Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 55 страниц)

Образумься! И не мучай (после этого письма) меня новой мукой, как это бывало. Напиши и устрой мир! Крещу. Оля. Твоя, любящая.

Милый Ванюша, Господь с тобой!

179

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

20. IV.42 4 дня

Радость, огромную радость дало мне сегодня твое письмо, Олюшечка… – я снова слышу, я так близко-сладко чувствую тебя, наполняющуюся жизнью и мне дающую жизнь, мой светлый Ангел! Я был в таком томлении, в таком опустошении душевном, в оторопи непонятной, в бессилии воли, и уже ничто не могло меня вернуть, казалось, к воле жить. Я _з_н_а_л, веря, что ты будешь здорова… но я мучился твоими муками, твоею истомленностью, – она передалась мне, и я был, как полуживой. Сегодня я осиялся, я живу снова, я почти счастливый… – Оля моя – _ж_и_в_а_я! она – вот она, _в_с_я, чудесная, в этом письме чудесном, изуми-тельном! Ольгуночка, я снова спрашиваю – _к_т_о_ ты? Моя му-драя, моя – _в_с_я_ – сверходаренная! необычайная… и снова, снова такая вся смиренная, такая кроткая, такая, такая… ну, вся ласка, вся:… – тепло, вся – нежность! Ольга, я был потрясен, вознесен сном твоим… твоим могущественным даром… ка-ак ты _д_а_л_а_ свой сон!.. Но не это – главное… а – ты здоро-ва! ты наполняешься, ты жизнью наливаешься, – я это слышу в немом шепоте строк твоих, – шепоте в моем сердце, в моей забившейся радости, в моей любви к тебе, _в_е_ч_н_о_й… но ныне, на земле, здесь… – наливающейся новым восторгом, таким пасхальным радостным светом..! О, несказанная, чудесная… как люблю, как благоговею-боготворю..! Ножки твои целую, моя божественная, моя яркая, заря моя разгорающаяся, меня живящая, о, животворящая девочка-женщина, свет небесный… и чудесно земной-земной! Оля, Ольгуна, Олюша… я целую твое изумительное письмо… – оно – всегда другое, всегда – _т_в_о_е, всегда наполненное силой и блеском сердца, ума, – ах, ты гениалька многоцветная! райская птица-Жар..! сказка, приснившаяся во сне, до того непохожа ни на кого ты, вся – единственная, _с_в_о_я_ – неповторима. Олёк, умоляю и верю, и жду: ты… – о, как я молился о тебе!.. – ты пришлешь мне _с_о_н_ свой, твое творчество, родившееся в дремоте… родившееся из сердца, из всего чудесно-душевного в тебе, – бессознательно _т_а_к_ явленное, – это же только гениям дарован, такой удел – прозревать сквозь сонные грезы! Я с радостным трепетом вчитывался в «рисунок», в эту обложку будущей нашей книжечки, – нашего светлого ребенка, малютки чистой… – твоего-моего _с_н_а, порожденного светом сердца – «Куликова поля»! Я _в_и_ж_у_ эту нежную красоту святую – твое творение. Дай же мне его ощутить, я его _в_и_ж_у_ душевными глазами… я х_о_ч_у_ его ви-деть, я, весь здешний, моими, здешними… Художник ты мой, драгоценная, Благодать на тебе Господня. Чудесно, чудо мое, чудесно, как все в тебе. Как я счастлив, что мое нежнейшее связано с тобой – ты, не знаемая еще, ты мне внушила это и дала силы – преодолеть! И – навсегда мы с тобой – _в_м_е_с_т_е_ – одно: пока будет жить эта моя «молитва»… – она будет – к тебе, она будет – ты, на ее девственной рубашечке, твое блистающее имя – Ольга! – солнечная ты моя царевна, – нерасторжимо вместе, духовно вместе, всегда, довечно. Онемевший, в благоговении, перечитываю я твои строки, вижу твой _с_о_н… – нежный, светлый, полнее, глубинный, – и так _л_е_г_к_о, как дуновенье, так весенне… – что и кто мог бы придумать, выразить? _В_с_е, что лишь теперь я чувствую, – что _в_е_л_о_ меня в творчестве над этим неожиданно родившимся творением… чем оно, может быть, пронизано… – или я это ночными слезами чувствовал, и слезами чему радовался? – чего и не сознавал – ты это мне открываешь, внушаешь «сном». Ты «розовую колокольню-Троицу» моего детства видишь… ты весенний-земной райский сон зришь и – влагаешь в душу мою… и это – твоя любовь, огромная любовь, на какую лишь ты сильна, и я нежно-нежно вдыхая тепло твоего сердца, милая, свет мой! Я опьянен священно тобой, я поклоняюсь, я склоняюсь… – пресветлый Ангел земли родной! Зачарованно ослеплен блеском твоим живым, живая моя, _ж_и_в_о_т_в_о_р_я_щ_а_я_ моя Олюша… – как я наполнен тобой, твоим богатством чувств… Ты _в_с_е_ можешь. Одолей оторопь свою, сомнения… – мне досадно, мне дико слышать это – «не могу»… «ничего не выйдет»… – да что же ты, только к себе такая _г_л_у_х_а_я…?! Ты должна овладеть собой, увериться, – это же _т_в_о_й_ воздух – творчество, это же рождено с тобой – творческое… – как же ты не поймешь?! Волею Высшею даровано нам – узнать друг друга: это назначено мне тебя найти, тебе вручить – нести жизни свет, вечный Свет, Божий Свет… – так явно отраженный в лучших творениях вечного искусства: любовь, радость, жаленье, снисхождение к греховности нашей, стремление бессознательное очищать жизнь, возносить и рождать лучшее в человеке, оживлять-обновлять истомленные души, пробуждать высшие силы, создавать в мире Образ и Подобие Божие, – _р_а_д_о_в_а_т_ь_ райским земное наше. Ты открываешься мне все изумительней, все богаче. Оля, ты – выздоравливаешь, пой Господа! Оля, я чувствую – ты будешь вся в чудесном расцвете, прекрасная, лучшая из лучших, незаменимая, неповторимая.

В субботу я опять был у послепасхальной всенощной, было легче мне, я мог молиться, и все – о тебе, весь с тобой. И опять радостно-благостно слушал гимн Богоматери, в конце службы перед Ее Образом Знамения… – как же прекрасно это! И в этом смешались для меня нежность светлая к тебе, моя с тобой связанность душ и сердец наших, моя неотрывность от тебя – и благодарение Ей… – образ-подобие Которой – в тебе вижу! Вчера, закрывая к ночи спускные ширмочки за окнами, вдруг увидал новый месяц – и мысль – он справа! – и мысль, осиявшая вдруг – это старинное наше – «пожелай самого желанного!», – и я… – «Оле – здоровой быть!» – вот, вырвалось из сердца это желаннейшее из желанного – ты, только ты, всегда – Ты, моя прекрасная! И ты мне ответила – письмо твое сегодня, – о, желанное, от Желанной! Ты слышишь – я – _п_о_ю_ тебя… я не могу иначе, я весь наполнен, я чувствую приливающую силу, я хочу для тебя жить, для тебя писать… писать лучшее, лу-чше, чем доселе… – единственно только для тебя.

Олюша, помни, надо набраться сил. Принимай «селюкрин», достань, если можешь, витаминное «Нестровит», лаборатории Роша, м. б. найдется в Голландии, выпиши из главного аптекарского склада. Если я найду возможность, я тебе пошлю с кем-нибудь: это – как чудесные конфеты, как шоколад с молоком. Даст хорошее самочувствие. И питайся, питайся, и – больше, больше – лежать, лежать! Ты должна быть – «коровка в лугах», бабочка в цветах, пчелка в розовой чашечке, мотылек мой многоцветный. А твой мотылек-цикламен уже опалил края крылышек… но еще розовый, еще живет. Я сохраню его. – Кажется, в конце мая – мой литературный вечер. Береги себя, не простуживайся… – прошу тебя, прими антигриппал! Что ты упрямишься! Эту зиму я никак не болел гриппом, кажется – впервые. Я берегусь… для радостной встречи с тобой. Пусть бы увидеть только… – и это какое счастье! Т_е_б_я, _т_ы_ – _в_с_я_ _м_о_я! Будь покойна, я весь, слава Богу, здоров, – чтобы не сглазить! – я сильней, я бодрей, я – _в_е_р_ю. И знаешь – я тянусь к Церкви, к Божьему… я хочу его, я хочу быть достойней, чище… – и это – через тебя, от тебя. Ты меня творишь, Оля. Ты меня лаской мягчишь, лелеешь мою душу, наполняешь ее богатством. В ней отмыкаются какие-то местечки, я полон мыслей, картин, планов… – надо лишь больше воли – взяться – и все излить… – да, в «Пути Небесные»! Во-имя твое, моя невеста, моя лучезарная, светлая, священная для меня _Ж_е_н_а. Пусть только страстно желанная… пусть… – но ты воистину для меня – _м_о_я. Пусть в сердце, в думах, во всем во мне… – пусть, – и это мне радость несказанная.

Помогай же себе обновляться и сильнеть, всячески сильнеть, – внушай себе, гони сомнения, верь, что будешь цвести, будешь счастливой, – хлынет потоком радость в тебя, – увидишь! И – творческая радость! Бу-дешь! Зови ее – придет, послушная, к моей упрямке-мнитке. Ах ты, орхидейная… я от тебя в восторге, только Оля могла так… радовать бедную девчушку… чудесно, чудеска-нежка! О, твои бы глаза увидеть, когда дарила… – бледнушка, прозрачная восковка, русская орхидейка, не жадная, не хищница-плотоядка, а ру-сская, душистая, цветущая… ночная орхидейка… вся ароматная, вся – весенняя-зеленая… «троицкая». Снежинка, пушинка… Олюнка… пальчики дай, тонкие, слабенькие… как их целую, как глажу, как нежно держу, гляжу… вижу, как набегает кровью, наливается жизнью… моя воскресающая веснянка! Оля моя, как я приникаю нежно, не дыша, боясь оскорбить дыханьем… мою нетленную.

Рад, что И. А. отозвался. Поищу в его письмах о «Путях»⁶⁸⁴, напишу. И у одного из твоих гиацинтов – сиреневого – была «детка»! Все думаю о твоем сне – Куликово поле. Как чудесно! Ты _э_т_о_ сделаешь, я это получу! И бу-дет _т_в_о_е, только, ни от кого не приму, ты сделаешь – или не будет! Ты сделаешь – и именно так, как _п_р_о_в_и_д_е_л_а. Это тебе – послано. Для – _н_а_с. Для всех. Это связывает навсегда – нас. Хочу, хочу, хочу! Тебя, твоего, от тебя, из тебя! с тобой, – и ни с кем, ни от кого. Ты мне – _в_с_е, _в_с_я, ты живешь во мне, ты даешь жизнь, течешь в крови к сердцу и там – творишь. Я _д_л_я_ _т_е_б_я – написал «Куликово поле». Ты оденешь его в крестильную рубашечку, мамочка моя, его. Ты его рождала, подарила мне, – дитя мое-твое. Я дерзнул… я коснулся чистейшего, нашел в своем прахе свет, силу – попытку лишь коснуться, выразить мучившее так долго, поведанное мне случайно, явившееся мне на могилке моей первой Оли – для Второй, последней, все завершающей, все превосходящей. Нет, ты не «дерзка», ты – полномочна, ты – назначена для сего. Ты чудесно восполняешь мое, меня, во мне… – ты – творишь. Художник милый, художник нежный, чуткий, полный любви, мне необычной, сказочной, смутно жданной, столько искомой, томившей столько и – обретенной! Оля, ты прими кротко «послушание»: это благодать на тебе, это _д_а_н_о_ тебе. Ты вся отомкнёшься, все источники загремят в тебе, все священные огни возжгутся твоим сердцем, тобой, творческим в тебе – для многих. И Лик Пречистой найдешь и воплотишь… – о, если бы, с тобой, моя золотая птичка, моя пчелка, моя Царевна чистая… с тобой..! – увидеть Святое, облобызать все камни святых воспоминаний – были земной-небесной… оплакать радостно, слить слезы наши вместе… с _т_е_м_и… _т_а_м, под старыми маслинами…⁶⁸⁵ наполнить души светом, таким Светом..! И потом… – древнее увидеть – мечта! – пирамиды… Нил… пустыню… где зародилась мысль о Воскресении, о Бессмертии… таинственный Египет, прибежище Ее, изгнанницы… с Младенцем… – в душу принять святое Материнство, им согреться… вместе… – вместе мы _в_с_е_ поймем! Ведь ты же – всепонимающая, всеобъемлющая… – ты же себя не знаешь, какая в тебе сила, дары какие… золото мое живое, прекрасная, чистейшая из Женщин мира нашего… – ты – моя молитва, в ней я – лучше, я твой, я Ваня, Олин Ваня… – Как ты чудесно – Лавру, детку-Лавру, увиденную детскими глазами… на кубиках… Гениальная безумица моя, как ты огромна, ты все растешь, ты все чаруешь, – сто-лько в тебе всего. Твое письмо – неисчерпаемо… Ваня твой твою попытку воссоздать «крестильную рубашечку», – не может осудить, он ее зацелует, прильнет устами… и вольет в себя – твое творенье, сон-явь, сон станет явью, оживится… – о, как красиво-нежно! колосья, звезды… весеннее, и Лавра, и за Полем – Лавра… Нет, пришли! Что бы там не вышло – пришли! Хочу, молю! ножки твои целую – пришли, Оля! Оля, восстанови же и Богоматерь под синим небом осени, под золотыми кленами. Оля, благословись, вымоли у Ней силы себе, дерзанья… воплотить. Это – срединная и главная твоя Идея – вся твоя жизнь, Оля! Ты вся насыщена, вся створена Ею, Матерью, Оля… если бы ты здесь была… я тебе молюсь… Ты – для меня! – чудесное отражение Ее, Пречистой… не смущайся, ты же – достойна Ее благословения, Ее ограждения, водительства… Ею живешь ты, Ее впитала с первого дыханья мысли, чувства Божества в тебе. Ты – образ и подобие… – Ее. Да. Сам Бог дал это человеку. Тут нет кощунства. Ты – Ее образ и подобие. Ты – чистая. Ты – творящая, ты – благословляющая. Мне жутко, чу-дно мне сознавать, что ты меня коснулась, держишь в сердце! О, дар священный! Обнимаю твои ручки, нежно целую их… не смею больше. Твой Ванёк

[На полях: ] Я не мог исчерпать твои письма. Я весь в волнении, чудесном. Я весь – любовь. Ты здоровеешь! Господи!

Я весь – счастливый, от твоего письма! О, киска! ласка! И вся – святая.

(Здесь капля «Сирени».)^[273]

Будем же беречь друг-друга! В письме твоем я слышу: «Я – _ж_и_в_у»! Ж_и_в_и! Будь, Оля! Я – весь нежность и благоговение. Люблю, люблю, люблю.

Маме напишу. Напиши, как ты ехала из клиники. Мне все важно, _в_с_е!

180

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

25. IV.42

Мой милый, светлый, чудный Ваня!

Прости меня мой Ангел за мои упреки, мои последние письма.

Я так истерзалась за тебя, тоской твоей. Ванечек, радость… 23-го получила твое письмо светлое от 16-го, а вчера от 14-го (писал 11-го) и от 17-го, – писала тебе 23-го, много. Дополняла вчера, но не успела послать. И рада, т. к. сейчас твое душистое от 20-го! От 16-го такое, такое кружащее, как все теперь: как воздух, дымящийся на солнце, как зеленый «пушок» на кустах, как бело-серая дымка яблонь, как красные червячки тополя, качающиеся по ветру, как клейко-душистая, зеленая почка сирени!.. А сегодняшнее твое… молитва! Ванечка, я недостойна! Я – мразь. Я такое ничтожество! О, я так это знаю! Не пой меня, не превозноси! Ваня, прости меня за все! Ванечек мой, светлый! Не говори, что я «только о себе думала», когда писала открытку. Нет, я безумно страдала о тебе. И, конечно, мучилась, что не в силах я тебя «воскресить». Я уверила себя, что я для тебя _о_б_у_з_а_ с вечным «долгом» писать мне письма, как «обязанность». Ну, что ты поделаешь?! Я не видела это, ясно. Я, Бог знает, что думала. Все теперь забуду. Ничего и тебе не скажу. Я еще 23-го и вчера тебе написала кое-что про это. Рада, что не успела отослать! Ты не хвали меня, не зови мудрой! Ванёк, не оговаривайся (а то будто все боишься меня обидеть!): «„простая“ – в лучшем смысле» и т. п. Ты таким никогда меня не обидишь!

Я люблю все простое! Сама хочу быть проще, проще. Я знаю, что мудрю часто, но не от _м_у_д_р_о_с_т_и, а от… пожалуй, от изломов, что ли? Но я это не люблю в себе. Я борюсь с этим. Тебе, все бы я тебе о себе сказала. Именно дурное все, чтобы ты мне помог исправиться! Ванёк, я «сержусь» иногда только за другого сорта «недоверие» твое ко мне. Ты знаешь. Но это ни науки (я же – невежда), ни искусства не касается! Это все касается некоторой моей оценки, которой ты не всегда веришь.

А я, узнав многое «на своей собственной шкуре», готова за верность этих «оценок» на костер идти. Поймешь? Ну мне и горько, что ты никак с ними не считаешься. Думаешь: девочка может ошибаться. А это – моя Правда. Для узнания этой Правды можно и всю жизнь мою прежнюю оправдать, вернее, жизнь приобретает смысл. Ну, вот, мне и хочется, чтобы ты хоть прислушался только. Уверять я никого не могу!

Но довольно. Коснусь еще только одного: о. Дионисия. В оценке его я касаюсь лишь его пастрырства. Но с остальными его свойствами я соглашаюсь, не спорю. Он – невежа. Это у него бывает. На Пасхе он и в отношении наших «насвинил». Но Бог с ним! Не принуждай себя – не ломай самолюбия, не проси его отца взять яички… Мне это больно! Никогда себя не превозмогай так ради меня! Мой неоценимый, Ваня!

Ах, Ванёк, если бы ты знал, как мучилась я за тебя целую неделю! Ни строчки от тебя не было, а перед тем такое ужасное: «не было Светлого Дня!» Ванечек, голубок мой, прости мне все мои «поучения», все, что я писала тебе о «Светлом Дне». Мне ли тебя «поучать»?!!

Ты так близок к Богу! А я, гадкая, стала тебе еще писать, как к Богу надо обращаться! Ванюша мой, прости мне! И все мое! Мое безумство – с «отражением любви». Разве я смею что-либо об этом! Да конечно ты всегда был и будешь – одно с О. А. И память ее мне священна. Ты прости мне и пойми, что по человечеству все-таки хочется мне иногда самостоятельно для тебя существовать. Так, хотелось бы быть _п_е_р_в_о_й. Ни у кого, никогда не была! Прости мне это! Я борюсь с этим, но иногда все таки мучаюсь. Я О. А. берегу в сердце. Я люблю ее. Я ее память чту. Но это все и не касается ее, а что-то у меня же и остается. Прости меня! Прости! Прости! Это от любви к тебе большой. Этот эгоизм любви! Если бы устно, то я бы все тебе сказала. А так выходит и грубо и не точно.

Ты обо мне не беспокойся! Ваня, у меня все хорошо! Силы приходят! Я уже хожу на воздух! Вчера садила в огороде кое-что. Не устала! Не беспокойся, Ангел мой! Я чуть-чуть; – в ямочки готовые уже бросала семечки. Я это так люблю! Это только мне силы дает! Сплю хорошо, ем много. Пью лекарство. Температуры не бывает. Я верю, верю, что оправлюсь, если не будет еще крови! Только бы не было! Д-р ван Коппелен прислал еще письмо со счетом из которого видно, что они исследовали очень точно. Я в письме от 23-го тебе набросала вид моей почки. Но теперь мне скучно сей историей заниматься, – м. б. дошлю как-нибудь. Все-таки я очень люблю медицину, хотя бы и такую «прикладную», как моя работа (бывшая).

Ванечек, золотко ты мое, как я тебя люблю, душа моя!

Ванюша, милый, прости меня! За все, за все! Солнышко мое, ты не хвали меня. Я возгоржусь еще! Я этим и так страдаю. Я очень много хочу себе! Да, да! Я знаю это! Мне нужно учиться смирению! Не буди во мне еще больше гордыни! Какой я художник! Я не смогла тебе сделать автопортрета! Понимаешь – не смогла! Я пыталась. Удивительно, что техника еще ничего! Если бы я писать стала, то только для тебя! Но подумай: какое разочарование и тебе – если вдруг увидишь – бездарь! Это меня пугает. Но я хочу, чтобы ты все знал! Чтобы слабости мои знал, – тогда только ты можешь судить меня! О, какая я «подобие Ея», – страшусь даже выговорить-то! Я такая… нечистая! В Ее-то свете! Я со всеми слабостями греха и людского! Не хвали меня, – возьми лучше такой, какая есть.

Ванечка, ты обмолвился: «все сделаю, – о поверь —, чтобы приехать к тебе». О, Ванечка, боюсь поверить!.. Ванюша мой, приедь же! Да ничто не смутит тебя! Как все это несерьезно, (прости!) по-детски, – все, что тебя «смущает». И мама, и Сережа накинутся на тебя с радостью! Еще до войны мы все 3-ое мечтали пригласить тебя отдохнуть.

У меня были дерзкие мечты (не смейся!) – тебя пригласить навсегда к нам. Мне казалось тогда (я тебя совсем не знала), что у тебя не своя квартира, что ты м. б. у каких-нибудь надоедливых французов в пансионе, как многие из одиноких русских. Мне так страшно бывало за твой duodenum и так хотелось послужить тебе. У нас же было преизобилие всего. И мне казалось, что тебе бы понравилось в деревне. Мне мечталось взять у тебя все заботы, дать тебе возможность отдыха и творческого покоя. Но я вскоре же сама увидела, что этого бы не было. Ты бы задохнулся тут. И потом, – нельзя никого «выкорчевывать» из его мира! Я это знаю! О, как знаю! У меня это были мечты тогда, когда… «только я да птичка». Помнишь?

Я и И. А. звала гостить. Мы ему устроили даже лекции тут по иконоведению при выставке византийского искусства. Но он не приехал – не мог отлучиться оттуда из-за визы въездной обратно. Мы 3-ое постоянно томимся в безрусскости здешней.

Это уже помимо всего, у меня-то! О себе я не говорю. Ты же знаешь. Но и мама, и С. – очень, как родному, самому родному тебе будут рады. Никому, ничего странным не покажется! Всегда тебя хотели сюда пригласить, а теперь, когда знают, что мы так сдружились – чего же удивительного?! Не надо так изображать, как ты себе представил! Представь себе обратное: – из-за всего этого внешнего… мы никогда, _н_и_к_о_г_д_а, до смерти… не увидимся! И тогда сам оцени: можно ли смущаться? Я не мыслю пройти жизнь свою и не увидеть тебя. Не узнать от тебя всего, чем живем мы оба. Милый, родной мой Ваня, как хочу с тобой быть там, вместе! И в Египте!

Будем молиться, – Господь подаст! Я не знаю, что с нами всеми будет. Я так хотела сама все установить и решить, правда молясь, испрашивая Божьего пути. Но все оборвалось так странно. Я стала такой беспомощной, такой зависимой и слабой. И это единственное, что я могу ясно увидеть. Я вижу, что только Господь мне указать может, что делать. Я смиряюсь перед Господом. Ванечка, м. б. все само, великим Промыслом разрешится! Грех было мне так «трепыхаться», – надо спокойно вручить себя Богу! Не зови это – пассивностью. Это – далось мне дорогим опытом, Ваня. Я просто вижу: «без Бога ни до порога!» Я не буду пассивна, не думай! Я буду с помощью Его, творить свой мир. Я буду стараться очистить себя, улучшить. Я верю, что недолго еще – и все откроется. Мы не знаем почему приходят сроки не по нашему хотению… но все мудро. Все _н_а_д_о! И в это время, время неясное, мутное, – давай бережно нести внутри нас драгоценную «Неупиваемую чашу», чтобы не расплескать ее ничуть! Будем счастливы тем, то мы оба имеем! Ванечка, верь, с Божьей помощью плохого не будет!

Я увидала, что из всех моих «трепыханий» вышла только болезнь. Ты спрашиваешь, что я зачеркнула (5 стр.) о болезни зимой… Я зачеркнула о болезни, описание ее, зимой, боясь, как бы ты не поставил в зависимость от себя, не стал бы терзаться… Не надо! Не терзайся. Болезнь мне была нужна. Во многом! Зимой же было ужасно: мне и казалось, что добром не кончится, что я разобьюсь как щепка. И тоска была… Ужас. Теперь нет тоски. Теперь мне светло. Не будем мучиться. Мы ничего ведь изменить не в силах… Это надо безропотно нам принять пока и… ждать! Господь укажет! И растить внутри нас свято то великое, что даровал нам Бог! Мне так приголубить тебя хочется! Не тоскуй, мой милый!

Мне впервые (за всю жизнь) радостно было подумать о «будущей жизни», от слов твоих, что «там мы все будем – одна Душа!» Да, Ваня, там я с тобой буду! И как же нераздельно! Но мне хочется и здесь, – не могу иначе мыслить, – здесь, здесь всю твою душу обнять!

Милый Ваня, надо верить друг другу, – тогда легко! Ванюшечка, Гений мой! Не хвали меня, – я так ничтожна! Как много сказать тебе надо… как нету слов!.. Ты получил «Куликово поле»? А сон мой о Богоматери… с «Елизаветой»? Вань, я не знаю «Трапезондский коньяк». Милушка, досылаю тебе «кусочек себя», забытый в сумочке тогда. От пояска. Приедешь, Ванюша? Только бы все спокойно было! Ну, хоть ненадолго! Попытайся! Ты хлопочи на месте, в немецкой комендатуре. Не полагайся никогда на женскую помощь в хлопотах, Ваня верь мне, знаю! Они из ревности (пусть читательской) не устроят! И даже мать Ивика. М. б. у нее и еще иные чувства. Ты не знаешь! Это все сложно. Я не хочу клеветать, и м. б. я неправа, но ты имей и это в виду. Я много такого видала. Квартировы, например, отошли от меня. Ревность! Скорей тогда смогут твои немецкие читательницы помочь. Попробуй! Мне не попасть в Виши! Т. к. почка сама здорова. Да и ехать мне невозможно – я слаба. Я буду очень за собой следить, чтобы хорошо поправиться… для _т_е_б_я! Приедь! Целую тебя, Ваня мой, нежно, тихо… долго обнимаю тебя и затихаю у тебя на груди! Оля

[На полях: ] Никого я не «очаровываю», – напишу вот как меня старшая сестра «любила». Какая я «скандалистка»… Напомни… Ванёк, я орхидею дарила без «самолюбования», – очень я была по-ребячески слаба, зависима, благодарна… Я даже тогда смущалась и дарить-то. Но вообще – мне это знакомо!

Посылаю первые незабудочки!

«Незабудь»! Что ты обещал приехать!

[Приписка карандашом: ] Пишу урывками, потому не так ярко! Но в душе у меня так все горит тобой!!

В_а_н_е_ч_к_а!

181

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

22. IV.42^[274] 4–30 дня

23. IV – 11 ч. утра

Олюша, милая детка, какую радость дала ты мне сегодня! Дай же твою ручку, – мою, да? Я нежно коснусь ее, трону ее ресницами, на них еще мешающие мне видеть остатки слез… радостных, от переполняющего меня восторга, от счастья, что это – ты, светлая, мне послала в радость и утверждение. Да разве я мог ошибаться, называя тебя Господним Даром?! Ты вся переполнена дарами, ты – «почитающая Господа» – «Елисавета»! Так и сохрани это имя, Ею, Пречистой, тебе дарованное – в _н_а_г_р_а_д_у. Твой сон необычаен, и ты описала его необычайно: ярко, благоговейно и – так поражающе _п_р_о_с_т_о! Ты _в_с_е_ имеешь, ты _в_с_е_м_ владеешь. Ты сочетала в себе и художника слова, и художника-живописца, – ты так богата! Но жаль, что ты так – _е_щ_е_ – богата… предельной скромностью. Будь чуть победней в этом, хоть чуть-чуть. Больше уверенности, – свободней будешь, и тогда все твои «кладовые и сундуки» – раскроются. Милые глаза мои, такие зоркие, такие чуткие, такие нежно-нежно му-дрые! Ольга моя, как ты чудесна! Я целовал твое «видение», – оно и есть _в_и_д_е_н_и_е! – и я так ясно вижу, _в_и_ж_у_… – это видение «Лавры», в заревой дымке, яснеющее вдали… о, как это, именно, прекрасно, – «чуть проступающее в туманце!» И в этом туманце-дымке… – чуть розовеет-светит «свеча пасхальная», но золотые блески крестов играют, и золотая чаша, откуда проливается золото… – вон она, – о, как же я вижу ясно… сердцем, _н_о_в_ы_м_ сердцем, которое ты во мне творишь… Это, будто, и _м_о_е_ виденье… – из «Богомолья»⁶⁸⁶, мутным утром после ночного ливня (пахло твоими «Après l'ondée»^[275]!?), когда мы с Горкиным всматриваемся в святую, для нас – такую свято-таинственную даль, которая вот-вот раскроется… О, дивная моя, свете мой тихий, Олюша… Как ты строга к себе, требовательная недоволька! Когда ты в себе уверишься? кому поверишь?! Я… в таком я не смею быть пристрастным, слепым… – ни-когда! Знаешь ли ты, что иллюстрация, да еще – «обложки»! – одна из труднейших художественных работ!? Я-то знаю по опыту. В Москве ли нельзя было найти графиков, мастеров обложки?! Да еще нам, кучке известных писателей, – писателей-издателей, – говорю о нашем издательстве «Книгоиздательство писателей в Москве», – это была наша марка, – ! А вот, большие художники-графики и иллюстраторы… Бенуа… Бакст и др. [Сомов, Судейкин], Коровин⁶⁸⁷… Пастернак⁶⁸⁸… – давали… так бедно, так «без изюминки»! Ты всех бы победила их в конкурсе. Ты вся – в творчестве, ты и во сне творишь, «ты и во снах необычайна»!.. – о, Русь моя – девочка-Оля моя, свет вечный! В снах – _ж_и_в_е_ш_ь. Творчество – сон тончайший, «сон-на-яву», тревожно-чуткий. Ты прирожденно творишь, с первого лепета, с первого шевеленья младенческой твоей мысленки. Я – дружка твой, другая половинка… – я же себя-то знаю!! – и как же не видеть мне, _к_т_о_ ты, и – _д_л_я_ _ч_е_г_о_ _т_ы_ еси?! Ну, слушай, скромница кроткая… – а _в_н_у_т_р_и, – я знаю, – _к_т_о_ _т_ы_ _и_ _к_а_к_а_я_ _е_щ_е, – _в_н_у_т_р_и! – и не запрашивай меня, ты сама отгадала и прекрасно знаешь, и это очень хорошо, что ты хоть внутри такая, – очень к себе нескромно-требовательная – раз, и… очень – подсознательно _з_н_а_ю_щ_а_я, что ты – о, какая огромная! – два. Ты знаешь, что ты огромная, но ты страстно самолюбива, до… скромности… – ты поняла меня? ты – да не поймешь! – и потому таишься. Ну, Ване-то отворишься, Ване-то своему покажешь свою душеньку, – да я и без показа ее _в_и_ж_у, – я же себя-то знаю, и – слушай! – еще только начиная свое писательство, я уже знал, что одолею то, что моим современникам не под силу: это не самоуверенность – это чуянье _с_в_о_е_г_о_ «внутри», что там билось, искало своего рожденья. В тебе бьется и ищет… давно, с детства, – и для меня ты – как бы мое повторение (твое умное сердце все и вся покроет!), и… кажется – ярчайшее! Будь же уверена в _с_в_о_е_м: ты его видишь, ты его носишь, как ребенка. Ну, слушай, я теперь отступаю, и пусть говорит тот, кого ты не ожидала… – бесстрастный «третий». Под твоим обращением к «доброму цензору», – о, какая ты удивительная даже в этом, какая чарующая! – киска! – после твоего надежду таящего «спасибо!» – стоит приписка карандашом… – я вижу твои глаза, в них слезки радостной благодарности, почти молитва! – за «доброго цензора» (* Я позволю себе сказать по твоему письму: помолись же за добрую душу, скрытую для нас под № 3963/11. Перед чудесно данной Лаврой преп. Сергия – кто не преклонит сердца?!)! – стоят следующие строки: «считала бы грехом выбрасывать такую прелесть, умею ценить ее, так как сама пишу!» – с почтением, «добрая» цензор, – заключительные кавычки – мои. Ну, «чай теперь твоя душенька довольна?» Утри же слезки и возноси молитву – за все, _з_а_ _в_с_е. Я счастлив, я – одарен тобой, ласточка. Один вопрос: ты мне писала, что «гирлянда – во сне – дана сводом»? т. е. я разумел – как бы византийским куполом, как… _н_е_б_о_м? Без «декоративного» двойного изгиба вниз? Второе: думаю, что заглавие должно быть «Кул… П…»? Это урочище, и потому, кажется, должно быть и слово «поле» с прописной. Тем более – ставши историческим именем. Косово Поле, Гуляй-Поле и прочее. Согласен с тобой: «К» м. б. – ? – неуверен все же – несколько тучно. Концы гирлянды разумел чуть волнистыми, – думаю, они не должны бы доходить до «точки»… а лучше остаться как бы «без конца», м. б. с легким «завитком»? и с них падает звездочка… – она – как ты представляешь..? не должна быть прикреплена к «концу»? – будто сорвалась, еще падает, и потому не долетает до завершения рисунка внизу? Колоски чувствуются – ив светлой – ранне-весенней зелени – звездочки – будто цветочки – земно-небесные! Олюша, ты удивительна! Этот «частокол букв „К. П…“» – как он оберегает, ограждает «Лавру», – это твоя «идея», ты ее не высказала только ясно. «Куликово Поле» – оградило «Лавру», укрыло ее. И нынешнее «Куликово Поле» – ограждает и – сохранит. И этот «туманец-дымка» – как дивно-тонко! – именно – проступает, как – _н_а_д_е_ж_д_а, надёжа! Дивная, целую твои ручки, твои ножки, твою… Душу бессмертную поцелуем моей Души. Думаю, что автора надо дать помельче шрифтом, чтобы не выпирало, а точки не надо: на обложке, обычно, не дают, точка – завершение, а тут – только оповещение, что автор дает вот книгу такую-то. Мы в нашем издательстве приняли такое положение, и оно утвердилось. Позволю себе спросить, невежда: м. б. игра звездочек может проявиться острыми лучиками, остреечками… – Представляю, – но лишь смутно, – _к_а_к_ же будет чудесно… в красках! Ты спрашиваешь – хочешь? Да, хочу, хочу, хочу… так хочу!.. Олюша, очень хочу!., о-чень, моя бесценная!.. Олюньчик милый, только ты тут хозяин, в обложке, формате, наборе, во всем, во всем… это _т_в_о_е_ «Куликово Поле», все и совсем – твое. Как и _в_с_е_ мое, впрочем, – _т_в_о_е, для тебя, тебе. И это не (отдельно) слова мои в моем письме… это так и будет, это так и есть. Ты должна быть моя правопреемница, единственная на земле, – ты, и _т_о_л_ь_к_о_ ты. Только ты можешь все исполнить, с чем в моем сердце и воле связаны мои книги. Ты, только. Сейчас был инженер⁶⁸⁹, однополчанин моего Сережечки, мой младший друг. Я ему показал обложку… – ты не обиделась, ты позволишь? – «чудесно..!» – только и сказал… _н_е_ христианин, караим, честнейший человек, никогда не преувеличивающий, всегда прямой. Мало тебе? Ну, жди… когда это будет сказано всенародно. Это будет. Олюночка, козочка моя, ты скоро будешь играть, прыгать… только потерпи, вылежись, окрепни, и ты вся загоришься блеском, мой дивный бриллиант, уже вся ограненная! Оля, у тебя в сердце святой огонь, неси его, питай его… дай ему светить миру!