Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 55 страниц)

Ваня. Твой.

Ну, хоть призрачного, выдуманного – люби! Не могу, не смею обманывать себя.

187

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

7. V.42

Ванюша, родной мой… Давно нет от тебя ничего. Последнее письмо получила 4-го, – оно от 27-го. Я томлюсь, т. к. боюсь, что ты тоскуешь от моих гадких писем. Хочется верить, что ты и «хорошие» мои уже получил. Я бегаю к почтальону, но и боюсь, боюсь, что ты страдаешь! Господи, Ванечка, я так браню себя, гадкую, что не умею тебя беречь! А только этого ведь и хочу. Веришь? Ваня, Ваня, сколько надо мне с тобой всего обсудить! Сколько вопросов у меня к тебе, еще… с 1939 года?

Никогда не решусь все изложить на бумаге. И столько необходимо знать. Иногда мне остро кажется, что так, не разрешив всего, невозможно жить. У меня много вопросов о себе лично, о жизни вообще и т. д. Ах, если бы я тебя смогла увидеть! Ах, почему, почему, мы не раньше встретились!?

Если бы мы были так же знакомы, как, хотя бы, с И. А.?! Тогда бы я подошла конечно к тебе в 1936 г. и ты м. б. меня «у_в_и_д_е_л». Мне невыносима разлука с тобой! Пойми же, наконец! И в то же время, я кляну себя, что пишу так, м. б. это тебе в обузу – это мое настойчивое желание встречи? Но, умоляю, брось всю чушь, которую ты мне писал о свидании нашем! Ты – неужели ты все еще не знаешь (?), – жизнь моя! Ну, не буду, не буду, – я знаю, мы дергаем друг друга этим!

Но Ванюша, родной мой, знай ты, что не одинок ты, что я и днем, и ночью с тобой. Я также мечусь одна в жизни, одна, как и ты один! Я буду искать тебя, близости твоей в… искусстве. Если не могу увидеть тебя в яви! Ужасно это! В молитве ты со мной! Но я плохо могу молиться. Суета… Дела дома масса…

Ты знаешь как это бывает: все берегут, все хотят, чтобы я _н_и_ч_е_г_о_ не делала, но я вижу, что это невозможно. И, когда мама сердится на неопытную девушку-прислугу, то я чувствую, что я должна встать у руля. Девчонка не виновата, – она прямо «от сохи», чего с нее взять? Ну, да я теперь молодцом! Не могу больше писать о здоровье, о себе… так скучно.

Я здорова! Ванёк, не беспокойся! Селюкрин дает силы. Ваня, если любишь, если веришь, если хочешь со мной быть, то постарайся (только вправду!) приехать! Ваня, брось глупости! Умоляю! Ты все еще меня не знаешь?! Посмотри, как я забыла всякую гордость! Как молю тебя! Катичка из «Няни», пожалуй, так бы не стала? Могла бы и я тебя иначе звать. Истомить, истерзать… всем. Но не могу я тебя так. Я тебе так открыта. Можно ли проще?!

Ты все знаешь. Я не мучаю тебя ни ревностью, ни кокетством, ни всем тем, которому даже и имени-то не найду, но чего многое-множество у каждой женщины. Ванечка, я просто, любя, безгранично любя, зову тебя! Ну, не буду! Как хочешь! М. б. и вообще это тщетно, – м. б. не дают пропусков. Мне не дадут, как женщине. Попытайся ты! Ты такой известный! Есть же люди с влиянием! Я уверена! Ваня, ты отдохнешь здесь. Я буду все время с тобой. Мы гулять будем много. Я найду красивые места, с лесом, как у нас! Я буду баловать тебя, будто твоя маленькая «хозяйка»… Ах, Ваня!

Яблони цветут сейчас, хотя еще не все. Ранние только. Я еду завтра (если здорова буду) к Фасе. Ее муж в Берлине. В воскресенье хочу в церковь, в Amsterdam⁷²².

Однажды в месяц служат там. Ваня, а ты забыл небось, что в 11 ч. вечера я говорю «покойной ночи!»?

Ванюша мой! Я так хочу тебя увидеть! Не глазеть, а душой всего _о_б_н_я_т_ь… Все в тебе увидеть! Все сказать тебе, все спросить, все узнать! Ты же для меня Вечное Начало! Ты не понимаешь все еще, кто ты мне! Ты выше всего земного! Потому-то и могу я еще переносить внешнюю разлуку. Ибо: ты так весь во мне, что я иногда тебя как живого чую. Ну, дай, хоть разок, увидеться! А что потом?! Не знаю, не спрашиваю… Не могу… Вся моя жизнь горестная разбитая какая-то! И кому нужна я? И во всем виной я сама. Я не ропщу ни на что. Все приемлю от Господа. Но молю: «Дай увидеться мне с Ваней!» Ах, Ваня, подумай ты обо мне, о всей жизни моей… что у меня есть! И многого ты не знаешь еще. Сложно жить, сложно общаться с жизнью и людьми. Я будто вне жизни… Помимо меня идет она… У Фаси вроде этого. Но Фася обо мне ничего не знает. Никто ничего не знает. Трудно одной все сносить. И нет ответа… И это чувство тогда зимой, что будто щепочкой несусь в потоке бурливом и вот-вот… разобьюсь! Это – иногда приходит снова, именно с выздоровлением, хоть и не так ярко. Я не хозяин самой себе. Не чувствую себя такой. И еще слабость эта после болезни. И тебя мучаю. И уходят дни и годы! О, если бы домой можно было! Я так от сего устала!

В тебе я нашла бы все счастье, все, все!

О, Ванечка, приедь же! Я ничего не прошу у тебя, как только: «приедь!» Я не осложню тебе ничем твоей жизни. Не буду проситься с тобой, я ничего не попрошу. Я только увидеть Душу твою бессмертную хочу. Тебе все скажу, спрошу совета как мне внутренний свой мир устроить. У меня много сложностей, о которых ты ничего не знаешь. Касается только меня! А. ни при чем! Ваня, как я завидую всем, кто с тобой бывает! Ваня, спроси кого-нибудь о поездке! Неужели нельзя?! Ангел мой, Ванюша! Любимый Ванечка.

Ничего не могу другого писать. Я вся в тоске по тебе. Вся в полете к тебе… Ваня, милый, пиши хоть «Пути», чтобы это ужасное время разлуки не ушло бесплодным.

Я буду себя тоже заставлять работать. Буду писать, тебя все пошлю. Учиться буду. А ты брани, указывай ошибки! Хорошо? Ты тоскуешь? Почему мне так грустно? Ванечка, слов нет, чтобы сказать, как все мысли мои к тебе! Радость моя, Ваня! Любимый мой, Гений! Ласковый Ванюша! Прости меня за все, за все! Я не хочу тебя мучить, не хочу «дерг-дерг», никогда! Но почему же так выходит?! Ванечка, бесценный? Я больше не «больнушка». Я здорова! Не томись моей болезнью. А ты-то как? Здоров? Умоляю, берегись! Почему тебя С[ергей] М[ихеевич] «забыл»? Ну, ты к нему зайди. Только не тоскуй! Ванюша, если бы я знала, что мы, когда-нибудь хоть, увидимся, то я бы воскресла вся! Солнышко мое, радость моя, Ваня, не знаю как, и чем обласкать тебя! Милушка мой, несказанная волна любви заливает мне сердце! Люблю тебя так сверх-земно, что все твои выдумки и «переломлю себя» – ничто, смешны, дым! Никого, никогда не было на земле (так чувствую я), кто бы так были одно, как мы с тобой. Ванечка, на что бы я была способна, чтобы только услужить тебе. Я бы рабыней твоей хотела быть. Обнимаю тебя, бесценный мой, люблю, целую крепко. Оля

[На полях: ] 8.V.42

Мне легко, не тоскуй!

Вечер. Милый Ванюша мой, гулять ходила, нашла эти миленькие «сережки», привет тебе мой! Пахнет хорошо от них – весной, радостью… Ванечка, золотой мой, если бы ты был близко! Я так тебя тепло, нежно несу в сердце! Жду почты сейчас, – м. б. от тебя что будет?! Ванюша, здоров ты? Я так живу тобой! Если бы ты это почувствовал! Ты это чуешь? Ответь! Пишешь Дари? Ну, полюби ее немножко, за меня! И ты узнаешь, как она-я тебя могу любить!

188

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

16. V.42 12–30 дня

Ну, ласка моя, Ольгуночка светленькая, све-женькая… радостная, здоровенькая и… неукротимая… стой, возьму тебя в оборот, наконец. Поговорю с тобой сугубо всерьез о том, _к_т_о_ и _п_о_ч_е_м_у_ _е_с_т_ь_ творящий в искусстве, и кто _н_е_ _е_с_т_ь. Не лекция это, не глава из «эстетики», а вывод из личного опыта, разбор собственного «состава». После сего я и не заикнусь уговаривать тебя писать-творить в любой области, а, просто, закончу: «имеяй уши слышати да слышит»⁷²³ – или – «тан пи»^[279], как говорят французы.

Ты, непокорка-неверка, все вопишь – «я могу лишь подражать, „списывать“, я – маленькая, я же знаю себя…» – и прочее. Когда я был во 2 кл. гимназии, я писал по Жюль-Верну, – да, как бы подражал в приемах, хоть и брал героями гимназических учителей: «путешествие „мартышки“» – учитель географии, сын известного историка Соловьева!⁷²⁴ – на воздушном шаре, сделанном из штанов «бегемота» – учителя латинского языка – толстяка неимоверного. За это я отсидел два «воскресенья». В 4-м кл., – я тогда читал Гл. Успенского, и его рассказ «Будка»^724а – не помню точно содержания, – произвел такое впечатление, что я сам написал рассказ… «Будка» —!! – вывел в нем «страдающего будочника», потерявшего от скарлатины своего мальчика – жена померла от родов! – и как он в дождь осенний несет бедный гробок подмышкой… а будка «осиротела, мокла под дождями, и покинутое гнездо ласточек – отсвет Майкова?⁷²⁵ – одиноко плакало под крышей, дрожа соломинками, словно и оно оплакивало бедного мальчика усопшего»!!! В пятом кл., – под впечатлением «В лесах», Мельникова-Печерского, – начал большой роман из жизни 16 века, причем дал трескучий мороз, когда «термометр (!!) показывал свыше 40 градусов» —!!! – это в 16-м – то веке!.. Под влиянием Загоскина – писал исторический роман из времен Грозного. Под влиянием Толстого – «Два лагеря»⁷²⁶, – о сем прочтешь как-нибудь рассказ – «Как я ходил к Толстому»⁷²⁷, – публика влоск от смеха падала. И, уже в 17 л., оканчивая гимназию, написал рассказ «У мельницы», напечатанный в толстом журнале, – был чуть под влиянием «Записок охотника»⁷²⁸, что хвалившая рассказ критика и отметила. Помни закон творчества: все без исключения рождаются в творчестве под чьим-нибудь влиянием, до гениев! Пушкин – ряд лет – уже 20-летний был во власти классиков, античности, ложно-классицизма, Державина, затем – Байрона и прочих… многое из его – и очень высокого! – является, просто, «заимствованием» —!!! – но это никак его не порочит: он оказался _в_ы_ш_е_ тех, у кого _б_р_а_л. Его знаменитые «Песни западных славян» – материально взяты у Мериме⁷²⁹. Брал у англичан, немцев, у француза Парни⁷³⁰, у Данте… не боялся исходить из Гете, – «Сцены из „Фауста“»⁷³¹, подражание «Песне Песней»… – да раскрой – увидишь. Лермонтов – _в_е_с_ь_ из Байрона, и до бесстыдства из… Пушкина! – возьми же его «Демона», – целые строки… – Пушкина!⁷³² «Мцыри»⁷³³… – да кру-гом…! И это не помешало ему стать гениальным Лермонтовым. Достоевский здорово напитался от Бальзака (а ныне: Он и – Бальзак!), Мопассан от Флобера, вначале… Толстой – от Стендаля… – его батальные картины! и немцев, и все – от Шекспира!!! и все – от собств[енного] на-ро-да… и все – от – «Божией Милости»! И все, _т_а_к_и_е, стали «самими собой». Пушкин – в самом замечательном из своего – наполовину от… Арины Родионовны, ну – в кавычках: особенно, за 30 лет перевалив, стал черпать из величайшей сокровищницы народного творчества. А что такое – «народное творчество»? Творчество отдельных, безымянных, наследство коих подхвачено и стало бессмертным в нас. Все мы – от земли, но и… от Образа Божия. Вот этот-то Образ Божий, всеобъемлющий в нас, он-то и дает творцам их _о_с_о_б_л_и_в_о_с_т_ь, их _л_и_ц_о, их – _с_в_о_е. А земля (персть) – это преемственность, ткань-сермяга, по которой гений вышивает _с_в_о_й_ узор. Ласковка моя, нежная, робкая… – и – ох, какая напористая-огневая! – зато – еще и особенно люблю, это же «пряность» твоя, огонь этот, он меня жжет, эта твоя «купина», разжигает, влечет страстью, страстностью твоей… – да ты и не могла бы быть истинным художником, если бы не была так страстна, так кипуче-огнедышаща, так опаляюще прелестна! Художником не будет «тепловатый», «лимфа», душевно-вялый, душевно-духовно скудный, тихий… Художник – (большей частью) – всегда вулкан, всегда извержение, «орел», огонь-огнь, с пронзенным или «горе вознесенным» сердцем, и… всегда _д_и_т_я_ (как вот ты, девчурка!), всегда «наивный», всегда изумленный новою красотой, какую будто бы только что увидел… – а он уже давно все видел, а каждый миг видит по-новому, все «раскапывает» вновь и обретает уже в перерытой до него «кротами» (более мелкими) куче – чудесные жемчуга, алмазы, рубины, сапфиры… Каждый миг – новые глаза у него, потому что его душа миллионно-многогранна, налита таинственной силой, и эта-то ее сила множит в простом – чудесное, мно-жит мир! И как же не права ты, гуленька моя, умная-умная —!! да, да, умная, как Христова детка, – когда лепечешь: все описано, все _б_ы_л_о… У тебя глаз мушиный, пчелкин, глаз Ангела, наконец: ты, через свои душу-сердце (о, какое богатое, огро-мадное!) _в_с_е_ воспримешь и все дашь, как раньше _н_е_ давали. Я-то _з_н_а_ю. Любовь – штука вечная, до-человечная… – в Небе зачатая! – и подлинные писатели дают ее _в_н_о_в_ь_ и вновь новорожденной. Поройся в своей литературной памяти. Любовь Наташи Ростовой, Лизы Калитиной, Герман и Доротея⁷³⁴, Эмилия⁷³⁵ (нем.), Дамаянти, Елизаветы Николаевны из «Бесов», Настасьи Филипповны из «Идиота», «Первая любовь», Соня Мармеладова, Дуня, Катюша Маслова, Елена Тургенева – в «Дыме»⁷³⁶, Вера («Обрыв»)⁷³⁷, «Нана»⁷³⁸ Бовари, Джульетта, Дездемона… Татьяна, Ольга, Даринька – тебе знакома? Паша, Анастасия Павловна – не кощунствую, что дерзаю взять честь стать рядом? Нет, _з_н_а_ю. Нургет… – да сотни «любивших» и _в_с_е_ – _с_а_м_и, в _с_в_о_е_м. А разве я по твоим «рассказам о жизни» – я теперь мирно их могу перечитать и еще больше чтить и возносить и любить, и душить тебя от любви, и впиваться в тебя всей силой… – не вижу, что у тебя – _в_с_е_ – _с_в_о_е_ – и потрясающе _с_в_о_е!? Не веришь? Ну, тогда поставь между мною и подлецом знак равенства: лгун и пошляк? Нет! ты это _з_н_а_е_ш_ь, моя горячка, гордячка и вопилка-нытик, и птичка-трель, и голубка моя пугливая… и соколка моя ярая, вот-вот хватишь клювом и разорвешь, и сама истечешь кровью, что уже не раз и было. Нет, милая моя, меня ты не обманешь, хоть ты и воплями истеки вся, и все свои ножки оббей о мое настойчивое сердце, я все равно не поверю, как не могу поверить, что искусство когда-нибудь исчерпает… – Ж_и_з_н_ь! Искусство – бессмертно и бесконечно, и всемогуще… – ибо оно – от Господа, и все определения свойств Божиих – применимы к определению Искусства. Я эстетик не изучал, они – _в_н_е_ меня, по ним ничему не научишься, как не научишься верить в Господа и Ему молиться и служить… по бездарным урокам «Закона Божия» в гимназии. Знай же, что я не даром именовал – и буду! – тебя Ангелом, божественной, изумительной, неизъяснимой… – это не потому лишь, что я всю тебя люблю, от мизинчика на левой ноге до темечка, все жилки твои люблю, все миги глаз, все реснички, ямки, складочки, до яблочков и персиков в тебе, – о, прости же, после-ливенная моя прелесть живая!.. – а – это глубже и главнее… – я _р_о_д_н_о_е_ душе моей в тебе ценю-люблю, я «нашего Роду» в тебе поклоняюсь, я знаю, _к_т_о_ ты, силу твою духовную знаю! – твор-ческую силу. Помни – в искусстве «оглядка» – убивает волю-раздолье, полет сердца и воображения, каменит, как жену Лота, – в соляной столб обертывает⁷³⁹. Страх и трепыханье – лютые враги. Тревога, страх, подавленность духа – парализуют и физиологический акт любви, – в большей степени – всякий духовный акт – молитвенное состояние, созерцание, взлет парящий, воображение, все, чем творит, и творится искусство! Девочка моя чистая, ласточка, любочка моя желанная, дружка верная, женка, невеста моя неневестная – прости! – пиши – что хочешь, как хочешь. Свою жизнь, куски ее, – у тебя такие склады всего, ты миллиардерша индийская, а строишь из себя скареда голландского! Греметь будешь – предсказываю тебе. Но только тогда, когда вернешь себе все силы телесные, все здоровье. Какую бы жизнь жгучую влил я в тебя, если бы были вместе! Да, и любовью…… – и – прильнув сердцем, душой, – и живым словом! Ну верю, что и в этих буквах моих почувствуешь и огонь мой, и веру в тебя, и мою мольбу! Прошу тебя: тебе необходимо мно-го спать… – очень много! Это устроит нервы и сосуды. Ложись в 10, ну в крайнем случае, не поздней 11, вставай в 8. Не думай о Ванюрке, – нечего о нем думать, дня довольно на этот пустяк, а прочти Богородицу, предай себя Ее Покрову – Водитель она твой на всю жизнь. Под Ее знаменем твое искусство. Во Имя Ее творить будешь, чистая моя. Не убойся, не устыдись, Оля! Сердце мое – твое, с тобой, и пусть и оно будет питать тебя. Твое сердце – наполнит твое творчество, и останется его на любовь земную. Опыт у тебя огромный, куплен страданием, куплен и радостями творческими, они в тебе с детства живут, ты же с детства творила, да, да! Творила в переживаниях, страхах за дорогих, в «безумстве», в «исканиях идеала», – твои рассказы о жизни, в тысячах встреч – и это твое богатство, т_а_й_н_о_е, чуемое вне, как и твоя прелесть телесная – она вы-ше античной красоты, часто охлаждающей влеченье и «вкус любви», – все это такой капитал, что средний «жрец искусства» – нищий убогий перед тобой! Ольга, девчурка милая, верь мне. Больше я не коснусь всего этого, – я же не граммофонная пластинка, с меня и с тебя довольно… – я только знаю, что все эти мои речи не бесследно тонут в твоих глубинах… – в тебе творится – и сотворится, – и – это мой гонорар! – я знаю, что когда-то получу от тебя поцелуй, – лучший из всех твоих _п_о_ц_е_л_у_е_в… и – счастье – тебя читать, твое смотреть – и уже получил – _т_в_о_ю_ Лавру. Ты, глупенок, и тут скулишь: я ее «скрала»! Смешно. Как если бы кто из художников вопил, что он «скрал» солнечный свет, миллионы раз «краденный» у Господа Бога: Лавра – Лавра, и она, единственная, всем принадлежит, и ее «скрасть» нельзя. Ты договорилась-доскулила до… абсурда. Пишешь – «помоги мне разобраться»! – Вот, помогаю, – помог? мало? Ну, тогда… возьми вербу с моего пасхалика и —!!! Вот – по «калачику». Приласкаться к тебе хочу… тянусь, ушко твое беру, чуть, «карасиком»… – милое мое ушко, соску кискину. Олёк, будешь спать, есть, наливаться, алеть, беречься, не грезить страхами, внимать моему сердцу к тебе, твориться, чтобы дарить радость – и себе, и всем? У, как люблю… отень-отень… лю-бу… – Сережечка, бывало, так… сжимал и скрипел даже… – так «любу»! Ну, какой там рецепт на су-нитрат-де-бисмют? Твое немецкое название верно. Тяжелый висмут. Всегда его без рецепта. Ничего не вредный, глотал – сколько хотел, – от него всякие «жители» кишечного тракта погибли бы! – и у меня их, понятно, никто никогда и не находил. Если можно, на себя возьми. Найду рецепт проф. Брюле – приложу. Твой доктор и для себя может взять в аптеке. А не может – и не надо. Обойдусь, как уже полгода обходился глинкой, Саоlin'ом. Язва спит, а м. б. и совсем уснула. Болей нет, а если и будут, так это от чего-нибудь другого, – теперь не приходится разбираться в еде, – что дадут, чего найдешь. Ничего тут страшного, что хожу за молоком. Все ходят. Страшное было бы, если бы не доставал молока! Да и надо мне прогуливаться, а то, не будь этого, валялся бы днями с книгой, или тосковал по тебе. Я порой – увлекающийся! – неделями – в книгах, а когда захватит писание – прощай, солнце! Я не умею – «дозами». Милка моя, зачем ты мне вышиваешь, глаза продаешь? У меня есть и рубашка, – Милочка, рижская, ныне берлинская, – вышила – не ношу. Есть чесучовый пиджак, – мне все твое – свято, но мне приятней было бы, если бы Олюша моя спала, ела, набиралась силы, цвела, лежала под березой в кресле, а пчелы слетались бы к ней, – «какой удивительный цветок! и как чудесно дышит! и какой душистый – апре л'ондэ»! – и молитвенно пели – «спящая царевна, баю-баю… ти-ше… ти-ше… сладкая царевна наша… баю-баю…» Ты слышишь, какой нежный гул над тобой, и очарованный червячок готов упасть на шейку… и погреться в твоем _ц_в_е_т_к_е! – молочно-розовом, нежном, как зрелый персик, в ямочке-душке твоей, чудеска. И как ты – верно, _с_в_о_е! – «с каждым крестиком любовь вшиваю!» – Целую бесценные ручки твои, горжусь: Олёль моя, мне… подарила! Ведь во всем твое дыханье, твой взгляд, полный любви, – Ольга, я жду, жду… тебя! Я весь дышу тобой, о, ми-лка! Я ликую: моя, моя, моя Оля – _ж_и_в_е_т! в радости Оля моя! воскресает! Я знал это! Я тебе писал. Ты будешь _в_с_я_ моей – ты _д_а_н_а_ мне! А я не заслужил тебя! но… это милость Божия. Веришь теперь, кто ты мне?! Да, да. Твой Ваня

[На полях: ] Оля, береги себя! И что ты так скоро разгулялась – после такой-то слабости?! Еду к Фасе, еду в Амстердам! Непоседа-юла! Ле-жи, глупка, набирай сил, не хозяйствуй! Я – при-е-ду!! Спи, ешь, а то не приеду!

Да, ты у меня – _т_а_к_а_я..? – первая! Да. Да, я любил Олю мою, и теперь я ее свято люблю – чту. Спокойно. И она, знаю, дала мне тебя. И я – спокоен. И ты – будь.

Олюлька, сейчас мне принесли фото – переснято с карандашно-пастельнно-акварельного портрета, писанного художником Калиниченко⁷⁴⁰ (помнишь его картину – студент сжигает в печке «нелегальщину»? – Румянцевский Музей – он меня писал в его имении, Рязанской губернии 21.I.1917 г.). Я тут 40-летний – чудесна [репродукция]. Оля любила..! – но я подарил оригинал, когда после ее кончины все разбросал⁷⁴¹! Как переслать тебе? М. б. сам привезу.

Да, да, Олюша моя, я чувствую, что ты вся со мной, все эти дни радостью заливает сердце!

Как ты нежна! Ни в чем не укорю! Не ты томила, твоя болезнь. Ты сама истомилась. Люблю. О, как..! Так – никогда еще.

Я весь – о тебе, к тебе, в тебе!

189

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

13. V.42

Милый мой Ваня, родное сердце! Пишу и думаю, м. б. получишь к Троице – поздравляю – целую, а сегодня еще раз: «Христос Воскресе!»

Голубчик ты мой дорогой, Ванюшенька, получила вчера утром за завтраком какой-то заказной пакетик из корсетного (!) магазина из Гааги… ничего не поняла, думала м. б. кто-нибудь из дам хочет мне доставить удовольствие и «ухватили» что-нибудь для меня из туалета. Еще не торопясь, раскрываю и чувствую уже рукой, что нечто кругленькое, гладенькое ласкает руку… Яички! И духи! Яички – прелесть! Лучше, чем я ожидать могла! Дуси! Очень миленькие, именно «ласковые». Я так рада, что твое желание исполнилось, и они пришли еще до отдания Пасхи. И я их поцеловала, христосуясь с тобой, дружок мой, мыслью! Сегодня отдание уж! Как грустно!.. Ну, и вот я вчера, сразу подумала о «Roussel»… и разыскала по телефонной книге ту фирму, которая мне (вероятно по поручению m-me B[oudo]) послала. Утром же позвонила туда, чтобы узнать, кто приехал, где, и т. д. Я надеялась ее увидеть и еще упросить для тебя кое-что взять, из того, что у меня есть, а у тебя, видимо, нет. И главное, хотелось мне достать лекарство, это «sous nitrat de bismut» (правильно?). И, подумай, я от 1/2 11-го до 2 ч. ждала соединения! Эта Гаага всегда ужасна! (Тогда, когда с Арнольдом случилось несчастье, я тоже не могла добиться телефона.) Так и теперь: ждала, ждала, издергала себе пальцы даже. И когда соединили, то узнала, что m-me B[oudo] уезжает уже в тот же вечер. У меня не было лекарства, надо было достать рецепт, найти аптеку, и самое ужасное – автобус! Они ходят очень редко. Я высчитала, что не могу уже поспеть… и не рискнула бы такая слабая еще так «гнаться» и ночевать в Гааге. И все-таки, не могла мириться, что вот кто-то едет, а я бессильна! Ах, да, мне в фирме сказали, что вряд ли я ее (B[oudo]) смогу увидеть – занята очень, но дали ее адрес. И бранила же я тебя, что не сообщил мне о ее приезде раньше! Шучу, конечно! Но досадно, я бы тебе всего послала, что можно мне достать! И, знаешь, я, несмотря на кажущуюся невозможность, все-таки стала искать лекарство. Подумай, мой доктор мне его в течение 1 часа раздобыл! Это по голландскому темпу прямо чудо! И вот я решила послать свою «трамбовку». Это дитя природы так стремительно, что все на своем пути сокрушает в спешке. Наказала ей, что очень важно и очень спешно, и пустила ее как ракету, ибо она, как услыхала, что «спешно», так уж на ходу и слушала-то. Сказала ей, чтобы добилась madame во всяком случае, если даже уже на вокзале, то пусть дает большой «на-чай» портье и катит с ним на перрон. Укатила. Мама смеется: «смотри, девчонка всех прохожих прямо с ног собьет!» Утром является: все сделала. За несколько минут madame захватила. На лету в поезд вскочила где-то. Молодец! Рада буду, если ты получишь и если это – то, что тебе нужно. То ли? Напиши! Я написала m-me B[oudo] письмо, но т. к. не знала, говорит ли она по-русски, то написала по-немецки. Ты мне писал как-то, что ее сестра читает тебя в немецком переводе. Я не рискнула, не встретясь лично, «всучить» ей остальное через горничную, да еще такую! Хоть я и учила ее быть вежливой и поаккуратней! А мне так хотелось бы, чтобы ты хоть несколько дней (хотелось написать «пару дней», да вспомнила!..) не бегал за покупками! Ну почему ты раньше мне не сообщил, – я бы все устроила. И madame бы встретила хорошо!.. Сегодня утром получаю от нее письмо, датированное 10-м мая, но опущенное только вчера после обеда! Поручила м. б. кому-нибудь? Забыла? Или просто тоже «боялась» оказии? Она сообщала по-русски, что здесь пробудет до вторника, и предлагала позвонить ей, если что нужно. Подумай, если бы пакет запоздал вчера, то как бы я рвалась на части, получив это позднее сообщение. Ах, Ванюша милый, как же это так, – я тебя не поблагодарила так долго! Солнышко мое, – целую тебя, благодарю за все, за все! Но духи? Что же мне делать? Я их берегу все до тебя. Это на всю жизнь! Фиалочка! Ванюша, мне больно, что я тебя так «опустошила», затерзала. Ты устал. Ты творить не можешь – не хочешь от переутомленности, как ты пишешь «отлыниваю». Если бы ты знал, как это больно мне! Что мне сделать для того, чтобы ты загорелся? Наполнился светом? Чтобы у тебя его для тебя стало слишком, и ты бы захотел дать его и другим?! Я измучила тебя! Невольно, конечно, Ванюша. Поверь! Счастье мое, Ваня, милый!.. Ты получил мой так называемый «портрет»? Ну, не хвали, хоть и «через не могу». Я знаю, что гадость. Гораздо лучше уметь правде глядеть в глаза. Сереже и маме не понравился. Арнольд тоже его нашел «жестким». Но, видимо, я и есть такая. М. б. временами. Я часто ловлю себя такой в зеркале, когда сама не жду себя увидеть. Но сходство есть без сомненья, хоть и никуда не годная работа. Овал (у меня он, как видишь, далеко не «ангело-подобный»), лоб, брови, рот, и что-то в глазах. Но они не удались, я знаю. Ах, не стоит об этой ерунде и писать… «От слова _х_у_д_о», – вот какой я художник. «Лавру» я тоже не сумела дать. Мне вообще очень трудно без техники. И потом, не забудь – я не рисовала с 1922 г. В России я презирала прикладное искусство, а за границей оно в почете. Только «прикладное» – ремесленницей была. Большевики его тоже старались ввести, но молодежь наша очень стойка в идеалах. Не свернешь так скоро… Мы воевали прямо за «чистое» искусство!

За границей я, скрепя сердце, зарабатывала «прикладным искусством», – вот такие и другие яички, иконы, ларьки и т. п. разрисовывала. У меня был успех. Меня «гнали» в модное отделение (рисовать моды), те кто видали мои «яички». Но мне это чуждо. Рекламу – тоже не могла… А «творить» мне не пришлось. Господи, уже 20 лет прошло! С 1922 г.! 20 лет без практики! Чего же ждать! С того момента, как Беньков нашел у меня «1000-чи ошибок» я ничего не сделала для их искоренения! Ах, скучно, Ванёк, не хочу о себе все! Брось!

Не удалось тебе достать, для себя конечно – не подумай, что для меня! духи «Treffle». – Я бы хотела тебе послать, – если найду, то пошлю. Это совсем почти что – «любка». Получил ли мой крошечный тюльпанчик? А «кусочек калачика»? К сожалению, не могу стать калачиком, т. к. могу спать только на спине, высоко, полусидя. Неуютно! Когда будет Лукин? Напиши заранее! Я, кроме того, буду ловить С. «шефа». Ваничка, посылаю тебе вырезку из «Нового слова»^741а. Удивительно как! И вот в то самое воскресенье я особенно воображала себе то, о чем тебе писала, о твоем Сережечке. Мне страшно и мешает что-то так писать о нем, слишком священно это все, но хочется дать тебе почувствовать, что странно так меня мысль о нем волнует. А вдруг? Вдруг он отзовется! Кто тебе говорил, что его звери-большевики убили? Видел его кто-нибудь? А м. б. бежал? Таился? Вот мой друг детства Миша тот, помнишь писала, тоже бегал под чужим именем и отец его. Года 2 скитались сторожами где-то. М. б. и Сережа где-нибудь притаился. Потому ты ничего о нем там и не слыхал. М. б. я так писать не смею. Прости мне! Но ты знаешь, что из любви это!

[На полях: ] Как забилось сердце от твоей фразы: «а потом буду хлопотать о поездке»… Я не верю даже… Ванюша, сходи в комендатуру лучше теперь уже! Разрешение длится очень долго. Иногда 2 месяца. Спроси и о том, не могу ли я получить разрешение. Это должно от тебя исходить, т. к. я тебе нужна, для литературных дел. Сходи туда теперь же, а то м. б. очень затянется!

Я чувствую себя еще лучше. Даже работаю на огороде… Вот как! Ой, только не сердись, – не устаю, ни чуточки. Я только зернышки бросала, а работники все другое делали. Я долго по утрам валяюсь – до 8–1/2 9-го! Позор! Вчера закончила селлюкрин и начну новое: «Orgatonikum». Antigrippal у меня есть. Ты прав, – я его не брала. Не знаю почему – так просто. Возьму!

Ванёк?., а ты ведь чуть разочарован… Оля твоя – урод, жесткая, сухая… Да? Боюсь, – когда увидишь – совсем увянет твоя любовь! Художник всегда улавливает и даже другим передает свое, то, что у него в лице главное, и если по-твоему я – художник – то вот, считайся! Ерунда! Не жесткая я! А просто плохо удалось. Вся ласка тебе!

Сейчас прокуковала кукушка! Впервые слышала! Трепетно так стало! Второй день теплого дождя, – м. б. расти все станет! Ну, целую крепко тебя и еще раз: спасибо! Ласкаю «пасхалики» – тебя! Оля

Салфеточка бумажная, в чем были яички, – твоя? Милая!

У меня еще и грушка твоя и конфеты целы! Берегу! Только изредка балуюсь, когда грустно.

Ответь на мои письма. Ты не отвечаешь!

190

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

14. V.42

Ванюша мой родной, радость моя,

шлю тебе три цветочка: яблоньку, незабудку и первую сиреньку… к Троице и вкладываю в них все свое нежное чувство к тебе. Мамина няня говорила: «поди, сорви к Троицыну дню от трех разных травок, али цветиков, да не губи много-то, а то за каждое творенье Творцу ответ держать будешь! А три-то уж надо, для Троицы!» Удивительная была эта Ульянушка. Столько всякого люда перебывало у бабушки! И чего только не бывало!.. Ну, вот мой неоцененный Ваня, тебе 3 цветочка. Я каждому из них передам свой поцелуй! Боюсь, что из магазина не поспеют ко времени. Чудесно как теперь… Тепло, солнца масса. Дожди были, все оживает, растет вдвое.

Мама сегодня уехала до завтра к Сереже гостить, а мне немного трудно. В Arnhem далеко ехать, я устала от поездки в Амстердам и к Фасе тогда. Утром у меня была прислуга и все сделала, а я только за «детками» смотрю и кормлю их: куры, кролики (8 маленьких от 2-х мамаш), кошка, 3 ягненка и теленочек, – прелестный, ему только неделя, болел он очень, а теперь поправляется, и я боюсь его работникам доверить. Это первая телочка от одной очень породистой коровы. Вся почти беленькая, я зову ее «Беляночка», а по «паспорту» она – «Ольга». Я не люблю давать людских имен скоту, но Арнольд так записал, – у них это делают всегда, – по хозяйке.