Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 142 (всего у книги 178 страниц)

Штабс-ротмистр нервно дернул усом.

– Меня наш сотрудник вызвал, который за Мирским приглядывал, а оттуда я решил к дяде заехать, за вашим отчетом. Не совсем по пути, но и не сорок верст крюк. А когда узнал, что вас вчера не было, заволновался. Под впечатлением от смерти Мирского разные мысли в голову полезли. Хотел было прямо из магазина вам телефонировать, но раздумал, из кабинета все же сподручнее. А не успел войти, как ваш звонок услыхал… У вас-то, я надеюсь, новости получше моих?

– Получше, – кивнула Вера и под одобрительные кивки собеседника рассказала новости.

– Вы ведь на что-то подобное и рассчитывали, верно? – спросила она, завершив рассказ. – Я-то по неопытности не сообразила, что мое знакомство со Спаннокки может, даже должно, иметь последствия, но вы-то…

Штабс-ротмистр виновато улыбнулся в усы:

– Я, то есть мы не исключали того, что о вашем, как вы выражаетесь, «знакомстве» с австрийской разведкой может быть известно немцам. И что с того? Мало ли кто имел дело со Спаннокки. Господин граф, образно говоря, пахал не глубоко, но широко. Знакомства заводил повсюду и агентов у него была тьма-тьмущая. Такое впечатление, что ему за них платили сдельно, по головам. Но я уверен, что истинную подоплеку вашего привлечения к сотрудничеству Спаннокки сохранил в тайне. Такие люди не любят распространяться о своих ошибках и просчетах, особенно с учетом того, что в разведке карьера может закончиться на первой же неудаче. Разведка – удел удачливых и расчетливых. Так что для всех посвященных в тайну вы всего лишь юная девушка, завербованная австрийской разведкой, как это принято говорить, «про запас». Это обстоятельство даже полезно, поскольку доказывает, что вы особа определенного склада, с которой можно иметь дело…

– Так вы все-таки рассчитывали? – повторила свой вопрос Вера, чувствуя, что ее расположение к Немысскому становится меньше с каждым мгновением и готово вот-вот исчезнуть совсем. – Могли бы и предупредить, Георгий Аристархович! Неприятно, знаете ли, сознавать, что тебе не доверяют…

– Доверяют, Вера Васильевна! – воскликнул штабс-ротмистр. – Безоговорочно доверяют! Если позволите, я все объясню…

Вера кивнула – отчего не выслушать объяснения? Выслушать объяснения всегда можно, а вот верить им или не верить, это мы еще посмотрим.

– Понимаете, Вера Васильевна, – начал штабс-ротмистр, проникновенно-доверительно глядя Вере в глаза, – дело в том, что никто не мог с полной уверенностью предсказать то, как отнесется к вашему появлению в салоне сама Цалле. Придаст ли она вообще значение вашему кгм… знакомству со Спаннокки? Захочет ли сама привлечь вас к сотрудничеству? Вариантов могло быть сколько угодно, но нас устраивал любой. Разумеется, чем больше Цалле вам доверяет, тем лучше для дела, но даже если она вообще не стала бы с вами… не пожелала бы привлечь вас к сотрудничеству, то вы бы все равно сделали бы много полезного… Но предугадать было нельзя и не хотелось заранее нацеливать вас на какой-то определенный результат, поскольку тогда вы не вели бы себя столь естественно… или вели бы, но риска было бы больше… Короче говоря, надо было семь раз отмерить, а потом уже отрезать, но, естественно, без какой-либо фальши и без… э-э-э… чрезмерного… нет, не чрезмерного, а слишком…

– Не трудитесь, я все поняла, – остановила покрасневшего от напряжения (или от смущения?) штабс-ротмистра Вера, не уточняя, что именно она поняла.

А поняла она вот что. Первое – ее снова пытаются использовать втемную, переставляют, как фигуру на шахматной доске. Неприятно, но что поделать? Так оно есть, и с этим приходится считаться. Более того – из этого надо исходить. Второе – не ведет ли Немысский какую-то свою, особую игру? Подобно тому как это делал Алексей? В сущности, косвенное доказательство у Веры уже есть. Немысский не был с ней до конца искренен, а это исключает доверительные отношения. Сказано же, что неверный в малом, не может быть верным в большом. Но сгоряча рубить не стоит, вдруг в контрразведке вообще так принято, не открывать сотрудникам всей правды, всех мотивов и всех соображений. Если Немысский действует в интересах своего ведомства и не ведет своей, особой игры, то следует дать ему понять, что она подобного отношения впредь не потерпит. Или все карты на стол, господин штабс-ротмистр, или наша с вами игра окончена! Но если он изменник, то с ним так, в открытую, нельзя. Испугается и убьет. Надо сначала разобраться с Немысским – предатель он или нет. А как? Ловушку надо бы придумать, но какую?

Немысский продолжал что-то говорить, но Вера в смысл его слов не вникала, думала о ловушке. Поди-ка устрой ее, если у тебя нет опыта в таких делах и в сложившемся положении ты толком не разбираешься. Поняв, что сейчас все равно ничего придумать не сможет, Вера снова стала слушать Немысского. И очень вовремя стала, потому что тот уже закончил с оправданиями и говорил о деле:

– …поэтому я не исключаю, что первое поручение Цалле может быть проверкой. Новичков положено испытывать. Поэтому делайте, что вам велено, Вера Васильевна. Знакомьтесь с Бутюгиным, приглашайте его в «Альпийскую розу», а мы пока в отношении его ничего предпринимать не станем…

– И даже не попытаетесь узнать, чем он может быть полезен Цалле? – удивилась Вера. – Почему?

– Я и так знаю чем, – хмыкнул Немысский. – Сведения о железных дорогах интересуют всех шпионов. Железные дороги – это, образно говоря, артерии страны, основа ее жизни. Но сейчас рискованно интересоваться Бутюгиным, даже осторожно наводить справки о нем не стоит, потому что он может быть настороже. Приводите его к Цалле, а там видно будет. А мы пока займемся убийством Кирилла Мирского. Смотрите, как интересно получается, Вера Васильевна, – один брат отравлен, но так, что и не сразу заподозришь, убийство другого замаскировано под самоубийство, но довольно неловко. В промежутке между смертями братьев Мирских неизвестной женщиной убит Мейснер, убит дерзко, среди бела дня в людном месте…

«Стоит или не стоит?» – поколебалась Вера, но все же решила, что стоит, и рассказала Немысскому о своем повторном визите в ресторан «Прогресс» и разговоре с метрдотелем. Сначала не рассказывала, потому что не до того было и вообще боялась, что штабс-ротмистр станет над ней смеяться (тогда еще дорожила его мнением), потом уже не хотела рассказывать, потому что под впечатлением эмоций почти перестала ему доверять, а сейчас немного успокоилась и решила, что «почти» – это еще не «совсем» и вообще подозрения надо сначала подтвердить.

Немысский не стал смеяться, а, напротив, сказал, что Вера поступила умно. Непонятно, то ли в самом деле похвалил, то ли подлизывался после давешнего, то ли глаза отводил, усыплял бдительность. Посидел немного, подергал себя левой рукой за ус и сказал словно про себя:

– Пора бы уже понять, кто ведет игру против Вильгельмины Александровны. Ведь Кирилла Мирского можно было бы оглушить, и так, чтобы следа не осталось. Для этого существуют мешочки с песком. И повесить можно было так, чтобы одежду не рвать, тем более что шнур был длинным и петля спускалась довольно низко. Поставить рядом два стула, положить тело на один, самому встать на другой, плавно, без рывков поднять тело под мышки и сунуть голову в петлю… В конце концов, если не хватает силенок имитировать самоубийство путем повешения, то кто мешает представить так, будто Мирской застрелился?

– Но это же гостиница! – напомнила Вера, удивляясь такой недогадливости бывалого человека. – Звук выстрела услышат…

– Если через подушку, то тихо получится. Многие деликатные люди в гостиницах стреляются через подушку. Не громче, чем шампанское открывать… Не могу утверждать, что следы своего присутствия убийца оставил намеренно, но и отрицать этого не могу. Настораживает. Надо разбираться, кому так мешает Цалле или кому она так сильно досадила.

– Наверно, чья-то другая разведка? – предположила Вера, желая вытянуть из Немысского как можно больше сведений. – Англичане, например?

– Не их метод, – покачал головой Немысский. – Англичане более прямолинейны, потому что больно уж самонадеянны и предпочитают действовать подкупом. По коварству и жестокости я скорее заподозрил бы немцев, но не станут же немцы играть против самих себя? Абсурд! Да и вообще у шпионов не принято так ополчаться друг на друга. Секрет какой из-под носа увести или ценного агента переманить – это бывает. Но чтоб такие масштабные действия… Это уже равносильно объявлению войны… Если же, скажем, между Цалле и британским резидентом Блейком возникнет конфликт, то его уладит их начальство. Берлин спишется с Лондоном или наоборот, и все решится там, в верхах. Война разведок на чужой территории обходится очень дорого, у разведок другие задачи…

Веру вдруг осенило. Она поняла, что расставлять Немысскому ловушки бессмысленно. Выход есть только один – как можно скорее ехать в Петербург, найти там Ерандакова и поговорить с ним о Немысском и о Цалле. Ерандаков предателем быть не может, если уж его начать подозревать, то завтра и государя заподозришь. К тому же именно Ерандаков разоблачил Алексея. Ерандакову можно доверять. Если окажется, что Немысский действует с его ведома, то Вера попросит сохранить их разговор в тайне. Если же нет, то они выработают план, который поможет разоблачить Немысского… Решено! Надо придумывать предлог, такой, чтобы не вызвал подозрений у Владимира, и ехать! Немысскому об этой поездке ничего знать не следует. Да и недолгим будет ее отсутствие – не более трех дней. Главное, застать в Петербурге Ерандакова. Ничего, в крайнем случае можно будет оставить письмо у его адъютанта или у того, кто станет его замещать.

В Петербург! И скорее! Можно уезжать прямо послезавтра, в среду! Завтра нельзя, завтра вечером нужно быть в железнодорожном клубе. Придется пропустить четверг у Вильгельмины Александровны, так это не страшно. Веру никто не обязывал ходить туда, как на службу. В конце концов, можно сказать, хоть Немысскому, хоть Цалле, что у нее был приступ мигрени и она велела прислуге отвечать по телефону, что ее нет дома, поверят.

11

«В Москву вместе со своим отцом приехал 6-ти летний Володя Зубрицкий, обладающий феноменальными математическими способностями. До этого он выступал в Екатеринодаре. Одаренный ребенок делает в уме всевозможные вычисления, множит и делит четырехзначные числа, причем это не стоит ему никакого труда. Обладая хорошей памятью, Володя уже выучил историю с хронологией в объеме курса 4-х классов гимназии. Известный невропатолог профессор Россолимо в течение двух недель наблюдал Володю и выдал заключение о наличии у мальчика исключительных способностей, встречаемых весьма редко».

Газета «Новое время», 1912 года

– Эх, сударыня, разве сейчас это жизнь? Вот раньше была жизнь! – сказал извозчик, обернувшись к Вере, и тронул лошадь.

Вера говорливых извозчиков не любила, потому что говорили они одно и то же, причем скучное. Замучили штрафами, овес дорожает, седоки мельчают, норовят за двугривенный от Рогожского кладбища до Сретенских ворот подрядить, конкурентов прибавляется с каждым годом… Но сегодня настроение было легким, и Ванька начал загадочно, заинтриговал. Ну-ка, ну-ка, может, у петербургских извозчиков разговоры поинтереснее, чем у московских?

– А раньше, это, позвольте узнать, когда? – спросила Вера.

– Да еще лет шесть назад была жизнь, сударыня, – охотно подхватил извозчик, – пока театральные кареты не отменили. Я раньше по подряду с Дирекцией Императорских театров работал, артистов в театр привозил, а опосля спектаклей развозил по домам. Имел верный заработок и полное человеческое уважение. Артист – он тоже разный бывает, но публика эта культурная, и если даже обидит, то только спьяну, а на другой день трешницей повинится, а то и червонцем, это смотря какой артист. Но грубостев, чтобы там в спину тыкать или прочее рукоприкладство, – этого ни-ни. А если у артиста настроение хорошее, сыграл как следует и публика ему за это благодарность выражала, то ему всем приятное сделать хочется, а это не меньше трешницы тоже. Опять же корзины с цветами помочь донести до фатеры. Иной раз по три раза подымешься… Но не только в заработке дело, сударыня… – Извозчик прервал свою речь для того, чтобы обругать «кулемой» зазевавшегося мужика, и продолжил: – Главное, сударыня, то, что я этой служил… как ее… Мельпомене!

– Мельпомене?! – рассмеялась Вера. – Это каким же образом вы ей служили?

– Самым что ни на есть прямым, сударыня, – немного обиженно ответил извозчик. – Сидел вот так на козлах да лошадью правил. Мне сам Василий Пантелеймонович Далматов, царствие ему небесное, говорил не раз: «Знай, Федор, другие извозчики мамоне служат, а ты, братец, – Мельпомене! Понимай и гордись!»

Вера рассмеялась пуще прежнего. Извозчик обиделся окончательно и остаток пути молчал, но, получив полтину на чай, заулыбался в окладистую ухоженную бороду и пожелал Вере хорошего дня.

Можно было счесть встречу со «служителем Мельпомены» случайностью, но Вера поспешила истолковать ее как добрый знак, ведь в Петербург она приехала под «театральным» предлогом. Перебрав в уме возможные варианты, Вера обратилась за помощью к тетушке. План ее был таков. Одна из знакомых актрис Елены Константиновны, узнав о том, как страстно Вера мечтает о сцене, прониклась к ней заочно расположением и решила познакомить ее с известным актером и режиссером Петровским. Петровский, который долгое время служил в московском театре Корша, хорошо знает саму Елену Константиновну и вообще благоволит москвичам. Он уже дал согласие, и теперь Вере надо ехать в Петербург. Вдруг это ее судьба?

Всю эту историю Вера выдумала, но оказалось, что тетя Лена действительно знакома с Петровским и что тот в самом деле благоволит москвичам, находя их более раскрепощенными, нежели холодные чопорные петербуржцы. Тетушка сказала, что, возможно, имело бы смысл показаться Петровскому в самом деле, но это означало бы проволочку, а Вера не могла позволить себе терять время. Так же как не могла рассказывать об истинной цели своей скоропалительной поездки. Впрочем, Елена Константиновна, будучи человеком деликатным, мучить Веру вопросами не стала. Только попросила дать честное слово, что это не какой-нибудь адюльтер. Вера этого ожидала, поскольку хорошо знала тетушку. То, что актриса Лешковская – человек строгих нравов и высоких принципов, знала вся Москва. Ее имя давно стало нарицательным в театральной среде. Если хотели подчеркнуть, что кто-то из молодых актрис не добивается ролей уступчивостью, то говорили «она – вторая Лешковская». Сама Елена Константиновна этого выражения не любила.

Владимир против поездки не возражал. Вера ему так все преподнесла, что возражать было невозможно. Все решено, уговор дороже денег, надо ехать. Только сказал, чтобы Вера не вздумала ехать вторым классом, только первым и непременно на курьерском. Вера и так собиралась ехать первым классом и на курьерском, который отходил в половине десятого вечера, а в десять минут девятого прибывал в Петербург. Меньше одиннадцати часов пути, да вдобавок ночью. Удобно.

С соседкой по купе, правда, не повезло – попалась пожилая неразговорчивая жена какого-то генерала. Александра Федоровна, тезка государыни. Как вошла, сразу же углядела где-то пылинку и разбранила кондуктора за грязь. Затем достала из бывшего при ней саквояжа, похожего на тот, с которым ходят доктора, добрую дюжину пузырьков, отпила из каждого (где ложечкой мерила, где маленьким стаканчиком), перекрестилась и улеглась спать, оставив пузырьки на столике, где они мелодично позвякивали до утра. Вроде бы не повезло, но, с другой стороны, повезло. С приятной попутчицей Вера проболтала бы всю ночь, а так тоже легла спать и под стук колес очень скоро заснула. Спала хорошо, глубоким, покойным сном и утром чувствовала себя полной сил. Разве плохо?

При виде здания Главного штаба Вера поначалу растерялась – огромное какое, во всю немаленькую Дворцовую площадь, поди-ка, найди там нужного человека. Было даже искушение уехать на том же извозчике обратно на вокзал, забрать отданный на хранение багаж и уехать домой в Москву первым же поездом, пусть и не курьерским. Но искушения на то и посылаются, чтобы их перебарывать, вот Вера и переборола.

Все оказалось не так страшно, какой-никакой, а порядок в военном ведомстве существовал. Через каких-то полчаса очередной офицер, уже пятый по счету из тех, кому пришлось объяснять суть дела, ввел Веру в кабинет, где сидел Ерандаков.

Генерал совершенно не изменился, разве что только располнел чуточку больше. Или просто массивная старинная мебель добавляла солидности и хозяину. Вериному появлению он, казалось, совершенно не удивился, а если удивился, то виду не подал. Он вообще не производил впечатления человека, которого можно чем-нибудь удивить. Выслушал тоже спокойно, бесстрастно. Когда Вера закончила свой довольно продолжительный монолог, сказал:

– Что ж, кто на молоке обжегся, тот и на воду дует. Только на сей раз вы, Вера Васильевна, сомневаетесь напрасно. Немысский не предатель, он делает то, что должен, и мне не в чем его упрекнуть. В Москве у нас дела шли не лучшим образом. То предатель, то бестолочь, но сейчас Московское отделение возглавляет умный, дельный и преданный офицер, которому вы можете доверять, как мне. Мне-то, смею надеяться, вы доверяете?

– Вам – доверяю, – без всякого кокетства ответила Вера. – А теперь и Немысскому доверяю, раз уж вы за него поручились. Вы, Василий Андреевич, не считайте меня взбалмошной дурочкой…

– Как можно! – перебил Ерандаков. – Боже упаси! Мой грех – надо было письмо вам написать, а то действительно… Но у меня и в мыслях не было, что Немысского можно в чем-нибудь заподозрить. Он такой… э-э-э… правильный, что правильнее и быть не может. Но понимаю, кто на молоке обжегся… Это верно. Сам, знаете ли, грешен. Кроме Немысского и еще одного сотрудника, титулярного советника Шаблыкина, я в Московском отделении никому безоговорочно доверять не склонен. Во всех остальных нет да усомнюсь. Вы запомните Шаблыкина, вдруг вас с ним случай сведет. Весьма достойный человек, на которого можно положиться.

Вера запомнила. Заодно и порадовалась тому, как она хорошо все придумала. Приехала и разрубила гордиев узел сомнений одним махом. Главное, чтобы Немысский не узнал, а то еще обидится. Но Ерандаков пообещал сохранить Верин приезд в тайне, а его обещанию можно было верить.

– Про московские дела спрашивать не стану, – сказал полковник в завершение разговора, – а вот про наши немного расскажу. В апреле сразу две удачи. Первая – нам наконец-то удалось прихлопнуть, – Ерандаков несильно хлопнул по столешнице широкой ладонью, – перестраховочную компанию «Шнитке и Берг». Им мало было тех сведений, которые они получали законным образом, требуя при оформлении контрактов от своих клиентов предоставления исчерпывающей информации по объектам страхования. Начали еще и секретные чертежи скупать. До того обнаглели, что в газетах объявление пропечатали: «Фирма, занимающаяся созданием новых машин, готова хорошо заплатить за интересные идеи, подтвержденные расчетами и чертежами». Каково?! Будь моя воля, Вера Васильевна, так я вообще все иностранные конторы такого рода позакрывал бы. И конторы по кредитам тоже[361]361
  Справочные конторы о кредитоспособности (конторы по кредиту) – компании, занимавшиеся выполнением заказов по собиранию сведений о кредитоспособности фирм и отдельных граждан.


[Закрыть]. Одно Петербургское отделение «Института Шиммельпфенга» чего стоит. Обороты всех заводов, железнодорожные и морские грузообороты, данные о доходах всех должностных лиц от восьмого класса[362]362
  Т.е. с чина коллежского асессора, соотв. чину пехотного капитана.


[Закрыть] и выше. Вот вы мне скажите, Вера Васильевна, могут ли быть полезны противнику сведения о доходах наших чиновников?

– Разумеется, – ответила Вера. – Нуждающегося в деньгах можно подкупить, живущего не по средствам – шантажировать.

– Верно! – одобрил Ерандаков. – Вы это понимаете, а некоторые генералы из штаба не понимают! Или не хотят понимать, что еще хуже. Но я доберусь до «Института Шиммельпфенга», непременно доберусь! Всему свое время. А вторая наша удача в том, что мы разоблачили хорошо законспирированного агента германского генштаба. Настолько хорошо законспирированного, что о нем другие шпионы ничего не знали. Только в посольстве был один человек, отправлявший его донесения в Берлин дипломатической почтой. Таких агентов мы называем «кротами», потому что найти их не легче, чем крота из норы вытащить. Знаете, кем оказался этот «крот»? Приват-доцентом Женского медицинского института! С обширной частной практикой по кожным заболеваниям и… кгм… сифилису! Народу к нему ходило тьма-тьмущая, пойди догадайся, кто больной, а кто шпион. Он настолько был уверен в собственной безопасности, что хранил шпионскую картотеку у себя в клинике, на Архиерейской…

В словах Ерандакова Вере послышался скрытый упрек – вот, мол, как мы здесь, в Петербурге, стараемся, а вы в Москве ворон считаете. Но какой резон упрекать ее, простую помощницу? А Немысскому, как подчиненному, можно и прямо сказать, так, мол, и так, недоволен я вами, штабс-ротмистр, будете продолжать в том же духе, продолжите службу на Камчатке. У военных это принято, чуть что – сразу Камчатку поминать или Сахалин. Тьмутаракань, короче говоря. Нет, это Ерандаков не упрекал, а просто хвастался. Как славно (и удобно!) быть хорошенькой женщиной. К хорошеньким женщинам мужчины относятся по-особому. Будь Вера старой, или некрасивой, или вовсе – мужчиной, Ерандаков скорее всего принимать бы ее не стал. Поручил бы адъютанту выслушать и разобраться, он же занятой человек, руководит не только столичной, но и вообще всей российской контрразведкой. А ее так вот сразу к нему провели. Или у них, в контрразведке, так заведено, чтобы без лишних проволочек? Но быть хорошенькой женщиной все равно славно. Вот если бы еще никогда не стареть!

Старость сильно пугала, не столько самими переменами к худшему, сколько неотвратимостью этих перемен. Но человеку многое дано, и со старостью со временем тоже можно побороться. Успешно. У Веры перед глазами был сравнительный пример – мать и тетя Лена. Мать после смерти отца совершенно перестала следить за собой и совершенно не задумывалась о том, как она выглядит. Неряхой, конечно, не ходила, но одевалась просто, к лицу или не к лицу ей тот или иной наряд, не разбирала, про парфюмерию забыла напрочь, даже не пудрилась, и вообще стала совершеннейшей старушкой. До того дошло, что ее стали принимать за младшую сестру бабушки. Дело не в том, что жили скромно и денег не хватало. Можно ведь и пудру недорогую купить, и платье сшить тоже недорогое, но такое, чтобы модное и по фигуре, особенно если шьешь сама. Дело во внутреннем стержне, который поддерживает человека. Отец умер – и будто чья-то рука вынула из матери этот стержень. Проиграла мать битву со своим горем. А вот тетя Лена, Елена Константиновна Лешковская, актриса Малого театра, – молодец. Если разобраться, то ее жизнь, которую многие (в том числе и мать) считают счастливой, совершенно не удалась. Любовь, настоящую любовь, тетя Лена так и не встретила. Детей у нее нет. Служит она в одном из лучших театров России, но актерская карьера оставляет желать лучшего. Многое из того, что хотелось сыграть, сыграть не удалось и примой вроде Комиссаржевской актриса Лешковская не стала. А ей так хотелось быть самой-самой-самой, это порой даже в разговоре проскальзывает. Искусство отличается от ремесла тем, что в ремесле можно держаться золотой середины и быть счастливым, а в искусстве для счастья непременно надо достичь сияющих вершин, иначе никак. Так что горя и у тети Лены хватает. Но она не поддается ни времени, ни невзгодам. Следит за собой, одевается как нужно, пусть и не роскошно, но с большим вкусом, моцион ежедневно совершает, маски косметические на лицо накладывает, особенно любит из тертого огурца, утверждает, что лучшего средства от морщин не существует. И главное, главное – держится она победительно. Голова высоко, взгляд живой, походка твердая. В следующем году ей пятьдесят лет стукнет (целых полвека, подумать только!), а на вид больше тридцати не дашь. Нет, лучше вообще не стареть, а если и стареть, то так, как тетя Лена!

С Дворцовой площади Вера отправилась на вокзал, где купила билет на вечерний курьерский поезд, отправила телеграмму Владимиру с извещением, что доехала благополучно и вернется уже завтра, после чего стала думать насчет того, как ей провести восемь часов, оставшихся до отхода поезда. Хотелось принять ванну и переодеться, поэтому с вокзала Вера отправилась в гостиницу «Европейская», где сняла до вечера самый скромный из свободных номеров, тем не менее обошедшийся ей в бешеные деньги – двенадцать рублей, и это еще со скидкой! Но зато гостиница в самом центре, на Невском проспекте, в номере есть огромная ванна, горячая вода и можно заказать завтрак, то есть уже не завтрак, а обед, прямо в номер. Позавтракать по прибытии Вера не успела, потому что тогда ей есть совсем не хотелось, так торопилась встретиться с Ерандаковым.

После обеда захотелось немножко отдохнуть, но Вера переборола дремоту и поспешила выйти на улицу. Какой смысл спать днем в гостинице? Выспаться она успеет и в поезде, на обратном пути, а когда еще представится случай погулять по Петербургу? Вере хотелось не столько погулять, сколько побывать в одном заведении, расположенном совсем рядом с гостиницей (собственно, почему «Европейская», несмотря на свою дороговизну, была выбрана еще в Москве). Заведение называлось необычно – кабаре «Бродячая собака», и было это кабаре не простым, а литературно-артистическим. Открылось оно совсем недавно, в канун нынешнего года, но уже успело прославиться не только в Петербурге, но и в Москве. Публика начинала съезжаться сюда ближе к полуночи, но Вера к этому времени будет уже в поезде, так почему бы ей не побывать там днем. Хотя бы посмотреть на расписные стены, о которых столько говорилось в газетах, прочувствовать атмосферу, одним словом – приобщиться. Интересно же. Тем более что вечером сюда и не попадешь, одних завсегдатаев пускают, а днем можно.

Увы, даже стен Вера не увидела, потому что кабаре было закрыто. Только вывеской полюбовалась (собака положила лапу на маску и зачем-то отвернулась в сторону) и зашла в кафе по соседству. Не хотелось уходить куда-то далеко от Михайловской площади. Здесь Вере нравилось. Как-то сразу ощущалось, чувствовалось, что находишься не где-нибудь, а в Петербурге. Дворец, в котором располагается Русский музей императора Александра III, Михайловский театр, здание Дворянского собрания… Немного портил впечатление электрический трамвай, казавшийся здесь совершенно неуместным, но настроение у Веры было хорошее, и она отнеслась к трамваю благосклонно-снисходительно, пусть себе шумит да звенит. Прогресс вообще дело шумное… Но нужное.

Неспешно попивая кофе, Вера вспоминала свое позавчерашнее посещение клуба железнодорожников. С Бутюгиным познакомиться не удалось, его там не было, но фамилия эта в разговорах прозвучала несколько раз. Срочный доклад, многозначительно сказал Жеравов, а после, к слову, дважды упомянул, что Бутюгин и дело знает, и разных удовольствий не чурается. А Луиза Францевна, взявшаяся опекать Веру, предостерегла ее в отношении Бутюгина.

– Это такой сердцеед! – закатив глаза, простонала она. – Будьте с ним осторожны, моя дорогая.

Сердцеед – это хорошо. Разных удовольствий не чурается – еще лучше. Вера заверила Луизу Францевну, что будет вести себя с Бутюгиным крайне осторожно. Луиза Францевна – прелесть. Немолодая, но такая наивная… Жеравов – тот поумнее. Смотрит с прищуром, словно хочет понять, с чего это соседка вдруг и в гости пригласить вздумала, и в клуб заявилась. Пусть себе прищуривается, скучно соседке, вот она и ищет чем бы развлечься.

Но Бутюгин неожиданно отошел на второй план, потому что в вышедшем на небольшую клубную сцену певце Крутицком Вера неожиданно узнала того самого мужчину из своего ялтинского видения. Как будто перенеслась из апреля двенадцатого года в декабрь десятого. Та же худощавая фигура, то же бледное лицо, те же запавшие и оттого кажущиеся бездонными глаза… Только вместо черного фрака свободное белое одеяние, нечто вроде балахона, и остроконечный колпак с загнутым вниз концом на голове – сценический образ. Но лицо то же самое, те же глаза, никакой ошибки быть не может…

 
Я встретил вас, прелестное виденье,
Мой нежный друг, надежда и печаль,
Моя мечта, мое недоуменье,
Вас потерять мне было бы так жаль…
 

Пел Крутицкий хорошо. Негромко, без пафоса и особого выражения, но проникновенно. Так, что хватало за душу и на глаза сами собой наворачивались слезы. Каждая песня – как маленький спектакль. Песня про женщину, потерявшую любимого… Песня про девочку-нищенку… Песня о разлуке… Песня о попугае, который умеет говорить «я вас люблю»… Когда Крутицкий закончил петь, Вера не выдержала и подошла к нему. Подошла – и поняла, что не знает, что ему сказать, и зачем понадобилось подходить, тоже не знает. Но Крутицкий уже смотрел на нее, смотрел ласково и немного устало (шутка ли, петь полтора часа без передышки!), поэтому надо было что-то сказать.

– У меня такое чувство, словно мы с вами давно знакомы! – выпалила Вера и тут же покраснела от смущения – лучше промолчать, чем сказать такую пошлую банальность.

Что о ней подумает Крутицкий? Явно ничего хорошего.

– Это замечательно, – вежливо ответил певец. – Могу ли я узнать, как вас зовут?

– Вера, – пролепетала Вера, забыв про отчество.

– Вера? – переспросил Крутицкий. – Чудесное имя! Если у меня когда-нибудь родится дочь, то непременно назову ее Верой. Вера и любовь! Разве что-то может быть важнее веры и любви? Без веры жить нельзя, и без любви тоже! Приходите в «Петровский театр миниатюр», Вера. Я там часто пою. Буду рад вас видеть…

Пока Вера хлопала глазами, Крутицкий ушел, улыбнувшись ей на прощанье. Называется – познакомились. Мистика какая-то, увидеть, как наяву, человека, с которым тебе суждено познакомиться полтора года спустя.

Вера была так удивлена, что совсем не обратила внимания на мелькнувшего перед ее глазами князя Чишавадзе. И, кажется, оставила без внимания его приветственный поклон. Бог с ним, с поклоном, но вот обратить внимание на то, с кем общался князь в Железнодорожном клубе, определенно стоило. Жаль только, что эта мысль пришла к ней с опозданием, уже дома. Но ничего, Луиза Францевна сказала, что в воскресенье они с Жеравовым собираются вечером в клуб. Эти слова прозвучали как приглашение. Хотелось надеяться, что в воскресенье инженер Бутюгин будет в клубе и что представится удобный повод завязать с ним знакомство. Хотя удобный повод легко создать. Дождаться, когда Жеравов станет разговаривать с Бутюгиным, и подойти к ним. Виталию Константиновичу придется представить своего собеседника, так и состоится знакомство. Узнать Бутюгина легко, Луиза Францевна говорила, что он вылитый Милюков[363]363
  Милюков Павел Николаевич (1859–1943) – русский политический деятель, лидер Конституционно-демократической партии, историк, публицист.


[Закрыть], только не седой, а жгучий брюнет. Портреты Милюкова в газетах печатались часто, не хочешь, а запомнишь, так что ошибиться не было никакой возможности. И захочешь – да не ошибешься.