Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 178 страниц)

– Скажите, Клим Пантелеевич, а с какого момента вы стали подозревать Васильчикова? – не удержался от вопроса Фаворский.

– Откровенно говоря, у меня было несколько кандидатов в злоумышленники, но определенные улики с самого начала свидетельствовали о том, что убийство совершил военный и, скорее всего – офицер кавалерии. Видите ли, господа, случайно оказавшись на месте злодеяния, я обратил внимание на некоторые, заслуживающие тщательного изучения, детали. Ну, например, позади лавочки я обнаружил хорошо видимый след от каблуков. Там же я нашел выпавший из подковки сапожный гвоздь необычного вида – со шляпкой в форме треугольника. Четкий вдавленный след и выпадение гвоздя объяснялись просто: затягивая на шее жертвы удавку, злоумышленник перенес всю тяжесть своего тела на пятки и потому глубоко вогнал каблуки в не успевшую высохнуть землю, а слабо державшийся в подковке гвоздь, прилипнув к почве, остался на месте. Причем было заметно, что металлические набойки изрядно стерлись, но такая форма и рисунок особенно популярны у офицеров. А следы с этими набойками сильно отличались от других, оставленных случайными людьми, поскольку расстояние между подошвами получалось достаточно широкое, из-за того что преступник ставил ноги параллельно одна другой, раздвигая ступни гораздо сильнее обычного. Такая походка соединена с большим уклонением от прямой линии – то есть как бы «вразвалку». Обычно это свойственно кавалеристам. Что же до обнаруженного мною гвоздя, то, как я потом выяснил, ими пользуются только варшавские сапожники. Об этом мне сообщил местный обувщик, выполняющий заказы для артистов нашего театра. Аналогично оказались подбиты и лакированные туфли Аполлона Абрашкина. Но металлических набоек на них не было. А значит, он не убивал Жиха. К тому же, как вам хорошо известно, отношение роста человека к величине его ступни выражается некой формулой; из нее следует, что рост человека примерно в 6,876 раз больше длины его стопы. Там же я измерил следы, и в последствии оказалось, что они могли принадлежать Васильчикову, а не замученному до смерти актеру, совсем невысокого роста. Правда, на тот момент, кроме него, были и другие соискатели на звание злодея…

– Позволю себе заметить, достопочтенный Клим Пантелеевич, что полиция давно проверила все факты и убедилась в моей полной невиновности и абсолютной непричастности к убийству Жиха, – недовольно выговорил длинную фразу драгунский офицер.

– Что до вашего алиби, господин штабс-ротмистр, то цена ему – в базарный день – копейка. И я готов объяснить почему. Как известно из письма Соломона Моисеевича, встреча по обратному обмену драгоценностей на деньги была назначена на вечер понедельника, шестого августа. Как раз в этот день на вашей квартире, расположенной в Европейском переулке, в ста саженях от Николаевского, царило веселье. В этой шумной суматохе можно было выйти на балкон невысокого второго этажа и, перемахнув через низкое кованое ограждение, оказаться на центральном проспекте, как раз перед Соборной горой, где и была назначена фатальная встреча. А далее все развивалось так, как я уже рассказал. Убив Жиха, вы, вероятно, вернулись назад через входную дверь, но пьяная компания этого не заметила. Правда, вы, Бронислав Арнольдович, допустили один несомненный просчет – забыли избавиться от коричневых перчаток с продавленными следами от струны. Одна из них потом была брошена вами в лицо господину Пейховичу, вызванному на поединок. Волею случая я оказался рядом и, подняв ее, заметил малозаметные разрезы ткани. В этом легко убедиться, ведь они находятся в чемодане.

Чебышев нетерпеливо подскочил со стула и, разглядывая на свету перчаточную пару, подытожил:

– В самом деле, с тыльной стороны отчетливо видны тонкие бороздки…

Тут же вмешался Поляничко:

– Так что же получается! Пейхович погиб на дуэли! А мы-то уверовали, что он сам застрелился, и батюшка в церковном отпевании отказал… Да и похоронили его на отшибе, рядом с самоубийцами, – сокрушался Ефим Андреевич. – Вы уж, Антон Филаретович, сообщите его родственникам правду. Пусть побеспокоятся да исправят ошибку, – дал указание Каширину начальник и кивком попросил адвоката продолжить.

– Отдельного пояснения заслуживает вопрос, касающийся орудия убийства. Надо отдать злоумышленнику должное – за достаточно короткое время он ухитрился все тщательно рассчитать. Прежде всего, он сумел незаметно снять струну с пианино в музыкальном магазине, с тем чтобы, оставив ее на месте преступления, бросить тень на будущего покупателя этого инструмента и тем самым навести полицию на ложный след, что, к сожалению, ему удалось. – Адвокат укоризненно посмотрел на Каширина, отчего сыщик смутился и потупил взгляд. – С самого начала мне не давал покоя тот факт, что брошенная злоумышленником в кустах удавка оказалась слишком коротка для того, чтобы ею можно было задушить столь полного человека, каковым являлся Соломон Моисеевич. Да и характер повреждений, нанесенных потерпевшему, явно свидетельствовал об использовании более тонкой, а значит, с музыкальной точки зрения более высокой по звучанию струны. Я задался вопросом: «Где, по мнению преступника, можно было ее снять и не вызвать подозрения?» И понял: «В доме самого господина Жиха». Ведь никому и в голову не придет искать орудие убийства в пианино, принадлежащем покойному. На эту мысль меня натолкнули оброненные моим доверителем слова о том, что его подушка якобы пахнет табаком. Как вы знаете, погибший был человеком некурящим и мог остро чувствовать такого рода запахи. Как вам известно, господа, усы и волосы курильщика надолго впитывают в себя дым, легко передающийся ткани. А значит, вполне возможно, что в его кровати действительно находился тот, кто курит. Допустив такую возможность, я попытался осмотреть музыкальный инструмент в доме Клары Сергеевны. И знаете, мне повезло. Я нашел место, откуда сняли струну, служившую для извлечения ноты «ре» второй октавы. И хотя убийца попытался это скрыть, поставив на ее место новую, но она, во-первых – была слабо натянута, а во вторых – заметно отличалась от слегка потемневших от времени старых струн. – Штабс-ротмистр смотрел на Ардашева ничего не понимающими глазами. – Однако, откусывая щипцами кавалерийского перочинного ножа нижнюю часть будущей гарроты, злоумышленник слегка зацепился эполетом за соседнюю струну и оставил на ней хорошо видимые серебристые ворсинки, присущие форме именно 15-го драгунского полка. Я даже не стал их собирать, потому что именно внутри пианино это вещественное доказательство сохранится наилучшим образом, являясь еще одной бесспорной уликой, хотя доказательств и без того хватает. Вот и все, господа, на этом позвольте считать эту детективную антрепризу оконченной. – Присяжный поверенный открыл коробочку любимых монпансье и отправил в рот прозрачную конфетку.

– Желаете ли что-либо сказать в свое оправдание, господин штабс-ротмистр? – вежливо поинтересовался Фен-Раевский.

– Откровенно говоря, я чертовски устал, слушая эти криминальные новеллы, и хотел бы вернуться в камеру. Посмотрим, как вам удастся доказать всю эту ересь присяжным заседателям, – зло выговорил Васильчиков и, не дождавшись команды, сам протянул руки для надевания оков. Задержанного увели.

Полицмейстер поднялся из-за стола и подошел к Ардашеву:

– Позвольте принести вам, Клим Пантелеевич, глубочайшую благодарность и выразить особую признательность за вклад в дело торжества законности и правопорядка. Я буду ходатайствовать перед самим генерал-губернатором и городским головой о даровании вам звания почетного гражданина нашего города.

– Благодарю вас, Ипполит Константинович, за столь высокую оценку труда скромного присяжного поверенного. Да ведь я всего-навсего исполнил предсмертную волю своего доверителя. Что ж до почетного звания, то, думаю, после сегодняшнего выступления в судебном заседании в защиту молодого писателя городской голова вряд ли поддержит вашу инициативу. Но все равно – спасибо. Однако мне пора. – Слегка поклонившись присутствующим, Ардашев направился к выходу.

Налетевший внезапно из-за угла холодный осенний ветер чуть было не сбил котелок с головы присяжного поверенного. Сильными и резкими порывами он, точно рассерженный дворовый пес, захватывал и трепал в разные стороны полы его черного сюртука. Темно-синее небо уже наполнилось таинственной свинцовой тяжестью, готовое в любой момент опрокинуть на землю тысячи водопадов. Еще не улетевшие в теплые края ласточки низко кружили над землей и громко голосили, будто призывая беспечных горожан скорее спрятаться от неизбежного ливня. Миновав колокольню и спускаясь по белокаменным ступенькам соборной лестницы, Ардашев на мгновенье остановился, невольно залюбовавшись величественной красотой Николаевского проспекта. Его прямая, переходящая в бесконечность линия терялась в грязно-серых облаках, виноградными гроздьями повисших над горизонтом. Осенняя свежесть предгрозового воздуха приятно дурманила голову и отвлекала от грустных, свойственных этому времени года мыслей о скоротечности человеческого бытия. Внезапно, словно по чьей-то команде, откуда-то сверху сорвались первые робкие капли дождя и крупными, но редкими горошинами рассыпались по крышам и подоконникам окрестных домов, выстукивая водяными палочками беспорядочную барабанную дробь. Одинокие прохожие открывали зонтики или искали укрытие в надежде переждать непогоду. Привычно выкидывая вперед трость, Клим Пантелеевич уходил все дальше и дальше, пока совсем не скрылся из виду, растворившись в мутной густоте темно-лилового марева, окутавшего притихшие улицы.

44
Последнее плавание

Жалкий, кряхтящий от перенесенного шторма пароходик надрывался, сопел и, точно разбуженный старик, прокашливался черным смрадом, силясь побороть надвигающийся из-за горизонта шторм. «Кострома» неуклюже цепляла носом волну, то опускаясь до самой ватерлинии, то вдруг снова отчаянно подпрыгивая вверх. Громко выпустив пар, старая посудина натужно вошла в фарватер порта Коломбо.

Утлое, «беременное» сотнями арестантов суденышко неприкаянно скиталось по морям, отшвартовавшись от Карантинного мола Одесского порта еще месяц назад. За долгие дни морского странствия заключенные, томившиеся в темных и сырых трюмах-казематах, почти полностью потеряли прежний, людской, облик и превратились в человекоподобные существа, управляемые простейшими инстинктами.

Прильнув к иллюминаторам, пораженные красотой увиденной земли, каторжане завороженно молчали. Изумрудно-зеленая громада кокосовых зарослей поднималась из девственно голубых вод Индийского океана и дарила ощущение сказочной нереальности, какого-то недавнего парадиза, откуда только что улетели ангелы, испугавшиеся, видимо, этой ржавой консервной банки, насквозь пропитанной злобой и насилием. Проделав почти полпути до Сахалина, «Кострома» стала на якорь в порту английской колонии – острова Цейлон.

Всем членам корабельной команды было разрешено спуститься на берег. На судне осталась только вахтенная смена да трое из десяти сопровождающих конвойных. Они утешали себя тем, что следующая остановка, в Сингапуре, позволит им полностью наверстать упущенное. Но сейчас красный свет фонарей притонов был не для них. Уличные бордели манили в свои грешные покои морских скитальцев со всего света. Индуски, китаянки, мулатки непонятного рода и племени и даже несколько дам европейского вида навязывали себя прохожим, пытаясь затянуть их в приоткрытые двери публичных домов. Таверны и придорожные забегаловки, устроенные на манер английских пабов, завлекали прохожих звуками патефонов и звонким женским смехом.

Когда окрестности острова пленила голубая темнота ночи, по трапу корабля под российским флагом слегка покачивающейся походкой на берег сошел матрос.

– Эй, проспал, что ли? – крикнул вахтенный старшина, но, так и не дождавшись ответа, махнул счастливчику рукой, добавив: – Ты уж, браток, выпей там за меня да красоток местных не забудь пощупать! Ох, говорят, они тут и горячие! – Ответа не последовало, и раздосадованный невниманием моряк стал обходить верхнюю палубу. Откуда-то снизу донесся едва уловимый стон. Не долго думая, он спустился вниз. Стон повторился вновь. Дежурный открыл цепной ящик и остолбенел… Внутри него лежал раздетый донага окровавленный молодой матрос вахтенной смены со связанными руками и ногами. Из его рта торчала грязная тряпка арестантской робы. Кровь залила несчастному лицо, а за левым ухом белела треснутая черепная кость. Из образовавшегося отверстия сочилась кровь и был виден пульсирующий мозг. Но человек еще жил. Старшина тут же поднял тревогу, и подоспевшая охрана вытащила раненого. Теряя сознание и едва шевеля губами, он рассказал, что один из каторжан упросил вывести его на вторую палубу, чтобы посмотреть, возможно в первый и последний раз в своей жизни, на этот тропический рай. Доверчивый паренек в нарушение всех предписаний согласился, тем более что за долгое плавание арестант научил его играть на гитаре. Злоумышленник, воспользовавшись халатностью и неискушенностью моряка, нанес ему несколько страшных ударов по голове, переоделся в его одежду и скрылся. К утру несчастный скончался.

Как позже выяснилось из сопроводительных документов, совершивший дерзкий побег преступник был приговорен Ставропольским окружным судом за двойное умышленное смертоубийство к лишению всех особенных, лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, а также осужден на смертную казнь через повешение. Уличить его еще и в погибели двух иностранных подданных обвинению так и не удалось, поскольку во вскрытой варшавскими властями посылке на его имя лежали подшивки старых газет. Позднее высочайшим указом государя, учитывая его прежние боевые заслуги, смертную казнь заменили вечной каторгой на острове Сахалин. Фамилия его была… Васильчиков – бывший штабс-ротмистр 15-го драгунского Переяславского императора Александра III полка, расквартированного в городе Ставрополе.

…А еще через десять дней «Кострома», проходя Лаперузовым проливом, попадет в свирепый шторм. Борясь с налетевшим норд-остом и переваливаясь с бока на бок, точно старая неповоротливая утка, судно направится к берегу и окажется во власти густого молочного тумана. Штурманский офицер потеряет из виду Крильонский маяк и собьется с курса. Пытаясь обойти надвигающуюся с северо-востока полосу льда, плавучая тюрьма на полном ходу наскочит на острые скалы Камня Опасности. Корабль потонет. Спастись никому не удастся.

45
Синий конверт

Первый снег выпал рано, и деревья, еще не успевшие сбросить листву, удивленно стряхивали с веток легкое пушистое одеяние, принесенное издалека холодными ветрами. Солнце, возмущенное неслыханной дерзостью торопливой зимы, нещадно жгло землю, превращая белое покрывало в липкую и непролазную грязь, медленно поглощавшую город. «Покупайте самые лучшие в мире галоши Товарищества Российско-Американской резиновой мануфактуры «С.-Петербург»! Галоши «Треугольник» – полное ручательство за доброкачественность!» – кричала яркая рекламная афиша, установленная на крыше двухэтажного купеческого особняка, как раз напротив дома присяжного поверенного Ардашева.

– Клим Пантелеевич, вам письмо, – проворковала горничная, оторвав адвоката от задумчивого созерцания улицы через большое венское окно гостиной. Синий конверт слегка вытянутой, непривычной формы покоился на подносе рядом с канцелярским ножом из китового уса и по количеству разнообразных штемпелей и ярких цветных марок мог быть отнесен к иностранной корреспонденции.

Легким движением Ардашев вскрыл конверт без обратного адреса и, развернув сложенные втрое листы, стал читать написанное ровным женским почерком послание:

«Уважаемый Клим Пантелеевич, смею надеяться, что это письмо поможет мне хотя бы немного избавиться от чувства вины перед Господом, перед моим покойным мужем и перед Вами.

Я прекрасно понимаю, что Вы разгадали этот ребус, составленный отчасти мною, а отчасти теми роковыми обстоятельствами, которые с самого начала окружили меня и не отпускали до самого конца. Но, несмотря на это, Вы великодушно не выдали меня, наверное, потому, что выполняли волю Соломона, просившего в своем последнем письме сохранить честь нашей семьи (как Вы и говорили, судебный следователь позволил мне ознакомиться с нотариальным посланием мужа).

Я не хочу кривить перед Вами душой и поэтому признаюсь: с самого начала я была не искренна с Соломоном и меня интересовали только его деньги. Правда, человеком он был добрым и больше всего на свете ценил домашний уют и тихое семейное счастье. Выйдя за него замуж, я наконец-таки стала жить так, как мне хотелось. Что может быть ужаснее, чем гордая нищета разорившейся дворянской семьи?! Когда плачешь всю ночь напролет из-за того, что нечего надеть на выпускной гимназический бал! Когда, вырядившись в слишком просторное платье старшей сестры, ловишь на себе презрительные взгляды сверстниц и слышишь их издевательски безжалостные и колкие насмешки!

Я рассказывала ему об этом, он жалел меня, закрывая глаза на мои взбалмошные выходки и сумасшедшие траты. Но удивительное дело! Очень скоро деньги перестали приносить радость, а Соломон все больше и больше раздражал меня своей преданной и слюнявой любовью. Он старался мне всячески угодить, а я ненавидела этого размазню за полнейшее отсутствие собственного достоинства.

И вот именно в это время я случайно познакомилась с Брониславом. Это был совершенно другой человек – полная противоположность мужу. Поручик во всем хотел быть первым. Он, как Вам известно, достаточно быстро шагал по карьерной лестнице, но глупая дуэль перечеркнула его предыдущие заслуги, и служба ему наскучила. И только со мной ему было хорошо и спокойно. Да и я теряла с ним счет минутам и часам, совсем забывая об опостылевшем супружестве. Но потом, как Вы знаете, о нашей связи стало известно, и разразился грандиозный скандал, и муж, чтобы сберечь семью, принял решение покинуть вместе со мной Россию.

Он не скрывал от меня того факта, что собирался купить на умопомрачительную сумму немалое количество драгоценных камней, с тем чтобы, продав их большую часть, мы могли бы не только купить уютный дом на французском побережье Атлантического океана, но и, открыв там собственную ювелирную мастерскую, безбедно жить. Но ведь тогда я должна была бы навсегда расстаться с Брониславом…

Знаете, примерно с полгода назад мне в руки попал один французский роман о придворной даме, которая, в силу тяжелой и безысходной ситуации, была вынуждена жить с нелюбимым, но очень богатым человеком из окружения короля. Но неожиданно она встретила молодого человека из обедневшего дворянского рода и без остатка влюбилась в него. Офицер, понимая, что он не в силах окружить графиню богатством и роскошью, достойной ее красоты, решил порвать с ней. Тогда несчастная женщина решила сама распорядиться своей судьбой. Она понимала, что только смерть мужа могла сделать ее богатой наследницей, способной соединить себя и любимого брачными узами.

В ее поместье росли тисовые деревья. От садовника ей стало известно, что из этой хвои можно приготовить быстродействующий яд, способный убить человека. Любовь толкнула ее на преступление, и она отравила мужа. Но полиция смогла раскрыть это злодеяние, и несчастную надолго упрятали в тюрьму. Узнав об этом, ее возлюбленный отрекся от нее и вскоре женился на другой, совсем юной избраннице. Не сумев перенести предательства, от тоски и горя графиня сошла с ума.

Конечно же, такой финал меня не устраивал, да я не смогла бы пойти на столь тяжкий грех. Сама не знаю почему, я поделилась этой историей с Брониславом. Он долго и внимательно слушал меня, а потом вдруг стал расспрашивать о предстоящей сделке Соломона. Однако же тогда я не придала этому никакого значения.

Соломон, извещенный телеграммой о дате прибытия курьеров французской ювелирной фирмы, будто предчувствуя беду, разволновался и стал сожалеть о том, что он не знает посланцев в лицо. Но, слава богу, они должны будут предъявить ему его же собственное письмо, отправленное в Париж как раз перед нашей с ним последней поездкой.

Обо всем этом я и рассказала Васильчикову, и в его глазах промелькнул зловещий огонь азартного игрока, и он, как бы невзначай, уточнил у меня день их приезда. Я назвала ему эту дату, ведь наш отъезд во Францию должен был состояться вскоре после покупки камней. Ох, Господи! Я поняла, что проболталась, но оставила все как есть. Право же, Клим Пантелеевич, да откуда же я могла знать, что события начнут развиваться столь страшным образом! Совсем скоро Бронислав на некоторое время исчез, сославшись на служебные дела.

Однако не прошло и двух дней, как сделка состоялась. Правда, вместо двух курьеров появился всего лишь один, но каких-либо сомнений у моего супруга это обстоятельство не вызвало. (Впоследствии Вы сами мне подробно об этом рассказали, восстановив происшедшее до мельчайших подробностей. Надеюсь, Вы не станете на меня гневаться за то, что мне приходилось притворяться, будто об этом я узнавала впервые.)

Утром следующего дня, когда я осталась дома одна, кто-то постучал в окно моей комнаты. Выглянув, я увидела поручика, он держал в руках какой-то ящик, обшитый мешковиной. На его крышке химическим карандашом был выведен адрес: г. Варшава, Центральный почтамт, Васильчикову Б.А., до востребования. Объяснив, что очень торопится, он попросил меня отправить эту посылку. В ней, как он сказал, находились разного рода японские трофеи, которые он не может больше держать на своей квартире. Я согласилась и спрятала ящик в погребе. Но в тот день я так и не нашла времени сходить на почту. А уже на следующий день из газет стало известно о нападении на поезд. Я не могу объяснить, как это случилось, но я, повинуясь необъяснимому дурному предчувствию, вскрыла ящик и обнаружила там пачки денег. Вот тогда-то мне и стало понятно, что это и есть деньги Соломона, а значит, и мои… Откуда мне было знать, что замышляет Бронислав? От греха подальше я решила все-таки эту злосчастную посылку переслать по назначению, правда, заменив содержимое – вместо денежных купюр я набила ее старыми газетами.

А потом был этот проклятый «Вишневый сад», наше возвращение домой посередине спектакля, расстроенный Соломон и беспокойная ночь, полная кошмарных снов. Утром, сразу после ухода мужа, Бронислав снова появился у меня. Он вел себя как-то странно и, выпив кофе, так же внезапно ушел. Вечером этого дня Соломона не стало.

Испуганная случившимся, сама не зная почему, я пришла на квартиру к поручику и, увидев следы пьяного разврата, горько расплакалась, понимая, что этот человек больше всего на свете любит самого себя. Неожиданно появилась полиция, и Васильчикова арестовали. Признаться, я не сразу поняла, что это сделал он. Узнав, что мой муж был задушен фортепьянной струной, я бросилась к своему пианино и только тогда неожиданно для себя все поняла. Видимо, пока я варила ему кофе на примусе, он снял с пианино струну. Я испугалась, и мне не оставалось ничего другого, как на место прежней вставить новую… Ведь только так я могла отвести подозрение не столько от Васильчикова, сколько от себя… Позднее, после внезапного нападения бандитов, я слышала, как Вы, Клим Пантелеевич, пытались играть на пианино и даже открывали его крышку. Вы обо всем догадались, но ничего не сказали, а просто ушли. Я представляю, что Вы тогда обо мне подумали! Я ведь не только скрыла следы преступления, но и помогла убийце моего собственного мужа. А разве был у меня другой выход? Но за этот тяжкий грех я до конца своих дней буду вымаливать у Господа прощения!

А дальше? Дальше уже сама судьба стала забавляться со мной так, как ей заблагорассудится! Но Господь послал мне моего ангела-хранителя – Вас, дорогой мой Клим Пантелеевич! Вы вернули мне часть драгоценностей и затем помогли их продать и даже пообещали, что вскорости найдете и брильянты. Об этом я рассказала Брониславу, и он бросился на их поиски. Конечно, я могла предположить, что поручик убьет аптекаря, но разве в этом есть моя вина? Бедный провизор нечаянно попал в водоворот этих событий, и его выбросило как маленькую рыбку на берег после шторма. Он пал жертвой обстоятельств. Я здесь совершенно ни при чем. Но в конце концов правда восторжествовала, Вы изобличили злодея и предали его суду, а брильянты оказались у меня. И слава богу! Теперь я могу самостоятельно и без всякого опасения распоряжаться огромным состоянием и постараться поскорее забыть кошмар этих последних месяцев.

Дорогой Клим Пантелеевич! Вы единственный человек, перед которым я испытываю чувство вины. Из-за меня Вы сами оказались перед мучительной и трудноразрешимой дилеммой: нарушить волю покойного и поступить так, как велит Ваша совесть, или, наоборот, соблюсти последнее желание Соломона и перешагнуть через свои жизненные принципы. Вы выбрали второе. Убедив полицию в моей невиновности, Вы тем самым сохранили мое доброе имя и мою честь. Спасибо Вам за Ваше благородство!

Засим откланиваюсь,

вечно помнящая о Вас Клара Жих.

Октября, 27 дня, 1907 года.

P.S. Я живу, как и мечтал Соломон, на скалистом Атлантическом побережье, но по другую сторону океана. Мне нравится Америка, и я постараюсь навсегда забыть Россию и этот ужасный 1907 год.

«Ну, вот теперь, кажется, все», – горько усмехнувшись, подумал Ардашев и небрежно бросил письмо на стол. Заложив руки за спину, он так и остался стоять перед окном, с интересом наблюдая, как молодая мать отчитывала непослушного пятилетнего мальчугана, норовившего вырваться у нее из рук и пуститься вниз по Николаевскому проспекту.

Город жил спокойной и ничем не примечательной жизнью.