Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 116 (всего у книги 178 страниц)

– Надеюсь, мне не придется вас убеждать в том, что только наше ведомство может иметь с ним дело. Вы согласны?

Полковник разгладил усы, прокашлялся, отвел глаза в сторону и спросил:

– А может, все-таки по коньячку?

– Что ж, не возражаю.

Ардашев позвонил в колокольчик. Тотчас же возник лакей. Получив указание, он исчез в дверном проеме.

– Видите ли, в чем дело, Клим Пантелеевич, я, как профессионалист, вас прекрасно понимаю. Да и правила вербовки в данном случае на вашей стороне: не стоит агента сбивать с толку. Но есть одно «но». Мои люди рисковали жизнью, и потому мы бы хотели иметь возможность знакомиться со сведениями, полученными из этого источника.

– В таком случае он будет подвергнут двойному риску. Вероятность утечки информации, а значит, и провала, вырастает как минимум в два раза.

– Пожалуй. Так ведь и сейчас он не гарантирован от раскрытия. Бумаги Раппа, по всей видимости, находятся в шведском консульстве. И нам с вами остается только уповать на Господа. Через несколько дней прибудет новый консул. И кто знает, как он себя поведет. А если они все-таки догадаются сличить почерки? Что тогда?

Статский советник задумался на миг, а потом сказал:

– Спасти агента от провала может второй информатор, если он вовремя нас предупредит. У вас такой человек есть?

Неожиданно возник Ферох, и собеседники замолчали. Лакей поставил на стол коньяк, закуски и удалился.

– Эх, Клим Пантелеевич! Да разве у меня есть от вас секреты? – Полковник взял бутылку и налил обе рюмки. – Давайте-ка выпьем, а потом я вам не спеша обо всем расскажу. Ну, как говорят наши вечные враги турки, шерифэ![275]275
  Шерифэ (тюрк.) – на здоровье! (прим. авт.)


[Закрыть]

Закусив лимоном, он крякнул от удовольствия и закурил.

– Завтра, я надеюсь, такой источник появится. Есть у меня подозреньице в отношении обожаемой всеми госпожи Ренни. Матерьялец кой-какой я на нее собрал. Правда, не бесспорный, но все же… По всему выходит, что она оказывает услуги немцам. Правда, точных доказательств у меня нет, но попробую взять ее на арапа. Я намекнул ей, что мне кое-что известно на этот счет. Но посмотрим. – Он выпустил дымную струю и хвастливо выговорил: – Я дал этой особе сутки на размышление. Она поразмыслила и соблаговолила назначить мне встречу на завтра. И где бы вы думали?

– У себя дома?

– Берите выше! На башне Шемс-эль-Эмаре! Сегодня в полночь! Представляете, какова штучка? А? Но ведь согласилась! А могла бы и послать… куда подальше.

– Вы уж поосторожней, Корней Ильич. Все-таки ночь и прочее…

– Не беспокойтесь. Меня не проведешь! Можно разве что убаюкать, да и то лишь на ее французской кроватке! – Кукота захохотал и снова наполнил рюмки.

Ардашев, будто не слыша собеседника, задумчиво проговорил:

– Выправлению ситуации в Персии в целом и спасению Тихрани в частности может способствовать введение наших частей. Пусть бы для начала послали хотя бы одну казачью дивизию. Уже было бы хорошо. Правительство Мустафиоль-Мамалека было бы вынуждено подать в отставку. А Тихрани смог бы возглавить кабинет или, по крайней мере, занял бы пост военного министра либо министра внутренних дел. Англичане в данном случае не стали бы возражать, да и мы бы не спрашивали их мнение.

– Сдается мне, Клим Пантелеевич, что без корпуса здесь не обойтись. Одной дивизии мало.

– Многое зависит от Турции. Останется ли она вне мирового пожара и будет следовать заявленной декларации о нейтралитете либо склонится на сторону Тройственного союза. В ближайшее время все выяснится. Только вот у нас с вами этого самого времени и нет.

– Вы уж простите, Клим Пантелеевич, что я вновь касаюсь неприятного для вас вопроса, но поверьте: я готов подписаться под каждым вашим словом в телеграмме на Певческий мост. Войска в Персию надобно вводить немедленно!..

Постепенно разговор перешел в русло воспоминаний. Собеседники все чаще вдавались в подробности довоенной жизни. На смену первой бутылке пришла вторая. Когда с неба опустился сумрак и воздух из прозрачной субстанции обрел темно-голубой цвет, коньяк закончился.

Полковник, понимая, что он давно злоупотребляет гостеприимством, собрался наконец распрощаться. Он долго тряс Ардашеву руку и, брызгая слюной, расточал любезности, не забывая повторять, что сегодня он «спас от смерти хозяина этого чудесного дома». Наконец военный агент застегнул ворот мундира и побрел к машине, в которой находился уставший от солнца и долгого ожидания шофер.

XX

На следующий день после убийства Магнуса Фредерика Хольма российский посол лично посетил консульство Шведского королевства и выразил официальное соболезнование в связи с гибелью шведского дипломата. Вернувшись в Русскую императорскую миссию, он встретил Ардашева, ожидавшего его аудиенции.

– Клим Пантелеевич? – Посол протянул руку. – Вы ко мне?

– Да вот, пришел попрощаться, – ответив на рукопожатие, проговорил статский советник. – Получил указание вернуться в столицу. Певческий мост ждет моего доклада.

– Ну что ж, проходите.

Указав гостю на кресло, Хворостовец грузно опустился в соседнее, тяжело выдохнул и сказал:

– Ох, и не люблю я эти траурные дела. Читал где-то, что одна минута стояния у гроба отнимает несколько часов жизни. Не знаю, так ли это на самом деле, но факт остается фактом: война из окопов перекинулась в посольства и консульства. Гибнут даже дипломаты нейтральных стран. И кому, интересно, не угодил этот швед? – Он разгладил усы и, глядя в потолок, проронил: – А вы, если я не ошибаюсь, были с ним в дружбе?

– Я учил его играть на бильярде, а он знакомил меня с премудростями вождения автомобиля.

Посол повернулся к Ардашеву.

– Так если вы собрались обратно, стало быть, вы раскрыли убийство Байкова?

– Собственно, я и пришел, чтобы отчитаться о проведенном расследовании.

– Надеюсь, на этот раз преступник не служащий нашей миссии?

Клим Пантелеевич покачал головой.

– Переводчика пытал, а потом и убил шведский консул вместе со своим подручным, поваром Джавадом.

– Покойный Хольм – убийца? – пробормотал Хворостовец и раскрыл от удивления рот.

– Да.

– Как же вам удалось это выяснить?

– Там, в караван-сарае, у него случайно выпал портсигар (подарок жены), сделанный из тысячелетнего шведского дуба. Судебный фотограф снял место происшествия. В кадр попала и эта улика. Но позже, как вы помните, адлие чинило нам всевозможные препятствия, дабы эти карточки не попались нам на глаза.

– Ну да, вы собирались подготовить текст моего заявления, но потом почему-то все затихло…

– Мне удалось получить это фото. – Статский советник вынул из внутреннего кармана пиджака карточку и протянул ее послу. – Вот, смотрите.

Взяв снимок, Иван Яковлевич невольно отвел глаза в сторону.

– Боже! Какое изуверство! – покачав головой, сказал он.

– Если внимательно присмотреться, то в правом верхнем углу виден тот самый портсигар.

– Да-да, вот он, – подтвердил посол. – А как вы раздобыли это доказательство? Дали пешкеш?

Ардашев кивнул.

Тайный советник задумался на миг, а потом спросил:

– Что ж, выходит, что швед убил не только Байкова, но и подложил гранату в ваш «Форд»?

– Несомненно. Смерть водителя Савельева – дело его рук.

Хворостовец поднялся. Заложив руки за спину, он с суровым видом принялся расхаживать по комнате. Наконец остановился и, глядя на статского советника, осведомился:

– А кто же тогда убил Хольма? Англичане или французы? А? Как думаете?

– Слава богу, такой вопрос Певческий мост передо мной не ставил.

– Ну и правильно, – махнул рукой посол. – Не наше это дело. Однако надобно отдать должное Господу – Всевышний покарал злодея.

Иван Яковлевич приблизился к окну, выходящему в сад, и, рассматривая красную бугенвиллею, вымолвил:

– Стало быть, вас хотят видеть для доклада. М-да, интересно. – Он повернулся и спросил: – А вы когда уезжаете?

– Завтра, рано утром.

– Это правильно. Утром безопаснее. Но все равно поедете с сопровождением. Я распоряжусь, чтобы вам выделили казачье охранение.

– Благодарю вас, ваше превосходительство.

– Эх, Клим Пантелеевич, вы неисправимы. Я же просил вас вести себя со мной проще. Ведь мы, несмотря на небольшую разницу в возрасте, принадлежим к одному поколению.

– Это я по привычке, Иван Яковлевич.

– Ничего, ничего, бывает.

Ардашев поднялся.

– Что ж, не буду отнимать у вас время.

– Ну, – посол протянул руку, – может, свидимся еще.

– Был бы рад.

– Удачи вам в дороге.

– Честь имею.

Покинув кабинет посла, Ардашев вышел в коридор и едва не столкнулся с военным агентом. Полковник явно не ожидал встречи.

– Клим Пантелеевич? Как ваши дела?

– Прекрасно! Дай Бог каждому!

– Ох и везет же вам! – вздохнул офицер. – Не то что мне. – Он склонил голову к уху собеседника и прошептал: – Не поверите, но эта французская гюрза столкнула меня вниз с самой верхотуры башни Шемс-эль-Эмаре! Я бы, несомненно, разбился, если бы не оставленный кем-то воз сена. Угодил в него, как в пуховую перину. Пока летел, вся жизнь перед глазами пронеслась, точно в кинематографе. А она – вертихвостка немецкая – сбежала куда-то. Но ничего. Никуда теперь не денется. – Он выдавил кислую улыбку и, кивнув в сторону высоких дверей, спросил: – Вызывал или сами пожаловали?

– Да вот перед отъездом носил отчет по командировочным расходам. Все сошлось, кроме одного: в перечне издержек не хватает вашей подписи. Но можно обойтись и без нее, но тогда вам придется вернуть два тумана.

– Простите? – Кукота недоверчиво покосился на Ардашева. – О чем вы? Какие два тумана?

– Да те самые, господин полковник, кои я потратил, покупая сено вместе с телегой, которую крестьянин оставил под башней Шемс-эль-Эмаре. Средства эти, как вы понимаете, казенные и потрачены были на спасение военного агента, кой приписан к Генеральному штабу. Вот если бы вы были в штате Министерства иностранных дел, тогда другое дело. А так, соблаговолите сии затраты вернуть либо удостоверить указанный факт собственноручной подписью.

От волнения лоб офицера покрылся испариной. Уставившись на статского советника, он пролепетал:

– Но позвольте, откуда вы могли знать, с какой стороны я… выпаду?

– Тут все просто, – улыбнулся Клим Пантелеевич. – Три проема на башне настолько малы, что вытолкнуть в них человека положительно невозможно. И лишь четвертый, кладка которого завалилась, вполне подходил для этой цели.

Военный агент расстегнул верхнюю пуговицу мундира, и было видно, как от волнения у него заходил кадык. Он полез в карман, пытаясь, очевидно, достать деньги.

– Полноте! – остановил его Ардашев. – Давайте считать это безвозмездным вкладом МИДа в бюджет военной разведки.

– Выходит, 1:1? – слегка дрогнувшим голосом осведомился полковник.

– В каком смысле?

– Второго дня я спас вас от смерти, устранив Хольма, а вчера вы…

Статский советник пожал плечами.

– Если хотите, пусть будет так. Однако мне пора. Надобно еще отправить последнюю телеграмму на Певческий мост. Замечу: она пройдет открытым текстом и вашему телеграфисту не придется утруждаться. – Ардашев помолчал немного и добавил: – А вы времени зря не теряйте, подыскивайте ему и господину Красноцветову новую работу в своем ведомстве. Я не сомневаюсь, что они будут уволены, как только я доберусь до столицы.

– Ну что ж, здесь я бессилен. – Кукота развел руками. – Одно скажу: с людьми вроде вас лучше дружить, чем враждовать. Я это сразу понял… Желаю вам вернуться домой без лишних приключений. Честь имею, – козырнул полковник.

– Благодарю. Честь имею.

Клим Пантелеевич еще долго смотрел ему вслед, испытывая неприятное чувство, которое остается после разговора с завистником или недоброжелателем. Вроде бы и попрощался полковник и даже попытался улыбнуться, но в его холодных глазах была заметна едва уловимая недоброжелательность. И хоть сидела в нем она глубоко, точно жаба на дне колодца, но все равно лезла наружу.

Другое дело Ферох. Когда верный лакей узнал, что его хозяин уезжает в Россию, он сильно расстроился. Все время, пока шли сборы, перс ходил сам не свой, точно скорпионом ужаленный. И даже сообщение о том, что большинство вещей остается ему, никак не обрадовало лакея. Нет, он, конечно, поблагодарил Ардашева за его доброту и наговорил массу всевозможных комплиментов, но лицо его так и не посветлело. Он отказался уходить домой и чуть ли не всю ночь просидел на айване с рюмкой араки и длинным чубуком. А перед самым отъездом все бегал, суетился, проверяя, хорошо ли закреплен багаж на задке автомобиля.

Когда машина тронулась и, набрав скорость, понеслась в сторону Тегерана, он так и остался стоять на дороге, провожая ее взглядом до тех пор, пока она совсем не превратилась в едва различимую черную точку.

Да и у Клима Пантелеевича настроение тоже было далеко не благостное. Вроде бы и командировка закончилась, и домой возвращается – ан нет! – неспокойно на душе и даже тоскливо как-то. Наверное, все это из-за неопределенности, из-за невозможности предвидеть будущее. «Война – это смерч, уносящий в бездну целые государства. И кто знает, что ожидает нас в ближайшие годы?» – именно так мысленно рассуждал Ардашев, стоя на борту того самого «Цесаревича», на котором он и прибыл в эту жаркую страну еще в начале июля.

Провожая взглядом искусанную морем кромку берега, статский советник Ардашев не знал еще, что благодаря его донесениям на Певческий мост государь предпримет самые серьезные шаги.

Правительству Мустафиоль-Мамалека будет заявлена нота, в которой министр иностранных дел Сазонов выскажет персидскому посланнику в Петрограде, что ведение тайных переговоров Персии с противниками России и Англии фактически перечеркивает русско-британское соглашение от 18 августа 1907 года по разграничению сфер влияния, гарантировавшее независимость и целостность этого государства. И в таком случае, добавит Сазонов, по окончании войны территория Персии будет разделена между Российской империей и Великобританией.

Наместником и главнокомандующим Кавказским фронтом вместо престарелого графа Воронцова-Дашкова назначат великого князя Николая Николаевича. Заменят и посла. Чрезвычайным посланником и полномочным министром при персидском дворе станет действительный тайный советник, камергер двора его императорского величества Н.С. фон Эттер.

А тридцатого октября следующего года русский Экспедиционный корпус под командованием генерала Баратова высадится в персидском порту Энзели. И вновь, как почти столетие назад, великодержавное имя Российской империи поднимется в Персии на подобающую высоту.

Иван Любенко
Супостат

1
Модистка

Женщина – создание беззащитное. Особенно если она молода, красива и бедна. И сколько же кружится вокруг такого мотылька хищников! Коллежские секретари и асессоры из Присутственных мест с завитыми кверху усами, купцы-миллионщики с блестящими на солнце лысинами, напористые, как эскадрон, корнеты и убеленные сединой отставные генералы. Все они – кто подолгу, а кто мельком – останавливали взгляд на юной Сильфиде, проплывающей среди разодетых манекенов ателье «Мадам Дюклэ», что находилось в Петрограде на Измайловском проспекте. Но больше всего Анну раздражали приставучие, как клейстер, приказчики галантерейного магазина «Парижский свет», ведь с ними очаровательной модистке приходилось общаться два раза в неделю.

Вот и сейчас она стояла у прилавка и пересчитывала отпущенный в кредит товар: аграмант восьмигранный – пять аршин; стеклярусные кружева по тюлю (черные и цветные) – по пять аршин каждого наименования; плюмаж из птичьего пера (цвета гелиотроп) – две коробки; лента муаровая – десять аршин; лента атласная (красная) – семь аршин; пуговицы кокосовые (с ножкой) – 100 штук, (с прошивными ушками) – 50 штук; эластики для подвязок – 30 штук; бахрома с золотом – десять аршин; канитель серебряная – восемь аршин; белый газ – десять аршин; красный рытый бархат – пятнадцать аршин; швейцарский муслин на коленкоре – двадцать аршин.

– И все-таки вы не ответили на мой вопрос, будете ли вы свободны на этой неделе? – пропел над аккуратным ушком высокий приказчик с напомаженными волосами.

– Простите, Тимофей Спиридонович, но у нас много работы, – смущаясь, вымолвила барышня.

– Ох, Анна Ивановна, Анна Ивановна! Не жалуете вы меня. Вот уже почти год, как я пытаюсь обратить на себя ваше внимание, но все без толку.

– Работы много-с, – едва слышно пролепетала девушка. – Да и хозяйка строга.

– Да при чем тут хозяйка? Вы смотрите, какие погоды стоят! Морозец совсем легкий! Солнечно и тихо! Для здешних мест – большая редкость. В феврале у нас самые холода да ветра с Финского залива… А тут – Божья благодать. Покатались бы на санях, в кондитерскую бы зашли, чаю или кофею откушали. Или вот давайте фильму новую посмотрим, комедию, с Людвигом Трауманом, «Пожиратель женщин» называется, а?.. Жизнь-то проходит, Анечка! Дорогая!

– Но вы же, Тимофей Спиридонович, женаты. Семья у вас…

– И что? – Мужчина даже выпрямился от удивления. – Чем вам, скажите, моя семья повредить может? Я ведь вас из уважения, можно сказать, на прогулку приглашаю. Ничего такого-с, предосудительного… А впрочем, – он горько вздохнул и махнул рукой, – у вас вечные отговорки. Ладно. Нет так нет. Прикажете заворачивать?

Модистка кивнула.

– А вы, Анечка, с извозчиком прибыли? – за спиной белошвейки раздался чей-то резкий, как скрип ржавой калитки, голос. Обернувшись, она увидела управляющего галантерейного дома господина Мориса Гюстена, только что вышедшего из своей комнаты. Слегка поклонившись, девушка ответила:

– Нет, на трамвае. Но теперь придется нанять извозчика.

– Не стоит, право, беспокоиться. Для вас, как для постоянной покупательницы, не только скидки, но и бесплатная доставка-с. – Он повернулся в сторону приказчика и распорядился: – Тимофей, помогите Анне Ивановне товар погрузить. Экипаж за наш счет.

– Сию минуту-с…

– Вы очень добры, месье Гюстен, – пролепетала брюнетка и зарделась.

– Ну, голубушка, как поживаете?

– Все хорошо-с, – ответила Анна и опустила глаза. Она чувствовала, как по ее лицу и стану скользил бесцеремонный взгляд француза.

– Я вижу, у вас много работы.

– Да. Поступил заказ от Александрийского театра.

– О! Это большая честь! – воскликнул галантерейщик. – Передайте мои поздравления мадам Вяземской.

– Всенепременно-с…

– А впрочем, я ее и сам увижу на днях… А вы, голубушка, засиделись в белошвейках. Пора бы уже и на серьезную должность определяться. У меня, кстати, вакансия открылась – уволился приказчик, отвечавший за прием товара. Вот и пожалуйте на его место. Милости, как говорится, просим. Месячное жалованье на первое время – сорок рубчиков. К концу года, если с делом будете справляться, подниму до пятидесяти. Фаина Мелентьевна, при всем моем уважении к ней, и тридцати вам не платит, так?

– Все так неожиданно, месье Гюстен, – девушка ушла от прямого ответа. – Я и не знаю, что сказать. Ведь госпожа Вяземская так много сделала для меня… Особенно после того, что случилось с матушкой.

– Да, я наслышан об этой трагедии. Но ведь я вас не тороплю. Подумайте. А в среду, – он повернулся к висевшему на стене календарю, – соблаговолите ответить. Больше времени дать не могу – коммерция промедления не терпит. Договорились?

– Да-да, – закивала головой модистка. – Я обязательно, обязательно вам протелефонирую… завтра.

– И славно! Я уверен, – он приблизился на шаг, заглядывая собеседнице в глаза, – мы с вами сработаемся, не правда ли, милочка?

– Конечно, – отступая, пробормотала девушка, – непременно…

Заметив, что весь товар уже вынесли и приказчик в нерешительности топчется у дверей, она промолвила:

– Простите, мне пора.

– Ступайте, дитя мое. Я буду ждать вашего решения, – менторским тоном провещал француз и подкрутил и без того вздернутые кверху усы.

Анна торопливо покинула торговую залу и вышла на улицу. Картонные коробки и завернутые в бумагу отрезы были уложены таким образом, что оставалось место и для пассажира. Приказчик галантно подал руку и помог барышне забраться в экипаж.

– Спасибо, Тимофей Спиридонович. Вы очень любезны.

– Не стоит благодарностей, Анна Ивановна. Мое сердце для вас всегда открыто. – Он повернулся к извозчику и повелел: – На Измайловский, к салону «Мадам Дюклэ», да смотри побыстрей и поаккуратней!

– Ученого учить, что мертвого лечить, – повернувшись к приказчику, дерзко ответил извозчик. Вскинув вожжи, он крикнул: – Но, милаи! Поехали!

Пролетка понеслась по заснеженной мостовой. Железные обода со скрипом давили сахарный снег. В движении холод чувствовался сильнее. Пуховый белый платок, ротонда, отделанная кроличьим мехом, и муфта надежно согревали девушку. А мороз все не успокаивался. Он, точно навязчивый сладострастник, норовил залезть под юбку, коснуться своим холодным дыханием нежного женского тела, но, несмотря на все старания, ничего у него не выходило. Зимнее dessou[276]276
  Dessou – (фр.) (уст.) – десу; 1) нижнее белье; 2) нижняя юбка (прим. авт.).


[Закрыть], согревавшее стройные ножки, облаченные в дешевые фильдекосовые чулки, сводило на нет все непристойные устремления февральского волокиты. От злости и бессилия неудовлетворенный ловелас принялся пощипывать нос и колоть невидимыми иголками раскрасневшиеся девичьи щечки.

«Ехать еще не меньше четверти часа», – подумала Анна. Чтобы совсем забыть о холоде, она стала смотреть по сторонам и читать вывески торговых рядов, лавок и модных салонов. Многие названия были для нее знакомы, но из-за дороговизны недоступны, хотя в некоторых она уже и бывала – делала покупки для своей хозяйки. Огромные витрины, украшенные еще до Рождества, изумляли разнообразием и изысканностью. Особенно поражал магазин игрушек Дойникова в Гостином дворе. В саженном окне была выставлена большая кукла с золотистыми локонами в пышном кружевном платье. Она, точно живая, поворачивала голову и даже кланялась. В России такие механизмы делать не умели, и наверняка ее привезли из Германии еще до войны. Ведь теперь за одно упоминание о немецком товаре полиция могла прикрыть торговлю.

Аня, выросшая без отца, вспомнила, как в детстве, проходя мимо такой же витрины, она просила маму остановиться и постоять минутку-другую. Нет, она никогда не клянчила и не просила купить ей такое чудо, отлично понимая, что для этого у них просто не было денег. Зато потом, всю дорогу до маминой работы – небольшой портняжной мастерской, расположенной в подвале, – она представляла, как наряжала бы новую подружку и даже кормила бы ее овсяной кашей из чайной ложки. Но Жази – почему-то именно так она нарекла ее – наверное, тоже отказалась бы от этого жидкого невкусного варева.

И так они останавливались каждый день у витрины, смотрели на нее и молчали. Мама и дочь. Вскоре они не заметили, как привыкли к ней, сроднились. Жази стала частью их существования. Каждое утро девочка, перебирая своими маленькими, точно фарфоровыми ножками, бежала за мамой вприпрыжку, предвкушая новое свидание с любимой куклой.

Но однажды она исчезла. Ее купили. Полукруглый оконный проем смотрел слепой глазницей. Анюта рыдала, а мама успокаивала ее и говорила, что это даже очень хорошо, что Жази забрали, потому что в таком большом холодном магазине ей, вероятно, было зябко. К тому же, добавляла мама, она попала в добрую семью. И там ее будут любить. И, возможно, даже больше, чем мы. Эти слова обижали девочку, и Анюта выкрикивала сквозь слезы, что никто и никогда не сможет любить Жази больше, чем она. Мама гладила ее по головке, вздыхала и, смахивая украдкой жемчужную слезинку, соглашалась.

Полина Евграфовна Извозова ослепла два года назад. Глаза золотошвейки не выдержали ежедневного напряжения, и утро однажды для нее так и не наступило. Сорокалетняя женщина погрузилась во тьму. Знакомый врач, который наведывался в доходный дом на Болотной, лишь разводил руками, тряс головой и что-то лепетал про катар глаз и сигнатуру. Только все оказалось тщетно. Ни сабуровые капли, ни промывания квасцовой водой, ни васильковые компрессы не помогли вернуть зрение. И постепенно мать смирилась с судьбой.

К тому времени, когда случилось несчастье, Аня уже работала модисткой в салоне «Мадам Дюклэ». Новая хозяйка сохранила старое, привычное для горожан название. Узнав, что девушка содержит не только себя, но и больную мать, она добавила к ее месячному жалованью десять рублей. Правда, появились и новые заботы: Анна теперь не только шила восточной, мозаичной гладью и сутажем, исполняя всевозможные виды кружев (от датского «Гедебо» до бразильского Sols), но и отвечала за закупки товара. Жизнь, хоть и омраченная внезапным недугом матери, постепенно налаживалась и становилась на прежние рельсы. Да и сосед Алексей – студент Технологического института – ухаживал за Анной с таким подобострастием, что в серьезности его намерений сомневаться не приходилось.

Мелькали дома и старинные особняки. Пугая прохожих, выскочил автомобиль и, как сумасшедший, прокрякал клаксоном. Совсем рядом степенно прогромыхал желтый трамвай. Запахло машинным маслом. На перекрестке встретился строй солдат с винтовками. Улыбчивый подпоручик поймал ее взгляд и приветливо махнул рукой. В ответ Анна, румяная и красивая от мороза, послала ему воздушный поцелуй. «Кто знает, – подумала она, – сколько жить осталось этому молодому офицеру». Она вспомнила, как недавно провожала вместе с Алексеем его друга, который отправлялся вольноопределяющимся в пехотный полк. Составы на Варшавском вокзале стояли на разных путях и уходили бесконечной чередой, один за другим. А назад они возвращались с ранеными. Для их приема была проложена ветка, шедшая от городской трамвайной сети.

Экипаж незаметно подкатил к ателье, и девушка принялась заносить коробки и свертки. На помощь ей тотчас же бросился закройщик – Арон Яковлевич Шнеерзон, который в это время, по обыкновению, выходил курить. Ни для кого не было секретом, что пятидесятилетний вдовец питал к модистке нешуточные симпатии. Поговаривали даже, что он собирался сделать ей предложение. Но трагедия с матерью остановила его. Брать на свое содержание такую обузу Шнеерзон не решился. И «птичка» упорхнула. Вернее, ее увели из-под самого носа. Кавалером оказался какой-то худосочный студентишка в черной двубортной шинели и фуражке с лакированным козырьком. Но закройщика отчего-то больше всего раздражали его золотые пуговицы, отливающие на солнце ярким светом, и наплечный вензель с изображением двух знаков: «НI». И потому всякий раз когда Арон Яковлевич, узнавая о появлении в ателье этого высокого и улыбчивого молодого человека, у него портилось настроение и появлялось жгучее чувство ревности. Это было видно по его недовольному лицу, которое в эти минуты он опускал над раскройным столом еще ниже. «Только жизнь – штука переменчивая, – мысленно рассуждал Шнеерзон. – Глядишь, и заберут ухажера на фронт. И вот тогда, может, все и повернется совсем другим, светлым боком».

Но пока все оставалось по-прежнему, и Анна, судя по всему, была без ума от своего поклонника.

Фиакр освободили, и тяжелая деревянная дверь швейного магазина «Мадам Дюклэ» захлопнулась. А внутри, как всегда, царила обычная дневная суета, и модистка принялась за работу.