Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 61 страниц)

Забудь, что даешь – _д_л_я_ публики! давай – _д_л_я_ _с_е_б_я, для меня!.. – вот, тогда почувствуешь свободу, размах. Ни малейшего смущения, оторопи, связанности. _Н_и_к_о_г_о_ не слушай. В твоих условиях, дать _т_а_к_ – это же чу-до! Ч_т_о_ ты мо-жешь!.. – и дашь. Из тебя, прямо, прет. И пущай его прет. Как же ты легко рожаешь! Ну, баба… – ну, диво… Не кипи! – запенишь. Почему в селе крыши белые? где же «солома»? Или это – балаганы торговцев? Странно – ни одной лошади у возов! Где-то хоть – временную – коновязь! С каким вкусом березу поместила! Старик, лысину потирает – хорош! но шапка будто прилеплена. Должны еще отдыхать на луговинке, валяться… Монастырь хорошо, но пустынно, эти закрытые ворота. Надо «ручейки-намеки» тропок… как _в_с_е_г_д_а, – мы – бездорожники, плешинки надо… Но я детально уж… прости. Я восхищен ансамблем. _Т_е_п_л_о_ – и – воздух, погожий сентябрь! Голубков не вижу… хоть грачика… – пятнышки. Но я уж тебя затормошил… Ты виновата, разлакомила… – ка-кая ты! О, Ольгунка, если бы могла ты представить, _ч_т_о_ у меня в душе! _К_а_к_ ты дорога мне! Как ты меня, благоговеющего перед искусством вдохновенным, заполонила, пленяешь!.. Я готов ножки твои целовать и – _р_у_ч_к_и! И сердце твое, твою вдохновенность. Я хочу, чтобы «Чаша» стала _т_в_о_е_й! Ты ее вновь, по-своему, рождаешь. Ты сама все найдешь, что надо изобразить, до-образить. И потому не могу, не хочу говорить о «несенье Иконы». Конечно, Лика нельзя дать, и я его не вижу, не знаю. Нести – кому? Да, _д_в_е_ девушки… в светлых ситцах. Икона ведь невелика. Сумеешь укрыть Лик? Важно – _т_я_н_е_т_ Она к себе, и ее сила – в направленности, в устремлении к Ней – толпы. А подробности… – что хочешь. Хоругви необходимы, конечно. В_с_е_ – в Ней! Она – центр. Но дать экстаз… – это же – сверхтрудно.

Не спеши, все будет. Не пенься. Работа долгая, не хватит _о_г_н_я. Надо медленно, _т_и_х_о_ теплиться. Жар – внутри, перельется _т_и_х_о_ в картины. «Чаша» – тихая, без _п_е_н_ы. «Виденье Ильи-мальчика» – невозможно, сил нет. Я и сам не вижу. Чудесно дать – как Арефий расписывал… и – Ильюшка тут. И сцена – И[лья] сдает работу росписи – им. Трудно, да. Этот упавший цветок! И самоувер барин. Вот такие же будут твои ценители – снобики. А ты будь Ильей и _е_ю. Трудно. Но ты – _в_с_е, в тебе – _в_с_е. Как я чувствую по этой картине… _к_а_к_ ты меня чувствуешь, чуешь… – _л_ю_б_и_ш_ь. Чисто. Да, и я – чисто – тебя. Оль, если бы ты была здесь! Знай, голубка, я и вздохом себя не выдам. Как на икону буду… взирать, молиться.

Помни: или ты, или – «Чаша» не появится – при моей жизни – в иллюстрациях. Но надо сделать, чтобы и _п_о_с_л_е_ – не появлялась, помимо тебя. Только тебя хочу в «Чаше». Так и сказал «Коробочке» Монго. Критиков много будет. Черт с ними. Издателям нужны _и_м_е_н_а! А мы им дадим не имена, а – Искусство. Ну… _н_е_ дадим. А ты не покинь работы. Не смеешь, теперь. Во-имя… нашей дивной «встречи». Во-имя того самого святого и чистого, что в нас _ж_и_в_е_т. Юле _о_ч_е_н_ь_ понравилось, но она _б_о_и_т_с_я_ высказаться до – дальнейшего. Меркуловы – захвачены. – _Р_о_д_н_ы_м, что дала. Бесспорно: ты – ма-стер! Помни. И держись. Дай _с_в_о_е. Как хочешь, не считаясь ни с чем. Никому я не показывал больше. Спешу отправить, а то ты скулить будешь. Мне _ж_а_л_к_о_ расставаться. Ты меня осветила… _в_з_я_л_а. Я, создававший – создавший – «Чашу», – понимаю же _ч_т_о-т_о?.. И я говорю – ва-ляй! Это тебе великий _и_с_к_у_с. Он будет с последствиями, важными. Ты так – по-новому – срастила меня с собой! Влю-би-ла… ты, новая Оля. Оля – творящая. Какое счастье! Я сращивал тебя с собой, до-лго, через _с_в_о_е. И понимаю теперь, что за сила _п_е_с_н_и_ творческие, песни о родном, – родной.

Если бы ты была здесь! Как _с_м_о_т_р_е_л_и_ бы мы многое… картины… – и как бы я вслушивался в тебя! Как мы сливались бы… – или пополняли друг друга! Только _э_т_о_ – подлинная _ж_и_з_н_ь. Как подлинна жизнь _в_е_р_у_ю_щ_и_х. Мы – верующие, в нас вяжущее. И отходит на малый план – тело, тленное… страсти. Я страстно, да, люблю тебя, но это – сотая доля _м_е_н_я_ для тебя. Это – конфетка: нельзя _ж_и_т_ь_ конфеткой. Она – только – «между прочим». Я обхожусь – и всегда обходился, _м_о_г_ обходиться – _б_е_з!

Розы твои… о, милые летчицы! Они сегодня уже блекнут. 7 дней! Я сегодня впервые не подрезаю кончики, не меняю воды, чтобы не тревожить, – осыпятся. Они засыпают. Но и сейчас они прекрасны. Пахнут, чу-уть. Дивился, как ты заказывала. Ну, нату-ра! широкая ты, люблю. Сам такой же.

Я за эти шесть дней переработал-переписал – _ш_е_с_т_ь_ глав «Лета Господня» – кончил «Радуницей». Остается девять. Их хочу кончить в 12 дней, к Ангелу. Тогда я м. б. _з_а_ «Пути». Оставил все письма. Только – тебе. Ты – жизнь мне, без тебя не могу.

Устроен по хозяйству. «Плаксина»⁶⁶⁷ оказалась на месте. Хорошо, быстро. И не дороже старухи. 4 дня в неделю – вторник – 3 ч., четверг, пятница, суббота – по 2 – по 30 фр. час. Выйдет на 300 фр. – 200 дороже старухи, но она за час делает больше, чем та за 5. Ты метко оценила. Слава Богу, избавился от этой впустую суетливой. Она мне претила с того часу, когда посмела говорить о… тебе, что писал. Я уж и забыл. Эта – бедная женщина, очень некрасивая, но делает все чисто, все умеет, говорит по-французски, все может купить, а мне надо много дыр заделать. Натирает жестянкой пол, купила мастики. Стало похоже на жилье. И стряпает быстро. Приходит в 10 утра. Сама по лавкам. Я ей даю молока, делюсь. Достала мне свежих яиц, – я их по одному ем, боюсь печени. Зуд _н_е_ проходит. Чешется ужасно порой. Но ночами стихает, сплю. Вынужден подниматься в 8–9, чтобы сделать туалет, помыться – шею! – и напиться чаю. Потому дня больше, и я могу без помехи работать. Старуха меня измучила «незнайством». Всюду пиши ей записки. Сегодня поел по-человечески, сделала отличные котлетки, на два дня. Всегда спросит – что сготовить. Котлеты сжарила в пять минут! Это Юля помогла найти. Все говорят – отменно честная. Так что я теперь ухожен. Сво-бо-ден! А старушка – являлась в 2 – в 4 ч. – зимой-то, уже темень, и она тыкалась… а я ходил по лавкам. Чисто у меня, слава Богу. Погода стоит хрустальная, теплая.

Господи, что с твоим доктором Клинкенбергом? Мне грустно, мне жалко, мне противно за себя. Напиши ему, что я всей силой сердца желаю ему полного выздоровления. Оля, я не злой, я – сумасбродный, только. И я всегда каюсь, кляну себя. Сколько я обижал тебя… Оля… – я готов для тебя на _в_с_е. Страдаю порой – и светел. Нервы мои разбил недуг, бессильна Крым. Долдонит – диета… Да что же, ничего и не есть? Не было охоты эти дни, второй день хочу есть. Осторожно сегодня съел одну рубленую котлетку с макаронами. Яйцо утром. Довольно хлеба подсушенного, бе-лого. Зеелер достал и Юля. Хорошо – печки пока не топлю. Но теперь новая фам-де-менаж – будет. Запас у меня большой. Что с твоими бумажками?! Отпиши. Могут тебе понадобиться, прие-дешь!!!!! – да, да…?! Поверь, молиться на образ твой будет Ваня. Оль, как я отделал «Лето Господне»! Ведь – _в_п_р_о_к! Писал – купался… Теперь – тяжкие главы, 9.

Ксению Львовну не вижу больше месяца. Очевидно, не поедет к тебе?.. И ни звука от нее. Будут на днях у одного чудака-художника – Зеелер так зовет. Он – верующий и мистик. Какую-то «ауру» в лицах _в_и_д_и_т. Он, больше, хороший архитектор. Заявился ко мне… – давно собирался, а моего знает лишь «Богомолье» – и – _у_н_е_с_е_н. Будет фотографировать меня, хороший фотограф. Приедет за мной. «Я голый, в пиджаке…» – заявил, – «но у меня Вы все таки узнаете, какой я… как художник». Погляжу. Некто – Морозов⁶⁶⁸. Выставлялся в важном салоне, по его словам. Увидим. Я ему тебя не стал показывать, не зная его. Знает Первушиных.

Скажи, очень прошу: хочу тебя полакомить… что ты любишь из сластей? Хочу тебе миндаликов, изюма, сушеных фруктов – м. б. банан, если найду. Про-шу. Ты будешь жустрить, работая, девочка моя, белочка… – робкая и – дерзкая девчонка! Лю-блю. Вот такую, как ты _в_с_я, – _л_ю_б_л_ю. Живу тобой. Не узнал бы тебя – _ч_т_о_ я был бы… и был ли бы?! – не представляю. Ты _н_а_ш_л_а_ меня и заставила жить. М. б. я еще напишу что путное. О, «Пути»! Слышишь порой – не веришь. Есть – оглушенные – особенно – шенныЯ. Одна какая-то говорила, что первые две главы – перечитывала три раза! Правда, это старушка-швейцарка⁶⁶⁹ – к 80! Юля ее наградила. Но она – очень литературная, вся в чтении _б_о_л_ь_ш_и_х, только. Но поглядим, что выйдет. На днях подписал договор о «Чаше» для «Павуа», получу аванс. Деньги у меня есть, Швейцарию не тревожу. Жду Чехова, на днях.

Да, вот приходит в мысли… Думаю, полезно было бы тебе – в Гааге, конечно, пересмотреть в публичной библиотеке – изящные издания иллюстрированные, – больших – литературных – произведений. Есть же там! Ты вглядишься, многое черпнешь. И – наших русских иллюстраторов. Билибин, вряд ли что даст, но – _н_а_д_о. Кто еще? Не люблю Добужинского⁶⁷⁰. Серова⁶⁷¹ разыщи – не клеветника-идиота и «злыдни»⁶⁷², а _С_е_р_о_в_а! У него найдется и из красок. Бенуа… я его мало принимаю. Лансере.?⁶⁷³ Кустодиева? Не люблю «лубка» – как у него – подделка. Кажется, отличные красочные иллюстраторы-акварелисты – английские художники? Разыщи. Вглядись, чем берут. Иона⁶⁷⁴ посмотри. М. б. у тебя в фамильной библиотеке есть что? Не пожалей времени. Чтобы не мотаться, не найдется ли в Гааге, где остановиться, на 2–3 дня. Ну, в отеле! _Н_а_д_о. И надо беречь силы. Не мотайся. Посоветуйся с серьезными художниками. Ты должна быть во всеоружии, жить в художественном воздухе. Немедленно напиши, едет ли другая, Полуплаксина⁶⁷⁵, из Бельвю, к тебе? Я не хочу ей писать. Она обещала известить, а ничего, утопла.

По-мни, Олюночка: не подробностями наполняй картину, а __х_а_р_а_к_т_е_р_о_м. Д_в_и_ж_е_н_и_е_м. Сколько ты воображения тратишь на _в_ы_п_и_с_к_у! Надо – мазками _н_а_м_е_к_а_т_ь… – а для сего – чувствовать себя _с_в_о_б_о_д_н_о_й.

На много твоих??? – не ответил. Да и трудно.

Всю благословляю, душку твою целую… моя небывалая девочка! 65 стр. переработал-переписал в 6 дней! Сверх – для меня – рекорд. Да еще при этой поганой почесухе! Иногда – горит. Всю лелею, всю целую… – чисто, моя хорошка, моя белочка нежная, тепленькая… Как же мне пусто без тебя!.. «Неупиваемая чаша»… на _к_о-г_о —? я ее оставлю?!!.. Нет, в _п_у_с_т_о_т_у_ не кину! – это _з_н_а_ю. Не смею.

Хочу тебе отдать… – мучаюсь этим, ду-маю… Кто управит Ее?!.. все —???

Ну, пора спать. Рано поднялся, и завтра надо встать к 9 хоть. Не люблю я неубранности своей. Не доверяю никому трогать постели. Только тебе мог бы доверить. Ты – для меня – я сам. Ты так близка мне, Оля… – та-ак родна!.. так – вся, будто, _о_т_ меня. И ни-когда бы и тебе не дал – из благоговения к тебе – коснуться моего, неприбранного обихода. А сам… как бы был счастлив – _в_с_е, _в_с_е, _в_с_е для тебя делать, как слуга. О, весенняя моя, вся лазурь-свет.

Молитва моя ты, Оля… тихая, колыбельная…

Господь да хранит тебя, направит, осенит! Только бы ты была здорова, дитя золотое! огненная, горячка. Не перекипай, про-шу. Страшно за тебя! Ты хорошо сказала: «когда бежишь, в беге… только ветер в ушах…» – да, верно! Но… сердце ни с чем не считается, пусть это будет сверх вдохновение. Оно слишком колотится. Пожалей его, и оно одарит тебя чудесными дарами – оно же: великий Дар. Не томи его. О, как нежно люблю, как весь в тебе, тобой жив.

Твой Ваня

Напиши прямо, как – Ване! Счастье для меня это. Не лишай. Непременно отпиши.

153

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

28. IX.46

Дорогой Иван Сергеевич, посылаю заказную брошюру.

Простите меня, но я не могу писать. Перечитайте мои самые последние (2) письма⁶⁷⁶, вспомните Ваше все на них и, я надеюсь, – поймете меня и мою сорванность и вследствие ее – разбитость. Я ответила Вам большим письмом, но не посылаю его, зная, что ежели оно вызовет «полемику» – я ее не выдержу больше. Работала я из последних сил душевных и физических, моля Вас, хотя бы обманно, поддержать во мне творческий порыв до конца работ. Случилось иначе. Я не могу ни послать письма, ни тем более писать новое. Скажу здесь только суть: не рассчитывайте на мои иллюстрации. Я не работаю больше ни над ними, ни вообще. Да, я вся разбита. Я сожгла мою лучшую работу⁶⁷⁷ – Илья у иконы, мальчик-Илья и только случайно уцелела уже готовая – видение Ильи – глаза в небе. Я все кончила – краски и прочее убрала даже с глаз долой. Теперь это неважно, но я удивилась, почему Вы не дали картинку М-me Монго? Это же прямая цель.

Но все это уже не нужно. Я не могу писать письма. Тон мой здесь – только открыточная форма – больше ничего. Ввиду г-жи Плаксиной, прошу все мое убрать со стола, дабы не любопытствовала. Забудьте мое баловство и кистью, и пером. Я переживаю вновь берлинское «сожжение кораблей»⁶⁷⁸ в море искусства. К чему?

Свой автопортрет тоже сожгла. Все уничтожу. Не сетуйте на меня. Как художник вы м. б. меня поймете, если захотите быть объективным. Я не знаю, когда еще напишу. Не обижайтесь. Я очень страдаю. Кровно, кровно страдаю. И ярко жжет это вновь: «свинья под дубом»⁶⁷⁹. Эмерик – дуб!

154

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1-Х.46 9–30 утра Солнце

Сейчас твоя _д_и_к_а_я_ открытка! Ольга, сумасшедшая, _ч_т_о_ с тобой?! Я совершенно остолбенел. Что ты крутишь? – не понимаю. Я бережно храню мою радость – в тебе, я _х_о_ч_у, чтобы _т_о_л_ь_к_о_ ты воплотила «Чашу», я посильно пытаюсь дать тебе указания, _м_о_е_ мнение, я счастлив, что ты работаешь… я верю, что твоя работа над «Чашей» навечно спаяет нас… а ты – жжешь _в_с_е?! Почему я не дал м-м Монго твою «Ярмарку»? Да разве я могу доверить чужому человеку, да еще неясному мне по целям, _т_в_о_ю, дорогую мне и тебе работу?! Никогда!.. Я мог лишь сам, не выпуская ее из рук, показать издательству, но я хочу, чтобы издательство поняло все, чтобы оно увидало целое, а не кусок, который и ты сама не можешь считать законченным?! Ты – дура, вот тебе!.. Я взбешен, я убит тобой. Молю тебя, очнись, глупенькая моя и гениальная девочка!.. Я все эти дни был в одурении от счастья, что ты _н_а_ш_л_а_ себя… а ты… – это же разбитость твоя болезненная окрашивает _в_с_е_ _т_а_к!.. Я тебе писал подробно 27-го и вчера⁶⁸⁰… – _ч_т_о_ я хочу видеть в твоей иллюстрации! Ты не дури с важнейшим, пойми, что это, твое, – _н_а_в_с_е_г_д_а! Ты должна сковать себя, ты должна, как ко св. Причастию, готовиться, а ты вообразила, что одним порывом _в_с_е_ одолеешь! Вду-майся же!.. Я не хочу, чтобы мою Олю, мое единственное святое в сей жизни, посмели задеть каким-нибудь идиотским – а, м. б. и верным замечанием, что это «не подойдет»! Ты должна бить «кулаком», ты должна _в_с_я_ отдаться, чтобы _в_с_е_ закончить, все _в_ы_р_а_з_и_т_ь!.. Мы должны говорить, как творцы, свято и чутко, сверх обычной меры! Ведь «Чаша»-то – _т_в_о_я! Только тебе я могу ее вверить! Брось раздражение, самоуверенность: никогда художник любого искусства не должен чувствовать, что он _в_с_е_г_о_ достиг! Да я разве мог бы показать издательству, даже иностранному! – «Ярмарку» подмонастырскую, если в картине запертый монастырь?! Да нас тогда одним этим замечанием осмеют, и мне это было бы так же непереносно, как и тебе. Я, я – могу и смею _в_с_е_ говорить тебе! ведь мы же – _о_д_н_о, я будто себе говорю! _Н_и_к_о_м_у_ не доверю, никому не покажу неоконченного твоего, как не стану – и никогда не делал – публично читать рассказ незавершенный, несовершенный! Если бы ты знала, сколько я редакций провожу, когда пишу!.. Твоя «ярмарка» меня полонила теплом и _с_в_е_т_о_м, _р_о_д_н_ы_м, – _в_з_я_л_а… я гордился тобой! но рисковать, твоею ценностью рисковать, давать кусочек твоего, частичку работы! – издательству, чтобы получить отказ! Да как я через Монго могу это делать? Пой-ми, родная, не могу я влезть в ее душу, тем более, что она не добилась от меня разрешения на издание перевода ее покойного мужа, перевода, как мне говорил покойный профессор французский – славист! – Жюль Легра⁶⁸¹, серого и плоского! Монго черт знает что могла бы выкинуть со мной, с тобой. Я берегу тебя, а ты – мне такие открытки шлешь!.. Ты вчи-тайся в мои письма: только ты, горячка (и гордячка!), могла так оценить все! Что ты-то со мной выделываешь! Я месяцы не работал, и только вложился – хвать, меня по башке! Чумовая Ольга, образумься же, наконец! не дергай меня!.. Ты должна, перекрестясь, работать, – _н_е_ скакать с кистью, а _т_в_о_р_и_т_ь_ терпеливо, упорно, _в_с_е_ преодолевая, все время со мною в полном согласии, любви к _н_а_ш_е_м_у_ труду, – я же не могу себя отделять от тебя в этом, как и во всем. Мы должны оба быть достойными нам дарованного! А ты воображаешь, что – одним порывом всего достигнешь. Тебе нельзя делать замечаний? да для чего же ты меня спрашиваешь, мне посылаешь? Ведь «Чаша»-то мною создана, как же без моего суждения для нее работать тебе?! Ты оголтелая какая-то. И что за выверт, – опять эта Эмерик, опять «дуб»?!.. Да брось передо мной-то хоть ломаться?! Ты же знаешь Ваню, как и он тебя. Мне больно. Зачем ты сожгла автопортрет?! Это безумие? Ты мне хочешь рот завязать?!..Зачем сожгла из «Чаши»?.. Ну, что мне делать?!. Ты всего меня взбила сейчас, оглушила… убиваешь! Если бы мы жили рядом: мы покричали бы и все разрешили, объяснили бы и поняли друг друга. Теперь же я дни должен ждать, много писать тебе… чтобы расчистить эти заросли. Или не чувствуешь, что злая сила хочет опять нас оглушить и все спутать?! Ведь для _з_л_а_ «Чаша» – за-рез! для всех чертей, большевиков – воплощения _З_л_а_ – и для самого Черта?!.. А ты перекрестись, призови _С_в_е_т_ на помощь, вспомни о муках и труде твоего Вани!.. Он весь – с тобой, только и живет тобою!.. Я писал тебе: от 16-го сент., 18, 20, 23, 24, 27, 30..!⁶⁸² И это во время неустанной работы!.. Грех тебе так мучить Ваню!.. Чего ты хочешь? Чтобы нам отказало издательство, толкнув нам в нос наши недочеты?! (Помни: давай мне миллионы, я _н_и_к_о_м_у, кроме тебя, не дам иллюстрировать!) Нет, я хочу _и_х_н_ю_ю_ погоню за «именами» сломить, я хочу, чтобы ты воссияла, по пра-ву! И добиться _в_м_е_с_т_е_ совершенного! Или ты так самоуверена, что думаешь: что бы ты не дала, все – совершенно?.. Люди годами работают… а ты и слышать не хочешь _м_о_и_х_ – пусть не бесспорных! – возражений и советов?! Я _в_м_е_с_т_е_ с тобой хочу _в_с_е_ обдумать. И я решил, что «Чаша» или совсем никем не будет иллюстрироваться, или – _т_о_л_ь_к_о_ тобой! Да все бы авторы – высуня язык побежали бы на такое предложение! это же – высшая отмета – увидеть себя в «де люкс», да еще иллюстрированным «именем»! мне дорога только ты! пойми же, пылкая!.. Поймешь, и тебе будет горько, что так вскипела, и так – ни за что! – меня бьешь!

Перечти мои письма! хотя бы два последних! Тобой дышу, тобой живу… – то-лько. Да еще «Лето Господне» Вот, через 5 дней кончу, освобожусь. Олюша, щади свет, нас греющий и возвышающий! не взмывайся? Что нам c тобой считаться?! Зачем ты как бы чужаком меня считаешь, чинишься со мной?!.. Мы же – одно, родная… нас Господь связал… разве на худое?!.. Я тебе все сердце открываю, я до слез взволнован и сникаю… – _н_е_ _н_а_д_о_ сего! Лучше не пиши, когда смута в тебе. Я многим погрешил перед тобой! да… но и ты, разве ты не погрешаешь?.. Я молю тебя: Оля, нам надо видеться и любовно-нежно обе всем переговорить, душа в душу… Я хочу укрепить тебя. Но ты будешь ли права, если будешь корить меня за то, что, любя и ценя тебя, я буду говорить тебе то, что кажется мне необходимым. От верного друга – и больше, чем друга, а дружки, – безмерно тебя любящего, можно ждать только _п_р_а_в_д_ы! Не возгордись, не считай себя непогрешимой в оценке себя. Помни: _в_с_е, гениальные самые, разве сразу достигали вершины творчества? _В_с_е_ томились, совершенствуясь, ища. Я твой старший, познавший опыт творчества. Я не живописец, но я могу судить верней иного живописца: я достиг верной меры, пытая себя в своем искусстве, – искусстве _о_б_р_а_з_а. Олюночка, родная, найди силы обрести покойную устойчивость и смирение. Не убивай меня. Ты пере-работала и утомилась. Отсюда эта нервность, раздражение, недовольство собой и мною. Голубка, будь тихой, кроткой, любящей. Не попирай _н_а_ш_е_г_о_ ценнейшего. Попрать его – радость дьяволу, только. Я весь дрожу, весь подавлен. Но я овладею собою. Ольга, Оля… девочка моя чистая, не кипи, не сгорай. Я подавлен, что ты так быстро меняешься в настроениях. Жечь, комкать… разрушать!.. Это – дьявольщине на руку. H_e_ нам, не нашему чувству. Ведь любишь меня, как и я тебя?!.. Я все жертвы приношу, принесу, лишь бы ты была – _т_ы, светлая моя и радостная, творящая! Только такая ты – вся, по мне. Мне ничего в жизни не нужно: моя работа, твоя работа, ты – сама. Только, и это огромное счастье. Милая, вот стою перед тобой, Ваня твой, на коленях, и светло смотрю в тебя! Оля моя – работает, всею силой, _н_е_ изнемогая, не изнуряя себя, _в_е_р_я_ в себя, веря своему Ване! Голубка, успокойся, вдумайся, вчитайся в мои письма. Не отходи, не рви кровную и духовную связанность нашу, наше – друг для друга, и через это – для многих. Никто меня не собьет с моей дороги, не оторвет тебя от меня! меня от тебя. Оля, будь разумна. Необходимо нам увидеться. Тебе это легко сделать, мне – трудно. Мне нужны визы, нансеновский паспорт, – он просрочен. Это дело долгих недель, месяцев! Оля, приезжай, голубка. Нам надо говорить, все обсудить о «Чаше». Ведь _т_в_о_я_ она. Ты увидишь… – и как будешь счастлива, что она _н_а_ш_а, для многих-многих.

Я не могу больше писать, я _в_с_е_ сказал, всю душу открыл тебе. Ну, будь же тиха, окрепни духом. Что за малодушие, отыскивать поводы, чтобы _в_с_е_ швырнуть! За-чем ты сожгла?!.. Господи, как это горько. Но и это поправимо. Ты все несешь в себе. Не разбивай моего мира, я в работе. Оля, я люблю тебя и горжусь посланным мне счастьем, – последним.

Не правлю описки, нет сил, ни времени (исправил, разорвав конверт). Пощади Ваню.

Обнимаю и согреваю тебя, сердечко твое.

Твой, всегда твой, Ваня

Не буду писать тебе, пока не узнаю от тебя, что ты опять ты, моя дружка, _н_е_и_з_м_е_н_н_а_я_ моя! для твоей работы необходимо, кроме _о_г_н_я_ и порыва, – выдержка, _с_и_л_а, воля, – терпение. И никогда не самоуверенность! Помни это. Я знаю все это – по себе. Ва

[На полях: ] Писал тебе о неправильной оплате заказного с иллюстрацией, а через 1/2 часа получил с почты просьбу о доплате (14-ти фр.). Но ско-лько – еще не буду на почте. М. б. и прав «Шпекин»!⁶⁸³

Твои розы, сухие, берегу, на столе.

1. Х.46 Разорвав конверт, приписываю, вдумавшись:

Я-то думал, покойный, работает она!.. А ты сбрендила? всякий пустяк, всякая залетевшая в твою головку мысль – малая! – способны тебя сбить с дороги?!.. Не думал я… и горько мне все это, такое непонятное, – _д_л_я_ _м_е_н_я! Где твоя гордость, сила, которые я предполагал в тебе? Нет, _т_а_к_ не работают в искусстве! так – лишь балуются и покоряются капризу. В искусстве, как и во всем важнейшем, выстра-дывают! завое-вывают! Не ожидал от тебя… Да соберись же с духом, будь стро-га к себе. Понуждай себя. _Т_а_к_ лишь можно _т_е_ш_и_т_ь_ праздно-болтающих, а не _т_в_о_р_и_т_ь. Т_а_к_ – можно лишь пустячки, для прогулки по искусству, делать, баловать себя _л_е_г_к_и_м_и_ – самоудовлетворяться. Сты-дно, Оля!.. Дурно. Оля!.. Возьми себя в железо, заставляй, если, действительно, хочешь сотворить стоящее. Тебе давались, шутя, малые дела… ты писывала «скетчи», этюдики… Нет, ты _р_а_б_о_т_а_й! борись, добивайся… и не ставь _с_е_б_я_ на первое место во всем: на первом месте должно быть – _д_о_с_т_и_ж_е_н_и_е, пыта-ние себя, искус!.. Вот что такое искусство. И ты мо-жешь, я знаю, что ты можешь. Но когда надо поднять трудное, тут не палочками орудуют, а рыча-гом! Ты им владеешь. Так поверь же, что ты владеешь, и бейся, добивайся! А не хнычь, не капризь, не обвиняй меня, – я тут ни при чем. Зачем _ж_е_ч_ь? труд??!!! Или ты его не считаешь за труд? Что ты, девочка-пятилетка?.. Ты же-нщина, – и должна быть столь же сильна и волева, сколь ты одарена, сколь ты прекрасна! Послушай же меня, я не болтун, и не снобик, и не гулящий с улицы! Я – мастер, и знаю, что такое мастерство, и как его выполняют, терпя, жертвуя. Мой Илья не пример тебе?.. Постыдись же, слабовольная. Это в тебе нервы ослабли, неврастения, – отдохни… но не складывай рук, оружия! Оля, умоляю тебя, опомнись. Во имя Правды и Красоты, и – _С_в_е_т_а! Стыдись!.. Я тебе готов душу отдать, весь для тебя… но ты покажи, что это не прихоть – твоя работа. Нельзя хотеть все сделать – мигом. Труд, упорство, воля, гордость… – вот что надо. Главное – «рычаги» творческие, которые у тебя бесспорны! Ну, я больше не могу писать. Я и подавлен, и огорчен, и зол, зол… я киплю досадой – какая слюнтяйка!.. дряблость какая..! и это моя Оля, которую я _з_н_а_ю! По-ду-май, какие возможности открываются!.. Подумай, сколько ночей за эти полвека работы я провел в сомнениях и борениях, и _к_а_к_ я стал _п_и_с_а_т_е_л_е_м… разве я имел такие возможности, как ты?!..Перечитай же, «Как я стал писателем», _к_а_к_ _я_ _о_т_х_о_д_и_л, как я искал себя… и всегда один, без связей, без культуры… – ведь, серенькая была семья наша! – ни струйки «художественного воздуха»! ни библиотеки фамильной, ни традиций… Перечитай «Историю любовную», – в _ч_е_м_ я рос! Но я _и_с_к_а_л, – при всем моем «слабоволии», и я нашел. Как меня не признавали! как щипали!.. – а я шел и шел… веря в себя и – с помощью Господа!.. И я вышел, я все опрокинул, и всех победил! В России _в_с_е_ было в критике и в журнальном мире у евреев, и они меня терпеть не могли! считая «квасным националистом». И я всех их опрокинул, дав «Человека из ресторана»! И они съели свои губы, зажали свои глотки: им уже нечего было пикнуть.

Я говорю после великого о-пыта!.. Бери пример с меня, бери пример со многих, – признанных всеми и канонизированных, – я еще живой, – сколько они пытались, _к_а_к_ достигали, боролись и побеждали!..

Ну, довольно. У меня нет слов, сил… охоты… бить в пустую дверь! Не слышишь… – твое дело. Я все сказал.

Последнее: я тебя люблю, ценю, верю в тебя и… прошу: образумься!..

Целую тебя, дорогая безумица, безволька!

Целую и – верю, что ты возьмешь себя в клёпки.

Твой Ваня

155

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

5. Х.46

Дорогой мой именинник,

С Днем ангела тебя! Да будет он, как и последующие дни, радостен и светел! Заказала цветы, но не знаю, доставят ли. В том магазине, что послал к рожденью, я узнала, что они не заказ «Fleurop’y» дали, а просто послали в аэроплане из Голландии. Была там, и они мне отказали в посылке еще раз, т. к. их якобы оштрафовали и они потерпели убыток. Я не удивляюсь тогда, почему розы были хороши. Они голландские, а здесь они чудесны, как и всякие цветы. Осенью тут глаз не оторвать. Шеф магазина действительно постарался. Молодец! Ты назвал мне отправлявший магазин в Амстердаме – это самый первый в стране. Теперь они утверждают, что и Fleurop’ом нельзя, но мне кажется, что они не состоят в нем – не видала «медальона». Заказала в другом. Посмотрю, что выйдет.

М. б. к рождению получил ты бисквит. Он очень был втиснут – не было коробочки. Я послала только его, масло и на пробу лепешечек, т. к. все тебе не угождаю. Боюсь я тебя. Вообще я очень гнусно себя чувствую. Сегодня (была у адвоката по делу с выселением из имения жильцов) ездила в город – еле вернулась, такая усталость-разбитость, боль в сердце. Всю грудь разломило. И воздуха нет. Да еще на горе-то заболела Tilly, – очень боюсь, что дифтерит. Звонила врачу, – тот сильно подозревает, завтра пришлет результат исследования. Ужасно, если так. Бедных Жуковичей топят окончательно. Я пробую пробраться к нужному министру, но мало надежды на помощь кого бы то ни было. Еду 8-го вечером и останусь на 9-ое в Гаагу на службу на Иоанна Богослова и повидаю их. Им буквально жить нечем. Он с его дивным голосом (лучше Шаляпина!) просился наемным работником у Ара. Мы не смеем допустить этого. Я и С. дали ему денег, а я хлопочу устроить ему закрытый концерт. М. б. что и выйдет. Но надо мне обегать всех, кто монету может гнать…

Поймала, как зайца, одного очень влиятельного профессора⁶⁸⁴, была им принята, выслушана и кое-что обещая сделать. А вчера, когда спросила одного судью: «Как думаешь (это кузен А.), профессор…. может что сделать?» – «Ну, это же самый главный человек у нас, нет инстанций, где бы он не был влиятелен, но не думай даже о нем, ибо… не достанешь до него, безумно занят, никого не принимает». – «А я уже была!» «Что???? У профессора…?? Ну, это чудо из чудес!» А министру, который нужен делу, Арнольд в голодную зиму давал пшеницы, когда тот еще не министр был, а простым смертным умолял о хлебе. Мы тогда собрату-интеллигенту от своего рта отдали. А ну-ка, что он сделает? О, если бы Бог их спас. Ж[укович] близок к крайнему. Он уже потерялся, уничтожился, изверился. Как я хочу ему помочь. Его родня в Париже возмутительные шляпы. Равно, как и Виген – только языком болтает. Сереже толком не ответил даже. Они представить себе не могут, какая у нас волокита, как всех мучают. Ну, будет. Ванюша, будь светел. Господь с тобой. Обо мне не думай – не волнуйся и… пока ничего не надо об искусстве. Мне больно это. И нету сил. Нет охоты. Не поминай! Нельзя насосом вкачать хотя бы тягу к творчеству, не говорю уже о вдохновении. Но я с тобой согласна – м. б. я утомилась душой. Но погоди тормошить. Я и^[217] думать не могу писать, ни пером, ни кистью.

Обнимаю тебя очень ласково. Оля

P. S. Ванюша, прости почерк – трудно писать. У_с_т_а_л_а.

7. Х.46 Только сейчас могу послать, т. к. надо сдавать открытым на почте из-за того, что пересылала публике деньги. Подвернулось воскресенье, и вот – жди.

156

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

15. Х.46.

Ванюша мой родной,

Отвечаю на твои несколько писем, которые я нашла дома, вернувшись из Гааги, и еще вчера пришло одно⁶⁸⁵.

Ты знаешь, как я могу отнестись к твоему, да еще такому дару, как «Чаша»⁶⁸⁶. Но все же я не решаюсь ее принять. Это слишком много. «Чаша» твоя заветная. Смею ли ее принять в дар? Ты, наверное, хотел меня этим утихомирить и заставить уйти в свое? Но разве нужны такие жертвы. Мне стыдно, что ты решил даже «Чашу» мне отдать. Подумай! Благодарю тебя за это движение, но чтобы принять ее, я должна знать, зрелое ли это твое решение. Напиши. Мой упадок – не каприз. Я совсем разбита. М. б. это усталость. И потому твоя отдача «Павуа» «Чаши» и через это отказ от de lux в другом издательстве – так на меня подействовал, что я все бросила. Я тебе писала: «если ты даже отдашь „Павуа“, то не сообщай мне, пока не кончу, дабы я не сорвалась». Помнишь? Я это в себе чувствовала. Твоя же критика _н_и_к_а_к_ не холодила. Я критику объективную очень ценю. И, напротив, похвалы меня никогда не обманывают, если я их не заслуживаю. Меня просто сейчас ничто не интересует касательно моих «талантов». И рада я забыться другим. Вот хлопочу о Жуковичах. Им очень безотрадно и, боюсь, – безвыходно. Хочу устроить ему концерт среди богатых знакомых, закрытый. Завтра еду хлопотать к одной даме, предварительно подмаслив ее. Считаюсь с возможностью главного взноса от нас же, но тогда Ж[укович] не будет этого знать и пойдет все под знаком его заработка. Он великий талант, не хуже Шаляпина. Чудесный человек, как и его жена. Эти дни у меня на хлебах 14–15 человек рабочих-молотильщиков. Едят в 9 ч. утра, в 11 кофе, в 12 обед (и какой!), в 4 ч. чай и в 6 ч. вечера ужин. Два дня уже молотят, – погода пока что благоприятная, нет дождя. Сегодня начали уже с 7 ч. утра. Работают вовсю. Остался еще 1 стог, авось сегодня окончат и завтра уберут двор.