Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 125 (всего у книги 178 страниц)

– А какие отношения у портного складывались с покойной Вяземской? Не имелось ли между ними неприязни?

– Нет. Насколько я знаю, ничего такого не было. – Он посмотрел на часы. – Что ж, а мне надобно еще в одно местечко наведаться, проведать одного шопемфиллера[292]292
  Шопемфиллер – уст., (жарг.) – вор, специализирующийся на кражах из ювелирных магазинов (прим. авт.).


[Закрыть], – устало проговорил Игнатьев. – Сейчас самое время.

– Куда деваться, Петр Михайлович, куда деваться. Такая наша служба. А вообще-то, – Филиппов повернулся к Ардашеву, – я, конечно, понимаю, что уже поздно, но не могли бы вы, Клим Пантелеевич, напоить меня чаем? Заодно бы и обсудили, как поймать Супостата, а?

– С удовольствием, только прежде мне надобно протелефонировать супруге и предупредить ее, что у нас будет гость из полиции, который интересуется подробностями сегодняшнего спиритического сеанса.

Начальник сыскного отделения воздел обе руки и, резиново улыбнувшись, воскликнул:

– Приятно иметь дело с умным человеком!

Статский советник проследовал к портье. Через минуту он вернулся. По его выражению лица было понятно, что стряслось неладное.

– Все в порядке? – спросил Филиппов.

– В то, что произошло у меня дома, трудно уверовать, но это так. И вот не воспринимай после этого всерьез медиумов, гадалок и духов! Рассказывать ничего не буду, пока еще раз не услышу все своими ушами. Едем?

– Заинтриговали! – воскликнул сыщик. – Едем!

Врач, уязвленный тем, что он не попал в число гостей, заметно расстроился. Он сухо попрощался и вместе с Игнатьевым уехал в полицейском экипаже. Почти следом тронулся таксомотор, нанятый Ардашевым.

Вероника Альбертовна велела Варваре вновь накрывать на стол. Супруга дипломата уже пришла в себя после случившегося и ждала гостей.

19
За чаем

Сказать надо сразу: ни Малыш, ни Леон не были в восторге от новоявленного визитера. Оба животных еще не успели избавиться от присутствия недавней странной компании. Запахи незнакомых людей все еще блуждали по квартире. Но больше всего котов взбудоражил прозрачный как воздух незнакомец, который чуть больше часа назад вплыл в комнату, где зачем-то завесили зеркало.

Теперь перс сидел в кабинете на подлокотнике любимого кресла Клима Пантелеевича и брезгливо шевелил седыми усами, реагируя на доносившийся из столовой чужой голос, и размышлял: «Да, это человек. Обычный. Неприятный, но все-таки человек. Его еще можно терпеть. Или даже поцарапать когтями. Или укусить. Стало быть, такой, как все люди. Не то что тот призрак, от которого шерсть дыбом встала». От неприятного воспоминания Малыш вздрогнул и перепрыгнул на другой подлокотник.

Тем временем его младший собрат Леон, тоже изрядно обеспокоенный недавним происшествием, сумел пробраться в переднюю, где и устроился внутри случайно упавшей меховой шапки главного сыщика столицы. Дитя Кавказских гор безмятежно дрых, свернувшись клубочком на теплой подкладке. Ему совсем не хотелось вспоминать недавний страх, охвативший его, храброго дворового бойца, когда он узрел то, что обычные люди видеть не могут. «Брр! Вот же мерзость так мерзость!» – подумал дворовый задира, проваливаясь в крепкий сон.

Гостеприимные Ардашевы, как всегда, одним чаем не обошлись. Да и чай Клим Пантелеевич заваривал по-восточному, не так, как привыкли в России. Фаянсовый заварной чайник он обливал кипятком, давая ему прогреться, и вытирал насухо. Сразу же засыпал заварку и наливал чуть-чуть сырой воды – до образования кашицы; ждал с минуту, сливал воду и ставил чайник на пар на пять минут (для этого он приспособил большой медный чайник без крышки). Этого времени вполне хватало, чтобы чайный лист, намокнув и прогревшись, развернулся. После этого он наполнял фаянсовое чрево крутым кипятком, но добавлял его очень немного, примерно столько же, сколько в самом начале вливал холодной воды. И вновь держал заварной чайничек над паром минут пять. Затем доливал кипяток до самого верха и вновь водружал на большой чайник, давая потомиться минут десять. Вот и вся процедура. Для этого способа приготовления лучше всего подходил грузинский байховый сорт «Кара-Дере».

Ветчина, холодная телятина, говяжий язык, швейцарский сыр и русский честер, масло в хрустальных масленках (сливочное с миндалем, грецкими орехами и фисташками; масло из рябчиков), разные виды печенья, мармелад и шоколадные конфекты заняли почти весь стол. Прямо посередине возвышалась ваза с мандаринами, яблоками и виноградом. Бутылка греческого коньяку, темный ром и «фрейлинский пунш» – с недавних пор любимый напиток хозяйки – довершали «чайный натюрморт».

Разговор не клеился. Вероника Альбертовна до сих пор тряслась от страха. Рассказывая все по порядку, она поведала, что гости, впервые оказавшись в этой квартире, вели себя скованно. Вероятно, не последнюю роль сыграло недавнее убийство Вяземской. Все разговоры крутились вокруг этой драмы. Опаздывал и Чертоногов. Его жена – Виринея Ниловна – дважды звонила домой, но он так и не появился. Не было и графини Брунн. Герман Аристархович понемногу начинал волноваться и каждые полчаса справлялся по телефону у горничной, не появлялась ли супружница. Никто из присутствующих так и не осмелился попробовать себя в роли медиума.

Единственный человек, находящийся в прекрасном расположении духа, был Семен Натанович Шмулевич. Ювелир, точно шмель, кружил вокруг хозяйки и при каждом удобном случае целовал ей ручку и расточал любезности. Естественно, об этом факте госпожа Ардашева предпочла умолчать.

Примерно в четверть десятого баронесса Четихина предложила попробовать провести спиритический сеанс с блюдцем. Ее идею горячо поддержали, но не все. Против высказался Семен Натанович: «Я слышал, что при использовании блюдца часто бывает, что из царства Тьмы приходит не тот дух, которого вызывали, а другой; о нем мог помыслить кто-то из сидящих за столом. К примеру, вызывали дух Пушкина, а кто-то подумал про Дантеса. Вот убийца поэта и явится. А распрощаться с ним будет уже не просто. И хоть тысячу раз крикни: «Дух, уйди!» – он останется. Говорят, так и появились в столице «плохие» или «проклятые» квартиры, населенные призраками».

Вероника Альбертовна вновь напомнила, что еще покойная Фаина Мелентьевна предлагала вызвать дух Полины Извозовой – матери ослепшей модистки. Но теперь решили поговорить с самой Вяземской и все у нее вызнать. Действовали по всем известным правилам: круг начертили на бумаге в два раза больше блюдца, буквы с цифрами по окружности нанесли, вверху написали «да», внизу – «нет» и прямую линию через центр провели. Закоптили над свечой внешнюю сторону блюдца и на нем обозначили стрелку. Занавесили зеркало. Потом, правда, вспомнили, что еще надо было снять с себя все металлические украшения и открыть форточки, чтобы привидение сумело попасть в квартиру. Так и сделали. Электрическое освещение выключили, зажгли свечи и уселись вокруг стола. И после того как присутствующие одновременно прикоснулись кончиками пальцев к блюдцу, все хором произнесли: «Святой дух, войди в круг!»

И блюдце – о Боже! – задвигалось! Забегало ходуном!

– Вы здесь? – дрожащим голосом осведомилась Вероника Альбертовна, и блюдце повернулось к «да».

Все притихли.

– Вы знаете, кто вас убил?

И опять белое блюдечко побежало к «да».

– Это мужчина?

Блюдце вновь указало на «да».

– А того ли духа мы пробудили? – спросил Морис Гюстен. – Пусть назовет себя.

– Вы – дух Вяземской? – чуть слышно спросила хозяйка.

И вот тут блюдце стало метаться по бумажному листку, и Протасий Христофорович Четихин, следуя за стрелкой, прочитал чуть слышно, по складам:

– Чер-то-но-гов Э-разм Льво-вич.

Виринея Ниловна вскрикнула и потеряла сознание.

С шумом захлопнулась форточка, несмотря на то что ветра на улице не было.

Включили свет. Прибежала Варвара, принесла воды и нюхательной соли. Наконец, мадам Чертоногова очнулась, но еще тяжело дышала и держалась за сердце. Ее подвели к открытому окну и стали отпаивать водой.

Едва даме полегчало, она сразу же попросила Веронику Альбертовну протелефонировать ей домой и справиться о муже.

Хозяйка сняла трубку и попросила телефонистку соединить с нужным нумером. Где-то далеко, на другом конце провода, раздался щелчок, и чужая горничная вымолвила сквозь слезы, что звонил судебный следователь и передал, что барин – действительный статский советник Эразм Львович Чертоногов – скончался всего несколько часов назад. Его труп нашли в гостинице «Англетер». Тело можно будет забрать завтра во второй половине дня после вскрытия.

Вероника Альбертовна закончила рассказ и умолкла.

– Да, дела-а, – протянул Филиппов. – Если бы сам не услышал, никогда бы не поверил, что такое бывает.

– Эта область пока еще недоступна человеческому разуму. В лучшем случае мы можем только кое-что наблюдать и удивляться, – наливая чай, заключил Ардашев.

– Вероятно, вы правы. Однако меня мучает более приземленный вопрос: когда мы схватим преступника? Если ваши предположения верны и напавший на модистку маниак, убийца Вяземской и Чертоногова – одно и то же лицо, то осталась единственная надежда, что после публикации «Незнакомки» в «Ниве» он явится за гонораром.

– Я бы не стал на это надеяться. Супостат не настолько примитивен. Чего стоит один лишь способ устранения Чертоногова. Согласитесь, он поступил весьма остроумно.

– Да, – отставив в сторону пахнущий ромом чайный стакан, кивнул Филиппов. – Мне иногда кажется, что рукой преступника управляет дьявол. Ни одно из трех преступлений не похоже на другое. Он будто щеголяет перед нами своими возможностями. «Вот, смотрите, – говорит, – я и так могу, и этак. А вы, ротозеи, всегда будете отставать от меня на шаг, на два, на три…» Ладно, – он махнул рукой – будем ждать нового номера «Нивы». Он выйдет в понедельник, шестнадцатого.

Полицейский поднялся и, глядя на хозяйку, вымолвил:

– Позвольте поблагодарить вас, уважаемая Вероника Альбертовна, за столь радушный прием. Не ожидал, признаться, такого внимания. Надеюсь, мне представится возможность видеть вас. – Он повернулся к Ардашеву и добавил: – Вот поймаем Супостата – не откажитесь отпраздновать это событие в ресторации. И заодно с моей женой познакомитесь.

– Будем рады, – повеселела Вероника Альбертовна.

– Значит, договорились, – просиял гость. – А мне пора. Вы разрешите воспользоваться вашим телефоном, чтобы я вызвал таксомотор?

– Не извольте беспокоиться, Владимир Гаврилович, – ответствовала Вероника Альбертовна. – Я сама это сделаю.

– Это будет разумно, – поддержал супругу Ардашев. – А пока суд да дело, предлагаю выпить по рюмке коньяку в моем кабинете. Если вы не возражаете, я покажу вам несколько весьма раритетных изданий.

– Был бы вам весьма признателен, – вежливо склонив голову, согласился полицейский.

Водитель таксомотора оказался метеором. Едва действительный статский советник успел отдать должное прекрасному греческому коньяку и подержать в руках прижизненное издание А.С. Пушкина «Руслан и Людмила», как в дверь позвонили, и Вероника Альбертовна сообщила, что машина уже подана.

Одевшись, Филиппов (слава Богу, что Варвара вовремя заметила спящего кота в шапке гостя и устранила это безобразие) любезно попрощался с хозяйкой и в сопровождении Ардашева – и на радость котам! – вышел на лестницу.

– А вы – очень интересный собеседник, – выговорил гость, спускаясь по ступенькам. – Поверьте, я искренне рад знакомству.

– Взаимно, – улыбнулся дипломат. – Очень надеюсь, что ужин у Кюба состоится на следующей неделе.

– Ох, Клим Пантелеевич, хорошо бы! – подходя к машине, проговорил начальник столичного сыска. – Честь имею!

– Честь имею, Владимир Гаврилович!

Черный Fiat Zero грозно проревел и, словно демон, унес полицейского в неизвестность.

Над столицей империи склонилось хмурое небо, дул ветер и падал мокрый снег.

Флюгер на соседнем доме сломался. Он вздрагивал и бился на месте, точно слепой голубь, не понимающий, куда лететь. Ему в тон поскрипывал фонарь. Сквозь липкую, летящую сверху массу лампа бросала узкий конус света на часть улицы и на человека, молчаливо взирающего на редкие звезды.

Ардашев, как в детстве, когда его учил этому отец, пытался отыскать на необъятном пространстве Большую Медведицу и Полярную звезду, но ничего не получалось. Эти далекие небесные тела то появлялись неожиданно, то гасли, как свечи, накрытые сырым покрывалом петроградской ночи. Статский советник потянул на себя дверь и исчез в парадном.

20
Роковой журфикс

«С некоторых пор я не люблю людей. Откровенно говоря, я и сам не помню, когда во мне зародилась эта неприязнь. Наверное, давно. Только не надо думать, что я всегда был мизантропом. Нет, еще десять лет назад я с удовольствием брал в руки гитару и, пройдя по грифу нежным перебором, под одобрительные возгласы гостей затягивал «Пару гнедых» – известный романс на стихи Апухтина. Я пел про хозяйку, которая «в старинные годы много хозяев имела сама», про грека из Афин и жида из Варшавы, про юного корнета и седого генерала, про всех любовников, засыпавших на пышной груди той метрессы.

Ужель я мог тогда помыслить, что больше никогда не буду воспевать «останки блудницы»? Это теперь мне ясно, что героиня романса – грязная потаскуха и что конец ее вполне закономерен. А тогда об этом я и не задумывался. Надо сказать, что старушенции еще крупно повезло – она отошла в мир иной тихо, своей смертью, может быть, даже и во сне. А попадись она мне – не извольте беспокоиться! – вмиг перерезал бы опасной бритвой ее дряблую аорточку.

Но, впрочем, я отвлекся.

Помню, как однажды, на одном из журфиксов, которые устраивала моя жена, я спел тот самый слезливый романс о «паре запряженных с зарею гнедых» и вышел покурить. Голова приятно кружилась от вина, счастья и свежего петербургского ветра, прилетевшего с Балтики. Мне совсем не хотелось возвращаться назад. Там было душно, шумно, и резкий аромат «Лоригана Коти» перемешивался с запахом пота разгоряченных вином молодых тел. Я вновь открыл коробку «Графских» и достал новую папиросу. Неожиданно на меня снизошло Божье вдохновение (ох, опять будет ругаться дьявол, что я употребил это слово!), и постепенно, строка за строкой, точно падающие на ладонь снежинки, стали рождаться стихи:

 
Зажигает седые огни
За день уставший город,
Спать ложатся друзья и враги,
В окна ломится зимний холод.
 
 
Я люблю этих улиц печаль,
Занесенных пушистым снегом,
Здесь когда-то тебя повстречал
И с тобою бродил по аллеям…
 

Как были наивны эти строчки, но тогда они мне казались гениальными! Я мысленно посвятил их моей любимой супруге, моей Богине (а я именно так ее и называл!). Ах, какая она была красивая и неприступная! Мне завидовали друзья, мне завидовали враги (вот видите, я опять чуть было не заговорил стихами!)… Жаль только, что счастье закончилось так быстро. Да и зачем я вообще тогда оставил ее одну и вышел? Быть может, ничего и не случилось бы? Это уже потом, когда я не мог ее отыскать и метался из комнаты в комнату, она, судорожно поправляя прическу, неожиданно выпорхнула из спальни, а за ней с виноватым видом плелся он – мой старый приятель, известный балагур и волокита. Второпях он заправил пиджак в брюки. И попервоначалу меня это даже рассмешило. А спустя час, пьяный как сапожник, он называл меня душкой, трепал за щеку, лез целоваться и под общий хохот предлагал нам жить одной семьей. Втроем. А «благоверная» сидела, потупив глаза, и молчала. Потом она сказала, что у нее мигрень, и ушла. Только вот гости требовали от Дон-Жуана все новых подробностей. И он, еле двигая языком, восхищался телом моей жены, запахом ее духов и нежностью кожи. Между делом он успевал еще и извиняться. «Не обессудь, дружище!» – твердил он как попугай. И это «дружище» звучало издевательски, как оскорбление. Наверное, мне надобно было проучить наглеца и вызвать на дуэль, но отчего-то я этого не сделал, а… разрыдался в голос. В комнате повисла свинцовая тишина. И все разбежались, как мыши.

Когда я остался один, то подумал с горечью: «Так, значит, прав был Чехов, когда писал, что «нет такой жены, от которой, при некотором навыке, нельзя было бы добиться ласок, не выходя из гостиной, в то время когда рядом в кабинете сидит муж?». Ну что же, господа, как ни прискорбно слышать, но извольте признать, что великий писатель оказался прав.

Естественно, я не мог лечь в кровать, где только что случилась измена. Она – язык не поворачивался теперь называть ее Богиней – рыдала, каялась, стоя передо мной на коленях, и умоляла простить. Повторяла, что сама не знает, как такое могло произойти. Вместе с ней плакала и наша единственная свеча, которая тоже не хотела умирать, – но куда там! – безжалостный огонь стремительно пожирал воск. Он напомнил мне моего приятеля, который несколько часов назад уничтожил мою любовь и, как безжалостный дровосек, вырубил под корень наше семейное дерево-счастье.

Когда над петербургскими крышами показалось солнце, я сжалился и сказал, что прощаю ее. Она не могла в это поверить и, растирая по лицу грязные слезы, все спрашивала: «Правда? ты простил? простил?» Я кивал, а в глубине души спрашивал себя, как же мне жить дальше со всем этим позором?

Дни текли, серые и скучные, как солдатская шинель. Я ненавидел и ее, и весь этот дом, и даже мебель. Теперь мне все напоминало об измене. Пьяная физиономия любовника снилась мне чуть ли не каждую ночь. И вот тогда – да, точно, именно тогда – в моей руке случайно оказался кухонный нож, и я подумал: «С каким удовольствием я бы вогнал острый клинок в спину этой мерзкой грешнице, которая скомкала всю мою жизнь, как ненужную промокашку!» И постепенно эта мысль стала приходить ко мне все чаще и чаще. Мало-помалу я стал размышлять, куда девать труп, что сказать соседям, когда они перестанут встречать мою «благоверную» у парадного. Ответа на эти вопросы я не находил и уже было решил совсем отречься от своих намерений, но тут пришел Князь Тьмы и все объяснил. Оказалось, что в этом ремесле, как и в любом другом, нет ничего сложного. Главное – нанести первый удар. Так все и вышло».

21
Воскресное свидание

Можно сказать, что переезд в Петроград почти не нарушил семейный уклад Ардашевых. «Почти» – потому, что имелись четыре бесспорных минуса, восполнить которые в столице было положительно невозможно. Во-первых, сыр, именуемый здесь осетинским, на самом деле таковым не являлся. А во-вторых, местная вишневая наливка кислила и уступала тому райскому напитку, который в Ставрополе готовила из шпанской вишни Вероника Альбертовна. В-третьих, сочинитель Ардашев на берегах Невы не написал ни строчки. Найти причину литературного бездействия он не мог. Безусловно, не хватало времени, но ведь можно было бы работать ночами, как он это делал в Ставрополе. Но не писалось, и все! То ли климат виноват, то ли служба… «Все-таки, – рассуждал иногда статский советник, – для творчества нужен особый душевный настрой, когда перо голубем летит по бумаге и едва поспевает за мыслями. Без этого автор не сможет перенестись в воображаемый мир литературных героев. А его-то – творческого состояния души – у меня так ни разу в Петрограде и не появилось!» – с горечью заключал он. В-четвертых, не хватало доктора Нижегородцева – этого верного Санчо Пансы, с которым бывший присяжный поверенный коротал вечера и за бильярдным, и за ломберным столом. К тому же эскулап никогда не уставал восхищаться успехами Клима Пантелеевича в расследовании запутанных дел, а это обстоятельство, как выяснилось при его полном отсутствии, штука немаловажная. Да и к чему лукавить, все мы тщеславны; одни – в большей степени, другие – в меньшей… Так, видимо, устроен человек, если, конечно, он к чему-то в этой жизни стремится, а не хлещет водку или день-деньской не дрыхнет на печи.

В конце концов на помощь статскому советнику пришли книги. Они и заменили бывшему присяжному все то, чего в Петрограде недоставало.

А вот в церковь Ардашевы ходили в столице так же, как и в Ставрополе, по воскресеньям.

Еще час назад статский советник стоял на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери и молился истово, с поклонами, как он уже давно этого не делал. И этим даже немного смутил супругу. Не обращая ни на кого внимания, он просил у Господа одного – не дать дьяволу сгубить его жену, которой, по мнению Клима Пантелеевича, угрожала опасность. Он был вполне уверен в том, что она могла разделить участь покойной Вяземской. Супостат обретался где-то совсем близко. И Ардашев боялся, что следующей жертвой будет Вероника – его любовь, его жизнь, его счастье.

…На лесной опушке под Петроградом прогремел выстрел. Не открывая глаз, Вероника Альбертовна кашлянула и, окутанная пороховым облачком, опустила вниз Le Rapid – шестизарядный пистолет Бертрана, купленный всего несколько часов назад в магазине «Оружие» на Большой Морской.

– Ну и как? – робко спросила она. – Я попала?

– Мне довелось встречать всего одного человека, который утверждал, что может угодить в «яблочко» с закрытыми глазами, но и тот оказался мошенником. – Клим Пантелеевич улыбнулся. – Вероника, дорогая, скажи, зачем я так долго тебе объяснял, как целиться, если ты все равно предпочитаешь палить, зажмурившись?

– Понимаешь, когда я начинаю жать вот на эту штучку, – указывая на спусковой крючок, проговорила супруга, – мне кажется, что сейчас разразится гром, и уже от одной этой мысли мне становится страшно.

– Думать, милая, надо совсем о другом. Например, о том, что перед тобой стоит душегуб, изувечивший модистку и прикончивший твою подругу. Я уже не говорю про медиума Чертоногова. И если ты не выстрелишь, то он привяжет тебя к постели и начнет резать на кусочки. И не закрывай глаза, не бойся, смотри на эту мразь и всаживай в него раз за разом все пули. Ясно?

Она покорно кивнула.

– Итак, начали!

Раздались пять громких хлопков. Недовольно закаркали вороны, сидевшие на соседней осине.

– Умница. Это другое дело. – Ардашев взял «дамского бельгийца», вынул обойму и, снарядив патронами из желтой коробки, вновь передал жене.

– А теперь еще раз. Но сейчас постарайся попасть в эту старую березу. Выпусти все шесть патронов. И ствол веди снизу вверх, а не наоборот. Тут только четыре шага. Готова?

– Да.

– Пли!

Громыхнуло шесть раз, и с ветвей слетел снег.

– Ты делаешь успехи! На первый раз достаточно. – Клим Пантелеевич забрал оружие, положил в карман пальто и сказал: – Пистолет я почищу и вставлю полную обойму. Дома он будет лежать у тебя под подушкой, а если ты соберешься куда-то выйти, то должна будешь носить его в сумочке. Договорились?

– А не пропахнет ли она ружейным маслом?

– Ничего. Потом, когда поймаем Супостата, я куплю тебе новую.

Вероника Альбертовна кивнула и выговорила покорно:

– Как скажете, ваше высокородие.

– Уж коли мы перешли на официальный тон, то позвольте, madame, пригласить вас на тайное свидание.

– С удовольствием! А то я уже начинаю замерзать.

Над сугробами красным пятном проступило солнце. Со стороны залива тянуло пронизывающим ветерком, но небо было чистое, будто выкрашенное синькой. Снег блестел и играл на солнце, как крупинки лимонной кислоты. «Рено» ожидал на дороге. Усадив жену, Клим Пантелеевич, завел двигатель ручкой стартера и, усевшись на водительское место, нажал на акселератор. Взятый напрокат автомобиль заколесил по заснеженной дороге.

– Я и не знала, что ты так хорошо умеешь водить машину, – удивленно выговорила Вероника Альбертовна. – И когда ты успел этому научиться?

– В прошлом году, в Персии. Там у меня был хороший учитель, но его забрали Небеса.

– Он умер? – осторожно осведомилась супруга.

– Нет, его убили. Продырявили на моих глазах.

Она вздохнула и вымолвила:

– Жалко, когда убивают хороших людей, правда?

– Наверное. Но он был отъявленный негодяй, садист и шпион.

– Зачем же тогда ты с ним разъезжал? – простодушно спросила жена.

– Как раз именно для того, чтобы это понять.

– Послушай, Клим, а тебе не надоела такая жизнь? Ты постоянно рискуешь, опять мотаешься по своим командировкам…

– Так ведь война же. Когда она закончится, мы снова воротимся в Ставрополь, будем пить твою вишневую наливку и закусывать осетинским сыром.

– Право, ты хочешь опять туда, в это захолустье?

– Всенепременно.

– Но почему, Клим?

– Мне хорошо там, спокойно.

– И ты вновь пойдешь в адвокаты и будешь воевать с Поляничко и Кашириным?

– К тому времени, думаю, Ефим Андреевич выйдет в отставку, а Каширин… – он задумался на миг и добавил: – Этот «гусь» не стоит того, чтобы о нем вспоминать… Кстати, Вероника, а что пишет Ангелина Нижегородцева? Как там Николай Петрович?

– Он, если ты помнишь, еще в прошлом году записался во «Всероссийский Земский Союз» и сейчас служит где-то на Кавказском фронте. Ангелина окончила курсы сестер милосердия. Дни и ночи проводит в епархиальном госпитале.

– Да, разбросала война народ. Кто бы мог подумать, что жизнь повернется к людям темной стороной.

Память унесла бывшего присяжного поверенного в город детства. Сколько связано с ним! С тихими ставропольскими улочками, мощенными речным булыжником, купеческими особняками, утопающими в садах, величественным Николаевским проспектом и Тифлисскими воротами. Еще год назад он был успешным провинциальным адвокатом. Солидная клиентура записывалась к нему на прием заранее. Коллеги завидовали его гонорарам и известности. Местные прокуроры с большой неохотой брались за дела, в которых участвовал приехавший из столицы адвокат. Супруга занималась благотворительностью и строила планы летнего отдыха на 1914 год. Она была уверена, что они поедут в Париж и будут наслаждаться тихой красотой Монмартра, попивая кофе в каком-нибудь уютном кафе. Но все изменилось. Перед самой войной Клим Пантелеевич снова восстановился на службе и отбыл в Тегеран. Слава Богу, все сложилось удачно, он вернулся в Россию и остался в столице. И все-таки самые приятные воспоминания были связаны именно со Ставрополем. «Однако моя игра с Супостатом входит в завершающую стадию, – мысленно заключил статский советник. – Филиппов, безусловно, профессионал сыскного дела, но и он в растерянности. Уповать на то, что преступник клюнет на получение гонорара за «Незнакомку», – сущий бред. Он не настолько глуп. Я уж не говорю о его попытке провести полицию в отношении собственного роста. Очевидно одно – убийца чертовски тщеславен и жаждет популярности. Как поэт он уже прославился. Правда, даже не он, а некое аморфное существо под именем «Супостат». Но что проку от такой известности? Кто знает, что он и есть знаменитый «Супостат»? Итак, завтра в «Ниве» напечатают «Незнакомку» без подписи. Тут же поместят объявление о том, что автор сего произведения может получить гонорар. Возможно, пригласят его в редакцию. Есть слабая надежда, что маниак захочет лично услышать похвалу в свой адрес и ради этого заявится. Думаю, именно по этой причине он не стал подписывать второе стихотворение. Вероятно, преступник надеялся, что никто не станет сравнивать «Незнакомку» и «Метрессу». В то же время, если поэт-душегуб почувствует, что его решили провести, он всегда сможет объявить «Незнакомку» творением Супостата и прославиться еще больше. Скорее всего, так и будет», – подытожил рассуждения Ардашев.

Между тем автомобиль уже бежал по центру города. Холодное солнце пускало зайчики от зеркальных витрин, попадая ненароком на лица прохожих. На другой стороне улицы лежала полуденная тень, напоминающая графическую растушевку. В окнах дворцов блестела императорская позолота. Суеты почти не было. Петроград совсем не походил на столицу воюющей державы, он скорее напоминал генерала при всех регалиях, спешившего на Высочайшую аудиенцию.

До ателье оставалось не более трех кварталов. Клим Пантелеевич повернулся к жене и сказал:

– Не забудь, играем в любовников.

– Я жду с нетерпением, милый, когда окажусь в твоих объятиях, – пролепетала Вероника Альбертовна и одарила мужа томным взглядом.

– Умница! – засмеялся Ардашев. – Ты прекрасная актриса!

– Ну почему же актриса? Мы не были близки уже неделю. Ты разве этого не заметил?

– Да, – согласился Ардашев. – Нам все время что-то мешало: то полицейский пожаловал, то спиритический сеанс, то среди ночи я заявился с этим сыщиком Филипповым…

– Ой, ой, ой! Можно подумать! – Она кокетливо покачала головой. – Это все пустые отговорки! Спали-то мы в одной кровати, но никаких предложений – ни в письменном, ни в устном виде – от вас, сударь, ко мне не поступало… Нет, Клим, все дело в том, что за эти двадцать с лишним лет я тебе надоела, – грустно выговорила супруга, глядя куда-то в сторону.

– Не выдумывай!

– Ты знаешь, покойная Вяземская, считая нас любовниками, просила уступить тебя ей хотя бы на одну ночь…

– Ох, Господи! – покачал головой Ардашев. – И что же ты ей ответила?

– Дабы не вызывать у нее подозрения, я сделала вид, что согласна.

– Представляю, насколько был неприятен такой разговор.

– Это само собой. Но меня возмутила даже не столько ее просьба, сколько ее уверенность в том, что ты не откажешься от удовольствия развлечься с ней. Значит, подумала я, она прочитала это в твоих глазах.

– Я притворялся, – улыбнулся Клим Пантелеевич и остановил автомобиль перед входом в салон «Мадам Дюклэ». Он обошел вокруг машины, открыл дверь и подал руку: – Прошу вас, сударыня.

– Вы очень любезны.

Оказавшись внутри, они оставили одежду в гардеробной. Завидев их, закройщик отворил дальнюю примерочную и оставил ключ внутри. Первым туда вошел Ардашев. За ним, закончив рассматривать себя перед зеркалом, проследовала Вероника Альбертовна. Статский советник дважды провернул ключ в замке.

Да! Действительно, эта комната располагала к тайным встречам. В ней не было окон, но имелся канделябр со свечами. На стенах, украшенных обоями с восточным орнаментом, висели две картины с изображением обнаженных наложниц султанского гарема и одно зеркало. В углу стоял кожаный турецкий диван; в изголовье лежала аккуратная стопка белоснежного белья. Напротив – одежный шкаф и два стула. Пол был застлан недорогим, но мягким ковром. Посередине небольшого круглого столика господствовала ваза с букетом алых роз. Тут же на стеклянном блюде – горка с виноградом, мандаринами и свежей клубникой; коробка шоколада, бутылка вечной «Вдовы Клико» и два хрустальных бокала завершали натюрморт. Была здесь и вторая дверь. Она вела в умывальную комнату.

Клим Пантелеевич зажег свечи, откупорил бутылку шампанского и наполнил бокалы.

– За нас! – провозгласил он.

– За любовь! – ангельским голоском пропела супруга.

В тусклом пламени свечи он увидел лицо совсем другой женщины, не той, кроткой и домашней жены, которая встречала его каждый день. Теперь это была «мадам похоть». Она смотрела на него с вожделением самки, давно не имевшей интимной близости. Вероника поставила бокал, сладострастно провела кончиком языка по губам и стала быстро раздеваться, точно боясь, что ей помешают вдоволь насладиться возлюбленным.