Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 71 (всего у книги 178 страниц)

7
Дневник генерала

С самого утра работа у тихого музейного хранителя не ладилась, и даже любимое занятие – перекладывание с места на место редких древнегреческих монет – не приносило привычного наслаждения. От вчерашнего благоговейного вечера осталось лишь одно воспоминание и терпкий привкус дешевого чихиря во рту. И хотя Назар Филиппович Корзинкин не относился к числу почитателей Бахуса, но последнее время он очень пристрастился к этому красному недобродившему вину. По правде говоря, он даже на него и не тратился, потому что по воскресеньям его приглашала в гости одна милейшая семейная пара – Акинфий Иванович Катарский и его жена Альбина Леонидовна. Престарелый муж – страстный любитель шахмат – нуждался в постоянном сопернике, а неприхотливый в еде и закусках Назар Филиппович был наилучшим кандидатом на клеточные баталии. К тому же он умел правдоподобно восхищаться всем, что вставало у него перед глазами в богатом особняке отставного действительного статского советника. Щедрая лесть, расточаемая гостем, аршинными волнами разливалась вокруг и с головой накрывала хозяина, повергая Акинфия Ивановича в чувство глубокого умиления и гордости за себя и свой выбор – красавицу жену. В довершение ко всему было у Корзинкина и еще одно бесценное и редкое качество – он всегда старательно проигрывал и очень правдоподобно тому сокрушался.

Минувшей ночью Назар Филиппович несколько раз просыпался от одного и того же кошмарного сна. Ему виделось, будто огромная, с человеческий рост, кошка запрыгивала к нему на кровать. Нежно лизнув его в нос, она обхватывала человеческую шею мягкими белыми лапами и, преклонив пушистую морду у самого уха, начинала мурлыкать. От нахлынувшего спокойствия и тепла он становился беспомощным и таял, словно прошлогодний мартовский снег. Но постепенно дышать становилось все тяжелее, и в шею вонзались длинные острые когти хищника. Корзинкин задыхался, в страхе подскакивал на кровати и заходился громким чахоточным кашлем, пачкая в крови исподнее.

Завтракая в кухмистерской, он не мог избавиться от неясного предчувствия близкой беды, которое сбивало его с привычного ритма и серной кислотой разъедало душу.

Невеселые мысли прервал стук в дверь, и, не дожидаясь разрешения, в комнате появился уже знакомый присяжный поверенный Окружного суда.

– Если помните, меня зовут Ардашев Клим Пантелеевич, – представился вошедший.

– Чем обязан? – холодно спросил музейщик.

– Скажите, могу ли я ознакомиться с архивными материалами за 1828 год?

– Что именно вас интересует?

– Прежде всего приказы и распоряжения местного гарнизонного начальства. И еще я был бы вам глубоко признателен, если бы вы предоставили мне возможность увидеть фортификационный план крепости.

– Ну да, ну да… приказы, распоряжения – понятно, – задумчиво повторил краевед. – А план-то зачем?

– Изучаю историю.

– Ну да, ну да, историю… Соблаговолите подождать, сударь, мне надобно спуститься в хранилище.

Оставшись в одиночестве, Клим Пантелеевич с интересом разглядывал развешанные по стенам работы кисти Рембрандта, Клевера, Гофмана и Айвазовского. Но больше всего внимание присяжного поверенного привлекла картина неизвестного мастера под названьем «Прибытие персидского обоза в Ставрополь». На фоне опускающихся сумерек художник изобразил двор Интендантства, занятый телегами, лошадьми и служивым людом. Несколько солдат затаскивали в склад какой-то сундук. На открытых воротах белела цифра 7.

Вскоре появился Корзинкин и внес две картонные коробки. Поставив ношу на стол, он сказал:

– Вот все, что нашел по 1828 году. Вы, господин адвокат, присаживайтесь и работайте. Выносить документы не позволяется. Сейчас принесу план крепости.

– Благодарю.

Присяжный поверенный достал монпансье, отправил конфетку в рот и стал разбирать бумаги. Большая их часть интереса не представляла. В основном это были приказы генерала Эртеля о награждении солдат и офицеров, отличившихся в боях с карачаевцами и кабардинцами. Но между стандартными канцелярскими циркулярами ему попался один лист с оторванными краями, исписанный мелким, трудно читаемым почерком. Твердой рукой на пожелтевшей от времени бумаге было выведено:

«1828 – 16/X. Войска под моим командованием выступили из Бургустана двумя колоннами на Карачай.

1828 – 19/X. У северного склона Эльбруса отряды соединились и, приняв боевой порядок, двинулись на неприятеля. Во главе экспедиции следует авангард под командованием майора Верзилина в составе батальона Навагинского полка с кегорновыми мортирами, ротой стрелков и двумя сотнями спешившихся линейцев с одним конным единорогом.

1828 – 20/Х. 10 часов утра. Я отдал приказ штурмовать гору Хоцек. В бою ранен майор Верзилин. Командование авангардом принял подполковник тридцать девятого егерского полка Ушаков. 11 часов – вершина покорена. Впереди последний оплот горцев – Карачаевский перевал.

1828 – 21/Х. Войска спустились в долину и перешли реку Худес-Су. 7 часов утра – начат штурм. Идет ожесточенный бой. 11 часов – неприятель подорвал пороховой заряд, учинив камнепад. Рота егерей под командованием майора Мицкевича зашла во фланг и взяла соседнюю возвышенность. Установив мортиры, они начали анфилировать[113]113
  Анфилировать – вести продольный артиллерийский огонь вдоль фронта (прим. авт.).


[Закрыть] позиции противника. Штурм продолжается. 7 часов пополудни – враг повержен! Карачай взят!

1828 – 22/Х – выдвигаемся в места постоянной дислокации.

1828 – 23/Х – похороны погибших.

1828 – 30/X – прибыли в Ставрополь.

1828 – 3/XI – я отдал приказ составить списки для награждения.

1828 – 8/XI. Из Петербурга прибыл надворный советник Самоваров – чиновник III отделения. По его словам, месяц назад, во время следования фурштата из Персии в Петербург, в Ставрополе случилась пропажа золота».

Ардашев почувствовал, как у него часто заколотилось сердце, будто на волю вырывалась птица. «Наконец-то», – пронеслось у него в голове.

– Вот, извольте ознакомиться – фортификационный план, правда, документ очень ветхий, так что я прошу вас…

– Не беспокойтесь, я аккуратно.

Адвокат бережно развернул квадратики старой карты и разложил ее на столе. Через всю территорию крепости проходили хорошо заметные пунктирные линии, отчасти напоминающие букву «Х». Они тянулись с востока на запад и, пройдя под седьмым строением, уходили за пределы укреплений.

– Я бы хотел сделать фотокопии карт и вот этого листка, – Клим Пантелеевич указал на исписанную бумагу. – Могу ли отнести это в фотографическую мастерскую?

– К сожалению, на это наложен строжайший запрет.

– Ну, хорошо… А позволительно ли будет прийти с фотографом?

– Видите ли, сударь, для этого надобно получить дозволение у старшего музейного смотрителя.

– Я думаю, с этим у меня не будет сложностей. Тем более что господин Прозрителев окажет мне содействие.

– Ну да, ну да, весьма поможет-с, несомненно-с, – заискивающим тоном заговорил краевед. – Григорий Николаевич – председатель нашего попечительского совета. Вы уж, ради бога, не обессудьте, порядки у нас такие-с…

Проводив гостя, археолог бережно свернул карту фортификационных сооружений, начерченную штабными офицерами еще во времена светлейшего князя Потемкина-Таврического, и уже начал убирать бумаги, как вдруг его внимание привлек заинтересовавший Ардашева листок. Пробежав глазами текст, Корзинкин вздрогнул, будто рядом с ним ударил большой церковный колокол.

8
Кража с малиновым вареньем

У городского музея собралась толпа зевак. А все началось еще утром, когда Евлампий Колыванов – дворник дома № 5 по Александрийской улице – заметил, что в окне первого этажа отсутствует стекло. Пустая глазница рамы зияла чернотой, и от слабого ветра слегка колыхались серпянковые занавески. Но странное дело – на тротуаре не было осколков. Колыванов почесал бороду, неторопливо достал из кармана широких штанов казенный свисток и во всю силу разнес по еще спящим домам тревожную раскатистую трель. В ответ послышался перелив полицейского нейзильберового собрата, и вскоре из-за угла вынырнул запыхавшийся городовой второго участка Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. Он нес бессменную вахту у губернаторского дома уже шестнадцатый год.

– Что, Евлампий, народ будоражишь в такую рань? – недовольно проворчал Переспелов.

– Да кабы ничего не стряслось, не шумел бы зазря, а то ведь… вона, глядите, в музее аспиды стекло выставили.

Городовой внимательно осмотрел окно, недовольно покачал головой и спросил:

– А этот, как его… – запнулся полицейский, – ну… Лукошкин, кажись, неподалеку квартирует?

– Я господина с таким именем не ведаю, – важно ответил дворник, – а вот ежели вы про Корзинкина Назар Филипповича изволили осведомиться, так он тутоть, как раз насупротив, у Елизаветы Родионовны квартирует. Ох, и добрая она, скажу я вам, барыня! Теперь таких днем с огнем… Второго дня я у них двор убирал, так она меня целковым одарила. «Прими, – говорит, – Евлаша, от чистого сердца. Я ведь тебя еще ребятеночком малым помню». А я ей…

– Ну конечно, Корзинкин нам и нужен, – перебил бородача полицейский. – Ты эти азовские басни брось! Мне их слушать недосуг. Давай-ка, Евлампий, зови этого музейщика, пусть дверь отворяет! Да побыстрей!

– Это я мигом, – дворник тяжело вздохнул, поставил к стене метлу, поправил картуз, одернул книзу подпоясанную узким ремешком рубаху и важной гусиной походкой направился к дому Загорской.

Поскрипывая новыми, начищенными до блеска яловыми сапогами, городовой чинно прохаживался по тротуару Александрийской улицы. Остановившись, Силантьич дыхнул пару раз на Георгия IV степени, протер орден рукавом, поправил пояс и, достав из кармана пачку дешевых папирос с витязем на упаковке, закурил. О том, что страж порядка в прошлом был заслуженный воин, свидетельствовали не только боевые награды, но и поперечный унтер-офицерский погон, а также нашитая на воротнике гвардейская петлица. И хотя окурок вскоре нашел свое пристанище в чугунной, похожей на раскрытый тюльпан урне, дворника все не было.

Наконец полицейский заметил, как через дорогу отворилась парадная дверь и со скоростью кавказского экспресса, пугая редких прохожих, прибежал запыхавшийся Колыванов.

– А он того…

– Чего «того»? – не понял полицейский.

– Упокоился, сердечный, – выдохнул Евлампий. – Стучал я ему, стучал, а все без толку. Дверь не поддается. Тогда Нюрка, прислуга ихняя, запасной ключ принесла. Но все одно – комнату открыть не смогли, потому что не только ключ изнутри торчал, но еще и на задвижку заперто было. Тут жильцы сбежались… А чтоб дверь не ломать, решили ее с петель снять. Когда вошли, смотрим – бедолага на спине лежит и не шелохнется. Верно, во дреме и помер. Оно, конечно, жалко, да видать, хороший был человек, ежели вот так, без мучений, во сне, когда душа блуждала…

– Вот так сурприз! Что ж делать? А ну давай тащи лестницу, надо бы проверить, отчего окно разбито. А уж потом и покойника навестим. Ему теперь спешить некуда. Чует мое сердце, без Ефим Андреича нам не обойтись.

– Без кавой-то? – недоверчиво спросил дворник, устанавливая сбитую из старых жиденьких досок приставную лестницу.

– Да без сыскной полиции, – растолковал Силантьич и, поставив ногу на ступеньку, проговорил: – Ты давай держи получше, а то, не ровен час, загремлю, как слепая ворона со старого дуба.

Блюститель порядка исчез в оконном проеме, но вскоре появился вновь с вполне просветлевшим лицом. Правда, вокруг дворника уже собралась толпа обывателей. По-молодецки спрыгнув с лестницы, городовой важно распорядился:

– Беги-ка, Евлампий, в полицейское управление и доложи, что так, мол, и так… воровство в музее приключилось. Да про Лукошкина не забудь рассказать…

Понятливо кивнув, дворник выразительно кашлянул пару раз и с видом государственного человека степенно зашагал к Полицейскому переулку. Тем временем число любопытствующих граждан увеличилось, и Переспелов, придав голосу начальствующие нотки, провещал:

– А вы, господа, не толпитесь и проходите по своим надобностям. Водевилев здесь разыгрывать не будут… Так что не задерживайтесь…

Скоро показалась полицейская пролетка. Не дождавшись полной остановки, с подножки спрыгнул маленький, толстый, похожий на пасхальный кулич Каширин, за ним проследовал долговязый, точно рождественская свечка, следователь. В пользу его молодости свидетельствовали красные от волнения щеки и старательно отпускаемые усики с бородкой (редким светлым пушком). Замыкал шествие Ефим Андреевич Поляничко.

Завидев начальство, городовой привычно выгнул дугой грудь и доложил о случившемся. Первым в окно проник начальник сыскного отделения, за ним, чертыхаясь и злословя, по шатким перекладинам забрался его помощник. Следователь Леечкин, Цезарь Аполлинарьевич, оказался на месте происшествия последним.

Сладкий ароматный запах перебивал затхлость сырого помещения. На полу валялись куски оконного стекла, приклеившиеся к развернутой газете непонятной желеобразной массой. Поляничко обмакнул в нее палец, понюхал и облизал. Каширин и Леечкин последовали его примеру.

– Малиновое варенье, господа. Скорее всего, из прошлогодних запасов. Помните, Антон Филаретович, ограбление ювелирного магазина Лейба?

– Как же, как же, Ефим Андреевич… Только тогда стекло обмазали медом, газетку наклеили, вырезали по периметру стеклорезом и аккуратно вдавили внутрь. Сработали тихо, без шума и пыли. Вот и здесь мастера орудовали!

– Выходит, почерк тот же самый? – озадаченно спросил облаченный в синий мундир следователь.

– Способ проникновения, конечно, похож. Да вот только Ванька-Оглобля с дружками уже второй год на сахалинской каторге мается. Сомнительно все это… Да и на кой ляд нашим босякам музей понадобился? Разжиться здесь особенно нечем. Так, хлам один да старье ненужное, – засомневался Каширин.

– Уж не скажите, Антон Филаретович, не скажите, – возразил Леечкин. – Это, допустим, нам с вами оно без пользы, а для завзятого коллекционера – самые что ни на есть бесценные экземпляры. Вот, например, взгляните на оружие – чего здесь только нет! Фитильный дробовик, кремневые гладкоствольные образцы и даже пистолеты-кинжалы! А про картины я уж и не говорю!

– За старшим смотрителем послали? – Поляничко посмотрел в сторону Каширина.

– А вон он, легок на помине! – глядя в окно, ответил помощник.

За дверью послышались шаги, и в комнату в сопровождении городового вошел взлохмаченный мужчина с бородой и в пенсне. Весь его гардероб состоял из видавшей виды застиранной сорочки, поношенного пиджака, серых брюк с отвислыми, заглаженными до блеска коленками и черных, когда-то лаковых туфель со сбитыми каблуками. Он растерянно огляделся и, будто не замечая полицейских, охая и причитая, стал подбирать с пола разбросанные предметы.

– Послушайте, любезный, – обратился к нему Поляничко, – не могли бы вы уточнить, что пропало из вашего музея?

– Ах, простите, я так расстроен, что даже не представился. Галактион Борисович Фришкин. Чтобы проверить все экспонаты, понадобится не один час.

– Галактион Борисович, а не могли бы вы прежде проверить сохранность карты-плана крепости и листка из дневника генерала Эртеля за 1828 год? – произнес чей-то голос, и в дверях показался присяжный поверенный Ардашев.

– Клим Пантелеевич? – удивленно вскинул брови начальник сыска. – Какими судьбами?

– Простите за вторжение, господа. Но еще вчера я работал с этими документами и сегодня собирался снять с них копии. А тут молочница рассказала моей горничной об ограблении музея, вот я и обеспокоился.

Адвокат поднял из-под ног осколок, измазанный вареньем, и поднес его к свету. С помощью карманного пинцета он аккуратно извлек из рамы ровный кусок стекла и стал рассматривать его край через складную лупу.

– Что ж, господа, видимо, плана крепости и листка из дневника командующего не окажется, – с досадой выговорил Ардашев.

– Это вы в волшебном стекле разглядели? – насмешливо хмыкнул помощник начальника сыска.

– Как ни странно, Антон Филаретович, но на этот раз вы правы. Более того, могу вам сказать, что никакого проникновения и в помине не было.

– Позвольте, позвольте! Как это не было? – скрестив руки на груди, недоверчиво спросил Леечкин.

В ту же минуту в комнате появился Фришкин и, подозрительно уставившись на адвоката, громко объявил:

– Действительно, план крепости и листок из дневника барона Эртеля украдены. Все остальное на месте.

– Извольте объяснить, Клим Пантелеевич, откуда вам это было известно? Уж не та ли молочница рассказала? – съязвил Каширин.

– Если бы вы были повнимательней, достопочтенный Антон Филаретович, вам бы не пришлось задаваться этим вопросом. Изучив измазанный вареньем осколок, я заметил, что его обратная сторона имеет грязные разводы от дождя и пыли, а значит, является наружной частью. Другими словами, малиновое варенье наносилось не с улицы, а из комнаты. Это обстоятельство подтверждается и следами от стеклореза, оставившего характерный угловой след изнутри. Таким образом, злоумышленник, находясь здесь, намазал стекло сладким варевом, прорезал его по всему периметру и приложил газету. Выйдя на улицу, он забрался на каменный выступ и слегка надавил внутрь, имитируя тем самым распространенный среди домушников способ проникновения в помещение через окно. Пропавшие документы, как вы понимаете, похититель ранее забрал с собой.

– Да, но откуда вы знали, что похитили именно эти бумаги? – не удержался от вопроса Леечкин.

– Это нетрудно предположить, если учесть, что еще вчера я изучал архивные материалы, выданные мне Корзинкиным, а сегодня оказывается, что некто, скорее всего сотрудник музея, сымитировал кражу. Выходит, накануне он узнал из тех же источников что-то очень важное, если решился на такой шаг. По-моему, сейчас самое время с ним пообщаться, и тогда…

– Корзинкин умер, – перебил Ардашева Поляничко.

– Как? От чего? – изумился адвокат.

– Да бог его знает… Преставился, и все, – пожал плечами Ефим Андреевич. – Мы как раз туда собираемся…

– Вот уж не ожидал, – расстроенно покачал головой присяжный поверенный.

– И все-таки я никак в толк не возьму: зачем кому-то понадобилась старая карта и что было в тех бумагах? – не унимался следователь.

– В дневнике генерал Эртель подробно описывает взятие Карачая, а также упоминает о прибытии в Ставрополь некоего господина Самоварова – сотрудника Третьего отделения, расследовавшего исчезновение золота с обоза, двигавшегося из Персии в Петербург через Ставрополь, – разъяснил Ардашев.

– Как вы думаете, Клим Пантелеевич, может ли та пропажа быть как-то связана с персидской монетой, которую я вам вчера показывал? – снова вступил в разговор Поляничко.

– Весьма возможно.

– Карта, пропавшее золото… Что ж, получается, кладом запахло? – расправив усы, начальник сыска выжидательно посмотрел на адвоката.

– На этот вопрос, Ефим Андреевич, можно будет ответить только после того, как вы официально запросите у Департамента полиции сведения об имевшей место давней пропаже. Если с Фонтанки, шестнадцать, вам ответят, что золото, исчезнувшее еще в 1828 году, так и не нашлось, то тогда можно будет надеяться на отыскание клада. Правда, при условии, что прежние злоумышленники не растратили похищенное и спрятали золотые монеты в наших краях.

– Раскрыть преступление почти столетней давности и вернуть казне похищенное золото?! – Каширин нервно сглотнул слюну. Его глаза округлились, челюсть отвисла, и полицейский, полуприкрыв ладонью рот, выговорил дрожащим от волнения голосом: – Батюшки-светы! Да это ж как минимум внеочередной титулярный советник, Станислав II степени и перевод в Санкт-Петербург!

– «А вы, голубчик, не волнуйтесь и смотрите на жизнь философически!» – сказал палач арестанту, накидывая ему петлю на шею, – сострил Леечкин.

– Учила ворона сокола летать, – не остался в долгу Антон Филаретович и, словно воробей в дождливую погоду, обиженно нахохлился.

– Ладно, господа, по-моему, давно пора осмотреть этого Корзинкина, – предложил Поляничко и первым направился к выходу, а за ним гуськом потянулись остальные, и только Ардашев не мог оторвать взгляд от старого, покрытого паутиной трещин полотна неизвестного художника.

9
Загадочная смерть

Покойник лежал на кровати, накрытый длинной простыней, и словно большой белый сугроб занимал почти половину комнаты. На низкой, похожей на старый пень тумбочке тупо уставились в стену теперь уже осиротевшие очки археолога с одним вечно треснутым окуляром. Слепое завешенное зеркало имело печальный и бессмысленный вид. Через открытое окно доносилось веселое воробьиное щебетание, перебиваемое озорным скворцовым присвистом-перещелком. Разложенные на одежном шкафу черепа двух сарматских воинов смотрели пустыми зловещими глазницами и, кажется, злорадно улыбались.

Доктор Лисовский уже закончил осмотр и, примостившись на краешке стола, старательно скрипел стальным пером. Завидев полицейских в компании Ардашева, он привстал:

– Через минуту, господа, медицинское заключение будет готово.

– Позвольте узнать, доктор, как вы здесь оказались? – справился Поляничко.

– Рано утром меня вызвала госпожа Загорская. Однако если вы считаете, что освидетельствование должен дать штатный полицейский врач…

– Нет-нет. Мы вам крайне признательны за помощь.

Начальник сыскного отделения одним махом скинул простыню с бездыханного тела. Назар Филиппович лежал на спине, его голова была склонена набок, а левая рука сломанной веткой свисала вниз. Бездыханное лицо приняло землистый цвет, и мертвая синь покрыла крючковатый нос и уши.

Лисовский вручил Поляничко лист почтовой бумаги, исписанный разборчивым, совсем не докторским почерком, и сказал:

– Ну, а если в двух словах: Назар Филиппович Корзинкин скончался сегодня под утро, между тремя и четырьмя часами. Покойный ранее мною обследовался, и мне известно, что он страдал чахоткой. Вероятнее всего, смерть наступила в результате отека легких серозной жидкостью, чему предшествовал острый приступ сильнейшего кашля с извержением кровавой мокроты. Более подробную картину можно будет получить, проведя вскрытие.

– Я думаю, таковой надобности не имеется, однако я попросил бы вас еще немного подождать.

Викентий Станиславович ответил согласием на просьбу Поляничко и тут же покинул комнату. Каширин, не дожидаясь указаний начальства, судорожно перебирал лежащие на столе бумаги. Не обнаружив ничего интересного, он распахнул шкаф и стал рыться в вещах теперь уже бывшего постояльца.

Устный опрос свидетелей, проведенный Леечкиным, еще больше убедил полицейских, что Назар Филиппович умер в результате естественных причин. Дворник, горничная, Варенцов, Савраскин, актриса Ивановская и Шахманский подтвердили, что дверь краеведа была заперта изнутри не только на ключ, но и на щеколду, поэтому и решили снять ее с петель. Войдя в комнату, они увидели лежащего на кровати Корзинкина. Единственное окно было плотно зашторено и закрыто на шпингалеты.

Клим Пантелеевич тем временем осмотрел тело и, выйдя в коридор, побеседовал с прислугой, а затем долго и настойчиво что-то объяснял доктору. Во время разговора лицо Лисовского принимало оттенки явного неудовольствия – от свекольной красноты до капустной бледности.

– Ничего нет, Ефим Андреевич, ни карты, ни дневника. Все обыскал, – Каширин опустил руки и утомленно облокотился на дверную притолоку.

– Зря старались, Антон Филаретович. Ведь с самого начала было понятно, что документы забрал убийца, – поигрывая круглой ручкой трости, заключил вошедший Ардашев.

– Ну вот, Ефим Андреевич, слышали? А? Каково? – от негодования полицейский затряс головой, будто собирался бодаться. – У нас на руках имеется медицинское заключение, где черным по белому…

– Дело в том, господа, что Клим Пантелеевич просит провести осмотр вторично, – прервал Каширина медик. – Чтобы развеять его сомнения, давайте еще раз полюбопытствуем, – с этими словами доктор взял со стола чайную ложку, с ее помощью раскрыл рот покойного еще шире. Он внимательно обследовал ротовую полость и, к своему собственному удивлению, извлек пинцетом из области верхнего неба совсем небольшое перышко. Опустив глаза, Лисовский удрученно промолвил: – Господин присяжный поверенный прав. Вынужден признать – мой вывод ошибочен.

– Позвольте, но ведь дверь была заперта изнутри не только на замок, но и на задвижку, а окно закрыто на шпингалеты! Выходит, что краеведа убил фантом, вышедший сквозь запертую дверь. – Леечкин вплотную приблизился к Ардашеву. – Так?

– Я вижу, пора внести ясность. – Клим Пантелеевич жалостливо посмотрел на молодого человека. – Начнем с того, что наволочка у покойного надета наизнанку, о чем красноречиво свидетельствует толстый рубец по верхнему краю подушки. На первый взгляд может показаться, что в этом нет ничего удивительного. Однако имеются два труднообъяснимых обстоятельства: во-первых, стирка постельного белья жильцам включена в стоимость ренты и прислуга меняет его еженедельно. Согласитесь, вряд ли бы горничная допустила такую оплошность, а если бы даже такое и случилось, то Корзинкин давно бы переодел наволочку самостоятельно, ведь шов располагается на очень неудобном месте; во-вторых, ближе к середине подушки имеется бурое пятно. Но посмотрите, оно не снаружи, а изнутри наволочки. А почему? Ответ на этот вопрос достаточно ясен… но все-таки давайте разберемся во всем по порядку. Итак, из медицинского заключения нам известно, что Назар Филиппович страдал легочными заболеваниями, осложненными кровохарканием. Этой ночью было очень жарко, и смею предположить, что Корзинкин спал с открытым окном, через которое и проник злоумышленник, вооруженный, – адвокат сделал паузу, – подушкой. Да-да, господа, именно так… Убийца набросил на лицо жертвы свое мягкое оружие, и через пару минут все было кончено. Заметив, что на орудии убийства остались следы кровавой мокроты, злодей решил тут же избавиться от главной улики и поменял наволочки. В суматохе он надел одну из них наизнанку, что сразу же и привлекло мое внимание, хотя и не только это… Посмотрите на положение тела покойного: голова склонена набок, рот полуоткрыт, и одна рука свисает с кровати. Склоненную набок голову и полуоткрытый рот можно объяснить тем, что жертва напряженно пыталась хватать ртом воздух, отчего он и остался полуоткрытым, а голова, когда с нее сняли подушку, бессильно упала набок. Положение руки тоже понять нетрудно, ибо, когда человека душат подушкой, он невольно хватается руками за все, в частности за постельное белье на кровати. И наконец, Викентий Станиславович только что обнаружил самое главное доказательство – перышко, оказавшееся в ротовой полости убитого.

– И все-таки вы так и не объяснили, как душегубец ухитрился выбраться из запертой изнутри комнаты, – следователь бросил вопрошающий взор в сторону адвоката.

– Да ведь это совсем не сложно! Совершив преступление и подменив наволочку, убийца плотно затворил окно и опустил шпингалеты. Он отомкнул дверь и снял ее с навесов. Затем злоумышленник снова зашел в комнату, приставил снятую дверь к замку, повернул ключ и задвинул щеколду. После этого он выбрался со стороны петель и навесил ее обратно. Посмотрите, при таком расположении навесов сделать это довольно легко.

– Но если учесть, что входная дверь на ночь запирается на засов, то выходит, что злодеем мог оказаться только тот, кто был внутри, то есть один из жильцов? – Поляничко достал табакерку и вдохнул щепоть душистой смеси.

– Вы правы, но только в том случае, если дверь не забыли закрыть, – согласился присяжный поверенный.

Разразившись в платок кавалькадой приглушенных чихов, начальник сыска умиленно прослезился и сказал:

– Сдается мне, что чем скорее мы найдем клад, тем быстрее выйдем на этого супостата. Так что, Антон Филаретович, сегодня же подготовьте письменный запрос в Департамент полиции на предмет пропажи золота из персидского обоза. А вас, Клим Пантелеевич, позвольте поблагодарить за помощь.

– Не стоит, Ефим Андреевич. Хотелось бы надеяться, что в ближайшее время преступник сам себя выдаст. Однако я очень опасаюсь новых убийств. В погоне за сокровищами он может пойти на все… – задумчиво проронил Клим Пантелеевич и подозвал прислугу: – Скажите, голубушка, а кто именно предложил снять дверь с петель?

– Да разве ж я упомню… Кажется, кто-то из квартирантов.

– Что ж, господа, позволю откланяться, – Ардашев спустился вниз и, остановившись на тротуаре, еще долго смотрел на толстые ветки могучего дуба, заслонившие густой зеленой листвой окна второго этажа доходного дома.