Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 55 страниц)

Да, скажи… ты _с_а_м_а_ подумала об издании книжечкой – священной – «Куликова поля»? До… моего письма об этом? Или – это твой ответ на мое желание дать твое «Куликово поле» в светлом одеянии? Я так привык, что наши мысли встречаются: одним живем, живы.

«Буду реже писать»… – это я написал в страдании, от твоей хладности, когда ты была истомлена. Это – не _м_о_я_ правда. Твое письмо – и я _ж_и_в_у. Нет – я влачусь.

Я так рад, что ты чувствуешь себя покойной, здоровой, – но ты должна долго отдыхать, лечиться. Хочу верить, что никакой операции не надо. Олюша, будь осторожна, – эти доктора нередко друг другкку поддерживают, терапевты – хирургов, – это их обычай в Европе (чтобы дать заработать на… операции. Да, да, я знаю много случаев в Париже!). Это не наши. Чем защитить тебя?! _Н_и_ч_е_г_о_ опасного у тебя, уверен, нет. Это – итог твоих непосильных переживаний за эти месяцы. Это – м. б. протест природы за нарушение закона ее, – но ты волей своей, с Бо-жией помощью, все преодолеешь, – и все исполнится.

Хорошо у тебя вышло о… – «Солнце»! – в вагоне. Целую тебя, художник о-громный! Так и льет из тебя, а ты и не чувствуешь, какая ты большая.

Адреса Сережина шефа не знаю. И как переслать тебе все оставленное монахом – недоумеваю. Он, в сущности, _в_с_е_ оставил. Узнал о нем: он учился вместе с Ириной Серовой. По ее словам – он был «с великой амбицией, т. е., честолюбец, властолюбец, самолюбец, и… – должно быть угнетен своей „неуклюжестью“, и от сего страдал». М. б. из амбиции и в монахи пошел, – именно, «нарочитый». И ко мне-то не заехал – из-за гордыни. Когда же я приехал к ним, мать его вышла в переднюю встретить, а он… нет, не вышел, это же ни-же его достоинства! И тебе от меня доставил лишь пустяки – тоже из-за упрямства. Ну, Господь с ним. Говорила Ирина, – она была до этой войны, месяца два-три в Гааге, у двоюродного дяди, Пустена, – что он строго держит паству. Тоже, должно быть «из амбиции». Это ты прими во внимание. Материально ох хорошо устроился, – лучше многих-многих (и церковный дом с доходом, и, кажется, церковный капитал). Я не хочу его осуждать, прости мне, Господи. Он лишил тебя маленьких радостей, и мне больно. Нет, он не чуткий.

Молю тебя, не таскай тяжестей, – сломит тебя! Для почек это убийственно. Ну, упрямая ты девочка, кто тебя угомонит? Такая хорошка – и такая упрямка. Я с трепетом читал, как ты чемодан тяжелый взялась, было, тащить, безумица. Ольгуночка, Ольгушонок… как дорога ты мне! как хочу видеть тебя, пусть и разочаруешься внешним Ваней.

Вчера была у меня заведующая парижским отделением германского Красного креста, очень достойная женщина, моя добрая читательница (в немецком переводе). Недавно она была в Нарве, возила теплые вещи для фронта. Там у нее сын воюет. Она ему отвезла «Der niegeleerte Kelch»^[266], – _е_е_ _р_а_д_о_с_т_ь. Было мне радостно, что эту поэму чутко берут и в переводе. Правда, немецкая душа чутка, это не французская. Твой Ваня был одарен щедро, и выражением признательности, и подарками-гостинцами. Она приехала с племянницей Оли, угощал я их чаем и сластями. Потом опять зашла племянница и объявила, что гостья в восторге: «таким и увидала Вашего дядю, каким создала по его книгам». Слава Богу.

Олюночка, я боюсь, что ты скудно питаешься. Пойми же, дружочек, что это твое главное лекарство – еда! Яйца-то ешь? Тебе надо опиваться молоком. И добавлять – миндальное. Как бы я хотел _с_л_у_ж_и_т_ь_ тебе! – моя царевна светлая!! Это не слова: ты для меня не просто любимая, женщина… – ты божественна для меня, ты святое-святых в земном для меня. Глаза наполняются слезами, когда пишу это, – благодарными: столько во мне ласки, тончайшей нежности-умиления. Свет мой чистый, вера моя, сила моя, молитва моя! Сколько счастья дала ты мне, Ольга! такого незапятнанного, святого! Как ты согрела душу, сердце! Не знал – подобной тебе. Не думал, что м. б. такая. Ведь ты – Душа. О, какая это чистая, какая небесная эта любовь моя – к тебе! Выше этого – не может быть счастья, – такую любовь, _у_з_н_а_т_ь, _п_о_н_я_т_ь, в себе силы для нее найти. Такое чувствовать, нести в себе, – это уже безотказно поверить, что есть Бог, есть бессмертие, есть душа, как _с_у_щ_н_о_с_т_ь, – и нет умирания, и – нет возраста, а все – миг один – бесконечный – в вечном. На словах это выходит абсурдным – «миг бесконечный», но ты поняла: для _с_е_г_о_ чувства, в этом чувстве – пропадает время. Это – _в_е_ч_н_о_е. М. б. таким будет – будущее _б_л_а_ж_е_н_с_т_в_о, рай?..

Оля, пришли же рассказ. Он – знаю – чудесен. Прошу! У меня уютно стало – с солнцем. Весна. Завтра грачи прилетают. – Герасима-Грачевника⁶⁶¹. С 3 ч. у меня – солнце. И какой пасхальный свет от малиновых драпри! Всем у меня по-сердцу, уютно. Ах, как тебе понравилось бы! t +19 сегодня (на дворе тепло – и топят!). Каждую ночь не могу нацеловаться с твоей «грелочкой». Цикламен распускает последний бутон. 4-й месяц [цветет]! Олюночка, – ты для меня, как божественный свет, – во всем. Благоговейно целую образ твой. Не забывай Ваню. Твой Ванёк

[На полях: ] Я был на выносе Креста. Будь светла – я весь твой, а ты – вся моя!

Ты о поездке в Мюнхен с шефом остановилась на телефонном заказе билетов. Твоя воля: хочешь – дошли. Меня это никак не будоражит.

Скоро – 13 марта? муч. Александра? – день Ангела папочки! Он – Святой, он – _ж_и_в_о_й!! Как это хорошо, Господи!

Какая ты _р_о_в_н_а_я, деловая! _м_о_я_ Оля… моя лю-ба!..

Как ты прелестна на фото «у микроскопа», какая чистая, светлая, тихая, родная.

Я целовал твой лобик, твой пробор, – очень мне по душе, как ты просто причесана!

166

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

19. III.42 6 вечера

20. III. – 1 ч. дня

Олюшечка,

Сейчас твое письмо, 9-го, из ателье парикмахера, где ты, милая франтиха, завивалась. Молодец, Олёк, так и надо, – и надо позабыть о почке: не угнетай себя думами, мнитка, – уверен, что все будет хорошо. Тысячи больны почками, и спокойно живут без операций, пьют воды, – почему, непременно, операция? заработать хирургам надо? Не соглашайся, пока все не проверишь. Видишь, тот «рвач» – именно «рвач», а не врач, – настаивал рвать коренные зубы, а вот Серов и твой берлинский не видят надобности. Будь же спокойна, ласточка, Господь да избавит тебя от тревог и… «рвачей». Мой гениальный диагност Серов верно говорит, как лечиться тебе: так же и берлинец определяет: укрепиться, отдохнуть, питаться. И никакой не надо цистоскопии, – ты здорова, и все пройдет. Пойми же: если бы у тебя была, действительно, болезнь почек, неужели бы не сказалась за эти два года? Ясно: «болезнь» вызывается – т. е. болевые ощущения и «явления» – периодически! – какими-то неблагоприятными условиями жизни… – я думаю, что и твоим похуданием, почка может «забалтываться», а при слабости сосудов и кровоточить. Не _н_а_д_у_м_ы_в_а_й! – Роднушечка Оля, я счастлив, что хоть клюква тебе понравилась, и конфеты. Милочка моя… ну, чем, чем мне тебя порадовать, приласкать? Ну, конечно, этот «нарочитый» самое важное и оставил, печенье «дрикотин», витаминное, там и я. Но это все то же я, только среднего размера, – и неудачный. И – все духи!! Ну, не злодей?! Ну, что ему стоило опустить флаконы в бездонные карманы рясы? кто его из французских таможенных ищеек стал бы беспокоить?

Детка, я тебе много написал писем: на Сережу, на деревню… – : 27 и 28.II, и от 3.III – два: на Сережу; тебе: от 7, от одиннадцатого, закрытое; 12, открытку, 17.III закрытое и последнее – 18–19, с пасхальным яичком, с Гроба Господня, с сухой иерусалимской травкой. Гг. цензоры – христиане, и я уповаю, что они не вернут мне «святой привет», пасхальный. Как я счастлив, что тебе хочется писать. Спрашиваешь, – буду ли рад? Да это же больше радости, это – счастье, это – свет мне. Оля, неужели стал бы я тебя неосновательно обнадеживать, чтобы ты после впала в отчаяние?! Я _з_н_а_ю, я верю, как в себя – в тебя. Ты _д_о_л_ж_н_а_ – и ты будешь! – писать. Это смысл и цель твоей жизни. И не «пока», а – всей жизни.

Зачем тебе жить «из чемодана» (какое удачное словечко!), на твоем «юру», в церковном доме? Ты должна отдыхать, не думать об «утре»^[267]. Обедать, завтракать ты могла бы в хорошем ресторане. У меня есть сведения, раз говорю так. Слыхала ты про фирму «Руссель» – это такие мягкие корсеты, «дающие форму женскому бюсту» и проч. Известная фирма, тратившая на одну рекламу миллионы франков в год. Хозяйка этой фирмы…⁶⁶² – муж ее, караим, года три тому скончался от сердца… – так вот она – она родная сестра той караимки, которая с мужем меня дружески опекает, т. к. у них «русская лавочка», и я через них достаю чего-нибудь, чего мне не хватает, т. е., вернее, они мне достают, мои милые читатели… – так вот эта г-жа была недавно в Голландии, и говорит, что в ресторанах кормят чуть ли не лучше, чем до войны. А в кафе подают кофе со сливками! На две-три недели ты могла бы пользоваться рестораном, не разорится же «голландское наследство»?! (Ибо теперь это – «наследство», т. к. «основной капитал» перешел к японцам, чего я всегда ждал: что легко наживается, то еще легче проживается). Ваша Вильгельмина⁶⁶³ – не твоя, милка моя, не твоя, ты вся _н_а_ш_а, и для тебя никакой «вашей» Вильгельмины – не существует, знаю… – так вот эта Вильгельмина получала доходов в год – 600 млн. долларов! И – беднилась. На свадьбу дочери пожелала украсить свой _п_у_с_т_о_й_ храм цветами… – лучшая фирма в Гааге представила смету: 500 гульденов. До-ро-го-о! Тогда фирма заявила: разрешите, мы не возьмем ни гроша. Разрешила, всемилостивейше. Так вот, я и говорю: кушай в ресторане. А ванна… – да разве в Гааге нет отапливаемых «салон дэ бэн»?? Не лишай же себя привычного! Ты упрямка, знаю… и я боюсь… не приняла бы от меня, если бы я попытался послать тебе сколько-нибудь. Олюнь-чик, не сокращай себя, не утомляйся, – живи светлой радостью, – если это радость? – что твой далекий Ваня только тобой и жив… – ты _в_с_е_ для меня! Олюнчик, ты начнешь писать, и все боли твои кончатся, и не будешь замечать дней. Ждать недолго. Мы встретимся, как верные друзья, самые-самые близкие, на веки-вечные. Неизменные. Как я слышу душу твою! О, свет мой незакатный, немеркнущий! О, какая ты гениальная девчурка! Ты для меня девчурка, детка моя… Будь здорова. Никакой операции, выкинь из головы. Только лечение, воды, режим. Ты же – молодая женщина, и лишь «нервное истощение» внесло смуту в жизнь твою органическую, а никаких там «болезней», – нет их.

Почему не сказала мне адреса, где ты: я бы прямо на тебя писал. А теперь и не знаю, где и когда получишь мои письма. Могут пропадать при пересылке. И где ты сейчас – 19-го, – не знаю. А с твоего сегодняшнего письма прошло десять дней!

Ты говела? Поздравляю тебя с принятием Св. Тайн, чистая моя. Ты всегда чистая, всегда отроковица, страдальница. А когда же получу твой рассказ «Первое говенье»? Зачем ты томишь меня? Умница ты, всегда находишь _с_в_о_е_ слово: вот и сегодня: «жить из чемодана»: лучше сказать нельзя. Я перечитываю «Пути». У меня уже – 38 стр. есть, но надо зорко следить: в 1-м томе поставлен ряд вопросов, на них надо ответить… – художественно-логично. Сейчас я даю «Уютово», и Даринькину _ж_и_з_н_ь_ в нем, в _н_о_в_о_м. И раскрываю в ней… _н_о_в_о_е. Она плещется в _н_о_в_о_м_ для нее, в _к_р_а_с_о_т_е_ мира Божьего. Какие утра видит! какие но-чи..! Она ждет… Диму… – его письма. И близится день, когда В[иктор] А[лексеевич] – в раздражении? – проговаривается о его гибели. Как она отзовется… – еще не знаю… – это «ложная гибель». Потом заезжает казачий офицер… – это после «галлюцинаций» ее… Это труднейшее место… за чайным столом, на покошенной площадке… – ох, не знаю, образы – толпой, все во мне еще путается… ищу… Найду! Но все будет медленно развиваться, тихо, как нетороплива жизнь в усадьбе русской… и этот навязавшийся молодой художник⁶⁶⁴, – один из бывших владельцев «Уютова», все еще не в силах уехать, – он живет в дворовой избе-флигелечке… – и _о_д_е_р_ж_и_м_ Дари. Ну, видишь, какая путалка я… сам кручусь с ними… – и снова почти влюблен в Дари… в которой – _к_о_г_о_ вижу? Ты-то знаешь. Ты му-драя. Так проходит год. Только на следующее лето появляется Дима… – после очень длительной болезни – ранение в голову! Вот тогда-то… душный июльский день. И… скорая гибель Димы. Но о ней Дари не узнает очень долго. Новые – Хрисанф и Дария⁶⁶⁵. Нет, в одной книге не уместить, теперь вижу. Путь страданий Дари… ее отвержение жизни для себя, ее – «для ближнего». Ее служение. Много-много…

Завтра пойду в собор, слушать пение на «Похвалу Пресвятой Богородицы». Знаешь, Олёк, эти дни без тебя, когда ты в моем сердце, когда ты – _в_с_е_… – дни эти – дни пропадающие… я срываю их с календаря… почти _п_у_с_т_ы_м_и. Я их оплакиваю, пропавшие. Но я не прихожу в отчаяние. Столько кругом страданий. Какая-то невзаправдашняя жизнь… Если случится потомкам читать наши письма, подивятся на твои «хлебные боны», на «раскупленные города»… Ах, милая… все _э_т_о, весь мир петлей опутавшее, все это – _и_т_о_г_и_ жизни, сбитой с рельс тем же несовершенным человеком, который путается. Виновником всего – злая человеческая воля. Ну, суди сама: справедливо ли было, захватив в лапы чуть ли не полсвета, держать другие народы в тесноте и обиде! Не дико ли, что голландский карлик владел, – ! – с соизволения иных сытых и пресыщенных, – богатствами чуть ли не в тысячи раз по территории больше его! И… еще, самое важное, – культивирование большевизма, лишь бы не поднялась национальная Россия! Это было на-руку Англии и… еврейству. Вот тот кровавый узел, который ныне разрубается мечом германским. Много грехов, у всех. За тысячелетия, не найти способа жить счастливо, при такой-то силе техники! Что за подлая слабость у человека! Вот он, грех-то. Забыт, в ущербе нравственный закон, Христов Закон, и льется кровь, и куются-куются новые гвозди, для будущих распинаний… того же человека. А мы… мы – «в круговой поруке». Об этом я писал в 1916 году⁶⁶⁶, как бы _п_р_о_в_и_д_я_ будущие петли, будущие _к_р_е_с_т_ы. Я был в тоске смертной, мой Сережечка был тогда на очень опасном пункте фронта. Так и не проходила моя тоска, пока не была накрыта _у_д_а_р_о_м_ в сердце. А теперь, для меня, _в_с_е_ – пустяк… И боль – тебя не видеть, посланную мне последнею, быть может, Господнею Милостью, Оля. _Н_а_й_т_и_ – и не увидеть… – как это было бы жестоко! Светлая Сила помогла мне найти тебя, она же и даст тебя увидеть, – верю. Верь и ты, светлая моя. Да, еще… Закон Правды, без чего нельзя человеку, – закон общий: он же и для человеческого общества, для народов. Им же должна идти и государственность, политика. Пусть узнают подлинную историю русскую: в ней найдут много _п_р_а_в_д_ы, которую иронически называли романтикой. Мы м. б. ближе всех были к Закону Христову. И нам же выпала доля суровейшая, – от Зла. Мало еще изучено влияние «еврейской морали» на политику: страшное, пагубное влияние. И чудится мне, что придет пора, когда это жестоко отзовется! «Мораль» так называемых «демократий» – не Христов Закон. Первая попытка ввести Христов Закон в государственность – это португальский опыт Салазара⁶⁶⁷. Одинокий опыт. Будем верить, что недаром прольется кровь: на ней, быть может, вырастет чудесный цветок – счастливое, чистое будущее людское. Дай Бог.

Ольгуна, даром своим служи, буди в людях светлое, чистое, – песнью твоего сердца, благостностью твоей Души. Многое ты взяла от жизни, и оно скажется. Чистая моя детка, как я тебя лелею в грезах, как я люблю, как чту тебя! О, милая дружка… как я хотел бы тебя увидеть, от сердца к сердцу шепнуть – чистая моя радость, свет мой! Напиши же мне об образе, который Душе твоей – 10-летке Оле – представился в церкви. Какой уж раз прошу тебя?!.. Целую, крещу, – да сохранит тебя Пречистая от испытаний, болезни, тревог. Твой Ваня

[На полях: ] Ольгуна, я хочу послать тебе – переписать для тебя, – «Вербное Воскресенье». Дошло ли фото – «в шубе»?

Сегодня раскрылся последний бутон-мотылек. Яркий! С 13.XII! Живой!

167

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

28 марта 1942 Лазарева Суббота. Верба

2–30

Ольгуночка моя дорогая, я так тревожусь, как твое здоровье, моя больнушка, – последнее письмо твое – и мамино ⁶⁶⁸ – было от 18 марта! Эти дни никак не живу, – ни писать, ни думать не могу, – влачусь. Подойду к твоему цикламену – цветет последний цветок! – но какой цветок!! Поверишь, нарочно смерил: почти 10 см диагональ по размаху крылышков твоей алой бабочки. До чего сочен, ярок, – пасхальный твой привет мне, от зимы! С 13 декабря у меня, м. б. дотянет до Св. Дня. Я каждый день опрыскиваю его, и целую; тебя, родная, целую в нем. Такое во мне мутное, болезненное… – совладаю ли, пойду ли сегодня в церковь – вербу святить? Послал тебе «Вербное Воскресенье», – мой предпасхальный поцелуй. Молюсь за тебя, ночь проснусь – тобой живу-томлюсь. Ни на что не глядел бы… не могу жить без тебя, – и нет писем, этой чудесной обманки в разлуке нашей. Я понимаю, ты в подавленности, в оторопи, не до писем тебе, – и не принуждай себя, я все вынесу. Ты дана мне – как милость, уже _с_в_е_р_х_ _в_с_е_г_о, и я ценю это, и я смириться должен: дар такой – ты! – дар милосердия, и принимаю его благоговейно. Знаю. Но я твоими страданиями томлюсь… и порой виню себя: м. б., _ч_е_р_е_з_ меня это все у тебя, – так я тебя тревожил своим безумством, девочка моя, ты так переживала, так страстно воображала несуществующие мученья, скорбь, – через меня, подрывала здоровье, слабела… Прости, родная, – мы безумцы оба, и из такой чудесной встречи часто творили «трепет без конца». Но ведь в «трепете»-то этом – какая _ж_и_з_н_ь! Ах, Олёк мой…

Господь да смилуется над нами! Только бы ты Пасху увидала, была бы в церкви! Только бы миновала тебя болезнь, не было бы мучительного, изводящего тебя ожидания, – я говорю о хирургическом вмешательстве. Этого не должно быть. М. б., почки ни при чем тут? Когда-нибудь – не теперь, – я скажу тебе, до чего же мы созвучны! Смешно мне даже… Скажу только одно: я _о_т_о_з_в_а_л_с_я_ собой на творящееся с тобой. – !!! Заболел немного, но сегодня все тот же. Пустяк со мной был – ни в какой связи с моей «спящей» язвой… – понимаешь, я смеялся: если бы Ольгуша знала! Что за «созвучие»! И это чуть ли не впервые со мной! Будь покойна, – ты бы рассмеялась! Словом – я твой… _д_р_у_ж_к_а! Во _в_с_е_м.

Во мне еще томление, творческое… грусть. Я пока оставил писанье, – _н_е_ _м_о_г_у, когда ничего о тебе не знаю, когда ты во мне – _в_с_е. И знаешь, как Пушкин верно определяет такое настроение… – когда _ж_д_е_ш_ь_ радости новой – захвата работой? Это стихотворение – «Т_Р_У_Д»⁶⁶⁹:

Миг вожделенный настал: окончен мой труд

многолетний.

Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?

Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик

ненужный,

Плату приявший свою, чуждый работе другой?

Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,

Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Олечек, это так верно! Всегда, окончив, – или – временно оставив! – труд, стоишь растерянный… «ненужный». Так было всю жизнь. Я писал – и жил. Кончал – и – «работник ненужный». Ты – мой труд. Ты больна, нет вести от тебя, о тебе… – грусть тайно тревожит меня, мне ничего не надо, все _н_е_ _н_у_ж_н_о, и я – _н_е_ _н_у_ж_е_н. Да, Оля… – ты… – самый светлый, самый радостный… творческий труд! Я нашел тебя, ты нашла меня, – я пою тебя, живу тобой. Маме не совсем понятны «такие отношения»… – не зная друг друга – _ж_и_т_ь_ друг другом! Для меня все творческое – _м_о_е, живая сущность. Думаю – так и для тебя. Ведь ты вся – в творческом. Мы, в далях, – мы – призрачность для других… мы – для нас – живей, сущней самой подлинной сущности. Мы _т_в_о_р_и_м_ себя, взаимно. И – не ошибемся, не обманем себя, а найдем друг в друге высшую полноту, желанную. Творческое становится – творением, порождением, дитёй души, сердца, мысли. Мы обогатили нашу жизнь, – _и_з_ _с_е_б_я_ _ж_е. Творили из действительно _ж_и_в_о_г_о_ в нас, невыдуманного. Олёк, дай глазки… поласкайся киской (помнишь – писала?)… мне так одиноко.

Христос Воскресе! – дорогая, пасхальная весенняя моя веснянка! Я буду с тобой особенно – в заутреню, в половине 1-го (да, теперь Утреня – до 12 ч..!) (10-го?). Ты – _п_е_р_в_а_я_ живая (в уме Оля, отшедшая, здешняя, – и Сережечка), кому я шепну – «Христос Воскресе», Оля! и отвечу мысленно на твое – «Воистину Воскресе», радость моя, Воскресение мое! Только бы ты была здорова!

Сегодня Пасха наша будет – скудная. Я пальцем не шевельну, чтобы озаботиться о «столе»: так мне _т_е_п_е_р_ь_ пусто. Я знаю, все у меня будет – _в_н_е_ш_н_е_е_ – но – в неизвестности о тебе – мне ничего не надо. Я на второй день поеду в Сент-Женевьев. Отвезу цветов и – если будет – красное яичко. День будет для меня томительный, я вернусь разбитый, как всегда. Тут и усталость физическая, конечно: теперь это путешествие очень сложно, хоть я и легко преодолеваю… но психика бросает в разбитость. А теперь – двойная разбитость.

Несмотря на условия, когда все сплошь теряют вес, я – кажется, прибавил. Я стал сильней. И на днях видел это мой доктор. Ивик взял мою руку, – он атлет, – жал пальцы и заявил: замечательно развита мускулатура. А я делаю гимнастику не более трех мин. в день.

Послал бы тебе чудесных фиников! Ты их любишь, чувствую. Они до того спелы, сладки, что у меня с ними пьют чай, вместо сахара. Напиши мне адрес Сережиного шефа. Но я не пересилю смущения, не рискну навязать ему: теперь – правда – таможня французская свирепствует. Духи бы послать..! Оля, бретонские крэпы надо держать очень сухо – тогда они хороши. Да там такой пустяк… —

Оля, тебе надо непременно пополнять потери крови. Спроси указаний. Тебе трудно писать? Тогда хоть одну строчку, открыткой. Ты мне так и не сказала, что же случилось с г. Бредиусом? Чем болен? Это тоже на тебя тяжело подействовало. Все недуги, недуги… – ах, голландская больница! И вспоминается параличная «тетка». Хоть бы во сне ты приснилась! Видел как-то… – и не могу вспомнить. Будто разбирала с мамой… какие-то материи..? Сережа-то, по крайней мере, – здоров? Здоровье мамы? Все хочу знать. Но первое – ты, ты, ты… Оля, откликнись.

Нет сил писать, весь в нервах. Сплю неважно. Как ты ешь? Есть желание? Питайся же, птичка!

Твой Ваня

А я к тебе буду в Св. День! Поцелуешь? да? И я _у_с_л_ы_ш_у.

Поцелуй маму и Серьгу. Твой, твой, твой Ваня

Начинают зеленеть, дымком, каштаны.

168

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

13. III.42

Мой дорогой Ванюша! Пишу тебе из поезда, чтобы ты долго не оставался без вестей, – весь «план» мой сломан, т. к. (вчера передал мне П. К. Пустошкин телефон из дома) – еду домой, – с Аром случилось несчастье, я не знаю точно что с ним, но знаю, что был в больнице, одна рука сломана, а что еще не знаю. Просили мне передать, чтобы я не прерывала отдых, но я узнала, что масса дома дела и неприятностей (у скота детки и не все благополучно), мама, видимо, разрывается. Не знаю себе покоя. Ар очень страдает болями. Меня волнует. Я хотела причащаться в субботу, но оказалось (вчера же), что у о. Д[ионисия] тоже все изменилось, ввиду разрешения амстердамцам снова ходить по улицам до 12 ч.: он служит, таким образом, в Амстердаме. Значит, я торчала бы даже и без церкви в Гааге. И я причащалась сегодня в Амстердаме. Звонила доктору-специалисту и рассказала о кровоизлиянии. Условились, что сговоримся на той неделе, когда мне к нему явиться. Конечно, если состояние Ара позволит уехать мне. Если он не беспомощен. Клиники той больше нет уже, где я лежала. М. б. и не надо мне оставаться в клинике, сказал. Я не отдохнула в Гааге. А все мои исключительные «неожиданности» не дали мне никакой возможности собраться с собой. Складывается все так, что я почему-то должна домой… Я устала. Но исповедь и причащение дали мне мир и некоторое спокойствие. Уповаю на Бога и Его милость. Я писала тебе большое письмо, но не кончила. Не знаю когда удастся продолжить. Дорогой, родной мой, потерпи, если немного задержу. Я сама не знаю, как и что будет. Одно скажу: у меня чувство, будто стою я на Крестном пути моем. И не только у меня. О. Д[ионисий] подтвердил то же. Он очень чуток и… зрел. Не ждала.

Целую, Ванечка, помолись и молись всегда за твою Олю.

169

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

20. III.42

Милый мой Ванюша! Пишу тебе из клиники, еще из постели, не могу сидеть. У меня на этот раз было очень сильное кровоизлияние. Только что я тебе послала письмо, что прекратилось, как оно себя снова проявило. Оказалось, что почку забил кровяной сгусток, и потому, все, что было чистого, шло не из нее, а из здоровой. Когда сгусток прошел, то я потеряла еще массу крови. В лечебнице же все уже было занято, и мы с большим трудом смогли вчера найти постель, т. к. мой (чудесный!) доктор отпустил домой одну пациентку для меня. Больной Ар смог меня проводить только с помощью работника в автомобиле от нас и до Амстердама. Пока-то разрешение добыли. В больнице не знали, кто из нас пациент. В 1/2 6-го вечера я прибыла, а уже в 7 ч. доктор меня цистоскопировал. Остался доволен и объявил, что у меня в левой почке полип, который от времени до времени кровоточит. Оперировать не собирается. Ну, а лечение тоже верно будет одно из «приятных». Приехала я сюда в полном расстройстве, плача, т. к. меня с ума свел наш местный доктор (я его должна была для автомобиля позвать, для разрешения на перевоз), он никак не ожидал, что так много крови, заволновался, стараясь скрыть. Бросился звонить специалисту, умоляя его меня принять в клинику. Я все это чувствовала, а вчера и специалист тот сказал: «Ваш доктор не меньше Вас перепугался, а ничего особенного нет в кровоизлиянии, самом по себе, кроме истощения».

Вчера весь день лила кровь. Я побледнела было сперва, и круги стали больше под глазами, но скоро опять порозовела. После цистоскопии не могла согреться, 2 грелки и 3 одеяла не помогали. Первую часть ночи дрожала, а потом поднялся жар, и должно быть был очень высокий, боли тоже мучили. Сердце безумно стучало, я дышала как собака с бегу. Сестры все время были у меня. К утру стала дремать, теперь жара нет и болей нет – это – сгусток из почки вышел. И верно, в утренней порции осталось масса старой коричневой крови и сгусток. До 1/2 3-го мы не сумеем установить идет ли свежая кровь, и теперь, надо ждать, но доктор думал вчера, что уже все кончилось. Сегодня я весь день сплю-дремлю, даже открытку тебе не могла за один «присест» написать. Что-то скажет рентген!? Ну, целую тебя, Ванёк.

Твоя «больнушка».

Что выяснится я тебе напишу, – мама тоже тебе обещала писать.

170

О. А. Бредиус-Субботина – И. С. Шмелеву

28. III.42

Ванечек, здравствуй! Ваньчик мой!

Вчера вечером и вот сейчас был у меня Сережа и ничего не передал от тебя. Где же письмо с яичком? Неужели ты его послал простым? Вчера вечером и сегодня утром не было крови. Жду доктора, еще нового, уже 4-го по счету. Хотят крови взять на витамины. А м. б. все-таки вырвать зубы? Сейчас масса солнца. Сережка меня безумно балует – притащил целый куст цветов. Дивные красные тюльпаны, еле-еле вазу такую огромную нашли. Я вся в цветах: тюльпаны лиловые, красно-желтые, как маленькие солнца, чайные розы, фрезия, пунцовые гвоздики, азалия-карлик, чудесный букет подснежников и диких гиацинтов и вот эти роскошные Сережины! О, если бы здоровье!! Все Сережины компаньоны сейчас в Париже. То и дело ездят. Шутя однажды сказали, что м. б. и С. прихватят когда-нибудь.

Неужели я Пасху пролежу здесь?! Как я люблю Пасху! Но, странно, всегда почти на Пасху я переживаю тяжелое что-нибудь… Сегодня у нас поставили радио. Чуть веселее! Хочешь мою комнату видеть?^[268]

Вот так я и лежу. На обоих столиках цветы и цветы. И в углу на столе ярко горят гвоздики. Ночью плохо спали. Опять мешала стрельба. Как бы я хотела быть здоровой! Умучали меня на рентгене. Даже доктор-рентгенолог под конец видимо сжалился и стал уверять, что не в его власти облегчить мне эту муку, что у него такое сострадание, но Dr. v. Capellen ему так приказал и т. д.

А мне уже все все равно было. Только молила, чтобы отпустили скорей в кровать. Сестра моя – ангел. Она плакала даже тихонько, отвернувшись к умывальнику. Я видела. И когда была в отпуску, то всю ночь меня во сне видела, говорит. Девочка из хорошей семьи. Молодая и с сердцем. И еще одна была… очаровательна, огромные карие глаза, шельмочка, ротик пухлый и всегда, когда что делает, чуточку помогает язычком. Хохотушка, вся кипит здоровьем. Послали ее отбывать ее черед в мужском отделении. Воображаю! Я бы с ума сошла от нее, если бы была мужчиной! Вся жизнь! Наивность ребенка, и грация, и резвость, при трогательной заботливости сестры-женщины! Влюбись! Как много чарующего в жизни! Как Фася хороша! Была у меня. Ты бы не посмотрел на меня даже после нее! Как много чудесных женщин! Передают «Дунайские волны»……. Закрою глаза… Чудесный ритм и звуки… «Мой ангел» вбежала сейчас с кофе мне, танцуя, улыбаясь… Зайчик бегает по потолку от чашки. Мне жить хочется!.. Безумно! Танцевать хочется. На море хочу! Тепла… Как бы хотела уехать, далеко… в Америку. В Южную Америку. Всегда хотела… Другие люди, другие звезды!.. Другие звезды… как дивно! Где наш Орион? Большая Медведица? Плеяды? Трогательные плеяды! Знаешь, меня тянула Вега всегда… Как хочется на океан. Во… Францию хочется, не для Франции… И больше всего… знаешь куда? Да, знаешь! Я так хочу домой! О, как хочу. Нищей, убогой, Христовым именем хочу идти! Как хочу работать там. Как люблю Ее! Превыше всего! Н_и_ч_т_о_ и ничье другое, ибо я вся от нее! Зачем ты мне о Королеве бывшей Нидерландской пишешь? Мне они все чужие! Как и тебе… Прервала на обед. Перечитала, боюсь увидишь в моем желании путешествовать желание встречи с Г. Нет. Я и не думаю о нем. Никогда! Но я ужасно люблю путешествовать. Как мне в Иерусалим всегда хотелось, в Святую Землю! А тебе? Узнала, что до понедельника не будут брать крови. И ассистента не было сегодня… А вчера обещал прийти. Маленький такой, доктор-гномик… Тоже хороший уролог. А «знаменитость» моя – чудо! Слыхал м. б. – Dr. v. Capellen. На него молятся все. Но все они мне надоели. Если бы не было войны, то я поехала бы пить «Виши». А ты приехал бы тогда ко мне? И все это – «бы»! Ну, ничего! Какое глупое письмо.

Я просто болтаю, так, без смысла. Скажи, ты тоже ничего не знаешь об И. А.? Как это меня тревожит.

Здоровы ли они оба? Оба не богатырского здоровья. Мне так грустно, что И. А. не пишет. Ты ему писал? Сережа получил от одного приятеля из Берлина письмо, где тот пишет: «видел Марину Квартирову, которая очень просит тебя спросить, получил ли ты портрет И. С. Ш.» Странно?? Почему Сереже? Почему не сама пишет? Ничего С. не получил. Марина ревнует! Да! Да! У С. твой портрет совершенно в профиль, по моему, неудачно, т. к. не видно глаз. Мне бы хотелось сделать для тебя с себя автопортрет. Я когда-то хорошо это выполняла. Но ничего нет, ни бумаги, ни красок хороших. Хотел бы? Мне много хочется чего. Например, очень хочу, хотела бы украсить твои книги. «Куликово поле» издать так, как тебе бы того хотелось! И «Чашу», и все, все! Но, понимаешь, с массой вкуса! У меня в голове уже бродили мысли. Я видела уже эти страницы.