Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 178 страниц)

– Одного в толк не могу взять, – рассеянно проговорил капитан, – о каком графе Шахновском идет речь?

– Что ж, выходит, наплел безумец три воза всякой ерунды, а нам теперь бери и проверяй? Да и телепатия эта – полнейшая чепуха и мандрагория! – скептически махнул рукой следователь.

– Позвольте, милостивый государь, – гневно сузил глаза Вульфсон, – то есть вы хотите сказать, что я мошенник?

Протасов смолчал и лишь сатанински улыбнулся.

– Тогда откуда, милостивый государь, я могу знать, – голос магнетизера задрожал от негодования, – что вы воспользовались беспомощностью какой-то француженки, вызванной на допрос, и там, прямо в следственной камере, принудили ее к близости. Мало того, сегодня вечером, когда сменится стража и старшим заступит ваш знакомый урядник по фамилии Цымбалов, вы снова собираетесь предаться разврату с запуганной женщиной. Именно в эти «сладкие» эмпиреи вы и погрузились в тот самый момент, когда хозяин кабинета вышел за больным.

В комнате стало тихо, и только маятник часов настойчиво и тоскливо отбивал уходившее навсегда время.

– Что за вздор вы говорить изволите! – подскочил Протасов. – Да как вы смеете! Вы… кто вы такой? Площадной плут – вот вы кто! – он затряс кулаками перед лицом гастролера. – Да я вас под арест! На каторгу! Березовую кашу жрать заставлю!

– Вам не пристало так выражаться, господин надворный советник, – строго выговорил Куропятников. – Имейте в виду, если сегодня эти сведения подтвердятся, мне придется ходатайствовать перед судебным начальством об отстранении вас от дела. И еще: вам долженствует извиниться.

– Ну, знаете! Верить всяким проходимцам? Это ни в какие рамки!.. – вытирая вспотевший лоб скомканным носовым платком чиновник спешно покинул кабинет. В комнате ненадолго воцарилось молчание.

– Да и мне пора, – натягивая перчатки, проговорил Вульфсон. – Не обессудьте, господа…

– Чего уж там, Генрих Францевич, сугубое вам спасибо. Жаль, что так получилось, – обронил Куропятников.

Магнетизер вышел, и в опустевшем коридоре некоторое время еще раздавался стук его каблуков.

– А я все никак не мог понять, отчего после убийства на Георгиевской полиция не выпускает танцовщицу? – удивленно произнес Нижегородцев.

– Моя вина, – нервно подергивая усы, согласился полковник. – Да разве за всем уследишь! Одно ясно – придется вызывать следователя из Ессентуков. А может, это и к лучшему, – он повернулся к капитану, – ведь этот… как его…

– Боголепов.

– Да. Возможно, он сумеет посмотреть на эти два убийства свежим взглядом и увидит то, что нам невдомек…

– Вениамин Янович, – прервал рассуждения полицмейстера Ардашев, а нельзя ли мне ознакомиться с делом Фартушина?

– Рад бы, да по циркуляру не положено. Однако я готов вам все рассказать.

– Очень обяжете…

– Афанасий Фартушин обвинялся в предумышленном смертоубийстве своей жены, которую, как полагают, он и отравил. Доказательствами являются показания гостиничной прислуги, а также других постояльцев, явственно слышавших угрозы в адрес его супруги – Елены Юрьевны Фартушиной, в девичестве Лавровой, уроженки Казани. Ссора произошла рано утром. А уже через несколько часов та самая горничная заметила, что дверь в номере молодоженов открыта. Постучав несколько раз и не услышав ответа, она вошла в комнату. На кровати лежала супруга Фартушина. Надо сказать, что она была до чрезвычайности красива. Это видно даже из посмертной фотографической карточки. Самого хозяина номера нигде не было. Его потом нашли в одном трактире и объявили о смерти жены. Он был несусветно пьян, плакал, сознался в убийстве и просил у Господа прощения. Когда он проспался, ему предъявили обвинение. Неожиданно он стал отказываться от недавних слов. В общем, взяли его под стражу. И уже в Тюремном замке он помешался рассудком. Так что здесь, в этой больнице, он и остался. Как явствует из письменного прошения его матери на получение свидания, кроме нее других родственников у Фартушина не было. Вероятно, вскоре убитая горем старушка умерла. Об этом свидетельствует воротившееся назад судебное извещение о том, что подследственный Фартушин сошел с ума и был отправлен в смирительный дом. На том конверте, с адресом его матери, стоит почтовая отметка: «Адресат выбыл по причине смерти». Вот, пожалуй, и все. Как видите, скуден материалец.

– Да, не густо. Тем не менее это уже кое-что.

– Ох, и увязли мы в этом деле по кончик носа, – сокрушенно заметил Куропятников. – Сплошное неприятство. Чувствую, Вениамин Янович, не избежать нам от областного начальства распеканции.

– Дело, безусловно, сложное, – согласился Круше. – И преступник ловок. А вы, Клим Пантелеевич, что скажете?

– Думаю, господа, тут даже не один злодей, а, по крайней мере, два.

– Два? – не удержался Нижегородцев. – То есть вы хотите сказать, что все эти душегубства совершают два человека?

– Не совсем так, Николай Петрович, я считаю, что убийство на Георгиевской не имеет никакого отношения ко всем предыдущим. Его совершило совсем иное лицо.

Круше и полицмейстер переглянулись. Полковник медленно повернул голову и окинул Ардашева подозрительным взглядом:

– А откуда вам это известно, господин присяжный поверенный?.. Насколько я знаю, вы не были на месте преступления, да и Вениамин Янович ничего подобного вам не рассказывал.

– Да, не был. Зато там побывал газетчик Эйдельман, который, судя по всему, писал свою статейку, имея на руках протокол осмотра места происшествия. По-моему «Кавказский край» дал достаточно подробную картину случившегося и – больше того! – сообщил преступнику, какие действия собирается предпринять полиция в ближайшее время. Так что прошу вас не утруждать себя вопросами, адресованными ко мне лично. А то ведь – кто знает! – и это станет известно Эйдельману. Честь имею, – холодно попрощался Клим Пантелеевич и покинул кабинет.

Нижегородцев поспешил вслед за ним. Уже за воротами Хлудовской больницы, видя, что Ардашев решил прогуляться в одиночестве, доктор не стал ему мешать и нанял извозчика. Николай Петрович даже позавидовал старому приятелю, ведь погода и впрямь была чудесная: солнце грело, но не жгло; высокая нескошенная трава на полях выпускала из себя густой, приторно-медовый запах; а на небе замерли перистые, похожие на рассыпанный снег облака.

Адвокат остановился посреди раскалеченной экипажами проселочной дороги. Он выудил из жестяной коробочки прозрачную конфетку, положил ее под язык и рассеянно подумал: «Зацепок в деле предостаточно, а начинаешь вникать в мысли этого безумца, и любое стройное предположение, будто собранная из осколков стеклянная ваза, рассыпается в один миг. А может, в этом и кроется главная хитрость преступника?.. И все-таки я не могу отделаться от мысли, что убийца заглядывает ко мне в карты».

Предавшись размышлениям, Клим Пантелеевич замедлил шаг, проходя мимо высокого стога прошлогодней соломы. Миновав мост через Березовку, он невольно залюбовался открывшейся панорамой: впереди, воткнутыми в горизонт свечками, в лучах послеполуденного солнца искрились верхушки пирамидальных тополей знаменитой кисловодской аллеи. День близился к концу.

25. «Лена, Леночка… Ленуся…»

«Второй день я смотрю сквозь мокрые стальные прутья на окнах и пытаюсь увидеть тебя. Я стою долго – с раннего утра и до самого обеда. Ноги наливаются свинцом, ломит спину, но я не ухожу. Надзиратель Савелий начинает на меня кричать – надобно идти в столовую. Мне совсем не хочется есть эту липкую, как сгусток слизней, кашу, но он говорит, что если я буду ему перечить, то он достанет булавку и начнет меня ею колоть. Я плачу, потому что знаю, как это больно. Я теперь всегда плачу, если меня обижают. Недавно на меня напал один сумасшедший. Раньше он работал палачом и, наверное, рубил людям головы. У него был очень большой нож, но меня спас Архангел Михаил. Мы потом долго разговаривали с ним. Вернее, это я говорил, а он молчал. Он прилетел ко мне через печную трубу. Он совсем не похож на свой иконописный лик. У него седая борода, до самых колен. Он такой старый, что почти прозрачный. Я даже протянул руку и потрогал его. А потом я спросил у него, можно ли опять все вернуть назад? Ангел усмехнулся, покачал головой и улетел. Я теперь еженощно молюсь ему: о Господень Архангеле Михаиле, демонов сокрушитель! Запрети всем врагам, борющимся со мною, сотвори их яко овцы и сокруши их, яко прах пред лицем ветра. Буди ми помощь во всем: в обидах, в скорбях, в печалех, в пустынях, на распутиях, на реках и на морях тихое пристанище! Избави, Михаиле Архангеле, от всякия прелести диавольския, егда услышиши мя, грешнаго раба своего Афанасия, молящегося тебе и призывающего имя твое святое, ускори на помощь жене моей Елене, и услыши молитву мою, о Великий Архангеле Михаиле!.. Избави мя, раба твоего Афанасия и рабыню твою Елену, великий Архангеле Михаиле, всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь!

А в канунешнюю субботу пожаловал ко мне один адвокат (помнишь шафера на нашей свадьбе? – так они очень похожи!). Мы всю ночь играли с ним в карты (знаю-знаю, Леночка, твои опасения, но я ставил не деньги – то были простые бумажки с циферками). И все-таки завершать свадебное путешествие в Кисловодске – была дурная затея! Лучше бы мы отправились из Петербурга в Ялту, как я и предлагал. Да и родитель твой хорош – ничего не скажешь! Я же не просил его торопиться оформлять на меня эту кожевенную фабрику. Ладно-ладно, прости, милая, я больше не буду…

Как только я пришел с обеда, то сразу же занял свой наблюдательный пост. Я дрожу от одной мысли, что могу пропустить тебя и, чтобы лучше видеть, мне пришлось забраться на подоконник. Наипаче всего я боюсь, что ты заблудишься и пойдешь не по той тропинке. А там, за кустами – я это знаю совершенно точно! – тебя поджидает этот наглый вon vivant. Еще в игровой я заметил его порочный взгляд. Ну и ты тоже хороша: зачем надо было ему улыбаться? Думаешь, я не видел, как он послал тебе baiser aérien?[84]84
  Baiser aérien (фр.) – воздушный поцелуй.


[Закрыть] Прости, Леночка, я сам виноват. И от этого я опять плачу, потому что у меня болит душа… и дождь не перестает. А впрочем, я понимаю, отчего ты не приходишь. Ты, верно, боишься простыть и получить инфлюэнцу. К тому же у тебя же нет зонтика. Мы забыли положить его в чемодан. Помнишь? Ты обнаружила это уже в гостинице, в тот роковой день. Тогда тоже с утра моросило, и ты сказала, что тебе грустно. Теперь я понимаю, что это было дурное предчувствие. Ты знаешь, я ведь тогда тоже поверил, что ты умерла. Особенно, когда тебя положили в гроб. На самом деле ты просто заснула летаргическим сном. Такое часто бывает. Я посоветовал доктору, чтобы он поднес к твоим губам зеркальце. А этот самонадеянный болван меня так и не послушал! Глупые бездари! Если бы они вняли моим словам, им бы не пришлось тебя откапывать. Скажи, любимая, они не поранили тебя лопатой? Нет? Слава богу! О, как я переживал! Ведь эти могильщики вечно пьяные. Но теперь все плохое позади, и ты опять со мной! Ждать осталось совсем недолго, но помни: все может измениться, если он подстережет тебя. Будь осторожна! И, пожалуйста, больше ему не улыбайся. Ладно? А у нас дождь почти перестал, но сгущаются сумерки. Они почему-то всегда напоминают мне темный чулан, в который за непослушание закрывал меня отец. В ту пору мне было всего десять лет, и я его очень боялся – точно так же, как сейчас боюсь Савелия. Заигравшись, я ненароком разбил напольную фарфоровую вазу – гордость семьи. Он схватил меня за ухо и отвел в темную кладовку, рядом с каретным сараем; там мы хранили керосин. Первые пять минут мне не было страшно, но потом из подполья с мерзким писком вылезли крысы. Я кричал, что было мочи, но отец думал, что я просто испугался темноты и специально держал меня как можно дольше. Эта экзекуция продолжалась до тех пор, пока я не сорвал голос. Услышав мой сдавленный хрип, за меня вступилась мама (жаль, что она умерла так рано!) и отворила дверь. С тех пор я не переношу крыс. Ну, вот и все – звонит колокольчик – пора идти на ужин. Что ж, теперь я точно знаю – сегодня ты не придешь. И правильно. Ночью в лесу много опасностей. Они подстерегают человека на каждом шагу. Ничего-ничего, не расстраивайся. Я буду ждать тебя завтра, Лена, Леночка… Ленуся…»

P.S. Видишь, я научился сочинять письма без бумаги и чернил. Это не так легко, но зато их невозможно отобрать. А утром, когда закончится дождь, прилетят голуби, и я попрошу их доставить тебе мое послание. Я кормлю птиц хлебными крошками на своем подоконнике. Голуби добрые, голуби лучше людей, и я уверен, они не откажут. К тому же, как ты помнишь: La bave du crapaud n’atteint pas la blanche colombe[85]85
  La bave du crapaud n’atteint pas la blanche colombe (фр.) – плевок жабы не долетит до белого голубя.


[Закрыть].

26. Любовь и коварство

Синий кирасир стоял на самой вершине скалы и с наслаждением вдыхал аромат «Parfum de la Cour». Нежный запах приятно кружил ему голову. И, видимо, от этого на несколько секунд он вдруг забыл о близости прекрасной спутницы и мысленно перенесся к событиям десятилетней давности, – времени, когда он впервые прибыл на воды для большой игры.

Тот роковой вечер он помнил вполне отчетливо – так, как будто все случилось несколько минут назад, но видел он все почему-то глазами стороннего наблюдателя.

Керосиновая лампа под зеленым матерчатым абажуром скупо отбрасывала свет в небольшую игорную залу. За зеленым столом собралась разношерстная публика: купец, фабрикант, акцизный чиновник и юная красавица с мужем – старше ее лет на десять. Как позже выяснилось, он служил нотариусом в Казани. И если на эту пару и обращали внимание, то главным образом из-за ее прекрасной половины. Сам же благоверный, причесанный на английский пробор франт, производил впечатление человека избалованного и самоуверенного, котороиму стройная брюнетка в вечернем платье с воротником из страусовых перьев уже успела наскучить, и теперь она являлась лишь предметом роскоши – таким, как автомобиль или иноходец. Больше всего в поведении казанского гостя бросалась в глаза его непомерная алчность (она выражалась в манере сгребать двумя руками выигранный банк) и нешуточный азарт (когда он повышал ставки, его голос дрожал, срываясь иногда на фальцет). Это был на редкость завидный «пассажир» – лакомый кусочек для любого «исполнителя».

Наметанный глаз «повелителя фортуны» еще с первого абцуга заметил, что этот семейный союз был весьма выгодным предприятием для новоиспеченного мужа, ставшего обладателем солидного приданого, поскольку избранница происходила из очень состоятельной семьи, о чем свидетельствовала не только ее гордая и независимая манера держаться, но и умение носить драгоценности. Сим качеством может похвастать далеко не каждая женщина, особенно если в ее алмазном колье солнечными бликами играет брильянт в двадцать четыре карата. Несмотря на это спутница нотариуса вела себя естественно и просто – как будто ее изумительное декольте украшало не изделие ювелирного дома Картье, а потемневшие от времени жемчужные бусы из ветхозаветного трюмо.

Банк метал Синий кирасир. Он сдавал умело, позволяя понтерам почувствовать игру и получить удовольствие от маленьких выигрышей. Наибольший куш сорвал самарский негоциант. Затем фортуна улыбнулась ивановскому фабриканту – сухопарому человеку с рыбьими глазами. А Фартушину с самого начала катастрофически не везло. Он то краснел от злости, играя желваками, то стучал по столу перевернутой вниз золотой печаткой, но все равно лишился пятисот рублей. Однако вскоре он отыгрался и даже разбогател на двадцать тысяч. В его зрачках постоянно вспыхивало пламя дьявольского азарта. Несмотря на все просьбы жены оставить карты, он продолжал понтировать. Вечер тек незаметно, и время будто остановилось. Постепенно банк вырос, и в какой-то момент тон игре стали задавать двое: Синий кирасир и Фартушин. На кону уже стояло триста тысяч наличными. От волнения у нотариуса набухли жилы на висках и задвигались бакенбарды. Краем глаза «исполнитель» заметил, что Елена – жена его соперника, – уединившись в конце залы, незаметно для окружающих утирает платочком глаза. «Ну вот, – подумал шулер, – жизнь уже набрасывает мрачные тени на светлое полотно любовной картины молодоженов».

Бывший поручик сдал и выиграл. Нотариус побледнел, как сальная свечка.

– Вексель примете? – прохрипел он.

– Отчего же не принять? Приму, – спокойно проронил «мастер». Он закурил папиросу, и, пуская дым сквозь усы, добавил: – Но только с половинным дисконтом.

– Идет.

Фартушин достал из внутреннего кармана пиджака отпечатанный бланк. Откуда-то возникло перо и чернильница.

Нервно вписав шестерку и пять нулей, он бросил бумагу на пачки ассигнаций. Подали новую колоду.

– Ва-банк, – сипло выдохнул нотариус и стал метать. Но судьба ему в этот день не благоволила. Он проигрался в дым и стал играть на запись. Вскоре, когда сумма проигрыша достигла восьмисот тысяч, Синий кирасир остановил игру:

– Прежде, чем я начну новую талию, – он устремил на соперника каменный взгляд, – я хотел бы убедиться в вашей платежеспособности.

В комнате воцарилась такая тишина, что было слышно, как под грузным телом фабриканта скрипит стул. Фартушин стучал зубами, давился икотой, силился что-то сказать, но выходило какое-то невразумительное блеянье. Наконец он собрался с силами и выговорил разом:

– К сожалению, у меня больше нет векселей, но я готов составить долговую расписку на недостающую сумму. Я уже говорил вам, что, кроме всего прочего, я владею кожевенным делом с годовым доходом в пятьсот тысяч…

– Мне очень жаль, но меня это не впечатляет. Помилуйте, сударь, да какое мне дело до вашей фабрики? Я человек далекий от скорняжного ремесла. Мы попусту тратим время. Извольте расплатиться за проигрыш.

– Расплатиться? Сейчас? – голос Фартушина задрожал, и в нем явственно послышались нотки плаксивости. – Это положительно невозможно! Даже если я соберу все деньги и… драгоценности, – он весь съежился и растерянно посмотрел на жену, – то смогу погасить лишь часть долга.

Елена, бледная, как коломянковая простыня, сняла брильянтовое колье и бросила на стол. На ее глазах зажемчужились две крупные слезинки.

– К чему такие жертвы, мадам? – Синий кирасир поднялся из-за стола, подошел к даме и аккуратно застегнул украшение у нее на шее. Оторопев от такого своеволия, женщина застыла на месте. Под левым глазом у нее забилась чуть заметная синяя жилка, похожая на маленькое сердце. Не давая присутствующим опомниться, картежник сказал: – На вашем месте, достопочтенный Афанасий Милентьевич, я бы предпочел остановиться – сегодня фортуна несозвучна вашей фамилии. Такое, знаете ли, иногда случается. И тем не менее я готов проявить благородство и вернуть вам вексель.

– Вернуть? – от удивления незадачливый игрок привстал с кресла.

– Именно. Правда, при одном условии.

– И при каком же?

– Извольте, – шулер взял перо и, написав что-то на обороте, протянул Фартушину.

Глаза нижегородского нотариуса в изумлении остановились на еще не высохших чернилах. Беззвучно шевеля губами, он прочитал: «600 000 р. = ночь с вашей женой. Сегодня». Боясь, что кто-нибудь увидит текст, он стал судорожно совать ценную бумагу во внутренний карман.

– Соблаговолите вернуть, – заметил «мастер».

– Ах да, простите, – закивал головой Фартушин, протягивая вексель его обладателю.

Бывший офицер неторопливо собрал выигрыш, и, уходя, проронил:

– Я живу здесь же, в двадцать первом номере. Потрудитесь принять решение в течение часа.

Из паутины воспоминаний Синего кирасира вывел трепетный, слегка дрожащий женский голос:

– Мне кажется, вы совсем забыли о моем существовании.

– О нет, нисколько. Во всем виноват нежный аромат ваших духов. Он напомнил мне трагические события десятилетней давности.

– Трагические? А что тогда произошло?

– Пожалуй, не стоит трогать старые, вросшие в землю камни воспоминаний – никто не знает, что кроется под ними. Вы лучше объясните мне, для чего мы встретились именно здесь, а потом битый час в темноте карабкались на эту безжизненную скалу?

– Жаль, что вы начисто лишены романтики, – с притворным огорчением вздохнула женщина.

– Поверьте, это не так. Я просто уверен, что мы могли бы провести это время в более приятной обстановке.

– Но тогда это была бы проза, а мне хотелось поэзии. И все-таки, расскажите о том происшествии. Я сгораю от любопытства.

– А если эта история не на шутку взволнует вас?

– И прекрасно, значит, наш поэтический вечер удался. Да и погода чудесна! Посмотрите, какая полная луна! Словно спелый персик.

– Вы правы. Не будь ее, мы точно свалились бы в какую-нибудь пропасть. Хорошо, я выполню вашу просьбу, но с одним условием: платой за мою откровенность будет ваша любовь. Вы согласны?

– Ах, какие все-таки меркантильные существа эти мужчины! Во всем они преследуют выгоду! – с напускным возмущением произнесла дама.

– Вы согласны?

– А разве вы оставили мне выбор?

– Я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы максимально скрасить вашу участь, милая моя, – он обнял ее за талию и нежно коснулся губами мочки уха. Тело женщины содрогнулось, будто в сладкой истоме. Но вдруг она резко отстранилась и капризно произнесла:

– Ну же! Я слушаю вас! Продолжайте!

– Случилось так, что десять лет назад я встретил одну прекрасную, кстати, весьма похожую на вас, незнакомку. Ее муж – самодовольный боров – был очень азартным картежником. Однажды он проиграл мне сумасшедшие деньги, которых у него с собой не было. И я предложил ему сделку – вексель в обмен на одну ночь с его женой.

– Господи, какой же вы кова-а-арный! – нараспев произнесла женщина, закрыла лицо ладонями и стыдливо покачала головой.

– Ну, вот видите? Я же предупреждал вас! А может, прекратим щекотать друг другу нервы и отдадимся нашим чувствам? – он поднес к губам маленькую ручку и начал целовать пальцы. – Отчего вы так дрожите? Вам холодно?

– Здесь не жарко. – Он тут же набросил на ее плечи летний пиджак с бутоньеркой и остался в светлой жилетке-пике, выбитой модными выпуклыми рубчиками.

Мужчина невольно залюбовался красавицей – легкий ночной ветерок едва теребил ее локоны, а большие глаза в обрамлении длинных ресниц наполнились двумя крупными бусинками слез. Они были точно такие, как те, что выкатились из глаз Елены в тот памятный вечер.

– Продолжайте, я прошу вас!

– Если бы я был индусом, то подумал бы, что ее душа вселилась в вас.

– То есть вы хотите сказать, что эта несчастная умерла? – Ее брови взметнулись вверх трагическими запятыми.

Синий кирасир печально кивнул и вновь, будто по мановению волшебной палочки, перенесся в прошлое.

В номер робко постучали. Затушив папиросу, постоялец метнулся к двери и распахнул ее – на пороге стоял Фартушин. Его волосы растрепались и торчали сердитыми вихрами; белки глаз покраснели, нижняя губа нервно вздрагивала.

– Что вам угодно? – сухо спросил явно разочарованный хозяин комнаты.

– Разрешите? – не зная, куда деть руки, он пытался спрятать их за спиной.

Синий кирасир затворил дверь и указал на стул. На его лице проступила легкая гримаса брезгливости.

– Итак, любезный?

Фартушин неожиданно подскочил и заходил по комнате, схватившись за голову.

– Вы поймите, я не могу пойти на ваши условия! Мы ведь только что поженились! Да как же я буду жить с ней после этого? Вы себе это представляете? А? Вы жизнь мою губите! Без ножа режете! Да что вы стоите и молчите как истукан! – закричал он. – Неужели у вас не найдется хотя бы толики сострадания? А вот вы, окажись на моем месте, как бы вы поступили? – упав на стул, он понурил голову и запустил пальцы обеих рук в густую шевелюру.

– Я? – переспросил Синий кирасир и, поймав зрачки своего недавнего соперника, вперил в них острый взгляд. – Застрелился бы!

– Право, это выход! Я именно так и поступлю. Но моя смерть – запомните! – нотариус погрозил пальцем. – Дегтярным пятном ляжет на вашу совесть, если, пардон, она у вас еще осталась. – Он вновь стал метаться из угла в угол, потом стал и жалостливо прогнусавил: – Проявите великодушие, милейший, дайте отсрочку!

«Мастер» недоуменно поморщился:

– Послушайте, здесь вам не балаган на святой неделе! Я и так к вам излишне снисходителен. – Он щелкнул крышкой карманных часов. – Для принятия решения у вас осталось не более двадцати минут. А выбор чрезвычайно разнообразен: либо деньги, либо Елена, либо… аu revoir!

Несчастный игрок вытер ладонью мокрый лоб и, дыша как опоенная лошадь, поплелся в коридор.

Совсем скоро кто-то трижды, с равными интервалами, постучал в дверь. Это была Елена. Теперь на ней был надет модный костюм из юбки, пиджака и белой блузки. Стыдливо опустив голову, она начала расстегивать пуговицы.

– Что вы делаете?

– А разве вам нужно не это?

– Да, я мечтал провести с вами ночь, но это не значит, что вы должны услаждать меня, как наложница. Напротив, это я постараюсь сделать все возможное, чтобы часы, которые отвел нам Господь, остались в вашей памяти на всю жизнь. А близость – не скрою, я бы очень ее желал – но она произойдет лишь в том случае, если вы сами этого захотите.

– Вам нравится роль благородного разбойника? Интересно посмотреть, насколько вас хватит. Надеюсь, вы скажете, когда я могу быть свободна.

– Через восемь часов – в девять утра. А сейчас я устрою в вашу честь небольшой праздник. – Синий кирасир потянул за веревку звонка, и тотчас же появился коридорный с плутоватыми, по-восточному раскосыми глазами. Приняв заказ, он удалился. Довольно скоро официант вкатил столик, заставленный закусками, фруктами и серебряным ведерком, из которого выглядывало французское шампанское. Сердце гостьи постепенно оттаяло, и она пригубила немного вина. За разговорами время летело незаметно. Елена от души смеялась над анекдотами и сценками из армейской жизни бывшего гвардейского поручика. А он шутил, кривлялся и изображал растолстевших кавалерийских генералов, неспособных без посторонней помощи запрыгнуть в седло. А чего стоил его рассказ о старой забаве, именуемой игрой в «медведя», когда офицеры выкладывали на заставленный бутылками стол всю имеющуюся в их карманах наличность и каждый поочередно выпивал десять рюмок с разным содержимым. После чего один из них – самый младший – подавал команду: «Медведь идет!» И сразу же кирасиры прятались под стол. После того как все участвующие в игре оказывались внизу, раздавался второй окрик: «Медведь ушел!» Теперь нетрезвые игроки вылезали обратно, и, прокричав хором: «Кирасиры Ея Величества не страшатся вин количества!», продолжали все сначала, а самый охмелевший кавалерист, не сумевший выбраться на свет божий, так и оставался храпеть где-то у ног товарищей. Он считался проигравшим и терял свои деньги. Так длилось до тех пор, пока за столом не оставался самый крепкий вояка. Ему-то и переходили мятые, залитые вином, водкой, пивом и бог весть чем еще ассигнации.

А разве можно было без смеха слушать историю о церемонии приготовления истинно офицерского напитка – «жженки»! Для нее, воспитанной среди заботливых нянек, строгих тетушек и чопорных гувернанток, это было так же непривычно и ново, как для старого грешника житие святых подвижников Киево-Печерской лавры.

– Значит, так, – рассказывал он, – берется большой жбан с вином и ставится посередине комнаты. Сверху кладутся две перекрещенные шпаги, а на них – сахарная голова, обильно политая ромом, которая тут же поджигается. Сахар плавится и, шипя, капает в вино. Для того чтобы ром не разгорался слишком сильно, его время от времени поливают шампанским. И этот воистину «дьявольский напиток» черпаком разливают в стаканы. Я вас уверяю – любой, кто отведал «жженки», на утро не оторвет голову от подушки. По крайней мере, мне таких молодцов встречать не доводилось.

За разговорами и «Вдовой Клико» время пролетело незаметно, и вот уже за окнами забрезжил рассвет. Золотой солнечный луч пробился сквозь занавеску и лег на стену. Заметив, что ночь прошла, Елена загрустила.

– Вы странный человек, отказались от целого состояния и все ради того, чтобы просидеть вот так со мной всю ночь?

– А разве вам было плохо? – он улыбнулся мягкой и доброй улыбкой.

– Я никогда не забуду этот вечер.

– Вы мне позволите вас поцеловать?

– Да, – покорно ответила Елена, еще не подозревая, что, едва почувствовав тепло его губ, она провалится в бездну сумасшедшей страсти.

…Они проснулись от громкого стука в дверь. На пороге стоял коридорный, а рядом с ним пьяный Фартушин.

– Она умерла? – не унималась дама.

– Что?.. Ах да… – очнулся от забытья Синий кирасир. – Она… отравилась.

– Откуда вам это известно?

– Как только ее забрал муж, я не мог найти себе места. Я пытался заснуть, но во сне я бредил, кричал и просыпался каждые четверть часа. Злость на судьбу, на мир, на себя самого меня мучила, грызла, подступала к горлу и душила. И тогда я решил снова увидеть ее. Я купил роскошный букет белых лилий и пробрался по карнизу второго этажа до ее окна. Мне повезло – балкон был открыт (я это понял по занавеске, которую выдувал ветер). Одно движение – и я очутился в комнате. Она лежала на кровати, глаза были закрыты, а руки вытянуты вдоль туловища. «Спит, наверное», – подумал я и положил рядом цветы. Но вдруг я обратил внимание на лист веленевой бумаги с названием гостиницы – знаете, такие кладут обычно в бювары постояльцам. На первой строчке чернели три слова: «Прощайте, я ухожу». Я взял ее за руку – она была холодной. Письмо, адресованное мне, я забрал и тем же путем прокрался назад. В этот же день я покинул Кисловодск. Уже в Москве из газет я узнал, что ее мужа обвинили в смертоубийстве – нашлись свидетели, слышавшие, как он грозился ее отравить. Предъявив бумагу, я мог бы легко снять с него любые подозрения, но зачем? Ведь он – единственный, кто виновен в этой трагедии. Поди, за десять лет сгнил уже на каторге. А записка Елены с тех пор стала моим талисманом… она всегда со мной.

– Вы мне ее покажете?

– Только в том случае, если вы будете послушной девочкой. Вы разбередили мне душу, и я, как влюбленный гимназист, с вами разоткровенничался. И ночь сегодня необычная, и свидание наше странное. Послушайте, я никак не могу понять, зачем вы привезли меня сюда?

Будто не слыша вопроса, она спросила:

– Скажите честно, вы – шулер?

– Ах даже так? Господи, да зачем вам это!

– Я прошу вас, ответьте. Для меня это очень важно! – она подняла голову и уколола его острым, как пика, взглядом.

– Ну что вы, мадам! Успокойтесь. Это слово для меня оскорбительно. Я всего-навсего человек, который исправляет ошибки Фортуны. Кстати, для того чтобы быть удачливым игроком, совсем не обязательно жульничать. Люди предсказуемы, а их поступки однообразны. И от этого, право, жить иногда становится неинтересно. Но довольно патетики, мы отвлеклись от того, ради чего я забрался на эту вершину. Идите ко мне! – в театральном жесте Синий кирасир поднял обе руки, делая вид, что пытается дотянуться до женщины, и в этот самый момент поскользнулся, потерял равновесие и качнулся назад.