Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 68 (всего у книги 178 страниц)

II

Лето в Ставрополе – лучшее время. Город благоухает ароматом спелых фруктов, а в садах разливается неподражаемая соловьиная трель. В кронах высоких тополей равномерно отсчитывает чей-то короткий век кукушка и на невидимой флейте высвистывает несложную мелодию иволга. Восточный степной ветер доносит терпкий запах чабреца, зверобоя и мяты.

По улицам, мощенным речным булыжником, важно следуют извозчичьи коляски с надувными шинами и сиденьями, обитыми малиновым бархатом. Их почти не слышно. Зато телеги, дроги и тарантасы издают беспорядочный и нестерпимый стук, к которому, правда, обыватель давно привык и просто его не замечает.

Жизнь сытого южного края течет лениво и благочинно. Торговцы холодным квасом, пирожками с зайчатиной, карамельными петушками и сахарными персиками предлагают прохожим товар и, не найдя отклика, вздыхают и сами им угощаются. Дремлющие в лавках приказчики вздрагивают от трели дверных колокольчиков и неторопливо занимают места у высоких деревянных прилавков.

А спадет жара – и зайдутся благозвучным перезвоном колокола на звоннице храма Казанской Божьей Матери, оповещая православных о скорой вечерней молитве. Неспешно потянется по домам простой и служивый люд с полными кульками сластей для ребятишек. Хозяйки достанут из холодных погребов «что бог послал» и, помолясь, сядут ужинать за общий семейный стол. Затеплятся в окнах желтыми пятнами фотогеновые лампы, и город медленно отойдет ко сну. Только заслышится где-то вдалеке трель нейзильберового полицейского свистка и лай разбуженной цепной собаки. Все как обычно. Тихо и чинно. И так день за днем – провинция…

«А что может быть лучше всего этого?» – мысленно рассуждал присяжный поверенный окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев, вышагивая по асфальту Николаевского проспекта, именовавшегося когда-то Большой Черкасской улицей. Отставной коллежский советник Министерства иностранных дел России вспоминал, как четыре года назад карьера тайного агента неожиданно закончилась и будущее рисовалось только в черных тонах. Но постепенно тьма рассеялась, и на смену ей пришла новая, не менее интересная, чем прежде, жизнь. Он вернулся в город своего детства и занялся частной юридической практикой, наслаждаясь спокойствием и размеренностью патриархальных устоев. Да вот только мир, вступив в безумный двадцатый век, будто сошел с ума, и отголоски этого сумасшествия докатились и до южных окраин империи.

С тех пор адвокат Ардашев раскрыл более двух десятков громких преступлений, оказавшихся не по зубам местной сыскной полиции. Слава о его способностях давно перешагнула за пределы губернии. И даже «Московский листок» поместил фотографический снимок Клима Пантелеевича с подробным описанием истории расследования таинственного убийства директора московского отделения Торгового дома Бушерон господина Жоржа Делавиня и его двадцатилетнего сына Людовика.

Распутывая сложные дела, он погружался в знакомое любому охотнику состояние, когда в погоне за жертвой стучит в висках и учащается дыхание. Недаром Вероника Альбертовна, находясь в ажитации, как-то сказала ему, что он просто не может жить без риска. «Да, наверное, супруга права, – подумал тогда Ардашев. – Детей у нас нет, заботиться не о ком. И если совсем не встряхивать нервную систему, жизнь может превратиться в унылое и самодовольное существование без чувств и страстей».

Выбрасывая вперед трость, Клим Пантелеевич незаметно для самого себя достиг Александрийской, бывшей Комиссариатской, улицы. Дом под номером восемь казался не таким уж большим по сравнению с расположенными через дорогу зданиями присутственных мест. Но по всему было видно, что строили его на века. Правда, за многие десятилетия к нему пристроили множество разных помещений, и от этого он расползся во все стороны, напоминая собой разжиревшую морскую черепаху.

Повернув несколько раз ручку механического звонка, присяжный поверенный услышал шаги, и вскоре могучую парадную дверь отворили. Молодая симпатичная горничная некоторое время с интересом рассматривала незнакомца в белом костюме и, прервав затянувшуюся паузу, наконец спросила:

– Что вам угодно, сударь?

– Моя фамилия Ардашев. Меня ожидает госпожа Загорская.

– Входите, пожалуйста.

Оставив шляпу и трость в передней, Клим Пантелеевич прошел за девушкой через анфиладу комнат и вскоре остановился у высокой двустворчатой двери.

– Прошу вас, – пригласила прислуга.

Перед глазами адвоката предстала сидящая в каталке пожилая женщина, которую язык не поворачивался назвать старухой хотя бы потому, что лицо ее не казалось изуродованным глубокими старческими морщинами, как это бывает у людей преклонного возраста. Оно выглядело гладким и свежим, как у ребенка. Ее прямой нос имел совершенно правильные очертания. Большие, не утратившие синевы глаза смотрели приветливо и в то же время внимательно. Но где-то глубоко в ее взгляде мелькали искорки легкого беспокойства. Седина волос пряталась под кружевным чепцом. Темно-синее платье современного покроя и многочисленные перстни, украшенные изумрудами и рубинами, выдавали в ней завзятую модницу.

– Вот мы и встретились, уважаемый Клим Пантелеевич. Спасибо, что откликнулись на мою просьбу. Располагайтесь поудобнее, – Загорская указала лорнеткой на деревянное кресло с высокой спинкой. – Надо же! Лучший адвокат города у меня в гостях. А знаете, именно таким я вас и представляла: молодым и красивым.

– Весьма польщен… Правда, я уже далеко не молод. Сорок два, Елизавета Родионовна, уж никак не двадцать два!

– Но уж точно не восемьдесят два! – удачно пошутила хозяйка.

– А вот на эти годы вы совершенно не выглядите, – не остался в вежливом долгу Ардашев.

– Спасибо на добром слове. Утешили старушку. Ну, не буду отнимать ваше драгоценное время пустой болтовней. К тому же, насколько я слышала, оно и впрямь у вас ценится недешево. Да это и правильно – хорошая работа всегда стоит дорого. Я выписала вам чек на три тысячи рублей. Возьмите его, он как раз перед вами, на столике.

– Но это довольно значительная сумма, и я не уверен, что она соответствует…

– Не волнуйтесь, Клим Пантелеевич, – перебила адвоката Загорская. – Я не привыкла мелочиться… И если для достижения цели вам удастся затратить гораздо меньше усилий, чем предполагалось, то в этом будет единственно ваша заслуга. К тому же, судя по тому, как в прошлом году вы блистательно раскрыли загадочное убийство господина Жих и вернули вдове похищенные брильянты, мне стало ясно: адвокат Ардашев – единственный, на кого я могу положиться.

– Благодарю вас. Итак, в чем же, собственно, состоит ваше поручение?

– Оно во многом необычно. Я хочу, чтобы вы открыли тайну нашего родового проклятия.

– Прошу извинить меня, но, скорее всего, я не смогу быть вам полезен. Я не колдун и не прорицатель. Боюсь, Викентий Станиславович не совсем правильно обрисовал вам род моих занятий. Жаль, что испортили чек…

– Не торопитесь отказываться, господин адвокат! Что касается денег, то они уже ваши, и о чеке не стоит вспоминать. – В глазах Елизаветы Родионовны на мгновенье вспыхнули огоньки неудовольствия, свидетельствующие о том, что кровь в ее жилах еще не застыла и она принимает самое непосредственное участие во всем, что происходит вокруг. – Давайте будем считать, что это была моя плата за возможность поведать вам то, что меня тревожит. Скажите, вам известно что-нибудь о смерти моей матери?

– Почти ничего. Господин Лисовский упомянул лишь о том, что она умерла при родах.

– Это так. Но, как мне рассказывал мой дед, за несколько недель до кончины ей слышался голос одного ее бывшего ухажера… Его звали Корней Рахманов. Он пропал в том же году. Мне отчего-то кажется, что существует какая-то связь между его исчезновением, смертью моей мамы и гибелью отца. Хотелось понять, что на самом деле с ними произошло…

– Позвольте узнать, как давно это было?

– В год моего рождения – в 1828 году. Маме грезилось, что этот поручик находился в опасности и просил ее о помощи. Очередной приступ страха и стал причиной ранних родов. Дедушка рассказывал, что она предчувствовала свою смерть. Когда ее не стало, папа отправился воевать с горцами и геройски погиб. Дедушка был на его похоронах и держал меня на руках. Неожиданно разразилась буря, и слетевшая с дерева ветка упала рядом с нами. Она никому не причинила вреда, но свалила крест, что всегда считалось дурным предзнаменованием. И к сожалению, оно сбылось: за свою жизнь я потеряла дедушку, мужа и всех своих детей. Заметьте, все они ушли из жизни трагически! Никто не умер от старости или болезни. За что меня постигла эта чудовищная божья кара – жить и видеть, как один за другим уходят в могилу твои самые близкие люди? – Старушка достала платок и промокнула влажные от слез глаза. – Я прекрасно понимаю, что человек не может противостоять высшим силам. Да об этом я вас и не прошу. Но вы в состоянии разгадать причины людских поступков. Пусть и очень давних.

– Вы хотите, чтобы я отыскал поручика, пропавшего восемьдесят лет назад? Помилуйте, но это же решительно невозможно!

– Но ведь была какая-то причина его исчезновения. Может быть, живы его родственники, коим что-то известно? А что, если через него вам удастся выйти на истоки нашего семейного проклятия? Или вдруг окажется, что на дне одной загадки лежит другая? Я предчувствую, что дьявольщина, поселившаяся в моем доме, как-то связана с прошлым.

– Или вовсе не имеет к давним событиям никакого отношения, – предположил Ардашев.

– А это уж, голубчик, вам решать!

– В данном случае я не могу гарантировать вам никакого положительного результата, – осторожно заметил присяжный поверенный.

– А мне, дорогой Клим Пантелеевич, достаточно того, что вы не отказали…

– Прежде чем я познакомлюсь со всеми обитателями этого дома, я хотел бы услышать их характеристику.

– С кого начнем? – поинтересовалась Загорская.

– Пожалуй, с вас, Елизавета Родионовна. Скажите, каким состоянием вы владеете и кто является вашим наследником? Если, конечно, своим ответом вы не нарушите тайну завещания.

– Здесь нет никакого секрета. У меня два доходных дома. В одном мы сейчас с вами находимся, а другой – на Есеновской улице. Есть мельница и маслобойня. На счетах имеется довольно значительная сумма. А вот духовная еще не составлена. Раньше я собиралась разделить все между внуком, внучкой и племянником, но потом Глафира завела шуры-муры с эти щелкопером, и я стала опасаться, что он пустит бедную девочку по миру. Да и племянничек тоже стал фертикулясы всякие выкидывать.

– Глафира – ваша внучка? – уточнил Ардашев.

– Да. Это дочь моего старшего сына. Он погиб, объезжая лошадь. В тот же день его жену хватил удар, и она умерла несколькими днями позже. После смерти сына выяснилось, что все его имущество заложено… Но я сполна рассчиталась со всеми его кредиторами, а сироту – Глашу – забрала к себе. Сейчас она преподает в женской гимназии. Изначально я намеревалась отписать ей все дома, мельницу – внуку, а маслобойню – племяннику. И все бы хорошо, но тут на Пасху появился этот новый жилец. Из Костромы приехал. По паспорту – Георгий Поликарпович Савраскин, газетный репортер. А называет себя на французский манер – Жоржем или Жоресом. Тьфу, противно! Прости, господи, грешную, – перекрестилась хозяйка. – Ну где вы, Клим Пантелеевич, видели такое сочетание – Жорж Савраскин, это все равно что Пьер Кобылкин! Ну не права я, а? – Присяжный поверенный не смог сдержать улыбки, и это не ускользнуло от внимания рассказчицы. Довольная удачной остротой, Загорская продолжила: – Я не раз ей говаривала: «Смотри, Глафира, не послушаешь меня, выйдешь замуж за эту промокашку – хлебнешь горькой водицы! Он весь капитал растратит, тебе рога наставит, а потом сбежит! Негодный он человек, Глаша, не для жизни!» Да только без толку все это… Вот тогда-то сердце мое не выдержало, и я ей объявила: если она своего Жоржика не бросит, то не видать ей этих двух домов, как Рождества на Пасху!

– И что же Глафира?

– Молчит и плачет тихонько… Любит она его, беса кучерявого!

– А Савраскин?

– Чистый лис. Ластится, презенты всякие ей дарит… В карты стал с нами играть. Одним словом, старается мне понравиться. Но я-то вижу его хитрющие глаза и мелочную душонку.

– Понятно. А что скажете о господине Шахманском? – Ардашев выжидающе посмотрел на старушку.

– Да-да. Аркаша – сын Ульяны. – Загорская снова достала платок и вытерла слезу. – Непутевый он какой-то… Вроде бы и неглупый, книжек много читает, а с барышнями у него не ладится. Я уже и сватать пыталась, да все без толку… «Одному, – говорит, – сподручней. Расходов меньше. Вот когда буду мельницей заправлять, тогда и женюсь». Так и ходит бобылем. Да и на службе у него не все ладится, а жалованье – кошкины слезы. Его одногодки давным-давно надворных получили, а он все в коллежских секретарях застрял.

– А ваш племянник?

– А это еще одна моя беда! Сын золовки… Человек неплохой, добрый, но никчемный. Семьей так и не обзавелся.

– Позвольте спросить его имя?

– Варенцов Аполлинарий Никанорович.

– Где он служит?

– Уже нигде. Вышел в отставку коллежским асессором. Приехал несколько лет назад погостить, да так и остался на моих щедротах. Да разве я против? Сродственничек все-таки… Тоже хотела оставить в наследниках, но, видимо, не судьба… Недавно был у меня с ним трудный разговор. Повадился он в Купеческом клубе в карты играть по-крупному, ну и продулся там до последних портков. В итоге отписал долговых расписок на приличную сумму. Через неделю кредиторы ко мне наведались… И что же мне оставалось? Я долги оплатила, а его предупредила, чтобы на серьезное наследство не рассчитывал…

– А кто-нибудь из посторонних бывает на вашей половине дома?

– Да нет, только свои. Разве что картежники мои раз в неделю собираются…

– Кто такие?

– А пожалуйте к нам в пятницу, часикам этак к восьми, вот зараз со всеми гостями и познакомитесь. А я, грешным делом, люблю в картишки-то перекинуться, вот и приглашаю народ поразвлечься. Ставки у нас копеечные, так, ради забавы.

– Что ж, не вижу повода не принять предложение. Но в ближайшее время мне надобно осмотреть весь дом, включая дворовые постройки. Главное, не привлекать лишнего внимания к истинной причине моего появления. Для этого вы объясните им, что адвокат должен составить текст духовного завещания, и потому ему необходимо ознакомиться со всеми помещениями, включая комнаты постояльцев. И попросите их завтра никуда не отлучаться между десятью и одиннадцатью часами утра. А кто не сможет, пусть оставят ключи.

– В этом нет надобности. У меня имеются запасные…

– Прекрасно. А сейчас я хотел бы увидеть ту злосчастную комнату, где и происходили те самые чудеса.

– А мы как раз в ней и находимся.

Присяжный поверенный приблизился к выложенной глянцевой керамической плиткой печи и внимательно ее обследовал. Потом зачем-то открыл чугунную дверцу и заглянул внутрь. С особенной тщательностью он осмотрел большую жирандоль.

– Очевидно, именно эта свеча не зажглась? – поинтересовался Ардашев.

– Мы с доктором от страха совсем растерялись, так что я не могу этого припомнить, – призналась Загорская.

Адвокат распахнул окно, внимательно осмотрел раму, затем высунулся наружу, пытаясь что-то разглядеть в самом верху.

– Вполне вероятно, Елизавета Родионовна, что сегодня все может повториться вновь, и потому прошу вас сильно не пугаться. А еще лучше – поменяйте комнату или пригласите сюда кого-нибудь из прислуги… Надеюсь, скоро мне удастся распознать природу этих загадочных явлений, но для этого надобно время. А сейчас я, пожалуй, откланяюсь…

– Клим Пантелеевич, не забудьте чек.

– Благодарю, Елизавета Родионовна.

– Надеюсь и уповаю только на Господа и на вас, – тихо произнесла хозяйка дома и не заметила, что от волнения прикусила губу. В ее глазах читалась тоска обреченного человека, а на лице проступила неясная печать страха. Распрощавшись с адвокатом, она дала указания горничной и выпила порошки. Через большое венское окно ей хорошо было видно улицу и спешащих по делам людей. Поднимался ветер, и его заунывная, простая мелодия была строга и печальна, как траурный марш Шопена. С востока неторопливо плыли антрацитовые облака, заслонившие собой еще недавно чистый небосвод. Запахло дождем. В памяти пожилой женщины проносились года, люди и неясные обрывки прошлой жизни. Неожиданно разразилась гроза и ударила молния. Дом задрожал, будто собираясь рассыпаться на части, и откуда-то сверху донесся противный, нарастающий звук, будто кто-то царапал ржавым гвоздем по стеклу… Испуганная старушка изо всех сил покатила кресло к выходу. Она потянула на себя ручку, но дверь не поддавалась. Шум усилился и превратился в вой, от которого не было никакого спасения. К нему добавилось слезливое оханье и дикое шуршание; казалось, будто тысячи крыс стали одновременно грызть стены. Нестерпимая боль выдавливала наружу глаза и буравом высверливала изнутри мозг. Глухо стукнуло сердце – будто речной булыжник упал на дно. Загорская потеряла сознание.

2
Плохая приметаI

Солнце настойчиво пробивалось сквозь занавески и согревало лицо. Елизавета Родионовна открыла глаза и обнаружила себя в кровати. Врач усиленно натирал ей виски камфарой. У противоположной стены Ардашев с любопытством рассматривал старинные английские часы, отмеряющие золотым маятником безвозвратно уходящее время.

– Вот и проснулись, дорогая моя. Как вы себя чувствуете? Что вас беспокоит? – любезным голосом пропел медик.

– Вы уж простите, господа, что я встречаю вас в таком виде. Мало того что старая, так еще и растрепанная баба-яга, – проронила явно смущенная Загорская. – У меня нет никаких жалоб. Слава богу, этот кошмар закончился.

Подле доктора над старушкой нависали лицемерно-заботливые физиономии близких, обступивших кровать со всех сторон.

– Господа, я был бы вам душевно признателен, если бы вы оставили меня с Елизаветой Родионовной наедине, – обратился к присутствующим присяжный поверенный.

Родные неохотно потянулись к выходу.

– Мне тоже выйти? – спросил доктор.

– От вас, Викентий Станиславович, у меня секретов нет.

Адвокат сел на освободившийся стул и осведомился:

– Что же все-таки произошло, Елизавета Родионовна?

– После вашего ухода, Клим Пантелеевич, я дала необходимые распоряжения и вернулась в свою злосчастную спальню. Я сидела у окна и долго смотрела на улицу. Помню, как небо затянули тучи и начался ветер, а потом в ушах возник этот ужасный заупокойный гул. Дверь комнаты никак не открывалась, и я потеряла сознание, – устало выдохнула хозяйка.

– А шум был тот же самый или уже другой?

– Такой же, как раньше… и еще непонятный шорох.

– Ну, не буду больше вмешиваться во врачебные дела и отправлюсь осматривать дом. Елизавета Родионовна, я настаиваю, чтобы подле вас постоянно кто-то находился. День и ночь. Договорились?

– Как скажете.

– До свидания.

– Не забудьте, дорогой Клим Пантелеевич, что завтра в восемь вечера мы встречаемся за ломберным столиком, – напомнила она уже повеселевшим голосом.

– Буду непременно.

Загорская сняла с тумбочки бронзовый колокольчик и позвонила. В дверях показалась служанка.

– Скажи-ка мне, Нюра, ты предупредила жильцов по поводу осмотра комнат?

– Да, Елизавета Родионовна.

– Тогда покажи Климу Пантелеевичу дом и весь двор.

– Хорошо, – угодливо кивнула горничная и бойко застучала каблуками по деревянным ступенькам. Но Ардашев не спешил. Подойдя к распахнутому настежь коридорному окну, адвокат остановился, достал коробочку любимого монпансье «Георг Ландрин», медленно выбрал понравившуюся конфетку и отправил ее в рот. Не обращая никакого внимания на нетерпеливые вздохи ожидающей его прислуги, он смотрел в окно и размышлял.

II

Известие о том, что Загорская готовит духовную, всколыхнуло и без того неспокойную жизнь доходного дома, отодвинув на второй план слухи о привидениях, бывших, по мнению постояльцев, не чем иным, как плодом больного старческого воображения. Наследники не находили себе места и, выйдя из комнаты Елизаветы Родионовны, поднялись к Варенцову, чтобы обсудить будущее.

– Согласитесь, дорогие мои родственнички, что судьба распорядилась несправедливо, поставив наше благосостояние в зависимость от настроения взбалмошной и выжившей из ума старушенции, – начал разговор служащий акцизного управления.

– Смотрю, Аркаша, уж больно ты смелый. А стоит ей в дверях появиться, так ты ужакой стелешься: «Дорогая моя бабушка, дорогая моя бабушка…» – передразнила родственника Глафира.

– За меня беспокоиться нечего… Ты бы лучше со своим газетчиком побыстрее распрощалась. А то, глядишь, старуха осерчает, да и лишит тебя призрачной мечты. Будешь тогда угол у меня снимать! На отдельную-то комнату деньжат все равно не наскребешь!

– Тоже мне, братец нашелся! Когда наш забор горел, ваш дед пятки грел! Вот и все родство!

– Отвели душу, поругались вдосталь, пора и честь знать, – начал разговор хозяин комнаты. – Я предлагаю вам, сродственнички мои драгоценные, идеальное решеньице… Причем оно является в некотором роде универсальным и не зависит от изменений настроения вашей дорогой бабушки, а моей любимой тетушки.

– И что же это? – недоверчиво поинтересовалась классная дама.

– А все очень просто, достопочтеннейшая Глафира Виссарионовна. Если заранее все предусмотреть, то каждый завсегда при своем останется. – Отставной чиновник выждал паузу и полез за папиросой.

– Ладно, Никанорыч, не тяни кота за хвост! Давай выкладывай поскорей! – не утерпел коллежский секретарь.

– Suum cuiisque rei tempus est – «всему свое время», молодой человек! – Пуская кольца синевато-серого папиросного дыма, двоюродный дядюшка наслаждался вниманием к собственной персоне. – Значит, так, ежели каждый из нас даст письменное нотариальное обещание, что, получив любую часть наследства от Загорской Елизаветы Родионовны, он обязуется разделить его поровну между собой и двумя остальными родственниками, коими являются либо Шахманский Аркадий Викторович, либо Глафира Виссарионовна Загорская, либо я – Аполлинарий Никанорович Варенцов. И этими бумагами мы обменяемся друг с другом! Все честь по чести!

– Эк, куда хватил! Поровну захотел! Да тебе, кроме этой захудалой маслобойни, ничего и не светит! А мне она два дома обещала! – погрозила пальцем Глафира.

– И один из них казенный! – вставил колкую реплику двоюродный брат.

– Ты, Аркашка, язык бы попридержал! А то ведь я всем расскажу, как ты бабку отравить грозился! Что, забыл? Меньше надо было водки жрать!

– Вот, Никанорыч, посмотри на нее – чистая ведьма! А еще в гимназии преподает! Да чему ты научить-то можешь, коли сама живешь во грехе! Невенчанная! Срам!

Перебранку прервал стук в дверь. На пороге появилась камеристка[110]110
  Камеристка (уст.) – служанка при госпоже в большом дворянском доме (прим. авт.)


[Закрыть], а за ней адвокат.

– Позвольте, господа, осмотреть размеры и расположение сего помещения.

– Не вижу никаких препятствий, уважаемый Клим Пантелеевич! Прошу покорнейше почтить вниманием, – затараторил отставной коллежский асессор.

Ардашев обошел комнату, делая карандашные пометки в записной книжке. За открытым окном была видна ветка старого дуба. У бесполезной летом голландской печи присяжный поверенный споткнулся о пару хромовых сапог на каучуковой подошве. Пытаясь поставить обувь на место, он наклонился и заметил под прикроватной тумбочкой черепаховый гребень с легкой золотой каймой. Извинившись за беспокойство, Клим Пантелеевич вышел в коридор.

– Не нравится мне этот адвокатишка, – задумчиво проронил Варенцов, – ходит, вынюхивает что-то… Будто пакость какую готовит.

– Твоя правда, – согласилась Глафира.

– Пожалуй, надо бы за ним присмотреть. А то, не ровен час, надоумит старуху передать наследство какому-нибудь попечительскому совету, и будем тогда по три рубля в месяц на брата получать, – Шахманский подскочил со стула и, сунув руки в карманы, нервно заходил по комнате.

– Тут надобно все хорошенько обдумать, – Аполлинарий Никанорович плотно затворил дверь…

Тем временем Нюра уже стучала в соседнюю дверь, где проживал Назар Филиппович Корзинкин. Перед Ардашевым предстал долговязый мужчина с заплешинами, в толстых роговых очках с одной треснутой линзой. Длинный, слегка крючковатый нос и редкая козлиная бородка делали его сильно похожим на дьячка захудалой сельской церкви. Про него рассказывали, что лет пять назад он получил в ведомстве графа Бобринского «открытый лист» на ведение археологических изысканий. Целый год Корзинкин копал скифское золото, но так ничего не нашел и разорился. После этой неудачи он пристроился в местном музее, отчего приобрел привычку именовать себя «краеведом земли русской». За деньги Назар Филиппович составлял безродным купцам родословные таблицы, доказывая, что их предки происходили если не от самого Рюрика, то, по крайней мере, от равнопрестольного князя Владимира или святого Михаила Черниговского.

– А для чего это вам, господин адвокат, понадобилось осматривать мою комнату? – глядя поверх треснутых очков, поинтересовался кладоискатель.

– Для составления духовной.

– Ну да, ну да… Но ведь завещание нотариус удостоверяет, а не адвокат…

– Вы, несомненно, правы. Я лишь помогаю составить текст.

– Ну да, ну да… А комнаты при чем?

– Они, как и другое имущество, могут быть поделены между наследниками.

– Ну-да, ну-да… А вы, случаем, в полиции раньше не работали?

– Нет, не приходилось.

– Ну да, ну да… А в жандармерии?

– Нет.

– Ну да, ну да… – бубнил бывший археолог, подозрительно рассматривая присяжного поверенного поверх очков.

Жилище музейщика напоминало кладовую, набитую старыми книгами, газетами, осколками древней глиняной и бронзовой утвари, каменными наконечниками стрел, затвердевшими за миллионы лет моллюсками и даже двумя черепами, мирно покоившимися на одежном шкафу.

– Позвольте узнать, это настоящие? – не скрыл удивления присяжный поверенный.

– Конечно, – гордо ответил Корзинкин. – Предположительно, это останки двух сарматских воинов.

– А разве им место не на кладбище?

– Это материал для научного исследования, сударь, – официальным тоном выговорил Назар Филиппович.

Не найдя ничего, что заслуживало бы внимания, Клим Пантелеевич покинул желчного и раздражительного постояльца и прошел к комнате художника Модеста Бенедиктовича Раздольского. Хозяина дома не оказалось, и горничная отворила дверь своим ключом.

По стенам были развешаны картины, в основном – пестрые натюрморты с изображением цветов, выполненные акварелью, и пейзажи, написанные маслом; на стульях лежали подрамники и свернутые в трубочку холсты. Но одна работа явно выбивалась из общего жизнерадостного настроения и притягивала к себе, как глаза гипнотизера. На небольшом, аршинного размера полотне была изображена часть комнат с открытым в осенний сад окном. Вдали, почти у самого горизонта, висело затянутое оранжево-бордовыми тучами зарево, бросающее на землю тень в виде изломанного креста, а в правом углу виднелось большое зеркало в резной окладистой раме. В нем едва отражалось будто сотканное из тени изображение старухи в черном платке. Картина называлась «Следь».

– Духи усопших, не нашедших покоя, изо всех сил стараются зацепиться своими костлявыми руками за мир живых, – проговорил чей-то голос. Ардашев обернулся. Перед ним стоял невысокий человек с настолько густой растительностью на лице, что виднелись только белые пятна лба, носа и тонкие черточки губ. Со стороны могло показаться, что незнакомец провел несколько лет на необитаемом острове и потому не имел возможности посетить цирюльника. – Разрешите отрекомендоваться: Модест Раздольский – автор, – представился мужчина в белой подпоясанной ремешком рубахе и серых просторных брюках.

– Ардашев Клим Пантелеевич, присяжный поверенный окружного суда. Вы уж простите, Модест… э…

– Бенедиктович.

– …Модест Бенедиктович, что без вашего присутствия нахожусь здесь, но это исключительно по воле…

– Не стоит извиняться, Клим Пантелеевич, Нюра еще вчера меня предупредила. Но я задержался.

– Скажите, сколько стоит эта картина?

– Вы собираетесь ее приобрести или так, ради праздного любопытства интересуетесь?

– Хочу купить.

– Я думаю, рубликов-с… ну, скажем, двадцать пять. Да и то только для вас…

– Извольте получить тридцать, – адвокат выудил из портмоне несколько бумажек и протянул живописцу, – и, пожалуйста, подберите раму поинтересней. И если вас не затруднит, отправьте ее ко мне – Николаевский, дом тридцать восемь.

– Не сомневайтесь, сегодня же будет у вас.

– Благодарю.

– Был рад знакомству. Надеюсь, не последний раз видимся, – любезничал художник.

Следующая дверь открылась сама, и перед присяжным поверенным возникла худощавая фигура человека лет тридцати пяти, с темной кудрявой шевелюрой, небольшими усами, бородкой и прямым, слегка приплюснутым носом. Судя по красным, почти кроличьим глазам и бледной одутловатости лица, его обладатель был не чужд излишеств и пороков. Полосатые брюки, синяя сорочка с воротничком а-ля Гладстон, завязанный на шее цветастый галстух[111]111
  Галстух (уст.) – шейный платок (прим. авт.).


[Закрыть] и светлые штиблеты, – все выдавало в нем завзятого модника.

– Неужели Клим Пантелеевич пожаловал собственной персоной? Вот наконец-то и мне представилась возможность черкнуть пару строк о знаменитом Ардашеве. Ах да, я не отрекомендовался, – спохватился молодой человек, – Георгий Савраскин. Можно просто Жорж. Работаю репортером в «Северном Кавказе».

– Да-да. Я читал ваши довольно смелые статьи, многие из которых заканчивались судебными разбирательствами.

– В этом нет ничего удивительного. Правде всегда нелегко… Заходите, пожалуйста. Я снимаю эту берлогу всего неделю. А до этого жительствовал в комнате Варенцова. Но здесь ему было, видите ли, жарко, и меня попросили с ним поменяться. Я согласился, но с заметным уменьшением ренты.

– Что ж, разумно.

На столе покоилась толстая амбарная книга со старательно выведенной на обложке надписью «роман».

– Простите за холостяцкий беспорядок. Не хватает заботливой женской руки. А вы, я слышал, работаете над составлением духовной? – осведомился газетчик.

– Да.

– Судя по тому, что вы изучаете все помещения в этом доходном доме, могу предположить, что Елизавета Родионовна намеревается его разделить между наследниками.

– Вполне возможно.

– Вот будет драчка!

– Простите?

– Родственнички перегрызутся между собой. Ну да бог с ними! Вы лучше скажите, Клим Пантелеевич, когда мы сможем с вами пообщаться. Я бы с удовольствием написал о вас статью. Человек вы удивительный, и нашим читателям будет весьма любопытно узнать как можно больше о знаменитом адвокате.

– Сегодня, к сожалению, много неотложных дел. Но думаю, выберем как-нибудь часок-другой.

– Был рад знакомству, – репортер протянул обе руки и растекся в слащаво-приторной улыбке.