Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 55 страниц)

«О. А.» – в автографе, конечно, не отместка, а вдруг подумалось – можешь показать кому, не стеснит ли «Оля»?

158

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

27. II.42 8 вечера

Ольгунушка, светленькая моя, будь здорова и покойна, верь непоколебимо, что ты себя нашла, что ты отныне – в творчестве, и это твой долг – творить, ибо этот духовный «узор» твой – в Господнем Плане! Для меня это вне сомнений, как то, что ты – большая художественная _с_и_л_а. Уверуй, я ни-когда в _э_т_о_м_ не ошибался. Или ты будешь ожидать «мнения и суда» бездарных «критиков», которые, обычно, бессильны выжать из себя хотя бы одну живую художественную строчку?! Кстати, – в былой России, как и в эмиграции, эту «командную» высоту занимали почти (% % – 75–80!!) исключительно еврейчики, – пробирались на нее легко, т. к. большинство периодических изданий было в руках их сородичей. Меня-то они не сглотали, хоть и силились, но многих они _в_е_л_и_ и погоняли, куда и _з_а_ч_е_м_ им хотелось. Нет, ты мне поверишь, _с_е_б_е_ поверишь. Твори «художественную задачу»⁶⁴², обоим нам дорогую, служи _с_в_е_т_у, которым так богато родное наше, несмотря на проклятую тьму, грозившую почти четверть века свет этот поглотить сполна. Ты его будешь хранить. Перепишу вновь «Куликово поле», не помню только, чем кончил в двух письмах. Ну, приблизительно дам, с излишком. Странно, я послал оба письма 6.II, это точно. По-моему, должны прийти. Письма, под немецким контролем, никогда не пропадают: их могут вернуть, да… но _н_е_ теряют. Ни с какой цензурной точки зрения ничего в этом отрывке недопустимого быть не могло. Получишь, уверен. – Жду радостно твой рассказ о «первом посте». Так вот и пиши, как чудесно рассказала об «яичке». Я – в восхищении! Поверь, если бы тебе не удалось это «яичко», никакое пристрастие к тебе не выжало бы из меня хвалы: _э_т_и_м_ _н_е_ _ш_у_т_я_т! Забудь нерешительность, не поддавайся слабости-скромности, – _п_л_ы_в_и_ свободно, мо-жешь! Ведь не «комплиментщик» тебе говорит… а – ох, как пытавший себя искусством! На российском конкурсе литераторов я, не зная тебя, присудил бы тебе бесспорный приз. Когда-то я нашел в ворохах рукописей (свыше 800 рукописей!) конкурса рассказ – совершенно безграмотный! – и большого таланта. Все члены жюри признали мою оценку. Рассказ был из жизни портных —! – что не мешало ему быть «и_с_к_л_ю_ч_и_т_е_л_ь_н_ы_м». Я и сечас помню описание «вешалки» и манекенов (каков образ-то!): «…стояли ряды пальто, мундиров, фраков, пиджаков… и все эти _л_ю_д_и_ были _б_е_з_ _г_о_л_о_в_ы… (м. б., и без сердца?) – жутко было от этого в мастерской к ночи»… Лет 30 прошло, а… я помню это меткое и редкое «сравнение». Когда жюри послало ему один из призов – 300 руб., кажется, сумма! чуть ли не 1-й приз, в Ташкент, оказалось – спился человек! (* скоро, кажется, и помер.) до-приза! А я-то ликовал было: вот, нашли талант, дадим образование, со-здадим! Кстати: мы в письмах часто, чтобы обратить внимание друг друга, ставим слова в кавычки… – в рассказах лучше избегать этого, но я, например, для оттенения, люблю писать иные слова «разрядкой», т. е. вынимаю между буквами так называемые «шпоны», связи букв. Это я принял сравнительно недавно, м. б. злоупотребляю… иногда, но почитаю важным, когда надо или _в_з_я_т_ь_ внимание читателя, или показать, что это «слово» имеет особый смысл, «внутренний», что ли (или «переносный»). Такого много в «Путях Небесных». У тебя большой (огромнейший!) вкус, и ты сумеешь сама во всем разобраться. У нас – как у всех – слабо еще развита «пунктуация» (очень мало «знаков препинания».), мало знаков для пауз, например, для передыхания – при чтении вслух, – ведь речь-то наша часто обрывается, _н_е_ кончается… В таких случаях я иногда ставлю не просто знак —! или —? а —..! или..? Приходится самому создавать «дыхание живых слов». У меня слабость… – вот ругались типографщики! – к многоточиям. Не понимали, что в речи нашей всегда «обрывчики»: у них не хватало точек-значков! Идиоты говорили: «это он строчки гонит себе». Истинно, эти идиоты не знали, как я выкидывал целыми столбцами уже написанное: я _с_ж_и_м_а_л_ «строчки»! Оля бывало, скажет: «ну, что это ты… такое сильное… выкинул!..» И – соглашалась. А то и не соглашалась. В _с_т_р_а_с_т_н_о_м_ она всегда меня сдерживала. Ч_и_с_т_о_т_а_ «Путей» – узнала эту ее _п_р_а_в_к_у: там моя страстность вскипала… Впрочем, обычно, я сам, поборов себя, выбрасывал, менял.

Ольгунушка, теперь я знаю тебя _в_п_о_л_н_е: знал подсознанием, теперь – _з_н_а_ю, и – голова кружится от… восторга, святого восторга, перед твоею цельностью, чистотой, духовной высотой. О, ми-лая..! – неизъяснимая красота души.

Сегодня письмо от матери о. Динисия: пишет, что он оставил: духи! – ну, не разбойник?! Я послал тебе – «сирень персидскую» и «фиалку душистую» – что он оставил… не пойму. М. б. один флакон? Т. к. она дальше пишет: «2 пакета сухих фруктов!» Ну, не безобразник?! Я тебе сухих бананов фунт, что ли, и – французского чернослива – фунт «для поста»! И еще – «пакетик – очевидно, печение?» Следовательно, взял: коробку шоколадных конфет – слава Богу! – вязигу – ура! м. б. и духи! – 3 пузырька «клюквы», какое-то печенье… не знаю – «дрикотин» ли, где сюрприз для тебя, или – «бретон крепы»..? Уж и забыл, что послал я, т. е. упаковал в картонный короб. Она пишет: «боялся таможни». Он им писал, что «ненапрасно», т. к. французская таможня не желала ничего пропускать в Голландию, – сик! – «сиречь в Германию», несколько человек было задержано. Узнаю у Лукина, какими путями он хлопочет о поездке в Голландию к сыну. Я буду хлопотать. На днях еду к ним, зовут на завтрак. «Очаровал всех»… Посмотрим. Меня это встревожило… дойдет ли до тебя! Мне так дорого хоть пустяком тебя радовать… одиноконькая… оторванная часть моей – нашей! – Души… О, как я стремлюсь все тяжелое снять с твоего сердца, чтобы светлые глаза только светились, светили… ни-когда не туманились от слез! Ты столько выплакала их в жизни, Олюша! Знали бы люди, как творится истинный писатель..! То-лько страданием. Радостными в творчестве бывают лишь не-глу-бокие, не-трогающие, не-захватывающие. Эпикурейцы… Таков, например, Анатоль Франс. Ну, он и есть «Анатоль» и «Франс». Даже «гурман» Мопассан _з_н_а_л, что такое страдание, имел _с_е_р_д_ц_е. Не говоря о Бальзаке, Флобере, Стендале, Шатобриане, Доде, Гюго, Диккенсе, Шиллере⁶⁴³, – Гете – исключительное явление! – его «солнечность», но и у него ско-лько «от горько-познания! – это от _в_д_у_м_ы_в_а_н_и_я» в Жизнь. Пушкин – тоже, но он много пережил горя, а _ч_т_о_ бы дал он, не оборвись жизнь _т_а_к..! Кстати, ты любишь его «Монастырь на Казбеке»⁶⁴⁴ – «Высоко над семьею гор»..? – А идиоты пронесли его, как «безрелигиозного»! Тогда ему было лет 30! О, прочти! Ольгунушка, читай его, пере-чи-тывай, родная! Это неутомительно и – питает! Умней, _с_в_о_б_о_д_н_е_й – _н_е_ было писателя! Всегда, во всем – _с_а_м! Никогда – «шпаргалок». «Умнейший в России»⁶⁴⁵, – сказал после беседы с ним Николай I. Всегда читай, как Евангелие. Все-гда. И все новое будешь _в_и_д_е_т_ь!

А наш Чехов, Гоголь – все, все наши, и Достоевский, стоявший перед смертью на «казни»⁶⁴⁶.

Твоя «грелочка» – чудо. И толста же, шельмочка! И уютна же! Надеваю только по воскресеньям, жале-ю..! И ночью всегда со мной, дышу ею. Целую ее – тебя. Вдыхаю. Сейчас пошел и… швы – духи! Твои, Олель. Как люблю тебя! как нежно-нежно. Как бережно, благоговейно, как святое. Я решил, что «мохры» – для нужной починки, – шерстинки. Храню. Ольгуночка, ешь больше. Фосфор необходим. Ешь ракушки, всякие моллюски… я пристрастился к ним… до жадности. _Н_у_ж_н_ы. Есть то-нкие..! как бы лангуста, но она грубей. Ольгуна, по-моему – и Серов – надо тебе инъекции мышьякового препарата, «антиневрастеник». _Н_у_ж_н_о_ же! Ты страшно ослаблена, разбита. О коренных зубах писал: _н_е_ давай рвать, вранье, «мода», – раз _н_е_ дает чувствовать – вранье. Сама привела пример клинический.

Я знаю – ты моя, _в_с_я_. Какие ласковые письма! Сегодня – как солнце, согрела. Я успокоился совсем. Я верую. Я молюсь с тобой, у Креста. Я почти счастлив. В голове вот начало звенеть, значит – жарок, – знаю! – это «оспа» взялась. Чешется. 5-й день. А в воскресенье один крупный читатель – а м. б., и будущий – он уже есть! – делец экрана просил позавтракать с ним… – если будет жар – не поеду по ресторанам. Пошлю отказ-пнэй. – Как чудесно ты написала – мы в храме, у Креста… мы просим Его… – Оля, как светла ты, как я _ж_и_в_у_ тобой! С тобой, _з_а_ тобой… я всюду пойду… и на Крест. Я _н_е_ могу без тебя… пусть ты вдалеке, и все же со мной ты. Навеки. Оля, не вспоминай о «повести». Я не думаю о ней, я лишь о страданиях твоих в ней думаю. И она никак не страшна, не мучит меня ныне^[260] Ты выше _в_с_е_г_о. Ты всегда для меня оставалась – чистой, а это «темный бунт» вскипал во мне, _и_з_ плохого во мне, смертном-грешном. «Будем детками Христовыми!» – как я это _с_л_ы_ш_у. Это только ты, юная, чистая сердцем, маленькая Олюша, только могла _т_а_к_ написать. Сказать-шепнуть. И о Боженьке. _В_с_е_ понял сердцем. Я – такой же, почти такой же. О, далеко мне до тебя! Но я _в_с_е_ твое понимаю, оно – и мое. Ты – дитя, ты сердцем, душой – так и остаешься. И останься такой, навсегда. Подлинные художники – всегда дети, нет исключений. Всегда найдешь в них – _д_и_т_я. Но не такое чудесное, как ты… о, нет, не такое.

Твое – «расчистить» я так и понял: это никак не от сомнения твоего во мне. Ни-когда по-другому не понял бы. Да, я буду беречь тебя, всегда, весь. Я верю в нашу встречу. Крепко. Безоглядно. Да, _н_а_д_о_ вручить себя Богу. Я в твое внутреннее чувство верю неколебимо. Ты _т_а_к_ нашла – значит, _п_р_а_в_д_а. Ты _н_е_ ошибешься. Это голос святой в тебе. Чей? М. б. папин. Папочкин голос-помощь. Я улыбаюсь Оля, я радостен. Буду счастлив помочь тебе моим миром, моею молитвой, слабой. Верю всем во мне чистым в твою любовь. Ни в чем не сомневаюсь, вот смотри в мое сердце, Олюша, оно – твое, тебе открыто, _в_с_е. Года… пусть, мне все равно. Ты для меня _в_н_е_ времени, я уже говорил тебе. Благодарю, милая, светличка моя, за твое благословение. Прилагаю автограф к «Няне» и к «Свету Разума». И вот первые главы «Куликова поля», запропавшие… – ^[261]

[На полях: ] Ольгунок, 1 и 2 письма с «Куликовым полем» (посланные, оба, 6 февр. – точно) могли прийти в твое отсутствие? Не допускаю мысли, что застряли. Если не затерялись в Schalkwijk'e, – должны прийти.

Составлю нарочно для тебя – Это из моего душевного опыта. – и в следующем письме – пошлю успокоительные «слова внушения» и укажу, как лечиться ими.

Да, мое внутреннее чувство, как и д-р Серов говорит: необходимо клиническое содержание, лечение и полный уход. Подумай! В Гааге найдешь же хорошую лечебницу! И можешь с согласия врача, бывать в Церкви, раз-два в неделю. Ты будешь _о_д_н_а, можешь писать, думать, решать, вслушиваясь в Господень Глас в тебе. Молю тебя. Иначе не поправишься. Сейчас – временное улучшение. Твой Ваня, всегда.

159

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

1. III.42 11–10 ночи

Золотинка ты моя небесная, чудесная деточка, Ольгуночка! Перечитываю твои дивные письма, полные такой светлой ласки, такого _с_в_е_т_а! – такой нежности… ну, я не могу _в_с_е_ словами оценить в них. И нахожу _н_о_в_о_е, на что, возможно, не ответил еще.

Самое важное увидел, и на него важно сказать тебе, очень важно. Ты мне, Ольгунка, поверишь, знаю, – и это _в_е_р_н_о, что скажу, это – _с_о_в_е_с_т_ь_ чистая моя говорит тебе. Знай, Ольга, что уже давно, поняв _т_е_б_я_ во всей полноте, _г_л_у_б_о_к_о… внутренне молясь на тебя, на святое и непоколебимое в тебе, – давно я понял, что ты, _т_а_к_а_я, рано или поздно, _д_о_л_ж_н_а_ была бы (совершенно независимо от моей любви к тебе и от твоей любви ко мне) сделать «расчистку» твоей жизни, не могла бы оставить _т_а_к, _б_е_с_с_р_о_ч_н_о. Ты, чувствуя, что _ч_т_о-т_о_ _н_е_ _т_о, и то, что есть, – не отвечает тому, что должно бы быть в освященном союзе, что такое уже мучает твою совесть, томит тебя и делает жизнь безрадостной, бесплодной, _н_у_д_н_о_й… ты, _т_а_к_а_я, _н_е_ _м_о_г_л_а_ _б_ы_ _о_с_т_а_в_и_т_ь_ _т_а_к, ты стала бы пересматривать, проверять, призывая Господа помочь тебе в этом пересмотре, и, сделав вывод твердый, приняла бы _р_е_ш_е_н_и_е. Все равно, приняла бы, даже и не «встретив» меня. Бесцельность, безрадостность, – без намека даже на «душа в душу» —! – необщность взглядов на жизнь, на _т_в_о_и_ цели, (а у тебе _е_с_т_ь, есть! – и всегда были, назревали! – эти _ц_е_л_и), «разноязычие», (а это очень важно!) – ведь _д_у_м_а_т_ь, чувствовать и понимать исчерпывающе, можно лишь на _с_в_о_е_м_ родном языке, – как бы ты хорошо ни знала чужой, – пусть «общий», 3-ий язык! – разность (а это безусловно!) во вкусах, мироощущении, мироприятии, разность – и сколь же потрясающая! – _в_е_р, – даже при всем желании _п_р_и_н_я_т_ь_ (понять!), ибо _в_е_р_ы-т_о, разные, _к_р_о_в_н_ы_м_ закрепленные, – _р_о_д_а_м_и! веками! – _в_с_е_ _э_т_о, соединившись, _з_а_с_т_а_в_и_л_и_ бы тебя, именно _т_а_к_у_ю, какая ты, – томиться, (а это уже да-вно сказалось!), ис-томиться и… принять, в конце концов определенное решение. Вот моя _п_р_а_в_д_а. Верь, Оля. Если я раньше не говорил тебе этого, то лишь потому, что _н_е_ _м_о_г. Я не мог, не смел вмешивать себя, и не мог бы отрешиться от мысли, что ты увидишь в этом (могла бы почувствовать так, хоть «боковинкой» мысли-чувства!) мою пристрастность, мою попытку подтолкнуть тебя… я боялся смутить твой – пусть очень относительный, – семейный мир, твою и без того мятущуюся, страдающую душу. Ведь я же – ты понимаешь – _с_л_и_ш_к_о_м_ захвачен _э_т_и_м, ведь от этого зависит такое безмерное для меня, и – для тебя! Я _н_е_ _с_м_е_л. Теперь я говорю это легко (с душевной стороны), свободно. Я получил право на это – от тебя, Оля моя, чистая моя. Ты, _с_а_м_а, поставила этот вопрос о жизни, сама, – и так это понятно, ибо отвечает _в_с_е_м_у_ в тебе, – и сказала мне, что ты _у_ж_е_ поставила. Тогда я получил право сказать то и так, что – и как – и сказал тебе. Веришь?

Да, ты веришь. И понимаешь, _п_о_ч_е_м_у_ _я_ _н_е_ _м_о_г_ касаться сего. Да, я _п_о_м_о_г_ тебе, я не раз – чуть ли не до письма 25.IX, – высказывался, – но косвенно, и укорял себя за это, что я «позволяю себе смущать тебя», «подталкивать»… – я тебе открылся во всем, – это уже я _н_е_ _м_о_г_ сдержать в себе, – пусть будто безотчетно! – но я никогда не думал, что я – вправе говорить то, что я теперь выговорил. Я – для себя – все решил, бесповоротно… – или безумец я, чтобы отказаться от величайшего Дара – от _С_в_е_т_а, от _т_е_б_я, бесценной моей!? – но _в_н_у_ш_а_т_ь_ тебе, воздействовать на тебя, – _д_л_я_ _с_е_б_я! – я не смел. Вот это главное, на что я должен ответить, – и ответил.

Оля, повторно: _в_р_е_м_я… – _с_р_о_к_и… – да, я не смею ускорять, это твое дело, и это – не только от личных воль зависит. Для многого – и очень дорогого – срок очень важен… – если решение будет светлым для нас, но безотносительно к _э_т_о_м_у… Оля, ты дорога мне, ты желанна, ты – _м_о_я_ – вне времени! – вне годов твоих и моих: ты – моя Душа, и без тебя я не могу уже – в _в_е_ч_н_о_м, _у_з_н_а_в_ тебя. Я знаю: так думаешь и ты.

«Куликово поле» я переписываю и м. б. сегодня (завтра) дошлю из начала. Пишу пером потому, что ночью нельзя стрекотать машинкой, соседи могут серчать. А машинка здравствует. Должно быть они – перо и машинка – притерпелись и – не ревнуют. «Оспа» моя привилась, не мучила, присыхает, t – утром 36,5, и я мог поехать на завтрак. Завтрак был необычно обильный и, должно быть оглушающе дорогой. Но попал в такую большую компанию (много «экранных» деятелей), что мы с пригласившим меня отложили личный разговор до следующей встречи – интимной. И снова – смешно! – новые по… читатели, по… читательницы… и снова мое «в ударе» (это все от тебя!) и… увлекание (без моей в том вины!). Одна дама (лет к 50, замужем) оказалась из рода «староверов-беспоповцев»⁶⁴⁷, но, кажется, замужем за евреем! – каково бр..! – со-че-тание-то! – родом из г. Коврова, Владимирской губ. – вдруг объявила мне: «знаете, что странно… я узнала себя… почувствовала себя в Вашей _ч_у_д_е_с_н_о_й_ _Д_а_р_и!» Я «признательно» поник головой. Ну, понятно, _о_ч_а_р_о_в_а_л. Я теперь все и вся очаровываю… такая полоса выдалась. Или уж я _п_о_ю… от _о_п_ь_я_н_е_н_и_я? От трепещущей-плещущей радости во мне? Но что странно! Человек, лет 8–10 меня не видевший… вдруг: «ка-ак Вы изменились…!?»… Я… настороже… – ? – «Вы _у_ж_а_с_н_о… помолодели!» Слава Богу. Вышел с завтрака – в 4 ч. – с 12–30! Весна. Тает. Солнце. Я _с_в_е_т_л_о_ прошел по ярким (и грязным, от снега) улицам, но поспешил в metro, т. к. в 5 должны были приехать гости, а потом и «юные мои». Остались недовольны моим портретом (у тебя который): «у Вас сильное лицо, а это… для Вас – без лица». И правда. Я недоволен. Все-таки я себе «заработал» _л_и_ц_о. Хорошо сказал В. В. Розанов⁶⁴⁸: «Писатели выслуживают себе _л_и_ц_о, (и это и в физическом смысле!) выписывают себе лицо, как чиновники – пенсию». Хочу – или пересняться, или переснять, с ретушью, портрет снятый в Риге, в 36 г. – он очень удачен, только там очень _т_я_ж_е_л_о_е_ лицо. Но все хвалят. Но КЭ.К 5К6 Я тебе-то, детка, перешлю? Уменьшить до… фото-паспорта? Но тогда все _с_л_и_н_я_е_т.

О встрече в 36 г. – думаю – ты, м. б., и права. Твои «сумасшедшие» письма дороги мне, о, как же дороги! Но ты, Олёк, поступай так, как тебе необходимо, как тебе лучше. Я на все согласен, только бы тебе не осложнять, чтобы ты была вся – _с_в_о_я, не жгла себя. Это очень важно. Милая… как мне тебя назвать? – тут – в этом – ми… лая..! – _в_с_е. А теперь о чудесном – «душа в душу».

Да, боюсь (смущен), что одно письмо заказное на Сережу – тебе не пометил (может быть?) «pour^[262] О. А.» и С. может безвинно вскрыть. О, прости, моя ненаглядная! – А хорошее это слово, родное! Ни у кого, должно быть, такого словечка нет! Н-е-н-а-г-л-я-д-н-а-я!! Ласки-то сколько в нем! И еще, чудесно: «душа-в-душу»! – как бы _о_д_н_о_й_ душой. Так должно быть, – и есть! – у нас с тобой.

Ми-лая..! Опять напомню: не забудь же рассказать об _о_б_р_а_з_е_ 10-летки Оли, который ты надумала, стоя в церкви. Видишь, как я все помню из _т_в_о_е_г_о! И как мне все драгоценно. Олёк, не смущайся, – повторю еще! – _п_и_ш_и: ты – _с_а_м_а, у тебя свой язык и, главное, такое сердце, какого у меня нет. Ты будешь _и_м_ писать. Никакого «влияния» от меня не бойся. Если тебе кажется, что ты говоришь моим тоном, не смущайся: мы черпаем из одного и того же источника, наша суть – _о_д_н_а, _р_о_д_н_а_я, и естественно, что ритм, тон м. б. схож. Но ты всегда _с_в_о_я, _с_а_м_а. Я же _в_и_ж_у_ это, и поверь же мне, моя ненаглядочка! Как люблю..! Как ты чудесно чутка! Ну, во всем это, во всем. Каждое твое письмо – доказательство этого чудного Дара. Все в тебе – Дар, все благое. О цветочке не горюй, если и погибнет, не будь же суеверна. Этот вид бегонии (неклубневой) очень прихотлив. Не слишком ли заливала? Держи посуше. Твой цикламен – «мотыльки»-то! – цветет! Вот почти 3 мес., с 13 декабря. Сейчас 3 распустившиеся, огненно-saumone^[263], и вылез новый бутончик. Дал химическое усиление (раньше бы надо: несколько бутонов не набрало силы!). У меня – как весна… – такая страсть родится – к посадкам, пересадкам, горшочкам, к земле… к побегам-росточкам… к «клейким листочкам» (Достоевский «Братья Карамазовы»!)⁶⁴⁹

Слушай, глупенькая… _к_а_к_ возникли «Пути Небесные». В марте 35 г. с чего-то подумалось… (м. б. даже под влиянием поста, церковных песнопений..?) – а не рассказать ли, как Виктор Алексеевич Вейденгаммер (Олин родной дядя, брат матери) из невера стал иноком? М. б. эта мысль родилась из сознания: как чудесно – _в_е_р_о_в_а_т_ь! И я решил в 2–3 очерках-главках рассказать, совсем _л_е_г_к_о, как самому себе. Я узнал их обоих, когда был студентом (В[иктора] А[лексеевича] и его «сожительницу» Дарью Ивановну; она была полная (русской красоты, уже лет 40) и совсем не походила на родившуюся _и_з_ _м_е_н_я – Дари). Начал писать – и _п_о_п_а_л_с_я. Увлекся. И стал _и_с_к_а_т_ь (?) _и_д_е_а_л_ _н_о_в_о_й, чистой девушки-женщины. Глава за главой. А уже первые две были напечатаны! Я должен был продолжать. И – бессознательно – наплел Вагаева, соблазны… и _н_о_в_ы_й_ образ идеала… Твой Ванюрочка

[На полях: ] Прилагаю автограф для книги «Старый Валаам».

Напиши мне: на какие книги еще ты хочешь автографы.

Скоро 1 ч. ночи – надо пока оставить – иначе, знаю, не засну.

Окончание этого письма – в другом. Целую мою ласточку – Олю!

160

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

3. III. 42

Ванечек, солнышко родное, светик, радость _м_о_я, _м_о_я!

Не могла писать тебе об новой моей «шишке Макаровой», мама пишет тебе подробно.

А сегодня письмо твое драгоценное от 24-го II, и я все забыла, я вся ликую, пою, свечусь.

Ванечка, ты меня любишь, я тебе не надоела!

Ванюшечка, ну милый глупка, чего надумал?! Оля твоя «уходит»? Нет, Ванюша! Не будем друг друга напрасно мучить! О, как мне радостно сегодня! И нет этой «недели», о которой ты писал, что только раз (и кратко) в неделю будешь мне писать! И еще: ты в «Путях»! Какая радость! Это ли не счастье?! Ванюшечка, чудесно как: ты начинаешь весной, в самые трепетные дни возрождения природы! Дай бог тебе силы, бодрости, удачи! Ванечек, я тебя крещу, благословляю. Писать тебе буду часто (если это тебя не отвлекает), а ты не считай себя должным писать, не утомляйся. Только бы мне знать, что ты здоров!

Я в радости буду пребывать от сознания, что ты в творчестве! Ванечек, счастье мое! Сердце мое! Мой несказанный, прекрасный рыцарь! Как я люблю тебя. Я так полна тобой, что все забыла. И почку свою забыла, – а _к_а_а_к_ была подавлена, убита! На случай, если ты от мамы еще не получил, – у меня 1-го марта утром случилось опять кровоизлияние, но очень маленькое. И пока мы рассуждали как ехать в клинику, – прошло. Судя по осадку (кровавому) вышло крови очень немного.

Все последующие порции были абсолютно вне всякого подозрения. Очевидно случилось ночью. Как и тогда. Пролежала я воскресенье на спине, не шевелясь и ночь, а вчера чуть-чуть вставала (доктора тогда это находили лучше), правда, не одеваясь а только в теплом халате, ложась, как только устану. Вчера же начала пить снова травы, которые пила тогда, и после чего все пропало на снимке. М. б. опять камень? Буду пить!

Доктор, сторонник рванья зубов, настаивает на этом, т. е. рвать зубы. Но это же ужас!

Подумай только: добро бы еще плохие, а то изволь рвать крепкие зубы, ну, правда с пломбой, но все же хорошие совершенно зубы! Не знаю! Но если прав он, то, пусть! Надоели эти «крови»! Ты понимаешь, этот вечный ужас: «а вдруг сейчас снова…» Всякий раз я смотрю со страхом. И… эта пытка… цистоскоп! Пытка! Единственно, что меня утешает, что ничего серьезного (как tbc. или опухоль), – это то, что Blutsenkung^[264] (не знаю по-русски) совершенно нормальна! Только что делали! А она – верный показатель. Теперь я не знаю что буду предпринимать. Ехать ли куда на отдых или бросить себя в _п_ы_т_к_у… Если надо, то ведь ничего не поделаешь!

А я хотела уехать в Гаагу, отрешиться от всего, покой найти, себя найти, поговеть хорошенько, в церковь походить… Что же… Господь меня грешную не хочет? Все хотела уехать, уехать, одна остаться… По многим причинам… Ты душой поймешь меня… А вот выходит, что стала так беспомощна, куда я одна?! Но все-таки я хочу. Я постараюсь, если ничего не приключится, уехать, хоть на 2 недели, в Гаагу. Ну, если и кровь случится, то позвоню автомобиль и дам отвести себя в Амстердам в клинику.

Но ты понимаешь мою досаду? Какой-то… полу-человек!.. Ни больна, ни здорова! А я ведь мечтала то: м. б. службу найти, работать! Ну, м. б. еще поправлюсь! И хоть бы знать, что такое! Я чувствую себя хорошо. Ничто не болит. На этот раз не было ни жара, ни рвоты. Вчера вышел маленький сгусточек крови (это «пробочка» так сказать), в те разы выходили с болью адской, огромных размеров. А теперь вот такой^[265], – я и не чувствовала как вышел. И собственно само по себе кровоизлияние не причинило мне абсолютно никаких страданий, – если бы не это угнетающее чувство, что «болезнь сидит где-то». И какая?? Странно, что февр. и март в жизни нашей семьи всегда тяжелые месяцы. Я писала тебе как я малюткой «умирала» однажды в марте? От воспаления легких с… сильнейшим кровоизлиянием из легкого. В Москве была у знаменитостей после, никто ничего точно не нашли. Предполагали 2 разных процесса: крупозное и катаральное в одном и том же легком. Отчего такие «потоки» крови – никто не знал. Тbс. не было и нет! А когда я болела тифом в 21 году, то истекала кровью из носа 3 дня и 3 ночи. Ну, это-то понятно: отравление токсинами и поражение сосудов.

Но, видимо, слабы сосуды. Я это все специалисту здешнему говорила. Ну, посмотрим…

У меня сегодня и бодрость, и радость, и сила!

Ты будто посетил меня и приласкал и приголубил, мой Ваня. А я, как трепетная птичка, своим сердчишком бьюсь у тебя… в ручонке… помнишь, как в Благовещенье у Вани ждали птички воли?!⁶⁵⁰ Ну, поцелуй же птичку, и… «пахнет курочкой»? Помнишь? Я все твое помню! Многое наизусть! Ванечка, я все постараюсь твое достать. И о тебе. Это же жизнь моя! Не загадываю только теперь о том, когда куда двинусь… Читала много еще это воскресенье (больная) И. А. Знаешь его мелкие «Ich schaue ins Leben»?⁶⁵¹ Чудно! Мне это дало утешения немного. У него там на все: и «Krankheit»⁶⁵².

А в субботу Сережа читал вслух нам тебя… «Праздники». Он хорошо читает. Сережа ведь «артист». Правда! Он хорошо играет. Мама и он сам с наслаждением жили _т_о_б_о_й, а я горько плакала над каждым твоим словом… Для меня нет теперь твоих различных книг, все они – _Т_Ы!

Всюду Ты. Ты поймешь это!

Да, Ваня, не слова это, что Душа наша – _о_б_щ_а_я, из кусочков от каждого в отдельности. Все, и хорошее, и плохое, и здоровое, и больное! Мой родной, мой хороший Ванечка, помолись за здоровье мое!

Я не тоскую больше! Странное совпадение (?), – тогда, в 40 г. тоска адская была перед болезнью, – и теперь!

Ну, Господь поможет!

Мне м. б. нужны такие _н_а_п_о_м_и_н_а_н_и_я. Я забываюсь. Я, именно (ты это верно), слишком «себя вижу». Но не так, как бы надо видеть!

Не проси ни в чем прощенья у меня, Ванечек, не надо! Разве надо это?

Мой дорогой, мой светлый Ваня, будь радостен! Будь светел, силен в творчестве! Мной не тревожься! Страшного у меня ничего нет, Бог дает. И не надо «накликать» и Бога гневить…

Ванечек, я хочу очень писать! Для тебя! Во имя твое! Но так трудно! Ничего не выходит. Я стала рассказик «править», а пришлось все перечеркать! Не нравится! Попробую еще! Сказать хочется много! Ты знаешь, я впадаю невольно в твой тон. Я борюсь, но это во мне! Что делать?

Читать тебя пока не надо? Но это же невозможно! Ну Христос с тобой! Как ты, здоров? Я каждый день гляжу на тебя! И ты все больше нравишься! Особенный ты мой! У о. Д[ионисия] ничего еще не взяла, т. к. не ходят автобусы. Теперь по воскресеньям только с 11 ч. – значит никогда не поспеть к обедне. А с ночевкой очень трудно. Но я тебя за все уже сейчас целую! Ванюша, милый! Ласковый! Я любопытствую увидеть «сюрприз»… фото? Как ты это умеешь! Люблю с детства я «сюрпризы»! Крещу, целую, люблю. Оля! Здоровая Оля! Ничего не болит.

Не успела перечитать.

161

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

7. III.42

Милый мой, дорогой мой Ванюша!

Пишу тебе уже из Гааги. Вчера выбралась все-таки из дома, но не утром, как хотела, а в 2 ч. дня, т. к. вечером накануне засиделись у бургомистра, и я долго не могла заснуть. Набрала с собой всего, что могла, и ужасно тяжелый вышел мой чемодан. Мотели меня провожать до Гааги, но приехал неожиданно один гость и остался обедать, и… я поехала одна. На вокзале меня шофер автобуса посадил в поезд, а там… сама не знала как пробиваться буду с тяжелым чемоданом через массу народа. В вагоне оказалось, что я села в вагон на Rotterdam (поезд всегда составляется из вагонов на Rotterdam и Гаагу), и что на Гаагу надо пересаживаться на 1/2 дороги. Все говорили об этом, и я для проверки, так ли это, обратилась к сидящим напротив меня. Они вежливо ответили, что да, и что один из них тоже на Гаагу едет, и что мне поможет перейти в вагон и укажет, где и как. Я успокоилась и стала смотреть в окно. Холодно, сыро, темный день. Вдруг тучи разорвались ярким лучом (одним каким-то, очень ярким) солнца. И вдруг я слышу: «с_о_л_н_ц_е!». Я не поверила ушам… Здесь, где никогда не слышно русской речи… вдруг это… «с_о_л_н_ц_е».

Я так широко открыла глаза, должно быть, что сидевшие напротив улыбнулись, и один сказал: «простите, мне кажется по Вашему акценту, что и Вы русская?» Оказалось, что это член нашего церковного совета, очень симпатичный господин, а другой голландец, но женатый на русской, родственнице Толстого. Они знают всех тут, и очень дружны с о. Д[ионисием] и со всеми там. Меня и пересаживали, и даже в Гааге на (переполненный) трамвай усадили и довезли до самого места. Чудо? А я-то боялась за свою почку, как дотащусь. Обо мне-то, оказывается, этот русский знал от о. Д[инонисия], но я его не знала. Оказались милые, предупредительные люди, какими только могут быть наши. В церковном доме меня очень радушно приняли. Я сплю в комнате, правда, без отопления, но днем у матушки в тепле… и в церкви. Очень рада быть в храме. Сегодня вынос Креста…

Ты будешь? Ванечка, мне о Д[ионисий] пообещал передать твои чудесные подарки. Пока еще не дал – все сидит в церкви, я его и не вижу. Минуточку только говорила и так хотела узнать все о тебе. Он мало говорит. _Н_и_ч_е_г_о_ не говорит. Не вытянешь! Тоска с ним. Сейчас сижу у печки, а матушка вяжет длинными спицами. Уютно.

Она же мне сказала, что видела твою посылочку (т. е. она сказала, что видела то, что о. Д[ионисий] мне привез) и рассказала, что там бретонские крэпы, флакончики с клюквенным экстрактом, вязига. Книги она не видала и другого тоже ничего не видала. Сегодня ухвачу Дионисия. Я томлюсь тем сюрпризом, который в бисквитах. Что это? Верно, он не взял. Напиши, что это было? Фото? Какое? Ваня, знаешь, очень часто ездит С. шеф. Ты его адрес знаешь? Когда-то он обещал мне сообщить его тебе. Ты не сердись на о. Д[ионисия], что не все взял. Я думаю это оттого, что у него для себя и для своих близких были гостинцы. И нельзя было много брать, видно. Он всем чего-нибудь привез.