Текст книги "Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)"

Автор книги: Иван Любенко

Соавторы: Виктор Полонский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 74 (всего у книги 178 страниц)

15
Надлежащие меры

События последних дней вызвали в городе переполох и растерянность. Не привыкшие к шумным потрясениям жители губернской столицы все громче стали выражать недовольство работой полиции и местной власти. А газеты, воспользовавшись возможностью поднять тиражи, так приукрашивали и раздували недавние происшествия, что у простого смертного голова шла кругом. Первые страницы печатных изданий пестрели ужасными заголовками: «В комнате музейного хранителя найдено золото скифов», «Купец Сипягин покончил с жизнью из-за безответной любви к гимназистке», «Госпожа Загорская была убита спицей из духового ружья»… Общество заволновалось и посмотрело в сторону губернаторского дома. И тогда в кабинет полицмейстера – коллежского советника Фен-Раевского, находясь в состоянии сильной аффектации, вошел без стука Петр Францевич Рейнбот – хозяин губернии.

Говорят, именно с того дня у шестидесятилетнего полицмейстера стала нервически подергиваться щека и слегка прикрылся левый глаз. Детали разговора малоизвестны, но, зная крутой губернаторский нрав, о его содержании нетрудно догадаться. И теперь совещания в полицейском управлении проходили ежедневно: утром и вечером.

Вот и сейчас восседающий в широком кресле Ипполит Константинович, страдая от нервной судороги лица, резко отчитывал подчиненных, расположившихся по обе стороны длинного приставного стола. Портрет Николая II, почти в натуральную величину, висел как раз за его креслом, и потому каждый обращающийся к полицейскому начальнику встречался со строгим взглядом монаршей особы.

– Мне непонятно, господа, почему до сих пор арестованный не сознался в убийстве Загорской?

В ответ не прозвучало ни единого слова, и только с огородов Флоринской улицы донеслось протяжное коровье мычание и загоготали кем-то потревоженные гуси.

– Какие имеются подвижки в расследовании смертоубийства Корзинкина и Сипягина? – покрываясь свекольными пятнами, полицейский начальник повернул голову в сторону следователя по важнейшим делам, совсем недавно бывшего еще старшим следователем. – Что скажете, Глеб Парамонович?

– По первому вопросу имею следующее соображение: нам его признания и не надо! – резко махнул рукой похожий на школьного учителя Кошкидько.

– То есть как? – отпрянул назад Фен-Раевский.

– Разрешите? – привстал с места Поляничко.

– Давайте…

– Виноват, ваше высокоблагородие. Мы еще не успели доложить… Вчера вечером кто-то подбросил в почтовый ящик управления анонимное письмо. На листке, вырванном из гимназической тетради, было наклеено сообщение, что некий случайный свидетель явился очевидцем того, как Шахманский совершил убийство своей бабки и скрылся с места происшествия по песчаной дорожке. Затем, сняв резиновые калоши, он завернул их в газету и спрятал под второй туей, что у левого пруда; после чего спокойненько направился к смотровой площадке. Я выехал в Алафузовский сад и в указанном месте обнаружил упомянутые улики.

– А с чего вы взяли, Ефим Андреевич, что это его обувь? – наморщил в недоумении лоб полицмейстер.

– На внутренней части подошвы имеются железные вставки с буквами «А. Ш.» – Аркадий Шахманский. Кроме того, мы допросили нескольких сапожников, и один из них, чья будка находится в конце Александрийской, подтвердил, что именно он их и наклеивал.

– А что Шахманский? – немного подобрев, осведомился Фен-Раевский.

– Леечкин допросил его в моем присутствии, – взял слово Кошкидько. – Однако он утверждает, что эти калоши, оставленные перед дверью, у него украли за день до убийства Загорской. К сожалению, обыск в его комнате не принес никаких результатов, но мы все равно его арестовали и препроводили в Тюремный замок.

– Ладно, допустим. А по Корзинкину и Сипягину что?

– Причастность свою к данным смертоубийствам он не признает, хотя знакомства с Корзинкиным не отрицает. Да это, согласитесь, было бы глупо – все-таки в одном доме жили. – Глеб Парамонович разгладил усы. – А что касается Сипягина, то арестованный говорит, что лично с ним не знаком, но его бумаги в акцизном управлении рассматривал. Тут Ефим Андреевич свидетеля нашел – подчиненного Шахманского, – следователь по важнейшим делам указал взглядом на Поляничко. – Так вот он самолично видел, как Сипягин передавал деньги Шахманскому.

– И за что же? – поигрывая карандашом, осведомился полицмейстер.

– Свидетель, губернский секретарь Клепиков, считает, что это была взятка за «недосмотр» Шахманским ошибок, коими пестрят окладные книги купца, а фактически – за недоплату акцизных сборов, положенных за торговлю вином в его питейных лавках, – разъяснил начальник сыскного отдела.

– Не понимаю, зачем же ему надо было убивать этого зерноторговца? – нервно подернул щекой Фен-Раевский.

– Ваше высокоблагородие, – Каширин, как гимназист, поднял руку.

– Да-да, Антон Филаретович.

– Смею высказать предположение: скорее всего, Сипягин угрожал Шахманскому, что расскажет о его темных делишках. Вот он его со страху и хлопнул…

– Н-ну, допустим, – рассуждал глава городской полиции. – А Корзинкина тогда за что?

Коллежский секретарь молчал, морщил лоб и в растерянности чесал за ухом. Пауза затягивалась, а мысль так и не приходила. И тут выручил ближайший начальник:

– Разрешите, Ипполит Константинович? – Получив утвердительный кивок, Поляничко пояснил: – Имеются некоторые предположения… Дело в том, что у Корзинкина была карта с подземными ходами ставропольской крепости, а также листок из дневника командующего Кавказской линией, в коем говорилось о пропавшем персидском золоте. Эта информация, как вы знаете, подтверждается ответом на мой запрос в Департамент полиции… Скорее всего, о том, что служащий музея владеет ценными доказательствами, стало известно Шахманскому, и он решился на убийство. Ночью злоумышленник вышел из своей комнаты, поднялся наверх и, задушив спящего археолога, забрал документы. Однако пока была жива Загорская, он не мог начать поиски клада, поскольку усадьба принадлежала ей. А тут откуда ни возьмись появляется этот Сипягин, решивший вдруг купить старый доходный дом… Вот Шахманский и переполошился… А что же ему оставалось делать? И он подсыпал несчастному в стакан с водкой опий, от чего последний сошел с ума и бросился под поезд. Но, устранив это препятствие, он опять ни на дюйм не приблизился к заветной цели – к персидскому золоту. И тогда он пошел на третье преступление – убийство собственной бабки, понимая, что уже после ее смерти вступит в силу духовное завещание, и тогда дом и найденные персидские монеты будут принадлежать ему одному.

– А не проще было с самого начала попытаться ее убить? – прервал сыщика полицмейстер.

– Именно так он сначала и поступил, подменив лекарства опием. Старушку удалось спасти только благодаря счастливому случаю…

– Хорошо, продолжайте.

– Но чиновник акцизного ведомства совершил одну ошибку. Он спрятал под деревом свои собственные калоши, надеясь их позже забрать. Ему не повезло – это заметил очевидец, приславший нам анонимное письмо. Вот и все, – Поляничко промокнул платком выступившие на густых усах капли пота.

– Ну что ж, Ефим Андреевич, совсем неплохо и очень похоже на правду. Особенно про персидское золото, – насмешливо скривил губы Фен-Раевский. – Я всегда восхищался вашими необыкновенными способностями. Мотив есть, улики по убийству Загорской налицо, остается только найти доказательства причастности Шахманского к устранению Корзинкина и Сипягина либо получить его чистосердечное признание. Третьего не дано. – И подмигнул Каширину: – Надеюсь, Антон Филаретович, вы сумеете правильно объяснить подследственному, что раскаяние – прямая дорога к Божьему прощению?

– Не извольте сомневаться, ваше высокоблагородие, – коллежский секретарь вытянулся перед начальником молодой березой. – Да я ж ему такую дорогу на спине нарисую, что…

– Ладно-ладно, не переусердствуйте только, – нервно задергал щекой старый полициант. – А правда ли, господа, что уважаемый адвокат Ардашев самостоятельно занимается расследованием этих трех убийств?

– Так точно, – кивнул Поляничко.

– А зачем это ему?

– Насколько я понял, – продолжил начальник сыскного отделения, – Загорская просила его разгадать тайну захоронения у Соборной горы. Покойница была уверена, что найденные часы ранее принадлежали ее отцу – полковнику Игнатьеву. Я их, кстати, и передал ей.

– А каково его отношение к персидскому золоту?

– Как мне кажется, Ардашев считает, что клад где-то на территории Интендантства, а не в усадьбе доходного дома.

– Вы хотите сказать, что Клим Пантелеевич верит в существование сокровищ? – удивленно вытаращил глаза полицейский начальник.

– Не только верит, ваше высокоблагородие. В этих поисках, я думаю, он продвинулся дальше нас, – вставил реплику молчавший до поры Кошкидько.

– А почему?

– Трудно сказать…

– Он видел карту крепости, – опять нашел ответ Поляничко. – А совсем недавно зачем-то осматривал старый соляной склад.

– Что ж такое получается? Присяжный поверенный частным образом ищет пропавшее государственное имущество на миллионы рублей, а полиция в это время бездействует? – недовольно поднял правую бровь Фен-Раевский.

– Мы тоже работаем, ваше высокоблагородие, – обиделся начальник сыскного отделения. – Я был там после него – ничего примечательного, если не считать одной детали: в левом дальнем углу значительно просел каменный пол, приблизительно на полвершка, и потому мне кажется…

– Вы представляете, господа, что может ждать каждого из нас в случае обнаружения золотых монет, потерянных казной более восьмидесяти лет назад? – беззастенчиво перебил подчиненного полицмейстер. – Здесь уже не Станиславом, а Владимиром на ленте пахнет! Какие будут у вас, Ефим Андреевич, предложения?

– По слухам, под крепостью имеется разветвленная сеть подземных сообщений. Я не берусь утверждать точно, но вполне возможно, что где-то там и находятся пропавшие сокровища. Да и не зря же Ардашев осматривал именно этот соляной подвал. Все-таки хорошо бы получить разрешение у военных на проведение раскопок.

– Я поговорю с начальником Интендантства, думаю, он не откажет… А для отыскания клада прошу принять все надлежащие меры! Да и адвоката не упускайте из виду. Вот, пожалуй, на этом и закончим.

Чиновники задвинули на место стулья и под пристальным вниманием государя императора разошлись по кабинетам.

16
Подсказка золотого хронометра

Известие о задержании Шахманского принесла Ардашеву его прислуга – Варвара Шатилова, третий год совмещающая обязанности горничной, кухарки и экономки в доме № 38 по Николаевскому проспекту. Вернувшись с Нижнего базара, она робко постучала в дверь адвокатского кабинета и сообщила Климу Пантелеевичу о прошедшем накануне обыске и последующем аресте внука Загорской. Об этом она узнала от Нюры – камеристки погибшей Елизаветы Родионовны. Именно прислуга и просила Варвару немедленно передать эту скверную новость ее хозяину.

Присяжному поверенному стало понятно, что полиция перешла в решительное наступление и, как всегда, может наломать дров. Теперь следовало не мешкая расспросить постояльцев доходного дома о некоторых обстоятельствах того рокового дня и только затем выяснить у Поляничко основания ареста Шахманского.

Не теряя ни минуты, адвокат облачился в летний костюм и, наняв извозчика, оказался перед парадной дверью дома № 8. Поднимаясь на второй этаж, он столкнулся с Аполлинарием Никаноровичем Варенцовым. Объяснив отставному коллежскому асессору необходимость уединенной беседы, Ардашев прошел в его комнату и вот уже добрых десять минут терпеливо выслушивал покаянную исповедь недавно разоблаченного злоумышленника.

– Вы, Клим Пантелеевич, небось грешным делом думаете, что это я тетушку сгубил? Так? А зря. Клянусь, я на такое злодейство не способен. Верите, я каждый божий день прощение у Господа вымаливаю и грех свой великий молитвами до сих пор пытаюсь искупить… А Елизавета Родионовна, скажу я вам, была человеком большой и светлой души. Она даже содержание мне назначила. Я, признаться, после вашего разоблачения вообще уехать вознамерился… А о деньгах и подумать-то не мог! – Варенцов поскреб бакенбарды. – А оно видите, как содеялось… Кто бы мог подумать на Аркашку-то? Ведь любимый внучек душегубом оказался! – все больше распалялся собеседник. – Она-то его сызмальства выхаживала, а он ей спицей, да в самое ухо! И это за все хорошее? Да чтоб ему никакой пощады! Пусть на каторге сгниет! Супостат! Анафема! Аспид египетский! – потрясал в воздухе кулаками отставной чиновник, и от этого негодования у него шевелились усы и на багровом носу выступали капельки пота.

Пропуская мимо ушей проклятия, сыпавшиеся в адрес Шахманского, Ардашев откинулся в кресле и как бы невзначай спросил:

– Аполлинарий Никанорович, припомните, пожалуйста: где вы находились в момент убийства госпожи Загорской?

– Вот опять вы, Клим Пантелеевич, за свое – уличить меня пытаетесь, капканы словесные расставляете… Ну откуда я могу знать, в котором часу убили тетушку? Мы же с Изабеллой Юрьевной по аллеям гуляли и свидетелями злодеяния никак не могли быть.

– Ну, хорошо… А может, вы встретили кого-нибудь либо вас кто-то видел?

– Дайте-ка подумать, – пожевал губами Варенцов. – М-да, так сразу и не скажешь… Ага! – шлепнул он себя ладонью по коленке. – Вспомнил! Художник там был… Ну да! Он у самого пруда с мольбертом стоял. А на обратном пути Савраскин повстречался, и мы уже втроем к кафе зашагали.

– А потом?

– Да ничего особенного: сидели за столиком, сельтерскую пили да винцо потягивали. А тут вдруг слышим голос женский – что, мол, хозяйку погубили. Нюрка примчалась вся в слезах, плачет и за собой зовет. Мы – за ней. Я, правда, подотстал маленько, а когда мы с Изабеллой Юрьевной прибежали, там уже, сами знаете, – нервно сглотнул Варенцов.

– А в тот день вы, случаем, калош не надевали?

– Н-нет. А что?

– А кого-нибудь в них не заметили?

– Нет.

– Вы уверены?

– Ну разумеется! Ведь летом солнце теплое, земля быстро высыхает, и они ни к чему. Разве что изредка – после сильного ливня. А в тот вечер дождик как из худого ведра накрапывал. У меня, к примеру, мысль о резиновой обувке даже и не промелькнула, а потому если бы я увидел кого-нибудь в них, то обязательно бы запомнил, – здраво рассудил Аполлинарий Никанорович.

– А зонт у вас был?

– Зонт? – переспросил Варенцов и тупо посмотрел в пол. – Нет, я ведь с тростью хожу…

– Что ж, спасибо. А Савраскин у себя?

– С утра разгуливал по коридору, сейчас не знаю… А позвольте вопрос, Клим Пантелеевич?

– Слушаю.

– А вы, стало быть, в виновность Аркадия не верите, ежели меня битый час допытывали, а теперь вот к Жоржику наведаться собираетесь? – прищурив один глаз, поинтересовался Аполлинарий Никанорович.

– Я бы пока не стал говорить о Шахманском как о преступнике. Время покажет.

– А я вот нутром чую – он это, он! – стукнул себя кулаком в грудь Варенцов.

Откланявшись, Ардашев вышел в коридор и постучал в комнату под номером четыре. Дверь мгновенно распахнулась, и в ее проеме, как на портрете, возник улыбающийся Жорж Савраскин. Молодой человек явно куда-то собирался и потому был одет в нарядную шелковую сорочку с небольшим жабо и синие, на подтяжках, слегка расклешенные брюки. От половины голени до самого низа каждая штанина имела сбоку небольшой разрез, застегнутый на три черные пуговицы. Непокорные, кучерявившиеся волосы были разглажены и аккуратно уложены, а редкие усы и бородка старательно нафабрены.

– А, Клим Пантелеевич! Милости прошу! А я уже собирался отдать швартовы. Ну да ничего. Вы, пожалуйста, присаживайтесь… да вот хотя бы сюда. – Хозяин комнаты снял со спинки стула пиджак и повесил его на дверцу одежного шкафа.

– Не беспокойтесь, я вас долго не задержу. Мне надобно выяснить всего несколько моментов, касающихся трагедии, случившейся второго дня. Не соблаговолите ли вспомнить, Георгий Поликарпович, в котором часу вы оказались у главных ворот Алафузовского сада?

– Наверное, к половине седьмого или ближе к семи. Я несколько задержался в редакции.

– А вы никого не встретили?

– Погодите-ка, – рассуждал вслух Савраскин, потирая ладонью лоб. – Я дошел до пруда, постоял, любуясь белыми лепестками распустившейся лилии, и еще, помню, пожалел, что со мною нет редакционного фотографического аппарата… А потом увидел приближающуюся парочку: Варенцова и артистку Ивановскую. Уже с ними я направился к смотровой площадке. Да, так и было – точно.

– Вы были с зонтом и в калошах?

– Зонт я на всякий случай прихватил, а вот калоши не надевал.

– Вы меня очень обяжете, если позволите взглянуть на него.

– Пожалуйста, – репортер достал из шкафа длинный, с изогнутой ручкой черный мужской зонт и передал его адвокату.

Клим Пантелеевич покрутил полезную вещицу в руках и вернул хозяину.

– А скажите, Георгий Поликарпович, вы художника у пруда не заметили?

– Вы имеете в виду Модеста Бенедиктовича?

Ардашев утвердительно кивнул.

– Видел, конечно. Правда, я не стал его окликать и мешать работе. А то ведь муза – барышня капризная.

– Не знаете, он у себя?

– Вряд ли… В такую погоду он, весьма вероятно, на пленэре…

– А где?

– Скорее всего, там же, в Алафузовском саду.

– Благодарю вас.

– Разрешите вопрос?

– Пожалуйста.

– А вы в самом деле верите, что Аркадий Викторович убийца? Человек, разумеется, он далеко не святой, но на такое злодейство, по-моему, не способен.

– Вот вы уже сами и ответили… А позвольте узнать, что говорит по этому поводу Глафира Виссарионовна?

– Да что вы, женщин не знаете? Вот и Глафира зла на язык…

– Вы мне очень помогли, Георгий Поликарпович.

– Всегда рад.

– Однако мне пора, – присяжный поверенный направился к двери.

Выйдя в коридор, он постучал в комнату Раздольского, но никто не ответил. Ардашев спустился к выходу.

Как раз напротив Присутственных мест на облучке дремал извозчик. Адвокат сел в коляску.

– Куда прикажете? – радостно выпалил осоловевший возница.

– В Алафузовский сад, любезный.

Клим Пантелеевич раскрыл украшенную народными узорами прямоугольную коробочку любимого монпансье, выбрал желтую конфетку и положил ее под язык. Прикрыв глаза, он устало откинулся на кожаную спинку сиденья. «Что ж, сегодня многое прояснилось, и круг подозреваемых значительно сузился, правда, улик еще маловато, а вот сомнений хоть отбавляй, – анализировал присяжный поверенный. – Дай-то бог, чтобы я не ошибся! Жаль, что времени совсем не осталось. Но ничего, на днях я поймаю этого нетопыря-душегуба. Надо только шире растянуть в темноте белую простыню, и тогда ослепленная жадностью тварь обязательно в нее попадется. Кстати, помнится, Елизавета Родионовна жаловалось на странное кровоточащее пятно…» От неожиданности присяжный поверенный проглотил конфетку и быстро достал золотой хронометр Мозера. Часы показывали без четверти пять пополудни. «Надо же, как удачно! Ну вот, я всегда говорил, что сласти стимулируют мыслительный процесс», – усмехнулся про себя Клим Пантелеевич.

И только серой молодой лошадке до людских страстей не было никакого дела. Она живо неслась под гору, выстукивая железными подковами незатейливую мелодию одноконного экипажа.

17
Острог

Городской Тюремный замок, воздвигнутый еще в середине девятнадцатого века, считался в те времена окраинным, забытым богом местом. Раскинувшийся перед ним пустырь окрестили Петропавловской площадью – в честь острожной домовой церкви Святых апостолов Петра и Павла. Перед его высокими стенами постепенно возник стихийный рынок, кормивший не только надзирателей, но и состоятельных сидельцев.

Время шло, и крытые соломой выбеленные саманные хатки обступали мрачные казематы со всех сторон. Появились улицы. Одна из них, Шипкинская, начиналась тюрьмой и через три квартала оканчивалась Даниловским кладбищем.

Иногда по утрам из скрипучих ворот показывались унылые похоронные дроги с гробом, сколоченным из серых неструганых досок, и с таким же крестом с номерком. За ними шли два колодника в серых халатах и один конвойный, вооруженный шашкой и револьвером системы «Смит-Вессон». Батюшка из домовой церкви отпевал усопшего прямо в тюремном дворе и на погост выходить не удосуживался. Хоронили арестантов в дальнем углу кладбища, рядом с зарослями дикого терновника. Свежевырытая могила, будто чудище из потустороннего мира, заглатывала останки очередного так и не раскаявшегося грешника. Весть о смерти узника облетала сидельцев со скоростью мухи.

Подследственный Шахманский не спал уже второй день. В камере было душно и сыро. Запах махорки и человеческого пота резал глаза и не давал дышать. Пришло время обеда, и зловония отхожего места смешались с приторно-кислым паром капустных щей. Маленькое, размером с обыкновенную форточку зарешеченное окно почти не пропускало солнечного света. Коллежский секретарь сидел в одном исподнем и плакал.

– Что ж это ты, лорнетка канцелярская, тоску на честных арестантов нагоняешь? – не выпуская изо рта цигарку, а из рук карт, процедил сквозь зубы рыжий курчавый парень в линялой косоворотке. – А ну давай «Барыню» спляши. Ну! – жулик бросил грозный взгляд в сторону поджавшего босые ноги сидельца.

– Вы же обещали вчера, что оставите меня в покое, если я отдам вам всю одежду, – плаксиво пробубнил недавний чиновник.

– Вчерашнего числа вчерашний разговор был, а сегодняшнего – сегодний. Тебя давеча, мил человек, никто и не трогал. А Митька-абротник[115]115
  Абротник (уст., жарг.) – конокрад (прим. авт.).


[Закрыть] даже с тобой харчем поделился, да только, смотрю, тебе наша арестантская пайка не глянется… гребуешь[116]116
  Гребовать (южнорусское просторечие) – брезговать (прим. авт.).


[Закрыть], значит, барчук[117]117
  Барчук (уст., жарг.) – господин, франт (прим. авт.).


[Закрыть]. Так что давай пляши!

Аркадий спрыгнул на холодный цементный пол и почувствовал, как тело пошло мелкой противной дрожью. Всхлипывая, он затравленно огляделся по сторонам, силясь прочесть в глазах сокамерников сострадание, но так и не нашел ни одного сочувствующего взгляда. Он попытался улыбнуться – вышла гримаса.

В этот момент послышался скрежет замка, и деревянная, обитая железом дверь с надрывом отворилась. С нар мгновенно исчезли карты, и в ту же секунду игроки оказались на своих местах.

– Шахманский, на допрос, – прокричал старший надзиратель.

Заключенный в кальсонах и нательной рубахе пошлепал босыми ногами к выходу. Увидев, что подследственный в одном исподнем, охранник предупредил:

– Если через минуту его не оденете – пеняйте на себя.

Дверь захлопнулась. В Шахманского полетели грязные штаны, линялая сорочка и чьи-то поношенные штиблеты со сбитыми каблуками и рваными носами.

Вскоре, пройдя по длинным коридорам и нескончаемым лестницам, затворник оказался в небольшом узком помещении с табуретом и столом, за которым восседал Глеб Парамонович Кошкидько.

– Присаживайтесь, Аркадий Викторович. Мне хотелось бы помочь вам…

– Я знал, что правда восторжествует, – запричитал Шахманский и, закрыв лицо руками, стал сотрясаться в частых глухих рыданиях. – Спасибо вам.

– Да позвольте же, милостивый государь! За что ж вы меня благодарите? – недоуменно спросил Кошкидько.

– За справедливость, за милость божью, – лепетал заключенный. – Вы, Глеб Парамонович, во всем разберетесь и освободите меня. Я вам верю.

– Конечно-конечно, Аркадий Викторович, можете не сомневаться… но прежде я бы посоветовал вам облегчить душу, признаться во всем и покаяться. На вас лежит грех, и чем быстрее вы снимете со своего сердца этот тяжелый камень, тем скорее обретете душевный покой. Суд учтет ваше чистосердечное признание, и я думаю, что лет через десять вы снова вернетесь к нормальной жизни. Вы еще совсем молоды и…

– Что? – острожник налился краской и выкатил исподлобья оловянные непонимающие глаза. – Что вы сказали? – его голос дрогнул, будто треснул колокол.

Следователь по важнейшим делам привстал со стула, наклонился к арестанту и доверительно повторил:

– Я говорю, признайтесь в злодействе – легче станет.

– Да о каком еще злодействе вы говорите! Черт бы вас всех побрал! Я никого не убивал! Выпустите меня! Немедленно! – возмутился узник и подскочил так резко, будто через него пропустили электрический заряд. В негодовании он сгоряча стукнул кулаком по столу. От сильного удара подпрыгнула чернильница, и капли фиолетовой жидкости покрыли не только аккуратно разложенные листы с типографским заглавием «Протокол допроса», но и мундир, и даже усы старого полицианта. Оторопев от собственной внезапной смелости, Шахманский на мгновение замер и покорно сел на табурет.

Кошкидько невозмутимо вытащил носовой платок, промокнул им лицо и форменный сюртук.

– Так-так, – протянул Глеб Парамонович и почувствовал, как под глазом забилась маленькая синяя жилка, – дебоширите, значит, любезный. Ну-ну… Утро вечера мудренее. Поживем – увидим. – Он открыл дверь и окликнул охрану. Арестованного увели.

Еще по дороге в камеру Аркадий решил, что он больше не будет терпеть издевательства воров, и если уж ему суждено умереть в тюрьме, так, значит, тому и быть.

Вскоре в комнату для допросов был вызван сокамерник Шахманского варнак[118]118
  Варнак (уст., жарг.) – беглый; бродяга; бесстрашный арестант (прим. авт.).


[Закрыть] по прозвищу Яшка-кровосос. Проследовав в кабинет вертлявой походкой, он без разрешения уселся на табурет и с наигранным безразличием уставился в потолок.

На месте недавнего следователя сидел маленький толстый человек, дымил папиросой и пристально рассматривал исцарапанную за годы крышку стола. Докурив, он старательно затушил папиросу в медной пепельнице и, прервав затянувшуюся паузу, произнес:

– Что же ты, Яша, уговор не выполняешь? Или не уразумел чего?

– Я, господин начальник, свое дело знаю. Тут надо потихоньку, чтоб свои ничего не заподозрили. Барчук этот уже мамку родную вспоминает… Сделаю все в лучшем виде, не сумлевайтесь. Покажется еще ему небо с овчинку… Денька три еще надобно. Он уже вот-вот сломается, – оправдывался конопатый рыжекудрый узник лет тридцати пяти.

– Только сутки, и не больше. А там сам знаешь, что с тобой будет, – Каширин внимательно посмотрел на вора. – Возишься с ним, как паук с мухой.

– Оно, конечно, воля ваша, Антон Филаретович. Только явите начальственную милость – дайте водочки перед смертушкой лютой отведать, – изображая кающегося грешника, заключенный скосил глаза в сторону и картинно сложил ладони.

– Смотри Яшка, накаркаешь!

Полицейский открыл дверцу стола, достал кусок колбасы, стакан и початую бутылку водки. Вынув из горлышка газетную затычку, он наполнил шкалик, выпил и, крякнув от удовольствия, закурил.

– Что сидишь пей, ешь, – разрешил сыщик.

– На щедрости господской покорнейше благодарим!

Урка торопливо пропустил два стакана и налег на колбасу.

– Значит, так: спать ему не давать, пусть парашу чистит, ну и все такое… Нечего мне тебя учить, сам грамотный.

– Да сегодня же на луну выть будет. Я уж пособлю, – набив полный рот, обещал беглый каторжанин. – Вы ж меня, Антон Филаретович, не первый год знаете. Яшка-кровосос – арестант правильный, – хохотнул уголовник, обнажив гнилой ряд кривых зубов.