Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 119 (всего у книги 178 страниц)

6
Странная надпись

На следующий день Клим Пантелеевич отправился в ателье «Мадам Дюклэ». Войдя внутрь, он вновь обратил внимание, что из дальней примерочной комнаты вышла парочка – дама лет тридцати и мужчина, по виду богатый купец. Судя по тому, что незнакомка прятала глаза, а на щеках у нее проступал стыдливый румянец, можно было сделать вывод, что на дне ее сознания еще теплились угольки совести. Прелюбодейство в этих стенах, судя по всему, поощрялось. И томный взгляд приемщицы, и неожиданное появление хозяйки заведения с образцами тканей, и ее сожаления по поводу того, что сегодняшний вечер она «вынуждена опять коротать с Мопассаном», – все говорило о том, что в салоне над всеми властвовал Асмодей – демон сладострастия. Дабы сохранить инкогнито и не выдать супругу, для заполнения формуляра заказчика статский советник представился своим литературным псевдонимом – Побединцев.

Оставив госпоже Вяземской надежду на легкий флирт, Ардашев прошел в примерочную, которая находилась через стенку с той, откуда только что выпорхнула парочка. И сразу же он угодил в руки закройщика Арона Яковлевича. Вежливо и в то же время с полным безразличием он снимал мерки клеенчатым аршином и заносил их в тетрадку. В его бормотании едва различались слова: «милости-с-дарь», «длина рукава», «пожалуйста, развернитесь», «сию минуту-с», «полуокружность груди», «се бьен»[283]283
  «Это хорошо» – фр. (прим. авт.).


[Закрыть] «ширина спинки», «высота полочки», «се шарман»[284]284
  «Это прекрасно» – фр. (прим. авт.).


[Закрыть], «пройма», «будет как влитой»…

Когда томительные минуты топтания и поворотов на месте закончились, портной попросил заглянуть к нему через три дня. Условившись об удобном для клиента времени, он тут же исчез.

Стараясь не попасться на глаза навязчивой хозяйке, статский советник покинул ателье. Он нанял таксомотор и отправился на Болотную, надеясь составить собственное представление о свершившемся там злодеянии. Привычка осматривать место происшествия появилась у Клима Пантелеевича давно, еще в 1907 году, когда он впервые взялся за расследование убийства ставропольского негоцианта Соломона Жиха. «А интересно, сколько всего я раскрыл преступлений? – невольно задумался статский советник. – Как-никак восемь лет минуло с тех пор, как ко мне заявился Соломон Моисеевич и попросил найти его будущего убийцу… Сразу и не сосчитать. Тем более что попутно приходилось выводить на чистую воду злодеев, не связанных напрямую с основным преступлением. Чего только не случилось за это время! И путешествие по Средиземноморью на «Королеве Ольге», и череда «карточных» смертей на водах, и мои приключения в Ялте, и смертоубийство Тер-Погосяна, и коварный Азраил… Но труднее всего далась тайна персидского обоза. Вот уж где пришлось повозиться! Шутка ли, разгадать ребус восьмидесятилетней давности, не поддавшийся даже следователю III отделения – знаменитому Самоварову! А chantage настоятельницы Иоанно-Мариинского монастыря? «Ограбление» директора Азово-Донского Российского Торгово-Промышленного банка? Поиск городского отравителя? А роковая шахматная партия владельца доходных домов Ерофея Феофиловича Вахрушева? Пропажа драгоценностей графини Ростоцкой-Штауфенбах в Кавказском скором поезде? И это далеко не полный список всех моих разоблачений. Разве все упомнишь!»

На перекрестках злорадно выл ветер, спешили куда-то прохожие, и с треньканьем, предупреждая зевак, проносились желтые и красные трамваи. Их яркие цвета были особенно приятны зимой. Стемнело, и город зажег фонари. «Петербург, Петроград», – подумал Ардашев. Что за глупость! Город переименовали не спросясь, точно сорвали офицерские погоны. Он вспомнил, как на службе барон Нольде – директор юридической секции МИДа – поведал байку о том, что министр путей сообщения Рухлов, будучи на приеме у Государя, сказал как-то самодержцу, что, переименовав Петербург, он, мол, поправил самого Петра Великого. Но Николай Александрович не растерялся. Посмотрев внимательно на министра, ответил: «Царь Петр требовал от своих генералов рапортов о викториях, а я был бы рад и вестям о победах. Русский звук сердцу милее». Может, и так, только Петербург за два с лишним столетия стал вполне русским звуком.

Автомобиль тем временем уже бежал по Болотной улице и напротив серого здания под нумером «167» остановился. Шофер заглушил мотор и остался ждать.

Клим Пантелеевич вышел из машины, достал коробочку леденцов, выбрал прозрачную, как слюда, конфетку и, выбрасывая вперед трость, зашагал к воротам доходного дома. Из-за угла послышался скрежет снежной лопаты и показался дворник. Рассматривая богатого незнакомца, он спросил:

– Чем помочь, барин?

– А скажите, любезный, не вы ли, случаем, Архип Шлыков?

– Я и есть, – ответил мужик и недоверчиво покосился на незнакомца.

– Вот как! – обрадовался Ардашев. – Я хочу отыскать того злодея, который изувечил Анну Извозову, но для этого мне понадобится ваша помощь. – Он вынул портмоне, протянул целковый и сказал: – Возьмите, это вам за труды.

– Нет-нет, – замотал головой Архип, – как можно за благое дело деньги брать. Чай не нищий. Я и так вам все поведаю.

– Берите, голубчик, берите, – настоял Ардашев. – Выпьете за помин души ее матери.

– А вот от такого предложения не откажусь, – вымолвил тот и сунул рубль в варежку. Дворник перекрестился и провещал, точно на отпевании: – Упокой, Господи, рабу твою Полину.

Оказалось, что Шлыков обладал поистине феноменальной памятью. Он воспроизвел Ардашеву по минутам весь вечер, предшествующий той трагической минуте, когда в его комнате затрезвонил колокольчик и у ворот он нашел изувеченную девушку. Клим Пантелеевич терпеливо слушал подробный пересказ беседы Архипа с его приятелем Митькой, который служил в доме напротив. Но стоило ему упомянуть имя хозяина – Артема Савельевича Табасова, – как Ардашев принялся расспрашивать о его отношении к модистке. Дворник мялся, недоговаривал чего-то, а потом махнул рукой и выпалил как на духу:

– Да вязался он к ней, чего уж там. Девка-то – загляденье была. Но как узнал, что она со студентом амурничает, так и отстал.

– С кем?

– Да вон, – он махнул рукой на окно с открытой форточкой, – постоялец из четвертой квартеры. Голодранец голодранцем, а корчит из себя целое Высокородие! – сказал и осекся, понимая, что хватил через край.

– Бывает, – дипломатично проговорил Клим Пантелеевич и, глядя на стену, осведомился: – А что это там за надпись белеет?

– Где? – не понял Архип.

– Да вон же, в проеме. – Статский советник указал тростью.

– Не знаю, – пожал плечами тот.

Подойдя ближе, Ардашев прочитал выведенные мелом три слова: «Морок изведет порок». Слова были написаны печатными буквами.

Повернувшись к изумленному дворнику, он спросил:

– И давно это здесь?

Шлыков почесал за ухом и признался:

– Сказать затруднительно.

– А что, если с того самого времени, когда случилось нападение на Анну?

– Очень даже может быть. Сугроб высокий уже с неделю. Я думал, придет время – растает.

– Ясно. А теперь ведите меня к тому месту, где вы ее нашли.

– Да вот там, прямо перед воротами. Они были закрыты. А он, душегуб энтот, в сторону побег.

– Вы совсем не разглядели его?

– Да как увидишь? Метель. Да и в башлыке он был. Я, почитай, раз десять уже полиции об этом долаживал.

– Так-так, – глядя себе под ноги, пробормотал Клим Пантелеевич и принялся ковырять тростью снег. На свет Божий появился серебряный гривенник. – Ага! – как мальчишка обрадовался статский советник. – Вот вам и прибавка к целковому. – Он подтолкнул тростью монетку к ногам Архипа. – Прибыток!

– Балуете вы меня, барин!

– Берите-берите!

– Благодарствую. – Он поднял находку и выговорил раздумчиво: – И когда же эта писанина-то появилась?

– Вчера.

– Вчера? Нет, вчера никак не могет быть. Не…

– Однако же вчера вы куда-то отлучались. Ведь так? – неожиданно спросил Ардашев, глядя Шлыкову в глаза.

И тот, не выдержав острого взгляда, признался:

– Да, был грех. К Митьке ходил чаевничать.

– Вот! В этот момент надпись и появилась. Вы, кстати, ее не трогайте. Полиция может заинтересоваться.

– Понятное дело. – Он почесал за ухом и спросил: – А что, ежели ее раньше нацарапали?

Статский советник покачал головой:

– Никак невозможно. Второго дня метель была. Ветер с Невы дул – как раз на стену мело. Днем солнышко выглянуло. Снег смыл бы все. Или потеки бы остались, на худой конец. А тут, как видите, будто недавно выводили.

– Так, может, шуткует кто?

– Может… – Ардашев вынул жестяную коробку, положил в рот леденец и, не прощаясь, направился к ожидавшему его таксомотору.

7
Порванная цепь

Фаина Мелентьевна Вяземская – миловидная дама тридцати шести лет – после смерти мужа зажила счастливой, насыщенной удовольствиями жизнью. Нельзя сказать, что до этого она была несчастна, нет. Просто раньше ей приходилось приноравливаться к обстоятельствам, зависящим от ее благоверного, то есть подстраиваться под его желания. Теперь же она могла вести себя так, как ей хотелось, и посвящать себя любым, пусть даже самым экстравагантным занятиям, не ожидая колких насмешек со стороны супружника. И вот тут вдову закрутило в водовороте страстей и понесло по бурному течению мимолетных романов и новых знакомств.

Детей у Фаины Мелентьевны не было, а от покойного главы семьи ей достался солидный счет в банке «Лионский Кредит» и ателье на Измайловском проспекте под названием «Мадам Дюклэ».

Этот пошивочный магазин господин Вяземский купил за два года до своей кончины, чтобы отвлечь жену от занятий спиритизмом. Вывеску он нашел весьма удачной и потому не стал менять. Прежний хозяин был тоже русский и к французской фамилии имел точно такое же отношение, как Иван Грозный к Наполеону Бонапарту.

Без лишней натяжки можно было сказать, что стройная брюнетка, утянутая корсетом до одиннадцати вершков и носившая декольте с Галерную гавань, ловила на себе жадные и липкие взгляды мужчин, чувствуя себя барышней на выданье почти точно так же, как и семнадцать лет назад. Правда, с предложением руки и сердца многочисленные и разновозрастные воздыхатели не торопились, за исключением одного коллежского секретаря, служащего в Мещанской Управе, да ветеринарного врача при товарной станции Варшавской железной дороги (встречи с ними она посчитала досадной ошибкой и вскоре забыла об их существовании).

Работа сама помогала ей обретать поклонников. Почти все ухажеры впервые знакомились с очаровательной хозяйкой здесь, в ателье, придя заказать что-либо из одежды. Если, по мнению приемщицы Пелагеи – племянницы хозяйки, – посетитель был достоин внимания Фаины Мелентьевны, то улыбчивая барышня тут же извещала об этом тетушку, которая появлялась с образцами тканей. А дальше все зависело от желания самой госпожи Вяземской.

Изредка романы вдове надоедали. И тогда она оставалась дома. Спала до обеда, а потом, купив букет темных бархатных роз, ехала на Волковское кладбище, к мужу. Его могила находилась неподалеку от церкви Успения Пресвятой Богородицы. У серого холодного камня она оставляла цветы и оправдывалась мысленно перед памятью почившего тем, что при его жизни она ему никогда не изменяла (ну, или почти никогда – какая разница! ведь он и сам наверняка не был святошей).

Воротившись домой на Гороховую, ей вновь хотелось развеяться, чтобы смахнуть с души кладбищенский холод и неприятное, изъедающее изнутри, сознание вины за отнюдь не безупречное поведение в обществе, о котором уже ходили слухи далеко не пуританского свойства. И потому, особенно в последнее время, она обзванивала не всех подряд, как раньше, а лишь только самых преданных друзей, приглашая к себе на журфиксы.

Гвоздем вечера для многих считался спиритический сеанс. Гости, как правило, съезжались к восьми. Все они были люди важные и чрезвычайно занятые. Визиты к Вяземской помогали им хоть ненадолго отвлечься от дел.

Роль медиума выполнял весьма значительный человек – управляющий канцелярией Министерства земледелия, действительный статский советник, камергер двора Его Императорского Величества Эразм Львович Чертоногов.

По иронии судьбы его фамилия соответствовала увлечению: он вызывал всевозможных духов и заодно – дьявола. Подтянутый темноволосый господин сорока пяти лет с короткими, стриженными треугольником усами и бритым подбородком, судя по явной симпатии со стороны хозяйки, пользовался успехом у женщин. Очень редко с правильного лица сходила маска легкой грусти. Все время казалось, что он над чем-то размышляет. Так, собственно, и было. Эразм Львович слыл стихотворцем. Его опусы даже печатали в «Ниве», правда, под псевдонимом. А под собственным именем он помещал весьма неплохие переводы Омара Хайяма. Собравшиеся с большим удовольствием слушали рубаи великого поэта, мыслителя и философа, которые декламировал статский генерал. Время от времени в руках темноволосого красавца мелькала миниатюрная книжечка с золотым срезом. В нее он старательно заносил карандашом пришедшие на ум строчки.

Чертоногов почти всегда приезжал с женой, носившей редкое имя Виринея. Дочь недавно умершего промышленника Нила Зуева происходила из староверов. Супруга, будучи на десять лет старше своего мужа, утратила былую красоту. Возраст нельзя было скрыть. Он проступал, как вода на бумажной салфетке. Сверкающие бриллианты умопомрачительных колье уже не прятали вялую, будто жеваную шею, а скорее подчеркивали. И обильные румяны не напоминали розовощекую барышню, а придавали щекам неестественные, какие-то кукольные оттенки. Но Виринея Ниловна, судя по ее высокомерному виду, самонадеянно мнила себя если не первой столичной красавицей, то второй. Поговаривали, что она делала подтяжки лица. Во время одной из операций она потеряла сознание и ее долго не могли привести в чувство. Кстати, одна из ее «драгоценных побрякушек», как называл украшения супруг, была изготовлена в ювелирной мастерской Семена Натановича Шмулевича – еще одного завсегдатая госпожи Вяземской.

Этот человек был даровит во многих областях. Кроме создания драгоценных шедевров, он неплохо рисовал, переводил с древнегреческого Софокла и Еврипида (что сближало его с Эразмом Львовичем), прекрасно играл на фортепьяно и был не прочь поучаствовать в общении с духами. Увлечений – множество, но страсть имелась только одна – женщины. Причем нравились всякие: молоденькие, дамы в возрасте, брюнетки, блондинки, образованные и безграмотные, стройные и полные. В каждой особе женского пола этот сердцеед находил свою «жемчужинку». Он любил всех. Но сам ферлакур приятной внешностью не отличался: роста малого, нос картошкой, в конце слегка приплюснутый, рот большой, толстогубый, как у клоуна, да еще и бородавка на правой щеке, точно муха, а усы редкие, полубубликом, вниз свисающие. Зато шевелюра кучерявая, шапкой, как у модного поэта Блока. Вокруг «сияющей» – именно так он переводил с греческого языка имя хозяйки квартиры на Гороховой – ювелир кружился волчком, но Фаина Мелентьевна не могла переступить через себя и поддаться его ухаживаниям. Уж слишком нескладным и несуразным любовником он ей казался. Ну как с таким пойдешь в постель? Все равно что с карликом или гномом. Но драгоценными подарками не брезговала, ручку целовать дозволяла и стоически переносила бесцеремонные разглядывания Шмулевичем ее декольте. Все сулила любовь, тешила надеждой, но не торопилась свои обещания выполнять.

Нельзя не упомянуть и Мориса Гюстена – за глаза его звали французом, – хозяина галантерейного магазина «Парижский свет». Давний торговый партнер «Мадам Дюклэ» был одинок и потому с удовольствием проводил время в гостях на Гороховой. Он, как настоящий друг, мог прилететь к Фаине по первому звонку, осыпать ее цветами и встретить в ее спальне первые солнечные лучи. И такое было не раз и даже не два, а вот теперь стало редкостью. Она звонила ему лишь для того, чтобы он составил компанию либо для игры в винт либо замкнул цепь во время спиритического сеанса. И не больше. И от этого месье Гюстен чувствовал себя старым ненужным котом, выброшенным очаровательной вдовой на помойку. Наверное, именно обида подвигла его на уговоры Анечки Извозовой перейти к нему. Так и ведь и жалованье пообещал – о-го-го! – пять червонцев. «Да и модисточка – не отнять! – точно румяная молочная пенка! Слюньки так и текут! На зависть Фаине я бы сделал ее своей содержанкой», – думал во время последней встречи с белошвейкой Морис Гюстен. «А тут – такое горе! Девочку ослепили и сделали из нее калеку, говорящее животное, всецело зависящее от воли других людей, обреченное толстеть от недостатка движения и лить слезы», – говаривал он, узнав о недавнем нападении на портниху. «А кстати, плачут ли слепые?» – с содроганием задавался вопросом француз.

Уже на следующий день он послал ей в больницу букет лилий – этих благоухающих цветочных вельмож, которые только и можно преподнести незрячей бедняжке, потому что ни алые розы, ни яркие герберы ее уже не обрадуют. Ведь их живописной красотой ослепленная девушка насладиться никогда не сможет.

Непременными посетителями журфиксов Вяземской были две подруги по Смольному институту – графиня Анна Павловна Брунн и баронесса Екатерина Калистратовна Четихина. Обе – страстные последователи учения Елены Блаватской, верившие в способность медиума вызывать на разговор души людей, переправленных Хароном на другой берег Стикса. И если они участвовали в спиритических опытах с тщанием и трепетом, то их мужья к общению с призраками относились без всякого интереса. Они коротали вечер за ломберным столом, услаждали себя коньяком и ароматными сигарами.

Вот с такими разными, как узоры калейдоскопа, людьми и знакомилась Вероника Альбертовна, опасаясь втайне, чтобы ее фамилия не напомнила кому-нибудь знаменитого сыщика-адвоката Клима Пантелеевича Ардашева. Но если бы такое и произошло, то, по совету супруга, она должна была бы слукавить, заявив, что это, вероятно, однофамилец, поскольку ее муж служит в МИДе и никакого касательства к юриспруденции не имеет.

Вечер, как обычно, протекал спокойно. До начала спиритического сеанса оставалось полчаса. Все ждали появления медиума.

Женщины сидели в зале. У всех на устах было ужасное нападение на модистку и самоубийство ее матери. Сама же Вяземская объявила, что открыла благотворительный счет на Анну Извозову и положила на него двести рублей. А завтра, сказала она, сообщение о нем напечатают в «Петроградском листке». Горничная подавала дамам чай, кофе и сласти.

Мужчины в соседней комнате обсуждали последние известия с фронтов, играли в вист и дымили регалиями.

Когда за окнами зажглись фонари, раздался зуммер электрического звонка, и в переднюю заторопилась горничная, за ней проплыла хозяйка. По голосам было ясно, что прибыли супруги Чертоноговы.

Разоблачившись, гости вошли в комнату. Виринея Ниловна, как всегда, переусердствовала с румянами, и из-за этого ее щеки, порозовевшие от мороза, приняли неестественный малиновый оттенок. Мило улыбнувшись, она уселась на диван рядом с подругами. Эразм Львович, потирая руки и мягко ступая по персидскому ковру, проследовал в гостиную. Игроки встретили старого знакомого уважительными возгласами, но играть не перестали. Взгляд статского генерала остановился на графине с водкой. Этот хрустальный, слегка запотевший красавец в окружении рюмок высился в углу, на круглом приставном столике. Рядом с ним – блюдо рыбных канапе. Напевая что-то себе под нос, камергер набулькал ледяной жидкости и, выбрав глазами гренку с анчоусом, выпил одним глотком. Закуска отлично дополнила «Смирновку».

– Ну-с, господа, – с улыбочкой пропел Чертоногов, – желающие могут поучаствовать в сеансе. Сегодняшний обещает быть особенно интересным. И знаете, с кем я задумал пообщаться? – Он замолчал, прищурил глаза, подержал паузу и тут же ответил с улыбкой: – С Саввой Тимофеевичем.

– С Морозовым? – привстал от удивления барон Четихин.

– Да-с, – заложив руки за спину и покачиваясь на носках, ответил медиум.

– И что же, позвольте спросить, вы надеетесь вызнать? – не унимался Протасий Христофорович.

– Тайну смерти, – вымолвил Эразм Львович и вновь наполнил водкой крохотную рюмку. Он опрокинул в себя ее содержимое и послал в рот миниатюрный кусочек селедки, умостившийся на квадратике черного поджаренного хлеба.

– Так ведь нет никакой тайны. Говорят, Морозов сошел с ума и наложил на себя руки, – изрек граф Брунн и оторвал взгляд от карт.

– Не скажите, господа, не скажите, – разглаживая усы, изрек статский генерал. – Я ведь с Саввой Тимофеевичем лично был знаком. Да-с. Мы с ним не одну бутылку «Шамбертена» распили. Сильный был человек и умный. Не мог он застрелиться. Да и потом, только вчера я узнал одно странное обстоятельство: услышав выстрел, супружница его бросилась в комнату мужа. Окно было распахнуто, а от дома спешным шагом удалялся какой-то человек. Но самое удивительное заключается в том, что у покойника, который якобы прострелил себе сердце, были закрыты глаза.

– И что с того? – проговорил господин Гюстен. – Он же умер.

– Помилуйте, господа, вы меня удивляете, – взмахнул руками Чертоногов. – Умер – не уснул. Это не одно и то же. У самоубийцы глаза не могут закрыться сами по себе. Ему их кто-то прикрыл. А кто еще это мог сделать, кроме злодея?

– Надо же, какой заботливый душегуб! – воскликнул ювелир Шмулевич.

– А я думаю, что не столько заботливый, сколько трусливый, – предположил француз. – Отправил несчастного на тот свет, а взгляда его мертвых глаз испугался…

– Да не в этом вовсе дело, – бросив карты на зеленое сукно стола, выговорил Протасий Христофорович. – Слышал я, господа, что в зрачках жертвы, точно в зеркале, какое-то время сохраняется лицо преступника. А если глаза закрыты, то и в голову никому не придет в них заглядывать.

– Неужели? – насторожился медиум. – Не знал! Но это только подтверждает мою гипотезу смертоубийства.

– Так что же мы сидим? – вставая, вопросил Семен Натанович. – Пора на сеанс. Пойду дам приглашу.

– Вы положительно правы! – наполняя третью рюмку, закивал Чертоногов.

– А вопросец позволите, Эразм Львович? – робко заикнулся Четихин.

– Чем могу служить?

– Да вот, – замялся барон, – сомневаюсь я, не повредит ли водочка вашему общению с душой почившего Саввы Тимофеевича?

– Ни в коем разе-с. – Лицо камергера напряглось на миг, посерьезнело, но тотчас же расплылось в улыбке: – Наоборот-с, это помогает мне расслабиться и быстрее войти в нужное состояние. Знаете, у меня до сих пор в голове циркуляры, распоряжения, отношения и приказы… Не выпей я водки, мне еще битый час настраиваться на нужный лад пришлось бы. А тут сами видите – четверть часа, и я готов проводить сеанс, – с этими словами он залпом опрокинул третью порцию горячительного напитка, крякнул от удовольствия и вновь потянулся за канапе. На этот раз Эразм Львович довольствовался раковой шейкой с крохотным колечком соленого огурчика, уложенным на хрустящий ломтик белого хлеба.

Между тем слух о предстоящем общении с душой Саввы Морозова донесся до всех присутствующих, и потому столовая уже была полна народу. Гости расселись вокруг стола. Прямо посередине поставили бронзовый канделябр с одной свечой. Толстые малиновые портьеры надежно скрывали лунный свет, пытавшийся проникнуть с улицы. Чертоногов сидел в кресле несколько поодаль, лицом к двери. По его команде задули свечу и все взялись за руки. Эразм Львович, словно истукан, застыл в одном положении. Едва слышно он вымолвил: «Дух Саввы Морозова – явись!» И гости, как было условлено, мысленно произнесли эту фразу трижды. Прошло еще с минуту. Слышалось только апокалипсическое дыхание барона Четихина да тиканье напольных часов. Медиум вдруг поднялся, поклонился кому-то невидимому, отворил двустворчатую дверь и вернулся на место. Прошло еще какое-то время. Статский генерал не двигался. Казалось, он заснул с открытым ртом. Между тем над ним возникло синее, похожее на взбитую подушку облачко. Оно остановилось под потолком и окутало люстру. От него струился легкий свет, точно внутри горела слабая свеча. По комнате пронесся вздох ужаса. Руки гостей еще крепче сжали запястья соседей. В этот момент тяжелый стол начал медленно покачиваться, словно плавая в воде. Он оторвался от пола примерно на дюйм и повис в воздухе.

– Я здесь, – во сне пробормотал медиум каким-то чужим, не своим голосом.

– Вы Савва Тимофеевич Морозов? – дрожащим голосом осведомилась хозяйка квартиры.

– Да, – хрипло буркнул Чертоногов.

– Вы застрелились? – вновь спросила она.

– Нет, – выдохнул тот.

– Вас убили?

– Да-а, – протяжно ответил дух Саввы Морозова устами статского генерала.

– Кто?

– Человек Леонида.

– А где сейчас Леонид? – вопросила Вяземская.

– Здесь.

– В Петербурге?

– Да.

– Как его найти?

– Екатерининский канал, 25.

– А фамилия, как фамилия этого Леонида?..

– Господи! Спаси и сохрани! – привставая, воскликнула мадам Ардашева. Она попыталась перекреститься и разорвала цепь из сомкнутых рук. В этот же миг облако испарилось. Стол ударился о пол всеми четырьмя ножками. С шумом затворились двери. Медиум открыл глаза. Вяземская бросила на подругу укоризненный взгляд и, зажегши свечу, выговорила с раздражением:

– Вы спугнули его. И сегодня он уже не придет. Дьявол и бесы не любят, когда упоминают Всевышнего. – Она строго посмотрела на Ардашеву и сказала: – Вставать во время сеанса очень опасно. Князь Тьмы может рассердиться и навести на вас беду.

– Простите, я не нарочно, – извинительным тоном пролепетала Вероника Альбертовна. – Страшно стало. Я знаю этот доходный дом. Там когда-то проживала моя старая приятельница. Мы дружили с ней еще до того, как мой муж решил уехать из столицы… – И тут Вероника Альбертовна прикусила губу. Ей стало ясно, что она может проговориться, упомянуть Ставрополь, и тогда будет глупо отрицать, что она замужем за всемирно известным сыщиком-адвокатом. Чтобы исправить ситуацию, она добавила: – Я хотела сказать – до очередной командировки мужа за границу.

Но никто на это уже не обратил внимания. Все взоры устремились на Чертоногова, который ожил. Он завертел головой, словно разбуженный, тяжело поднялся, включил электрический свет и вновь плюхнулся в кресло.

Уставившись на Вяземскую осоловелым взглядом, он спросил:

– Приходил?

– Да, – закивали гости и принялись сбивчиво описывать только что услышанный диалог.

Камергер слушал внимательно, не перебивая. Устало проведя по лицу ладонью, он, наконец, провещал:

– Жаль, что не успели узнать фамилию этого самого Леонида. А то бы можно было попробовать отыскать по «Всему Петрограду». Теперь же придется обращаться в адресный стол.

– Простите, Эразм Львович, – не удержалась Ардашева. – Вы и в самом деле считаете, что таким образом можно разгадать тайну гибели Саввы Морозова?

– А что же в этом удивительного? – пожал плечами статский генерал. – Вы же, голубушка, сами только что могли в этом убедиться. А как, по-вашему, истолковать все то, что здесь происходило?

– Не знаю, – замялась Вероника Альбертовна. – Это просто чудо…

– Дело не в чудесах, дорогая моя, – пояснила уже совсем оттаявшая Вяземская, – все дело в нашем медиуме. В его способностях. Не каждый может общаться с душами усопших. А Эразм Львович делает это запросто. – Она окинула сидящих за большим столом гостей и добавила горделиво: – Мы тут еще и не такое слыхивали. Правда?

Присутствующие в ответ закивали.

– А если так, – не сдавалась Вероника Альбертовна, – значит, вы можете чей угодно дух вызвать?

Чертоногов пожевал губами и вымолвил:

– Тут не так все просто, как может показаться на первый взгляд. Во-первых, многое зависит от того, кого мы хотим пригласить с того света. Я должен хорошо представлять этого человека. Знать его внешность и, хотя бы в общих чертах, историю прошлой жизни (с Саввой Тимофеевичем, как я уже говорил, я был весьма неплохо знаком, оттого и сеанс удался). Во-вторых, цепь за столом должна быть очень прочная. И все без исключения должны желать его появления. В-третьих, среди присутствующих не может быть человека, который обладал бы гипнотическим даром (пусть даже весьма слабым), поскольку в этом случае у меня ничего не получится. И, в-четвертых, немало зависит и от того, кто общается с дьяволом. Как вы изволили заметить, Фаина Мелентьевна делала это отменно.

– Так облако и было сатаной? – с трепетом спросила Ардашева.

– Нет, это был дух Саввы Тимофеевича. Вы наверняка слышали, что церковь весьма отрицательно относится к спиритическим сеансам. Тревожить мертвых – грех. А любой грех – услада беса, слуги́ дьявола. Стало быть, без помощи темных сил не обошлось.

– Получается, – с сомнением проронила Вероника Альбертовна, – вы можете узнать от духа умершего человека нечто такое, что простым смертным неведомо?

– Безусловно, – кивнул камергер двора Его Императорского Величества и откинулся на спинку кресла.

Ардашева повернулась к Вяземской и спросила:

– А почему бы нам в следующий раз не вызвать мать Анны Извозовой и не спросить у нее, кто совершил злодейство с ее несчастной девочкой? – Она рассеянно посмотрела по сторонам и заметила: – Вероятно, все слышали о нападении на модистку Фаины Мелентьевны?

– Да, ужасное преступление, – подтвердила Виринея Ниловна и обратилась к мужу: – Ты поможешь?

– Попробую, – неуверенно выговорил тот. – Мне понадобится фотографическая карточка покойницы. – Он встретился взглядом с Вяземской. – Достанете?

– Да-да, конечно, я постараюсь ее отыскать. Завтра же вечером, с разрешения Анечки, наведаюсь к ним домой… Господи, – с горечью проговорила хозяйка, – почему же я сама не догадалась провести такой сеанс?

– Я только одного понять не могу, – поднявшись из-за стола и разминая затекшие ноги, изрек Морис Гюстен. – Какой толк от всего этого? Ну, положим, мы выясним фамилию некоего Леонида, проживающего по адресу: Екатерининский канал, 25, и что с того? Кто поверит, что его подручный застрелил известного на всю Россию фабриканта? То же самое и с Анечкой… Даже если нам станет известно имя преступника, как мы сможем доказать его вину? В полиции нас засмеют!

– Насчет этого, господа, не извольте беспокоиться, – нарушил молчание граф Брунн. – Я лично знаком с одним из весьма влиятельных полицейских начальников. И в случае надобности найду возможность получить нужные сведения.

– Что ж, это меняет дело, – согласился француз. – Отчего бы и в самом деле не попытаться?

– И все-таки завтра с утра пошлю секретаря в адресный стол, – скорее себе, чем другим, пообещал Чертоногов. – Пусть выяснит, что за Леонид там жительствует…

– Да-с, заинтриговали, нечего сказать, – усмехнулся Шмулевич. – Вы уж, Эразм Львович, если узнаете что-либо интересное, не премините известить Фаину Мелентьевну. А мы, в свою очередь, ей протелефонируем. – Он поднялся и, склонив голову перед хозяйкой, изрек: – Пора, пожалуй, и домой.