Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 55 страниц)

Да, давно хотел сказать тебе: м. б. тебе не раз уже последние недели приходила мысль – письма на голубой бумаге… как Вагаев¹⁹² в «Путях»… Это меня смутило бы. Но тут проще: нет, я не Вагаева повторяю, а вышло так – «под Вагаева», не-воль-но: была белая бумага, писал на ней, она вышла, не собрался поехать в центр, – есть еще там (есть и уже заказал оставить), а недавно мне кто-то принес блок, – проф. Карташев¹⁹³ (в подарок, я писал в Лейпциг, за его пасынка в плену)… я нетерпелив, остановить письма не могу… и взял, на голубой бумаге, а через два письма вспомнил – стало немного не по себе, что «под Вагаева», отмахнулся – пусть, под кого угодно, мне _н_а_д_о_ душу излить моей милой, я не могу без нее быть, я рвусь к ней… на какой угодно бумаге, есть и зеленая, а белой пакет оставил для «Путей», для чистовой редакции… – а на днях поеду и куплю. А пока – «голубые письма», пусть… милая моя _в_с_е_ теперь знает, скоро совсем «ручная» будет, _с_в_о_я..? о, Господи! Вы не сердитесь, что я… но мне уже трудно собраться в ком, закрыться… не могу иначе с Вами, с то-бой, милочка моя, вся моя нежность… о, чудесная какая ты… славная какая, у-мная какая… мудрая… чуткая… – и твои тревоги, как мои, мы так похожи, не сердца, а Сердце, _о_д_н_о_ у нас. Всю тебя целую, весь в тебе, с тобой, – навеки. Если забудешь, отвернешься… сердце мое уже не отдаст тебя, – остынет, но в нем замрет _в_и_д_е_н_ь_е… образ Твой, Оля.

Целую. Целую. Целую. Твой Ив. Шмелев

49

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

30. IX.41

День Веры, Надежды, Любви, —

День Софии¹⁹⁴.

Оля моя, Солнце мое! – Ты светишь! Ваше письмо – я получил вчера, в 4 ч., – а утром, вчера, _т_о, «Сумбурное», от 13.IX, – Вы так назвали. Я… счастлив?! Вчера я _н_и_ч_е_г_о_ не мог, душа играла, пела, плакала, смеялась, – душа – ребенком стала, таким чи-стым! таким – до изумления беззаветным, безоглядным, _н_е_з_д_е_ш_н_и_м. О, святая, [всех Святых], что Вы сказали! что Вы дали мне!! – Оля, Оля… – у меня нет слов сказать Вам. Господи, за что мне _э_т_о?! Это – что же _э_т_о?! Я ждал, да… я не спал две ночи перед _э_т_и_м. А вчера, когда раскрыл и увидал… – Я же _з_н_а_л! давно знал… – и мучился. Это так велико, так непередаваемо священно… так я недостоин, – я _у_б_е_г_а_л_ от этого, что _м_о_г_л_о_ быть, что я _в_и_д_е_л… – и Вас невольно нежил. А я так давно – _в_е_с_ь_ Ваш, и так таил от самого себя… Оля, поймите, я всегда – когда это началось? – не знаю, – страшился, что это все – воображение, и вот – растает! «Русалка»! «Холодная» русалка! Ледяная. Вот Вы, хрустальная, вся льдистая сквозная, в Солнце, – я вижу Вас… – вот таете, моя снегурка… – вот, вырастаете цветком чудесным, весенним, летним… – вот, живая, девушка из леса, лесничка тихая, вся нежность, легкость, вся чистая, Пресветлая, мой Бог – Вы, _в_с_е_ Вы мне, – все искупили для меня, _в_с_е, _в_с_е, все страдания утолили, _н_о_в_о_г_о_ меня создали – одним движением сердца, – одним – «л_ю_б_л_ю_ Вас»! Оля, Вы – ВСЕ. Я сейчас собой владею. Оля, слушайте. Слушай, мой Свет Святой… Клянусь всем нашим, – говорю перед Господом, как велит сердце, – это все открыто перед Вами: Вы – дар Господний. В Вас – Дар, Вы – Сила, Вы – гениальны! Да, я _з_н_а_ю. Все, что в женских душах рассыпано крупицами, – в Вас, одной, _с_л_и_т_о, – Вы – Bсe-Женщина (не ё, а е). Все можете. Вы – само великое Искусство. Тут я не слеп, – я собирал «Вас» из Ваших писем, – мыслей, чувств, изгибов мыслей, извивов чувств… – я изумлялся, вглядывался… – восторгался, – _т_а_к_о_г_о_ ни-когда ни в ком – Вы неуловимы, Вас нельзя _д_а_т_ь… – перед Вами, сущей, все чудеса, Все женские портреты наших титанов Слова – блекнут. Заверяю Вас, это – не хвала. Я могу только на Вас молиться… А Вы мне – «мечта в портрете неизвестной». Будете летать, должны, обязаны! Пойте Господа, Оля, – ка-ак споете – _в_с_е! Счастье! – найти подругу, _т_а_к_у_ю!! Это же мне – всем – милость Его. Падаю к ногам Вашим, моя Святая – и слышу, – «ты искал… – в Анастасии… в Дари… – вот увенчание исканий, вот Лик – _Ж_и_в_о_й, надуманный Тобою, Явленный – тебе. Какою силой! Божьей Силой. Вот она, _т_в_о_я_ Слава. Выше – быть не может. Нет на земле _в_ы_ш_е». Мы _в_с_т_р_е_т_и_л_и_с_ь. Недавно я видел Вас на перекрестке двух проселков. Мы молились вместе. Мы созерцали _т_а_й_н_у. Ее – искусство наше не давало, не знало. Никто. Нашла ее _л_ю_б_о_в_ь. Я вижу, как письмо играет, – пьяное оно, письмо, – душа, – счастьем опьяненная, но _в_с_е, _в_с_е_ – правда, такой правды, всей Правды не вместить. Милая, умная, гений мой светлый… я _з_н_а_ю, чего Вы не сказали. Я _с_л_ы_ш_у… да, как же _э_т_о_ _с_в_я_т_о! Святое увенчание. Да. Господи, да будет Воля Твоя.

Оля, святая девочка… Вы не омрачились моим – «будьте… моей, навечно, освященной Богом?» Не волнуйтесь, не смутитесь. Пока не говорите… я не смею, не смел… Но так сказалось. Оля, я Вас жду, Вас хочу увидеть. Сказать все сердцем сердцу. Видит Бог, как благоговейно, как бережно ношу Вас в сердце! Все – не мы, не мы… – все как бы Высшей Волей. Так я верю. Не могу иначе принять – так _в_с_е_ знаменательно текло, зрел плод, – созрел. Как я люблю Вас, моя Олёль… – нет слов. Они найдутся, знаю. Сейчас я не могу писать «Пути». Но они бу-дут созданы. Вы – дали силу мне. Без Вас – я не мог бы, я это слышал, в сердце.

Да, ответить надо Вам. Да духи Ваши – не цвет ли яблони? или – мимоза? Нет, не «Эмерад» Коти. Скажите, я не успокоюсь. Еще что? Как хочу Вас видеть! портрет не разрешают. Жду Вас – случая. Я здоров, как Вы верно… о duodenum'e. Да, конечно. Да, ради Бога, пришлите Ваши стихи!! Пришлите, Оля. Оля, милая, я не могу без Вас. Вы _н_у_ж_н_ы, _ж_и_з_н_и… это нужно для Вас самих. Это так нужно, так важно это! О всем моем – для меня – я Вам сказал – оно прах – пред Вами. Вы _в_с_е_м_ во мне повелеваете, _в_с_е_ – освящаете. Все! Завтра я приду в форму, напишу. О романе Тютчева с институткой Денисовой. Приведу и стихи. Но _н_и_к_о_г_д_а_ не было – ни у кого! – как у нас с Вами, – нет, конечно, нашу переписку дать не при жизни… – но в истории литературы это будет – самый захватывающий, самый потрясающий роман! Как нужен слепцам – людям. Это – великолепие любви, это – откровение божественного Начала через любовь. Это – искать бога в человеческой душе, это – гимн Матери Света. Это – Рождение Любви. Оля, дайте мне Ваши глаза… я нежно целую их, я угадал их. Всю Вас целую взглядом, силой любви – безмерной. Нет, ни в чем не обвиняйте себя. Ни-в-чем! Оля…я же Вас… Оля, знайте… – если бы Вы мне не открылись, тогда, давно… – 9.VI.39 г. – я не стал бы жить. Я это чувствовал… И я позвал… безнадежно… – Вы отозвались, чтобы найти себя, чтобы удержать меня. Так надо было. Дальше… – скажите, что Вы знаете еще. Вы скажете? да, Оля, ми-лая! Целую Вас, Тебя. Крещу. Люблю. Твой Ив. Шмелев

Как хорошо – Вам – 37! – это пора расцвета, так Вы юны сердцем!

«Неупиваемая»! Ты мне Ее дала?! Ты, Дари? – Святое Слово дало мне Вас, Оля, Оля… – Чтобы я молился Вам. Мое искусство вернуло мне _в_с_е, так беззаветно принесенное ему, – Вы вся из него вышли. Из чистоты всех _л_и_к_о_в. Может ли быть награда – _в_ы_ш_е! Нет. Как хочу видеть Вас – сидеть, рука с рукой… и ни о чем не думать – Вас чувствовать, весенняя, – нет, Вы не «чужая», Вы – моя.

В такой душе – в святом хаосе – может ли твориться?! Но – зреть может. Созреет. Бу-дет. Будет жить. Вот они, – «Небесные пути». И по земле они проходят, небо на землю сводят. Надо найти его и показать.

С Вами я этого достигну. Так я верю.

Непременно примите antigrippal. И – укрепляйтесь. Берегите себя, родная!

И. Ш.

[На полях: ] Пишите! Я Вам много послал. Вот мне творчество, – да, это нужно, так велено! Да будет. Пересмотрю все и отвечу. Покойно спите.

Как Вы расшиблись на велосипеде? Боли в груди – от этого?

Нет минуты, когда Вас нет со мной. Сегодня, в 6 ч. утра я звал Вас. Как ласкал [1 сл. нрзб.], называл.

50

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

2 окт. 41

Родной мой… Пишу открытку, чтобы только сказать, что все эти дни писала Вам тома и… не могу ничего выразить. Не могу писать. М. б. все это сумбурное пошлю после, а теперь не могу. Пишу это. Коротко, чтобы не запутаться, чтобы молить Вас не страдать, не мучиться ожиданием писем, не делать ложных себе тревог… Я просто потрясена всем Вашим. Много Ваших писем получила. Я потрясена так, как никогда. Почти больна. Не пугайтесь – Вы не виноваты. Тут много чего! И с ужасом представляю, что Вы можете тоже нечто подобное переживать… Умоляю – берегите себя! Берегите нервы! Пока что скажу, что для всего, нашего, что от Бога – верю, что от Бога! – нам больше всего нужно хоть относительное спокойствие – иначе все будет еще сложнее. Я не посылала мои письма еще и потому, что боялась вспугнуть Вашу работу в «Путях Небесных». А теперь просто… не могу. Не мучьте себя представлениями «страхов», – я все та же. Нет – больше, гораздо больше «той же». Ваш вопрос, между машинных строчек от руки… «не омрачил», конечно. И потому я еще хочу сказать, чтобы Вы не думали, что если я молчу об этом, то это _з_н_а_к, что «омрачило». Как Вы там условились. Но я потрясена. Господи?! Я не грешила, нет, нет, я только сердцу дала волю… Из важного еще одно: в Париж я не смогу приехать. Я это теперь знаю. И это мне большое горе… я знаю также, что встреча нам необходима – Вы должны меня увидеть. Я – не Богиня. Обнимаю. Люблю. Ваша Оля

Сегодня я во сне (впервые) Вас видела. Очень странно… А вечером вчера, читая письмо Ваше «сейчас ровно 11 часов вечера…» – читая именно эти слова, слышу бой башни – 11!! Все что Вы пишите – я знаю, угадываю наперед. Пугающе… Пишите мне, только не надо ничего, что «auffallend»^[104]; ради Бога, не надо ни духов и ничего! Все, все есть, что надо. Мне так немного надо! Я грим употребляю очень редко, только, чтобы не быть «отсталой». У меня еще очень свежи краски – это мой козырь, – и не выносит лицо никакой «приправы». Даже мыло не выношу я для лица, и моюсь только холодной, очень холодной водой. Да, как Дари! Дари сегодня снилась! Какой у меня голос? Пою я меццо-сопрано или даже альтом. Грудной голос. Нам нужно видеться!.. Я знаю, что я должна Вам многое сказать… но отчего же не могу?.. Не могу… Я отдохну немного и напишу. Не сердитесь. Берегите же себя! Нам нужны силы. Пишите же «Пути»! Бог Вам в помощь! Муж мой многое знает (* и это очень сложно!). Я слишком плескалась счастьем – не могла иначе, не могла и лгать. Помолитесь крепко и за меня. Мне очень тяжело и сложно!

[На полях: ] Мысль, что и Вы страдаете – всего ужасней. Берегите себя!

Все, все здесь правда.

Скоро постараюсь написать. Вся я с Вами. Душой и сердцем Ваша.

51

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

2 окт. 41 г.

4 ч. вечера

Милый, дорогой, чудесный, любимый!

Только что отправила Вам открытку и спешу послать вот это. Я так безумно взволнована.

Я боюсь, что Вы меня не поймете… Я там писала, что я потрясена. Боюсь, что Вы поймете это, как нечто отрицательное?! Нет, я вся, до глубины глубин моей души, и любящей, и православной, и русской – _п_о_т_р_я_с_е_н_а. Потрясена любовью, счастьем, нежностью, всей ужасной сложностью, которая _в_д_р_у_г_ возникла. Эта сложность не во мне и не в Вас.

Ведь у меня еще другая жизнь есть…

Я коснулась лишь слегка Вашего «вопроса между строчек, между машинных строчек, от руки…» (Это не слезы – вода-роса из розы!)

Это так огромно, так удивительно огромно, что мне нет сил собраться мыслями и чувством.

Конечно не «омрачило»! Как же Вы могли это подумать.

Но это так… так серьезно… И… если бы я была свободна! Я все Тебе бы дать хотела! Все, все!

Сережечку твоего, если не вернуть, то повторить; хоть тенью слабой!

Все, Иов¹⁹⁵ мой многострадальный, всего лишенный, – столько перетерпевший… и… все поющий Бога!..

Вот что я думаю сердцем, вот как я чувствую и как живу…

И знаю, Вы мне верите…

Вот мое сердце! Но как мне больно, как _г_о_р_е_с_т_н_о, что все так сложно! Положимся на Бога. Он поможет и все устроит, если это все… от Бога! Я верю в это… Нам нужны силы, покой душевный. Успокойся и положись на Волю Божью. Иначе – грех!

Я не знаю, как все будет.

И _к_т_о_ я стала?

Мне хочется сказать Вам как мне больно, и боюсь Вас омрачить. «Пути» пишите! Ради Него, Создателя!

Как я люблю Вас, милый!

Нет у меня вопросов больше тех черных, о детях… Зато как много других!.. Сегодня я видела Вас во сне. А потом Дари. И все должна была беленькие детские туфельки выбрать и кому-то надеть…

Я не пишу умышленно никаких «разборов» по существу. Я так устала. Подожду немного. Напишу скоро. Будьте только Вы спокойны. Я тоже так устала. Я немножко даже нездорова. Не волнуйтесь. Все нервы только. Просите крепко Бога о помощи мне и Вам, т. е. Вам и мне. Я потому сначала «мне» сказала, что о себе-то знаю, как это нужно!..

Я не сказала Вам о том, какая честь мне в Вашем «вопросе», – но это потому, что для сердца это все не так уж важно. Честь, слава, все это для ума, но не для сердца. Я люблю Вас не за это. Родное, дорогое Ваше сердце люблю… Не говорите лишь про «годы», – как это не важно!.. Но у меня много других вопросов. Вы должны меня узнать ближе. Иначе я боюсь о чем-либо и думать. Вы должны меня понять в этом. У меня, кроме сердца и души, есть еще и характер. И много еще других мыслей, но о них после, когда справлюсь с собой. Если любите меня, то сделайте все, чтобы сдержать нервы, – Вы слишком себя мучаете… Хотя… я тоже! Мы должны себя беречь. Так нельзя! Умоляю!..

[На полях: ] Я писала, что о Париже мне и думать нельзя. Это мне такое горе! Но как же мы увидимся? М. б. Вы приедете? Я не смею просить об этом. Но как же тогда иначе? Милый, подумайте! Ваша Оля «леснушка» (как это слово мило!) преступница? Господи! Господи, помоги!!

Ничего такого, что в глаза бросается, не присылайте! Не надо, ради Бога! Но трогательна Ваша забота, дорогой мой!.. Спасибо!

Я посылаю розу, первую за осень на этом кусте. М. б. это письмо получите ко дню Ангела, – тогда еще раз крепко Вас целую! Целую розу в серединку.

52

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

9. Х.41–26.IX.41 8 ч. 45 мин. утра

Преставление апостола Иоанна Богослова. Какое серенькое утро! – как во мне.

Вчера писал до 3 ночи, тебе все, Оля, и не пошлю. Писал о Православии, о его духе, о свободе в нем. Слышал, как пробило – 4. Проснулся в 6, в 7… – с мокрыми глазами, – плакал? Сегодня я в церковь не пойду, не могу я в церковь, душа застыла. Будут люди, как ужасно, все у меня в разгроме, на столе вороха бумаг, писем недописанных, к тебе все, ведь давно ничего у меня, никого, ты только. Скован я с тобой, не оторвать. Сегодня не будет от тебя письма, были уже, два, одно такое светлое, другое… о, какое там чудесное! там ты мне – «ты» – сказала, отворила сердце, Сережечку дарила… _в_с_е_ отдать хотела, – верю, Оля! – и сколько еще горького там было! Надо спешить, сейчас поеду в «Возрождение» отправлю книги для тебя, мой дар последний… Что же я тебе _е_щ_е_ могу? Не велишь ты, тебя смущает. Ты… бояться стала! Это _т_ы-то! Сегодня еще – совсем последний привет тебе, в 8 ч. утра повезли в Берлин, Мариночке Квартировой – портрет мой. Ты получишь скоро, я умолял их послать. Там увидишь ты мои глаза, как они горят, в них – ты. Опять все мысли разбежались, не знаю Да, вот что. Вчера я писал Мариночке, было о тебе там, о твоем _о_г_р_о_м_н_о_м… о моей радости, что я _у_в_и_д_е_л_ это, только. И вот, писал когда, _з_н_а_л, что будет что-то важное сегодня, оставил радио открытым… Ведь вчера был день моего Сережечки, преп. Сергия Радонежского¹⁹⁶, России покровителя. Я ждал. Я _т_а_к_ ждал, отзвука, – благовестил ждал – с «Куликова поля»! Я его писал ночами, весь в слезах, в дрожи, в ознобе, в _в_е_р_е. Ведь _п_р_а_в_д_у_ _о_ _Н_е_м, ходящем по России, услыхал я на могилке моей _т_о_й_ Оли¹⁹⁷, которая вела меня всю жизнь. Ведь меня надо вести, я весь безвольный, – вот и послали тебя мне – довести. Ты не решаешься. Опять я… словно под водой пишу, вот как сдали нервы. Я не обманулся сердцем, Преподобный отозвался… Я услыхал фанфары, барабан – в 2 ч. 30 мин., – специальное коммюнике: прорван фронт дьявола, под Вязьмой¹⁹⁸, перед Москвой, армии окружены… идет разделка, Преподобный в вотчину свою вступает. Божье творится не нашими путями, а Его, – невнятными для нас.

Сроки близки. Оля! Я хочу сказать тебе, что тебе Господи, вразуми же: – _д_а_н_о_ вести меня, а ты боишься принять такое. _Н_е_к_о_м_у_ это делать больше, пойми же, что – _н_е_к_о_м_у! Я как пробочка в потоке, я знаю меня бросает, меня прибьет куда-то… Я на распутье сейчас, я хочу в Россию ехать, искать чего-то, руки какой-то… я уже не могу без сердца женщины, я знаю. Я не могу. Я топчусь. После Оли, _т_о_й, я мало сделал, только «Куликово поле» – оно _б_о_л_ь_ш_о_е, знаю… это было мне _д_а_н_о, _е_е_ могилкой, там я узнал о _н_е_м. Ты его не знаешь, _ч_т_о_ там главное. Оля моя, единственная моя… не отходи… не бросай меня. Слушай. Писатели, _н_а_ш_и, православные… – это отсеянное изо всего народа. Говорю – о подлинных. Их совсем немного у нас было, ты их знаешь… _н_е_ нынешних. Я – знаю – я отсеян _и_з_ писателей, только я один – для _н_а_ш_е_г_о, для родного нашего. Мне не стыдно говорить тебе, ты – я, для меня. Одно со мной, так я чувствую. Только я, _в_е_с_ь, жил, страдал Россией. Говорил о Ней. Ты знаешь все мое. Не все, все – узнаешь после. Ты не знаешь прежнего, не знаешь половины здешней – посылаю, чтобы знала. Таков удел мой. _В_с_е, что у меня с тобой творилось, только начало было, под покровом Божиим, по Его воле, – разве тебе не ясно? И для тебя так нужно. Ты ведь – вглядись в себя, – мне кажется… ты отвернулась от _с_в_о_е_г_о… ушла, в чужое… от обиды, от оскорбления? от горя? от непереносного… ушла. Выбрала себе чужого, в порыве, в растерянности, в подавленности… Так мне кажется. Ты мне ни-чего не говорила. Не открыла сердца. Смущалась? от гордости? Ты была отравлена каким-то ядом, озлобилась, душу свою опустошила, опустошала, _с_а_м_а… – не нашла сил уняться. Ты получила удар в сердце? Не знаю, мне кажется. Никто мне ничего не говорил. И ты _н_а_ш_л_а_ меня, водителя, слабого волей, но горящего любовью к своему. Мы нашли взаимно. Я открыл в тебе чудесный родник, великое богатство, – для того, от чего ты отвернулась. Тебе открылся путь. Сердце твое получило возмещение, вся обида твоя покрыта – и как покрыта! Ты так любима, так _в_з_я_т_а, так понята… так засветилась, вся! Оля, не отклоняй руки, которая тебя направила, – святой Руки! Оля моя, _т_а, по воле Божией, получила право тебя утешить, укрепить меня… _с_в_е_л_а_ нас вместе. Разве ты не видишь? Вдумайся, вспомни, милая, необычайная… Не повтори ошибки, будет поздно. Оля, не свяжи себя чужим ребенком! Преодолей все, будь верна пути, тебе показанному так поразительно _о_т_к_р_ы_т_о! Что будет если не преодолеешь? Без тебя я не могу писать, не буду, откажусь, так – замотаюсь. Попаду в Россию, м. б. найду «водителя»… – не могу я теперь без женщины, – не тело тут, не утоление страстей, а мне надо ласки, теплоты, души я истосковался… я затерялся в одиночестве. Все будет тускло, без _с_в_е_т_а. Я не выполню в полную меру моих сил. Я много сделал, но далеко не все. Мое наследство будет без ухода, без оправы, без _д_у_ш_и. Ты предназначена, – раскрыться, продолжать _м_о_е, – у тебя Дар, огромный, Оля! Клянусь тебе, в этом я не могу обманываться, – я вижу… ты – гениальная! да, это не влюбленность, не любовь мне говорит: это моя чуткость говорит, я слышу _э_т_у_ _м_у_з_ы_к_у… – твоего сердца, безмерного, глубокого, все-охватывающего сердца, израненного, и потому _т_а_к_о_г_о_ все-чуткого! Это твое сердце – самое-то _н_а_ш_е, от поколений твоих родов ты – _в_с_я – особенная, как и я. Мы – _ч_и_с_т_ы_е, и мы _д_а_н_ы, для _Ж_и_з_н_и, чтобы творить ее, _н_о_в_у_ю_ на пепелище, на гноище, – в такие страшные дни наши, – _о_с_в_я_т_и_т_ь_ должны Родное, _с_м_е_н_у_ должны править, во имя Божие, во имя нашего родного. Спроси папочку, сердцем воззови, – он скажет тебе. Оля, у меня нет больше слов. И времени нет, и сил. Я третью ночь не сплю, терзаюсь, жду чего-то… и верю, что подадим друг другу руки, вместе пойдем, как дружки, как ровни, как дети нашей дорогой, как Божьи дети. Оля, я безвольный, знаю я тобою силен… я Олей, _т_о_й, был силен. Без нее – пропал бы. Ничего бы я не сделал. Она была _д_а_н_а. Теперь – ты мне даешься, и – боишься. Чего боишься? Света, такого яркого, такого… чистого, такого _т_и_х_о_г_о, – в искусстве, чистом, в чистой жизни! Ты со мной в венце пойдешь, благословленная! Оля, маму спроси, – она поддержит тебя. Неужели ты думаешь, что меня любовь плотская ослепила так, тобой? Я так благоговейно с тобой сближался, так нежно-свято прильнул к тебе, очаровался сердцем твоим, умом, талантом, _ч_е_м-т_о, чему названия не знаю – _в_ы_с_ш_и_м_ _в_ _р_у_с_с_к_о_й_ девушке… ты для меня – чистая девушка, непорочная голубка, загнанная бурей от родимой стаи… Оля, я простираю к тебе руки, зову тебя… – пойдем же вместе, не бойся, не смущайся, путь наш чистый, верный, не нами для нас начертанный. _Т_а_к – _д_а_н_о. Недаром начаты мои – и не окончены – «П_у_т_и_ _Н_е_б_е_с_н_ы_е». Ты их направишь, ты их мне освятишь, ты их собой замкнешь. Вглядись во все! в мой крик, в твое Рождение! – _т_а_к_ _н_а_й_т_и_ друг друга, в такое время! в таком разгроме, в таких страданиях, – в твоих, в моих… – ведь это только святое _Ч_у_д_о_ могло помочь! Оля, крещу тебя, молю, зову, обнимаю твои колени, целую землю у ног твоих, – она уже святая, через тебя, моя царевна, моя светлика, мой ангел… – отдай мне твое сердце, нераздельно… дай мне жизнь, дай мне моего… твоего Сережечку! – Что мы знаем? Быть все может… может быть – _с_в_я_т_о_е_ ты выносишь под сердцем?! _В_е_л_и_к_о_е! Мы оба – исключительны, как ты не понимаешь этого! _Т_а_к_и_х_ нет больше, при всем моем плохом и грешном. Нет таких, как мы. Это не гордыня, а _з_н_а_н_и_е. Это – дано, все видят, только не все уразумели. Оленька моя, душа родимая, радость неизреченная моя, последняя надежда – ответь же! выпрями волю, душу, борись за свой удел, за назначенье, за свою правду, за свою свободу духа, сердца, – за Дар твой, он тебе от Бога, – ты его дашь людям, – ведь такого сердца нет на свете, нигде, как у тебя! Мое – потонет в нем, расплавится в твоем божественном огне, в этом _в_е_ч_н_о_м_ _с_в_е_т_е! Я-то знаю, и ты… тебе стыдливость, скромность мешают сознать, какое в тебе сердце, – какая сила! Оля, дорогая моя душа, моя красавица, мне не надо узнавать характер твой… – мне безразличен твой характер, – он – не нужен мне, – мне твое сердце нужно, – я знаю, что покорюсь тебе, таким я создан, – не управлять, а – следовать, храня _с_в_о_е. Нельзя во всем быть главным. Главное, чем управляю я, я только, – это – дар мой, не для меня, для – всех. Целую всю тебя, о как я тебя люблю, все крепче, все сильней, день ото дня, час-от-часу… дивлюсь, можно же любить так! Такого еще не знал в себе. Не бросай меня на полдороге, не покидай меня, родного самого – не найдешь родней, я самый близкий сердцу твоему, ты знаешь.

Твой Ив. Шмелев

Все, я, Оля, мой мальчик – молим тебя, – спаси себя и меня.

Напиши, здорова ли, я боюсь всего. Крещу, целую, всю тебя, – не могу без тебя, это не жизнь, я истаю, не губи меня! Если бы ты знала, как я страдаю.

53

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

10. Х.41

11 ч. ночи – 12 ч. – 1 час ночи на 11.Х

Далекая… о, какая далекая, теперь… потерянная так безвинно, Оля! Я уже смущаюсь писать Вам _т_ы_… Вы меня этого лишили, не буду больше сердце Вам открывать, оно закрылось, оно забито болью. Снова вчитываюсь в страшное письмо, 2 окт., – 19 сентября! – канунный —?! – день моего рождения, день несчастья! – и снова оглушаюсь. Так внезапно! 9 дней лишь прошло с памятного – 23.IX, светлейшего дня в жизни, когда сказали так ясно, просто, полно – _л_ю_б_л_ю! Только де-вять дней… «счастья!» нет, во-семь, только: _т_о_ письмо я получил 29, несчастное – 7, в канунный день Ангела моего Сергуньки, ставший днем гибели моей любви. Что же случилось в эти 9 дней? Вы не открыли мне, не объяснили, оглушили, только. Этого я не заслужил. Вы меня на муку обрекли. Случилось, _в_и_ж_у. Вдруг – «о Париже и думать нельзя»! и – «что может броситься в глаза, не посылайте, ради Бога! не надо, ради Бога!» Страх? почти что – ужас?! – «ради Бога!» Что случилось? Неужели я до того «пустое место», мое израненное сердце до того «пустое место», что я могу и… обойтись без пояснений? _Т_а_к_ Вы заключили Ваш «роман»? _Т_а_к_ Вы поняли «о русском счастье»¹⁹⁹ – Достоевского? _т_а_к_ ни Лиза Калитина²⁰⁰, ни Татьяна Гремина²⁰¹ не понимали. О них особо, как и «о русском счастье», много бы я сказал Вам, написал бы роман, быть может – и хотел! – у меня _с_в_о_е «о русском счастье»… – и через 61 год – Достоевский говорил в 1880, – русская женщина, м. б. скажет – при случае, – «как это гениально!» У меня _в_с_е – свое, как и понятие «греха», и – православия, о чем хотел в «Путях» поведать, – не скажу теперь, Вы это заглушили болью, ударом в сердце. Вы… мне на _в_с_е_ откры-ткой отписали, отмахнулись… я не получил ее, она страшней, должно быть…. не приходила бы! Пожалели все же, бросили экспресс вдогонку. Благодарю за ку-де-грас^[105]. Мне больно! О-ля, больно мне… Простите, тревожу Вас. Признайте же за мной хоть право на… – знать _п_р_а_в_д_у!

Простите, но я… Ваше – о моем мальчике… – я вспомнил! – не должен ли я принять за – _р_и_т_м_ я слышу – «безумный стих», как Вы писали? _В_с_е_ – в _о_д_н_о_м! И – «это не слезы, а вода из розы!» Ну, конечно, вода из розы, я понимаю – и уважаю – Вашу гордость. Меня, оплакивать..? Оплакивать меня никто не будет, Господь избавил _т_у, кто так страшился этого, кто молился, чтобы Господь избавил… Он услышал. Я – не «многострадальный Иов»: тот тягался с Богом, я – _п_р_и_н_и_м_а_ю_ _в_с_е_ покорно. «М. б. Вы приедете?» Я _с_л_ы_ш_у_ в этом – нет, не приезжайте. Ведь это так противоречит – «ничего такого, что в глаза бросается». Объясните? Не надо объяснять, теперь не надо, уже поздно^[106]. Или и это – тайна, как все в Вас? – что рассказать хотели – и не рассказали. «И _к_т_о_ я стала?» Вы испугались, что теряете себя? Вы ничего не потеряли. Вы та же, чистая, как были. Разве я загрязнил Вас моими письмами? мечтами? «Свете тихий»? признаньем, что Вас люблю? Мне о-чень больно, Оля. Зачем, зачем Вы написали «какая _ч_е_с_т_ь_ мне»..? Это еще больней. И – «ведь у меня еще другая жизнь есть…» Жизнь..? Виноват: это я забыл. Да, главное я забыл. Советуете положиться на Волю Божию. «Иначе – грех». Я Вас не потревожу. Не объясняйте, почему так вдруг – все. Оставьте меня впотьмах, не подавайте милостыни. Мое «спокойствие» Вам нужно? Я теперь спокоен, для Вас. Убираю последние осколки, какие колют. Простите это убиранье – это письмо. М. б. кончу этим. Простите мое безумство, мою разбитость: в последних письмах, от 8, 9-го – я еще кричал, от боли. Теперь – осколки убираю – замолчу.

На прощание скажу Вам о «Путях Небесных», – Вы же остались хоть читателем моим, меня любившим? Верю Вам, в _э_т_о_м, – и доверюсь.

«Пути» – творились, вырастали, незаметно. Я Вас любил – и они любили. И росли. Столько в них вливалось..! Я любовался ими, я гордился ими. Я горел восторгом. Они вычерчивались в сердце – в Небе! Я воскресил – я же _т_в_о_р_ю_ их, и имею право, как Творец! – я воскресил (убит? – ошибка газетного корреспондента) уже прекраснейшего «дон-жуана», – р-у-с-с-к-о-г-о! – моего Диму²⁰²… я ему _д_а_л_ Дари… я дал ребенка им… я дал страданье-искупленье, сверх всего, огромного… гимн творенью, Творцу, земле и небу. Небо я спустил к земле… и сочетал их. Это вошло бы во II часть. Рождалась – третья, _в_а_ж_н_е_й_ш_а_я. Горело сердце. Я подходил к _р_е_ш_е_н_и_ю. Смешалось… – Все. А теперь, доверюсь: не примите за похвальбу. Это – признание писателя – _л_ю_б_и_м_о_й… читательнице, чуткой. Знаю, «Пути» Вам дороги. И – мне. Это Вам приятно будет.

Произошло сегодня. Два момента. Первый: Ирина²⁰³ принесла цветы. Вы ее не знаете. Писал Вам? Не помню. Это дочь моего друга-доктора²⁰⁴. Я ее знал почти ребенком. Она – красива, очень. Мне нравилась. И – Оле. Ко мне привыкла. Бывало, голову положит на плечо и поцелует. Когда я выступал публично, она _г_о_р_е_л_а. Мы ее любили оба. После Оли она меня жалела. Я… мыкался по-заграницам, болел, метался. Продолжала, чисто, целовать меня (как и я ее – _ч_и_с_т_о, клянусь!), когда видались, при встрече, как родная, как дочь, девочка совсем… 27 лет ей стало. В прошлом году… – я долго к ним не заходил, – когда болел я, с месяц не выходил, был тяжелый грипп, с головокруженьем, – я получил «билет на свадьбу». Вышла замуж за «товарища по школе»²⁰⁵, рисовальщика, – пустое место. Я послал письмо, поздравил. Это было в ноябре. С тех пор так и не виделись. И странно: как-то забегала – не застала. Я два раза заходил, – они живут с отцом, – не заставал. Эти дни мой друг делает мне впрыскивания «ларистина», – так известный профессор Брюле мне прописал, давно, когда хотели оперировать меня, но преп. Серафим _у_с_т_р_о_и_л, это было в 34-м, – и четыре раза я не заставал ее: не видел ни разу после свадьбы. Сегодня был в 3 ч. у них. «Ирина..?» – «Ушла куда-то». Странно. Дождь. _З_н_а_л_а, что я буду. Доктор вчера был у меня, в день Ангела. Выпили мы с ним. Сказал, что разъезжается с супругой²⁰⁷, – давно пора! От этого я был в восторге, доктор – удручен, очень уж глупо-религиозен, все «на волю Божию» полагался, до-положился, до болезни, до помрачения, до… стыда. Говорили об Ирине. Будет с ним жить, не с матерью. Муж..? Молчание. Пустое место..? Ирина..? Ничего… скучает… 28 лет – скучает. Ребенка нет. Такая же, хрупкая, женщина-ребенок, карие глаза, огромные… живые вишни, – круглоглазая она, модель Мадонны-девочки. Художница, чудесные эскизы, – парижские предместья, осень, голость, облезлые дома… – в сетке серой все, деревья плачут… – грустная душа немножко. С внутренним гореньем, бледновата, – у таких – внутри, горенье, лицевые сосуды не пускают кровь погулять, в лице. Помните, «Мисюсь»²⁰⁶ – последние страницы – ночь, надежды… «Мисюсь, где ты?» Доктор ушел вчера, угрюмый, – после двух рюмок! – раньше эти две всегда «шумели». Как-то, с год тому, сказал: «только бы не в мать пошла…» У той – всегда «горенье», другое только, – ровно 50! – уж слишком внутреннее: как-то я, шутя, протанцевал с ней, тому лет десять, вальс «Березку», у океана, ночью, в Ландах, под граммофон, – вспомнил в Севастополе оркестр матросский, «раковину» оркестра, звезды, свежесть моря, снежные кителя ловких моряков, матовые шары Яблочкова светили шорох гравия, сырого, трубы в блеске, женщины, духи, корзины винограда… струйки шампанского Абрау, глаза гречанок, разлеты летних юбок в вальсе… острый, горьковатый дух рябчиков от ресторана, капельмейстер-боцман лихо играет на валторне… и машет, ловкий, ведет команду… – и… мы, двое, с Олей, у столика, счастливые и молодые, смотрим – и _н_е_ видим, ничего. Глаза-то видят, у меня-то, вбирают, по привычке, что им надо… и _н_е_ видят. И милая «Березка» в нас _п_о_е_т. Ну, вспомнилось… – пошел я с тоненькой Марго, в «горенье»… это у Марго, конечно, – и… чувствовал «горенье», у Марго… конечно… ну, 40 лет ей было, тогда-то, десять лет тому… – понятно. Меня не тронуло «горенье», с вызовом хотя. Я… ре-ли-ги-о-зен, тоже.