Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 55 страниц)

Твой Ив. Шмелев

Сейчас посылаю прянички (на твою елочку – тебе!). Угости своих. Бретонские «крепы» – надо подсушить, если отволгли, – они чудесны, _р_о_с_с_ы_п_ь!

Помни: будешь есть прянички – не съешь меня, – до того они _м_о_и!

Посылаются еше раз «Пути Небесные», чтобы ты, если зачитали, – прочла с полным вниманием!!!!

Одновременно посылаю 10 свечек на елку. Непременно зажги, голубка! Хоть на Крещение. Красных свечек всего в Париже 16 шт. Мне дали «из любви», в соборе.

Свечи и прянички на елку не тебе, а 10-летке Оле, _м_о_е_й, _о_с_о_б_о_й – Оле.

После всего – я тебе _с_к_а_ж_у_ вывод мой… уже о тебе. Сегодня я не мог спать. Все очень важно.

126

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

10.1.42 1 ч. дня

О-льга, Олёль моя, яркая моя звездочка, святая, светлика милая, чудо мое дивное, чистая моя, рождественская снежка моя… бриллиант льдистый-огненный, нежка, дорогулька..! Какое же нетленное, _в_е_ч_н_о_е_ твое приветствие-ласка мне к Рождеству! Господи, до чего ты необычайна сердцем, вся ласка, вся льнушка, вся любовь высокая-светлая, дива моя, Олюля… дар бесценный, неповторимый… – кто мне такое писал?! Я много видел любви и нежности, но Ты – ни с кем не сравнима, несравненна! Каждый твой вздох, каждое биенье сердца я слышал в этих словах огня-любви и молитвы, и грусти светлой, и нежности нездешней… ангелика пресветлая, вне-земная! О, как я чту тебя, бедная моя, столько страдавшая, так боровшаяся с темным в человеке – и в тебе, снежинка! – столько пролившая слез неоценимых, столько принявшая в сердце, в душу, – о, достойная папочки Святого Твоего! Люблю, – не могу сказать, как… чту, молюсь на тебя, ножки твои целую, ластонька, киночка, жавороночка моя небесная! Что со мной было, когда читал, и еще, еще… _в_и_д_е_л_ твои глаза, пречистая моя, Женщина… Девочка, Дева, Девуля… Олюля, Олюлька, Ольгуна…

8. I в 1 ч. дня принесли мне твое дыханье, – три твои поцелуя, снежинка… чистые, снежные, тонкого живого фарфора – колокольчики… – о, какие же _ж_и_в_ы_е… гиацинты! Все твое – _ж_и_з_н_ь_ю_ полной цветет-поет! Все! Эти буйные мотыльки… розы крылатые… розо-сомончики… – с 13 дек… _п_о_ю_т_ для меня молитву-песню… я их целую всегда, сколько раз в день прибегу в холодную комнату – в ней 5 градусов! – и это я нарочно, окна открываю, чтобы они жили, твои живые поцелуи, крылатые. Я их опрыскиваю тончайшей водяной пылью. И нежная, как твое дыханье, пышная-пышная белая сирень, – все цветет! Ее крестики опадают, я их целую, я их вдыхаю, над ними стою задумчиво… – в них – ты, моя бледнушка, моя хрупка, моя атласная… как их крылёнки… Ну, все живет, все поет мне, и эти _т_р_и_ – эти – живой фарфор, это – все ты, вся ты – душистая, нежная, снежная, льдистая и… огненная какая! Вся богатая твоя природа, твоя душа… – для меня – цветенье, ликованье, порыв, метанье, игра и свет. От них, таких нежных, я слышу сердцем: «это Она… мы от _н_е_е_ к тебе… мы – твои, мы – цветы Рождества Христова, привет и радость. Ну, поцелуй же нас, приласкай… и в нас поцелуешь нашу Олю, приласкаешь далекую свою…» И я целую. Это же твой сад-цветник у меня, – и как все сильно, свеже, как все живет тобой – тобой, только. Оля, Ольгуля… нет слов сердце мое открыть тебе… – там и слезы, и ликованье, и… томленье. Я целую их – тебя, милый Олёль, целую – глазами, ресницами, губами, сердцем… шепчу им – твоим – лю-блю. Здравствуй, моя Олёль, здравствуй, дета, снежная… какой же обвила лаской… о, дивная! Сердце мое исходит по тебе.

Эти дни я не принадлежу себе, но я весь с тобой. Мне пришлось два раза отлучаться от самого себя… – меня тревожат по делам интимным, у меня требуют совета, душевного укрепления, мне сообщают заветные тайны, меня хотят видеть, умирая… Странное творится… Меня замотали эти дни, как нарочно. Молил один, тяжко больной⁵²⁹, – когда-то городской голова одного из крымских городов, просил поддержать морально любимую его девочку… замужнюю, – ей 35 л., у нее сын 17 л., – по его мнению, несчастную в браке. Доверил «тайну». Я обещал. Я утешал. Мы расстались с ним бодро. Другой, генерал, бывший военный агент России⁵³⁰, еще до войны, – ему – вторая операция. Он не хочет умереть, «не пожав мне руки… за _в_с_е_… за _в_с_е_…» Я должен был ехать за Париж, я не мог отказать ему, он много, очень много сделал для военных-белых. Основал казачий музей… Мы виделись… и он был радостен, и – кажется – мы будем друзьями. В день нашего Рождества я должен был быть на «меценатском» завтраке в ресторане «Москва». Там я невольно стал центром, и пришлось говорить, говорить… – но я все же и завтракал, – и чудесно! – были останки писательства, искусства… – и сколько же моих _в_е_р_н_ы_х! Не ждал, – я полагал, что _м_о_е_ идет в гущу русскую-эмигрантскую… а тут видишь, что захвачены… _в_с_е… – вплоть до… левых в искусстве, до бывших снобов, эстетов, символистов! И можешь себе вообразить, что мои «простые», моя «нянька»⁵³¹, мой «Горкин»… – близки _э_т_и_м. Вот не думал-то! И молодые, и старики… захвачены… «философией _ч_е_л_о_в_е_к_а, – Дари и Вагаева»! ждут «дальше»… Ждут… я не сказал им, что я пишу, что я слушаю твой голос… что я _ж_и_в_у_ тобой в моей работе, в моей жизни. Что я давно принял в сердце твой шепот, твое хотенье, твое дыханье «Небесными Путями», что я полнюсь тобой! Ольга моя, – я эти дни был очень истомлен, с 29-го дек… – твоим рассказом о жизни… я терзался… я – болел, я готов был сжечь все… я писал много тебе, и чуть не послал, но _с_в_е_т_ во мне удержал меня, я пересилил страсти, я очистил померкнувшую душу, утишил сердце… М. б. когда-нибудь я прочту тебе, я сберегу до тебя… но не пошлю теперь. Я создал огромный обвинительный акт… – я разобрал _в_с_е, и ты была бы потрясена, _у_з_н_а_в_ _в_с_е. Я _в_с_е_ раскрыл, все «петли», все обманы, все западни, все «случайно», и ты бы ужаснулась, какая под всем трясина. Я увидал тебя, светлую… вновь увидал… я тебя очистил в себе, снял – для себя – с тебя _в_с_е_ наносное, нечистое, все прикосновенья, поцелуи, вожделенья… – и так мне жалко стало тебя..! И я прижал твою милую головку к моей груди, я ласкал твои щечки, я гладил нежно твои глаза… Я люблю тебя. Я благодарю тебя за прямоту, за откровенность, за самообвинения. Я болею сознанием, как мало пеклись о тебе, как мало было тебе нравственной укрепы… как одинока ты была в труднейшие полосы жизни… как ты ошибалась в людях, как «позы» принимала за истинное, как тебя… ма-зали… как тебя развращали, старались разбудить низшее в тебе, как приучали не смущаться грязным. Оля, не пиши мне такое, как я прочел у тебя, – эти гадкие слова – это са-ло жизни человёнков, похотливых… – я разумею – «о бабе» и подобное, о… «хороша для…» И это ужасное признание об «инкогнито», о желании от… сала… от этого похотливого куля с мясом – ребенка! Оля… не черни себя, мне больно… Я тебя создал в себе – чистую, целомудренную… Помни, что любовь творится так же, как и произведения искусства! Есть искусство – пошлое, грязное – не искусство, конечно, а потуга! – есть порнография, есть – прозаическое, есть поза-лирическое, есть рассудочное – «поползновенья», и есть – вдохновенное искусство! Так и любовь. И вдохновенность никак не исключает всей полноты любви – душевно-телесной… напротив, в этой вдохновенной любви только, и другая, низшая сторона, получает наиболее чудесное и влекущее выражение, освящается вдохновенностью, принимает тончайший оттенок, самый интимнейший, самый влекущий. Возьми Пушкина: «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем»⁵³²! Любовь вдохновенная, влекущая – это любовь смиренницы моей… о, какое же это наслажденье! Пушкин _в_с_е_ понимал! Я тебе напишу полней. И вот, во всем твоем рассказе я не нашел и подобия этого последнего вида любви – искусства! Ты ее еще не знаешь – _п_о_л_н_о_й. Ты узнаешь ее, душевную, пока _в_н_е_ слияния полного… но ты уже чувствуешь ее ценность, любви этой. Я _е_е_ знаю. И я верю, что ты ее узнаешь. Это такой чудесный взлет _в_с_е_г_о_ в нас… и как же грязны покажутся – после-то! – все испытанные «касания», раздражения, поцелуйчики… «движения», жесты. Все это – бездарная любовь, как бывают бездарные произведения – потуги – «под искусство». Люди не умеют любить. Они недалеко ушли от животных. И поверь, что у многих животных любовь красивей, чем у «глыб-кулей сала». Те только раздражают «центры», бунтуют мутную кровь, возбуждают и в других, стараются их сделать своими подобиями. Отсюда и – «хороша для….. ли!» Меня тошнит от этой пошлости, как когда-то тошнило и бунтовало от… Золя⁵³³. У людишек такого сорта, – а их мно-го… «от пошлого» нет вкуса в любви… в лучшем случае они – лишь копия обезьян. И развращавший тебя д-р № 3 – от них первый, и, конечно, не «лучше многих». Не подобием ли был его «друг», тебя познакомивший и приглашавший его – тебя —! – осматривать!? – «г-н профессор»? Судя по вкусу его «акафиста»… – я представляю. Нет, довольно. Умоляю тебя, не пиши мне «голых» слов, я их не терплю, мне они страшны в твоих устах! – этот цинизм… – тебя совращавший. И эта «сцена» на горах, эти вдыхания «страсти», – это же все грязнейшие суррогаты для возбуждения, как сивуха… а подлинное возбуждение, в котором все тонет, – от вдохновенной любви, – ее-то, такую, и имеет в виду «таинство», Бог в человеке! Там напряжение еще сильней, но как же чище, незаметней, – все покрывается несжигающим опалением любовью! Ты этого не знаешь. И конечно, не докторам это знать, типа «язычников», я бы сказал «животно-похотливого». Господи, благодарю Тебя, за Олю благодарю! Олёк, это твой папочка, это святой о. Александр за тебя молил Господа! Олёк, милка, душка, светик, ласка, ласкунчик мой… останься чистой, светлой, просветленной, _ж_и_в_о_й – от Неба, – ты пребудешь всегда юной сердцем, телом, мощной Красотой – моей нетленной Дари-Олёль! Я твоей силой-чистотой буду творить ее – тогда. Оля, если бы ты узнала, _ч_т_о_ я писал тебе, о тебе! Я был в гневе, в страдании… но я был и в _п_р_а_в_д_е – я _в_с_е_ разобрал… – и ужаснулся, какая же подлость вокруг тебя творилась! И это «шампанское», эти «хозяева» на дипломатическом вечере… – и сколько же «белых ниток», которых ты не замечала! Ты ужаснулась бы…

Ольга, ты не знаешь еще, как я тебя люблю. Я тебе пошлю всю историю о Даше, и увидишь, _ч_т_о_ я преодолел, как и почему я остался нерушимым… – это большая трагедия, – _н_е_ _м_о_я! – и как это все удачно разрешилось! Иначе я не мог бы дать то, что дал в своем искусстве! И ты не узнала бы меня.

Вот уже 7 дней нет от тебя письма. Ты получила ли что-нибудь из Гааги? Я так просил послать тебе шоколадных конфет или белых цветов к Рождеству! Я писал м-ль Хааз что сосчитаюсь с их близкими в Париже. Меня волнует это. Они всегда были ко мне внимательны. Я им не дал твоего имени, я дал адрес Сережи и просил – отметить: для русской читательницы в Голландии от русского писателя в Париже. Я тебе послал «Пути Небесные», чтобы ты еще внимательно прочитала… – и ты бы м. б. нашла бы там – _н_о_в_о_е… желанное. Надо роман этот читать не один раз. Мне вернули бисквиты, нельзя. А теперь, с 5.I, все посылки запрещены. Мне горько: я хотел послать тебе – «Жасмин». Оля, если ты не будешь _ж_и_т_ь_ моими духами, которые я послал тебе, я заболею. Мне так светло, когда хоть малым могу порадовать желанную, мою – _в_с_ю! мое – _в_с_е_ в тебе! Олёк мой, как ты прекрасна, как умна, чутка, нежна… богата сердцем! Олёк, я не могу писать «твою историю», эти виды любви – не _м_о_и, я их не воображу, мне претит. Материала у тебя много, но это все мне чуждо. Я не могу давать произведений искусства – где _н_е_т_ Духа, где только «мясо», «страсть», или – лирическая «поза», как с Г. Там много – напускного, фальши, и – похоти, прикрытой «позой». Там много лжи. Я это доказал. Я _з_н_а_ю_ этого «дядю, известного в старой России» и его скандал – грязь! Ты бы ужаснулась. Но не могу оскорбить твоего слуха _э_т_и_м_ скверным анекдотом.

Спешу, мне надо в два места, – завтра еще на завтрак, потом за Париж.

Начали топить, но это только насмешка, в комнате 9 Ц.

Ты прислала мне себя – фото, _н_е_ _д_л_я_ меня сделанный, – «непринятый» (– и я знаю – почему непринятый). Прислала, зная, что родной писатель примет _ч_у_ж_о_й_ портрет. В первую минуту, узнав, _к_а_к_ родился этот портрет, я задумался… было движение – вернуть. И жаль мне стало нежной, чудесной девушки русской, так оскорбленной, так заторканной жесткой и темной жизнью… – и я поцеловал эти нежные, эти девичьи чистые черты, эти столько слез пролившие глаза – и мысленно прижал к сердцу ее, бедняжку… всю ее в сердце принял. И сохраню, – пусть в боли… И кусочек платья… _т_о_г_о, неведомого мне, зачем-то мне присланный. Я и его принял: это же _т_в_о_е, _т_у_т, в этом ты – вся _ж_е_н_щ_и_н_а: «Смотри, вот в _э_т_о_м_ я тогда… прощалась». Да – _ж_е_н_щ_и_н_а.

Целую твои глаза. Твой Ваня, голубка моя!

[На полях: ] Ты подвергла меня «рассказом» пытке, но… я перегорел, _п_р_е_о_д_о_л_е_л_ темное в себе. Мне дорога Оля – светлая, _м_о_я. И – та, 10-летка!

Молю: хотя бы в снах была ты – _б_л_и_з_к_о! вся _м_о_я.

Можешь забыть меня, но во мне ты – _б_у_д_е_ш_ь! Только для тебя – перепишу «Куликово поле».

Ольга, получила книгу? Оль, а «ландыш», а из – Гааги? Напиши.

Доктор посылает тебе письмо. Это – подвиг, для меня это. Он страдает письмо[фобией].

127

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

12. I.42, 5 ч. дня

Светлянка лучистая моя, Олёлик, – как и назвать – не знаю, так во мне светишься, так тобой полон я, так тобой сердце искрится, все слова погасила ты, все пред тобою меркнет – для меня! Сегодня мороз, но я весел-светел от твоих писем, от _т_е_б_я_ в них. Целую твои цветы снежные, живы они, тобой сияют. Сирень нежная – ты, царевна, и гиацинты – все ты, _в_с_я_ ты, и мотыльки окрыляются с каждым днем, все новые бутоны – все ты, _в_с_я_ Ты! Оля, радость, свет, жизнь, сила, надежда моя, – любовь моя! Ласковая-прелестная. Слышу твое дыханье, дышу цветами. Олель, дай же мне чудо, приди! явись, чаровница, – все закружилось передо мной от твоей открытки 31 – от твоего слова – «хочешь..?» Если бы это чудо, весной..! Оля, я тебе всю правду, всегда, пишу. Ты поймешь меня: столько меня смущает… я же странный, я не мог бы взглянуть в глаза Сереже… ну, мне все казалось бы, все меня осудят, _з_а_ч_е_м_ я здесь. Не осуждения я страшусь, а му-ки своей страшусь, – она все во мне придавит, все оцепенит, погасит. Ты понимаешь это во мне, ну… будто я все еще стыдливое дитя… не знаю, как объяснить тебе. Я буду ждать весны, ранней, м. б. многое другое будет. Сейчас я не могу и в Берлин ехать, получил сегодня извещение: мне не разрешат публичные чтения, а о лагерях и думать нечего. Я не боюсь и тифус экзантематик^[230], безразлично, поехал бы, но… непреодолимо. Знай, если ты не совершишь _ч_у_д_а, я все равно пересилю в себе _с_в_о_е_ и добьюсь – увидеть тебя. Молю: будь покойна, будь здоровой, детка, следи за собой, веруй – _в_с_е_ сбудется. Как и для тебя, для меня встреча с тобой – свет, без него не могу жить. Не слова это, Оля, – правда это моя, – нет мига, когда бы ты не была со мной, во мне, вся. О, я всю бы вы-пил тебя, влил тебя всю, всего бы себя отдал тебе! – и тогда пусть бы конец. Но только тогда. Я буду жить только во имя тебя, во имя увенчания любви нашей. Олёк, сегодня письмо из Гааги, как я рад: тебе посланы ландыши! Конфет шоколадных нельзя, нет их, только 100 г можно бы – пишут мне друзья. Но я тебе послал немного сам, и теперь жалею, что так мало, надеялся на Гаагу. А теперь – посылки отменены, всякие. Счастлив, что успел послать тебе – что хотел. «Пути Небесные» – подари от меня маме, если можешь, – надеюсь, что ты нашла в них мое сердце. Ах, да… все это так неудачно, _м_е_н_я_ все же нет, все мягко, слабо – чувствую, вижу.

Письма твои чудесны. Описала «праздники» – «зеленый ужас-скуку» – мастерски. Ты – _в_с_е_ можешь! Ты вся – дар, умна, зорка, сердце мое чудесное! – так бы и обнял всю, всю… до крика, до боли, до… помрачения. «На море» – очень метко, сочно, живо (страстно), верно… – только «напевно»… – бери _п_р_о_щ_е, меньше возбуждения, покойней. Понимаю, что это как бы «стихотворение в прозе», но много давать так – трудно и для автора, и длят читателя. Не бойся, у тебя на все хватит силы-умения, – ты же дала труднейшее – сжатое изложение событий жизни, – и – одолела! А подробнее давать, со сценами, – легче, поверь, больше _с_в_о_б_о_д_ы! Пиши – что хочешь. Но лучше: _н_е_ о своем, а «через свое», – через свой душевный опыт: описывай и «выдумывай» – о других. _Т_в_о_р_и. И – рисуй, рисуй, но уходи в творчество, – и сохранишь себя. Не долго ждать, встретимся, и – _в_с_е_ найдем, верь, Ольга моя милая. Обо мне не тревожься, я здоров, бодр, надеюсь, – и твой, весь твой, во всем, всегда, _в_е_р_н_ы_й. Доктор⁵³⁴ ответил тебе. Только, глупый, помянул обо мне – «увлекающийся». Я его не поправил – он читал мне письмо, – но этим словом он хотел сказать, конечно, – «пылкий», страстный во всем, горячий, восприимчивый, стремительный. Не пойми превратно. Я ни _к_е_м_ не увлекаюсь: я увлекаюсь _ч_е_м-нибудь, меня захватившим: работой своей, планами, мыслями, вопросами, цветами – твоими!!! – когда-то – «бегами», игрой в винт, – играл тонко, но когда играл во Владимире на Клязьме, памятные 10 дней, уходя от соблазна, играл безумно, проваливая верные «шлемы». Любил винт чистый-классический. Я _в_с_е_м_ увлекался, что захватывало чувства, и… ни-когда не изменял Оле. Теперь – было бы смешно и преступно… когда у меня _в_с_е_ потонуло в тебе.

Вчера – весь день на людях, вернулся к 9, а меня уже ждали мои «юные», замерзали у двери, – забыл оставить ключ от квартиры у консьержки. Ну, я их покормил и заласкал, читал им – неутомимый! – Пушкина – «Пир во время чумы» и «Бориса» – Пимена с Григорием⁵³⁵. Сегодня утром – снова нарочный от генерала Ознобишина, – бывший военный агент – до великой войны еще! – у кого я был недавно. Умоляет – на днях ему вторая операция, – завтра, на завтрак! Я был неприятно озадачен. Оказывается, я так – прости! – «очаровал» всех у него, и его… – молит – «это даст мне силы перенести операцию, я столько поразительного услыхал, вся душа переполнена…» Ну, могу ли отказать – в таких условиях! Меня теребят, и я бессилен отказать. Поеду. Что я за проповедник?! Мои книги дают _в_с_е… Ах, Олёк… ты не знаешь моего «Лика скрытого», посвященного в 16 году – Сережечке! Там так мно-го… и страдания, и… предчувствий. М. б. ты выпишешь из Берлина (* Рассказ называется «Das verborgene Antlitz». Iwan Schmeljow. Стр. 35–47.) «Европейше Ревю», книга журнала янв. 34 г. – тогда адрес был: Берлин, W. – 35, Лютцовштрассе 91 а. Но там лишь часть рассказа, 12 страниц больших, – философия полковника Шеметова⁵³⁶, – _о_с_н_о_в_а_ вещи. А _в_с_я-то вещь..! – я бы _с_а_м_ тебе прочитал..! Положил бы твою головку к сердцу – и все бы тебе перелил в душу, так нежно, так любовно, с такой сладкой болью, Олёля моя… – и нежно целовал бы твои глаза… и плакал бы с тобой над жизнью, над болью и страданиями людскими. _Т_а_м, в рассказе, _в_с_е_ дано, что потом должно было _б_ы_т_ь_ и что еще длится: _о_б_м_а_н_ ЖИЗНИ. И во всем – _с_а_м_и_ виноваты. Там, в рассказе – _д_в_е_ «системы» строить жизнь и познавать ее, – сталкиваются: рацио, ratio, и… сердце, душа… – самому смутно.

Ах, как люблю тебя! До физической боли в сердце, до… крика в нем. Зову, жду, грежу, молю, молюсь, тоскую, вспыхиваю, горю… сгораю… – сегодня особенно, весь взбит, рвусь к тебе мыслью, _в_и_ж_у… так воображаю..! – _ж_и_в_у_ю, теплую, трепетную в моих руках, склоняюсь, ножки целую твои… безумствую. И сам за собой слежу, _в_с_е_ это _в_и_ж_у_ в себе, стараюсь сдержать себя, и – снова рвусь, мечусь. Сегодня под утро… звал, звал… _в_и_д_е_л_ тебя, до страсти… – что со мной! Ни-когда такого не было… Это _т_ы_… думаешь, сердцем льнешь, манишь, влечешь, чаруешь..? Ты – чаровница, в тебе сила волшебная, невиданная мною… – ты, будто, _ч_а_с_т_ь_ моей души, и потому я _н_е_ могу жить без _т_о_й_ части, без тебя, ищу, зову, томлюсь, пою тебя, молю – дай же _м_о_ю_ душу… она – ее часть – в тебе… Оля, если бы случилось _ч_у_д_о_ – огромное..! – ты понимаешь, о чем я… чтобы ты продолжалась, чтобы _н_а_ш_е_ _ж_и_л_о, осталось для жизни… и без нас! Безумство? Нет, – возможность. Я не хочу пройти мимо этой «можности»! это – _м_о_ж_е_т_ _б_ы_т_ь, это _с_в_я_т_о_е_ для меня, такое упование..! – Господи, Ты видишь, как я чувствую, как чисто, как благоговейно. Творчество любви, самое вдохновенное… – _в_с_е_ _о_с_в_я_щ_а_е_т. В нем – все тленное получает силу нетленного, очищается, и все страстное, от жгучей крови, становится почти святым. Девочка моя, прекрасная моя… все слова теряю, когда хочу выразить _в_с_ю_ любовь, ее неизмеримость, ее _с_в_е_т_ _в_е_ч_н_ы_й_ во мне. Целую тебя, святочка моя, нежка, умненькая, свет неугасимый… прелесть прелестнейшая! О, моя Ольгуля… дай же губки…

[На полях: ] Твой – всегда – до _к_о_н_ц_а_ – Ваня

Как ты необычайна во всем! А – в _ч_у_в_с_т_в_а_х..! Чудо ты.

Сбереги пасхальную свечку! Получила? А «Старый Валаам»? А – меня? еще… —?

Оля, слушай: прошлого, _в_с_е_г_о, – что тебя коснулось, – для меня _н_е_т_. Ты – сама правда. П_р_а_в_д_а.

128

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

13. I.42, 9–40 утра

Канун нашего Нового года.

Дорогая моя Ольгушечка, _ч_т_о_ ты пишешь!?… – 29.XII – «разобьюсь, как щепка» —! – «что-то должно случиться», «так жить нельзя», «я так несчастна!» Господи… _в_с_е_ я понимаю, ласточка… и молю тебя: выдержи, не сдавайся, _в_е_р_ь! Будь же сильна любовью, единственная моя, светляночка! Мне легче, думаешь? Ты хоть с мамой, с братиком, ласковое слово слышишь, сама скажешь… а я – все один. Ну, Ивик… ну, друзья, редкие, – я же всей-то души не распахну, не оттаю хоть на мгновенье… – только тобой и жив, далекая, солнце мое живое. Ведь _в_с_е_ ты мне, ты только! И когда _в_и_ж_у_ – о, как вижу! – твои страдания, чувствую их по письмам, – а я их всегда в сердце держу, всегда томлюсь тобой… – я мечусь, бессильный. И все же верю – увидимся и сольемся сердцем, всем лучшим в нас! Не сможешь в Париж весной – я изойду в усильях, клянусь тебе, мученица моя, святая девочка моя… _в_с_е_ сделаю, чтобы преодолеть свое смущенье, к тебе приехать, добиться позволения. М. б. посодействует мне наш Эмигрантский комитет, куда и я должен был войти… но я не люблю официальных «хомутов», дерганья… я очень «н_е_д_е_л_о_в_и_т», и заявил, что моя работа литературная требует _в_с_е_г_о_ меня, и потому я числюсь под титулом «почетного председателя литературно-просветительского отдела». Нужно было лишь _и_м_я_ мое. Так вот, м. б. мне за _э_т_о_ дадут поддержку, уповаю, т. к. управляющим делами русской эмиграции во Франции⁵³⁷ состоит партийный человек – русский, – который знает и ценит мое искусство. Кстати: нет надежды поехать в Берлин и устроить литературное публичное чтение мое, – таковы условия времени. О моих планах – посетить лагеря – нечего и думать: вчера получил точные справки. А то я поехал бы, не взирая на погоду, на тифус экзантематик. Милуша, Олёлик мой… ох, как верить хочу, что добуду тебя, Жар-Птица! Ах, Ольгушка… ох, как верить хочу, что добуду тебя, Жар-Птица! Ах, Ольгушка… ты – молода, у тебя _з_а_п_а_с_ – можешь ждать… а мне каждая неделя – убыль… и я все-таки, _в_е_р_ю! Слава Богу – бодр, дивятся: какой все легкий, какой горячий… такой же запал и пыл! Да, когда увлечен мыслью, образом, – я горяч, я в стремлении, весь. Силой воли, _ж_и_з_н_е_н_н_ы_м_ током во мне стараюсь себя держать на «укороченной узде», в мере, как цирковая лошадь. Это – чудо-сила твоей любви, небывалая радость! Без тебя я давно бы сник. А теперь я с таким зарядом, столько воли творческой, образы ярко выпуклы, все кипит, все горит во мне. Пропою я тебе «Пути Небесные», – обещаю, _в_е_р_ю. Ох, как сам зачаруюсь ими, _т_о_б_о_й, голубка… только один я знаю, только тебе шепчу, – никто _м_о_е_г_о_ не чует. Молю: будь же бодрей, _д_е_р_ж_и_с_ь, роднушка, дружка моя чудесно-дивная, прелесть моя несказанная! Сама ты себя не знаешь… а я-то _в_и_ж_у! Вижу и говорю: мне надо Олю мою, мне _н_а_д_о, _н_а_д_о… для сердца надо, для моего _о_г_н_я_ _н_а_д_о_… для радости, для исхода моей любви: с _н_е_й_ только, с этой моей деву лей _в_с_е_ завершу, все важное, все _м_о_е! _Е_ю_ только и завершу. Но не думай, что лишь для этого ты нужна мне! Ты мне для всего нужна, и для тебя самой, для всей полноты любви, полной, никак _н_е_ стерильной… я хочу _в_с_е_й_ любви! О, как тебя целую, как ласкаю, моя неугасимая!

Чудесно, Олюша, дала ты «праздники»! Не чуешь, а? А я все вобрал, все вижу, будто с тобой там жил и пропитался всем этим «зеленым ужасом», задохнулся в удушьи этом, – веселей у чертей в болоте! А эта «тетка» несчастная, – ах, тоска больная! И… виновата сама… безволием. Мучающееся полуживое мя-со… Ужас и – отвращение – _в_с_е, в чем ты жила два дня – «праздничные»!? Фу-ты, какая страшная духота! Мне душно. И… гимны… _С_в_е_т_у. Видишь, чувствуешь, _ч_т_о_ такое наше Православие, наше свободное дыхание! Бешены мы, грешны, грязны можем быть… кромешники степные… но уж если душа вдруг загорится… слезами, радостью изойдем, растопимся и все растопим, и _Е_м_у_ – _С_в_е_т_л_о_м_у_ – гимн-то какой споем! как его мы восчувствуем, как взликуем! как оправдаем _в_с_е_ наше! Олёк, роднушка, кипучка милая, дергушечка нервная моя… в тебе такое же пыланье, _н_а_ш_е..! И ты никнешь? Да ты порой во всю силу твоей груди, сердца твоего огромного, славь и – _в_е_р_ь! Будь молода, сильна, прекрасна, _в_е_р_н_а_ чудесному, что живет теперь в сердце твоем великом! Ты – великолепна дарами Духа, ты так свежа – да, _т_в_о_р_я, ибо ты творишь, не замечая, не постигая, _к_а_к_ ты мне _в_с_е_ передала письмом! И как же просто, и как же _я_р_к_о! Этим «ведром» за дверью… да ты _в_с_е_ этим одним ведром сказала! На все оглядка, всего – боязнь! И «елка» ихняя – не «Е_л_к_а», а… тоска зеленая, повинность, как и их «гимны» – скверная «бухгалтерия». Они не умеют _ж_и_т_ь, они не умеют петь Господа, благодарить за жизнь! Они – все дохлые, все удушающие. Ходячие тексты мутные, бормотуны немые и глухие, – какие-то – «сырой холод». Я _т_а_м_ охолодал и сник, тоской меня тошнит… – и это ты в двадцати строчках _д_а_л_а! Дай, обниму тебя, зацелую, прижму к сердцу, моя красавица, умница, дар святой! Так и твори, в простоте, без «нажима», без «подчеркиваний», легким дыханием… – у тебя глаз _в_с_е_ видит, и _с_е_р_д_ц_е_ все облекает и все – _б_е_р_е_т! Я вижу даже, как сама «елка» сохнет там от тоски – «ку-да же меня втащили!» И это твое – «валандались – до 1–2 ч. ночи»… – не скажешь лучше! Молодец, Олёк! Ах, как целую тебя, от страшной радости, от твоего света творящего! Елка… тексты… пролежни… – !!! – какой же _в_о_з_д_у_х_ там должен быть! Лампочки от него-то и тусклы. И во все _т_а_к_о_м_ – ты!!? твоя яркость, порыв к жизни, острота чуткости… – Господи, какая топь! Тебе нечем было дышать. Да от такого – в болото убежишь, в глушь лесную: там звезды на снегу играют, там елки дышат с тобой смолкой тонкой, здоровье в тебя вливают… там и галка заблудшая трепыхнется в «лапах», и ты услышишь, что и она _ж_и_в_а_я, и она живет, и она – Бога по-своему славит и благодарит! Там ни «теток», ни надерганных фальшиво текстов, ни удавки, ни маски, ни душевной вони… – там Бог во всем. Ты мне этой одной картинкой всю «закваску» ихнюю показала, и я мог бы _в_с_ю_ жизнь их изобразить, во всех проявлениях, – по одному твоему такому удивительному наброску! Молодец, чудо-диво-Оля! Не хвалю тебя, а радуюсь тебе, _ж_и_в_о_м_у_ _д_а_р_у_ в тебе! Бог-Господь в тебе. И как же ты можешь клониться, никнуть в жизни… – _в_с_е_ перетерпи, дождемся, увидим наш _ч_а_с, увидим наши _п_р_а_з_д_н_и_к_и, – если удержим _в_е_р_у. Прошу тебя, девочка моя: ешь больше, копи силы, лечись, – да, принимай селюкрин, он тебе силы даст, крови даст, нервы подтянет, – а это самое важное! Как же я тебя чту-люблю. Олёк! Все твое, что было, – его нет для меня. Для меня ты – какую знаю теперь, какую несу в сердце, – чистую мою, рвущуюся к жизни-свету, любящую меня, – _м_о_е_ во мне неважном… любящую прекрасное, _в_е_ч_н_о_е, чистое, святое. Дай, обниму тебя, моя гуля, моя голубонька, моя певунья… – пой, Оля, пой, дорогая… будь же бодрой… Я сегодня рано поднялся, в 6, и первая мысль – ты, твое, о тебе… – и счастье, что ты – _ж_и_в_а_я, пусть далеко пока, но ты так _б_л_и_з_к_о, со мной, у сердца, вот тут, Олёк… я чувствую тебя, я тебя ласкаю, я тебя… о, как же люблю тебя, и какое же это счастье – вот _т_а_к_ любить! так неизмеримо сильно, так верно, так светло-непобедимо! Весь в тебе, ну весь, весь… – и пою в душе, да и не в душе… а кофе варил и пел – «Приди под кро-вом… те-плой но-о-очи… кругом все ти-и-хо… – над нами зве-зды – небо ночи… они на на-ас с тобой глядят…» – помнишь, из «Князя Игоря»? И с каким вкусом – а в комнате 6 градусов, – но это хорошо, что не 4! – пил кофе… пустил электрический радиатор… – у нас 3-го дня начали топить – скупей скупого – и… лопнуло в моторе что-то! – говорят – дня через два затопят… А мне – плевать, могут и не затапливать. Вынесем все-с, и холод, и невзгоды. Все это такой пустяк, если вообразить, что в мире-то вершится, по… плану Божию! Тво-рится… – что должно было быть, для того-то и ковали гвозди. У меня это в «Лике скрытом» еще в 16 г. было _д_а_н_о, – тоска по мальчику, который был на войне, – выдавила из меня тревогу-тоску эту и… – предчувствие «обмана Жизни». А теперь… во мне спокойно, я живу Олей, я жду ее, я найду ее, ибо я _х_о_ч_у_ этого и верю в это. И целую, целую мою царевну, мою силу, мою веру, мою Олюлю… мою светлую, жгучку пылкую, трепыхушку, нежку, ласточку острокрылую, небесную… – ну, дай же губки… я так тоскую по ним, по глазкам, по ротику, по сердечку… – я слышу, как оно – тукает, как оно _ж_и_в_е_т, держит в себе _с_в_о_е_г_о, выдуманного Ваню… – ну, пусть… а все же любишь, о-чень любишь… ну, «песенки» мои любишь, и в них – меня. А я тебя за тебя люблю, за ум, за сердце, за нежность, какой ни у кого нет… только у Оли моей… люблю за твои «картинки», за то, что ты – из того же, что и я, – _т_е_с_т_а… добротного, божьего, солнечного, творящего, вечного… Дай же губки, Олечек… вот, вот, целую.

Спешу, ошибки сама поправь.

Твой Ваня

129

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

15. I.42. 8 вечера

Сейчас получил от I янв., твое и «общее»-привет⁵³⁸, а вчера от 4-го – два, чудесное – этот «крик» любви! – и счастлив, что получила книги и духи, и конфеты. Ольга, изволь _ж_и_т_ь_ духами, съешь все варенье-грушку, для тебя же я старался: хотел очистить для тебя грушку, так хотел..! – и вот, очистил и сварил-послал. И это было мне так радостно, хоть _э_т_и_м_ войти в тебя, моей заботкой, моей далекой лаской. О, нежная моя… эти твои – «я сердце твое в _с_е_б_е_ хочу услышать». О, я понял, я страстно тебя обнял, воображением, до осязаемости, _в_с_ю… – о, ты бы услыхала мое сердце – в тебе! И отдала живое, новое… _с_е_р_д_е_ч_к_о, _н_а_ш_е! Оля, Оля… если бы ты здесь, со мной… вот, у камина, я посадил бы тебя в большое кресло глубокое… я обнял бы твои колени, прижался бы к тебе, моя пичужка… так ласкал бы..! – так нежно-страстно, так уютно-кротко, так сильно-жарко… – прости, чудеска… Нет, я не уничтожу ни одного из твоих писем, – все они – ты! разная, и – вся ты. Я люблю и страстность твою, и даже неправоту твою, – все та же пылкость. Поцелуем снял бы я твои слезы, слезы тоски-любви, когда ты в автобусе ехала. Не тревожься, я не страдаю от холода, привык я… – и скоро затопят по-настоящему, – мотор испортился. У меня и электрический радиатор в 1500 ватт – у стола градусов 13–14. Чудесно ты о «звездочке» в рождественский сочельник, о папе, чуткая какая, детка. О, милое сердечко, как ты бьешься чутко… ах, послушал бы его биение, слил со своим, – все ночи слушал бы, во сне как бьется. Оля-Оля… говоришь – «пиши»! Я могу писать, когда захвачен чувством сильным к тому, о чем пишу… – тобой захвачен, и тебе пишу! Все эти месяцы. _Ж_и_в_у_ тобой. Ты мне _н_е_ для писания, – для _ж_и_з_н_и, ты мне для _т_е_б_я_ нужна, вся ты, как сила жизни, как свет жизни, как – радость, как бодрость… – и тогда – работа! Ч_т_о_ бы я писал, и _к_а_к_ писал бы! Без тебя мне трудно, пусто, и – кажется – бесцельно. Но я себя заставлю, м. б. Не могу выкраивать часа 3–4 сряду, полных, забыться в _с_в_о_е_м_ мире… Надо что-то… – не обедал? Надо отрываться, искать, что есть там, в кухне, – моя старушка приходит не каждый день, у ней еще другие, – у доктора Серова по четвергам, еще. Вот это меня гнетет, а я привыкаю к людям очень туго. Надо идти за молоком, за хлебом, за… _в_с_е_м. Что же, таков удел писателя, оставшегося одиноким. Странно, как я мог еще столько написать после Оли! Ты многого еще не знаешь из моего. «Старый Валаам», с 6-й главы писалось уже _п_о_с_л_е. «Куликово поле», «Филипповки», «Радуница», «Ледяной дом», «Говенье», «Вербное воскресенье»⁵³⁹, «Светлый день»⁵⁴⁰, «Виноград»⁵⁴¹, «На Святой» —!! – «Рождество»⁵⁴², дек. 39! – «Егорьев день»⁵⁴³ – июнь 39-го —!! – «Трапезондский коньяк» – вот дана любовь-то «турчанки» к русскому офицеру! – быль! – «Крестопоклонная»⁵⁴⁴ – март 39, одновременно с «Куликовым полем»! – «Свет вечный»⁵⁴⁵, посвящен И. А. И. – переведено на немецкий, в «Эуропэише Ревю», янв. 38-го, произвел сильное действие на читателей, писал редактор благодарность! – можешь выписать, адрес я тебе дал вчера. «Лампадочка», дек. 36, «Покров»⁵⁴⁶, янв. 37, – удачно, кажется «Глас в нощи»⁵⁴⁷, – рассказ родился на могилке Оли, март 37. А ты знаешь «Милость преп. Серафима»? – о моей болезни, сне-предсонье, – я почувствовал, что операции _н_е_ будет! И еще – «Заветная встреча» – моя 2-х часовая «лекция» о Пушкине, произведшая фурор в Праге⁵⁴⁸! Я был страстен – и _в_з_я_л_ _в_с_ю_ аудиторию. И – влюбил в себя 15-летнюю девчурку. О, что за письма она писала мне, в бреду вся! И – тогда _т_а, инженерша, Катя, – я ее так _н_е_ звал, а Екатерина Дмитриевна, – а это «про себя» – она мне ни-как не нравилась, а просто… – любопытный экземпляр. И сколько еще не вошло в «книги»! «Каменный век»⁵⁴⁹ – большая повесть, жуткая, крымская. «Чертов балаган»⁵⁵⁰ – жуткое и – острое, удар по интеллигенции. «Панорама» – «потрясающее», как называли, боялись печатать гг. масоны из «Возрождения»⁵⁵¹: страшный удар по «интеллигенции»! – Да, я не могу винить «народ», во всем – преступление интел-полуинтеллигенции! «Солдаты» – почти книга, брошено. «Иностранец»⁵⁵², – страниц 80 – и не плохое, – брошено, в 38, в Швейцарии, – переутомился, заболел. «В тумане»^552а – как и «Панорама» – эти два очерка должны бы войти в будущее издание «Солнца мертвых». Видишь, сколького ты, моя дружка, еще не знаешь! Ведь я работаю, – если я _с_в_о_б_о_д_е_н! – очень скоро. «Няня» была дана в 2 мес., «Солнце мертвых» – что-то всего 3–4 мес. Я – горячий, страстный в работе, как и во всем, что меня захватит, – как вот любовь к тебе! – но _э_т_о_ и несравнимо! Потому так и пишет Серов, – да, отец Ирины, – «увлекающийся».