Текст книги "Роман в письмах. В 2 томах. Том 1. 1939-1942"

Автор книги: Иван Шмелев

Соавторы: Ольга Бредиус-Субботина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 55 страниц)

9. II. 42

Милый и дорогой Ваня!

Сегодня еще хочется сказать тебе, до чего истомилась душа по _м_и_р_у, _т_и_ш_и_н_е, _б_л_а_г_о_с_т_и!

Я не знаю, что меня так измучило, но я буквально вся выдохлась, все во мне в упадке, утомлено? И не хочется так вот писать тебе, – знаю, что больно тебе будет. Но ничего другого не могу из себя выжать. М. б. скоро пройдет это. У меня особенно тяжело переживается как бы отсутствие цели жизни. Я не вижу ничего пред собой. Мне очень хочется подойти ближе к Церкви. Батюшка наш – в общем хороший пастырь, только по молодости мало может дать, в смысле «совета в жизни», да и очень он «нарочито монах», не в плохом смысле, а так, по молодости. Я впрочем его люблю. Не понимаю лишь, отчего это эти молодые батюшки-монахи не любят, даже не терпят никакого «благолепия» в храме, все должно быть сверх-скромно, – даже убого. Православие такое яркое! К чему прибедняться? Ты его видел? Я надеюсь попасть к ним в Сретение, если пойдут автобусы.

Пришлось сделать перерыв письма: пришли детки нашего деревенского шофера, попросили сена для их кроликов. Я уж давно велела им приходить, хоть чем-нибудь их покормить хотела. Нищета у них ужасная, невообразимая. Я случайно зашла к ним однажды справиться об автобусе. Мать лежит от истощения и слабости, а кругом 7 ребят! Старшей девочке – 14 лет, а маленькой года нету. И все это копошилось около голого стола, без покрышки, только со следами, лежавшего хлеба. По стенам и в проходах громоздятся всевозможные приспособления для спанья. Еле-еле топится железка. Кругом тряпье и сор. У матери в постели лежит ее маленькая дочурка, заходясь кашлем. Мне стыдно было своего сытого вида, нарядной одежды – это было воскресенье. Детки до того испиты, худы, до того «зачиврели» как-то, что жалко глядеть. Как у плохой скотины шерсть растет вихрами и не блестит, так и у них волосенки какие-то «шершавые». Погладишь – сердце сожмется. Дала этим 2-м, что пришли поесть немного, дала немного с собой, приходить велела. Как-то говорила с отцом их: невообразимо, что тут творится. Какая вражда между католиками и протестантами: лучше собаке дадут корку, но не инако-верующему! Подыхай, коли не наш! Здесь это болезненно прямо! Эта деревня сплошь католическая, так – подыхай лютеранин, а в лютеранских – подыхай католик! Есть, однако, и среди голландского общества очень крупные люди. Сереже повезло на таких. Это обычно люди, сами пробившиеся в жизнь, знающие труд. Ох, много бы могла я порассказать о здешних нравах, голландских, о хваленой Западной Европе. Я с гордостью называю себя _а_з_и_а_т_к_о_й! И чем «азиатней», тем лучше! На какой гнили все тут держится! Пни ногой и полетит все вверх тормашками! А мы еще преклонялись перед ними, чего-то «стыдились» даже в себе! Ну, нет, я теперь очень определенно веду себя и свое ценю по достоинству. И презираю всех, кто пред ними себя о-плевывал. Немирович-Данченко всю вселенную перевосхвалял, кроме своей земли родной⁶¹⁰. Перечитала я его хвалы и Голландии⁶¹¹ —, какая гниль! А свой край описывая, только и выбрал, что скверный климат Петербурга. Пишет об Италии (влюбленно прямо) и ей противопоставляет Петербург! Отчего же не Крым? Это же не честно! А потом воют о потерянном рае! Ужас, что за общество у нас было!

[На полях: ] Читаю позор о дуэли Пушкина. Хорош и «Двор»-то! Всякое светило гения у нас прежде всего травили. Ничего не могли уберечь!

Голландско-французскому прохвосту⁶¹² больше почета, чем народному Гению! Я ненавижу всю нашу аристократию, – это она виновата во всей трагедии! Все эти «белые ментики»^612а. «Французящие»!

147

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

16. II. 42, 11 ч. дня

Олюша, светленькая моя, как я благодарю тебя, что догадалась послать мне «скорое» письмо, получил сейчас, от 10.II. Но что же такое куцее, такое вы-нужденное?! Ты вся выпита, нет ни тени чувства, – тень бледная от тебя, недавно такой нежной, сильной сердцем, – где же ты, Оля моя? Как ты устала, – извела _с_а_м_а_ себя. Я весь в тревоге за твое здоровье. И как не догадался послать с попом селюкрин тебе?! Пустяки послал, а нужного нет. Ольга, что с тобой делать?! Чего ты раскапываешься во мне, _ч_е_-_г_о_ еще тебе нужно от меня?! Я весь тебе дан, в книгах! Мало?.. Ведь я – самый настоящий – в книгах моих, я слишком _о_т_к_р_ы_т_ы_й, м. б. самый подлинный из писателей современных. И _в_е_с_ь, особенно открытый – в «Истории любовной». Там я «росток» всего себя. Там я и добрый, и «злой». Только усилить надо _в_с_е_ там, и вот он, твой Ваня. Вглядись же. Там и мечтатель, и выдумщик, и нежный, и _д_и_т_я, и искра, и искренний, и любящий, и страстный, и жалеющий, и плакса, и за собой следящий, и немного «играющий», – но не притворяющийся, а – просто – игрунок. Там и горячка, и порох, и ревнивец до помрачения, до исступления, до наскока на рожон – сцена с кучером! – и философ, и требующий идеала-совершенства, и _с_м_ы_с_л_а_ жизни, и тянущийся к «тайне», и взыскующий женской ласки и _о_т_д_а_ч_и_ всего себя – _е_й_… и отталкивающийся от грязи, до… болезни! до потери сознания. Там _в_е_с_ь_ Тонька – Ваньчик твой. Чего же _е_щ_е-то тебе надо искать во мне?! Ну, вот… никому не раскрывал своего творческого, это тебе только, в первый раз в жизни. Я не щажу себя, но я и не восхваляю себя: я лишь _д_а_ю_ себя. Я, конечно, и страстен, м. б. даже безмерно… но не сла-дострастен. Ольга, ты должна совладать с собой. Ты вся истекаешь, истекла. Истаять хочешь? Я 14 писал тебе… опять тебя «схватит», опять начнешь кричать..? Вчера послал разъясняющее письмо. Это шлю вдогон. Олечек, ласточка, зачем же так обессиливаешь и охлаждаешь себя? Ну, смотри… – и во мне равновесие заколеблется: я и… резко изменчив. Я – увлекающийся. И я боюсь – за тебя, и за себя… – если я уйду от тебя, от дорогого мне… – я уйду совсем. Я чувствую это. У меня – на тебя – может и не хватить силы горения. Я м. б. предпочту огонек менее яркий, но все же греющий… и он может зажечься… Ласка женщины на меня оказывает страшное влечение… – и нежно глядящие глаза меня влекут. У меня никого нет, правду говорю… но это не значит, что – _н_е_ будет. Зачем так безразлично, так «без себя» начала писать мне? Устала? охладела?.. Не выдерживаешь такого темпа? Нет, я вижу, что с тобой мне не совладать: ты – или обжигаешь беспричинным гневом, или – охлаждаешь твоей душевной анемией. Нет, я вижу, что ты хочешь заставить меня – тебя увидеть. Сама ты ни-когда не ступишь решительно, не сделаешь шага навстречу мне. Придет тепло, и я попытаюсь приехать – тебя увидеть. Превозмогу и ложный стыд, и свою странную застенчивость… если к тому времени буду еще самим собой, т. е. – если ты не захолодишь меня совсем. Я вижу, чувствую, что чем больше тебя люблю, – и ты это отлично знаешь, – тем больше огня требуешь от меня, тем больше проявлений хочешь видеть. Ты, как будто, не можешь жить и любить в равновесии устойчивом: тебе необходимо «качанье», пусть хоть совсем – «срыв»! Такая ты беспокойная душа. Это может нравиться, привлекать новизной, но это не может долго выноситься, – для меня, по крайней мере. Ты не любишь равномерности, я не выношу «качаний», хоть и люблю «новизну», но эта новизна не значит – поворота наизнанку. Ты меня выпиваешь – и сама выпиваешься. Кончи с этим. Я уже больше месяца не слышу ни одного ласкового слова, не вижу твоего «сердца», – ты его испепелила? Или не видишь ты, как твой Ванечек из кожи вылез, чтобы огладить тебя, утихомирить, всю душу свою открыть тебе?.. Чего тебе еще-то надо? С тебя, с тебя писал Пушкин «из Анакреона», – про «кобылицу». Ты – «честь кавказского тавра», да… но не надо этого «мечи», этого «косись»! Нужен «мерный круг». Ты… неужели ты не терпишь ничего «мерного», и тебе необходима «безмерность» и… хаос? Я, хаотический порой, не выношу в _в_а_ж_н_е_й_ш_е_м… именно, хаоса. А важнейшее для меня – мое искусство, и моя любовь, – любовь, ведь, тоже вели-кое Искусство! В ней – для меня – начало божественное, а все божественное не терпит хаоса: отец хаоса – Дьявол! Помни это. Пост идет, пришел. Помни же величайший из символов его, его повелительную основу – молитву Исаака Сирина!⁶¹³ Праздность – а в этом понятии – огромное! – уныние… о, какое наполнение тут! – любо-на-чалие… – тут тоже глубина головокружительная! – и… празднословие… – «не даждь ми»! Господи… я потрясен! Сейчас от о. Дионисия письмо!! Ужас!! Ты знаешь… он пишет, что может взять с собой _т_о_л_ь_к_о_ половину того, что я привез ему для тебя!! А какую половину – не пишет. Хоть бы запросил меня – какую!!? _С_а_м, видишь, будет _в_ы_б_и_р_а_т_ь… эту «половину»! Ну, знаешь… я выхожу из себя… Ну, почему он 8-го, когда я был у него, не сказал, что не может взять всего, я бы тогда сам распределил! А вторую половину он, видишь ли, оставил до следующей оказии! Что за самовластие, чтобы не сказать… глупость! гадость! О, эти «„вобла“ в рясе», выпекаемые пастыри… «числом поболее, ценою подешевле»⁶¹⁴! И к таким еще дуры ходят на исповедь! Не о тебе дело, ты – умница! Я про «тетей» – твое определение! – говорю. Да их, этих грошовых и бездарных пастырей – улицы мести, а не грешной совести служить помогой! Я опрокинут, я – в отчаянии. _Ч_т_о, _ч_т_о_ _о_н_ – идиот! – выбрал для тебя?! Не знаю. А я ему, полупустыннику, еще «Свет Разума» подарил! Ему надо бы «Мрак умишки» послать, да у меня нет такого. Что он выбрал? Там два флакона духов «Гэрлэн» – «сирень» и «фиалка», коробочка шоколадных конфет, печенье с «Ваней», какого ты не видала еще, средний Ваня, ни большой, ни малюсенький! – там – «крэп бретонн», там три флакона «клюквы» – тебе «запах поста», там вязига для родного пирога, там – чернослив, французский, суховатый, там «сухие бананы»… – ну, не черт ли, прости меня, Господи! Это – издевательство! Я его проклинаю, окаянного монаха. И посмотри, какая хитрюга и прохвост! Письмо помечено «11» одиннадцатым февраля и лежало до вчера! Нарочно: пошли тогда, я бы покатил в Медон, я бы его убедил взять все, – дурака и труса! – или, в крайнем случае я бы _с_а_м_ указал, что надо взять. Нет, я не могу дальше… я так расстроен! Этот гад сознательно сделал гадость. Плюнь на него и отвернись. Я этому скоту и слова не напишу. Напиши мне, какая оказия может навернуться. Тогда я съезжу к родителям этого пустопорожнего мниха, заберу «половину» и буду ожидать. Что за «курбет» он выкинул, да одолеют его бесы, окаянного! наплюют ему в беззубую глотку, и да язвят его всю жизнь до скончания его бездарного и бесплодного века! А-минь. Олюньчик, и твоя открытка прилетела с мниховым подлым письмишком! Где ты пишешь, как мама упала, как ты спишь в морозе – о, бедняжечка! – мечешься. Олька моя, Олькушка, Олюшеч-ка, я всю тебя целую, я тебя тискаю до хруста, я тебя пью всю, всю, всю… – о, ласточка, звездочка моя… Олюлюнь-чик, Олька бедная, бесшабашная бешенка, жгучка, капризка, мучительница моя, терзалка, да где же ты? да когда же ты……?! Олька, я с ума схожу без тебя, от тебя… – О, поп окаянный! да переломает он все свои лядвеи и потроха растрясет, и пусть все его вещи у него отберут, у гада! Заклинания на его голову шепчу, – а я могу-у, если захочу!! – он будет шесть месяцев орать от чертей, которые будут пороть его крапивой-жгучкой по всем пунктам, печатным и непечатным! Аэх, окаянный нечестивец… то-то я сразу почувствовал… какой он каверзник-тихоня! А я еще на прощанье… под благословение! Да я бы его благословил, лошадиную голову! Ну, что же с мамочкой? Господи, – ради тебя, милушенька, – смилуйся над нами! Я ее люблю, твою мамулечку… я всем сердцем шлю ей моленья – будь здорова, для Олюнчика нашего! Олюна, Олюлик, Ольгушонок… я невыносимо тебя люблю, я весь горю, тобой стражду, тобой живу, тобой брежу, тобой дышу, тобой бешусь, тобой сладко томлюсь! Олюшенька, красочка моя, девулинька… я целую _в_с_ю_ тебя, все в тебе… – но что за черт этот мних проклятый! Как он смел? Дурак, потому и – _с_м_е_л! дерзок на пакости! Проклинаю его, бесовского мниха, как он смел над тобой насмеяться! Да он, идиот, за счастье почесть должен, что для _т_е_б_я_ везет! Ведь – ан-гелу везет! что ему Я доверил! я его просил, я ему… _м_о_ю_ книгу – для тебя все! – дал! Ну, увидишь, _п_л_о – х_о_ будет ему! у-ви-дишь!! Унесут его черти в провал адов. Подавится он просвирой, и спалит она ему все внутренности его! А я-то мечтал… порадовать мою детку! мою ласку, мою… кровку! Оля, я _в_с_е_ сделал… я так мечтал… я… до слез больно… о, мних подлый! Ольга, ты еще не выдумай, что я увлекусь кем-то, если и т. д. Пропал Ваня твой, пришила его навек одна… Олька! Твой Ваня

В общем, – как будто здоров, но… наплевать.

148

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

Посвящаю Оле Субботиной

О мышах и проч.

(Элегия)

«Жизни мышья беготня,

что тревожишь ты меня?..» А. Пушкин Мышей она страшилась пуще Бога,

Мышам она «всю душу» отдала, —

Не потому ль и ласки так немного

В последних письмах мне дала..?

Мышей голландских стоит ли страшиться?

Они – кошмар голландских серых снов:

Пусть миллиард их в грязи копошится, —

Сей символ тлеющих _о_с_н_о_в!

Мышам – мышиное, себе ж – крепи надежды,

Пресветлой, радостной и нежной вновь пребудь.

Ну, что-нибудь мышам пожертвуй из одежды…

А для меня – _в_с_е_й_ _п_р_е_ж_н_е_й_ будь.

Ваня

16. II.1942

Париж

Это, если и не «драгоценность», то хотя бы – как «курьез» – ну, еще оправдает «хранение».

[К письму приложена открытка: ] Возвращается, по принадлежности – собственнице, как драгоценность, достойная хранения^[247].

И. Ш.

16. II.42

Paris

149

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

18. II.42 6 вечера

Дорогая моя Ольгунка, светлый мой ангел, очень меня тревожит твоя подавленность. Ты больна, детка моя родная, ты истомлена, и я ума не приложу, – ну, как я мог бы тебе помочь! Надо тебе лечиться от нервного переутомления, нужен и фитин, и бром, и – мышьяк! Необходимы вспрыскиванья, необходим и селюкрин… черт меня догадал забыть – еще дослать с монахом! но если у тебя еще есть – принимай. Ну, что мне сделать для тебя… как тебя вырвать из этой ямы голландской, дать тебе солнца, _ж_и_з_н_и, Оля моя бесценная! Душевная опустошенность еще… не видишь цели жизни! Е_с_т_ь_ у тебя цель эта, есть же..! Воля только у тебя пропала, а ее надо вернуть – силы физические-нервные укрепить, – и «запоешь». Я весь душой с тобой, я волей своей хочу укрыть тебя от изнурения, радость тебе влить в сердце, мое счастье, моя бедняжка, одинокая моя! Оля, верни же _в_е_р_у! Крепче стой на временном беспутьи… верь мне, ты должна быть счастливой, и ты будешь счастливой!.. Ты – юная, моя прелестная Олюна, ты будешь творить, ты _д_о_л_ж_н_а! Отбрось сомнения, – это же все от неврастении, возьми себя в руки, внушай себе, проси помощи Божией, поверь же, наконец, тому, кто понимает тебя и твое, как никто на свете! Кто все отдаст за твое счастье. Оля, мне нелегко читать твои последние письма, в них нет ни единого слова ласки, но я это понимаю и не укорю тебя. Я верю в тебя, я знаю, что ты любишь горемычного Ваню своего, сейчас бессильного даже жизнь отдать за тебя, лишь бы покой и свет, и самообладание вернулись к тебе. Не теряй же остатка воли – и ты окрепнешь. Скажи, – и я исполню, – что я мог бы сделать, как повести себя, чтобы ты обрела спокойствие, – хотя бы для того, чтобы перетерпеть и поправить здоровье! Я на все пойду, – доброе, конечно, тебе полезное.

Олечек, горестная девочка, поверь, во-имя Господа поверь мне, ты сама себе нашептала, что я обидел тебя. Ты сама себе внушила о «малообразованности». Это полное извращение того, _к_а_к_ я тебя ценю! Прошу, еще раз: выпиши подлинные строки мои… – этого _н_е_ _м_о_г_л_о_ быть! я же не идиот, не дурак круглый, чтобы сказать такое. «Провалы», «обвалы»… – чудачка моя, кто же из смертных не имеет в своем умственно-нравственном запасе «провало-обвалов»! И – вот тебе Крест! – я не знаю ни-кого, не знал ни-кого в жизни, ни мужчин, ни женщин… кто бы имел в своем умственно-нравственном запасе _с_т_о_л_ь_к_о_ и _т_а_к_о_г_о, как ты. Пойми же, упрямица, задорка, мнитка… что ты – _с_и_л_а! что ты все преодолеешь в предстоящем тебе пути – в искусстве, да, в творчестве _с_л_о_в_о_м_ – образом. Я не знаю о твоем даре в живописи, но об исключительной одаренности твоей – я имею совершенно твердое мнение, – и буду тебе в сердце кричать! _т_ы_ _д_о_л_ж_н_а_ _т_в_о_р_и_т_ь! _К_а_к_ же можно внушать себе, что я тебя «пригвоздил»?! Оля, не приводи же меня в отчаяние!

Вчера я послал письмо с крепкими словцами о монахе. Но это – чтобы выговориться, от возмущения. И это шутливые выкрики, Бог с ним… – ну, не забрал произвольно какой-то половины моей посылки тебе. И это не я, это – озорной мальчишка Тонька, тебе хорошо известный. Это со мной бывает. Оля, бывало, скажет: «Ну, до чего ты еще ребенок, Ваня… будто все тот же, какого я в серой гимназической курточке встретила впервые, у садовой калитки…» Все _о_н_ живет во мне, знаю сам это свое «неистребимое наследство», свою «кипучку». Часто ловлю себя на этой «непосредственности», «неискушенности», «взрывах», на этой – да! – «душевной свежести», не смотря ни на что. Это же, Олюночка, _д_у_ш_а, – а «она не взрослеет, ведь», – дорогое твое, и какое же премудрое определение! Ласточка ты моя… как нежно-нежно чувствую тебя… голубка! В _э_т_о_м-то – «не взрослеет» твоем – нагляднейшее доказательство отдельности _д_у_ш_и_ от «меняющегося в нас», тленного, смертного, ежемгновенно отмирающего, – доказательство _и_т_о_г_о_ в нас _б_ы_т_и_я, вечной части от Великого Целого – Духа, Бога! – Это, по Пушкину, – «бессмертья, может быть залог»⁶¹⁵, – но для меня – без «может быть», а – воистину залог, – доказательство _в_е_ч_н_о_г_о_ в нас. Ну, подыми головку, улыбнись Ване-Тонику – бессмертному, – бессмертная Оля. Не склоняйся пред препонами жизни: жизнь с ее препонами – рабочее поле наше! Мы в нем хозяева! Или – бессмертное в нас должно покориться тленному?! Ни-когда! Мы можем спотыкаться, ослабевать, но в нашей воле средства: подниматься и смотреть на наше _п_о_л_е_ взглядом _х_о_з_я_и_н_а. Верь в это, верь, что ты сама ставишь себе цели, и сама же достигаешь, и имеешь все средства к сему – в себе. Я не подбадриваю тебя, нет, милка… я свидетельствую тебе из моего духовного опыта, и, имея дело с тобой, я знаю, что имею дело с величайшей ценностью – с одареннейшей, чудесной, прелестной, _б_е_с_с_м_е_р_т_н_о_й_ Душой твоей! Верь мне, моя ненаглядка, моя чистая птичка, замученная жизнью… – верь мне, в тебе все силы, и они просыпаются. Только оправься телом… без него же – _з_д_е_с_ь_ душа _н_е_ может. А пока мы _з_д_е_с_ь, – приходится тащить эту тяжелую и неудобную порой одежонку.

Метко ты про молодых «пастырей»… – «нарочитые монахи»! И верно, – что Православие наше – яркое. Больше – в Православии кульминационный пункт – Праздники-то! – «Воскресение»! Ра-дость, восторг, пенье во-всю, до душевного опьянения… а потому и – благо-лепие, святое торжество, священное зре-ли-ще… культ, богатейший, в цветах-огнях-звуках… в блеске «неба», в дарах земли. _В_с_е_ – подавай, празднуем, священно пируем, голосим, – вызваниваем – трезвоним… – отсюда и красота церковной стройки, красоты монастырского пейзажа, песнопений, глубин церковно-мистерийного, _в_с_е_г_о. А куцые монахи «нарочито» – невнятики, мелочь. Чужд православию аскетизм грязи, бывали уклоны… но аскетизм подвижников – не самоцель, а лишь трамплин для высоченнейшего скачка ввысь! Маленькие не понимают. А ты, моя красавица, большая, ты все чувствуешь, я счастлив тебя слушать, я счастлив и горд, что ты меня слышишь, мы делимся сердцами и всем в нас, у нас огромное богатство, мы – дружки. Я счастлив, Оля, что Господь, – и моя усопшая Оля – _д_а_л_и_ мне тебя… и я пою тебя, пою тобою… Оля моя, верь мне, во мне лучшее говорит к тебе, вот сейчас… я это так ярко _с_л_ы_ш_у…

Вчера я тебе послал о «мышах», стишонки. Ты не сочтешь «мышей» моих просто мышами. Я для сего и взял эпиграфом Пушкина два стиха. «Мыши», «мышиное» – это вообще – «суета», очень земное, а тут еще и «голландская суета», «мышья беготня». Так и принимай. И не преувеличь _с_м_ы_с_л_а. Да, внеси поправку: в I-ом стихе – надо: «боялась больше Бога», и во 2-ом – надо, лучше: «все силы отдала» – _н_е_ душу. Но это я шуточно, тут мальчик Тоня немножко, под руку, сбаловал. Иногда он, бездельник, играется. Ну, вот опять… под-руку, а ты поулыбайся, ну… с лаской ко мне, хоть маленькой… – я так одинок, я так тоскую по тебе… Ну, вот: «Прости»: «Прости: с тобой не смею спорить, – Страшусь отныне возражать, – Не буду больше прекословить, – Лишь ковриком у ног лежать. – Положишь ножку – о, блаженство! – Наступишь – счастья через край, – Притопнешь – Оля!.. совершенство!!.. – Толкнешь – и в сердце светлый рай. – Рабом у Олиньки прелестной… – Какой восторг! какая честь!..^[248] Как пред Богинею Небесной, – Готов к ногам твоим упасть. – Смотри же, до чего покорный! – Готов хоть век с тобой _и_г_р_а_т_ь, – Пока, из прихоти задорной, – Игры не вздумаешь _с_о_р_в_а_т_ь». – Ну, ты улыбнулась? или похмурилась? Ну, тогда ты глупая девочка, нео-бра-зованная, бяка… Оля, как я тобою счастлив и… несчастлив..! и ты _в_с_е-о понимаешь – почему. Не надо тебе разжевывать и в рот пихать, не младенка. Но я верю, что – _б_у_д_е_т. Я так _х_о_ч_у. И ты. И мы, пока живы, на здешнем _п_о_л_е_ хозяева. И головы не склоним, а сами вспашем, как _н_а_м_ надо. Душа моя, бессмертная, дает мне силы, поддерживает, выпрямляет… – и я превозмогаю, все. «Оробей-загорюй – ку-рица обидит!»^[249] – верно.

Пост… но я его не обоняю… – здесь он неслышен, _н_а_ш_ пост. Ах, с тобой бы… в монастыре далеком, глухом… недельку по-русски отговеть, всей бы полнотой души и сердца, так нежно-чутко, так свято-тонко… так бережно друг к другу! Ах, какой же восторг, _т_а_к! И какой же _с_в_е_т_ – _п_о_с_л_е, и – надолго..! И какая крепкая любовь, какая ясная, какая сближающая, сливающая души – в _о_д_н_о! Мы бы тогда – в монастыре – в ангелов превратились бы, сумели бы почувствовать так, вообразить: мы же с тобой так богаты чувством… _в_с_е_ можем вообразить и – преобразить себя самих! О, это высокое наслаждение, тончайшее, выше всех эстетик. Да, Олик? Ты все понимаешь. Пишу – и слышу, _к_а_к_ ты глубоко переживаешь понимание. И вот, то, что написал тебе… – сейчас – мысль!.. – «об _э_т_о_м_ кинуть в „Пути Небесные“». Ты знаешь, мне говорят: ваши «Пути» действуют на атеистов даже… и для них меняется перспектива вертикального отношения к земному: они чувствуют, что, вчитывась в роман, они начинают не с высоты роста своего, а как бы с высот смотреть на землю… Вчера мне донесла одна чуткая, иконы пишет… очень талантливая… – с трепетом говорила, а я о тебе думал, слушая: – «Оля моя _э_т_о_ _д_а_в_н_о_ _с_а_м_а_ знала». – Вот ты будешь говеть… Не у этой же «воблы в рясе» душу очищать: т. е., не он же будет «свидетелем» очищения твоей души! Такие «нарочито»-монахи – не годятся. Можно на них, конечно, внимания не обращать… но при них очищаться… – не-эт… я смотрю так: наставления искать можно лишь у достойнейших, а таких достойнейших… два-три в столетие бывает… как о. Варнава, старец Амвросий Оптинский… _М_н_е_ _и_х_ _с_о_в_е_т_ы_ были бы _н_у_ж_н_ы. Но не – рядовых. Ну, я понимаю: поехал в дальний монастырь, нашел старца посуровей… – ладно, выслушивай меня, диагност духа… А в «мышьей» плоскости, да еще твоей, голландской, где развлекаются «мышьей беготней»… нет. Я всегда в таких случаях очищаю душу «в уме». Я говорю, да… Кресту говорю, упираясь духом в Евангелие… говорю вслух _о_б_щ_е_е. А частное – я умственно ему приношу смиренно, иногда – в слезах. Прав ли я? Суди сама. Наша Церковь допускает «глухую» исповедь, при беспамятстве, и – общую – с амвона, как бы перекрестный допрос. Вслух? Да. Но _т_у_т_ – тоже «в уме». И это правильно. Конечно, тут, по духу этой общей исповеди, надо бы разуметь всенародное покаяние – всех пред всеми… но это же невозможно, никто ничего понимать и ничему внимать не будет. Я исхожу из основного: в Православии величайшая свобода _ч_е_л_о_в_е_к_у! Смотри у Господа, _к_а_к_ каялся мытарь⁶¹⁶. Вот – указание. Смирение, искренность полнейшая… зачем испытывать-пы-тать человека?! Заставлять, чтобы он пересиливал себя: к подножию Креста неси тяготы твои. Так я и поступаю. Я искренно стараюсь _г_о_в_о_р_и_т_ь, при «свидетеле», но лишь «схему», без раскраски в живые цвета. И чувствую, что этого достаточно. «Милости хочу, а не _ж_е_р_т_в_ы»⁶¹⁷. И никогда в _с_в_о_е_ «любопытного батюшку» не _в_в_е_д_у. Другое дело… – _м_о_й_ старец! Но где же я его найду?! Я мысленно говорю _м_о_е_м_у_ «старцу-свидетелю». И – облегчаю душу. Я не думаю навязывать тебе, Олечек. Я лишь сам тебе сейчас поисповедывался. Прости мне, родная, что вольно ли, невольно ли погрешал перед тобою… Нет, милая… я не погрешал, не хотел погрешать перед тобою, чистая моя радость. И любовь к тебе, и твою любовь я грехом не считаю. Я считаю их – дарованною – мне, нам? – благодатью Божией, светлой радостью, и во-Имя Его. Так во мне глубоко сознается сила и смысл моего к тебе чувства любви. Пусть тут и от земного… пусть некое «плотское», пусть… и это для меня – _н_е_ греховное. Я возношусь и мыслями об этом, ибо в основе – _н_е_ греховное, а осуществление земной любви… причем это – земное – очень малая частица огромности _в_с_е_й_ Любви. Я _т_а_к_о_г_о_ не испытывал в жизни. Ныне, в итоге всего пережитого, вынесенного, прочувствованного, продуманного, я _т_а_к_ вот и _б_е_р_у, так вот и _ж_и_в_у_ любовью к тебе… – _ж_и_в_ _с_и_м! Ольга моя, да будет с нами Господь и Его святая Воля да направит нас. Мы хотим _ч_и_с_т_о_г_о, это Он видит… и я верю, что это по Его воле, в Его плане – и наша (твоя!) необычайная чуткость в исканьи-томленьи… и наша _в_с_т_р_е_ч_а. И потому я не мыслю, чтобы это – _н_а_м_и_ _и_л_и_ _к_е_м_-_т_о_ – было нарушено. Нет, но мы обязаны, сами, крепить себя… смотреть большими глазами… и разглядывать не отдельные мазочки на вырисовывающейся картине-плане нашей жизни, а _в_с_е_ целое, которое дается зрить.

Ты так и не закончила мне рассказа о поездке с шефом клиники к больному в Мюнхен. Оборвала. Ты доскажешь, да?

Прилагаю автограф на «Историю любовную». На что еще дать тебе? Как я жду от тебя письма, а его нет! Последние три письма – 8–10 февр. оставили во мне горевое, горькое… Оля, ты – со мной? ты не устала от меня..? Оля, я все могу вытерпеть… будь же со мной искренней, _с_в_о_е_й, – и мне будет легче. Глаза твои глубокие целую мыслью, ручки твои целую, усталые, твое сердце согреть хотел бы… Оля моя далекая… увидеть тебя хочу, и – _д_о_л_ж_е_н. Верю.

Писал я «Восточный мотив», но не отделывал, а пока вчерне. О «белых ментиках» нисколько не зацеплен, ты, конечно, права, много, в «высшем свете» – и низости, и тьмы. У меня от тебя никогда не м. б. никаких тайн, вся душа, все мои думы должны быть тебе открыты. Иначе я не представляю себе. Буду счастлив, если напишешь о себе-девочке. О, ми-лая!.. О папе писал, целую за все! Какое чудесное лицо! – Ты от него. Молюсь за тебя, всегда, – и я чувствую, как ты делаешь меня лучшим, умягчаешь, утишаешь. Если бы тебе пожить одной! – там бы где-нибудь пожить! Но надо освободиться от утомляющей работы, читать, не вызывая напряжения мозга. Оля, принимай фитин хоть, и – гемоглобин! Ешь, ешь, – не постись, не истощайся. Я плачу о тебе, так я бессилен! Оля, вряд ли вышлют журналы, найди в библиотеке в Гааге. Об И. А. ничего, уже 3-й год! Спасибо тебе, за привет мира! Взираю на тебя, чистая моя! Как ты мне дорога, Оля!.. Твой, вечно твой Ваня

[На полях: ] Твоя чудная «грелочка» спит на моей подушке. Я ее всегда слышу – тебя. Спасибо.

Прилагаю автограф к моей книге «История любовная».

«Куликово поле» читай целиком, когда все получишь. Да ты _у_м_е_е_ш_ь_ читать.

150

И. С. Шмелев – О. А. Бредиус-Субботиной

19. II. 42 4–30 дня

Милый мой Ольгуньчик… а-у-у-у..! Не могу не писать тебе, особенно при твоем душевном и телесном переутомлении и при твоей подавленности. Я слишком встревожен, ты не знаешь – _к_а_к! – Ну, вряд ли тебе пошлют из Берлина «Эвропейше Ревю», тем более за прежние годы. Лучше выпиши из местных библиотек (или из публичной?), в центре, – немецкая культура высоко ценилась и ценится в европейских странах, особенно в северных, где немецкий язык – господствующий, из не-своих. За немецкой словесностью культурный слой там следил внимательно, и такой крупный ежемесячник, как «Эвропейше Ревю», издававшийся герром Карлом Антоном Принцем Роган, под председательством в издательско-редакционном Комитете _т_р_о_й_н_о_г_о_ д-ра Вильгельма Зольфа, должен выписываться солидными книгохранилищами. Так вот: в янв. книге за 34 г. (я тебе уже писал, повторю) напечатан перевод моего рассказа «Дасс Ферборгене Антлитц»⁶¹⁸ – лишь _ч_а_с_т_и_ этого большого рассказа, – посвященного «моему сыну», в которой _д_а_н_а_ «философская система капитана Шеметова». Рассказ этот, как я тебе тоже, кажется, писал, вызвал «эхо» в немецких читающих кругах, и редакция получила ряд писем, что в свою очередь вызвало у Редакции желание получить «соответственный, такой же глубокий», другой рассказ мой. Я тогда писал тихие очерки «Богомолья» и «Лета Господня». Но в 38 г., в _я_н_в_а_р_с_к_о_й_ же книге —! – обычно, журналы дают в янв. книгах «приманки»… – был напечатан мой рассказ, посвященный проф. И. А. Ильину, – «Дасс эвигэ Лихьт»⁶¹⁹, – редакцию не только удовлетворивший, но, как мне писал редактор д-р Иоахим Морас, – «потрясший». Слава Богу! Уверен, что ты найдешь обе книжки журнала. Прочти, голубка, и напиши, как понравился (или не понравился!) перевод. Мне очень важно _т_в_о_е_ суждение. Ты – вся – художник! Дело в том, что _м_о_й_ оригинал не всегда поддается переводу, и, конечно, впечатление у читателей перевода не может быть полным. Хвалы немецкой критики меня тем более радовали всегда. Кстати, ты в библиотеке можешь, наверное, получить мои немецкие книги – переводы, и мне очень хотелось бы услышать твое мнение, _к_а_к_ звучит по-немецки то, что тебе хорошо известно. Вот эти книги: «Ди-и Зоннэ дер Тоттен», 2 – «Дер кельнэр», 3 – «Дер ниэгелеэртэ Кельх», 4 – «Фор-Фрю-и-линг», 5 – «Дер Бэрихьт айнэс ээмалиген Меньшэн», 6 – «Мари» – «Мери», и при ней – «Майн Марс» и «Дас Бююхербрэтт», 7 – «Эйнэ лихьтэ Эриннерунг», 8 – «Киндерфрау»⁶²⁰. Кроме того, помимо многих рассказов в газетах, между прочим большая повесть «Каменный век» – в «Нэйэ Цюрхер Цайтунг», в философско-богословском журнале – Берлин – «Эккарт» (его-то наверняка выписывали библиотеки в Голландии, журнал протестантский!), в книге за июль – авг. 33 г. напечатана повесть «Валльфарт ан Бротт»⁶²¹, в том же «Эккарт», в июле – авг. 32 – повесть «Ан дэн Баумстюмпфен»⁶²², в журнале «Диэ Тат», издававшемся в Иене, за 28 г. декабрь, и январь, февраль и март 29-го – моя повесть «Диэзес вар»⁶²³… – Не стану перечислять многих газет и журналов с другими рассказами – и «для юношества», отмечу: м. б. тебя заинтересует статья ныне уже очень известного немецкого писателя и моего друга – Эрнста Вихерта⁶²⁴, – «Убер Иван Шмельов»⁶²⁵, к 60-летию —! – тогда мне было, правду говоря, 56 лет, а _н_е_ 60, но это не важно. Я принял паспортно-официальные лета, а для тебя восстановил – _п_р_а_в_д_у. А все проклятые большевики! Эта статья помещена в журнале «Эккарт», Heft^[250] окт. 33, а в том же «Эккарт», за июль – авг. 32 – статья профессора И. А. И. – где и «На пеньках», – «Иван Шмельов – Профет дер Кризэ»⁶²⁶. Я, кажется, писал тебе, что Ученым издательством при Кенигсбергском Университете издана большая ученая работа – диссертация обо мне – 161 страница – «Иван Шмельов! Лебэн унд Шаффэн дес гроссэн рус-сишэн Шрифтштеллерс», фон Михаэль Ашенбреннэр⁶²⁷… М. б. достанешь. Ну, видишь, Ольгуночка, твой Ваня не такой уж лентяй… письмо-писец! – ведь у меня теперь, с российскими – до 40 томиков, из коих на разных языках, – включая китайский и японский! (ну, чего китаец понимает!? Нет, он-то и понимает, – да, «Чаша» им взята!) – вышло около… 50 книг, а сколько грабителями издано, и мне неизвестно..! – это один Господь знает. Ваши угри голландские и сырники (во всех смыслах!) издали три, да «Каменный век» или – «Мери»… в газетах, «Орел», перевод покойного Ван Вейка… мно-го..! Кой-что наверное найдешь, из немецких переводов.