Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 61 страниц)

Если бы ты была _з_д_е_с_ь!., не шептать, а только бы возле тебя быть, дышать тобой, слышать, как дышишь!.. Я так благоговейно к тебе… неизъяснимая! Едина со мной твоя душа… о, как едина! до – чуда. Ты… кто ты мне?.. Почему ты – _в_с_е?.. Не знаю.

Надумщица в снах… ну, и головка у тебя – безумка-снушка! Ты уже получила мое заказное письмо⁶¹⁶, – _т_а_м_ мно-го!.. но _в_с_е_г_о_ – ни в каких письмах нельзя. Не расстрачивайся, – молю! – на поездки по библиотекам. Это надо как-то иначе. И не бойся, не осложняй работу над «Богомольем» – а _п_р_о_щ_е_ и вольней, – твой же мой язык, наш! Так и валяй, будто мне по-немецки рассказываешь, от сердца! Не _с_т_а_р_а_й_с_я. Это – как учась на велосипеде или плавать: _п_о_к_о_й_н_о, – и выйдет. Ты, ведь, с огромным воображением: ты и воплотишься во _в_с_е_х, только – немецким словом. Уве-рен, что сразу _н_а_й_д_е_ш_ь_ _в_с_е. Н_е_ _с_т_а_р_а_й_с_я_ ходить, а ходи, _н_е_ _д_у_м_а_я. Так и пишется все. Душой, а не «чердачком». Ах, глу-пка!.. упустила дни-дни… парижские… – сколько бы с тобой пооткрывали! Всего. И не думай, «поймут» ли. Перелагай, забыв – для кого. Нет, ничего больше не касайся, только «Богомолье». Когда почувствуешь, что ткнулась в стену… – оставь. Не езди в общественную библиотеку! Чушь. Не томи сердца, не расточай дней. _С_о_с_т_а_р_и_т_ь_с_я – не бойся: ты никогда не состаришься: ты – _д_у_ш_а_ живая, Олюлька-живулька. Не панихидься… – не помрем до срока: слишком у нас много не сказанного, не сделанного, Так и верь. Но как же ви-деть тебя хочу! Хоть 1–2 денька!.. Чтобы мне – в Голландию – надо еще нансеновский паспорт выбирать (у меня просрочен). Тебе – скок – в Париж, и Буало. И Ваня. И – _н_и_к_т_о_ не знает! Теперь – огражу себя. Разменялся для других – слишком. Вышел – «на дешевку». И ты. А сколько дря-ни!.. недостойны и взгляда твоего. Ты все переоценила, всех… только вот Юлю еще не оценила в полноте. – Буду искать акварельный фирнис. Какие масляные, напиши! NoNo, цвет, фабрику. Дознаю. – Слушай… ты меня всего взмыла, напомнив о приезде… 7 мая! О, как помню! – чай пили!.. – _т_е_б_я_ _я_ _п_и_л, Оля… счастье туманное пригубливал.

Сны твои… до короткого замыкания и жеребенка в автомобиле! Еще увидишь носорога в детской колясочке! Ты _в_с_е_ можешь…

Тот, интервьюер, – по Эмерик!^616а – признался, что _п_о_н_я_л_ ошибку ихнего (ныне их «бог»!) – 83 л. Paul Claudel’я (сверх олимпийца!)⁶¹⁷: тот понимал и _д_а_в_а_л: «смысл христианства – страдание». Нет: «Пути» дают «пути» иные, _п_о_д_ы_м_а_ю_т… до Света Радости… да, через – и – «страдание». Хочу писать большую статью. Очарован «Чашей». Он, оказывается, не только литературный хроникер большой вечерней газеты (даст туда к [сему], когда будут проводить книгу в Париже): он и «литературный директор» какого-то другого книгоиздательства. Судьба «Чаши» на весах. Сегодня вдова переводчика – Монго⁶¹⁸ (старая «кубышка») была, едет в Швейцарию, где готов договор о «Чаше». Я затормозил, требую новых условий: Эмерик молит – ей переводить: «я вас узнала „Чашей“!..» Ладно, если д-р Klinkenbergh – искренний. Думаю – он-то в силе – понять. Но _к_а-а_к– он может чувствовать – как в оригинале?.. Конечно, оригинал недосягаем. Сравни: старый цыган кричит (2 раза!) «зелень злая!..» (я то вижу и слышу – и _д_а_ю!) А Эмерик… – «Poison!» – «яд!» – только и всего!! Один плевок что может дать!.. Так и все. Но, милая, Эмерик – гений, в сравнении с вообще – переводчиками. И оценена. Сообщала: один ученый писатель (историк, что ли) не может читать романов, особенно больших: три раза бросал «Анну Каренину» – на первой четверти. Так и не читал. Но он – давний знакомый семьи Эмерик, француз. Про-чи-тал «Пути Небесные» – «и изумился». М. б. и врет Эмерик… Юля, сегодня: старик – агроном, русский, 84 л., в St. Remy – я его знаю: весь и посейчас в своем саду и огороде, очень рассудочный «петровец-разумовец»… – сунула Юля ему русскую книгу. Вчера. Сегодня приносит: «по-тря-сен, весь… за всю жизнь _т_а_к_о_г_о_ не читал. А всех классиков читал… Как вчера в 6 ч. вечера сел – так и – до 3 утра, _в_с_ю, не прерывая… и забыл, _г_д_е_ я…» Этот уж не соврет. Я знаю его. У-мный, но… разумный, от дней студенчества. И вот… – насытился… Ну, я его увижу, повытяну, _ч_е_г_о_ увидел – все-то. Или – Бога почувствовал?..

Оля: мой совет – начинай _с_в_о_е_ или «детским», или – «Заветным образом». Пока. Надо – расписаться.

Счастлив, что автопортрет удался. При-шли хоть снимок! (и цветные фото! – американец снимал!) Как больно снимать со стенки! Выгорят?.. Сниму… упрячу. Буду навещать. – Да, _н_и_к_о_г_д_а_ не встречал в жизни того, что в тебе! да!!! Ты – единственна. Неповторима. Как и я (для тебя). Ты – художественно-зрелая, для Любви. М. б. и для – любви… Во всяком случае – для _н_е_ж_н_о_с_т_и, предельной. Если ты в _у_д_а_р_е_ (не в угаре). Но и в угаре – ты – особенная. Для меня (каких бы лет я ни был, с 16!) – ты, и дневная, и ночная, – всех кукушек и кукушищь мира перекукуешь. И ка-ак!

– Ты и Мадонна, и Венера, – Ты – Чаша Жизни и – champagne^[195]… – Но, для промера, где же… _м_е-р_а?.. – И небо в звездах? – и… campagne (поля)!?… – Порой тиха, порой раздолька, – В тебе игры – со всех широт… – Но для меня ты только Олька, – По=рой, по=рой… – твой вздох и… рот. – О, этот рот в извиве губок..! – О, этот вздох и – ох, в груди… Ты вся – огнем пьянящий кубок, Ты вся – молитва, вся – «при-ди-и!..» – Ты и стремнина, и лагуна, – И ручеек, и водопад… – Но ты во всем – моя Ольгуна, – Всему, всему в тебе я брат. – Ты не жена и не невеста, – Моя ты, да? и твой я, да? – Мы оба из того же теста?.. – Чего ж и мерить нам тогда! – Ты улыбнулась, мой Олечек?.. – Ты улыбну-лась… как я рад! – Играй, журчи, мой ручеечек, – Греми и падай, водопад!

Прости, гулька, за эти стишки – «Без мерки», – так, выскочило сейчас, – очень я – _в_е_с_ь_ с тобой. Ты верно говоришь, и как искренно и глубоко-пронизанно любовью. Да твоя «симфония высшей любви, влюбленности, сознание сего (это только у созревших), причем отнюдь не прозаическая трезвость при этом… и при всей этой напряженной влюбленности в тебя – высшая точка чистоты чувств, думаю, что эта симфония – редкость». Я сознательно выписываю из твоего письма. Ты права. Я такую любовь, такую _п_о_л_н_у_ю, переживаю впервые. Да, с тобой, Оля, у меня и зрелая, большая любовь, и _ю_н_а_я_ влюбленность! Как верно ты определила. _Т_о_г_д_а_ (в сомнительной жизни)… когда перестал замечать любовь (она была, большая, но не чувствовалась ясно) влюбленности уже не было. Теперь – я писал тебе – я снова, и трепетно-жадно, жарко _в_л_ю_б_л_е_н_ в тебя (больше, чем не видя тебя, в 41 г.), я жду тебя, я сгадываю о тебе – любит? не любит? И знаю: да, да, да, лю-бит! И я весь полон счастья, юного, свежего, розового, голубого… Да, Весталка… Но знай, Оля: весталки _с_л_у_ж_и_л_и_ (ночами (чуть не написал – ногами!) (клиторизм!) жрИцам и даже жрецам (Верховному)). Все очень сложно (в моих чувствах). Я понимаю тебя, я чту тебя, и твое высокое меня волнует несказанно. И потому – еще раз! – прости за «Без меры» (это Тонька сбаловал, ей-ей!) – мою игру. Были весталки, но… _в_е_с_т_а_л_о_в_ не было (а все «свисталы», крутились округ весталок). Сколько было «закланий» и сожжений за сие этих бедных «обрекшихся»! У Тацита⁶¹⁹, кажется, и статистика дана, или – У Т. Ливия?⁶²⁰ Ходили слухи, что сама богиня Веста – майскими ночами – (а м. б. и апрельскими, мартовскими, в Риме – теплынь) накрывшись синим пологом (как бы покровом ночного неба) ходила на свидание (к Юпитеру, понятно! – к верховному жрецу (по рангу!))… – т. е. главная Весталка – жрица. И тогда, из соседней когорты приходили легионеры… (без ленточки Почетного легиона) и вот, весталки _з_а_б_ы_в_а_л_и, что недалеко Тарайская скала-круча над Тибром⁶²¹, и… _к_р_у_т_и_л_и. Конечно, были исключения… «римские Оли»… – чу-дески!.. Я бы им слагал латинские стихи – и какие! Я отлично владел латинским, и с 1-го класса сочинял «пустяки». Подражая стихам преданий… Хочешь вспомню? «Corpus in corpus – Gonum est opus» (но это не мое, а предание). Значит (простишь?) – «Тело в тело – хорошее дело». Есть и куда хлёще. Я сочинял невинные, светленькие, про курочку и петушка… например «Gallus galinam amaverat – galina gallo non daverat». Это во 2-м кл. За сие – сидел 2 ч. после уроков, и то за «ловкость в латинском языке». Поняла? Gallus – петух. Galina – курочка. Amaverat – любил. Non – не, daverat – прошедшее от do (настоящее), dedi (прошедшее), datum (супин), dare (infinitiv – давать). «Ловкость в языке» – (сознательная) ошибка поэта, который считал (?!), что глагол do спрягается по 1-му спряжению. Do, dovi и т. д. а do-то глагол неправильный. Надо было, кажется dederat. Но тогда бы не получилась рифма. Ну, я нарочно. Поняла? Петух курочку любил, а курочка петуху не… «daverat». Потом меня латинист года два все тягал, а ну-ка, «daverat»? Пока я, в 5 кл. не поднес ему сочиненную metamorphos’y (на манер Овидиевых) строк в 50 – без единой ошибки! – «превращение гимназии в… цирк»! Описал подробно, как рушились стены гимназии, а учителя облачались в доспехи для бега на колесницах, а ученики… их судили. Причем латинисту был присужден Золотой (лавровый) венок. За сие мне – было поставлено – 6! шестерка! (небывалый балл!)

Я все понимаю, Олюнка, в твоем толковании любви. Но это очень… одностороннее понимание (твое-то!). Вот – как я толкую любовь. _Ч_е_г_о_ _я_ _х_о_ч_у? Твоей души, твоей глубинной сущности, с ней сближения, слияния. Я – земной, как и ты – земная. Наши _д_у_ш_и_ закрыты телесной оболочкой. Инстинкт внушает мне: слиться с душой, почувствовать ее можно полней всего, ярче всего – самым тесным сближением с любимой. В этом сближении-пароксизме как бы сближение самих душ наших… и оно происходит (в высшем достижении!), когда, бессознательно, но чувственно для нас! – (инстинктом!) происходит обмен-слияние сил жизненных… соков наших! (ты понимаешь?), и в итоге – зачатие, _д_и_т_я. Дитя и есть осуществившееся слияние душ: душа нового, общего (двойного), существа содержит в себе уже две души – как одна, новая, сложная. Т_а_м, есть же оно – _т_а_м! – этого слияния тел не будет, нет необходимости. Т_а_м – души свободно сообщаются, сливаются, проникают одна – [в] другую. Это высшая степень радости и счастья. Оно, общение, – постоянно _т_а_м. Это общение – слияние происходит непрестанно. Только ощущения сего – иные, более могучие, чем земные, более высшего душевного наполнения. Но есть, очевидно, и еще более высшая ступень – слияние душ и зачатие новой (3-ей) души – духовной, (небесное дитя) – в лицезрении и восприятии – постоянном восприятии! – божественного! – тут-то и есть любовь в Духе, – самое крайнее приближение к Богу. Через себя, через свои пределы, – не перескочишь! На земле – по-земному. И земное, если в любви творится, даст огромное наслаждение. Gallus galinam amaverat, sed (но) galina gallo non «daverat»!.. Напрасно. Снесенное при таком «non» яичко – бесплодно. Вот наказание курочке, которая не _д_а_е_т… Ну, и не создает… цыпку. Знаешь ли… – то, что ты так страстно начинаешь пытаться _т_в_о_р_и_т_ь, а я… пою… – это есть результат хотя бы некоторого нашего сближения (телами). Но когда сближение полное, то и последующий подъем творческих сил – огромней! И это творящие в искусстве постигают почти бессознательно: они хотят _м_н_о_г_о_ любить… и часто перелюбливают, беспорядочно, растрачивая себя, перескакивают с одной лошадки на другую… – в итоге часто, бесплодие творческое. Лишь – взрывы. Для творчества нужно обновление любви, но не беспорядок. Обновление – нахождение _н_о_в_о_г_о – в любимом – любимой. Ты теперь и представить себе не можешь, _к_а_к_ бы ты светло и чисто горела (не сгорая!) (мною чуть обожженная, но от меня – получившая!), как бы легко творила, если бы не была этой galin’oй, которая – «gallo non „daverat“»! Ты была бы полна творчески-плодоносящей силой. Наши «эссенции»^[196] слились бы в тебе и все переродили!.. М. б. была бы создана и новая душа, слитная, – пусть в земной оболочке! Я именно этого и хотел, и для себя, и для тебя, голубка. Я зная, как _э_т_о_ мощно содействует творческому акту (всякому). И – здоровью тела, и здоровью – души. Мне не стыдно это писать тебе: я не отделяю тебя от себя. Я как бы себе это говорю: так ты близка и дорога мне, так ты – _в_с_я_ во мне! И так _э_т_о_ – чудесно, и так, в любви, подымает и благородит _в_с_е_ в человеке! Ну, оставим… тебя!..

Да, ты верно пишешь: мир нас, русских, не терпит. Он знает, насколько мы _с_и_л_ь_н_е_й_ его духовными дарами. И завидует, и страшится. Тем более, что искаженная большевизмом, Россия действительно, для него, мира, страшна – страшна разнузданной мощью своего духовно-дьявольского потенциала! Я весь – Россия, но я не поеду туда, к этому дьявольскому игрищу. Тебя я понимаю… Но ты не представляешь себе всего. Вчитайся в мое «Марево» – и в прозу, и в стихи, – _к_а_к_ я люблю и тоскую. С тобой я на край света готов, но не _т_у_д_а… – ибо там и твоя, и моя погибель. Там нет духовного творчества, возможностей дли него. Там все – затычка дыр, по плану бесов. Там тебе не дадут _с_в_о_б_о_д_ы. Да, Россия – вечна, и Она – будет! Но сейчас Ее нет. Какая ты еще детка!.. на автомобиле!.. Первый же хам со знаком НКВД – возьмет этот автомобиль, а тебя – изнасилуют, и пошлют куда захотят, и на что захотят. Вот, теперь, у нас, в Париже, секретный циркуляр по «Союзу патриотов»⁶²²: каждый член Союза обязан (!) под угрозой (смерти!) выслеживать в эмиграции врагов Советского Союза, вести «записи», для сообщения кому следует, и за каждую голову указанного невозвращенца назначена плата в 5 тыс. фр.! Вот, к какому разврату ведет советская власть! – в Европе!.. Что же _т_а_м-то?!.. Здесь готовят палачей. И есть г-да – действующие уже. И есть – жертвы. Этот «циркуляр» опубликован в № 3 «Свободного голоса»⁶²³ (с великим трудом появляющегося листка оппозиции (Карташев, Мельгунов⁶²⁴…). За 7–8 мес. вышло лишь три номера, тощих, т. к. дан приказ всем типографиям с русским шрифтом – не принимать заказы на печатание! Под страхом… ты понимаешь?..

Да, верю в тебя, и знаю, что ты дашь чудесные «рубашечки» книжкам. Теперь «Куликово поле» – твое, полностью. Шей на него рубашечку. Прилагаю письмо о дарении, – это храни, как документ.

Как ты чудесно-нежна ко мне! Я тебя все время _ч_у_в_с_т_в_у_ю, словно ты возле меня… душа твоя меня зовет, ищет. Оля – я с тобой, всегда. Я тебя ищу, _з_о_в_у.

Теперь о Меркулове. Ты страшно ошибаешься. М[еркулов] в моем житии – никакой! Он эти 3–4 мес. является на 5–10 мин. раз в неделю и даже реже. Я его переоценивал. Он, буквально, ничем не облегчает мне бытия житейского. Да я и не нуждаюсь в его присутствии. Я теперь точно знаю: все, что им делалось (о, пустяки!) – делалось ради собственного его тщеславия. Он никогда, ничем не поступился. Смешно ты пишешь: «он тебе стена (!), для твоего тонкого мира в шумах повседневности»! Да он – самая-то повседневность и есть! Я, я его еще чем-то моим – невольно – освежал, а ему – плевать, знаю. Все они – серота, возятся в мусоре, а ты вздумала восхищаться! Да еще за что-то радовать! Не делай сего. Это – смешно, а мне даже и обидно. И он такой же клеветник и зубополоскатель. Я знаю, что они (оба: и М[ария] М[ихайловна]) лгали на Юлю! Они ни о ком, никогда не сказали доброго слова! Я не слыхал: только плохое! Да, да. Я давно разочаровался. Юля среди всех этих «друзей» (это условное выражение, = «добрые знакомцы») – святая. Бог с ними. Я из миролюбия не отвертываюсь от них. Это – гнилое болото. В лучшем случае – приличные обыватели. Н_и_ч_е_г_о_ от них, для души, нельзя ждать, а как предметы для наблюдений – они тоже ничто, не нужны. Никогда ни одной оригинальной мысли, _с_в_о_е_й, ничего. А[лександр] Н[иколаевич] – сравнительно еще из лучших. Вчера он меня раздражил, но я не подал вида. У меня были по издательскому делу (о «Чаше»). Застали как раз, минутой позже, у меня А[лександр] Н[иколаевич]. Он, оказывается пришел – «должок получить». И он, в присутствии постороннего, все же, уходя, пошептал мне – «должок»… 178 фр..! У меня не было мелких, е тысячи не мог сдать. Ушел. И вот, сейчас явился – «должок получить». Я ему отдал, опять не подав вида. Ты видишь – каковы они. Обманута была и Юля: она думала, что А[лександр] Н[иколаевич] каждый день приходит ко мне и чем-то облегчает меня. И была поражена. Оля, поверь, это _в_с_е_ – _с_о_р, от которого мне трудно. Я терплю, потому, что я буду совсем один, если плюну на них. Я, я не раз сам брал для М[еркулова] – молоко, по воскресеньям. Когда он уезжал в церковь, а молока еще не привозили. Бывало, он, беря себе продуктовые карточки, предлагал взять и для меня – и брал. Последние 3 мес., когда я болею, он и это перестал делать. Они все привыкли ко мне, и мое им уже не импонирует – _п_р_и_в_ы_ч_к_а. Я для них – как все. Помнишь, из Эзопа?⁶²⁵ «Лиса, не видев сроду льва, с ним встретясь, со страсти осталась чуть жива… Потом опять ей лев попался, но уж не столь ей страшен показался. А в 3-ий раз лиса, потом – ив разговор пустилася со львом»⁶²⁶. А в 4-ый м. б. и на хвост ему напис… Так то-с… Зеелер – вот, единственный порядочный, верный, _ч_т_и_т_ служителей искусства! Но он завален домашним, «за все». Но он делает для меня много, и, действительна может быть другом верным. Когда гады пробовали меня поливать грязью, – вот эти – «советские патриоты» и прочая св-чь, он много сделал, пытался… писал и в Америку, и здесь остепенял кого надо, ибо старались меня изобразить «врагом Израиля». Это теперь о, клеймо!.. И мне многое портили, я писал тебе: и в Америке, и в Швейцарии, и в Париже. Меня хотели лишить (с благославления и молчаливого согласия Бунина!) что называется «огня и воды» (римское выражение), Зеелер за меня копья ломал. Благородно показала себя и Тэффи⁶²⁷. Остальные собратья – «нейтралы». Расловлевы – чистые⁶²⁸. Наталья Александровна – светлая. Нет, недостойны Меркуловы никакой «радости» от тебя, «дабы отразилось это и на мне». Напрасно, милая. Я протестую. Я не могу им простить перемывание ими перед тобой «60 л. костей». Они – лжецы! Они всегда готовы позлословить и делать добро чужими руками. Юля… – я знаю, только я! много сделала для Дяди Ваня, во имя ли Оли, во имя ли моих качеств. Без нее – как бы я мог, когда нельзя было получать из Швейцарии, моего же заработка сбереженного, а раз, когда мне перевели 500 швейцарских франков, официально, через «office de change», я одним ударом потерял на этом около 35 тыс. фр.! Меркуловы любят очень считать в чужих карманах (* (и в твоем _с_о_с_ч_и_т_а_л_и!)). Своего не шевельнут. Знай его. Умирай я с голода – мне м. б. кинут корку, да и ту возьмут из помойки. Это – мещане чистой пробы. Ну, радуй их… Если так… – тогда уж я _н_и_к_о_г_д_а_ ничего не приму от тебя, – мне будет горько=уравняла!

Родная, прости мне эту грязноватую страничку… М. б. я и сам виноват: я слишком быстр бываю, и впечатлителен, как и ты: и если мне окажут внимание на грош – я ломаю рубли, как и ты.

Благословляю тебя от всего моего сердца на святой труд твой. Я чту тебя. Твори, благословясь, благословленная!

Целую мою Олю, мое дитя.

Твой Ваня

Прилагаю деловое письмо о дарении тебе «Куликова поля». Ванька

Оля, Олюшечка, голубка моя, моя девочка!.. как я _в_и_ж_у_ тебя, как вспоминаю!.. Троицын день – твое _р_о_ж_д_е_н_и_е!.. О, всю бы тебя засыпал цветами!., всю бы нежно обласкал… «как ты умеешь»! – О, я бо-льше умею, я нашел бы еще, еще… творчески нашел бы!.. з_н_а_ю. Мы – _н_а_ш_л_и_ бы… новую душу… сделали бы дитя!., любовь – творит чудо. Но… прости… я раздражаю тебя… томлю… Но я сам так сгораю… так томлю себя – тобой!.. Ты и не воображаешь… _ч_т_о_ это?!.. Это ты, ласка твоя, нежность твоя. Строчки бисерные твои входят в меня страстной лаской… Я словно руки, губы твои слышу… и такое пылкое воображение во мне, что я… _п_о_ч_т_и_ с тобой… я вскрикиваю и задыхаюсь, в страстной любви… я слышу тебя, как чудесно и страстно дышит твое тело… я всю тебя слышу, знаю!.. Ольга!.. дайся… Оля… О, моя глупая galina!.. Я вспоминаю… пустой двор… _в_и_ж_у, как пышная курочка – после петуха – встряхивается… и понимаю, как даже и она _в_з_в_о_л_н_о_в_а_н_а_ случившимся… как-то нервно принимается клевать… и петух – тоже… весь в волнении. Меня это иногда тревожно возбуждало. Да. Я вид-ел… за куркой – _ж_е_н_щ_и_н_у!.. Дикое какое ощущение!.. И быстро уходил, чтобы не видеть дальше… Это бывало после моей усиленной работы, творческой… так раздражало присутствие молодой бабенки тут же, – я был уже женат, это было в поместье матушки… когда я долго сдерживал себя, весь взятый мыслями и образами работы… а во мне начинало; кричать томление… Но быстро проходило. Не часто я был страстен… Зачем я пишу тебе?.. Но ты для меня – я сам…

[На полях: ] Оля, я сейчас та-ак _х_о_ч_у_ тебя!.. – до жертвы жизнью, всего себя тебе отдать!.. Ольга, я _х_о_ч_у_ тебя! Оля, я хочу всю тебя! во мне горит… я бы обжег сейчас твою «лодочку»!

Олюлька, хочу тебя вот сейчас… изломал бы тебя, упрямку! До стона – _х_о_ч_у_ тебя, только тебя, одну тебя!.. Я часы не оставлял бы тебя, замучил бы… молодку-курочку!

Во мне такая огненность… до цинизма и до… моления тебе! Я пью твой сок. О, со-чная какая!.. си-льная! вишня! Раздавил бы…

Прости: я знаю, что раздражаю в тебе _н_о_ч_н_о_е… но, Оля… пойми же, как я-то мучаюсь, хотя тебя! Ты, одна ты мне необходима. Все другие – отвратительны, клянусь.

141

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

8. VIII.46

Ну, что я с собой поделаю, когда я так _в_и_ж_у!.. Ну, побрани… но ведь тут и твоя вина, – безвинная, правда. Грешно быть такой – _м_а_н_я_щ_е_й. А я очень приманчивый… – всегда такой был… и всегда эти _н_о_г_и, сокрытые, влекли. И стыдно, а… следил, как там движется… А тут, к тому ж… воображение… Ну, и выходит… раздражение… Разве я виноват, что _м_о_г_у_ совлекать _в_с_е_ мысленно?

И потому так люблю и чрезмерно узкие, и слишком свободные, вольные юбки!.. Опять – признание.

Сколько их сделал я тебе!.. Но сколько еще не сделал! Не о себе, здесь нет тайн, а как многое воспринимаю… в тебе… как о тебе томительно мечтаю, моя весталка! К «весталке»-то и тянет… к вратам заказанным утраченного рая…

Отвори, отвори… —

И твори, и твори… —

От меня получивши творило.

И, познавши восторг,

Из тебя что исторг,

Будешь часто шептать – отворила…

Последнее – извини! Ну, что, если ты меня так распела… Надо же быть справедливой, Ольгуночка… Т_а_к_ _в_и_ж_у.

Их игра…

Весталочке Красавица моя, роскошка,

Какие плечи, бедра, ножка…

Пересказать тебя нет слов,

Ты вся из любострастных снов.

Ты манишь негой и очами,

Движений бойкостью, плечами,

Извивом розового рта…

Ты – Ольга, – и всегда не та.

Изменчива, как свет и тени.

Какие дивные колени!

За тонкой тканью вижу их,

Все выраженья ног твоих.

Они скромны – и так заманны,

Так раздражающе туманны,

В уют свой негою манят,

Тянуться к тайному велят.

Они и бойки, и покорны,

Тихи и огненно-задорны,

Но если… только… захотят… —

Раскроют рот – и поглотят.

                                             Тонька

8. VIII.46

Париж

Посвящается самой зрелой,

самой сочной и самой сладкой

грозди, № 1-ый – таков вкус

Тоника

ПЕТУХИ⁶²⁹

Из недавно найденного, при раскопках на Буало, пергамента. По-видимому, из считавшихся утраченными «Метаморфоз» Овидия. Разобрал и перевел Тоник

Вечер марта, в храм весталок

Залетел шалун-Амур

А весталки в эту пору

Загоняли на ночь кур.

Затревожились весталки —

«Сестры, где-то тут… Амур..?»

А старуха заорала —

«Загоняйте, дуры, кур!»

Кур загнали – и за прялки,

Стали прясть и цокотать,

А шалун своею стрелкой

Ну, легонько щекотать…

Взволновалися весталки,

Груди томно поднялись,

И нетронутые щечки

Нежным цветом занялись.

Напряглось и что другое, —

У весталок та же стать, —

Не сидится за работой,

Так и хочется скакать.

А мальчишка, с храма Весты,

Стрелкой, стрелкой… – «Ха-ха-ха!..

Все-то курочки – невесты,

Почему без петуха?..»

Шалунишке не сидится,

Лук потуже натянул,

Выбрал девочку покраше —

И, нацелившись, метнул…

«Ох, весталочки-сестрицы…»

Вся пылая, говорит, —

«Ах, не знаю… что со мною..?

Все, как полымем, горит..?»

Баловник – другую стрелку,

Третью… пятую… метнул…

Завершив игру старухой,

Улыбнулся – и порхнул.

Что тут сталось!.. Все весталки

В страстной пляске… – «ха-ха-ха!..»

А старуха завопила —

«Эй!.. скорей мне… петуха!..»

Покраснел за Тибром месяц,

Поглядел, прищуря глаз…

А на жертвеннике Весты

Огонек давно погас.

Поднялось над Римом солнце,

Засмеялось – ха-ха-ха..!

А в курятнике, в оконце,

Слышат… – восклик… петуха!..

Полетели куры с криком…

Нет, не куры, – петухи!

А девчонки к ним навстречу… —

Охи, визги, хи-хи-хи…

Обнимают, прижимают,

Руки плещут… хи-хи-хи!..

Разыгравшихся красоток

Обвивают петухи…

Даже старая старуха

Ухватила петуха!.. —

Ведь довел шельмец-мальчишка

До такого-то греха!

.

В тот безумный час разгула,

Сея топ, и бряк, и звон,

Шла когорта с караула,

Вел ее центурион.

Метким глазом Митридата

Оценив сей дар богов,

Он скомандовал – «ребята,

Ну-ка, сбросим петухов!..»

Миг – и все иное стало:

Вскрики, вздохи, томный стон…

Знамя римское блистало,

И блистал центурион.

Грозди сочные давили,

Жали кипрское вино…

Буйно лили, жадно пили… —

Доставали в чашах дно.

«Стройся!.. смир-рно!.. честь героям!

Марш!..» – и снова бряк и звон.

И пошла когорта строем,

Впереди центурион.

.

Плохо спал ту ночь Юпитер,

Все Юноне докучал, —

Укорял ее за плутни —

И взаимно получал.

Подлетел гонец-Меркурий:

«Встань, отец богов… петух!..

Веста..! вечная невеста..!

У нее огонь..! потух!..»

«Ни черта не понимаю!..» —

Загремел Юпитер в гром.

И, чтоб мысли прояснило,

Повелел гремуче – «р-ром…»

Принял, крякнул, – прояснило.

Смотрит – Ве-ста..! взгляд потух…

«О, Великий!.. дай защиту!..

Осквернил… меня… пе…тух…

Ты ласкал меня когда-то…

И сейчас волнует кровь…

Вспомни-вспомни, мой любезный,

Нашу прежнюю любовь!..»

Поглядел Юпитер, хмурясь,

И потер себе щеку, —

След ночной, понятно, бури-с… —

Слышит вдруг – ку-ка-ре-ку-у!..

Что т-такое?!.. А Юнона, —

Ей балушки да смешки,

Зна-ла Весту-всеневесту… —

В смехе зубки: – «Пету-шки..?!..»

Так невинно, как бебешка,

Озирая Рим, реку…

А совсюду, что долбежка,

Все глушит – ку-ка-ре-ку-у!..

Понял все Юпитер ноне,

Кто в сей смуте виноват,

Погрозил перстом Юноне —

«Квос аго..!»^[197] – а все – «виват!..»

«Возвратись в свой Храм, о, Веста!

Твой огонь я сам зажгу…

А погаснет, Всеневеста,

Вновь, тобою, разожгу».

Положил всем суд примерный, —

Справедлив всегда он был, —

И Юноне благоверной,

И себя не позабыл:

«Петухов зажарить вмеру,

Безобразие убрать,

Нам не в очередь Венеру,

А мальчишку отодрать».

И когорте дал награду,

Дабы доблесть поощрять:

«В марте, каждую декаду,

Всех весталок навещать».

Тоник-?-?

9. VIII.46

Париж^[198]

10. VIII.1946 11 ч. вечера – наш час

Вот, прелестная Ольгушка, нечто тебе «классическое», для приятного развлечения в легкий час. При всей остротце содержания, пределы пристойной целомудренности не перейдены (но это было очень трудно: первые наброски были голы) надеюсь. В этом-то и вся трудность. Ты оценишь уровень искусства. Конечно, это – искусство. В самом центре «поэмы», – обрати внимание, – _р_и_м_с_к_о_е! Ты слышишь «бряк и звон»?.. Видишь, как давят на вино грозди… В пятнадцати строках дана эпическая картина, – не правда ли? Да и, вообще, в этой «метаморфозе» довольно жизни и много сочности. Писал не без удовольствия, с подъемом и даже… _ж_а_д_н_о. Но это тебе понятно: ты знаешь, что такое «подъем». Виновница этой «тонькиной шалости» – одна особа, отлично тебе известная. Когда Тонька переполнен, он _б_а_л_у_е_т_с_я, ища выхода «образам». Но это не значит, что его – Тоньки – прототип занят _т_е_м_и_ же образами… Отчасти разве. Вот это-то «отчасти» чуть задерживает, пока не охладится. Понятно, все время (дня полтора, урывками), как творилась игривая поэмка, этот шельмец-мальчишка (воистину – мальчишка все еще!) жил в обаянии некой прелестной… – именно – прелестной цели № 1. И, конечно, участвовал в красочной картине – _д_а_в_и_л_ь_н_и_ виноградной, и, конечно, – как, по всем правам, центурион, – выбрал для себя гроздь сочнейшую и сладчайшую – № 1. И – поверь – достал дна чаши… – словесного дна словесной чаши… – воображением. И, конечно……лил, пил и осушал полной мерой.

Какая радость – творить! Какое счастье – творить, любя! Какую же _г_р_о_з_д_ь_ _в_и_д_е_л_ _и_ _ж_а_л! Какой сок пил и лил! – но… как центурион, в полном самообладании и в полном сознании ответственности за… строй – порядок покорной ему _к_о_г_о_р_т_ы! Этот мальчишка Тоник (порой он сливается с шалуном – Амуром) – препродувной. Но он все-таки славненький мальчишка, и за что, в сущности, его драть?! Старшие куда хуже. И разве виноват он, что награжден – кем? – такой бойкой и меткой _с_т_р_е_л_к_о_й? Лучишка его – сердце, а его стрелка – песня сердца и, часто, молитва, моление сердца. А _г_р_о_з_д_и… – он совершенно тут ни при чем! Не им эти грозди выращены… но он знает, умнюшка, что если созрела гроздь, ее надо жать на вино и выпить… выпить во славу Давшего эту гроздь.

Вот тебе маленькое послесловие к поэмке-метаморфозе.

Дай же губки, моя прелестная, сочная гроздь моя!., выпить тебя хочу, всю, всю…

Недуг мой все то же, то же… Я предоставлен самому себе. Эту неделю и старушка не заходила. Ты представляешь..? У меня – полный – «черт ногу сломит»! А ты говоришь М[еркулов] – «стена, защищающая от повседневщины»! Нет у меня такой защиты.

Твой Тоник. Целую.

142

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

11. VIII.46

Ваня светлый, нежный и страстный, мой необычайный друг! Сию минуту жгу мое письмо тебе, написанное в сумбуре от твоего страстного большого письма. (8.VIII.46)⁶³⁰. Я опьянела, опьянилась им, этим сладким ядом. И начав свое, письмо мольбой тебе – «не писать так», не опаивать меня опиумом, – кончила сама та-ким, что сама смутилась и вот жгу. Скажу тебе открыто (но со сдержкой теперь) – я вся была ответом на твое все там. Ты поймешь. Я не фарисейка и не моралистка, я просто – я. И не буду говорить о, том, что «забита, уязвлена» твоими, как ты пишешь «голостями». Нет, я честно тебе скажу, что упивалась именно ими. Как сладостным ядом. Всем… И… мучилась. И долго, мучилась. Я выбилась из колеи и попала на какую-то мель.! Барахталась на ней как рыба без воды и усилиями воли, не без муки, вскочила опять в свою волну. Ты все поймешь, – потому и пишу тебе прямо (что сладостно пила твое все, вплоть до твоих давнишних еще х_о_-_-_-_-_-_-_и_й, т. к. от сумасшедшей любви к тебе все мне у тебя понятно и… приятно) – ты поймешь, как меня эти «циничности» будили, ты их сам назвал циничностями. Вдали от тебя я испытала что-то неописуемое, доселе незнаемое. Не буду описывать, чтобы не заражать тебя новым зарядом. И вот взвесь все, учти, что я как пьяная, все же и в этом состоянии писала тебе: «Умоляю, пощади меня, не пиши мне так, не давая; этого яда!» Это все равно, что курящий опиум молит: «Возьмите это наслаждение от меня!» Молила, писала, а сама – «еще хоть один разок, первый и последний» – опаивала тебя своим дурманом. Тут же писала: «Завтра буду плакать от этого пепла и осадка, который останется – знаю». А плакала уже сегодня. Мечусь. Ну, что я с собой сделаю. Я не могу делать такое обычное для других женщин – без страдания. Знаю, что _с_о_й_д_я_с_ь_ с тобой вплотную, я бы подписала себе смертный приговор. Ну, не бросилась бы м. б. под поезд, не умертвила бы плоть (хоть она-то именно и заслужила бы), а как-то бы себя внутренне уничтожила. Я предельно наслаждалась твоим всем, знаю, что ты и кто ты. И все твое – все по мне. Не стыжусь, хоть и смущаюсь тебе признаться, что и сама отвечала и жила тем же, о чем писал и ты. Вот суди меня. Рвалась к тебе, звало все во мне тебя, просило тебя. И тут же страдала от знания (о проклятое сознание!) «запретного плода». Сейчас, вечером (утром переживала сильнейшую бурю страстной любви безысходной к тебе) уже разбита, несчастна, как будто бы потеряла мой кумир. Я не могу тебе этого объяснить. Ну, представь, если бы Анастасия вдруг «забылась». О, я не она – святая, но поверь мне (именем папы заверяю) я болезненно ищу чистоту.