряется лишь тревогой за непосильное бремя, тобою принятое. В семейных драмах третьему лицу, хотя бы и тебе, с широким сердцем, трудно и бесплодно погашать огонь, сжигающий семейную ткань-основу: из твоих усилий, кроме тревог и неприятностей для тебя, ничего не выйдет, а если что и выйдет, так – непрочно. Тем более, что тут и нечто от душевного недуга. Да, притом, ты так неясно, так – даже – темно сообщаешь, что я ничего ровно трагического не ощутил, и причины развала семьи мне совершенно неведомы… Да ты и сама признаешься, что – «пишу даже гадко», – так все это, после _в_с_е_г_о_ страшного, действует на тебя.

Я, в тупом каком-то унынии, смотрю на «человеческое действо». Для меня так ясно, что на «экзамене провалились…» – _в_с_е! И продолжают прежнюю канитель «провалов», не прозрев даже и ныне, когда так ясно даны «знаки и знамения»! Ходить по кладбищу и – лелеять _ж_и_з_н_ь! а в душе встает пушкинское 13-строчное… _о_т_ч_а_я_н_и_е: «Свободы сеятель пустынный, – Я вышел рано, до звезды…»⁴⁴⁰ Дочего ж был у-мен! это 25-летний-то!..

Вот почему отпадает для меня – во мне! – все случайное, текущее, незначительное, и не пишу тебе о лицах, близких, и – так-себе. Ну, раз хочешь знать… Елизавета Семеновна тяжко болела воспалением легких, месяца 3, и едва выжила, с помощью Божией, конечно; в частности, благодаря применению пенициллина и проч. – свыше 500 всяких впрыскиваний! Теперь отдыхает в Фонтенбло. Меркулов – все тот же добрый человек… побывавший… очевидно, в виду связанности с «Дарю»⁴⁴¹, как помощник старосты, и, вообще, с церковным… на рауте в по-со-льстве… хотя, конечно, мог бы и не побывать, как поступили два профессора Богословского института – Карташев и Зеньковский⁴⁴² (принявший священство), _т_о_ж_е_ получивший пригласительные карточки от «амбассадов»^[143] на собрание в честь прилетевшего – на самолете – из Москвы митрополита Николая⁴⁴³. Остальное, пока, слава Богу, бытийственно-благополучно. Доктор на отдыхе, не видал его больше месяца. Болел он той осенью, довольно серьезно. _Т_а_м, сколько могу судить, _н_и_ч_е_г_о_ не пременилось… к лучшему. Компрэнэ-ву?^[144] Словом – «действие продолжается». Дорогой наш профессор, умница, – все на той же твердой позиции. Не буду углубляться и бередить…

Хорошо, что хоть ты могла немного отдыхать, – пишешь – «и наслаждалась очень», – в прошлом году с 18 авг., перед тяжкими испытаниями. А у нас с этого самого дня-то и _н_а_ч_а_л_о_с_ь: мучительное и опасное освобождение от «захватчиков»… много пережито, мно-го… – не хочу ворошить. Конечно, было _ч_у_д_о. Париж висел на волоске, все главное в нем было минировано немцами, но приказанный Сатаной «апофеоз» не свершился _ч_у_д_о_м. Для «смотрящих в глубину» это ясно, до осязаемости. Ничего удивительного, что дети «аплодировали» убийствам, – немецкие дети, как ты пишешь. Такова была система воспитания, да еще народа, удивительно узкого, привыкшего к «пунктам», «шорам» и проч. Удивительно, дочего разболтана душа у другого, дорогого нам народа… душа с _г_л_у_б_и_н_а_м_и..! Невесело, дорогая моя Олюша… – и верь мне: ох, _н_е_в_е_с_е_л_о! И вот, валится из рук работа…

Почему не написал тебе о продолжении «Путей Небесных»? Трудно передать содержание. Довольно сказать, что 2-ая книга романа, размером больше на 100 почти (если в печати) страниц – 1-ой, захватывает лишь 5 недель жизни моих лиц! Все – _в_н_у_т_р_и: формировка Дариньки и ее _с_и_л_а. Ответь, цела ли копия первых 200 страниц романа? и – точно! – какие последние страницы получила? Как только будет разрешено посылать заказом печатное, я тебе вышлю: я делал копию. Последняя глава этой книги – «Пути в небе», – картина падения астероидов – 30 июля ст. ст., так называется «поток (ливень) „персеидов“», – кажется глазу, что он истекает из созвездия Персея. Пришлось почитать астрономию. Вот, неизвестные тебе главы: XVI – Свет из тьмы. XVII – Побеждающая. XVIII – Постижение. XIX – Признание. XX – Радости и соблазны. XXI – Испытание рассудком. XXII – Неосторожность. XXIII – Открытия. XXIV – Светлое новоселье. XXV – Чудесный образ. XXVI – «Благословляю вас, леса…» и XXVII – Пути в небе. Эти главы занимают со 193 по 294 страницу рукописи, что соответствует приблизительно 400 с чем-то печатным страницам, как в 1-м томе.

М. б. эта вторая книга романа – труднейшая: надо было образно дать, как формировалась Даринька душевно-духовно, откуда в ней ее _с_и_л_а, ее обаяние, что влечет к ней и влияет на окружающих. Все это в связи с «событиями», ибо в этих страницах мно-го событий, большей частью _в_н_у_т_р_е_н_н_и_х. М. б. читателям, – и неглубоким, – не будет «ску-шно». Надо было показать, что творилось с «чувством» Виктора Алексеевича, как он _в_н_е_д_р_я_л_с_я_ в Даринькин «мир». Тут уже оба они «скреплены» на-крепко. Не могу судить, удалось ли мне все это. Доктор говорит – но на его суждения я не могу полагаться, ибо он, порой, – странно-ограничен, – «о, это еще глубже 1-ой части!» Надежней куда суждение умной Юли: она – в восторге… но тут надо считаться с пиететом к «дяде-Ване». А я, повторю, не судья себе. Да и писалось-то… в ка-ких условиях! Как бы – _с_т_р_а_д_а. Кузюмов странно-нежданно преломился! Предстоит теперь эпизодическое явление Вагаева… проходит «как тень». Многое в романе преломилось… Теперь надо бы писать уже широкими мазками, захватывая большие куски времени… но для сего мне необходим _в_з_л_е_т_ и размах. Но где я найду этот «размах духа»?! Надо знать условия _ж_и_з_н_и… милая моя Олюша. Надо мне близкое, любящее сердце… духовную опору. Надо, чтобы передо мной был свободный простор… для чувств и воображения. Где он?.. Надо найти силу совсем забыться. Можно ли? Надо знать современность нашу, ми-лая..! Она цепляет, она ранит. Открывшиеся мне ужасы «падений» в мире – давят душу. Не стану касаться. Надо знать и житейские условия…

Твоя малина должна выжить, как и сад. Он дышал, хотя бы верхушками. Затоплен был пресной водой. И не надолго. Я живу как бы в _п_у_с_т_о_т_е. Ты знаешь, как я любил и ценил _ж_и_з_н_ь, до мелочей в ней, много говоривших душе. Теперь… я недоумеваю… я растерялся… так все в ней шатко и так жестко. Около меня – мои бедные цветочки, одна скамеечка… и снова —! – навязчивость моя, необъяснимая: я снова воспитываю лимонное деревцо… взамен погибшего в бомбардировке. Видишь, какой «упрямец». Нашел зернышко, и вот уже 9-й листик растет. Смешно и – трогательно, не правда ли?.. Снова я на диете… что-то вдруг вызвало боли… осень идет, острое время для ульсэр^[145]… Скажи, прошу, что тебе послать: кажется, можно что-то посылать, мне прислали проспекты «коли сюис». Но сахара дают в них 200 грамм! У меня есть, чем питаться, да и много ли надо мне?!

Иван Александрович очень чутко отозвался⁴⁴⁴ и показал себя верным другом. Только редко пишет. И ты – редко… Чувствую себя очень одиноким, – порой – до страшной тоски. Ив мой у родных на севере, девочка чудесно умна и жадно знакомится с миром. Юля чутка и трогательна, но редко видишь ее, – она вне Парижа. Современности не хочу и не могу касаться… – я как бы _в_н_е_ жизни, это мое усилие – для ухода всем духом в работу… в «Пути» мои… но часто бессилен _о_т_о_й_т_и. О, как я вчувствовался в это пушкинское – «покой и воля»!⁴⁴⁵ О, какой рай утрачен!.. – и как же мало ценился он, «творческие возможности» в нем, в минувшем и невозвратимом. Я никогда не был «реакционером», ни политиком, и вот ныне я так остро чувствую, _ч_т_О утрачено, даже в таком несовершенном, каким, во многом, было прошлое! Как «шумы жизни» лишают силы творческий дух, воображение! А ныне не только «шумы»… а – непрестанный подземный гул, на смену как-будто умолкшего наземного грохота разрывов. Мне горько, уныло, _х_о_л_о_д_н_о.

Я, как мой «герой» из повести «Это было»… – вышедший из «гроба» засыпанного окопа и отдыхавший – чуть – в тиши, среди цветов и птиц… – ты помнишь? Но разве можно сравнить то – с _э_т_и_м!

Господь с тобой! Как мало пишешь мне о _ж_и_з_н_и! Почему погибла твоя птичка? – правда, какой несовременный вопрос, когда… Но все, касающееся тебя, мне дорого. Какие же твои планы? Но, главное, как здоровье? Пиши же!.. Или – и тебя _з_а_б_ы_т_ь, как многое?.. Целую тебя нежно, умные глаза твои. Ваня

Чудесна веточка вереска! Спасибо. «Цветы пустынных мест…» Помнишь – «Вереск» – в «Сидя на берегу»⁴⁴⁶..?

98

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

6. IX.45

Мой милый Ванечек, наконец-то могу тебе написать. Все это время как в колесе: были национальные праздники. Нам неловко выделяться от крестьян – сочтут гордецами. Потому вовлеклись таки. Были 2 дня торжеств: 4–5 сент. 4-го началось все торжественным аллегорическим шествием. Я с еще одной семьей составили тоже частицу этого шествия. На большой платформе, запряженной парой здоровых лошадей, установили, сделанную мной (в нормальную величину) корову (!!), корову-автомат. Надписи объясняли, что за последнюю голодную зиму никаких обычных коров не хватало для питания голодных. Под выменем стояло ведро, а из сосков… текло «молоко», – как думали зрители, на самом же деле толстая нитка, промазанная калькой^[146]. В ведре лежали бутылочки с молоком, а кругом коровы и меня толпились дети – горожане с пустыми бутылочками, прося молока. Я брала их и ставила в ведро под вымя, качала помпой – хвостом и вынимала бутылочки с молоком.

Эффект был полный. Корова сделана идеально, до мелочей, все кости видны, хребет, возвышение у хвоста, рога настоящие. Некоторые думали издали, что мы телку везем. По углам платформы стояли и сидели в национальных костюмах крестьянки и делали сыр и масло (по-настоящему), мололи на кофейной мельнице муку и пряли шерсть: делали все то, что было запрещено и так, как только можно было делать, таясь, т. е. очень самодельно, как все это зимой делали, по-домашнему, т. к. опечатаны были маслобойки.

Над всем этим деланием был в стихах «лозунг» «C. C. D. (центральная служба контроля, – т. е. просто контролеры-сыщики) в постель, – у мужиков начинается потеха». Этот плакат писала я и снабдила его карикатурой из жизни: [кландестинная^[147]] колка поросенка и прятание последнего в постель хозяина. Вышло очень хорошо. Платформа была украшена гирляндой и цветами, флагами и т. п. Все в костюмах. У меня прекрасный есть костюм свой, только взяла голландский чепчик данной местности (т. е. Shalkwijk’cкий). Всего было 36 платформ, очень хороших. По программе должны были изображать недалекое прошлое, настоящее, будущее. Оригинально и метко было изображено: немецкий солдат целуется с девчонкой, за ним канадец с двумя в обнимку, за этим голландец в национальных лентах… один. Как у Вас, не знаю, но у нас это так. Бабы с ума сошли. Шествие было очень красиво. Мы получили II приз. Мне кричали по пути: «это корова получила»! Я была так увлечена шествием, как таковым, солнцем, музыкой, что и не думала о призе. Днем были игры детей и всякие забавы. Вечером все праздновали в «местном собрании», был куплетист, юморист и т. п. Все танцевали полонез. Я хотела «смыться», но меня заметил здешний врач уходящей и остановил остаться до полонеза. Я была с Сережей. Арнольд не любит подобных торжеств. Я же считаю, что уклоняться от общей жизни нельзя. Вчера утром раздача призов и спорт. Чудесно было с лошадьми. Ч_у-д_е-с_н_о! 64 коляски состязались в бегах. Все лошади почти премированные, породистые. Я жалела, что Арнольд не устроил для меня коляску. Могла бы ехать в русском костюме. Было много в костюмах. Только вечером пришли домой с «ипподрома». Был уже гость – один верный наш клиент из Утрехта, русский. Около 12 ночи вздумали пойти посмотреть, как веселится Shalkwijk. Обошли все «кабачки» по 5 минут. Забавно, что всюду сталкивались с комиссией по устройству празднеств – все-таки интеллигенция. Ходили потом вместе «любовались», как могут веселиться. Сегодня все нормально, даже урок музыки был. Играю теперь сонатины, м. б. скоро начну легкие вещицы Моцарта, Шуберта, Чайковского из сборника для детей. Знай наших!

Я закружилась в делах. Приехав от золовки (она совсем больна!) попала сразу на груши и сливы, которые прислали нам. Надо все это стерилизовать. Потом еще другое стерилизовать. Стирку огромную сделала, больше 150 шт. Отдавать еще нельзя, мыла нет. Из Америки мне выслали посылку, среди вещей и 6 кусков туалетного мыла. Но я бы лучше хотела простого для стирки. Еды нам совершенно достаточно, только нет сахару, его тоже пришлют из Америки. Дают очень мало, но все же дают. Соли совсем не дают. А надо овощи солить. Беда. Покупать, даже за бешеные деньги, тоже негде. Кило соли 40–45 гульденов или 17 яиц. Последнее было бы мне приятней, но теперь у нас мор на куриц, какую-то болезнь получили во время нашей эвакуации. Ванюша, затопление водой по-разному отразилось на растениях в зависимости от глубины и срока залития. 2 метра глубины в продолжение 7–8 недель не столько сыростью испортили дело, сколько «раздавили» тяжестью все растущее. Когда мы в резиновых сапогах ходили по глубине в 1 м, то чувствовали, как давила вода сапог. Например, жасмин: куст впереди дома стоял 1/2 м под водой недели 4 и только чуточку поболел. Сирень погибла.

Жасмин подальше 1 м – долго был голый и сухой, только теперь несколько листочков, еще дальше 1 м – погиб. Малина была 2 м под водой – вся погибла. Но это все ничего. Я не страдаю. Я в хорошем состоянии, хотя впереди неизвестность. Я рада как-то органически, что кончилась бойня и счастлива каждую минутку. Атомная бомба – жуть. Я боюсь о ней думать. Это что-то от… «Силы небесные поколеблются»⁴⁴⁷. И вообще, ты, конечно, прав: очень немногие поняли то, для чего нужен был чистительный огонь. Все совершенно так же скользит по поверхности, как и до него. И вот у меня тоже все суета, суета. С самого начала тяжелых дней сентября прошлого года, я вела дневник до 1-го мая 1945. Могу все воспроизвести. Могу написать, если бы только села за писание. Хочу вот еще в газету написать кое-что в защиту крестьянства, которое очень уж клеймят горожане, разжигают страсти. Любовь надо и единодушие для отстройки развалин, а не злопыхание. Все-таки думаю поехать на родину, хоть на несколько недель. Уверена, что я-то смогу. Вообще, у меня никакой вялости. Хочу дела, только бы время! Мой хирург еще в Цюрихе. Очень бы хотела, чтобы он повидал И. А., и привез его книги, но просить стеснялась. Он сам по себе И. А. боготворит по одной его книге. Dr. Klinkenbergh хотел меня тоже устроить от Красного Креста за границу поехать, но это оказалось очень трудно. Сам он массу работал и работает. Врачи держали себя на высоте при немцах, очень решительно отклонили предъявленные им требования, по которым предписывалось бы «выводить в расход» стариков и безнадежно больных, равно как дефективных детей и т. п. Dr. Klinkenbergh был герой, не боявшийся за себя лично. Когда в ответ на протест врачей их стали арестовывать и хватать (1943 г. июль), – он сперва было, послушался советов директора больницы и уехал в Shalkwijk к сестре, провел часа 4 и вернулся обратно. Мне он потом говорил: «Я не смею оставить больных, есть же срочные операции, пусть меня берут, сажают, но добровольно я не ретируюсь». Только «на всякий случай» тогда просил сестру зайти к нам и сказать, какое положение врачей создалось. Я предложила ему во всякое время наш дом для укрытия. Но он остался на посту. Массу людей спас. Работал и нелегально, спасал людей от уводов на работы. Сереже тоже выдал свидетельство, что он болел и дал нам возможность более спокойно ожидать облав и обысков. Сережа был в страшно опасной «переделке». К счастью, мы ничего не знали. Немцы бы его прямо застрелили, если бы поймали. Но мне не хочется ни о чем больше вспоминать. Я так рада, что война кончилась. Жутко подумать только, как обнищал мир. И ради чего? Голландия нищая стала. Ничего здесь нет.

Но что такое Голландия, если из Америки пишут, что там 1 фунт масла на месяц дают и почти что никакого мяса, кроме консервных сосисок и рубленого мяса в банках. Но хоть бы люди образумились и получше стали.

Ванечка, как у вас с продовольствием? Как же у тебя дела, если печататься негде? Я о тебе волнуюсь. Толен собирался, собирался в Париж. Письмо мое к тебе у него давным-давно. Теперь, кажется, поедет. Хоть бы что-нибудь послать тебе! Ехать должна была еще Беатрис в Париж, одна девушка русская, я ей дала тебе письмо. Сегодня получаю от нее… все еще здесь. Не может отлипнуть от «дружка» своего. Это целая история о ней. Она тебе сама расскажет. Много я с ней чего напереживалась, она совсем как-то без всякого направления в жизни, но сама неплохая. Дала ей «Пути Небесные» читать, но она по складам по-русски то читает. Не кончила. А мне книгу ни за что не хотелось ей давать. Я твои книги берегу, как зеницу ока. Они все целы. Письма [у нас] дома из сейфа. Все цело. А вот в Arnhem’e в одном банке пришли немцы, потребовали директора, взяли у него ключи от сейфа, вскрыли, ценности взяли, а бумаги разорвали. Один из самых крупных банков. Сережа туда случайно только не положил свои деньжонки. Это же боялся и банк W. в Dnurshed’e, там, где были твои письма. Грабеж был вообще ужасный. Даже есть фильм – снят грабеж Arnhem’a, когда немцы тащили все от дорогого фарфора до ночных горшков. Но это все ерунда, а вот люди… У нас в Shalkwijk’e была чета, мастер деревянных башмаков. В 1943 г. укрыли евреев, без корысти, себе в убыток, не за деньги, а за то, что еврейка родить должна была, а сама хозяйка была бездетна и мечтала хоть этого малютку понянчить. Потом еще еврея немецкого приняли, хозяйка стала всем говорить, что она сама беременна. Никто кроме врача не знал тайны, вся родня радовалась, что после 15 лет замужества, вот вдруг ребенок. А та по мере надобности все подвязывала подушечки к животу… Все верили. Ребенок родился у еврейки трудно… А когда родился, его записали на имя башмачника, и хозяйка лежала в постели, принимая поздравления родни. Играла свою роль чудесно, вела исподтишка хозяйство, ходила за больной роженицей (та 7 мес. была между жизнью и смертью), а как кто идет, так прыг в постель с младенцем. И вот в один день все открылось. 5 жандармов всех их оцепили и увели. Башмачник сам больной, еле живой. Жена его молила, плакала, в ногах валялась: «Оставьте мужа, он не виноват, это я, я хотела из-за ребенка, я виновата»..! Их угнали. В Shalkwijk’e все старались освободить их, но кто мог вызволить кого-нибудь от военной немецкой власти? И вот теперь она вернулась, жена, а муж? Никто не знает, ни где он был, ни жив ли он, ничего. Все думают, что умер, т. к. те муки, что ей выпало перенести, тому больному было верно не под силу. Младенца тоже взяли. Евреи никто не вернулись. Башмачница получила свой домик снова, но не живет, не ночует, уходит к матери. Вся сломана, сожжена жизнью. За что? И сколько такого… А это вот под боком, всякий день видим заколоченный домик. В Arnhem’e забирали евреев несмотря ни на больных, ни на умирающих. Одну роженицу во время родов взвалили на фуру. Она там и родила. Ребенка тут же взяли, как котенка. Куда? Не будут же его немецкие жандармы из рожка выкармливать. Убили, конечно. Я у кошки котят выкидывать даю с мукой. Нет, плохо, плохо обстоит с людской совестью. Чего нее удивляться, что атомы разложились… Да все разложилось.

Ну, Ванёк, целую и благословляю. Оля

Пиши! Жду о «Путях»!

Прости кляксы – перо течет.

99

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

17. IX.45

Дорогой мой Ванюша, спешу ответить на твое письмо, которое пришло в субботу (15-го)⁴⁴⁸, чтобы ты не чувствовал себя «забытым» мною, чтобы не тосковал ненужно. Как твоя язва? Неужели опять начнется? Я часто тебе писала, но письма должны были идти с оказией, а те люди все не уехали. Скоро собирается Толен. Еще одна девица хотела к тебе зайти. С Толеном так бы хотела что-нибудь послать тебе. Мы из Америки получили посылочку (от одной семьи русских евреев, берлинских, которых я с 1938 г. – 1940 вытягивала и… вытянула таки от немцев, правда, внеся за них большую сумму; которую мне дал, видя мои старания и разочарования сперва мой свекор, а остальную сумму еще один тип и мы сами). Это очень хорошая семья, по духу почти что христиане, особенно она. За меня она в Ольгин день посылает ставить свечку, и чего только не делали, чтобы отблагодарить. Теперь шлют посылки: первая с чаем (!), кофе (!!), какао, рыбные консервы, сардины, нитки, булавки, вторая еще не пришла, но там и сахар, и спагетти (!!!) и соль (!!!) и рис (ура!) и чего только нет. Они всегда очень все делают к моменту. Сахару у них тоже дают мало, по 1/2 фунта на неделю, – тем трогательней. Теперь я могла бы тебе что-нибудь испечь! Как бы я хотела послать тебе песочничков, или еще что-нибудь. Мне ничего не надо, все теперь есть. Даже вот чай и кофе прислали, а сестра Арнольда предлагает вещевые посылки. Я открою на их конто счет здесь и тогда свободно буду просить о всем, что надо. Так что ты не волнуйся – у меня все будет. Сегодня пошел первый автобус, а то мы сидели отрезанные от всего мира. Ванюша, как горько, что ты так безрадостен… Это мучительно, – я так это понимаю. Ты прав – провал полный, но меня это не сразило теперь так сильно, как тебя, т. к. я этот провал уже давно перестрадала, это же давно видно было. «Разболтавшаяся душа» как ты пишешь – это большая для меня загадка, и ее, и только ее, стоило бы еще во всем этом хаосе узнать и изучить. Я смотрю на эту душу светлей, чем ты, верю, что она _ж_и_в_а_я.