Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 55 страниц)

Сейчас, Олечек, твой экспресс, 19.I. Молю, успокойся: ты для меня – святая, чистая, да… – «чистейшей прелести чистейший образец»! _В_с_е_ понимаю, одолел, – и давно! – всех призраков: ты для меня – 10-летка Оля, и ты, теперь – едино-целое, неизменяемое, бессмертное, как Идеал. Клянусь Богом, Он видит, что в моей душе бессмертной – к тебе. Ты мне – _в_с_е, ты – воплотившееся ныне в жизни, для меня, _С_в_я_т_о_е_ _С_в_я_т_ы_х. Ноги твоей поцеловать я недостоин. Пусть же я утрачу самое заветное во мне, если я говорю неправду. Я только в тебя и верю. И счастлив же, что я давно уже, с первых твоих слов ко мне эту Веру нашел, и живу ею, и буду молить Господа дать мне сил быть тебя достойным: Слов нет – определить тебя, сказать тебе, _к_т_о_ ты для меня. Как я был счастлив, увидя твое – Оля, с моим наследственным именем семейным! Благодарю тебя за эту _ч_е_с_т_ь, в письме твоем Новогоднем – за _м_о_е_ от тебя Счастье! Изгони из души сомнения во мне, – ты бы ужаснулась, сколько держит мое сердце – всю Тебя! – и не разрывается!! – и озарила бы меня понявшими _в_с_е_ глазами. Твой, навсегда, крепкий верой тебе, в тебя – Ваня Шмелев + Оля Шмелева.

Ну, до чего ты чудесно-умна, Оля! до чего ты прелестна – детка!

141

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

28. I. 42 8 вечера

Оля, милая, устал я… мучаюсь твоею болью. Если мои объяснения ничего не скажут тебе, – значит, бессилен я, или нет веры мне. Отнесись все же ко мне мягче, вспомни, что я не совершенство, а от персти земной, и бываю порой _с_л_е_п_ц_о_м⁵⁸⁶. Тебя волнует, писала ты, мой рассказ о Даше; а в нем я не герой «романа»: я лишь жалел бедную, незадачливую девушку. Сделай вывод. Давно нет от тебя известий, мне тяжело. Я _в_с_е_ сказал тебе. Ну, продолжу рассказ о Даше. (Сейчас получил твои заказные от 22–23.I. И _в_е_с_ь_ – сгораю в боли. И молю, молюсь Тебе!)

…Эти 9–10 дней, с глазу-на-глаз с 20 л. пригожей девушкой, – мне было лет 30, – были суровой пробой. Чувство ее ко мне я знал. Я привез ей записку Оли: «пока замени меня, чтобы Ваня не так остро чувствовал мое отсутствие». Кухарку Оля разочла перед отъездом в Москву, – не подходила. Записка взволновала Дашу. Я пошутил, помню: «вот и _з_а_м_е_н_я_й». Она смутилась, вспыхнула. И принялась «заменять». Стала закармливать. К кофе всегда пирожки, пончики, «розанчики». Обеды разнообразны, до… стерлядок, – бегала к рыбакам вниз, на Клязьме стерлядь – редкость; рябчики, провансаль с омарами, волованы… «бёфы» с соусами, – она давно изучила мой вкус, – или ей так казалось? – пломбиры, блинчики со сливками. Всегда свежие цветы. Азалию раз… – «полтинник только!» – из своих, а мне говорила – «из барыниных». Стала нарядней, прически, новые туфельки на каблуках. Слышу – цветущей яблоней..! – «Не думайте, это _м_о_и». «Грэпепль» Блоссон, очень дорогие и тонкие духи, Оля только их брала. Как вечер, я шел играть в карты, до 5 утра. Приходя, находил ее спящей в качалке перед печкой, глаза красные, наплаканные. Раз постучалась ко мне в спальню, рассветало: «Аничка мучается, все слышно… страшно мне… я тут побуду». Хотелось ей голос живой услышать? – была очень нервная. А это 16 л. дочь хозяйки мучительно угасала в чахотке, – рядом, за бревенчатой стеной была квартира их. Я не ответил, смутился. Постояла в дверях, пошла, села в качалку, плакала, я слышал, (рядом) – от тоски ли, от страха ли..? Утром взглянуть на меня смущалась. Выйдя в тот вечер, я заколебался: мело метелью, и извозчика не найти. Вернулся, и воображение заработало «картинами». Метель меня всегда как-то взвинчивала. Я вошел неслышно, дверь не была на крюке. Даша, в качалке, встретила меня радостно-испуганным взглядом и тут же опустила глаза. Во мне помутилось на мгновенье, но я раздраженно крикнул: «черрт… портсигар забыл… поищи!» Она медленно поднялась, качнулась, чуть не упала на качалку… искала долго (бывший у меня в кармане) портсигар… и я – неслышно ушел в метель. Я вызвал мыслью Москву, комнату с зеленой лампой, мальчика в кроватке, склонившуюся над ним – о, сколько ночей так было! – маму… В тот вечер я играл вдумчиво. Утром телеграмма: вечером приезжают. Даша сказала-вздохнула искренно: «ну, слава Богу». Оля привезла новость: Д. очень понравилась какому-то молодому чиновнику, видел ее у брата Оли на карточке с Сережечкой. Хочет приехать познакомиться. Д. ни слова, побледнела. Сказала как-то, что замуж пока не хочет. «Сбыть хотите меня?» – слезы, заплакал и Сережечка. И экзамен на народную учительницу _б_о_я_л_а_с_ь_ держать, хотя была готова. Занималась с ней урывками Оля, и еще ходила одна учительница, ее подружка. Эта подружка тоже советовала замуж. Ездили в Москву на Рождество, вернулись. Вскоре приехал брат Оли с женихом, не предупредив нас даже. Даша разливала чай, как неживая. Жених – не очень казистый – не понравился. Мы не настаивали. Скоро я бросил службу, Москва, начинался мой «путь писателя»⁵⁸⁷. В 1907, все-таки состоялась свадьба: умолял Олина брата жених, тот долго уговаривал Д. – и мы с Олей были удивлены даже, что Д. решилась, наконец. Почувствовала себя «лишней»? боялась остаться «старой девой»? Ей шел 22-й только, кажется. Она была очень самолюбива, не хотела «себя навязывать»..? Должно быть, убедилась, что не сбыться ее «грешной мечте… хоть на денечек счастья!» – как-то сказала после… м. б. в Ново-Девичьем монастыре, – при «объяснении» со мной… На свадьбе удивила «выходкой». Никогда не пила вина, а тут – несколько бокалов шампанского, – и _с_а_м_а_ подошла ко мне: «ну, протанцуйте со мной хоть напоследок!» Танцуя, не отпуская меня, шептала, – от сердца отрывала: «все равно, вас не смогу забыть, _е_м_у_ женой не буду, пусть хоть убьет». Я курил в официантской. Даша вдруг сзади нежданно обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы, вся как-то вывернулась. Я опешил. Никого не было в полутемном углу, но я заметил, как старик официант, несший мороженое, запнулся и помотал головой. Даша шепнула истерично – «на каторгу иду!..» На следующий день – с визитом. У Д. глаза наплаканы, как-то она притихла, поникла. Молодой – уныло-растерянный. Это был скромный, лет 25-ти, неглупый, сильно полюбивший Д. и теперь – «все понявший». Д. упорствовала больше полугода! Приехал как-то брат Оли, «сват» и сказал мне наедине: «он убежден, что у вас с Д. _б_ы_л_о_… правда?» Я ответил: «ду-рак!» (каюсь: я его хотел ударить! занес руку!) – и передал Оле. Она мне верила, встревожилась за Д. Надо было воздействовать. Я велел Д. прийти в Ново-Девичий монастырь, – они жили рядом. Мы вышли на кладбище, бродили, – драматическая сцена! Д. подняла руку на крест и крикнула, что покончит с собой. «Вы показали мне жизнь, а теперь… как в яме я… чем помешала вам, что втихомолку-то люблю?! Все бы вынесла, вас бы видеть только… и Сережечкой болею, и Ольгу Александровну как люблю..! Боже мой, зачем я в петлю полезла… что мне делать… только убить себя..!» Я ее убеждал, говорил, как нам тяжело: «на мне и на тебе висит гнусное подозрение, позор, и перед Олей, и перед твоим мужем! Тогда уж не надо было соглашаться… тебя не принуждали!..» Это была правда, и она это понимала. – «А если согласилась… – учти последствия!» Она крикнула: «Ты _т_а_к_ хочешь? несчастная я, дура..! Для тебя и для О. А… хорошо… приму _в_с_е!., я вас всех троих люблю, ми-ленькие мои…» Ломала руки, падала на могилы, стонала… Редкие в этот час – 10 утра, шла обедня, – посетители должно быть думали, что оплакивает утрату. Да так оно и было. Впервые тогда сказала она заветное это «ты». Вскоре «молодые» были у нас. Муж смущенный и радостный, терялся. Даша – та же, поникшая. Через год – девочка, Оля крестила. Еще через год – другая, Ольгушка, моя крестница. За 7 л. – две парочки. В 13-м г. я заехал к Д. с дачи, – Оля просила отвезти детям платьица и гостинцы. Застал одну Д. – было утром, муж на службе, старшие девочки играли на дворе в песочек. В квартире было душно, мухи, томяще пахло малиной, – Д. варила варенье. В колясочке спал годовалый Ваничка. Я застал Д. в распашном голубом капоте, разнеженную жарой. Она изумилась мне, пугливо огляделась и быстро задернула занавески – на улицу, – в 1-ом этаже. Я был в белом, пике. Кинулась ко мне и обняла-прильнула. После я увидал малиновые следы на куртке, от ее рук, губ? Я потерялся, смешалось все, – таз на примусе, малина, ребенок, томящий запах. Она порывисто прижалась ко мне, и я почувствовал ее большой живот, – она была опять беременна, четвертым, Сережечкой. Это меня сразу отрезвило. Я отвел ее руки в засохших потеках малинового сока, оторвался от «малиновых» губ ее, показал взглядом на ребенка. Она смотрела в меня странными, «пьяными» глазами, смотрела почти безумно, сонно и – огненно! – и шептала страстно, жарко, и умоляюще: «хоть приласкал бы!., и за что так убила жизнь.?…» Этот ее шепот смякших губ, этот ее большой – и такой жалкий! – живот ее… вызвали во мне острую жалость к ней. Я сказал: «п_о_с_л_е…» Она вскрикнула – «да?!.. я хочу… _о_т_ _т_е_б_я_… самого дорогого…» – и стала падать – сползла на пол. Я помочил ей голову, она очнулась. В октябре родила. В февр. 14-го г. заболел муж саркомой, убился о медный наугольник расчетной книги, – она стойком стояла, а он неудачно спрыгнул с лесенки на нее. Операция запоздала. Летом, больной, гостил у нас на даче^587а, в острых болях. Жалко было его, беднягу. Признался мне в «дурных мыслях» – когда-то! – и просил простить его. В авг. умер. Я ездил по России, писал «Суровые дни»⁵⁸⁸, – книга эта имела большой успех – «отражения войны в народе». Вернувшись, нашел Д. письмо: она _з_в_а_л_а_ меня, напоминала. Я не ответил, не бывал у ней. Да и не до того было. Сережечка, студент, в артиллерийском дивизионе, экзамен на офицера, на фронт. Не до «встреч» было. Большевизм. Сережечка едет в Добровольческую армию. Мы с Олей следом – в Крым. После кончины Оли Д. писала мне: «правда ли – дошло до нас – О. А. тяжело больна? Все брошу, дети взрослые, позвольте приехать, буду около вас, я теперь буду нужна вам, вам тяжело…» Я не ответил. Я был убит. Ни-кому, даже сестре Катюше⁵⁸⁹ не мог написать о горе – сил не было. Будто смущало, что такое горе, а я все еще _ж_и_в_у! Д. было тогда лет 48. Вот _в_с_я_ история с Д. В Москве, когда вернулись из Крыма, и уже _н_е_ _б_ы_л_о_ нашего Сережечки… – мы были раздавлены… у Оли – она _н_е_ знала! – теплилась надежда, – м. б. Сережечке удалось спастись? м. б. он за границей? Я не сказал Даше. Она была тихая-тихая, убитая, затерзанная жизнью. Тяжело… Вот это _м_о_й_ «роман». Как плакала Д., провожая нас! А мы были окаменевшие, уже _н_е_ж_и_в_ы_е, – светило _с_о_л_н_ц_е_ _м_е_р_т_в_ы_х. Это я понял после, чуть _о_т_о_й_д_я.

Олёк мой, от тебя 4 дня нет письма. Я страдаю, я весь сгораю, я мучаюсь твоею болью. Я весь – святая Вера в Тебя, Достойнейшая, Чистейшая, _н_е_б_ы_в_ш_а_я_ никогда, Единственная, Неисповедимая… не могу, бессилен _в_с_ю_ оценить тебя. Как ты огромна! Молиться на тебя – и взирать! Сердце твое целую. Твой Ваня. О, как люблю!

Оля, ради всего Святого, утиши сердечко! Ж_и_в_и, О-ля!

142

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

29.1.42 4 дня

Святая моя, страдалица, непостижимая, недоступная ни чувству, ни уму… не знаю, как называть тебя, все слова ничтожны перед твоим Образом, я теряюсь, я плачу, Оля, я не могу читать твои прожигающие мою совесть и мое сердце строки, живые, трепетные от крика измученного сердца твоего, я не нахожу себе названия, самого позорного, самого унизительного, я не сознаю себя, – да кто же это мог моими словами так измучить самое дорогое всей жизни, самое святое ныне для меня, без чего я, как прах, как позор самому себе?! Господи, какая темная власть овладела моей душой? Как это могло случиться? Как могли прорваться из меня и попасть к тебе – все худшее, что еще не отгорело во мне-прахе, как..? – о, поверь, чем могу тебе внушить, ведь мое чувство к тебе – такого не испытал, не мог и вообразить, что может быть во мне такое, _с_в_я_т_о_е, такое благоговейное, такое… ослепительное для человеческого духа, такое всепоглощающее _т_ь_м_у, все в ней освящающее, все очищающее, к Богу, к Его высотам недоступным возносящее! Ты мне собой открыла и собой создала во _м_н_е_ _р_а_й_с_к_о_е_ состояние сердца и духа! Не мог и вообразить, что есть – _Т_а_к_а_я! Только чуть, только тень слабую предчувствовал, ловил лучшим, что было в моей душе, о чем тосковал, чего искал безнадежно, что мучило так сладко, во что не мог поверить, думая, – это же мной вызвано, этого нет нигде… – вот, что я чувствовал, когда намекалось во мне искание «неупиваемой», небываемой, «никогда не бывшей»! Поверишь? Да ведь это же я давно-давно выкрикнул из себя, моим Ильей, его душой, полной тоски исканий… ты это знаешь, ты это видишь в моей книге, в моей «Неупиваемой»! Ольга, Оля моя, небесная моя, чистая… моя ли? – я боюсь этого слова, этого посягательства, – таким недостойным я себя перед тобой _в_и_ж_у! Но ты же знаешь, это не выдумано теперь, как оправдание, – это давно сказано! «Напишу тебя, _н_е_б_ы_в_ш_а_я_ _н_и_к_о_г_д_а, – и бу-дешь!» И вот, свершилось чудо, далось чудо, явилось чудо – о, Ты явилась, Ольга, и я склоняюсь, я молюсь на тебя, я плачу, как же я недостоин тебя! Вызвать, породить, в муках сердца и тоски _с_о_з_д_а_т_ь_ дерзновенно и благоговейно… и – _н_а_й_т_и! Из персти земной, силой крови сердца, силой напряжений воображения создавал, – ведь все из себя-праха вылеплял… – и прах преобразился, _п_р_е_т_в_о_р_и_л_с_я, _п_р_е_о_с_у_щ_е_с_т_в_и_л_с_я..! – Господи, я не кощунствую, но я не нахожу земных слов, чтобы выразить высоту, святость того чувства, живу которым, думая о Ней, единственной и непостижимой для меня, для моего ума и сердца! Слова не выразят чувства… «мысль изреченная – есть ложь»⁵⁹⁰! – лучшего, тютчевского, определения – не знаю. Оля, Ольга, святая, Святая, жизнь и сила моя… – пойми ничтожество мое, я становлюсь мгновениями слепцом, я отдаюсь власти чего-то – темного? страшного, – во мне? – но это знакомо из творений великих-чутких. Ольга, странное дело: я же ни-когда не изображал в своих книгах этой _т_ь_м_ы, – ревности, ее мук… – где говорил я сильно, исчерпывающе об этом? Я _н_е_ знал этого чувства? Не питалось оно моими соками, думами, кровью во мне? Нет, кажется… Было давно, смешное… зачатки сего… когда я, мальчик, гимназист, объяснялся с полковником… грозил ему… – ! – безумный мальчик! – и как мне теперь смешно, и как же все было юно-глупо! – и за что, из-за чего?! Только потому, что он был добр к семье Оли и предложил _с_а_м_о_м_у_ поехать к губернатору и достать поскорей какую-то важную бумагу, нужную для семьи… что-то о пенсии по севастопольскому Комитету, – отец и дед Оли были герои Севастопольской войны⁵⁹¹… – и я увидал, как полковник, пристав нашей части, ехал на извозчике с юной Олей в канцелярию губернатора… – я явился – не наведя справок, очертя голову, – в участок, добился этого пристава, и… потребовал «оставить в покое девушку»! мою невесту!.. Безумец! Но… этот «безумец», 16–17 л., очевидно уже _т_о_г_д_а_ подавал признаки натуры бешеной, безумной, безоглядной… Всего только один раз! Пристав-полковник был поражен, растерялся, развел руками… я помню только… слова… «ничего не пойму»… «послушайте… ни-чего не пойму…» – а мальчик крикнул что-то дикое и… хлопнул дверью! Потом я горел стыдом и плакал перед Олей… В полчаса было сделано, на что тратились обычно недели мытарства по канцеляриям… Олю это потрясло.

Тот, из чувства чести братьям по оружию, уважения к героям великой кампании, сам взял на себя труд облегчить нуждавшейся семье ее трудное положение – только что скончался отец Оли! – а мальчишка… лез на рожон, сам подвергал себя будущим ущемлениям всевластного «участка», полиции… ни с чем не считаясь… – и добился-таки, мно-го мне потом пришлось изведать мытарств, когда приходилось впоследствии иметь дела, выбирать удостоверения и прочее… – вот когда – один раз в жизни! – я _о_с_л_е_п_ на время! – Оля плакала, чистая, она была оскорблена. Я ли не любил ее! Есть женщины, – извращенные? – или мучить любящие? – которым такое чувство… льстит им это? – не знаю… но _ч_и_с_т_ы_е_ этого не выносят. Ясновидец душ – Шекспир… наш Достоевский… – много отдали сил – определить это чувство… – перечитай «Отелло»! Дездемона… – ясная, чистая голубка… страдалица… – дан предел ослепления… но там роковым стечением обстоятельств… _в_с_е_ питало слепоту и бешенство Отелло, оправдывало… Определение – Лессинга⁵⁹²? – которое ты привела в письме – очень точно, но _н_е_ глубоко. _Т_у_т_ – _г_л_у_б_ж_е. Я не занимался этим, это – очевидно – было чуждо тому состоянию моей души, в котором я нахожусь, когда живу воображением… _н_е_т_ у меня этого _у_ж_а_с_а_ в писании, разве чуть, в «Истории любовной», _д_е_т_с_к_о_е, зеленая незрелость… Я боюсь этой темноты. И теперь, когда меня схватило, и _п_о_н_е_с_с_я_ я в вихре этого дьявольского кошмара… чем могу оправдаться? Страхом, что что-то могло коснуться тебя, моей Святыни..? Запоздалым, бесправным, оскорбляющим чистоту моей Чудотворной – для моего духа! – Иконы, моей Божественной! Найди хоть каплю снисхождения, прощения, не отвернись, Ольга моя… я не могу так страдать, нет у меня сил на это, я все эти ужасные недели… был в самоистязании. Я болел нестерпимо твоими страданиями, твоей – о, какой страшной для меня! – болью. Я… да, я страшился… – как ты! – вскрывать письма твои… Сегодня… я держал их в руках… нет, не могу читать, боюсь… боли твоей боюсь… И я увидал, и я принял в сердце эту боль, и я… вот, терзаюсь, плачу, умоляю… что я могу с расстоянием, с временем сделать?! Когда еще получишь объяснения мои?! Да где, какие объяснения найду, – ведь я же себя не понимаю, откуда _э_т_о?! Клянусь, _в_с_е_ истлело, я могу только молиться на чистоту твою, проклинать гнусность свою, свое недостоинство перед тобою! Молюсь в прахе перед тобой, вымаливаю стоном твое снисхождение. Ольга! я люблю в страшной муке – от любви! – тебя, предельно-смертно люблю, до жертвы – какой угодно, _н_а_ _ч_т_о_ _у_г_о_д_н_о! – и знаю, – принесу, легко пойду на жертву, во имя святой и неисповедимой любви к тебе. Любовь..? Нет, мое чувство выше этого понятия… это – за-любовь, это – сверх-любовь, это – Бог в душе, Святая – в сердце, это – _с_л_у_ж_е_н_и_е_ во-имя Тебя, Прекрасная! во-имя Тебя, Непостигаемая! Я к тебе подошел в своей темноте – как к лучшей, как к любимой, огромно-безмерно-любимой… и как это мало выражает! Я должен был подойти к тебе – в _э_т_о_м_ – как к Святой, как к Идеалу, которого _н_е_ знала еще моя душа… я еще не нашел – тогда! – меры, тебя достойной, ибо на земле, для меня, такой меры не было, нет… я ее не _з_н_а_л. Теперь я – из страшного опыта жизни, _о_т_ _Т_е_б_я_… _в_и_ж_у_ _э_т_у_ _м_е_р_у: она – безмерность. Я еще не умею в полной силе охватить эту меру – Безмерность, с которой я должен приближаться к тебе… не в оценках, нет, а… в благоговении… в молениях Тебе, в Молитве к Тебе, Прекрасная, Чистая, моя Святая, моя Безгрешная, моя земная Богоматерь! Не кощунство… Ты – рождаешь _Б_о_г_а_ – в_о_ _м_н_е, ив этом смысле Ты – мне – Богоматерь, Ты – Матерь моего земного _С_в_е_т_а, Оля моя… моя Царица… Земная… для меня, земного. Поверишь крику сердца? Оно стучит Тобой, оно не может говорить Тебе неправды. Ты беспредельно возросла во мне… и каким же малым кажусь себе я! Оля, Ольгуля, Олёля моя, земная моя – для меня, – ты же – Небесная, от Храма, в сущности своей, но – для меня – такого малого, слабого, – ты – Земная, моя Оля… Прости, я знаю недостоинство свое… Господи, чем я заслужил, что Такая, небывшая, лишь тенью намекнувшая в воображении… меня жалеет, меня… любит?.. Мне подумать – дерзновенье! – Оля… _т_а_к_а_я_… меня… любит?.. Ольга, это правда? Я не смею думать, что заслужил Тебя. Это мне сон дается… за мои недостоинства и боли? Оля, не отвернись. Оля – нет Веры у меня большей, чистейшей, – в Тебя только, Светлая! О, – страшно сказать – люблю тебя! Как это мало, – _ч_т_у! молюсь Тебе! Жизнь и Свет мой. Полубезумный, от света ослепленный. Твой Ваня

Ольга, Ольгуля, Олюша… приникни к недостойному, – ты вся – Щедрость, Милосердие. Вся – Любовь!

143

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

3. II. 42 10 вечера

4. II. – 2 дня

Дорогая моя, светлая, Олюшечка, не могу не ласкаться к тебе, сердце велит быть с тобой, хоть в письмах пока. Мне так много надо сказать тебе, на твои вскрики боли, моя бедняжка! Господи, если бы ты была со мной… головку твою прижал бы к груди, у сердца, смотрел бы в твои глаза глубокие, всю душу твою вливал бы в свою нежность, в нежную боль за тебя, о тебе. Милая дружка моя, сестричка-дружка, ласточка тревожная… все, все ты надумала, себя истомила всю – напрасно, мой дружок, ты для меня с каждым днем дороже, неоценимей, – если бы ты поверила! Ты заплакала бы над собой – мниткой, глупкой, гордяшкой, – да, ты _д_о_л_ж_н_а_ гордиться, – в высоком значении этого смутного понятия, очень широкого! – должна сознавать свою значимость. Оля, поверь мне: могу ли говорить неправду? Пишешь – «загнана»… _м_н_о_й…?! О, как же больно слышать! Господи, Ты видишь, как я люблю ее! «загнана…» Оля, разве не писал тебе, не изумлялся твоему уму, твоей поражающей силе – «схватывать налету», и как глубоко-верно – _в_с_е, _в_с_е… Ты столько знаешь, я восхищался таким даром. Я _в_с_е_ вижу, я по одному иному слову пойму, _к_а_к_ и _ч_т_о_ _т_ы_ _б_е_р_е_ш_ь! Твои выводы о «любви», о «героях», о «вечно-женственном», об искусстве и литературе, о религии, о народах, о людях… – в _л_и_ч_н_о_м_ ты, на мой взгляд, нередко обманывалась, – и это от ослепления мысленно предносившимся, созданным тобою Идеалом! – от «захвата» тебя им, причем всегда слабеет сила наблюдения-разборки; – о работе, о природе, о… – обо всем. Твоя манера излагать – высокой мощи, такта, хватки сущности, – совсем не женской, где – у женщин – всегда мелочи затирают важное, – ; форма художественной лепки! – поверь же! – одним-двумя словами даешь картину, глубину, _я_д_р_о_ (о «бобрике» на голландских полах!). Письма твои богаты содержанием, незаурядны, _ж_и_в_ы, метки, порою – беспощадны. Твои «картины» – незабываемы! Ты притворяешься? или – слепа к себе? стыдлива, неуверена-робка? Так это же – знакомый знак бесспорного таланта: скромность, «слепота к себе». Долго я был таким, до сего дня. С тобой лишь – ты же ближе всего мне, ты же – почти что «я»! – с тобой я бываю открытый, и слепота спадает: я ценю себя вернее. Так помни же: образованность не определяется дипломом: она – все тот же _д_а_р. Иной пройдет все школы, набьет все черепные сундуки… и – каша, кладь. Твой «диплом» – от Божьей школы, и на его печати _Г_о_л_у_б_ь_ в Свете, Лучезарный⁵⁹³. Ты – как, не знаю, – _в_з_я_л_а_ от Жизни – и от книг, понятно, – _б_о_л_ь_ш_о_е, важное, взяла «закваски», «заготовки»… и из них творишь свое образование. И будет так всегда. Как – в творчестве. Разве большой художник все прочел, все видел, слышал, записал, продумал? Нисколько. Он _в_з_я_л_ лишь горсть… но только не шелухи, а… _з_е_р_е_н. И творит – _п_о_с_е_в_ы. И его нива великий, _н_о_в_ы_й_ урожай приносит. Это – у тебя. Во всем. Не только в творческом. Большинству надо тысячу книг прочесть, – тебе – _о_д_н_у. _Т_ы_ _в_с_е_ _с_а_м_а_ до-чтешь, _с_о_б_о_ю, своей душой, и… чем-то, что есть _д_а_р. Веришь? Вот твое «полу» какое! – смотрю я на тебя в «священном ужасе», – по слову Пушкина⁵⁹⁴, в сердце моем прожглось, смотри! – вот моя _п_р_а_в_д_а_ о тебе, голубка! За что же ты так меня… – «загнал»!.. Ну, будто ножом мне в сердце кто-то повернул. Ты – гениальна сердцем, нервами чутка до боли нестерпимой и до эффектов, тоже нестерпимо-ярких! Ты – нет таких! Ты – и таких не _б_у_д_е_т. Потому что _в_с_е_ _т_о, что тебя создало, – кровь, природа, время, быт, _н_а_р_о_д, вся закваска жизни… и – Благодать… – _н_е_ повторяются, _р_а_з_ только такое сочетание бывает – из мириад плюс бесконечность сочетаний в вечном. Скажешь: гимн? «молебствие»? Нет, этим нельзя шутить. Так подними же, милая, головку, погляди на Ваню… Тебя поющего в великой Правде! Погоди… еще обязан тебе сказать. Есть в тебе… гордыня. Не плохая. Нет. Гордыня _ч_е_с_т_и. Мучает тебя и, мучая, мешает часто видеть _в_е_р_н_о. Когда ты «в деле», т. е. – затронута. Тут ты вся – «в сбоях», в пожаре, вся пылаешь, все бьешь, ломаешь, разрываешь сердце, колешь, можешь больно ранить, чтобы после сострадать и плакать. Деточка моя, голубоглазка, неуемная, горячка, – разве неправда это? Я поражаюсь, _к_а_к_ _т_ы_ _м_н_о_г_о_ знаешь, и как верно знаешь! Ольгуна… прости, я о себе скажу. Я тоже много знаю, в разном, не в научном, – я и свои-то – юридические и словесные науки в «книжном» смысле, перезабыл… при мне – закваска их. Так вот. _Ч_т_о-т_о_ есть во мне, как и в тебе: по двум-трем «данным» – создаю большое, где тьма подробностей, штрихов и красок, лиц, движений, положений… – могут сказать – и говорили! – что «прошел огонь и воду и трубы медные»… – «специалист»! А мне смешно, молчу. Знаю: тысячи кутил, десятки тысяч «ресторанных» не построят и «кабинета» даже ресторанного… – а Иван Шмелев, м. б., почти и не видавший _д_н_а-т_о ресторанного, – _в_с_е_ дал! Настолько _в_с_е, что теперь и нечего писать об этом, о – «ресторане Жизни»⁵⁹⁵. Это и у тебя, малютка. И потому мы – дру-жки, и потому так чувствуем, _с_р_о_д_н_и_л_и_сь. Общая Душа, одна и та же… – в главном. Но ты – неповторима. Ты – не я. Ты – _с_л_и_ш_к_о_м. Ибо, кроме всего, что я имею, ты _и_м_е_е_ш_ь_ особое: от – Храма, от крови твоих предков, от Благодати Божией: а _э_т_о_ уделяется – т. е. такое сочетание! – один раз в вечном. Ну, поверила? Ну, обернись же, прежней, Олей, _в_с_е_й, открытой, доверчивой, ручной… и – _в_с_е_ во мне понявшей, _в_с_е_м_у_ во мне поверившей. Не озирайся, прильни же сердцем, верой, будь _п_р_о_с_т_о, как была со мной, – _в_с_е_ мне говори, а я все буду в сердце складывать, лелеять… не оскверню! Ольга моя, я _в_с_е_ твое храню, знаю _в_с_е, _з_н_а_ю, какою меркой тебя мерить… вечный Идеал твой знаю. Ну, прости же темное мое, мое пыланье, ревность О тебе! Всегда я верил… в смуте был – И _в_е_р_и_л! Ну, приблизься, не отдаляйся… прежней стань. Бывает и с великим музыкантом… – оступится на ноте, только. Ах, вот что… – если есть, голубочка… пришли мне маленькую карточку папину… какую хочешь. Я люблю его, ничтожный перед ним, – свято люблю, благоговейно.

Милая, я счастлив, твое перо при мне! Сохранишь красную свечку к Заутрене? Олечек, как бы хотел с тобой у мефимонов⁵⁹⁶ постоять, или в пяток на Пятой – величание – «Похвала Пресв. Богородице» – послушать, все с тобой. В великие минуты, руку твою держать и говорить рукой тебе – правда, как чудесно? Оля?! Это бу-дет! Дождаться надо. С тобой, пусть ты была бы старше, все равно, душа твоя все та же, Олина душа. Твой образ выношен во мне, – неизменяем, _м_о_й.

Такая нежность плещется во мне, как в матери бывает… так я _с_л_ы_ш_у. Знаешь, видала, как матери ласкают, играются с ребенком? Отбежит, – так и у матерей животных даже, даже у… коров, с телкАми! – глядит, глядит, и – кинется, зароется головкой, рядом, сбоку смотрит… щекочет пяточку, вдруг зацелует-зацелует… до слез чудесных, и лепечет, все лепечет, _с_в_о_и_ словечки, невнятные… – и вдруг прижмет-прижмет… до страха! – будто – вот-вот возьмут!., и повторяет, как во сне, – нет, нет… не отдам, ни-кому-ни-кому… моего… мою… золотце мое… – и вот целует, от темечка до пяточки, все, все – до… девчонка если – до… «бантика…», до «персика», – мальчишка если… до… пупышки… до «кранчика»! матери все свято, все чудесно! И шепчет – у, откушу!.. Ах, чудесно.

Вот, Оля… слабенький намек к «Путям». Там _э_т_о_ – видится мне, у Дари… о, сколько сцен я вижу! и – каких же! Дал бы – «как носила», все «чуянья» _в_н_у_т_р_и… все замиранья, все «думки», все – _в_и_д_е_н_ь_я. Роды дам… – хотел бы! – радость материнства, _с_и_л_у_ материнства… всю ласку материнства, _н_е_г_у_ материнства… святость. И… – год счастья… и… Голгофу. Почему? Да потому, что _н_а_д_о, – еще неясно мне, но – вижу – _н_а_д_о. И потом – _б_ы_в_а_е_т_ в жизни. Это – казнь страшная, и эта «казнь» должна давать _и_т_о_г_и, – о-гро-мные. Важно, для _о_п_ы_т_а_ в духовном. Это – _ж_и_в_о_й_ водой поливка: будет Воскресение, из _м_е_р_т_в_ы_х. Просто, _м_о_й_ душевный _о_п_ы_т, – м. б. – художнический _с_п_о_р_т, «на силу» достижения. Не знаю. А м. б. и – прозревание задачи: «страдание _з_а_ _ч_т_о, или во-имя _ч_е_г_о_ дается?» «оправдание страдания» – это вопрос – из «вечных». Твоя любовь поможет мне решать. Я верю и надеюсь. О, если бы ты, О лик мой, решилась, начала писать! Что хочешь, я не хочу тебя _в_е_с_т_и, ты сама сможешь, как когда-то смог и я. Да… вот еще… вертится – и давно! – писал И. А., он загорелся, понукал! – Хотел давать ма-ленькие этюдики, в страничку – обо _в_с_е_м⁵⁹⁷: ну, «снег» (* пример: письмо вчерашнее «запахи и ласки-поцелуи», и до-чего же дошло! – до любки, – «бантика»? Не опускай глаза, прости, я – безумствую, О-льга..! Оля – все мои тайны творческой работы – _т_в_о_и, ты – я, я – ты. Думать вместе! Это счастье!), «дым», – «одуванчик», – «береза»… «ночь», – «масленок», – «радуга» – «сирень» – «черемуха»… «мыло» – «блины», – «росток» – «мороз», – «чулан», – «крест-купол»… Видишь, просто: связать с «внутренним образом» предмета свою душу, сердце: тут и детские ощущения, – «мыльная пена!» и «радость жизни», и красота божья, – и «душа вещи», и – _б_ы_т, чуть-чуть, и… запахи… и отражения их в духе человека… – бездна. А в общем – гимн Господу, _з_а_ _в_с_е_ – «Твоя от Твоих»! Да, Оль? Ты поняла, я знаю. Не стихотворение в прозе, а… «блеск в душе», _и_г_р_а_н_ь_е. Ну, это можно провести в «Путях»… – так, кой-где, прошвой, но шелково-цветным. Знаешь, все _ю_н_о_ во мне играет и поет. Господи, продли! Только бы не свянуть. Ты поможешь, да? Моя Молитва-Оля! Как тебя люблю, _н_е_с_у… храню! Целую всю, всю… о, чистая моя, святая Оля, Дева, Свет Вечерний мой! Игра какая!

Дай, обниму тебя, целую душку. Твой крепко Ваня. Ольгуна, ты так и не дописала поездку с шефом, доскажи. Я знаю: ты _п_о_с_а_д_и_л_а! Ми-лая!

[На полях: ] Потому и дал такие бега⁵⁹⁸, каких нет в литературе, _з_н_а_ю. И все знают.

После завтрака думал к фотографу – сняться фото-паспорт, в шубе и шапке, – для тебя, – москвичом! Так езжал на бега.

Получила письмо доктора? Ты была рада – мне? Напиши, когда нашла, – что? Живой образ в романе!