Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 77 (всего у книги 178 страниц)

– Вы вполне уверены, что это подсудимый? – растягивая удовольствие, поинтересовался прокурор.

– Совершенно уверен.

– Что ж, благодарю вас. У меня более нет вопросов, ваша честь.

– Будут ли вопросы у защиты? – осведомился председательствующий.

– Да, ваша честь.

– Задавайте.

Ардашев подошел к свидетелю и спросил:

– Вы были лично знакомы с господином Сипягиным?

– Н-нет, – не совсем уверенно ответил купец.

Клим Пантелеевич достал из внутреннего кармана несколько фотографических карточек с изображением мужчин и, разложив их перед свидетелем на кафедре, обратился к нему с настоятельной просьбой:

– Извольте указать среди этих пяти фотографических снимков изображение погибшего господина Сипягина.

Свидетель растерялся, снял пенсне, протер его платком, надел и нерешительно ткнул пальцем.

– Вы уверены?

– Д-да.

– В таком случае соблаговолите показать эту фотографию господам присяжным, – попросил Клим Пантелеевич.

Копейкин поднял ее и продемонстрировал.

– Итак, господа присяжные заседатели, прошу вас убедиться, что свидетель выбрал именно фото с изображением незабвенного… Ивана Сергеевича Тургенева – великого русского писателя.

С задних рядов послышался смех. Судья грозно посмотрел в зал, но обошелся без замечания.

Прокурор нервно забарабанил пальцами по деревянному краю и воскликнул:

– Я протестую, ваша честь. Опознание уже проводилось…

Не обращая внимания на недовольный возглас обвинителя, председательствующий осведомился:

– Будут ли у защиты еще вопросы?

– Нет, ваша честь.

– Пригласите следующего свидетеля, – приказал приставу судья.

Перед публикой появился бородатый мужичок в плисовых штанах и холщовой рубахе, подпоясанной черным кожаным ремешком. Он боязливо приблизился к кафедре и замер в ожидании.

– Назовите вашу фамилию, имя и отчество, – приказал судья.

– Колыванов Евлампий Федорович.

– Какого сословия будете?

– Из крестьян мы…

– Род занятий?

– Дворник.

– Извольте задавать вопросы, господин прокурор.

– Расскажите суду, как вы обнаружили труп Корзинкина, – попросил свидетеля Филаретов.

– Дык тута и сказывать особливо нечего. В тот день послал меня Силантьич к господину Корзинкину за ключом…

– Кто послал? – осведомился судья.

– Степан Силантьевич Переспелов, городовой нашего, второго, значить, участка. Ну, я постучал в его дверь пару раз – проку никакого. Нюрка, прислуга ихняя, запасной ключ принесла, а дверь не отпирается, и все тут. Видать, думаю, на внутреннюю задвижку заперли. Тут жильцы сбежались, а энтот вот господин, – дворник указал на подсудимого, – надоумил ее с петель снять.

– Вы точно уверены, что именно он предложил таким путем проникнуть в помещение? – наигранно изображая стремление выяснить истину, переспросил обвинитель.

– Мобыть, он, а мобыть, и не он, – пожал плечами мужик и, глядя на портрет государя императора, задумчиво почесал бороду.

– Да как же это? – не на шутку всполошился прокурор. – Вы же только что подтвердили, что именно господин Шахманский советовал снять дверь?

– Я, ваше благородие, по фамилиям не разбираюсь, а если в лицо глядеться, то вроде бы как выходит, что он… Но я, как было велено, так и отвечаю, – опустив глаза, простодушно выговорил Колыванов.

– Что значит «велено»? И кем? – воскликнул Ардашев, не испросив на вопрос разрешения у председательствующего.

– Дык, энтот, – свидетель указал на сидящего в зале Каширина, – помните, ваше благородь, как вы наущали, – дворник повернулся к помощнику начальника сыскного отделения, и было заметно, как лицо полицейского покрывалось свекольными пятнами. – «Если точно не помнишь, то неча и суд путать. А нам и так все доподлинно известно. Вот и говори, что тот, которого судють, и надоумил тебя дверь снять», – переступая с ноги на ногу, смущенно оправдывался Евлампий, то и дело одергивая края выпущенной рубахи.

– Ваша честь, я протестую! – изображая возмущение, затряс головой обвинитель. – Адвокат оказывает психологическое воздействие на свидетеля!

– Протест отклоняется, – сухо заметил судья. – Есть ли еще вопросы?

– Нет, ваша честь, – ответил защитник.

– Нет, – вторил ему прокурор.

По убийству заключенного Беспутько был вызван тюремный охранник Краснокутский. Поглаживая густые пшеничные усы, он обстоятельно отвечал на вопросы обвинителя. По его словам выходило, что он видел в дверной глазок, как Шахманский напал на беззащитного Беспутько, свалил его на пол и мертвой хваткой впился в горло сокамерника зубами. Довольный услышанным, прокурор сел на место.

– Будут ли вопросы у защиты? – осведомился председательствующий.

– Да, ваша честь. Я хотел бы спросить господина Краснокутского: какое оружие было в руках у Беспутько?

– Никакого.

– А чем же тогда, позвольте спросить, была разрезана ладонь подсудимого?

Охранник молчал.

– Свидетель, вам ясен вопрос? – вмешался судья.

– Финкой, – тихо сказал Краснокутский. Извинительно посмотрев в сторону притихшего Каширина, он добавил: – А чья она – мне неведомо…

– Да уж явно не коллежского секретаря, – резюмировал Ардашев и тут же поинтересовался: – Но если вы видели драку, то почему же в таком случае не вмешались и не предотвратили конфликт?

– Я побежал за подмогой.

– А когда вы открыли дверь, где находился подсудимый?

– Он лежал на полу.

– Он был в сознании?

– Нет, в беспамятстве.

– Была ли у него в руках финка?

– Я не видел.

– А куда же она подевалась?

– При обыске камеры мы нашли ее у одного арестанта.

– Ваша честь, – адвокат обратился к председательствующему, – позвольте задать вопрос моему подзащитному.

– Задавайте.

– Аркадий Викторович, скажите, у кого был нож?

Шахманский встал и негромко проговорил:

– У Яшки-кровососа…

– То есть вы хотите сказать – у Беспутько? – уточнил присяжный поверенный.

– Да.

– А скажите, почему у вас забинтована рука?

– Когда он приставил ко мне финку, я схватил ее ладонью за лезвие и порезался.

– А не могли бы вы показать суду вашу израненную руку?

Несколько морщась от боли, подсудимый размотал бинт и поднял перед собой левую ладонь. Рана была ужасна: лоскуты уже неживой кожи разошлись, обнажив розовую, едва заживающую плоть.

– А почему вы вцепились в горло Беспутько зубами?

– Потому что я не хотел умирать…

– Не хотели умирать… – повторил вслух Клим Пантелеевич. – Что ж, понять можно. Скажите, а Беспутько издевался над вами?

– Да.

– Благодарю вас, Аркадий Викторович. А к свидетелю у меня больше нет вопросов, ваша честь. – Адвокат занял свое место. Охранник тюремного замка покинул зал.

К числу свидетелей обвинения отнесли всех жильцов доходного дома, многие из которых подвергались перекрестному допросу со стороны Ардашева. Первой вошла Глафира. Сообщив суду необходимые данные, она отвечала со скорбным выражением лица.

– Госпожа Загорская, где вы находились в момент, когда горничная криком оповестила о случившемся убийстве? – спросил прокурор.

– Я сидела за столиком кафе.

– А с кем вы сидели?

– С господином Савраскиным.

– А до этого вы где были?

– Гуляла по аллеям.

– Одна?

– Да.

– А позвольте узнать, – вмешался присяжный поверенный, – не случилось ли вам встретить во время прогулки господина Раздольского?

– Да, я видела его у самого пруда.

Затем вызвали Савраскина. На вопросы он отвечал подробно и с видимой охотой. Между тем в интонации обвинителя явственно слышалась неприязнь к этому человеку:

– Итак, господин Савраскин, извольте сообщить суду, в котором часу вы оказались в Алафузовском саду.

– Приблизительно в половине седьмого, а может, и позже. У меня было много работы в редакции, и я…

– Это не относится к делу, – перебил его прокурор. – Лучше вспомните: кого вы там видели?

– Нашего художника – господина Раздольского. А позже я столкнулся с Аполлинарием Никаноровичем и Изабеллой Юрьевной, – указывая на Варенцова и артистку Ивановскую, объяснил репортер. – Вместе с ними я отправился к смотровой площадке.

– Вы сказали, что встретили эту пару у пруда. А что вы там делали? – осведомился Филаретов.

– Любовался распустившимися лилиями. Я это хорошо помню, потому что еще пожалел, что со мной не было фотографического аппарата. Красота, знаете ли, неописуемая. Но в тот вечер накрапывал дождик, и я подумал, что зонт будет нелишним, а вот что касается…

– Когда вы повстречались с подсудимым? – опять грубо перебил свидетеля товарищ прокурора.

Пожав плечами, Савраскин ответил:

– Точно сказать не могу, но Аркадия Викторовича, как и всех остальных, я увидел в кафе у смотровой площадки.

Поскольку вопросов к газетчику больше не было, ему разрешили остаться среди представителей прессы.

Допрошенные в судебном заседании артистка Ивановская и господин Варенцов припомнили, что Савраскин присоединился к ним ближе к семи часам, и это полностью соответствовало его показаниям. Они тоже видели художника, но, правда, еще до встречи с корреспондентом. Последними свидетелями, вызванными по инициативе обвинения, были супруги Катарские. Ничего нового суду они не сообщили, дополнив незначительными деталями общую картину, описанную по показаниям Глафиры Загорской, Савраскина, Варенцова и Ивановской. Одним словом, обвинение старательно подчеркнуло отсутствие алиби лишь у одного подсудимого.

И только Ардашев, казалось, этого не замечал и задавал скучные вопросы доктору Лисовскому, который, будучи свидетелем защиты, подробно остановился на всех недугах погибшей Загорской, опустив, естественно, проделки Варенцова. Было заметно, что не только публике, но и членам суда набила оскомину история болезни убиенной. Молчавший весь процесс почетный мировой судья откровенно зевал, но присяжный поверенный невозмутимо продолжал допрашивать врача:

– А не соблаговолите ли припомнить, уважаемый Викентий Станиславович, что именно тревожило покойную госпожу Загорскую в последние дни перед ее смертью?

– Да-да, помню, как же. Елизавете Родионовне часто казалось, что в спальне, за образами, проступают кровавые пятна. Она мне как-то рассказывала, что, по словам ее деда, эту комнату для нее готовил отец – полковник Игнатьев – за несколько дней до ее появления на свет. Призрак родителя являлся моей пациентке довольно часто. В общем, преклонный возраст, страхи… Тут нет ничего удивительного, хотя, по-моему, старушка предчувствовала свою скорую смерть.

– Ваша честь, я закончил, – обратился к председательствующему адвокат.

– Хорошо. Тогда пусть войдет следующий свидетель, – распорядился Кондратюк.

Перед публикой возникла Анна Перетягина. Одетая в барежевое платье и накинутый на плечи цветастый платок, внешне она совсем не отличалась от мещанок и купеческих жен, присутствующих в зале. Ее щеки горели, взгляд был рассеян, а пальцы рук беспрестанно теребили свисающий край косынки. Ответив на обязательный перечень протокольных вопросов, она повернула голову и окинула подсудимого жалостливым и нежным взглядом, каким обычно смотрят матери на спящих или больных детей. Шахманский заметно нервничал, и было видно, как подергивались мускулы на его лице.

– Анна Егоровна, не могли бы вы рассказать суду, куда вы направились сразу после того, как покинули свою хозяйку? – начал допрос присяжный поверенный.

– Я пошла по боковой дорожке к пруду, где меня ждал Аркадий Викторович. И там у нас было свидание.

Притихший зал наполнился неровным женским щебетанием.

– А что было потом?

– Примерно через полчаса я вслед за ним направилась к кафе, чтобы купить чай и пирожное для Елизаветы Родионовны.

– Вы все время шли за подсудимым?

– Да.

– А что было потом?

– С чаем и пирожным я вернулась назад и, дойдя до последней аллеи, увидела хозяйку. Мне показалось, что она спит, но когда я подошла поближе, то поняла, что произошло убийство. Я закричала, но никто не появился, и тогда я бросилась бежать назад – к смотровой площадке…

– Значит, убийство произошло в ваше отсутствие?

– Да.

– Где был подсудимый, когда вы приблизились к кафе?

– Он сидел за тем же столиком.

– Получается, что господин Шахманский все это время пребывал с вами, а потом находился в кафе?

– Ну да…

– Стало быть, он никак не мог убить госпожу Загорскую?

– Никак…

– Я протестую, ваша честь, вопрос виновности или отсутствия таковой всецело находится в компетенции присяжных. К тому же к показаниям этой, с позволения сказать, очевидицы нельзя относиться серьезно. Подсудимый – ее любовник, и, как следует из материалов дела, на так называемом свидании она занималась с ним прелюбодеянием, поэтому…

– Ваша честь, позвольте заявить протест, – перебил Филаретова адвокат. – Господин прокурор стремится сорвать допрос важнейшего свидетеля защиты и к тому же ведет себя неподобающе по отношению к женщине. Уголовный суд занимается прежде всего разбирательством преступлений, а не причинами семейных неурядиц.

– Ваш протест, господин адвокат, принимается. Вы можете продолжить допрос.

– Да, собственно, я его уже закончил, – Ардашев с достоинством поклонился.

– Ну что ж, тогда объявляется перерыв до девяти часов утра завтрашнего дня.

Стук молотка председательствующего возвестил об окончании душевных терзаний Анны Перетягиной, и она, устремив глаза в пол, испуганной ласточкой выпорхнула из зала. Шушукающая публика, заинтригованная интимными подробностями личной жизни подсудимого и свидетельницы, неторопливо поднималась со скамеек и медленно пробиралась к выходу.

25
Цугцванг, или Белая простыняI

Через щели рассохшихся досок старого, «времен очаковских и покоренья Крыма», одежного шкафа удобно просматривалось почти все пространство комнаты. Поляничко находился в засаде уже добрых три часа. Он сидел на небольшой табуретке среди развешанных на деревянных плечиках нарядов покойницы Загорской и ожидал появления злодея. Ах, если бы еще можно было понюхать табачку! Но ничего не поделаешь – работа есть работа.

Ефим Андреевич оказался у дома № 8 по Александрийской улице ни свет ни заря, когда весь город еще почивал. Раннюю встречу полицейскому назначил Клим Пантелеевич. Предупрежденная заранее горничная тайком отворила им дверь и провела в бывшую спальню Елизаветы Родионовны. Здесь и приглянулся сыщику похожий на великана ветхозаветный гардероб, как нельзя лучше подходящий для наблюдения. По словам Ардашева, преступник, будучи уверен в том, что клад находится в спальне Загорской, дождется, когда обитатели доходного дома отправятся на судебные слушания, и обязательно проникнет в комнату убитой им старушки, совершив тем самым еще и попытку кражи. Выдав себя таким образом, лихоимец, возможно, признается и в остальных злодеяниях. Если же в тайнике будут обнаружены какие-либо письменные свидетельства, Ефим Андреевич должен будет незамедлительно передать их присяжному поверенному, присовокупив к ним еще и записку о поимке злоумышленника.

Борясь с усталостью, Поляничко то и дело тер ладонями лицо и массировал виски. На мгновение дремота отступала, но уже через несколько минут глаза опять предательски слипались, и голова упрямо падала на грудь. На исходе четвертого часа сквозь сон послышался звук шагов. Старый сыщик почувствовал, как тугой пружиной сжалось сердце и камнем подкатило к горлу. Ефим Андреевич протер глаза и приник к щели. В комнату вошел человек, лица которого было не разглядеть. Пройдя к образам, он стал на стоящий в углу табурет и снял иконы. Осмотрев стену, мужчина достал из внутреннего кармана сюртука некое подобие зубила и небольшой молоток. От первых же ударов на пол упали куски, обнажив ржавый металл. Незнакомец аккуратно извлек жестяную коробку размером с книгу и, убедившись, что больше ничего нет, старательно закрыл иконами образовавшуюся нишу. Сгорая от любопытства, он слез со стула и тут же вскрыл находку. Пошарив внутри, он достал оттуда сложенный вдвое пожелтевший лист и внимательно прочитал. Разочарованно вздохнув, незнакомец спрятал его в карман сюртука и принялся подметать мусор. В тот самый момент, когда незваный гость закончил уборку и повернулся лицом к шкафу, скрипучая дверь внезапно открылась, и ему в лоб уперся вороненый ствол «смит-вессона» двадцать второго калибра. От револьвера пахло сгоревшим порохом и оружейным маслом – верный признак плохо чищенного оружия. От неожиданности мужчина стал икать.

– Вот, голубчик, ты и поймался, – не убирая пистолета, Ефим Андреевич выбрался наружу, достал из кармана малые ручные цепочки и замкнул их на запястьях преступника. – Не думал я, мил человек, что ты и есть душегубец. Убийство, знаешь ли, не чих собачий, – с видимым сожалением вымолвил полицейский и, спрятав пистолет, подтолкнул задержанного к выходу.

– А куда вы меня ведете? – растерянно спросил арестованный.

– В участок, куда же еще…

Вскоре к зданию суда был послан городовой с конвертом для господина Ардашева.

II

Culpa majorum posteri luunt[29].

Второй день слушаний по делу Шахманского начался с допроса свидетеля защиты – художника Раздольского. Модест Бенедиктович частично подтвердил показания Перетягиной. Однако и он не избежал участи предыдущих очевидцев, подвергнутых перекрестному допросу. Государственный обвинитель вел себя с ним довольно жестко:

– Отчего вы так уверены, что видели подсудимого и горничную Перетягину именно между половиной шестого и шестью? У вас были с собой часы?

– Нет, часов у меня не было. Просто водяная лилия начинает закрываться между пятью и шестью часами. А в тот момент она спряталась только наполовину.

– Вы, господин художник, натурфилософию тут не разводите! Здесь вам не урок ботаники, мы, знаете ли, люди образованные… Не было часов, так и говорите, что не знаете, который был час, – возмутился прокурор.

– Заявляю протест, – адвокат привстал с места. – Господин обвинитель оказывает давление на свидетеля защиты и вольно трактует его слова, что является недопустимым.

– Протест принимается, – посоветовавшись с коллегами, заключил судья.

– Когда вы ушли из сада? – поинтересовался Клим Пантелеевич.

– Около шести.

Раздольский был последним свидетелем, и суд перешел к своей заключительной части. Но тут открылась дверь, и судебный пристав долго с кем-то препирался. Увидев это, председательствующий осведомился:

– Что там за шум?

– Ваша честь, тут городовой и какая-то барышня, просят передать господину Ардашеву два конверта.

Из-за двери показалось лицо Варвары – экономки Ардашева. Увидев Клима Пантелеевича, она улыбнулась и кивнула, подав условленный знак. Рядом с ней мелькнула форменная фуражка городового.

– Ваша честь, это очень важная для меня информация. Разрешите ее получить, – попросил адвокат.

– Извольте, – распорядился председательствующий.

Пристав тотчас же передал Ардашеву оба письма. Клим Пантелеевич незамедлительно вскрыл корреспонденцию и прочел. По его лицу пробежала легкая тень удовлетворения.

– Итак, судебное следствие считаю законченным. Суд переходит к прениям сторон. Слово предоставляется обвинению.

Филаретов поднялся, внимательно обвел взглядом зал и, выдержав пятисекундную театральную паузу, разразился страстной речью:

– Господа присяжные заседатели, уважаемый суд и присутствующая здесь публика! За эти два дня перед нами, как в волшебном фонаре, высветились все тяжкие злодеяния, совершенные подсудимым, который, подобно волку в овечьей шкуре, много лет скрывался среди нас, простых смертных. Но в этом нет ничего удивительного, потому что мы не можем видеть в каждом человеке вора или убийцу. И не зря говорили древние: gravis est malum omne, amoeno quod sub aspectu latet! – «под благостной личиной зло страшнее». – Он снова замолчал и уставился в пол. Потом пожал плечами и неожиданно прокричал: – Как? Я спрашиваю, как мог внук воткнуть спицу в ухо своей родной бабушке? Кто позволил ему вершить судьбы людей? И в чем причина этой жестокости? – Он повернулся к присяжным и уже совсем тихо проговорил: – Поверьте, я, видевший в этих стенах многое, долго не мог найти ответы на все эти вопросы. Но они есть, вернее сказать, имеется всего лишь одно слово, объясняющее сокровенный мотив поступков этого нелюдя, – корысть. Ради нее, ради этого «золотого тельца» он загубил три невинных души, но не успокоился и в прямом смысле перегрыз горло четвертому! И как после этого его можно называть человеком? Ну из-за чего, спросите вы, он убил тишайшего ученого-краеведа? Из-за карты подземных ходов крепости, которая якобы может привести к так называемому персидскому золоту, бесследно исчезнувшему восемьдесят лет назад. Под покровом темноты он пробирается в комнату к безобидному смотрителю музея и, в целях завладения картой, душит его своей подушкой. Утром, чтобы уничтожить следы проникновения, он предлагает снять дверь с петель, а свою наволочку сдает в стирку. А при чем, скажете вы, купец Сипягин? Чем он-то не угодил? Ответ прост, господа присяжные заседатели: душегубец боялся лишиться наследства, оставленного ему по духовному завещанию госпожой Загорской. Да, она действительно отписала внуку два доходных дома, но только после ее смерти. А тут откуда ни возьмись появляется этот негоциант и выражает желание купить один из домов по баснословной цене. Мало того, он даже оставляет задаток! Выходит, что подсудимый может лишиться самого лакомого куска. И тогда в ресторации железнодорожного вокзала он подсыпает Сипягину опий. Чудовищная смесь водки и наркотика сводит потерпевшего с ума, и он бросается под поезд. Вроде бы опасность миновала, но до наследства и мнимого персидского золота еще ох как далеко! Преступник прекрасно понимал, что чем скорее наследодатель отойдет в мир иной, тем быстрее он обретет долгожданное богатство. И тогда он решается на новое, чрезвычайно гнусное злодеяние – убийство своей бабушки, доброй и безобидной старушки, известной всему городу благотворительницы. А чтобы обеспечить себе алиби, лиходей подговаривает горничную заявить, что она якобы в тот момент занималась с ним прелюбодеянием. Да ведь обвинение этого и не отрицает! Конечно, они не единожды предавались дикому разврату, и здесь мы полностью согласны с защитой. Но только сначала произошло убийство, а потом была страстная встреча двух грешников. У злодеев все возможно! И делали они это специально на глазах художника Раздольского. А что? Больше свидетелей – прочнее алиби! Ах, господа, не правда ли, какой мерзопакостный цинизм! – Прокурор подошел к столу с вещественными доказательствами. – Но они жестоко просчитались… Вот на этих калошах, – Филаретов взял в руки одну из них, – инициалы подсудимого. А это corpus delicti – самые что ни на есть настоящие улики. Но имеются и другие доводы: удар спицей был нанесен Загорской в правое ухо, а сделать это мог только левша. А какая, позвольте спросить, рука у подсудимого замотана бинтом? Ле-ва-я! – произнес он по слогам. – А почему, спросите вы? Да потому что он левша, господа присяжные заседатели! А теперь скажите, надо ли еще выяснять причину, по которой этот кровавый маньяк перегрыз горло невинному тюремному сидельцу по фамилии Беспутько? Так ли уж это важно для вынесения вердикта? – И, как бы отвечая на собственный вопрос, обвинитель молча покачал головой и замолк, но спустя несколько секунд он картинно воздел руки вверх и, будто обращаясь к Всевышнему, изрек: – Culpae poena par esto! Valeat justitia! – И тут же перевел: – Пусть наказание соответствует преступлению! И да восторжествует правосудие!

Зал зашелся несмолкаемыми аплодисментами, будто на сцене закончил выступление всемирно известный трагик, и на глазах у впечатлительных дамочек заблестели слезы умиления. Судья был вынужден призвать публику к порядку.

– Слово предоставляется защите, – служитель Фемиды с интересом посмотрел в сторону адвоката. Ардашев выглядел отрешенным, как будто все происходящее его нисколько не интересовало. Он неторопливо поднялся, огляделся по сторонам, пожал плечами и неуверенно изрек:

– Я выслушал проникновенную речь уважаемого обвинителя, и, откровенно говоря, мне совершенно нечего сказать. Он абсолютно прав. – По залу прокатился гул удивления, быстро сменившийся тишиной. Десятки глаз недоуменно смотрели на присяжного поверенного, пытаясь разгадать его замысел. Ардашев молчал. Наконец он вышел из-за стола, сделал несколько шагов к балюстраде, отделяющей его от присяжных заседателей, и повторил: – Господин прокурор абсолютно прав, но только в том случае, если убийцей считать подсудимого. Да вот господин Шахманский не имеет никакого отношения ко всем этим злодеяниям. Преступником же является совсем другой человек. – Публика притихла, ожидая развязки. Но Клим Пантелеевич не спешил. – Чтобы понять истоки свершившихся злодеяний, нам придется, господа присяжные заседатели, перенестись на восемьдесят один год назад. Тогда, в одна тысяча восемьсот двадцать восьмом году, через Ставрополь бесконечной вереницей шли военные обозы с персидским золотом, полученным Россией по Туркманчайскому мирному договору. Все бы хорошо, но в Санкт-Петербурге в одном из ящиков вместо золотых монет оказались куски ракушечника – наиболее распространенного строительного материала в нашем городе. Поддельными оказались и пломбы на сундуке. Дабы отыскать пропажу, по высочайшему соизволению государя в Ставрополь был направлен чиновник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии надворный советник Самоваров. Но странное дело: в день, когда фурштат прибыл в нашу крепость, бесследно исчез Корней Рахманов – поручик интендантской службы, отвечающий как раз за тот самый соляной склад, куда и сгрузили сундуки с золотом. Господин Самоваров предположил, что под этим подвалом проходит подземный ход и злоумышленник, совершив кражу, по нему и ушел. Действительно, под плитой было обнаружено пространство и даже найдена одна пуговица от мундира пропавшего офицера, опознанная впоследствии его женой. Только вот дальше пробраться было невозможно, потому что подземелье обрушилось и путь преградила гранитная скала. Попытки выйти на подземные ходы с помощью вертикальных шурфов тоже ни к чему не привели, и вскоре поисковые работы были прекращены. Командованием гарнизона была принята удобная версия о дезертирстве поручика, и его семью лишили пенсионных выплат. Но в то же самое время весьма странные вещи стали происходить в доме, где остановился надворный советник Самоваров: молодой жене полковника Игнатьева слышался странный голос, взывающий о помощи; ей казалось, что это был голос пропавшего поручика. Однако значения этому тогда не придали, и вскоре во время родов она умерла, но ребенка удалось спасти. Девочку нарекли Елизаветой. Отец оставил дочь на попечение деду, а сам в составе экспедиции отправился воевать с горцами. Правда, перед самым походом в комнате дочери он замуровал в стене жестяную коробку с посланием потомкам. За годы металл окислился, и на стене проступила ржавчина, принятая покойницей за кровавые пятна. Вчера, допрашивая свидетелей, я умышленно расспрашивал об этом доктора Лисовского, дабы привлечь к этому факту внимание злоумышленника, присутствующего в зале. Эти сведения не могла не спровоцировать его на тайное проникновение в чужую комнату и совершение кражи – извлечение из стены содержимого тайника. Расчет оправдался, и полчаса назад лихоимец был задержан на месте преступления. В данный момент он находится в полицейском управлении, а вот и найденное им письмо, написанное полковником Родионом Игнатьевым ровно восемьдесят один год назад. Оно многое проясняет и расставляет загадочные события прошлого по местам, и потому, господа присяжные заседатели, я прочту его вам без сокращений.

Клим Пантелеевич развернул пожелтевший лист бумаги, приблизился к присяжным и стал читать:

«Я, полковник Родион Игнатьев, оставляю это подробное покаяние своим потомкам в надежде, что они смогут понять меня и простить все мои тяжкие прегрешения, совершенные под воздействием корыстолюбия и стяжательства.

Два года тому назад я стал на постой в доме купца Федора Толобуева и тотчас же влюбился в его дочь Агриппину. Невдолге мы обвенчались. С самых первых дней супружеской жизни я чаял выбраться из этой скучной провинциальной дыры, но по причине разгоревшейся с новой силой войны с горцами о переводе нечего было и мечтать. Оставался один путь – выйти в отставку. Имение мое давно было продано, а для партикулярной жизни нужен был капитал, коего, к сожалению, я не имел. И вот однажды, во время игры в вист, мой приятель поручик Корней Рахманов поведал мне, что в углу соляного склада провалился пол и под каменной плитой он усмотрел подземный ход, коий определительно был прорыт для спасения гарнизона фортеции еще в славные суворовские времена.

А в этом году, после разгрома войск Фетх-Али-Шаха, через Ставрополь прошел первый обоз из Персии с ценностями, полученными по контрибуции. Каждый сундук был опломбирован сургучной печатью полка, шедшего в охранении. Как раз тогда у меня и созрел план, кой я доверил Корнею, и он согласился мне помочь.

В день, когда прибыл очередной фурштат, я заступил дежурным по гарнизону, и у нас уже были готовы оттиски всех печатей, исполненных Рахмановым с помощью алебастра и воска. В это самое время из лазарета выносили трупы холерных солдат, и вся обозная охрана разбежалась. Мне удалось незаметно вытащить скобу с телеги, на коей был восьмой сундук, и ее ось тут же переломилась пополам. Затем я подменил восьмой ключ на связке начальника обоза другим ключом, а настоящий передал Рахманову, и поручик сразу же спустился в яму, прикрыв ее мешками с солью. К тому времени начальник обоза уже решил заночевать в Ставрополе, и весь груз с поломанной подводы занесли в этот седьмой склад, а у дверей выставили стражу. Поручик, зная время смены караула и снабженный моим брегетом, должен был освободить от золота восьмой сундук, положить в него камни и, опечатав сургучом, схорониться, дожидаясь, когда освободят склад и обоз тронется в путь. И лишь после всего этого я должен был его незаметно открыть… Но утром, когда выносили сундуки, я воспользовался суматохой и ломом задвинул плиту на место, заперев Корнея в каменном мешке. Это получилось само собой, и, видит Бог, я этого не хотел, но… я это сделал. Склад закрыли, и я проследил, чтобы им не пользовались. Через десять дней, когда фурштат был уже далеко, я отодвинул тяжелый гранитный камень, надеясь забрать золото и свои часы. Но мертвеца в яме не оказалось, а впереди чернел обрушившийся завал… Судьба, по всем вероятиям, распорядилась иначе, и несчастный, поняв, что ему никак не выбраться, пошел дальше по подземелью, надеясь отыскать выход. Возможно, эти старые подземные галереи проходят рядом с фундаментом моего дома и оттоль его крики проникали через подвальную вытяжку в воздуховод печи, и однажды их услышала Агриппина. Пытаясь выбраться наружу, он, скорее всего, стал копать землю, отчего сдвинулась порода и завалила его вместе с золотом. Погребенный заживо поручик – мое самое большое злодеяние, но оно повлекло за собой и другие прегрешения: в кабинет штабс-капитана Рыжикова я подбросил пистолет, а на связку ключей начальника обоза повесил ключ от полковой кассы поручика Гладышева, надеясь, что подозрение в краже в конечном итоге падет и на него. Слава Создателю, отворотившему пулю от следователя Самоварова, избавившего меня от еще одного греха…