Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

– Вы правы, алкоголь путает мозги, – согласился Ардашев и огляделся.

Центр залы занимал большой круглый стол и тринадцать стульев с высокими спинками. Прямо над ними, на четырех массивных цепях висела причудливая люстра в виде деревянного обода с тринадцатью свечами-лампами. И там, где-то между светильников, виднелась наброшенная белая дамская перчатка, а чуть поодаль – черная театральная полумаска. Стены и даже потолок были расписаны геометрическими фигурами красного, желтого и зеленого цветов. Рядом с диванами располагались невысокие столики.

Постепенно зала заполнялась. Кто-то проходил и в другие комнаты.

– А что, Клим Пантелеевич, может, коньячку? Ваша красненькая почти цела. Так что готов угощать вас за ваши же деньги, – весело пробалагурил газетчик.

– Позвольте, Аристарх Виссарионович, так ведь это клуб, а не ресторация, где разрешено продавать коньяк. Или сухой закон здесь не действует?

– Нет, действует, конечно, но не для всех. Для действительных членов клуба имеются послабления. Водочку здесь подают в бутылках от сельтерской, а коньяк или ром – в заварных чайниках. Есть и легкая закуска. В основном – бутерброды, фрукты, шоколад… Так, значит, заказать коньяку?

– А давайте! – махнул рукой статский советник. – Но с одним условием: за все плачу я.

Померанцев расцвел барбарисом и, разведя руки, изрек:

– С вами трудно спорить.

И прав был журналист: на столике тотчас же появился заварной чайник и чайные стаканы. Не обошлось без порезанного лимона, шоколада «Эйнем», вазы с фруктами и розового винограда.

Вскоре началась официальная часть вечера. Первыми выступили художники. Каждый объяснял свое видение мира и творчества. Время от времени раздавался стук молотка, и из-под красного фонаря выходили напыщенные, как английские лорды, завсегдатаи: Владимир Маяковский, Алексей Толстой, Всеволод Мейерхольд и Аркадий Аверченко. Позже, сорвав аплодисменты, в сопровождении князя Волконского в зал вплыла несравненная Тамара Карсавина. Ее выступление в «Бродячей собаке» запомнилось и Померанцеву. Тогда балерина танцевала под звуки клавесина прямо среди зрителей. А после представления красавицу завалили гирляндами из живых цветов. Усадив артистку в почетное кресло, публика внесла ее на сцену, и там под оглушительные аплодисменты прошла торжественная церемония награждения высшим орденом кабаре – «орденом Собаки». Вроде бы и давно это было, а кажется, – вчера.

Когда официальная часть закончилась, на сцену вышел молодой человек в костюме. Воротник его пиджака почему-то был поднят. На беже-розовой сорочке красовался шелковый бант. Его туфли имели модный желто-коричневый цвет. Он жевал во рту незажженную регалию, держал руки в карманах и молчал, дожидаясь, когда публика, взбудораженная стихами Игоря Северянина, наконец, стихнет. Пронесся шепот: Маяковский. Он молча уставился на одну слишком экзальтированную даму, которая все никак не могла успокоиться и с восхищением повторяла вслух последние строки только что звучавшего стихотворения. Но, встретившись с острым, точно пика, взглядом поэта, блондинка втянула голову в плечи и затихла, как кролик перед удавом. Не отрывая от нее глаз, Маяковский вынул изо рта сигару и разорвал наступившую тишину хлесткими, как удары нагайкой, строками:

 
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?!
 
 
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие, нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика?..
 

Он чиркнул карманной зажигательницей и закурил. И в тот момент, когда пламя осветило его лицо, раздался душераздирающий вопль. Кричала та самая дама, которую поэт только что избрал жертвой и «гипнотизировал». Послышалось чье-то возмущение, кто-то засвистел. С диванов в адрес Маяковского полетели оскорбления. Стихотворец хотел направиться туда, откуда доносились ругательства, но его остановили и увели в другую комнату.

На подмостки выбрался какой-то человек. Он был довольно высокого роста, в костюмной паре и в галстуке, с увесистым носом и аккуратными усиками. Нос-картошка выделялся и, кажется, жил своей собственной жизнью, независимой от остального лица. Теребя цепочку карманных часов, он принялся успокаивать публику, поясняя, что прозвучавшее произведение не имело никакого отношения к гостям.

– Кто это? – осведомился Ардашев.

– Николай Корнейчуков, известен под псевдонимом Корней Чуковский, литератор, – пояснил Померанцев. – Один из завсегдатаев нашего клуба.

– Послушайте-ка, Аристарх Виссарионович, вы помните «Метрессу»?

– Конечно. А что?

– А не могли бы вы прочесть это стихотворение со сцены?

– Могу, но зачем?

– Не сочтите за труд, Аристарх Виссарионович, ублажите! И еще: если вас посчитают автором – не отказывайтесь. Просто молчите, и все. Договорились?

– Ну, хорошо. Раз сам Ардашев просит – отказывать нельзя.

Репортер подошел к Чуковскому, перекинулся с ним парой слов и поднялся на сцену.

Публика затихла. В программе вечера не было ни Маяковского, ни Померанцева. И какой фортель выкинет новый выступающий – было неведомо.

Газетчик оглядел залу и совсем негромко, постепенно добавляя голос, стал декламировать:

 
Фильдеперсовые чулочки,
Платье с кружевом аграмант,
Жизнь, разрезанная на кусочки,
И герленовский аромат.
 
 
Ты растленная прелюбодейка,
Лента красная на снегу,
И волшебница, и злодейка,
Лодка, брошенная на берегу.
 
 
Ты ночная черная птица,
Что с надрывом кричит вновь и вновь,
Ты разорванная страница,
Ты погибель моя и любовь.
 
 
Недописанные строчки,
Недосказанные слова,
Я поставил пока три точки, —
Незаконченная глава…
 

Когда он умолк, зал разразился овациями. Многие вставали с мест и хлопали стоя. Едва он сошел со сцены, как отовсюду к нему устремилась публика. Кто-то жал руку, а кто-то просил автограф. Не успел журналист сесть на диван, как перед ним выросла фигура художника Шкловского, который уже находился в изрядном подпитии.

– Так, стало быть, Аристаша, ты и есть Супостат? – слегка покачиваясь, проронил он.

– Как видишь, – пожав плечами, ответил Померанцев.

– А что ж ты такой псевдоним себе выбрал несовременный? Надо было подобрать что-нибудь модное, на иностранный манер: Джон Бастэд или Вилли Бич[289]289
  В данном случае в фамилиях используются созвучные английские оскорбительные слова (прим. авт.).


[Закрыть], – хохотнул живописец, но тут же подался назад, встретившись с колючим взглядом Ардашева. – Кто это? Почему не знаю? – тихо спросил Шкловский.

– А это, сударь, к лучшему, что не знаете, – сухо ответил статский советник. – Я предлагаю вам вернуться на свое место и не загораживать нам сцену.

– Надо же! «Не заслоняйте мне солнце!» – едва слышно возмутился он и шепнул на ухо приятелю: – Аристаша, откуда этот Диоген выискался? Насколько я понял, он мне угрожает, да? – Живописец встрепенулся, пытаясь забросить назад непокорную, то и дело падающую на лоб челку.

– Нет, Шура, тебе никто не угрожает, – в ответ прошептал газетчик. – Но пока не поздно – лучше уйди. Этого человека злить – все равно что с молнией шутить. Не советую.

– Как скажешь, Аристаша, как скажешь. Но знай, с этой минуты ты мне не друг – и даже не собутыльник! – Он вяло махнул рукой и побрел через залу.

Неожиданно вырос официант с новым заварным чайником. Он расплылся в улыбке и, глядя на Померанцева, сказал:

– А это вам.

– Вы ошиблись, любезный. Мы не заказывали…

– Да-с, – ставя на столик, вымолвил он, – я знаю, но один господин велел вам принести. Они изволили еще и записку передать. – Половой выудил из кармана сложенный вдвое лист и передал его газетчику.

Развернув бумагу, Померанцев прочел вслух:

– «Метрессу» прочли изумительно, но зачем присвоили авторство? Нехорошо-с. Автор.

Текст был написан печатными буквами.

– Послушайте, милейший, – остановил официанта Клим Пантелеевич, – а где этот господин?

– Они изволили уйти.

– А как он выглядел? Вы можете его описать?

– Ничего особенного-с…

– Борода, усы, бакенбарды?

– Не помню, но усы точно были.

– А возраст? – не успокаивался статский советник.

– Примерно вашего-с.

– А рост?

– Как вы-с…

– Раньше он бывал здесь?

– Видел несколько раз. Они завсегда сидели одни, заказывали французский коньяк. Видать, приходили по приглашению.

– А кто приглашал?

– Позвольте объяснить, Клим Пантелеевич, – вмешался Померанцев. – Дело в том, что финансовое положение клуба оставляет желать лучшего. Вот потому и решили напечатать сто пригласительных билетов и продать. Вероятно, он и купил несколько.

– Точно так-с, – согласился прислужник. – Могу идти-с?

– Вот, возьми, любезный. – Ардашев сунул официанту целковый.

– Премного благодарен, – пропел тот и удалился.

– А я, право, не догадался, для чего вы попросили прочесть «Метрессу», – признался репортер. – Надо же, попали в самое яблочко.

– Да какое там «яблочко», Аристарх Виссарионович! В молоко! Вот если бы мы с вами сумели его распознать, тогда – другое дело. А хотя, – он задумался на миг, – вряд ли нам бы удалось доказать, что он и есть убийца.

– Почему? А почерк? Разве нельзя было определить, что на стене доходного дома писал именно он?

– Это очень непросто. Однако даже если представить, что эксперт сумел бы это установить, то все равно данное обстоятельство никак не изобличало бы преступника, поскольку нет прямой связи между стихами и убийством. Да и надпись «Морок изведет порок» появилась уже после того, как он совершил нападение на модистку. Любой адвокат научил бы Супостата, как себя вести на суде. «Да, – скажет, – не отрицаю, что оставил свои художества на стене доходного дома, на Гороховой, не ведая, что той же ночью случится убийство. А на Болотной писал уже после того, как в газетах появилось сообщение о несчастной модистке. – И добавит: – А вообще-то я зачитываюсь криминальными романами. Вот и подумал поиграть в загадки с полицией. А путать следствие – у меня и в мыслях не было». Вот и попробуй докажи.

– Но как же тогда его изловить?

Клим Пантелеевич прикрыл глаза и, проведя ладонью по лицу, сказал:

– Если бы я это знал, Супостат давно бы сидел в клетке.

– А что же делать? – с видом пытливого гимназиста спросил Померанцев.

– Думать, Аристарх Виссарионович, думать. – Статский советник поднялся. – Мне, пожалуй, пора. А вы оставайтесь, у вас еще полный чайник. – Он улыбнулся. – Только не переусердствуйте. Кстати, должен вас предупредить – за нами слежка. Их двое. Скорее всего, это господа из сыскного отделения. Уж очень топорно работают. Так что будьте внимательны и сохраняйте холодную голову.

На улице было свежо. Мороз усилился, и снег перестал идти. Он теперь жалобно поскрипывал под подошвами одиноких прохожих, мявших его парадный вид. Петроград спал, но спал как-то тревожно, неспокойно. И шум проносившегося трамвая, и рокотание автомобилей добавляли столичной ночи лишь суету и нервозность.

Ардашев нанял извозчика. Дорога была не близкой. И это его вполне устраивало. Статский советник достал коробочку монпансье, положил под язык конфетку и предался размышлениям. Размеренный топот усталой лошади действовал умиротворяюще, и очень скоро мысли, точно солдаты на параде, выстроились в нужном порядке. А позади, в саженях пятидесяти, следовал еще один экипаж с «топтуном», ожидавшим его на выходе из клуба.

«Похоже, я на верном пути и нет надобности менять первоначальный план, – мысленно решил он. – Вот только Чертоногов меня беспокоит. Надо бы завтра, еще до сеанса, предупредить его об опасности».

15
Наедине с собой

«А все-таки обидно, когда у тебя воруют славу. И пусть даже ненадолго. Этот молодой человек в «Бродячей собаке» принимал поздравления, которые ему не принадлежали, с вполне довольным видом. Глупый. Он даже и не подозревал, что я мог бы лишить его жизни в один миг. Собственно, я так и хотел поступить. Оставалось дождаться, как только он расстанется со своим спутником, с этим странным господином с тростью. Странным, потому что он то и дело извлекал из кармана пальто копеечные леденцы и угощался ими с таким видом, будто это был самый изысканный деликатес на свете. Однако я отказался от первоначальной затеи – я обнаружил слежку. Видимо, эти двое изрядно насолили властям, если за ними по пятам ходят филера. А вообще-то в следующий раз буду носить с собой цианид. Как было бы удобно высыпать его в коньяк и послать на их стол! Не догадался. Ничего, впредь буду умнее. И все равно гордость переполняет меня за мои стихи. Жаль только, что я не могу поставить под ними собственную фамилию.

Если бы была жива моя мать, она бы гордилась мной. Но ее нет. Вернее, она где-то есть, но я не могу ее видеть. Надо расспросить сатану о ней. Пусть расскажет, как она там. И отец… Он однажды мне приснился. Мы долго с ним говорили. Родитель был атеистом. Оказывается, те, кто с сомнением относился к Богу, довольно долго ждут своей очереди на прием к Творцу. Если использовать наше привычное времяисчисление, то папа обрек себя на пятилетнее ожидание. И лишь после этого его душа предстала перед Всевышним – ох, я опять забылся и упомянул Его! Дьяволу это явно не понравится! Отец говорил, что на небесах каждый занимается привычным делом: кто-то пашет, кто-то ухаживает за домашним скотом, а кто-то занимается ремеслами. Там нельзя бездельничать. Но работа не приносит усталости, потому что у души нет тела. Чем больше трудится душа, тем возвышенней и чище она становится. Я спросил его:

– А как же поэты и писатели? Они что, тоже пишут?

– Конечно! И именно здесь, на небесах, они достигают своего наивысшего мастерства, если, конечно, они не находятся в преисподней. Тамошние страдания мне неведомы.

– Но кто читает их романы? Ведь любому сочинителю нужно признание, слава, аплодисменты и новые тиражи.

– Их творения попадают на землю под другими именами. И часто случается, что новый литератор и не подозревает, что его рукой водит кто-то отсюда. Эти стихи или проза, конечно же, не будут похожи на его прежнее творчество, потому что они обретают новую форму, более привычную для современников. Однако бывает, что земной автор намного превосходит своего невидимого наставника, и тогда последний умолкает и не мешает ему творить.

Но с тех пор, как я убил свою жену, отец перестал приходить ко мне. И мать. Она тоже мне больше не снится. Сатана сказал, что все это временно, и скоро я с ними увижусь. Что ж, посмотрим…

Завтра к моему списку жертв добавится еще одна. Дьявол научил меня убивать, не оставляя следов. Надеюсь, все у меня получится. Я был уже там, где должно произойти новое освобождение души, и все подготовил. Избавленная от ненавистной оболочки, она с радостью вылетит на волю. По правде говоря, этого мерзавца надо было прикончить давно. Он мне очень не нравился. Но ждать осталось совсем не много. И я сделаю это с большим удовольствием. Удивительно, но сам Князь Тьмы просил меня с ним расправиться. И все оттого, что он не сможет не ответить на вопросы этого тщедушного мошенника? Я даже не могу себе представить, чтобы Люцифер оказался бессилен перед человеком! Такого не может быть! Ан нет, бывает! И сатана, раз он зависит от деяний простых смертных, стало быть, сам по себе не так уж всемогущ. Я весьма горд тем, что могу оказать услугу повелителю демонов. Не каждому выпадает такая честь. Но на сегодня все. Я устал. Пора спать».

16
Встреча в кофейне

О том, что медиум Чертоногов тоже печатался в «Ниве», Ардашев узнал совершенно случайно, еще в тот день, когда они с Померанцевым нашли в редакции журнала «Незнакомку». Клим Пантелеевич сумел разжиться списком всех авторов с их фамилиями, адресами и даже телефонными номерами. Здесь же указывались и псевдонимы. Исключение составлял лишь один Супостат. О нем вообще ничего не было известно. Небезвозмездную помощь в получении столь ценного списка оказал все тот же любитель портвейна – Феофил Синюхин.

О встрече со статским генералом Ардашев договорился по телефону. Дабы не вынуждать чиновника тратить попусту время, дипломат пригласил его в cafй «Голландия», неподалеку от Министерства земледелия на Николаевской площади. Чертоногов появился ровно в шесть с четвертью и, рассеянно глядя по сторонам, остановил свой взгляд на дальнем столике у окна. Клим Пантелеевич поднялся и пошел навстречу. Надо сказать, что Вероника Альбертовна описала медиума настолько точно, что он узнал его сразу.

– Добрый день! Побединцев Клим Пантелеевич, – отрекомендовался статский советник, упомянув свой литературный псевдоним.

– А мне, как я понимаю, представляться нет надобности, – с легкой улыбкой проговорил Чертоногов, скидывая шубу и передав высокую шапку прислужнику.

– Прошу! – Клим Пантелеевич указал на стул. – Кофе?

– Если можно – по-восточному.

– Значит, два, – глядя на официанта, распорядился Ардашев.

– Итак, что за срочность заставила вас искать со мной встречи? Если речь идет о недавнем сеансе, то я уже давал пояснения следователю. – Он поднял глаза. – А вы не из сыскной полиции?

– Нет, ни к следствию, ни к полиции я никакого отношения не имею. Видите ли, Эразм Львович, на вашем последнем сеансе присутствовала моя хорошая знакомая – госпожа Ардашева. – Дипломат помолчал и добавил: – Я был бы вам очень признателен, если бы этот рассказ остался сугубо между нами. Все-таки она замужняя женщина, и могут пойти сплетни, а я бы очень этого не хотел. Вы понимаете меня?

– Безусловно, – лукаво улыбнулся медиум.

– Вероника Альбертовна посвятила меня в некоторые детали происшедшего, в том числе и в то, как проходил последний спиритический сеанс, на котором был вызван дух покойного Саввы Морозова. После этого я кое-что выяснил, и оказалось, что сведения, полученные от призрака, во многом совпали с событиями, предшествовавшими смерти фабриканта.

– Да, я тоже был крайне удивлен, когда мне об этом сказали, – согласился тот.

– Я смею подозревать, что и Вяземская была убита не просто так, а с целью недопущения нового сеанса, на котором планировалось вызвать дух матери Анны Извозовой, чтобы узнать имя того, кто ослепил ее дочь. И у меня есть все основания подозревать, что именно злоумышленник, совершивший и первое нападение на модистку, и второе убийство Вяземской, – одно и то же лицо. Новый сеанс для него очень опасен.

– Вы так считаете? – прихлебывая горячий кофе, спросил Чертоногов.

– Безусловно.

– Но чего ему бояться? Разве полиция в это поверит?

– Поверит или нет – еще вопрос. А вот то, что следствие обратит на сей факт внимание, – сомневаться не приходится. Возьмут и займутся его alibi.

– Простите?

– Alibi – опровержение обвинения путем представления доказательства, что подозреваемый в момент совершения преступления находился в другом месте. И вот тут всякое может произойти. Я уверен в том, что человек, учинивший эти два злодеяния, не вполне уравновешен в психическом смысле.

– Маниак, что ли?

– Видимо, да. Нельзя исключать, что он попытается сделать все возможное, чтобы этот сеанс не состоялся. Проще всего – организовать покушение на вас. Собственно, поэтому я и решил встретиться с вами и предостеречь. Кто знает, что у него на уме.

Чертоногов откинулся на спинку стула и сказал:

– Знаете, у меня последние два дня какое-то нехорошее предчувствие. Оно усилилось после того, как позвонила ваша… знакомая – мадам Ардашева – и предложила провести сеанс у нее дома. И она же согласилась занять место покойной Вяземской, то есть задавать мне вопросы. Я почему-то уверен, что у нее должно получиться. Но дело даже не в этом. Все вокруг складывается как-то не так… И ваше предостережение – лишь одно из звеньев длинной цепи неудач, и неудач не только моих, а, если хотите, целой страны. У меня такое ощущение, что империя стоит на пороге краха.

Сделав глоток кофе, он осведомился:

– А вы, позвольте узнать, где служите?

– В МИДе.

– В МИДе? – собеседник удивленно вскинул брови. – Хм, и муж Ардашевой, я слышал, тоже в МИДе.

Клим Пантелеевич опустил глаза.

– Ах да, простите, – спохватился Эразм Львович. – Устал я сегодня на службе. Весь день готовили никому не нужные доклады, правили циркуляры… А зачем? Ведь наш поезд уже сошел с рельс. Мы летим в тартарары, а все думают, что это машинист прибавил ходу. Прав был Столыпин, когда говорил, что для России нет страшнее врага, чем собственная лень и бахвальство, особливо военное. Помню, в сентябре десятого года во время нашей с ним поездки по Сибири Петр Аркадьевич заметил: «Стране нашей, чтобы стать великой державой, надобно, прежде всего, привести себя в порядок, подтянуться, разбогатеть и, самое главное, – как можно дольше не воевать!» Но мы его не послушали, забряцали оружием, братьев-славян собрались выручать… А они, эти наши «братушки», продадут Россию за понюх табаку. Пройдет немного времени, и вы убедитесь в моей правоте. А мужик-то наш, тот самый, справный и домовитый, на которого Столыпин возлагал надежды, гибнет ежеминутно под германскими снарядами! А что дальше-то будет, когда ему в окопах гнить надоест? А?

– Катастрофа, – грустно ответил Ардашев.

– Вот-вот. Сегодня ночью мне снились жуткие кошмары. Давненько я такого страха не испытывал. Грезилось, будто дьявол присел на край кровати и смотрел на меня обреченно, как на покойника. А меня точно параличом разбило, и не хватало сил даже вскрикнуть, чтобы прогнать его. – Он помолчал немного и спросил: – А вы, стало быть, предлагаете мне до пятницы ходить с охраной?

– Можно и с охраной. Хуже не будет.

– А не лучше ли тогда вообще отказаться от сеанса? – нерешительно выговорил Чертоногов.

– Я не уверен, что это даст вам полную защиту от нападения. К тому же журфикс послезавтра. Вам следует поберечься всего два дня.

– Послушайте, Клим Пантелеевич, – от внезапно пришедшей мысли статский генерал выпрямился на стуле, – что ж получается, маниак – один из недавних гостей Вяземской?

– Это вовсе не обязательно. Он может быть знаком с кем-то из этого круга или просто хорошо осведомлен через третьих лиц.

– Слава Богу! А то я уже совсем расстроился. Пьешь, закусываешь, разговоры ведешь, а душегуб стоит, улыбается и все ждет, когда ты к нему спиной повернешься, чтобы стукнуть тебя топориком по темечку.

– Одно бесспорно: он – поэт. В последнем номере «Нивы» опубликовано его стихотворение. Можете полюбопытствовать, на тридцатой странице, называется «Метресса».

– Господи, поэт, да еще и в «Ниве»! – Медиум повернулся к Ардашеву и вперил в него стеклянный взгляд. – А вы, случаем, меня не подозреваете? Я ведь тоже там печатался и на сеансе присутствовал, следственно, слышал про предложение насчет матери модистки. И алиби у меня нет, потому что я уехал на извозчике один, а номера коляски – не помню. Может, потому вы и встретились со мной? Чтобы прощупать меня, порасспросить, а?

– Помилуйте, Эразм Львович, разве стал бы я в таком случае печься о вашей безопасности?

– Да, вы правы. Что ж, прислушаюсь к вашему совету. А на сеанс к Ардашевым вы не придете? – осведомился он и тут же осекся. – Ах, пардон, пардон, запамятовал. Простите за глупый вопрос.

– Ничего страшного. Еще кофе?

– Нет, нет, мне пора. Есть одно неотложное дельце. Надобно кой-куда заглянуть, распорядиться, тут неподалеку. Но это, поверьте, совсем безопасно, – поднимаясь, проговорил камергер. – Рад был знакомству. Если доведется встретиться, буду рад. Честь имею.

– Честь имею.

Высокий чиновник ушел.

Клим Пантелеевич заказал еще кофе. Он сидел, смотрел в окно и никуда не торопился. У дома напротив мерз филер. Переминаясь с ноги на ногу, он потирал затянутые в перчатки руки и приподнимал воротник пальто. Судя по тому, что агент уже дважды машинально вытаскивал из кармана пустой портсигар, папиросы у него давно закончились. Но бросить наблюдение он не отважился. Этот шпик из сыскного отделения ходил за Ардашевым уже несколько дней, и статский советник привык к нему. Но то ли от неприятного ощущения постоянной слежки, то ли от горького послевкусия рассуждений о будущем России на душе у дипломата кошки скребли. «Медиум прав, – подумал бывший присяжный поверенный. – Поезд уже сошел с рельсов. И не знаешь теперь, что лучше: находиться внутри или попытаться спрыгнуть?»

Ардашев позвал официанта. Расплатившись за стол и купив пачку «Императорских» – именно такие папиросы курил «топтун», – он прошел в гардеробную.

Тяжелая входная дверь захлопнулась. Клим Пантелеевич с удовольствием вздохнул свежего морозного воздуха и направился через дорогу прямо к агенту. Бедолага, поняв, что «объект» идет к нему, растерялся и повернулся спиной, делая вид, что рассматривает витрину.

– Я вам, сударь, курева купил. Вы, я вижу, совсем измучились, портсигар туда-сюда в руках гоняете, – протягивая коробку с гербом на крышке, проговорил дипломат и добавил с усмешкой: – А я – домой. Не вижу смысла меня провожать. Соблаговолите передать начальству, что не слежку надо за мной пускать, а шевелить собственными мозгами. Честь имею.

Филер развернулся и застыл на месте, точно каменный. Он машинально взял папиросы и открыл коробку.

Статский советник слегка поклонился и, выбрасывая вперед трость, зашагал к стоянке таксомоторов.

Полицейский курил и смотрел ему вслед до тех пор, пока автомобиль не скрылся из виду. И только тогда, втянув голову в плечи и глубже надвинув каракулевую шапку, он побрел к трамвайной остановке.

На улице зажглись фонари. Падал слабый снег. Старая огромная ворона, давно привыкшая к уличному шуму, уселась на трамвайном столбе, точно на корабельной мачте. Она била крыльями и каркала с надрывом, предвещая горожанам лютый мороз.