Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 2. 1942-1950"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 61 страниц)

Ах, Ванюша, как удивительно это у тебя с образком. Я верю в то, что его именно занесло к тебе откуда-то для утверждения тебя в убеждении, что ты под Ее Покровом, что ты – Ее певец, этого достоин. Ведь ты именно Ее певец, ты славословишь Ее Чистоту и Ее образ во всех тех, кому ты отдавал свою душу в твоих творениях. Ты отсвета Ее искал в каждой женской душе, созданной тобою.

И вот Она пришла к тебе и успокоила.

И у меня такое же дивное было. Я не писала тебе, кажется, подробно. В тот день, когда я вся в страхе пошла к хирургу, чтобы узнать, что такое у меня за шишка в груди, я всю дорогу молилась Божией Матери. И вот мы вошли в приемную. Как только я огляделась, глаза мои встретились со взором Пречистой… На стене, противоположной двери, висел образ Богоматери, не какое-нибудь изображение Мадонны, но наш, подлинный православный образ. Я не знала точно, какой. Она была прекрасна. Вся чарующая кротость и чистота. Она такая, перед какой может умолкнуть всякая тварь. Особенные – глаза. Я бросилась тут же на колени и поцеловала потом образ. И тут же сошел на меня мир. Я была уверена, что все сойдет хорошо, и стыдилась поддаваться нервам. Доктору я сказала: «это православная икона». – «Ах, я не знаю, мне принес ее один доминиканец». После операции был момент, когда светлое мое состояние снизилось, омрачилось, и я упала духом.

Однако в Троицу, и особенно в Духов день я поборола себя и получила мир еще лучший. С 15-го июня я бодро вошла в жизнь, стала сама одеваться, причесываться и стала весела. 15-го же я начала для сестры кое-что работать: резать марлю, вату и т. д. (* 15-го пришел ко мне ассистент Doctor’a и сказал, что то, что считали сестры припухлостью – просто часть груди. Помнишь, я писала, что это вода? Оказалось, что они много оставили грудной ткани, а я и не знала. Грудь моя не безобразна поэтому. Это был тоже сюрприз, т. к. я думала, что все выскоблили с углублением, судя по верхнему мускулу, который, действительно, углублением вынули. И 15-го же сказал, что это не был еще рак. Я с 15-го начала радоваться.) Домой возвратилась в радости. Тебе писала об этом «радовании». Ощутила я какое-то удивительное «укрытие». А вот теперь, когда была в последний раз у хирурга, он вдруг убегает куда-то и потом говорит: «Вот, разбираясь у себя, нашел это, я уже читал, хочу, чтобы познакомились Вы с освещением Вам знакомого с другой стороны». Смотрю – книжка по-голландски «Святые иконы». – «Могу взять домой?» – «Это Вам навсегда, пожалуйста, примите». Дома смотрю и столбенею: Та, Она, Та самая, которая и была в приемной. Читаю «Notre-Dame de Kazan». Казанская. А на обороте стоит – по-голландски: «сестре Лидии в день Св. Тайн 15-го июня 1933 г., и снова тебе милая мама в воспоминание всего. Храни Ее всегда и помни обо всем. Сестра Л.». Кто это и кому? И почему не сохранили, несмотря на просьбу. Почему дал мне это доктор. И так странно, что это Она, Та. 15-го июня 33 г., за 10 лет до моего 15-го июня, когда случился во мне такой сдвиг. М. б. я ошибаюсь. И я, конечно, очень недостойна. Но я так счастлива иметь это Божественное изображение. И тоже, как у тебя: сперва какая-то католичка, а потом мы, грешные, можем иметь Ее Лик. Я не могу тебе описать всего (* Я даже страшусь писать о таком. Это слишком глубоко. Похорони в себе и никому не говори, чтобы не метать бисера. М. б. не все это поймут так, как я чувствую. Это так свято.), но рассказать могла бы много о тех переживаниях, которые я тогда в приемной испытала. И дальше, в дни страданий и после. Это образ не старинного письма Казанской Богоматери, но такой _м_и_л_ы_й. Такая Она вся своя, близкая, Чистая Дева!

Молись Ей, Ванюша, да покроет Она тебя честным Своим омофором. Благословляю тебя и целую. Оля

[На полях: ] Меня злит Фасин муж. Конечно, Елизавета Семеновна ничего не получила. Пошлю тебе ее письмо ко мне, где она сообщает, что деньги пошлют. Мама и Сережа тебе сердечно кланяются.

Посылаю Меркулову, как ты хотел.

Будь здоров!

64

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

5. XI.43

Олюночка милая, последнее твое – радостное – письмо, от 9–10 окт. я получил 16-го, написал тебе 18-го³¹⁵ и с той поры, до 3 ноября³¹⁶, не было от тебя. А я писал 8, 13³¹⁷ и 18-го. Вот почему это письмо с таким промежутком: я был как бы связан твоим длительным молчанием, не знал, что и думать: опять заболела?! А при таких мыслях я как бы в анабиозе. Но я все же работал, много, – и правил главы «Лета Господня», и читал, – для работы над «Путями». Ты и не представляешь себе, сколько надо «заряду»! Я _в_с_е читаю, ощупью, интуитивно, мне кажется, что надо то, другое… – уйти от всего бедлама современности, когда «варится» новый мир, – если только он _в_а_р_и_т_с_я, а не бродит, чтобы во что-то сотвориться, – может быть слишком бродильное… Я уходил в иной воздух – и это надо! – читал об отлете и прилете к нам птиц, о родной природе… читал об ап. Павле, – и это надо мне для «апологетики» Дари… ну, словом, _н_а_щ_у_п_ы_в_а_л. Читатель мой и не представляет себе, _к_а_к_ складывается ткань во мне… Да и сам я не сознаю – к_а_к: а вот, нужно мне _ч_т_о-т_о, а там _с_а_м_о_ проявится. – Ура, у меня отопление, началось с 30 окт.! В комнатах – до 20 градусов! Ку-паюсь в тепле! – Тошноты кончились еще 13 окт., бывают иногда болевые ощущения, но есть аппетит, а это мне главное. Вчера я _с_а_м_ – иногда вот люблю и в это уходить! – сделал себе пирог на масле, – не умею ставить тесто! – с рисом, а сегодня Анна Васильевна делает с черносмородинным вареньем. Видишь – ку-чу! На обед сегодня – вареная баранина, молочный кисель с ванилевым сахаром – остатки! – и сладкий пирог. – Чудесное лекарство прописала мне Клер Крым! – очень похоже на «Бисма-рекс», только без висмута. Съем ложку в воде после обеда, – и никаких изжог и броженья. Магнезия, и что-то еще, штук пять входящих. Называется – «Паке Ведэ». – Твой случай с образом «Казанския» – знаменателен, и никак это не «случайно»! – все это по плану твоей жизни, от Высшего Плана Господня. Так и прими, и не смущайся. И напрасно ты таишь в себе: _н_а_д_о, надо о сем – дабы всех захватывало, на-до _у_ч_и_т_ь_ людей. И выбран твой хирург для сего. Да, «Казанская», это так важно! Папочка твой скончался в Казани, и это _е_г_о_ молитвами – в_с_е!!! Так и принимай. Я ни от кого не таю, _ч_т_о_ со мной было, дабы уверовали и уповали. Не надо держать светильник в укрытии, да светит всем! Так и скажи твоему хирургу: он был _в_ы_б_р_а_н_ – для твоего целения! Т_а_к_о_г_о_ «случая» _н_е_л_ь_з_я_ придумать! И доминиканец, и голландская семья с заветом «хранить» образ или книжку, и – _п_р_а_в_о_с_л_а_в_н_а_я_ икона, и кальвинист избирается – передать православной, крепко-православной, и он же – творит целение! Сим каждый сверх-безбожник будет ошеломлен. Кстати, вчера прочитал самую бездарную книжонку, самую глу-пую… профессора —!!!? – Даршкевича³¹⁸, «Апостол Павел», – живая бездарность, взялся доказывать – «истерию» Павла! Я смеялся: профессор-то лишен совершенно понятия, что такое ло-ги-ка! В_с_е, буквально, – отсебятина!! Второклассник мог бы его оспорить и устыдить. И подумать: такие книжки издава-лись. Правда, «на чемоданах», в 23 году, заграничный «Дамасский» эпизод³¹⁹ – важнейший! – объяснен, без малейшего основания, здорово живешь, – припадком истерии!! Профессор – невропатолог!!! – хоть бы привел какой-нибудь доводишко! Хоть бы потрудился прочесть «послания»! В «Деяниях» много «легендарного», да… но послания-то, большинство, признаны – и неверами! – по-длинными! и там ни малейшего намека на «истеричность»! Много «темного», да, но «вывихов» – ни единого! Чем, чем объяснить такой «напор» проповеди, такую страстность, – на протяжении десятков лет, – это при «истеричности»-то, когда на дню семь пятниц у больных таких! – и это после такой я-ро-сти чекизма Савлова, когда он ломает свою блестящую карьеру на службе у Синедриона!³²⁰ – чтобы пойти на – смерть?! Дураку ясно: да, _в_и_д_е_л_ Воскресшего!!! и уже – н_е_ _м_о_г_ остаться прежним чекистом! _н_е_ мог. Мне это о-чень надо, для Дари, в ее страшной борьбе с некиим Кузюмовым… – перед которым все циники и атеисты, до Павла Федорыча Карамазова³²¹… – мальчишки и щенята! – Слава Богу, что твоей руке лучше, и все наладится. Рад, что побывала в Викенбурге. Что испытала – напиши. Только берегись простуды. Почему ни слова о поездке к новому доктору, 11 окт.? Что – о почке? Все напиши, глупая моя ясочка! Уповай – и свидимся. Не умирай каждый день. Це-ни каждый миг. Даже – грязную осень – сколько и в ней чудесного! У нас осень на-диво. Каштаны позолотились и облетают. Ско-лько красоты в жизни твоей фермы! каждый час – что-то творится, каждый миг. Не утомляйся. Не тормошись с хозяйством, хотя и в этом – своя красота: рубить капусту!!!.. А запахи, а свет, зари, потемки, жваканье грязи… – все – _ж_и_в_о_е! а как дрова горят! Об этом петь можно! – Да, Елизавета Семеновна _н_е_ получила денег. Тюлень и Холера – ну, и..! У Елизаветы Семеновны великая скорбь, ее сын Рустем – кандидат на чахотку, везут его, и она едет – в санаторий в Шамони. Очень он долгий и худой, потемнение в легких, температура на полдесятую по вечерам. Она – вся – трепет. А у самой сердце – никуда. На высоту в 1000 метров! Хорошо еще – деньги есть. – У меня примулы продолжают цвести. Лимончик, должно быть, погибнет. Твоя именинная бегония… – отрождается, чуть лезет листочек, а то совсем было скончалась! Что-то ядовитое в воздухе от бомбардировки было… – все мои растения отравились. – Скоро и дня прибудет, считаю деньки, как в детстве. Как я, маленьким, любил вставать при свечах, умываться – корчась! – ледяной водой! Выбежишь во двор – синее все, ночное! – А – утро! Ох, не простужайся! И… – ми-лая моя детуль-ка, – пи-ши! Уйди в работу, потребуй, чтобы тебя избавили от хозяйства! Лежи дольше и пиши в постельке, не вылезай на холодину! И чай пей, – или какао? – в тепле! – нежься. Я сегодня довалялся до – одиннадцати! Скорей промахнет короткий день, и приблизится – Рождество! Как маленький… – ах, скорей бы!.. Скоро Михайлов день, а там Филипповки, а там… Сушу на зиму… морковь! Сжег, дурак. Ах, какими «глупостями» иногда занимаюсь! А мне _в_с_е – любопытно: а что выйдет? Мне бы химиком быть! Пахнет пирогом с черносмородинным, и – вареной бараниной. Уходишь – пусть в «глупостях» – от удушающего, всего… от потопа человеческой – нечеловеческой! – ярости, лжи, этих «радио», где потонула «правда жизни». Мне тяжело – писателю, давно не видел _н_о_в_ы_х_ своих книг, и вообще, новых книг. Не печатаюсь, и нет побудителя – писать. Но… стараюсь все же преодолеть пустоту безвременья. Что поделать, мы все – в стихийном, и надо уметь обманываться. Все чаще мучает дума – на склоне… не увидишь родного… ну, так хоть в снах увидь! уйди в «Пути»… И вот, хочу утонуть в них.

«Кошачий» снимок – очень хорош, ты – самое лучшее в нем, особенно твои стройные ножки – прости! И все – _р_а_з_н_а_я, но – радостная. Спасибо. Это черная курочка снимала? Будто: «смирно, снимаю… мерси». Ну, кошек я люблю… издали. А так – не привязываюсь. Ну, белоножка, что же ты мне не дашь понять, что такое духи – «после ливня»? Я прошу-прошу… Что мне с «Душистым горошком» делать? как послать тебе?.. На «тюленя» нет надежды. Что делать с твоими 20 гульденами, если паче чаяния Холера пошлет их Елизавете Семеновне? – Отыскала ли мою «Владычицу»? Найди и оцени. Я вставил в серебристую рамочку, поместил в святой угол. Отлично, если ты написала Меркулову, – он очень заботлив ко мне, и так ценит всякий знак внимания. Без него я никогда бы не видел рыбки на столе, потому что не хожу по базару, а без этого не получить. А ему и на меня дают, – т. к. он снабжает торговцев мелкой монетой, – меняет в церкви. Удиви-тельный человек! Без него – не было бы благолепия на Дарю, – ско-лько отдает труда! И – от себя отрывая!! и это – чистейший, честнейший человек. Такими-то вот жизнь и стоит. Дивлюсь ему – и – высоко чту.

Целую тебя, дружок, Ольгунка… «падам до ног» – до… белых лапочек. Господь да сохранит тебя! Не оттягивай писем, всегда твое длительное молчание меня каменит, тревожит, – знай это. Я деревенею, томлюсь, надумываю ужасов.

Сейчас была одна отличная иконописица, Рышкова, моя читательница, мечтавшая дать «Неупиваемую». Уже, говорит, написала для меня «Царицу Небесную» (в связи с бомбардировкой) – я ей писал – сделайте! Вот, принесет. И еще – будет писать «триптих» семейный образ: (писал должно быть тебе?) св. Ольга, Иоанн Богослов, преп. Сергий. Все обдумывает. И потом – просил – Св. Троицу – благословение отца. Достал для нее (через Меркулова) 1 флакон лака, – это все равно, что – «птичье молоко» теперь. У ней бомбардировкой все флаконы с лаком побило, и нельзя работать. Теперь все трудно достать. Меркулов мне и ленту для пишущей машинки достал. Как бы мой хранитель.

Целую тебя, моя девочка, будь тихая, прелестная, ласковая, – и – здоровенькая. Бог соизволит – и свидимся.

Твой всегда – и – навсегда! – Ваня

65

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

29. XI.43

Милый Ванюша, несколько дней тому назад приплыло наконец-то твое долгожданное письмо³²² (слава Богу – ты здоров, а молчал, наказывая меня), а сегодня и еще одно от 23-го, с приложением Вигена³²³.

Я писала тебе на днях, но не решилась послать всю ту мрачность, которая сама-собой вылилась в строчках. Жалко мне стало тебя. Ах, не рассказать всего. Многое, многое и кружится и вихрем проносится в голове, и тяжелым камнем порой давит днями и днями. Ну, и все же не стоит других еще втягивать в это. Мне только иной раз тяжело быть совсем без друзей, но это тоже уж нечто общее, – в жизни одинок человек, как и в смерти, как и в час прихода его в мир. В молодости все это легче как-то бывает. Ну, довольно. Я рада, что ты здоров – это самое главное. И очень хорошо, что работаешь, что все тебя занимает, вплоть до кухни. Ты любишь жизнь, ты хозяин в ней и это тоже очень, очень хорошо. А плохо вот, когда начнет казаться, будто роль твоя сыграна, а что еще хуже, – что даже и не сыграна, а так, ушла, просто не удалась. Тогда уж, пожалуй, и не удивительно, что люди сметаются из мира, как пыль. Вот даже родные Вали и те что-то вроде таких мыслей высказывали, – что, де, ей уж лучше _т_а_м, тут-то, де, ей и места не было. Но довольно, довольно же наконец! —

Твою Мадонну я не видела еще, не была в городе, – у меня нарыв под ногтем большого пальца ноги и не могу туфли надеть, бегаю в домашних. Теперь лучше, и я собираюсь на Введение в Гаагу, конечно, если все благополучно. Обязательно отыщу эту копию, вероятно найду ее в Художественно-историческом институте³²⁴. Ты очень полно дал ее – не трудно будет искать. И, вот пока не забыла, – посылаю тут же тебе «после ливня» на ватке, но ты напрасно меня упрекаешь, – я несколько раз тебе эти духи слала, в первый раз – тотчас после их получения и затем часто душила письма, тогда, в период моих «огней», как ты выразился. Но думаю, что они улетучились, они очень летучи. В последний раз, когда я ими душилась (гости были), – Сережа спросил даже: «а ты почему не надушилась?» (У Фаси все разнюхивали ее парижские духи). И были все удивлены, что эти духи совсем не чувствовались. А м. б. я их почему-либо тогда не приняла, как следует? Во всем ведь должна быть гармония и даже у человека с духами. Т. е. не «даже», а именно. Я не удивилась, узнав о Ивикиной дочке³²⁵, по твоим сообщениям так и должно было быть. Но что меня удивляет, так это ее двухименность – Екатерина-Ольга. Почему? Это западно-европейская манера навертывать сотни имен. Но зачем же, если и мать стала православной, это офранцуживание? Моя одна приятельница (из давних, юных лет), желая лучше приспособиться к окружающей обстановке тоже подобное устроила: она вышла замуж за некоего Бориса, ну а по ее качествам кому же мог сей Борис уподобиться, как не царю Борису? Ее мамаша так и болтала в простоте, что «Олечка (тоже Ольга) сынка, если будет, назовет Феденькой, чтобы, как у Бориса Годунова». А когда родился сын, то мамаше показалось имя Федор слишком кучерским, а идея-то заманчива, да кроме того, еще до появления сына на свет, все готовилось и шилось для неведомого Феденьки. Ну, как быть? И решила: назвала по метрикам Manfred’oм, a в купели Федором. Я удивлялась, какое же это православное имя Manfred? «Ах, какие глупости, не может же он чудищем в школе быть, ему немцем надо расти». У Ивика тоже видимо: Ольга слишком уж французам чуждо, а Екатерина – у всех есть. Ну, а чтобы память тети Оли почтить… вот и Ольгу еще приклеили. Я не люблю такую смятку.

Кстати, мой хирург не кальвинист, а католик. У кальвиниста немыслима какая-либо икона, а тем паче Богоматерь. Они же прямо гонят Пречистую. Так дико. Нет, мой хирург католик и очень верующий. И, как это обычно бывает, именно потому что истинно-верующий, смотрит на все широко и не душит своим вероисповеданием. Слышала на днях, что будто он решил жениться на своей бывшей пациентке (ампутировал грудь – рак), Shalkwijk’cкой приходской сестре милосердия, простой крестьянке, очень не молодой и весьма некрасивой, но доброй.

Он в моих глазах еще больше вырос. В Голландии чувство ранга и происхождения доведено до болезненной точки, а тут… очень известный доктор, сын тоже очень известного врача из очень хорошей семьи. Он совсем не молод, думаю далеко за 50, не женат – не сумел урвать себя от работы, от пациентов, да и теперь-то говорит: «Моя личная жизнь не должна ни в коем случае отзываться на моих больных». Он в год делает 3000 операций, а практикует уже 20 лет. Если не сплетни, то желаю ему счастья. Подумай – берет больную, неизвестно еще с какой перспективой, полу-инвалида, не беря в расчет вообще ее внешность. Говорят, что постоянно у нее бывает. Не знаю.

Рука моя болит опять невыносимо, теперь погода. Сегодня гроза. Грудь иной раз так сверлит, что еле удерживаешь крик. Ну, это-то ничего. Недавно опустила я сухую Розу Иерихона в воду и она 2 дня «цвела». Чудная вещь это у Бунина³²⁶. Я все вспоминала, глядя на этот серый клубочек. Где Бунин? Жив ли? Вот этот цветок уверяет меня в мысли, что у цветов есть душа. Будут ли цветы там? И животные? О. Дионисий говорит, что что-то такое будет преображенное. У меня масса цветов. Люблю их. Садик засадили с Тилли на днях тюльпанами, гиацинтами и нарциссами всяких видов. Крокусы разбросали по лужку. Были как-то гости (* После похорон Вали звала я ее родных отдохнуть и заодно Фасю.), навезли тоже цветов, вся комната была полна: и розы, и цикламены, и гвоздики чудные, хризантемы. Очаровательно, но мне всякий раз больно за срезанные цветы, жаль их. А сколько людей убивают! Мне так это жутко. Сил не хватит на восстановление и залечивание ран потом. Если бы Господь мне дал здоровье, – сколько работы каждому после войны! Я только и жду и жажду быть полезной. Счастлива за тебя, что «Неупиваемая чаша» нашла путь к сердцам. Дай Господь! Милый, как я понимаю твое состояние при последних главах «Лета Господня», как горько должно быть тебе все это снова оживлять. Когда же все это напечатается?! Как жду прочесть! Кончаю. Прости за бесформенное, «не мое», письмо. Я вся какая-то стала с болезни иная. Мне часто трудно бывает писать. Шахбагову на его замечательное письмо не могу месяцами ответить. На днях писала и бросила в печку и теперь уж знаю, что вообще не напишу. Крещу тебя. Оля

[На полях: ] Пришиваю ватку с духами.

Ну, Ванечка, будь здоров! Господь да сохранит тебя, благословляю тебя. Оля

66

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

25 ноября / 8 декабря 43 8–9 ч. вечера

Твое письмо от 29.XI, почтовый штемпель – 1.ХII – получил 7-го XII, вчера. Сегодня же отвечаю.

Вот, дорогая моя «волынка», опять затянула – «со святыми… да к такой!» – это из последних глав «Лета Господня», из ругани «известного ци-мика…» – по словам тети Любы, моего «крёсенького», в начале болезни отца, когда отец «вдруг выздоровел», на день – два… Да, у-падочное твое письмо… но ты меня уж приучила к таким, волынка. Да не умирай же пять раз на дню! Принимай для – «бьян-этр’а»^[108] чего-нибудь, вроде того впрыскивания, что мне, как раз год тому, прописал французский врач^326а. Я тебе писал и состав. Помню, шел 7 дек. заказывать тебе цветы к Рождеству, – от ворот поворот, кон-чено, объявили мне в магазине Боман… – и вот, помню… иду-плетусь, – был очень слаб! – по коридорам метро, и то-шни-ит… раза два «срыгнул» в уголки, как пьяные… а сам все – ну, не во все горло, понятно, а то в «приют» посадят, – все пою, пою… эдакий подъем, и на все плевать! Самому смешно на себя: тошнит, а пою! А это какая-то ничтожная капелька какого-то сока африканского растения… и меня, «мыслящий тростник»³²⁷ заста-вля-ет орать и чуть ли не плясать! Тут же и вывод: «сколько же _е_щ_е_ тайн вокруг!., и, м. б., есть „тайна“: принял капельку какого-нибудь австралийского лопуха… – и – продлил жизнь на 50 лет!» А посему – плюнь на все «суеты сует» и на ветер, который – дурак! – все «возвращается на круги своя» – чушь, никогда не возвращается, а все кружится с пересечкой своих орбит! – не знал идиот-соломоныч метеорологии! – плюнь – и… пи-ши! При-казываю!!! Приказываю, милая ты моя волыночка. От твоих «прыжков» вверх и вниз ничто ровно в мире не изменится, а разве ежедень оторвешь от своей жизни по несколько минут, если не часов. Вот что, сделай для меня, мне это очень любопытно: опиши мне хотя бы один только день твоей жизни на «схалквейской» ферме. Но – с полнотой, с подробностями… – как бы малы ни были… и со своими – о-чень важно! – ощу-ще-ни-я-ми… мыслями… хотя бы, смотря, как подмывают зад поросеночку, вдруг бы ты думала о… Шопене, заливном, треклятом Черчилле³²⁸… о Рубенсе³²⁹, о сапогах в смятку… Чтобы я видел тебя _в_с_ю, в хозяйстве и _в_н_у_т_р_и… Ну, про-шу!!! Ты трусиха, гордячка, и скверная поросеночка… так, после «Лан, дыши!», – и не посылаешь ничего. Написала для меня, а послала хирургу. М. б. потому, что и этот очерк о детстве нуждался в его ноже?! Напиши! А то я брошу тебе писать… Что за удовольствие все время читать тысячное издание «Премудрости» Соломоныча! С меня и своей «суеты» довольно. В самый день отправки последнего письма, 24 ноября³³⁰, я свалился. Пожаловали два неприятнейших посетителя: М-м Грипп и Мсье Бронхит. И проторчали у меня 12 дней, очень серьезно и назойливо. М-ль Крым опасалась… но – вытянула-таки… аховыми горчичниками и банками. Я, вообще, боли не выношу, нетерпелив, но горчичники, даже «аховые» осиливаю даже до 20 минут. У-х!.. Раз так взодрало… вскочил… и минут пятнадцать, согнувшись, покачивался от боли, и ныл, как больнющий зуб. И – выстоял! Один, ночью… Попросил случайно зашедшего поставить мне на спину 4 штуки… тот ушел, а я… – все и качался. И – оборвал «самое главное». Так вот, за эти 12 дней… – Юля свалилась сама, – я был в этой «эсхатологичности», столько передумал!., дошел до полного… «отрицания _в_с_е_г_о!» – ну, зови некоторого человечка с «мерочкой»..! – а тут еще вот-вот черти в небесах… вот-вот мои «помпеи» раздвинутся… – я же в таком… «пристреленном» местечке живу… кругом все «объекты», хотя для «чертей» англо-американских существуют лишь «ковры» и «площади» для чертовой игры, так что… жди и жди… – и часто начинают петь «сирены», – если бы гомеровские! – с ними бы пошутить можно, любезный там и остроумный экспромт-комплимент сказать… эдаким бесом мелким рассыпать – «м-лль… как вы прекрасно-страстны, как страстно-прекрасны… лепестки райских роз слетают с ваших губок… в ваших глазах неупиваемая бездна обещаний…» – и прочее… А то ведь одна и одна речитатива: «мементо мори!» И тут… держи горчичник… еще минут десять! а уж вся кожа содрана. За эти 12 дней я растерял весь «заряд» рабочий… только теперь, на 4–5 день нормальной температуры я прихожу в себя, и пишу тебе. Лопаты, какими я перерыл многое в себе за эти 12 дней, настолько сильно-страшны и безнадежны, что… конечно, не стану разглядывать, что в себе наковырял в тайниках… – это, в сущности, – мертвящий НУЛЬ! Я его смахнул. Ладно, пусть все – «беллетристика», пусть все «ловко приспособлено» хитрым человёнковым умишком, вплоть до величайших за-здешних построений в религиозных системах… пусть! Но я ведь и «неприспособленное» ощущаю, хотя бы «Царицу Небесную» 3-го сент., «Мадонну», св. Серафима в 34 году, слова – во сне! моего Сережечки, на 2–3 окт. с. г. – «папа, я пришел _п_о_б_ы_т_ь_ с тобой!» – я же и _э_т_о, _т_а_к_о_е_… вписал в книгу _м_о_е_г_о_ о-пыта!.. куда ж я _э_т_о-то пристрою, как объясню? А посему… – не думать, не рыть лопатами, тем более в состояниях упадка… с температурой, в одиночестве неисповедимом! Говоришь – «друзей нет»… А я себе, когда бы такие два словечка навернулись… сказал бы: _е_с_т_ь_ у меня, далёко, но есть, не дотянусь – а есть… – и _т_а_м_… и тут, в Схалквейке, я не один! не одинок… ведь ты же мне сама внушала это, в письме – первом! – июнь, 39.

МАШИНКА ИСПОРТИЛАСЬ, ПОДЛЯЧКА! ВСЕ НАОБОРОТ!!!

Ну, выпрямилась, стервозочка! И тебе не стыдно? – не машинке, а тебе, тебе!!? – так волынить? М-ль Крым прописала мне впрыскиванье – два раза делал (до болезни)… – очень хорошо. Нечто гормонное. Не органическое, а синтетическое. Удивительно живит. Я – может быть через это и «нахожу себя». Какая-то тоже «капелька»… Скажи хорошему врачу… пусть тебе пропишут! надо бороться с «упадочными припадками». Они же так яв-ны! Письмо твое, после 8 окт., – день преп. Сергия! – и… – эти последние!!³³¹ Какой слет вниз! Ведь голову так можно сломить. А мне-то каково принимать такие дозы… в моем-то полнейшем, здесь, одиночестве! Не подумала..? Я из кожи лезу – заставить тебя быть просветленной, уповать, верить в себя, я столько сил положил на это… я же на тебя себя растрачивал… – и все впустую!? Хорошо же ты меня… не говорю, что любишь… а – чувствуешь! и так мне платишь за мою веру в тебя, за мое любование тобою! «Роль сыграна»? и еще отчаянней – «и никакой роли-то не было!» Тьфу! тьфу!! тьфу!!! «Окстись! отплюнься!!!» – кричал на меня Горкин – в последних главах³³². Чего твой дурак Денис знает о том, как _т_а_м_ с животными?! – «будут преображенными» – это ты и у ап. Павла найдешь, его перечитай. Это ты к нему-то, к бледноглавому-скорбно-му за – _э_т_и_м_ прибегаешь?! Как же, он разъяснит… Ты – к Нему обратись! к Нему – в его Слове! а не к бедному истеричному попику. Он пусть «темным» расписывает, а ты себя не _т_е_м_н_и. Ты в мильон раз глубже и умней попиков. Не смей в кликуши, в юродцы… – не отрекайся от данного тебе Господом, отцом и матерью, и всеми твоими чистыми предками, наследства! Ты – умна, ты – наполнена… ты не нахваталась, а на-копи-ла! Пойми и – владей… и собой владей, также. Смотри на жизнь свою и вообще на жизнь не как раба биемая, а как _х_о_з_я_й_к_а_ в дарованном тебе хозяйстве! Как мудрая хозяйка. Мудрая хозяйка во всем и со всем – _н_а_й_д_е_т_с_я, а не станет волынить и метаться за советами к хозяйчёнкам полоумным… она и их-то обязана «призвать к порядку»! Ты не ценишь, что еще можешь дать голодному ребенку кусок, – а это – великое счастье! Вду-майся! И правь жизнь, а не ползай под ней. Несчастненькими, загнанными, слабенькими, биемыми, страждущими… – стараться видеть себя, и даже тон голоса несчастненький принимать, и клониться всячески… – усладительно-больно, о сем много у Достоевского, есть и у психиатров… Но это не Жизнь, а – клиника. Если бывают эпохи, когда жизнь обращается как бы в бойню и кладбище… – так это все оттого, что «плохо хозяйничали» в ней. Но оазисы остаются, жизнь жи-тельствует… Так помогай же ей «жительствовать», а не добавляй еще от «кладбища» и от «бойни» – хотя бы «самобойни»! Я так киплю сейчас на тебя, что… изругал бы тебя, словами бы затерзал… Но мне тебя жаль, я же люблю тебя, мою Ольгуну! Голубка, умирись и совладай с «духом угнетающим, духом уныния». Накатило..? К светлому Сергию, Серафиму..! А Она, Благостная, – к Ней-то ты…?! Хотя бы в праздник «Покрова» вдумайся, прочти песнопения его! Когда-то я написал «Покров»… знаешь? После Оли… – для «Лета Господня». Иначе – _в_с_е_ _р_а_с_т_е_р_я_е_т_с_я, если мы так недостойно откажемся от «наследства»! Пущена в Жизнь… – твори, и творись в ней. Во имя лучшего, что есть у нас… – во _И_м_я_ _Г_о_с_п_о_д_н_е! Ну, дай поцелую плачущие твои глаза… пусть не плачут. Дай мне милые губки твои… поцелую, – пусть не кривятся горечью… ручки дай… – исцелую все пальчики… – пусть творят! О, если бы я был близко, с тобой!.. Две головни в поле… – о, мы поддерживали бы друг друга… Г_о_р_и, пока не догоришь, не сгоришь вся, но – пусть горенье это будет давать и тепло, и свет. Голубка… Олюночка…

– Духи вдыхаю… они тонки, напитали бумагу даже… я их чутко слышу… и в них твое дыхание… Ах, Олёк, если бы ты знала духи «Грепэпль»! – Блосона (Blosson). Это – старые английские духи. Я покупал в Москве. Только их и держала Оля. Этот «Цвет яблони» – изумительно нежен… «После ливня» – жестковаты в сравнении с ними. Те… – «душа духов», их мысль, их – _и_д_е_я. Ландыш – мужик перед ними. А «После ливня» – ну… виолончель Брандукова³³³ перед едва ощутимым дыханьем арфы под вдохновенной рукой покойной Айхенвальд³³⁴ (матери певицы Большого театра), в оркестре Большого театра. Парижские духи после старинных английских – это джаз-банд после шопеновского вальса № 3 – самого глубочайшего, тончайшего, неуловимейшего его! Недавно Юля мне играла – а меня тогда тошнило! – когда я жил у нее в парижской квартире несколько дней. Меня _у_н_е_с_л_о.

Я не «наказывал» тебя, посылая после письма от 6-го XI – только 24-го, а потому так, что – работал и – не было от тебя очень долго: ты мне после З.Х (твоя дата) написала только… 25.Х – 22 дня!! Получив 3 ноября – написал 6-го, потом 23. Целую. Ваня

Ты совсем не считаешься, ско-лько и как я писал и пишу тебе! Я знаю: если бы я писал кому так и хоть – 1/10 часть… – почли бы себя счастливыми. Очевидно, мои письма тебе – как «летом… лимонад».

Я говорю сознательно, если нет желания – не пиши, не силься, «через себя»! Я слушаю музыку… люблю ее… и всегда чувствую, когда по-игрывают, не-играют, а… наигрывают, по-игрывают. Я не виню тебя – я болею этим. Не можешь – не пиши. Не надо через силу… Но знай: для себя, в _п_у_с_т_о_т_у – я писать не могу. Не старь себя: в сравнении со мной, ты – младенец. Если б я был твоих лет!!!.. Ведь это – 1916!³³⁵ До – «Неупиваемой чаши». Прости, родная Ольгуночка, м. б. ты жесткость уловишь в приписке на 3 стр.^[109] Я считаюсь с потрясением после операции твоей, не виню тебя… но я и не могу не воздействовать на тебя: надо владеть собой и – надо принимать меры против подавленности.