Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 55 страниц)

В муже я нашла человека близкого по духу. В нем нет совсем той грубой силы, которую я так не люблю в мужчинах, верующий по-нашему. Россию любит и знает.

И другое: – он дитя, на редкость дитя, с большим надломом в жизни. Его вести мне нужно было шажочек за шажочком. И. А. так много об этом знает. Когда я приняла его, – он сам не верил в то, что право на жизнь имеет, что есть же в жизни _р_а_д_о_с_т_ь. Меня И. А. предостерегал, что трудно будет мне… Но я взялась… и перед алтарем (и _н_а_ш_и_м_ тоже!) сказала «да». Мой муж остался конечно таким, человеком вне жизни… Трудно мне Вам все это объяснить. Скажу примером: страстный он любитель книг, растратил капитал на них, скупает за безумные деньги (теперь, положим, после войны не может) редкостные экземпляры и… неразрезанные стоят они в шкафу. И даже не у нас в доме. До них и не доберешься!.. Это любовницы его неласканные, в гареме ждут череда… А я? Я тоже – такая книга…

М. б. когда-нибудь момент наступит, и ему захочется заняться мной серьезно… Он любит меня, без меня в делах – ни шагу, верен, понятно, – да ему и не до женщин! Ведь это какая-то жизнь, – а он вне жизни. Он массу помогает, тратит на это время, но для себя (а я, считаюсь конечно тоже «для себя») – считает преступлением такую роскошь. Жизнь – это долг, обязанность, – но никогда не радость. Я часто говорю ему, что у нас нет духовного обмена, о чем мы так мечтали. Его это убивает, но… ничто не меняется. Все время его, от раннего утра до ночи, забито всем, чем угодно. Обещает измениться, – но я знаю, что все так же и останется. По своим качествам – это человек редкостно-прекрасный. Но каждый из нас живет сам по себе. В мое рожденье (1939 г.) была еще и ссора, – сдали его нервы (не удивительно!) – я, понимаете, не ставлю «каждое лыко в строку», – прощать умею. И многое ему прощала. Но было горько, что в рожденье… И вообще у него – воскресенье, понедельник, будни, Рождество, Пасха – все одно, – один мутный день долга. Когда мне особенно тяжело бывало, я напоминала себе о том, что и заранее знала, на _ч_т_о_ иду, и что знала, что его вести надо. Меня предупреждал И. А. Встреча со мной спасла его от гибели тогда. Это не одна я знала, а и его сестра. Он весь больной был. Понимаешь, как сложно?

Но я скажу Вам здесь всю правду, – я все-таки (несмотря на обещание пред Богом) – уйти хотела. Это было раза 3. Последний раз однажды в Wickenburgh'e, на Троицу. Разойтись друзьями. Потому что не имела больше силы вести его, безрезультатно… вести, бесплодно. Но всякий раз… жалела… Дитя он, беспомощный ребенок. Сережа мне говорил как-то: «без тебя ведь в одну неделю свернется с толку». Он всем верит… Ему бы кабинетным человеком, профессором быть, а не с жульем-мужиками дело иметь. Я оставалась, повинуясь, жалости и долгу, и… любви?? Да, я не знаю, можно ли любить 2-х сразу… Или это жалость – будто любовь? Вот написала и боюсь, что обидишься, не поймешь меня… Ты успел уже запугать меня! Ты должен это понять! Пойми! Мы много с ним перенесли вместе, – получилась, конечно, известная сплоченность, – что бы это ни было…

Но ты поймешь, что я страдала. Я не жила, я убивала, и убиваю дни. День за днем всю жизнь. Порой я в исступлении ему кричу об этом, взываю… Теперь, впрочем, нет… Теперь я не прошу его ничего «исправить». По лозунгу: «чем хуже, тем лучше», м. б.?

Теперь с тобой, любя тебя, я предоставила все теченью. Клянусь тебе – я так сказала перед _Б_о_г_о_м: пусть будет так, как нужно, как покажет Господь! Я ничего (обещала Богу!) не хочу форсировать. Я все вручила Ему и жду… Я спокойно жду. Нельзя метаться. Иначе (если метаться) – не от Бога будет, придет решенье. Не думай, что у меня не хватит силы уйти (хоть это очень трудно, я знаю, – мама была за разведенным II-й раз), – но знай, что этот мой уход м. б. уничтожит тоже одну жизнь! Надо как-то выждать, – что мне Господь откроет! Ты в письме меня не понял: не не хочу, не убегаю, не испугалась – а _н_е_ _з_н_а_ю,_ _н_е_ _м_о_г_у, _н_е_ _с_в_о_б_о_д_н_а!

Неужели ты думаешь, что будучи свободной сделать выбор, я не пошла бы за тобой?

Я скажу тебе больше: – я все бы сама решила, за все бы взяла на себя ответ, даже за грех, за всякое решенье, где я сама за себя решаю, которое не убило бы, не искалечило бы другую жизнь. Будь ты здесь, – я доказала бы тебе это!.. Ну, приезжай! Я все тебе отдам в моем сердце, все, т. к. другому все равно не интересно (практически не интересно), все отдам тебе и не сочту грехом – ведь все равно все у меня под спудом. А разве сердце для того, чтобы умереть при жизни? Нет, это не грех. Я дам тебе всю нежность, все, без чего ты жить не можешь. Я ни у кого не отнимаю – ибо никто на это и не посягает. Но понимаешь ли ты мою драму? Ты не подумал обо мне. Я мучаюсь за троих! Что значит для меня развод. Да и не даст он согласия на развод. У нас же был с ним разговор об этом. Если я говорю, что не могу жизнь нашу больше выносить, то слышу: «gut, ich will alles verändern, aber wenn Du es nicht kannst, dann habe ich kein Recht um dich zurück zu halten, Dein Leben zu verderben…wenn ich auch selbst daran zugrunde gehe…»^[113] Но когда мелькнуло у него подозренье, что это из-за тебя, – о, как он изменился! Какая властность. «Nein, das geschieht nie mais! Ich habe auch noch was zu sagen!»^[114]

Ты понимаешь, почему я стала осторожна?

Мне больно лгать. Я у почтальона выхватываю еще на двери почту, ища твое. Уверила, что это только писательская поэзия, а… я, ну, преклоняюсь… Не поверил в душе, конечно. Тем более, что под запал-то я сама другое сказала. Потому я и духи не захотела. Понятно?

Мне ужасен обман… особенно потому, что муж наивно-доверчив. Ведь ты… насколько ты счастливей, – ты радоваться, плакать, мечтать… свободно можешь, а я? Я вся в контроле… И ты не пожалел меня. Ты своим мученьем мучаешь меня ужасно. И для дела самого, если бы что-либо было, – это – порча. Ты понимаешь, что мне, в Париж нельзя? Я могу настоять, удрать, но ты ведь должен знать, что это значит… И потом Бредиусы – очень сильны в Голландии. Это очень известный род. Мне не дадут, сыну не дадут так просто все разрешить. Нельзя – наспех. М. б. постепенно и можно. Не знаю. Надо положиться на волю Бога. Я не вижу ответа.

Зачем ты говоришь мне упреки? К чему «будь нераздельна» – разве я этого сама не хочу?

Зачем ты сыплешь соль мне в рану? Что, что же мне делать?? Неужели ты думаешь, что я могла, вот, так, на ветер бросить _т_о… о Сереже..? Что же я – холодная кокетка? Не стоит мне ничего все это? Да, я больна. Я так страдаю. Я люблю тебя, – ты знаешь _к_а_к… люблю, принадлежа мужу!.. Ты никогда об этом не подумал? – Заставил сказать меня?! И что же? Ты меня не считаешь верно достаточно чистой, если допускаешь, что я в воле так оставить или нет, что я могла бы изменить все… да по халатности, удобству… оставляю обман… предпочитаю тебя мучить?.. Опомнись!! _О_п_о_м_н_и_с_ь! У меня _н_е_т_ сейчас выхода! И потому я, очень молясь, прося у Бога защиты, дала все в руки Божьи!

Другого совета я не знаю… И дав Ему решить, я не мечусь. И умоляю тебя – и ты оставь метаться! _Э_т_о_ – _г_р_е_х. Иначе – не от Бога!

Мы ничего не знаем… М. б. мой муж поймет, будет такой момент, обстоятельства… не знаю.

А пока, как ни ужасно… что же остается… как не терпеть..? Приедь сюда… Ну хоть немного вместе будем…

Я никуда не отхожу. Я – вся твоя. Пиши, говори мне все, как совсем твоей – все можно. Все мое сердце у тебя! Ты понимаешь – не любовь эта моя меня смущает, а необходимость обмана. Эта двойная принадлежность. Я тебе писала, что м. б. приехать сможешь ты? Не знаю, что ты на это скажешь. Не можешь? Но тогда что же? И вообще: приехать на неделю, чтобы после оторвать живое сердце?! Ужасно. Но видеться нам все же надо! Нет, я не знаю совета! Не знаю, что делать!

Умоляю тебя: не мучь тебя, меня! Пожалей меня!!

Помнишь, ты обещал, что «ни единой слезой» не затуманишь глаз моих, что уже довольно тебе любить меня «вдалеке». Почему ты думаешь, что мне легче? Откуда это? Я заклинаю Тебя памятью О. А. (ты пойми что это значит, что я этим заклинаю!) – не мучь тебя и меня! Что, что мне делать? Пойми: выбор я сделала тогда, перед алтарем, ведь не шутя, я знала, на что иду, знаю теперь, что значить будет уйти! Ты просишь тебя вести… а тот, Арнольд, он упадет, он… я не знаю какой ребенок. У него сложная, больная психика, он много страдал. Он не здоров… В этом – все! Я боюсь! Пойми меня! Тут все так сложно! Я боюсь, но я не знаю ничего. М. б. все же уйти мне надо?! Пусть Бог укажет! Его, Его – Святая Воля да будет!

Еще одно: когда ты мне вот так ужасно говоришь, я начинаю жалеть, что тогда тебе писала. М. б. было бы тебе сейчас без меня покойней? Да? Не надо было письма 9 июня 39 г.? Я вся разбита… За что ты мучаешь меня? Успокойся! Дай, мой любимый, я разглажу лобик, вот снизу вверх и к височкам, как бывало у папочки «разгоняла думки»! Не надо же так беспорядочно себя тиранить! Спи ночи! Кушай! И главное – займись трудом! О. А. тебя об этом просит! Чего ты хочешь? Заболеть? Чтоб я свернулась? Я сразу же почую, когда ты перестанешь так плохо себя вести. Успокойся. До всякого твоего письма я буду знать это! Исправься же! А то я рассержусь. Серьезно! Нам нужны силы! Пиши «Пути» – если любишь меня! Я так много терплю любви твоей ради! Ведь ты не хочешь же меня утратить?! Получил ли ты мою фотографию – она плоха. Ничего не вышло. Видел ли мужа подруги? Перо я посылаю в знак именно труда в «Путях», – пусть оно тебе обо мне напоминает! Ничего не написала на портрете из-за оказии – неловко было. Пришлю отдельно – подклей! Что ты писал Квартировым обо мне? Меня это волнует! Зачем? Очень смущает! И потом еще одно: я очень, смертельно стражду в думах о бабушке. Все эти семейные отношения так ужасны, что когда радость дяди Ивика достигнет высшего предела, – я буду тосковать… до смерти. Это не слова. Тогда мне жизнь – не в жизнь… Не надо жизни! Я ведь знаю, знаю, что тогда будет! Как разочаруется, как разбит будет и сам дядя, увидев осколки своих надежд, именно потому, что он _и_с_к_л_ю_ч_и_т_е_л_ь_н_ы_й! Я так много знаю! Если бы он также все знал!

Но довольно… То, что я читаю через г-жу Земмеринг, – делает меня больной… Пусть дядя Ивик меня пощадит! Я извелась! Как я хотела бы сейчас к И. А.! Я изрыдалась бы до полного изнеможения, выплакала бы все горе! Я так прибита! Я кончаю. Мне так холодно, я вся поледенела. Лечь хочется.

Не мучайся – этим ты мне поможешь! Успокойся! Все будет хорошо! Так, как надо! Как Богу надо! Нельзя же силой у Него выхватывать, торопить сроки! Начни работу! Ты должен! Ради меня, если действительно, действенно любишь! Я тоже ищу успокоения в труде! Не порти жизнь! Тебя любят, перед тобой открыто сердце! Ведь не по нашей воле устроить что-либо так, а не иначе! Даже визу не достать для проезда. Волей-неволей сдержать себя придется! Успокой нервы – мне совсем не импонирует твое такое состояние! Ты должен изменить такое… больное. Спи, хоть с таблеткой, кушай, трудись. Пока что брось обо мне думать, не пиши, если это тебе трудно. Я жду твоих писем, но для тебя и эту жертву принесу.

[На полях: ] Целую и благословляю. Твоя Оля

Умоляю – успокойся! Я же все _т_а_ же!

Если любишь, – пришли все, что мне писал! Я хочу все знать! У тебя много моих неотвеченных писем. Ответь же!

Как все вы, – мужчины, одинаковы!

Письмом я не довольна. Не так бы говорилось. Но не пишу новое. Тороплюсь отправить. Мигрень и озноб.

58

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

17. Х.41 12–30 дня

Солнышко мое, Оля! – так мне дорого это словечко – ласка. В 8-м ч. первой мыслью – ты, _к_а_к_ я звал тебя! Ты без меня не можешь теперь, – и я не могу без тебя. Сейчас впивал твой «стих», – о, какая сила любви, несравнимой ни с кем нежности, _с_в_е_т_а, – вкус к _с_л_о_в_у, – что ты себя мучаешь сомнениями! Поэты наши, поэтессы – позеленели бы от своего бессилия перед тобой. У тебя – ток сердца, несравненный, его биение – ключ живой, тобой поется _ж_и_з_н_ь, все от глубин души и недр, – это поэзия, истинная, мой жемчуг – женщина! У тебя ритм звучит, ты так напевна, свирель живая, ты так _о_т_к_р_ы_т_а, дива – чудо… мой ангел светлый, птичка заревая! Ольга, не смей себя бранить, ты делаешь мне больно. Ты не знаешь своего «хозяйства», чем ты владеешь. В твоей головке, в сердце, в _д_у_х_е… в Душе… – для меня Душа _в_ы_ш_е_ духа… (Пусть грех!) Дух лишь проверяет, стережет Душу, ведет ее… – и с этим ныне согласно последнее течение немецкой философии, – и религиозной, – _Д_у_ш_а – _в_с_е_ в человеке, его глубинная сущность. Так вот, твоя Душа – хозяйка великолепного «хозяйства», в твоих недрах. Целые дворцы там! – а ты сама знаешь в себе – пока! – лишь две-три комнатки, можешь туда входить, дышать, оттуда брать то-се, для «обихода», – он богатый, о-чень, этот твой обиход, который ты сейчас творишь… но по-мни, глупая! упрямка-девочка, кинарка-юнка… ты лишь пробуешь робкий голосок свой, только еще горлышком учишься играть, – я вижу, как там горошинка играет… Будешь сильнеть, расти, – ты же – юн-ка! – о, ка-кая бу-дешь! Верь мне, Оля, я не обманусь, нет, в э-том – не могу обмануться! Все больше будешь узнавать свое «хозяйство», ключи узнаешь, от всех комнат твоих дворцов, – раскроешь… – заблестишь от радости, от счастья творческого, _т_в_о_е_г_о! Я вижу: вот, новое открыла, – свету сколько, тут жемчуг. Вот, еще дверь, открылась неожиданно – топазы, шампанские, льются, в солнце. Еще, вот этот ключ… – изумруды, ослепленье глаз. Вот, там… – сапфиры, твои глаза живые, синие какие, в _н_е_б_е_ все. И так, всю жизнь… все _н_о_в_о_е… все ярче, громче, жарче. Конца не видно, – а – подвалы? там – что..? О, глубина там, _з_р_е_л_ь, _в_и_н_о… из винограда, от топазов, изумруда, жемчужно-черного муската… – настойное, густое, от _л_ю_б_в_и_… – венец твой, увенчанье Духом. Веришь? _в_и_д_и_ш_ь_ ли, моя певунья?! «Увидь, увидь…» – как славно-детски говоришь ты, – _в_с_е-о я помню, что находило твое сердце для меня! «У-видь!», «у-видь!..» – да это так поет весной, в солнечном молодом саду, в березках, чуть тронутых зеленым клейким пухом… пеночка поет на солнце, малиновка играет горлышком – «у-видь», «у-видь-у-видь..!» Увидала, _в_с_е? Тепло тебе, на солнце, под березкой, в пеньи..? Плечиками ежишь, от восторга, как девочка, бывало? да? Ты _в_и_д_и_ш_ь..? Я – ви-жу… всю тебя… всю, всю… даже как тебя моют в корытце, ма-ленькую… глу-пенькую такую… пупсика-девульку… Я тебя целую, Оля… как люблю тебя! Ты чувствуешь, как сильно еще во мне _т_а_к_о_е_ чувство? Да, _ж_и_в_о_е. _Ч_т_о_ _б_ы_ я написал теперь..! Вот, _и_г_р_а-то… _к_р_о_в_и, _д_у_ш_и..? Не знаю. Но не слепо, не страстью… – страстью _в_з_я_л_ бы на-черно, разлился, расплескался… дал бы «пятна», только… – а затем… собрал бы в форму, зрело, ме-рой… точной, – «в мерный круг». Вот, говоришь – «все для меня одной»? Да, для тебя, одной, моя царевна! _т_о_л_ь_к_о. Для тебя поет душа моя, _т_о_л_ь_к_о_ для тебя. Не тревожься, и для всех найдется, – ведь Ты, Ты… меня творишь, _с_а_м_а! Не понимаешь? Без тебя – я – пуст. Ты осветила мне мои потемки, ты повела меня в «подвалы», где все забыто… было. Ты дала ключи, ты нежно коснулась сердца… – и оно проснулось. Для тебя… для _в_с_е_х. Вот, твое _ч_у_д_о. Да. И – другое чудо: _т_ы_сама проснулась… стала раскрываться, расцветать… – «какие сильные набрали букеты… тугие и пышные…» _К_т_о_ так сказал…?! Давно, ты и не думала… – проснулась, вдруг зашевелилась… – «сквозь сон встречаешь _у_т_р_о– _г_о_д_а…»²²⁵. Ах, ты, годовалая моя… моя певунья, ласточка… зарянка розогрудая моя… – всю, _в_с_ю_ тебя целую, страстно, как и ты… Ах, Оля… что со мной творится, вот не думал..! Не знал. Какое счастье! Бу-дет! Теперь – слушай, прошу тебя… чутко прислушайся. Так это важно. Оля, умоляю тебя… будь сильной. Думай, ты должна быть здорова, вернуть покой, сон, силу женщины, окрепнуть… для творчества, для творчества души и тела. По-мни, Оля! Примени все силы, нам _н_а_д_о_ выдержать. Брось «скуку», забудь тоску… петь себя заставь… – мы свидимся! – увидишь!! (я нахожу пути – увидеться) – черпай упование в _в_е_л_и_к_и_х_ наших, в моем искусстве! Многое найдешь ты в _м_о_е_м, м. б. еще незнаемом… да, и в «Старом Валааме» даже. И – в «Солнце мертвых», – вчитайся. Но, главное, читай Евангелие, Псалмы… Пу-шкина, Гете, если бы нашла Овидиевы «Метаморфозы»²²⁶… – какая сила… если бы в оригинале! Олёк мой, прошу тебя… – не смейся, не смейся, девчонка глу-пая, смеяться!.. – пей рыбий жир (рыбий глаз!) —!!!! – (рассмеялась?) – не вяжется, а? – _в_с_е_ вяжется. Пушкин, чтобы написать «Пир… чумы» – ел, конечно, жиго, пил шато-д'Икем, ел апельсины – любил он апельсины! – и… лю-бил! _В_с_е_ связано. Так вот: извольте есть «селюкрин», – конечно, он не тронут, да? – Ну, сознайся. _Н_у_ж_н_о, дитя мое, пусть скучно. Если я пишу так жарко, – вот тебе-то… – так это потому еще, – ну, да, я страстно, до задыханья, люблю тебя… – потому еще, что я стараюсь, хочу быть сильным, я слежу за _в_с_е_м: стараюсь есть, – и ем! – принимаю «скуку» – да, и селюкрин, – гормоны! – и «гемостил», – это надо, это дает огромное питание нервам, крови… – я теперь сильней, чем был лет двадцать тому, и _в_с_е_ это видят. Делаю легкую гимнастику, ручную. Ты замечала, – когда любят, – начинают править культ… «физике» своей? Это – инстинкт. Помни, моя плескушка-уточка, – простуды бойся. Ты страшно похудела!? Отчего? Дознай. Общий анализ вели сделать. Ведь от худения – что же будут твои почки делать: прыгать? вертеться, как горошина в бутылке? мучить тебя блужданьем? Возьми же себя в руки! Не брезгуй «антигрипалем», _н_а_д_о. Скажи мне, какой болезнью умер папа? Вдумывайся, – ведь это ужас, если ты не раскроешься! Это преступление будет, страшный _г_р_е_х. Вот, в чем грех. Не в любви нашей, нисколько… это – святое, это – милость Господня, знай! И ни-чего не бойся, не стыдись. Тут – _п_р_а_в_д_а, – «больше любви! солнца!» Или ты виновата, что не могла «раскрыться», в том, в чем живешь? Нет, ты – не виновата. Не _с_м_о_г_л_и_ раскрыть, понять. Значит – банкротство такой любви. Ошибка, только. Твоя? Ну, и твоя. О-шибка. Я не смею касаться отношений твоих с Б[редиусом]. Ты не досказала, только – «прекрасный человек», – о, я верю, всей душой, что да! – «и нет на нем вины определенной» —? «он верен мне, но…» Скажи мне все, если можешь… а – любовь… есть? У вас обоих? лю-бовь… не «физика», конечно… а – _л_ю_б_о_в_ь… сростанье душой – сердцем… _б_е_з_ чего – лишь «ответ инстинкту»… пока не тошно. _Т_а_к_о_е_ не дает _ж_и_з_н_и, – _с_к_у_к_а, только. Тут бессильно «таинство», оно уходит, оно – сквернится, – веришь ты, что человек растет? Растет и его Богопознание, – об этом я уже писал тебе. – Отклонился. Сон… – утиши нервы, принимай «седормид», _н_а_д_о. Бром. М. б. у тебя нехватка брома, не вырабатываешь сама? Этот «гипофиз», что ли… в мозгу, отдел, маленький отросток – читал я, о-чень это важно… от его Дурной функции – утрата гармонии организма, общее нарушение. Я это испытал, ужа-сно! Друг меня выправил. Оля, не мне учить тебя, мне тут надо у тебя учиться – и бу-ду! Но послушай, моя упрямка, дичок мой… – будь ручная тут… – ты во всем свободна, я не осмелюсь ни в чем тебе перечить, ни зернышка твоей свободы тронуть, – ни перышка оправить на тебе, моя кинарка золотая… но пощади себя-то! и меня… Безусловно, нужен тебе глицерофосфат, – огромная сейчас у тебя растрата драгоценного, – «угля нервных очагов» – погаснуть могут! Помни, Оля, глупая моя. Не кочевряжься, не криви ножки, детка, нехорошо. Отчего такое похудание? Останови, если возможно. У тебя на ферме – что же лучше! Ты – пока – будто в санатории. Дыши. Но… – приходится касаться, – _н_а_д_о_ будет, когда окрепнешь; _р_е_ш_а_т_ь. Придется все сказать Б[редиусу]. Как взрослые должны, смотреть правде в лицо. Жизнь не ждет. Мы _к_р_а_с_т_ь_ не можем. Вот почему я тебе _т_а_к_ сказал, прямо, честно: я тебя чту, я тебя люблю, – ты мне – Дар от Бога. Тебя я хочу – от Бога. Так и верь. Никаких сомнений, что _н_а_ш_е_ _н_е_ от Бога, – вот где грех, в сомнении. Ну, вот опять мало сказал, а 4 страницы. В следующем письме – тут же – продолжу. Надо объясниться с Б[редиусом]. Он – должен честно тебя понять. Каждый миг в мире – ты-сячи подобных «ошибок» жизни. Драм – сотни. Я верю, что Б[редиус] поймет. М. б. – ты ему совсем не в жизнь? Нет любви тут. Вот грех – без любви. _Т_а_к. Не смущайся, что у него живешь. Ты с мамой – как даровые работницы. Целую, до-сейчас. Твой, весь, Ив. Шмелев

[На полях: ] Ольгушечка, ничего не понимаю: ну, можно ли все больше, больше любить? А вот – все больше, больше….

Отвечу о Земмеринг – и на все. Должен ехать на панихиду. Да, напишу мое меню, вчера, сегодня. Увидишь!

После панихиды еду к другу-профессору узнать адрес голландского влиятельного журналиста Гр., который может посодействовать поездке. – Оля, знай, что я _в_с_е_ сделаю.

Спасибо за «баварку»²²⁷ – ми-лая какая, вся – жизнь! И – прелесть – в шапочке! О, тут, почти, глаза! Красавка. Расцеловал чернушку.

Как я молюсь на тебя за – свободное «ты», за жар твой. Всю, обнимаю, _в_с_ю_ – целую! О, как хочу тебя..! – любить!

59

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

20. Х.41 12 ч. 40 мин. дня

Моя голубка, Оля моя далекая… Только что послал открытку, получив твою – пустую. Больше не делай так, это больно. Понимаю, что это – от твоей боли. Проверь на почте, у них должна быть расписка в получении заказного экспресса от 30 сент. – парижский штемпель! Кто мог дать ее?! Не ты! От 25-го IX ты получила экспресс заказной, тебе его подали в половине 8 ч. утра 30 сент., это ты сообщила мне в письме от 5–6 окт. 9-го^[115]. В открытке, бесприветной (от 9–12.X), ты написала – «почему Вы так _д_а_в_н_о_ не писали?» Значит ты _н_е_ получила заказного экспресса от 30 сент., от руки, очень важный exprès, – все сердце – он должен был получиться 5–6 окт., самое позднее, и потому ты не могла бы мне писать – «давно»! Проверь – и установишь, что пропало?! украли у тебя, _т_в_о_е?! Этого еще не доставало! Заяви требование почте. А ты _м_е_н_я_ винишь. Я перед тобой ни-когда, ни-чем еще не погрешил. И – _н_е_ погрешу. И вот, ты наказываешь меня пустой открыткой? Но от тебя – и это приму: я люблю тебя.

Да, 6-го окт. я читал в Берлине – в 1936 г., замученный горем и – трудом. Был как каменный. Твое большое письмо – мне свет. Нет, именно _т_а_к_ пиши, открыто, сердцем. Ты в буре чувства, – не чурайся, это живая правда, это счастье. Ты бедна была им, ты так оголодала, так замучена, затравлена нечуткостью, – и все еще боишься _ж_и_з_н_и! Слушай, Оля, как я, «безвольный», ма-льчик… боролся за _м_о_е_ счастье и за счастье любимой. Мне было 16 лет, ей не было 15. Мать боялась, что я не кончу гимназии. Я каждый день, когда Оля приехала из Петербурга, кончив Патриотический институт²²⁸, по вечерам ходил к ней. Пропускал уроки, – больше половины всех учебных дней! сам писал «письма об отсутствии», мать не хотела. Жаловалась на меня полиции… – ! – «я бегаю к девчонке, не учусь». Дурак пристав позволил себе вызвать меня. Ну, и сцена была! Я сумел, мальчишка, устыдить его – «у полиции, надеюсь, более важные обязанности, чем мешаться в мои дела…» Мать заявила директору, все раскрылось. Грозило исключение. Заступился учитель словесности…²²⁹ – «нельзя губить исключительно даровитого мальчика!» Был наказан, пять «воскресений», насмешки – «жених»! Я оправдал себя, через три месяца был – первым, в 7 кл. Сохранился «балльник» в Москве, цел ли? – 2-ая пересадка – последний, 3-я – первый: И – продолжал «бегать» к невесте —! – да! да! Раз мать заперла шубу. В мороз я ушел в курточке. В 12-ом ч. ночи меня не впустили, заперли ворота, дома. Через всю Москву я побежал к замужней сестре, 12 верст! – прибежал в 2 ч. ночи. Переполошил всех, – не замерз, _л_ю_б_о_в_ь_ согрела. Кончил гимназию отлично, не хватало полбала до медали, но я о ней не думал: я _ж_и_л_ Олей. И тогда же написал рассказ – это чуть ли не во время экзамена на аттестат зрелости! – «У мельницы»²³⁰ – через год был напечатан в толстом журнале «Русское обозрение»²³¹, и встречен одобрением. Первый курс университета²³², 18 лет. Мне начинают скороспело сватать – для будущего! – богатую невесту, – мать старалась: я «понравился» в церкви, приданое 200 тысяч, нам дадут особняк на Поварской, имение, дачу в Крыму. Я не захотел даже «смотрин». Я ходил к Оле, в их бедную комнатку, – оттуда она выходила за меня, она, королевской крови, урожденная Охтерлони… – потомок дома Стюартов. (Портреты ее предков видела ее племянница, в родовом городе.) Мне было безразлично, я видел _т_о_л_ь_к_о_ Олю. Наконец – победа: мать позволила ей явиться, «познакомиться» – она ее хорошо знала, когда они одно время снимали квартиру в нашем доме, – потом им отказали, когда мать узнала, что я «ухаживаю», – мальчишка! Оля победила мать мою, очаровала, без усилий: слишком она была горда и… скромна. Мать ее ценила больше дочерей. Я перешел на 2 курс – юрист, я слушал и филологические науки, сравнительное языкознание, историю Ключевского… я еще бегал в публичную библиотеку – увлекался агрономией, – _в_б_и_р_а_л_ _в_с_е_… Наша свадьба, с помпой, в усадьбе матери²³³, какой фейерверк был! На заре – в Москву, на тройке, 40 верст. Как восходило солнце! Да, вот как _д_е_т_и_ боролись за свое счастье! И вот, знай, Оля: это _о_н_а, в заботе обо мне, _о_т_т_у_д_а… благословила меня – тобой. Вспомни, вдумайся, как все произошло. Это даст тебе сил..?! Помни и другое: _н_е_д_а_р_о_м_ все _т_а_к. Бог видит, _к_а_к нужна ты мне. М. б. – и я – тебе? Не знаю. Ты меня должна знать больше, чем я тебя: я – в книгах, моих _ч_и_с_т_ы_х_ книгах. Их знают миллионы людей, на всех языках. Я за свои книги вынес страшную борьбу. И _д_о_ революции, когда меня старались заглушить критики – евреи – и не евреи. Они _з_н_а_л_и, кто я для них и что – для России. Здесь, в продолжение 12 лет, меня пробовали топить, избегали называть меня и мое… (до смешного доходило!) – но даже левая печать – «Современные записки»²³⁴ – уже _н_е_ могли без меня: меня требовал читатель! О, что со мной выделывали! с моим «Солнцем мертвых»! Ряд стран – все под давлением жидомасонства – покупал право на издание и… не издавал!! И я победил их… – на иностранных языках вышло до сей поры… до 50 книг (на немецком²³⁵ – 9–10, не помню хорошо). Если бы я не был «я», – а, скажем, вел себя «политично»… – поверь, Оля, давно бы я был «лауреатом»… – за Бунина 12 лет старались: сам Нобель, шведский архиепископ, ряд членов Нобелевского комитета, – ставленники жидо-масонства, – Мне ни-чего не нужно было, – я писал о России, _д_л_я_ своего народа, о _с_в_о_е_м_ (не для Европы, но она читает!). Да, я победил, «безвольный». Вот, за _э_т_о, мне _д_а_н_а_ высшая награда, сверх-приз – Ты!!! Я так и принимаю. А Россия – когда первые раны заживут… – ско-ро будет!! – Она наименует меня, м. б., – верным сыном, примет в сердце, даст все, что может дать. Сережечку не возвратить… его замучили, убили дьяволы! Святого моего, единственного моего, за Нее _в_с_е_ отдавшего! У него осталась в Москве невеста. Он пошел за Нее, за Родину. Вот, дорогая моя, ты _в_с_е_ знаешь, знаешь, что я сердце свое в книги вливал, с кровью _б_о_л_и. Я искал родного Неба, во тьме. В нем я искал… тебя? При живой Оле я не искал тебя… – после – мне нашла тебя – _о_н_а. Так я верю. Больше не могу сказать.

Отчего ты так худеешь? Если – от… из-за меня, – нестрашно, не очень страшно. Но, м. б., – другое… проверь, про-шу тебя! Сделай общий анализ, нет ли причин молю! Откуда такое «потрясение»? Я так ясно, прямо тебе сказал – будь моей женой, церковной, полноправной. Взвесь все. Напиши мне, как ты выходила за – чужого. Объясни твое «но…» – «он мне верен, но…» Нет любви, взаимной? Что же за жизнь – без «главного»? Пусть совесть тебе все скажет, сердце… рассудок. Тянуть нельзя. Мне – нельзя. Для меня каждый день дорог. Мне важно найти решение, полное: от этого зависит моя работа, моя жизнь… Я много после Оли написал, но «главного» не сделал. Надо сделать или – _к_о_н_ч_и_т_ь_ делание, уйти. Я устал. Душой. Телом я еще очень силен. Будто мне все еще 35–40 л. Меня изводили боли все эти 25 лет, и – режим, который я не всегда соблюдал, _н_е_ мог. В болях – писал. Кто это знает? Только я да Оля. Я катался от болей (в 23 году), когда писалось «Солнце мертвых». Перечитай его – _т_а_м_ этих болей ты не услышишь, другое, другие боли – услышишь. Вот, _ч_е_м_ я силен: я принял дар от Бога, я его берег, я его – дал, через мое страданье – _м_о_и_м_… – и – многим _н_е_ моим.

Напиши, откройся, почему благодарила Бога за болезнь твою? Неужели _т_о_ было… от _д_р_у_г_о_г_о? Это было то, что было с… Олей? В июле 96 г.? Да?! Это я писал, должно быть в пропавшем exprès. У Оли был 3 мес. выкидыш, – Сережечка родился 6 янв. 1896 г. Но ты… _ц_е_л_а? Ах, все равно… только бы душа твоя была цела! Напиши и о твоей «любви», будь открыта, как я перед тобой. Бог тебя спас от «деспота». Да, ты повергла бы себя в тягчайшее рабство. Но ты… не была же в _е_г_о_ обладании? Нет? Ах, мне все равно… твоя душа _н_е_ могла отдать себя. Одно мне непонятно: почему ты _н_е_ ушла из клиники? Го-ды мучилась – или… – услаждалась? Не верю. Продолжала «игру» в таких условиях? Ты, _т_а_к_ работавшая, чего страшилась? Могла найти другую клинику! Как странно. Или – это твоя «любовь» была, такая, с надрывом, в стиле Достоевского? Я тебе скажу: ты – после таких «опытов» над тобой, – готова для творчества. Ты должна писать не этюд, а – крупное. Ты его найдешь. Но оно – помни! – _н_е_ должно быть «фотографией». Ты все преломишь… – тогда только будет искусство. Не пугайся, брось сомнения. Страх наполовину крадет силы. Будь смелой. Духовно, и сердцем – ты на много голов выше «гг. писателей». Мне-то уж поверишь? моему-то _з_н_а_н_и_ю? Пойми, – _н_о_в_а_я_ жизнь введет тебя в «художественную атмосферу», – а это незаменимо. Хорошо об этом у Чехова, в его письмах. Моя душа все тебе откроет, все тайны творчества, добытые _т_о_л_ь_к_о_ моим опытом, огромным. Я у себя учился – писать. Теория искусства ни-чего мне не давала, она – лишь «примечания». Я учился у «великих», вдумчиво, и… слушал сердце, – оно писало. Это первое условие искусства: без сердца творить нельзя, – тогда подделка, только. Но надо и стража сердцу: – ум, строгость, чуткость к слову – форме, труд, о, мно-го труда! Знаешь, Оля… – часто, особенно в последние годы, – да и ра-ныне! – Оля – не с укором, а с грустью говорила, стыдливо: «ты меня совсем… забыл». И она старалась – и как нежно, чутко… _с_е_б_я_ напомнить! Приносила жертву. В страстной работе, в борьбе за _с_в_о_е, – как меня терзали, мелочами! – я забывал ее. После, – мучился _н_о_в_ы_м, вынашивая душой… и – забывал ее. Ведь «вся сила» уходила в творчество! В нем я был страстен, до галлюцинаций, «видений». Они брали остатки. Вот теперь… – я весь в тебе… – я не пишу, я – _ж_д_у. Какая му-ка! Я слышу твой крик, твой _з_о_в. И… – такая безнадежность, непреодолимость дали, пытка.