Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 55 страниц)

Ванюша, я написала в Прощеное воскресенье один маленький рассказик… о моем «Первом посте», т. е. первое говение. Я его так ярко помню. И еще у меня была цель именно об образе. Я потому тебе просто так и не писала до сих пор, т. к. думала «подарить» сразу рассказик. Теперь я очень вся какая-то «больная», но хочу. М. б. и буду. У меня есть «з_а_д_а_ч_а» творческая, не какого-либо одного рассказа, но моего _т_в_о_р_ч_е_с_т_в_а_ вообще. Если таковое будет. Я знаю, _в_о_ _и_м_я_ _ч_е_г_о_ я бы писала. Это будет очень важно, очень нужно для России. Если только удастся. Если сумею. Но даже если бездарно, то, хоть в виде дневника, но дам. Кто-нибудь хоть м. б. сошлется. Большего я и не жду. Я бы хотела у тебя поучиться, но меня смущает, что я как загипнотизированная тобой, невольно (поверь!) впадаю в твой тон. Я должна прямо бороться с этим. Будто тебя «краду». Если бы удалось мне то, что хочу душой, то это было бы как бы твоим «притоком», – это те же воды… Пусть наши, живые воды! Если бы я тебя увидела, то все бы рассказала… Ванечка, как ты маму-то обрадовал «Няней»! Лучше не мог и придумать! Это ее самая любимая вещь твоя! Она очень, особенно ее ценит! От о. Дионисия нет вестей. Я не могла еще быть в Гааге, но постараюсь как можно скорее туда попасть. Ванёк, ты этой фуфайкой доволен, или она очень толста и неудобна? М. б. очень жмет? Мы с мамой для С. такие делали, и он просил туже, а то они «висят». «Мохры» у ворота, конечно надо отрезать, – что же это моя «помощница»-то не рассмотрела, а я ее еще просила. Я тебе писала, как она отправлялась. Я не могла отрезать и даже еще раз взглянуть, т. к. на поезд мчалась. Чего же она прозевала?! Злит это меня! «Духи как будто» – пишешь ты… конечно, я ее душила, чтобы еще больше быть с тобой! Выдохлись? В швах должно быть больше осталось, т. к. я, не имея дома пуловера (он был в красильне), взяла те нитки, которыми сшивала и их надушила. Попробуй! О папе составили некролог на очень кратких материалах. Однажды только ездила к ним (полубольная сердцем, от горя) мама, – вот тогда-то я и бегала из дома ее искать ночью.

Мой милый дружок, ты не волнуйся обо мне, о здоровье. Я уже 2 дня как приехала от доктора (была там с вторника до четверга включительно) и принимаю его лекарства и сразу же аппетит стал лучше. После селюкрина тоже вначале так было, но потом не действовало – видимо, «привыкла» уже к нему. И спала хорошо, и сердце не скулит. Я все еще усталая какая-то, но не «кружусь на карусели» больше. Думаю, что в больницу не поеду, но отдохнув дома, поеду в Гаагу. Надо найти прислугу, – это отчаянно трудно. С зубами не знаю что делать. Подумай, ведь это всё хорошие зубы! Т. е. пломбированные, но внешне абсолютно в порядке. Никаких признаков болезни, кроме того, что на рентгеновском снимке что-то узрели глаза доктора. Это его «конек» – у всех пациентов смотрит рентгеном и нещадно рвет. Это «течение» в медицине было у некоторых врачей и в Берлине. Это американская система. Не могу себе представить, что это такая необходимость, – тогда почему же раньше-то народ жил, да поживал? Знаю некоторых и у нас в клинике, – вырвали все коренные, а больная не поправилась, то есть не стало лучше. У меня рот был и есть в идеальном порядке, и еще недавно я сделала ряд хороших и дорогих поправок и их все вон! Например, один зуб с фарфоровой коронкой (120 R. M.), – делал известный зубной врач, прекрасно, – и его вон! Не понимаю. Не могу скоро решиться. Спроси мнение Серова вообще по поводу этого модного «течения».

Мама тебе сегодня напишет обо мне, чтобы ты не беспокоился слишком о моем здоровье! Меня бы это мучило очень.

[На полях: ] Вся я в мыслях с тобой, роднуша мой, твоя Оля

Кланяюсь Сергею Михеевичу – передай!

Мой ягненочек умер, без меня. Но вчера родились 2 новых, здоровенькие. Весна!

155

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

24. II.42

Ваня, чудесный мой, дивный Ваня!

Я под впечатлением «Лика скрытого» – получила из Studtgart'a «Europeische Revue». Какой ты… _п_р_о_р_о_к!

Не могу иначе, сердись – не сердись, а ты такой мне всегда представляешься!

Ванюша, дивно! Как жаль, что отрывок только! Как жалею я, до слез, что я тебя раньше не «открыла». В Берлине в первые годы можно было тебя доставать. Потом – ничего не было, все расхватано!

Как жаль, что я с И. А. (* В одном письме к Сереже И. А. (давно!) пишет: «рад, что по душе Вам И. С. Ш».) о тебе так мало говорила! Он же знал тебя! Ужасно это! Я у микроскопа просидела… Ну, м. б. хоть кому-нибудь была польза! Я, знаешь, как тебя «открыла»? Помню еще самое первое время за границей… К нам ходила (очень редко) жена одного профессора – урожденная еврейка. Она была «вумная», а м. б. и умная. Во всяком случае очень начитанная. Мы ее так и звали: «а Вы читали?» Это ее обычный вопрос при встрече.

И вот она часто спрашивала меня: «…а Вы Шмелева читали?» Я сказала, что _н_е_ читала, но что очень бы хотела. Я же и в библиотеку-то не могла урваться, т. к. до 11 вечера работала. И однажды она принесла мне «Неупиваемую чашу»! Я пришла полумертвая, домученная днем, домой, и мама говорит: «была Н. В., принесла тебе книжку, я ее пока стала читать, дай немножко времени, я кончу». На другой же день я стала ее читать и остолбенела. Ваня, я не могу тебе описать того, что я чувствовала… Мне казалось, что в нашем мире слез и крови и, главное _п_л_о_т_и, – не могло быть ничего подобного, что давал ты… Ты-то сам казался мне чем-то… сверх-земным! Следующая книга была «Солнце мертвых». Она совпала с очень тяжелым моим житьем. Я вся убита была. Мне ее (суди – какая сила!) тяжело было читать. Ее впечатление на меня было так велико, что я… не могла дочитать. Я тогда как бы болела. Эта дама (еврейка), крещеная по убеждению, давно, очень верующая, «ищущая». Я не очень ее любила, но просто… _о_б_ъ_е_к_т_и_в_н_о_ говоря. «Солнце мертвых» она буквально «проповедывала». У нее был и ум, и вкус несомненно. Я думаю, что твое «беззлобие», твой отказ от своего, личного горя… Это-то и покоряет. И даже, вот… еврейка!

Потом была лекция И. А. о тебе в «Нейарт^[258] объединении»⁶³⁶, – я уже тогда «рвалась»… но это было невозможно, посторонние не допускались. Ах, потом меня отбрасывало, конечно, жизнью. Я много роптала, плакала, не видела _С_в_е_т_а… а свет-то был! Почему я не жила _Т_о_б_о_й?! Ну, почему мы не живем Евангелием? Мы знаем его, ценим, а… не живем… Вот так и я с тобой _т_о_г_д_а. Но с чтения твоего… тогда… я уже полна была тобой, Ваня! Я часто, часто думала о тебе… Прекрасном Рыцаре Света!

Ты – чудный Ваня! Ты светлый гений! Ты… Ангел! Я на коленях пред тобой! Иначе я не достойна! О, милый, светлый, родной мой, чудный Ваня! Не давай никогда злым силам шутить, играть _т_о_б_о_й, _н_а_м_и. Они особенно хотят тебя смутить, свернуть, взмутить! Ванечка, ты Божий Голос здесь! Ванечка, ты – _Б_о_г_о_с_л_о_в! Какое же тут кощунство?! О, милое, великое сердце! Ваня, чудный мой! Ванечка, как благоговейно мы должны жить, как светло верить! Мы увидимся, Ваня! И _н_и_к_о_г_д_а_ это не будет _п_о_з_д_н_о! О, нет, Ваня!

Мы же живем уже друг другом! О, гораздо теснее, чем многие (!) под «одним кровом»! Ванечка, мы будем тихи, милостивы, кротки, мы будем очень любить и верить!..

О, милый, нежный Ангел, ты Идеал мой… и потому – недосягаем!?? Но я тебя достану! Ах, Ваня, как тяжела разлука, – но не грусти! Все будет! Мы Божьей Милости давай будем _д_о_с_т_о_и_н_ы!!!! – Ах, милый! Ты обо мне совсем не беспокойся! Мне лучше! Вот, честное слово! Все пройдет! Не пройдет только то, что в сердце… к тебе, моя радость! Ты не один! Я всегда с тобой! Молись, не забывай! И обо мне! Я не была в Гааге, хоть и рвусь.

Не могу из-за сообщения. Автобус ходит так, что в один день в Гаагу не съездить. Но я уже знаю от тебя, что ты прислал! Господи, Ваня, у меня слезы в горле не дают сказать тебе «спасибо!» Но как же я несчастна: «Куликово поле» No№ 1 и 2 пропали! Ванечка, что же это? Ты пришлешь? и ты – москвич не дошел! Пришли, Ванечек!

[На полях: ] Крещу тебя и молюсь о тебе. Оля

P. S. Сейчас, впервые попробовала (чуть-чуть) твоих шоколадных конфет, присланных на Рождество – я берегу все! Чудесны!! Прелесть!

Ванечка, ты простил меня за все муки? Невольные? Я сама страдала. Я не могла иначе писать. Я не могу фальшивить. Но… прости! Прости! Я не буду больше!

156

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

25. II.42 12 дня

Олечек милый, ты опять моя, ты вернулась из отчужденности? Гордость моя и счастье. Твой рассказ об «яичке» – в письме 13 февр.! Я потрясен, я очарован. Ты не чувствуешь, что ты и как написала? Лучше нельзя. Я весь захвачен, я бесился от радости и страдал с тобой, девчуркой. На одной страничке ты дала огромное! Не чуешь, глупышка? Не понимаешь, _ч_т_о_ ты сделала? Толстой обнял бы тебя и включил бы это «яичко» в свою хрестоматию. Ты, злючка, ничего не понимаешь. Ты свое «яичко» невидимыми слезами облила, не сказав о том ни слова… и теперь у нас _д_в_а_ яичка: твое, _э_т_о… и – мое – пасхальное, памятное тебе. Ты такую свою боль – и у каждого читателя из недеревянных сердцем будет _с_в_о_я! – передала мне, что я мысленно утешал тебя, целовал, ночью сегодня просыпался и целовал твою «грелочку», – сердце твое целовал! Ведь, глупенькая… ты, ведь, одно только свое – «ах!» – сказала, – и _в_с_е_ сказала! О, ангелок чудесный, малютка-девятилетка… я тебя всю вижу, слышу, как твое сердечко сжалось… я и ворону вижу, которая унесла твоего птенчика-трепыхалку… я ночь твою бессонную вижу, я твое «убожество» вижу, – твою ручку, охраняющую… я «горнушку» вижу… – откуда ты это выкопала? а? – из недр языка родного! – да, на северо-востоке так говорят про загнетку, налево от шестка! – я твою баньку вижу, и вижу, как ты спешишь скорей отмыться и – за яичко! Ах, ты, дотошная, терпеливка, подвижница! Героиня ты необычная… сердце огромное… чуткость безмерная! Ольга, и ты еще смеешь кукситься?! «Я не могу пи… пи… сать!» Ты с ума сошла, ясного не видишь, глупая! Да ты _в_с_е, _в_с_е_ можешь, _в_с_е_ смеешь! Олёньчик, умоляю тебя, пиши о своем детстве… вспоминай, пиши, что хочешь, – все дивно расскажешь, в полон возьмешь всех и вся. Вот так-вот и на-до… просто, без оглядки на будущего читателя, _с_е_б_е_ рассказывай-пиши, мне… умница ты расчудеска! Я в изумлении от тебя, пой-ми-и!!! Это не «хвалы» мои, глупенькая… пой-ми! Я что-нибудь-то понимаю в искусстве слова-образа?! Или… – ни-чего не понимаю?! Да один этот «ужин» твой… это толканье, это твое «скандальничанье»… и этот вывод во двор, и эта _д_р_а_м_а..! Го-споди!.. И это – «ах!» – да ведь тут драма детского сердца!

Ты должна теперь это «Яичко» дать рассказом. Чуть подробней, _с_о_х_р_а_н_я_я_ тон, простоту. Правка, м. б., самая малая, лишь – раздвинь, ничего не меняя в структуре. Или – просто – так и оставь. Ты – _г_о_т_о_в_а_я. Потому что сердце твое – так готовым и родилось. Ты – исключительная. Что у миллионов дюжинных детей – в зачатке, у тебя – в расцвете. Ведь ты взрослого победила! Твой дядя только _п_о_т_о_м_ почувствовал, _ч_т_о_ он сделал! Он преступление совершил – перед твоим сердцем, перед _в_с_е_м_и, – перед правдой Господней, вложенной в душу человека. Ты – сама Истина. Милая моя девочка, целую тебя в ясный лобик и глазки твои целую, и ручку, ту… Ольгуна, я счастлив, что узнал тебя, что ты _е_с_и… что ты не оставишь незаконченным _м_о_е_г_о… – ты подлинная, ты поведешь дальше ту линию в творчестве, какую суждено было мне вести – людям. Ты _с_а_м_а, присущим тебе даром-сердцем, будешь _с_л_у_ж_и_т_ь_ жизни, достойно, сильно, ярко, нежно. Ты _н_а_ш_л_а_ себя.

Твой ягненочек… – я им тоже мучаюсь. Как все похоже у нас! Это же мой – убитый мною – ястребок в рассказе «Последний выстрел»⁶³⁷! Все понятно мне. Повторение «яичка». Милая, надо было дать ему разбавленного коровьего молока, кипяченого, надо было взять молочной муки «нэстле»… неужели нет у вас того, чем грудных питают?! Тоже и для ягненочка. Цельного молока _н_е_л_ь_з_я. Слишком много «казеина», а жир не вреден, можно было бы даже сливками – с разбавкой выкормить! И никакого бы «катара» кишок не было бы. Грудной не может усваивать «казеин» в избытке. Молоко кормящей овцы ли, коровы ли, – в начале – особого состава, жидкое оно, но с достаточным количеством «белковых», с минеральными солями, – называемое в народе – «молозиво». Людям противно, теленку – _н_а_д_о. Надеюсь, с ягненком у тебя выйдет? жив? Если бы не недоносок… – должен бы выжить, раз уцелел, после таких болей.

Ольга, как в тебе _м_а_т_е_р_и_н_с_т_в_о-т_о рано сказалось! – в 9-летке. Подвижница-малютка. Целую твои ручки, глазки. И как же мы похожи! Я жалел все живое и… неодушевленное. Я метлу жалел, что на морозе _ж_и_в_е_т, а мы после катанья с горы – в теплые постельки. Я _в_с_е_ _ж_и_в_ы_м_ видел, и все любил и жалел. Дворника жалел, что вот я, маленький, в театр еду, а он не увидит «Конька-Горбунка»! И Марьюшку… Сестренка ты моя, Оля… детка моя… ах, если бы… – …на моя! Да разве я мог бы _т_а_к_у_ю_ мучить?! Это все от острой, большой любви… такой… ревнивой?

Ты спрашиваешь, что такое – в моем понимании – ты-то понима-ешь! – «однолюб»? Просто: тот, кто не может любить сразу двух. (Понимают и иначе: одна любовь на всю жизнь.) Многие могут. Пушкин _м_о_г. В Одессе, в 20-х гг. – Ризнич⁶³⁸ и гр. Воронцову, _с_р_а_з_у. Поди ты вот! А я – нет. Так всегда было. Тебя люблю – превыше _в_с_е_г_о. Дашу – ни-когда не любил, ни-как. Да, она считала меня больше, чем за человека, знаю. И готова была всю жизнь прожить – около. Мечтала, да… – это я узнал из «малинной сцены», и на кладбище, – чтобы только иметь от меня дитя. Я в этом не виноват. Как не виновата ты, что я мечтаю… о тебе. Ты мне дорога, _б_л_и_з_к_а_ тем, что и во мне, – чудесным даром сердца, пылким воображением и – душевным… _у_ю_т_о_м. Мы – складень. По одной форме отлиты. Мы – _т_о_л_ь_к_о_ – _д_л_я_ _н_а_с. Вот, что могу сказать о моем чувстве. Ты бы не поверила, _д_о_ _ч_е_г_о_ ты мне близка. Я не стал бы пить воду, какой я умывался. А твою – мне она – как _с_в_я_т_а_я. Я был бы ею исцелен, опьянен.

Ольгуночка, ты очень метко, зорко, умно определила одним словом о. Д[ионисия] – «убогий». _В_с_е. Я его ругал, тут я не был художником: я выговорился, от боли, от досады, любви к тебе, что он не взял _в_с_е_й_ посылки. Не считайся с этим «выкидышем» моим. Глупо, но оправдано. Ты сказала – нельзя точней. Как же не страшиться потерять _т_а_к_у_ю!

Ребенок… это высшее, что даровано смертным. У всех живых существ ребенок – обогащение души, утончение, умиление, пожар тихий всех чувств. Это – тайна. Так – в Божьем Плане дано. Для чего? Можно лишь предполагать. Для достижения – в цепи поколений – _л_у_ч_ш_е_г_о, Идеала. _Ц_е_л_ь_ тут несомненная. Но… какая?! Приближение к… Нему? Приказ: творись, достигай! Для чего? че-го?! _М_е_н_я_ достигай и – по-стигай! Для чего? Он же – Вседовольный? «Воспой» – _д_л_я_ _с_е_б_я. Творческое поет Творца. Это – цель всякого творящего. И дальше – материю одухотворить, дабы и она _п_е_л_а? Гимн всего – Ему, Духу, вся исполняющему. Апофеоз. Он нам нужен, этот апофеоз, дабы познать Великого. И мы познаем его во всем объеме лишь в апофеозе, когда одухотворенная материя, _в_с_я, воспоет гимн Ему. Творение славит Творящего. Это предел творческой высоты, когда произведение поет художника. Конечно, это лишь предположение. Кто что знает? Но творческое начало в твари – непобедимо, и как же обставлено! каким же _п_и_р_о_м… Любви! Тут явная _м_ы_с_л_ь_ – заставить. Называют это – «инстинктом». Ч_у_я_н_и_е_м? И – покорны приказу. Эту мысль коряво высказал мой Гришка⁶³⁹ в «Истории любовной». И. А. о-чень с ней посчитался. Я это в себе слышу. Я мечтаю… о тебе, Оля. Я хочу видеть тебя – _м_а_м_у. Господь может _в_с_е. Ты для меня священна. Смотрю на тебя в благоговейном трепете.

Пишешь: «прочла о-чень внимательно – про Дашу – и сделала интересные наблюдения и получила объяснения многому, чего не понимала». А чего ты _н_е_ понимала? что нашла? Изволь сказать. Что ты раскапываешь во мне? Я – весь тебе открытый. Никаких «ожогов» от Д[аши] не было во мне, ни-как. Смешно. Сцены для «Путей Небесных»? С «малиной»-то?! Чудачка, это же «опыт накопленный», что видел в жизни, и что пригодилось для «хозяйства» писателя. Только. Незаурядное «жизненное положение», только. Помни: Я ни-когда не имел записных книжек. Все – в уме. Что уцелело – взял в «хозяйство», как _в_с_е_м_ полезное. И только. А «созвучия» имен – не доказательство «ожога». Так было… – в детстве была «Паша», о ней все дано. Потом – Даша… Не виноват я, что _н_е_ выдумываю имен. Ну, да, мимо не прошло, осталось в памяти, как «созвучие», своего рода невольная «мнемоника», так жизнь дала, чтобы запомнилось? Да. «Любви» к – н_е-р_о_в_н-е? Очевидно, тоже от детства сохранилось, и вошло в «хозяйство». Вот тебе матерьял для «творческого _а_к_т_а», _к_а_к_ _э_т_о_ образуется. А _н_е_ – «ожоги». Я _э_т_и_м_ _н_е_ обжигался. Вот – тобой – да, это – не «ожог», а медленное _с_г_о_р_а_н_и_е. Ты меня обжигаешь давно и – верно. Знаешь свою силу. Ты меня твоим совершенством обжигаешь, глубинностью, необычайностью. И я принимаю это «крещение огнем». Но… не сожги заживо, _в_с_е_г_о. Смогу ли противиться? Думаю – да. У меня тоже есть какой-то предел и – уже моя – «бесповоротность». У меня спасение – мое искусство. Оно не терпит, если _в_е_с_ь_ захвачен. А если – _в_е_с_ь_ – и ему, и мне – конец. Во мне нет «томлений», кроме томлений искусством. Весь твой, целую и крещу, молюсь, Оля. Твой Ваня

[На полях: ] Написал 12 страниц «Путей Небесных».

Скажи хоть теперь, получила ли мои рождественские конфеты? Ты писала – получила коробку с золотистой обвязкой, – а как шоколад? не дрянной? Или – вышвырнула? От тебя, такой бешенки, станется!

Сейчас 4 ч. Валит снег с утра. Февраль – ужасный. Оспа, кажется не привилась: двое суток, а _н_е_ _г_о_р_и_т.

157

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

26. II.42 9 вечера

Оля, светлая моя, я все понял в твоем решении – «найти себя», «обрести мир душевный», выяснить себе честно, чисто и прямо, как дальше жить, и сделать это так, чтобы решение такого важного вопроса жизни не томило неумолимую твою совесть. Я все понял, дорогая моя, – я увидал ярче, как никогда еще, твою изумительную высоту духовную, твою цельность, радостно покоряющую тебе… меня покоряющую, хотя от решения твоего зависит важнейшее в моей жизни. Я ждал увидеть тебя – _т_а_к_у_ю: твой духовный образ создавался в моей душе по твоим письмам, с каждым письмом полнее, глубже, целостнее и нежнее… я уже знал тебя, казалось, вполне и _в_с_ю… – и вот, это последнее письмо твое, от 20.II, дает тебя в таком сияньи света, на такой за-предельной для смертных высоте, что я могу только благоговейно сказать – Святая! Это чувство мое прими, как мой душевный венец на твою милую головку, как слабое выражение моей воли найти для тебя – достойное.

Теперь, после того, как увидел тебя еще полнее раскрывшейся, – скажу точнее: _в_п_о_л_н_е_ раскрывшейся, – мне стыдно, как будто, недавних слов моих… не повторю их, но ты поймешь… когда я писал тебе о планах жизни, о возможной ошибке твоей во мне. Но это, ведь, от великой и чуткой к тебе любви писал я, от страха за тебя, – _з_н_а_я_ тебя! – что ты ввергнешь себя в борьбу с жизнью: вспомни, как ты непосильным трудом себя томила. И когда писал так, как же я страдал! Но ты все поняла… Теперь нет у нас – для нас – темных, неясных друг другу местечек-пятнышек в нашем духовно-душевном естестве! Ах-ты, звонят… помешали…

27. II… 10–30 утра. Сейчас твои письма заказные. Оля, родная, ты меня осветила, согрела лаской, нежностью… твоим неповторимым сердцем! Я пью твои чувства, я сильнею… я – _в_е_р_ю, ве-рую, моя Оля! Я радостен, я снова нашел тебя. И _з_н_а_ю_ же, что ни-когда не терял… а томился сомнением, что теряю… Ольга моя! Жизнь моя, _в_е_ч_н_а_я_ моя!.. Как ты меня залила радостью, когда я узнал, что ты пишешь… что ты уже написала, – и _к_а_к_ же чудесно написала! – не видя – знаю… Молодец-Оля! Умница, одолевай жизнь, не давай дьявольской силе отнять нас друг от друга, убить в тебе _с_в_е_т! – твой дар бесценный, дар творить во-Имя Божие, творить сердцем, верой, талантом от Господа! Ты _н_а_ш_л_а_ себя, и я счастлив неизмеримо. Ольга моя, дай обниму тебя братски, моя дружка, – лучшего, радостней для меня нет – любовь твоя-моя и – ты, Творица, ты – художник, Божий слуга! Ольга моя… что со мной, как ты меня одарила! «Творческая задача» у тебя!.. Это – _в_с_е. Я верил, что ты нащупаешь это _т_в_о_е, я только вчера писал об этом, – «и_щ_и_ в себе!» – это по поводу твоего потрясшего меня «Яичка»! И вот, ты _о_т_в_е_т_и_л_а_ мне! Мы _с_л_ы_ш_и_м_ друг друга, дружки. Олёк, знай: ты найдешь себя в творчестве, в творчестве – и любви, – счастье твое, исход сердцу. Вот _э_т_о_г_о-то «темные силы – зла» – и не терпят, этого-то и не хотели допустить… – и провалятся, окаянные! по-ихнему _н_е_ будет! В творчестве – и любви – для тебя _т_а_к_о_й– то! – великая услада-радость твоя, и _в_с_я_ полнота жизни! Как же я счастлив!.. Все, что носишь в душе, уже томит тебя, ищет выражения во-в_н_е, свое рождение. Пойми же: это не слова, а вера моя в тебя. Ты и до встречи со мной мучилась «вопросом Жизни», ждала решения. Ты _и_с_к_а_л_а_ себя. Я счастлив, что ты _у_ж_е_ нашла себя. Ты – в творчестве – Ольга моя, да это самая крепкая связь наша, неразрывная во-веки. Теперь ты – _м_о_я, я – _т_в_о_й. И это _С_в_я_т_о_е_ наше, общее в нас обоих, творчество во-Имя, соединило нас. Никто, ничто не в силах расторгнуть эту связанность-спайку: это духовно-кровное нас спаяло. Оля, не смущайся: ты _н_е_ «приток» мой в твоем искусстве, ты – «дружка», мы лишь _р_я_д_о_м_ течем, рядом, потому что души наши – одна душа, живем _о_д_н_и_м, мы так похожи, мы из одного истока вытекаем. Ты – _с_в_о_я, у тебя свои слова, свой _о_п_ы_т, какого я не имел, свои выводы, – и свои приемы, поверь же мне! Ты написала «Яичко» так, как никто не написал бы. Тебя расцеловал бы Толстой, _з_а_ сердце твое. Я за него расцелую-размилую тебя, моя чудесная, моя му-драя, моя сердечная! Господь да благословит тебя! О, радость, счастье мое в тебе! Я безумен от радости, – пиши, пиши, проводи свою «творческую задачу», не смущайся. Не только «дневником», а формой давай, не бойся – совладеешь, ты страшно сильна, я верю. Тебе нужен досуг, покой, здоровье – главное это: накопи. Без этого ты не в силах _р_е_ш_а_т_ь. Ты права: надо отъединиться, обрести равновесие в душе. Всего не исчерпаю в одном письме: напишу еще. Продолжу главное: ответ на письмо от 20.II, вчера невысказанный.

Помоги Господи тебе решить, решить так, как повелевает совесть, для утишения ее, чуткой. Я страшусь: в этом решении и моя судьба, но это решение необходимо тебе, и я жду его, терпеливо. Я знаю всю твою му-ку… _в_с_е_ понимаю, Оля… – и молю Бога – тебя наставить на правильный путь. Ты знаешь уже путь этот, ты знаешь – «оставьте мертвым погребать своих мертвецов». Ты знаешь: «Духа не угашайте»⁶⁴⁰! И я верю, что Дух Святой озарит сердце твое. И знаю, как важно для тебя, чтобы это решение пришло вне всякой зависимости от моих чувств к тебе, твоих – ко мне. Да будет так. Я покорен твоему веленью. Дороже всего мне, чтобы ты, ты, ты была здорова, чтобы совесть твоя была покойна. Решение твое необходимо, назрело: только _р_е_ш_и_в_ так и так, ты удовлетворишь душевную потребность, выполнишь назначенный тебе _п_л_а_н_ жизни, ты его молитвенно, благоговейно выяснишь. Я любуюсь тобою, – _к_а_к_а_я_ ты! Не знают такой. Ты – Мария, ты вся – от Духа. Благую часть избрала – изберешь! – и она не отнимется от тебя⁶⁴¹. Ты вся – цельная. Теперь мне _в_с_е_ стало понятным в твоих письмах. «Бери так, _к_а_к_ написано, не ищи за – под… строками!» Ты – истинная. И каким же слепцом я порой бывал! каким пристрастно-страстным – и потому полу-слепцом. А ведь я решал художественно-сложные задачи… в людях… а в _с_в_о_е_м_ – терял эту остроту ви-дения. Ольга моя, жизнь моя… я люблю тебя глубоко, вечно, я не ставлю от времени в зависимость – и не боюсь запоздалой пусть – _в_с_т_р_е_ч_и_ нашей. Я _з_н_а_ю, что она должна быть. Я знаю также, что ты для меня – _в_с_е_г_д_а ты, Оля… – ты для меня бессмертна, неизменна, _в_е_ч_н_а. Я люблю тебя не для себя лишь, а и _д_л_я_ _н_а_с, я восторгаюсь твоим _с_в_е_т_о_м_ и молю Господа дать тебе духовных сил _р_е_ш_и_т_ь так, _к_а_к_ ответить твоей требовательной совести. Я преклонюсь перед твоим решением, т. к. оно – _о_т_ Тебя. Твой покой, твое счастье, полное, возможное на земле, – для меня – приказ моей совести, всей моей любви к тебе. Я не знал _т_а_к_о_й_ силы любви. Это твоя душа так меня озарила, это – от _С_в_е_т_а. И когда я писал об «игре нами темных сил», я разумел под «игрой» это наше «помрачение», мое беснование, твою горячность – эти наши письма! вот это все – было _н_у_ж_н_о «темным силам», дьяволу… разбить _н_а_ш_е_ светлое, чистое, духовное… помрачить, расколоть, разжечь страсти темные, зло в нас. Вот что разумел, только. Оля, в _н_а_ш_е_м_ даже страсть, какую я порой ощущаю в себе – к тебе – не темное… это лишь _ж_и_з_н_ь_ второго, _н_е_ главного во всем естестве нашем: телесное. Главное – близость духовная, наша, душевная наша… она _в_с_е_ связывает, _т_в_о_р_и_т_ нас, _ж_и_в_и_т. Но второе наше естество, подвластное, форма для жизни духовного начала в нас, естественно просит выхода… это его права – страсть. Это – земное. Мы – на земле. Но главное наше, сила Любви – дает и этому, не-главному отсвет чистого света, оправдывает «земные права». Вот почему я говорил – нет, _н_е_ грех. И ты говорила – чувствовала _т_о_ _ж_е. Иначе не могу мыслить. Вот почему говорил – _в_с_е_ мне в тебе, Оля, свято. _В_с_е, самое малое телесное. Ибо оно освящается Любовью. Это – Закон, его же не преступишь. Это – само Благословение. Вот то, что «связывает» Волею Его. Вот – Таинство. И как же прекрасно это, по-человечески прекрасно! Не правда ли, родная?! Я знаю, знаю, я чувствую, что именно так ты чувствуешь. Душу твою я знаю, моя детка, моя истинная из Женщин… каких не «одна на тысячи», а одна на миллионы!.. Дар мой чудесный, Божий дар мне… Ольга моя, нетленная моя! Лучшим во мне, светлым во мне искал я и пытался воссоздавать идеальнейшее… ты знаешь: и Анастасию, и Дари… Найдешь ли там _т_е_м_н_о_е, грязное, от чего отвернулась бы твоя беспредельная скромность, твоя взыскующая чистота, твоя целомудренная совесть? Где, в чем противоречия мои с лучшим во мне – есть же оно, во мне-то! – ты _н_е_ найдешь, я верю. Так вот, _э_т_о, _т_а_к_о_е_ искание… в творчестве… в жизни – преобразилось в обретение Тебя! Это увенчание трудов, мук – и трепета! – это – _ч_у_д_о, дарованное мне. Я не обольщаюсь, что я заслужил это, я принимаю, как Милость Его. Не могу оторваться, Оля… – так я счастлив тобой, _м_о_е_й_ _О_л_е_й… и когда я молил тебя – «верни мне „мою Олю“, ради Господа!» – я именно это разумел, а не то, что ты будто бы хочешь отнять у меня ее, отшедшую… – Она недостижима теперь ни для «отнятия», ни для «приятия». Она осталась во мне – духовным обликом, священным. Она – _в_н_е_ наших чувств. Она – _с_в_е_т_л_а_я, нетленная в памяти и душе. И как я, _т_е_б_я, _т_а_к_у_ю_ мог бы разуметь – «пытающеюся отнять»?! Ни-когда, и тени мысли не было, и этому ты веришь, т. к. ты – О-ля… моя Святая, хоть и здешняя. _К_а_к_ это может восполниться – не знаю, но верую, что _т_а_м_ мы – все нерасторжимы, мы все – в радости Господней, _б_у_д_е_м. И _б_е_з_ тени даже _у_щ_е_р_б_а. Ты, ты понимаешь это. И вот, почему говорю я: _о_н_а_ помогла мне найти тебя. Ибо _о_н_а_ – теперь – _в_с_я_ – только _Л_ю_б_о_в_ь, самая высокая, самая чистая. Вот почему я спокоен, я радостен отныне, Оля… и молю у Креста, с тобой, молю Господа – дать нам силы принять Его путь. Поверь – ни в _ч_е_м_ я не разойдусь с тобой. Ни – в – чем! Мы – одно. Никакой «тьмы» не будет больше. Ты победила, я с твоей помощью – победил. Ты вывела меня, ты вознесла меня. Ты осветила меня. И я молитвенно склоняюсь и благодарю тебя.

Помни, Оля: надо окрепнуть тебе. Я вчера был у д-ра С[ерова]. Я ему поведал о твоем моральном и телесном здоровье. Он говорит – он – огромной чуткости духовной и – огромный диагност, _б_е_з_ промахов! Я-то убедился. И – все. Говорит: лучшее – клиническое пребывание, хотя бы 2 мес. Церковь – необходима, конечно, особенно _т_е_б_е. Суди сама… Главное: восстановление сил физических, душа здорова, но «форма» ослабленная и измененная не дает душе выпрямления. Н_а_д_о_ окрепнуть. Надо лечение и успокоительными, и крепительными: и бром, и фосфор, и мышьяк, и гормоны-витамины. Зубы… – поморщился. Если бы на корнях был дефект – сказался бы… болями? _Н_а_д_о – _с_н_и_м_о_к. Лучше не _р_в_а_т_ь. Это «модное» объясняется «американскими нравами», где нажива – первее всего. _Н_а_д_о_ было это гг. американским дантистам… они постарались… – протезов-то сколько! А на протезах-то и нагревают! (* вспомни, что «Няня» моя говорила об американских докторах! как они ее «вертели»!) А там большинство – жиды. Они и пустили эту «моду». Вот мнение. […]^[259] Но с зубами – осторожность. Протезы – крайность. Без коренных зубов – все же – и с протезами – ухудшение питания. Ра-но, – вот его «мнение». Передал твой поклон. Просил – тебе кланяться сердечно. «Куликово поле» перепишу. М. б. еще дошлют. «Москвича» послал в заказном письме на Сережу, 13-го. Вышлю и автограф. Твой Ванятка

[На полях: ] С приложением photo-passeport.

Что тебе доставил о. Дионисий – не знаю. Я бы засыпать тебя хотел! За-душить, а он, кажется оставил духи! и должно быть оставил – «дрикотин» (печенье), а там был… сюрприз тебе, – я… среднего формата.

Сегодня же 27-го – начну переписывать «Куликово поле» (начало) – для тебя, родненькая.

Прошу: напиши цену жизни в Голландии, приличной в гульденах. Мне надо знать, для себя. Гульден = 10/8 марки, да?

Оля, м. б. тебе понадобятся деньги? Напиши, молю. Скоро я буду богатый. Интересуются фильмовики, уже! Вот бы кстати! Россия все мое поставит, _з_н_а_ю. А «Неупиваемая чаша»!

Мать о. Д[ионисия] пишет: «Вы всех нас очаровали!» Зовут, очень.

«Оспа» моя, кажется, взялась… вспухают местечки, – я на ногах, не мешает. 4-й день с прививки.

На все отвечу, светик, ласковка милая. Как я тобой счастлив! Будь только здорова! Все, все придет.

Оля, знаешь… я сам сделал сладкий пшеник, – и даже моя «Арина Родионовна» сегодня попробовала и похвалила! Я все умею.